Перворожденная Южная Юстина

— Идрис, ты что, до сих пор не понял, кто она такая? Мара, скажи ему, чтобы мне не пришлось объяснять.

Вокруг девушки словно заискрились невидимые молнии, неистовый взор пробуравил мага насквозь.

— Ты переходишь границы, дорогой, — проговорила она со змеиным присвистом. — Идрис — настоящий викинг, он не испугается маленькой раненой суккубы. В отличие от тебя! Какой вред я могу ему причинить? Я совершенно беспомощна. Кроме того, я щедро одариваю понравившихся мне мужчин…

Идрис уставился на девушку, будто впервые видел. Руку, впрочем, не убрал. И правда храбрый малый!

— Так ты?..

— Да. — Мара застенчиво опустила реснички. — Надеюсь, ты не боишься, милый? Я ведь была обычной девочкой когда-то, и только злой рок заставил меня принять этот облик.

— Ну… я же могу просто согреть тебя, раз ты замерзла? Сиди рядом, я тебя не прогоню.

Мара закатила очи. До чего непонятливый варяг!

— Ты рассказывала мне другую историю про свое обращение. Или опять меня обманула? — с прохладцей в голосе спросил Финеас.

— Да что ты понимаешь, темный маг! Я хотела, чтобы в мой дом приходили норманны? Я хотела, чтобы они угоняли моих родителей? Что ты вообще обо мне знаешь?!

Она вскочила и, громко фыркнув, ринулась в шатер.

Там, усевшись на покрывало и скрестив ноги, она уткнулась взглядом в нависающий полог. Нет, что он о себе думает! Разве она в чем-то виновата?

Мара сидит на деревянной лавке и болтает ногами. Ей одиннадцать, но лавка все еще слишком высока для нее, чтобы восседать подобно взрослой, солидной женщине. Мама шепчется в углу с тетей Сигрид, на время позабыв о старшей дочери. Мама очень красивая: статная, широкобедрая, с кожей цвета снегов на зимних полях, на платье сверху длинная туника, скрепленная ремешками и сияющими брошами. Настоящая женщина клана Рыси. Но тетя Сигрид еще красивей. Ее запястья тонки и изящны, всегда украшены серебряными браслетами, ее глаза зелены, как майская листва на утренней заре. Ее волосы — она никогда не завязывает их в узел, как прочие женщины, — словно спелые ржаные колосья, золотятся в лучах северного солнца; такие, наверное, бывают только у эльфов, хотя Мара ни разу не видела ни одного эльфа. Стан у Сигрид гибок, а когда она идет через их селение, все мужчины клана невольно оборачиваются ей вслед. Некоторые, правда, плюют на дорогу, по которой она прошла, но все равно смотрят. Смотрят жадно, смотрят собственнически, смотрят… Мара не знает такого слова. Но так Гаук, сын вождя, глядел на Амму в ночь весеннего шабаша, а потом сделал ее своей невестой, так отец порой смотрит на маму, на свою Гейру, а затем выгоняет детей побегать где-нибудь.

— Мам! — восклицает девочка, едва золотоволосая гостья покидает их дом. — Когда я вырасту, я хочу быть такой, как тетя Сигрид.

Мама разворачивается и бьет Мару по губам.

— Не смей! Чтоб я никогда больше такого от тебя не слышала!

Девочка вздрагивает, спрыгивает с лавки. Глядит на мать. В серых глазах недоумение и обида. Губы больно горят, надуваясь пузырем.

— Ох, прости, — шепчет Гейра, привлекает дочь к себе, гладит ее по голове. — Прости, моя девочка, я не хотела. Мы хорошо относимся к тете Сигрид, да, но она родилась не такой, как мы. Потому и живет далеко от клана, потому и навещает нас редко, потому и мы к ней не ходим. Только наша семья общается с Сигрид, она ведь моя двоюродная сестра, но больше никто.

— Почему? — всхлипывает Мара, утирая слезы рукавом.

Мама целует ее в лоб:

— Потому что к тете Сигрид иногда приходит злой дух. Ее мать много лет назад угнали в рабство, а вернулась она уже с дочерью и никогда не говорила, от кого понесла. Сигрид не ужасная, нет, она очень мне помогла как-то… Но бывает, злой дух заставляет ее делать плохие вещи.

Девочка молчит, она думает.

— Я поняла, мама, — говорит она и убегает на улицу.

На улице Торхадд. Торхадду тринадцать, он красив и мужествен, как бог, в честь которого его назвали. У него всегда с собой большая палица, которую он сам вырезал из крепкого дерева, и все мальчишки ее боятся, ибо каждый хоть раз да испытал на себе ее удар. Они уважают Торхадда. Кто знает, вдруг это будущий вождь клана.

Мара бежит по дороге, пока не натыкается на него. Тогда она замедляет шаг, проходит рядом со степенностью и медлительностью, прилежно вихляя бедрами, туда-сюда и еще раз туда-сюда — девочка видела, как делает это тетя Сигрид. А еще она делала вот так. Мара откидывает ладошкой назад свои жидкие волосенки и скользит взглядом по мальчишке, стоящему возле забора.

Торхадд не обращает на нее внимания. Совсем не обращает. Даже не смотрит в ее сторону, занятый своими делами. Мара идет дальше, потом возвращается и вновь со всей старательностью проплывает мимо мальчишки. Вот на этот раз он ее замечает.

— Эй, Мара, ты чего колтыхаешься, как подстреленный заяц? Отец выпорол, что ли?

И сам хохочет над собственной шуткой.

— А тебя твоей же дубиной по башке молотили! — огрызается Мара, показывает язык и убегает со всех ног.

Вечером она сидит возле прялки, наблюдает за мамой и думает, где же ошиблась, вроде сделала все так, как тетя Сигрид.

Летом Мару отправляют погостить к дядюшке Омунду. Никакой он не дядюшка, конечно. Он дедушка и дальняя-предальняя родня из дружественного клана. У дедушки Омунда огромная семья, толстая добрая жена-старушка и ворох баек про боевую юность и яростные дракары их конунга. Заполучив свежие уши в лице Мары, он принимается за набивание их всяческими россказнями. Россказни начинаются неизменным: «А вот был славный год, когда мы ходили на…». Маре они скучны, с большим удовольствием она поиграла бы со своими четвероюродными сестренками или послушала интересные, смешливые истории бабушки про то, как «однажды ко мне посватался сын местного шамана». На худой конец можно даже заняться ненавистной вышивкой. Но дедушка усаживает девочку перед собой на скамью, хватается за кончик бороды, заплетенной в чахлую косицу, и принимается вещать, что твой скальд.

Беда приходит неожиданно. Жарким днем врывается в селение у моря вестник и берутся за оружие мужчины, снаряжают их притихшие женщины. Дедушка Омунд с кряхтением лезет в сундук, там хранится старая его кольчуга и верная секира.

— Вот я им покажу! — пыхтя, угрожает он, взмахивая топором. Секира выскальзывает из пальцев.

— Да ты-то куда? — всплескивает руками бабушка. — Сиди уж, без тебя разберутся. — Она поворачивается к Маре, приговаривает: — Бедная девочка, бедная девочка. Теперь тебе надо быть сильной. Обязательно будь сильной, обещай мне.

Ничего не понимающая Мара кивает. Понимание настигает позже. Когда она стоит посреди своего разоренного селения и смотрит на обугленные головешки любимой высокой лавки, большой кровати, где спала она с сестренками, и маминой прялки.

Норманны напали ночью. Большинство мужчин перебили, остальных увели в плен, ту же участь разделили женщины и даже дети.

— Мама? — произносит девочка. Ее руки вымазаны углем и сажей. Она разгребает пепелище, будто может в груде обломков найти своих родных. — Мама, ты где? Ньед, Рагна, Ката?

Но ни мама, ни брат, ни маленькие сестренки не отзываются. Мара садится посреди черных руин, обхватывает колени руками, по запачканному носу течет капля, затем еще и еще одна.

— Ну-ну, моя девочка. — Бабушка вынимает ее из груды угольев, вытирает лицо своей туникой. — Ничего. Даст Один, может, вернется еще твоя семья. Будешь пока с нами жить.

— Или со мной, — раздается знакомый голос рядом.

Тетя Сигрид идет к ним плавной, изящной походкой. Ее платье метет пыль и копоть, но ей, похоже, все равно. Бабушка непроизвольно отшатывается в сторону, тянет за собой Мару. Но та вырывается, бежит к золотоволосой красавице и с размаху обнимает ее, застывая каменным изваянием.

— Детка, милая, — тетя Сигрид гладит девочку по голове. — Как жаль твоих родителей. Гейра была мне хорошей сестрой.

Мара всхлипывает, прижимается к ней еще сильнее.

— Она пойдет с нами, — насупившись, говорит бабушка. — Так ведь, Мара?

Девочка поднимает глаза. Тетя Сигрид смотрит мягко, с лукавинкой, будто знает что-то очень важное, что-то непременно нужное Маре.

— Ты можешь пойти со мной, детка. Я — твоя ближайшая родственница.

— Да какая ты родственница, — бормочет бабушка. — Сгинула б, никто бы по тебе не скучал.

Девочка смотрит вдоль улицы. Там Торхадд помогает разгребать завалы. Он уцелел чудом и отчаянием матери, вовремя столкнувшей его в овраг. Торхадд мрачен. Он должен был сражаться вместе с отцом и погибнуть, защищая мать и младшего братишку, но вместо этого провалялся в овраге с разбитой головой. Надежда на месть и спасение своих — вот что придает ему сейчас сил.

— Тетя Сигрид, а ты научишь меня нравиться мальчикам? — спрашивает Мара.

Та запрокидывает голову, тихо смеется.

— Конечно, детка. Ты станешь красивой девочкой, а потом долго-долго будешь юной. И все мальчики захотят с тобой познакомиться.

— Я иду с тетей Сигрид, — говорит Мара бабушке.

Бабушка спорит, бабушка грозит, бабушка пытается остановить «злого духа», но Мара берет тетю Сигрид за руку, и они удаляются прочь от родного селения.

Шелковая рубашка черна, как кошки Лилит, лоб украшен гранатовой подвеской, а больше на Маре нет ничего. Босой стоит она на камнях древнего капища, скрытого в скалах. Два года прошло с тех пор, как маленькая девочка покинула дом, и вот ее уже готовят к посвящению.

Мара немного дрожит, то ли от ночной прохлады, то ли от страха, то ли от нахлынувших переживаний.

— Не бойся, — шепчет ей на ухо Сигрид. — Ты пройдешь. Ты же моя племянница. Боль будет лишь в начале. Терпи и позволь ей завладеть тобой, иначе дух разорвет тебя на части. Ты справишься, Мара, ты сильнее, чем большинство надиту[3] Иштар, мечтающих стать такими, как мы.

Мара облизывает губы, часто дышит. Она справится с испытанием. Она так долго к нему готовилась. Она справится и будет похожей на Сигрид: красивой, обольстительной… желанной — теперь девушка знает это слово. Нет, даже лучше, чем Сигрид! Ведь она моложе.

Горят факелы, курения, от которых кружится голова, возносятся под арочные своды. Жрицы начинают петь. Их много, и они прекрасны: со сладострастными очами — зелеными, голубыми, шафранными, со струящимися локонами — бронзовыми, огненными, золотыми. Тонкие руки, унизанные цепочками и браслетами, взмывают ввысь, жрицы начинают раскачиваться в такт разливающейся невидимой мелодии. Это их сестры играют на ассирийских флейтах, арфах и систрах.

Один шажок, второй. Звенят бубенцы, девушки скользят по алтарному залу. Сначала плавно, с протяжной ленцой и негой. Каждый жест — влечение, кипучее, но волей повелительниц страсти застывшее на краткий миг. Затем все быстрее и быстрее.

Разум туманится. По телу разливается жаркое томление, ладони обхватывают бедра, медленно ползут к груди, легонько касаются сосков и вновь опускаются ниже, сминая шелк ритуальной сорочки. Губы алеют, приоткрываются, жадно глотая насыщенный благовониями воздух.

Мелодия звучит все громче, все настойчивей, тела жриц выгибаются в танце, подобно огненным языкам, вьются, как дикий плющ по древней каменной кладке. Руки гладят обнаженные плечи и хрупкие шеи, прижимаются к жгучим изломам талии. Жрицы обнимают друг друга, бисеринки пота смешиваются на их влажных щеках, пальцы тянут непослушную дымку ткани, стаскивая вниз. Прочь, прочь все преграды! Скинуть! Избавиться от шелковых пут. Они лишь мешают!

Гибкие фигурки выскальзывают из мягких туник, нагими кружатся возле невысокого алтаря. Льнут к нему, целуют вожделеющими устами, приникают пылающими чреслами, согревая холодный камень.

Над алтарем возносится невесомый дым. Стенание — глухое, животное, призывное — слышится со всех сторон. Дым плотнеет, обретает форму, сквозь пелену проступает лицо с обжигающими глазами.

— Ашмедай…

— Великий демон…

— Князь суккубов и инкубов…

— Супруг Лилит — грозной в ночи…

Жрицы, раскинув ноги, обхватывают ими углы алтаря, откидываются назад, извиваясь всем телом. Их длинные волосы стелются по мраморным плитам.

— Иди, — Сигрид подталкивает Мару.

Та, завороженная, делает шаг. Демон, соткавшийся из мрака, огромный, мощный, с костяными наростами на голове и выпирающими из-под кожи жилами, протягивает к ней руку. Жрицы ведут девушку, их пальцы трогают ее острые ключицы, опускаются ниже, царапают рубашку, будто собираясь распустить ее по ниточке.

Она восходит на алтарь, дрожи нет, лишь исступление поднимается откуда-то из глубин естества. Жрицы укладывают ее на поверхность священного камня и обессиленно стекают к подножию, простираясь ниц. Демон склоняется к Маре, касается ее лба. Беззвучный крик разрывает ей рот, огонь поглощает тело, а живот наливается сладкой тяжестью.

— Ты хочешь быть моей? — голос демона вползает в уши, звучит в голове, словно шипение ящера, поглощает и терзает. — Это навсегда.

— Да, — шепчет Мара и повторяет: — Да, да!

И тогда он рвет черный шелк своими могучими руками, вминает девушку в алтарь. Ледяной жар его губ ставит печать на ее уста, крепкие ладони сжимают стан, и Мару заполняет боль.

Она рвется, пытаясь закричать, но слова Сигрид еще живы в ней. Девушка позволяет себе лишь короткий стон.

Дух нависает над ней — низ живота горит, будто раскаленный. Мара терпит и дышит, отрывисто, резко. Неожиданно боль исчезает, и мягкие волны перекатываются у нее внутри. Девушка изгибается, как ветвь под напором ветра, сознание поглощают радужные сполохи. Она не видит и не может видеть, как ее серые глаза наливаются тягучим янтарем, как прорезают их багряные прожилки, как распущенные волосы приобретают цвет спелой вишни, как демон, опустившись над ней, дарует последнюю печать там, где до сего дня девушки никто не касался, и растворяется в туманном мареве.

Мелодия смолкает, жрицы валятся на пол, будто подкошенные. Сигрид стоит у порога, зрачки ее расширены, ноздри втягивают запах курений.

Время течет где-то во внешнем мире, а здесь оно застыло, как древняя смола. Проходит вечность.

Мара открывает глаза, медленно поднимается на алтаре, скидывает ноги. По голеням стекает струйка крови. Мара глядит на Сигрид.

— А не так уж это и больно, дорогая, — произносит она. И легкая ухмылка змеится по ее лицу.

Своего первого клиента она убивает в четырнадцать. До этого были обычные мальчики — для разминки, для поддержания тонуса. Мара не высасывала из них жизнь, только брала нужную энергию. Но наступает момент, когда к Сигрид приходит очередной заказчик, и суккуба, полулежа на обшитом бархатом диване, отвечает:

— А знаете, у меня есть для вас совершенно подходящая девочка.

Мара идет в соседний город и находит клиента — престарелого ювелира, зажившегося на этом свете и мешающего родному сыну взять наконец управление делом в свои руки. Но ювелир, прожженный хитрец, умело игнорирует сыновьи намеки в виде отравленного вина и подрезанной лошадиной упряжи. У него есть лишь одна слабость — юные, трогательные, беззащитные девочки. И Мара без труда попадает к нему в дом.

Когда она выбирается из-под обмякшего тела, то не испытывает ничего, кроме легкой брезгливости. Ей совсем не жалко этот морщинистый бурдюк с костями. Помимо вознаграждения за работу она прихватывает с собой изумрудное ожерелье.

— Ваш отец подарил это мне, — говорит она. И, созерцая ее янтарную радужку, пронзенную багровой стрелой, сын не решается спорить.

Потом бегут годы, и клиенты меняются один за другим. Мара теряет им счет. Ей надоедает сидеть на одном месте, она прощается с Сигрид и с ее благословения отправляется путешествовать. В каких-то городах она остается незамеченной, в каких-то приходится договариваться с местными магами, в каких-то ее чуть не сжигают заживо, обвинив в черном колдовстве.

Однажды она добирается до Салики и решает задержаться здесь подольше. Старикашка, мэтр Лидио ди Альберто проводит с ней долгую беседу и предупреждает, чтобы она не искала заказчиков и клиентов в самом поселении. Мара пожимает плечами — это несложно, просто будет время от времени выезжать из Салики. А немножко развлечься, без летальных исходов, можно и здесь, авось мэтр не станет лезть в ее личную жизнь.

Темный маг встречается ей как-то на прибрежной улочке. Мара оглядывается и долго смотрит ему вслед. Какой милый мальчик! На следующий день она приходит к нему домой. А не поможет ли господин маг бедной девушке избавиться от проказливого сервана[4] в ее комнатке? Господин маг явно что-то подозревает, но все же не отказывает в просьбе.

Так начинается их странная связь. Финеас не боится ее, не чурается ее «работы», временами бывает ласков и даже заботлив, но никогда не зовет к себе жить. Обоюдное удовольствие, никаких уз. Мара принимает правила игры.

Как-то Финеас уезжает на три дня, Маре становится скучно, более того, она уже месяц не подпитывалась, а заказов, как назло, нет. Она мается, ей кажется, что ее кожа потускнела и волосы тоже не блестят, как раньше. Памятуя о том, что в городке охотиться нельзя, она выбирается за его пределы, но желание слишком велико, и Мара ловит первого попавшегося мужчину из ближайшей деревеньки. Это и не мужчина вовсе, пацан лет пятнадцати, не старше. Он сидит на побережье, возится с сетями и потрепанной лодкой. Сын рыбака? Маре ничего не стоит его увлечь.

Она не останавливается даже тогда, когда мальчишка начинает хрипеть и пускать кровавые пузыри. Потом она встает, отряхивает платьице и выходит из миртовых зарослей.

— Прости, мой золотой, ничего личного.

Финеас возвращается в Салику. Мальчика находят тем же вечером соседские рыбаки. Кто-то робко стучится в дверь темного мага — уж больно чудная смерть, не поглядели бы, господин чародей. С мальчиком в городе знакомы. Были знакомы. Покупали иногда у него и его матери часть улова. Финеас поднимает тяжелый взгляд на Мару.

— Милый, не смотри на меня так. Я ничего не знаю.

Темный маг идет в дом к парнишке, чтобы увидеть все самому. Он долго ворожит над телом, а потом стискивает зубы. К тому моменту, когда он приходит к ней, Мары уже два часа как нет в городе. Пусть Финеас угомонится, остынет, забудет, — рассуждает она и удаляется на недельку в путешествие.

Больше ей никогда не удается переступить порога его комнаты. Нет, он не выдает суккубу мэтру ди Альберто, но один короткий разговор — и после него для мага она больше не существует.

Мара хмурит бровки, покусывает губы и машет рукой. Мало ли в ее жизни будет еще мужчин! Но темный маг никак не идет из головы. Она злится, принимает заказы, посыпавшиеся на нее как из рога изобилия, и вроде бы совсем не вспоминает о неверном чародее. Так проходит пара месяцев.

А потом на пластине магического браслета возникают короткие строки…

Финеас почувствовал тепло, исходящее от браслета, откинул рукав. На металле ясно читалась одна лаконичная фраза: «Место встречи?»

Он улыбнулся. Мэтр Лидио все-таки получил его послание.

10

Деревенька их не ждала. Хотя, даже если бы известие об их приезде успело набить всем оскомину, все равно высыпала бы поглазеть на въезжающую кавалькаду. Сроду такого чуда не видали. Тот чернявый наверняка маг: вон как смотрит пронзительно, и палка замотанная за плечами торчит — посох, как пить дать. А рядом эльфа, да чтоб я сквозь землю провалился, эльфа и есть, ишь красотка какая. Третий — викинг, понятное дело, без бороды только, ну да это дело наживное. И девочка с ними — непонятная девочка, все ничего, а глаза-то ведьмины.

Финеас поморщился. Не мог этот Идрисов дружок место попроще выбрать? Тот же трактир придорожный, сколько там всяких путников останавливается, подумаешь, еще четверо. А здесь они, как циркачи на площади, — на всеобщем обозрении.

Иржи встречал их в маленьком, слегка покосившемся бревенчатом домишке. С Идрисом они были незнакомы, но Финеас заметил, как варяг показывает невысокому суетливому магу железный кулон на цепочке, а тот ему в ответ — печатку. Оба предмета несли на себе гравировку в виде птицы, распростершей крылья. Знак хединитов?

После взаимных приветствий уселись за стол слушать доклад Иржи. Хозяйка дома, тихая вдова, собрала им простой, но сытной деревенской снеди и незаметно удалилась, дабы не мешать господам магам и их спутникам.

— Ну так говорю же, эманации Хаоса там как бы отчетливые. По всему — есть связь с храмом.

Иржи вертелся, нервно взмахивал руками, поминутно нырял носом в миску в поисках чего-нибудь повкуснее брюквы и неуловимо напоминал хлопотливого воробья.

— Так давно разузнал бы! А нам сейчас время терять, — возмутился Идрис.

— Ага, конечно. Я туда один не полезу! Мне, знаешь ли, еще жить как бы хочется. Раз такой смелый, вот и суйся сам.

— Кто у нас смелый? — раздался любопытный голос от двери, и высокий старик с седой бородой перешагнул порог, заходя в комнату.

— Мэтр Лидио! — обрадованно воскликнул Финеас, поднимаясь навстречу и с теплотой здороваясь с магом.

— Добрый, добрый день, мастер Юрато. А это леди Исилвен, полагаю? — старик поклонился эльфийке и перевел взгляд на вишневоволосую красотку. — Так-так, Мара, я смотрю, твои поиски увенчались успехом.

Суккуба фыркнула, но изобразила подобие приветственного кивка.

— Мэтр, но как вы успели так быстро… — Финеас хлопнул себя по лбу. — Свиток перемещения!

Чародей потупился.

— У меня сохранился некоторый их запас, верно. — Он скинул с плеча дорожный мешок, уселся за стол и потянул носом, обоняя аппетитные запахи из мисок. — Так что, уважаемые синьоры разрешат присоединиться к обеду старому мэтру Лидио и посвятят его в план?

— Было бы во что посвящать, — пробурчала Мара.

— Мэтр, расскажите, как там в Лигурии и вообще?

Лицо чародея посмурнело.

— Ничего хорошего, мастер Финеас. Война есть война. Далмация покорена, войска идут к Верхней Паннонии. Гельвеция и Алемания тоже пали. Полагаю, две ветви армии будут охватывать клещами Баварию и Моравию, пока не сольются. Единственное, что подслащивает микстуру, Галлия успешно отбивается, да и правители наконец осознали, что беда придет не только к соседу, но не минует и их самих. Противодействие растет, князья объединяются, возможно, к исходу зимы будет собрана приличная рать, способная остановить завоевателей.

— К исходу зимы Хессанор захватит все, вплоть до земель русичей. А что успеет сделать Зафир, и вовсе страшно вообразить, — подал голос Идрис.

— И что мы можем им противопоставить?

— Идем к деревне, о которой рассказал Иржи. Посмотрим на нее своими глазами и определимся с планом на месте, — постановил Финеас.

За неимением других предложений совет завершился.

Приобретя для мэтра ди Альберто мула, они покинули границу, направившись в глубь Моравии. Дорогу показывал Иржи. Потребовались всего сутки перехода, и маленький отряд оказался на краю леса, где, по уверениям «воробышка», скрывалось таинственное селение.

— На лошадях туда не проберешься, — сказал Иржи. — Да и всем ехать не стоит, только шуму наведем. Разбейте здесь лагерь, а один или двое пойдут со мной. Учтите, это как бы день пути, и ночевать в лесу придется…

— Не придется, — перебил мэтр Лидио, протягивая Финеасу пергамент с отчетливо видной руной Эвас.

— Еще один? Сколько же их у вас, мэтр? — удивился маг.

— Осталось два, — признался тот.

— Там, возле Салики, вы дали мне свиток, я его не использовал…

— Вот и не используйте пока, мало ли, пригодится. А у этого как раз хватит силы на трех человек, и расстояние подходящее.

Финеас засунул пергамент в сумку на поясе.

— Хорошо. Я иду.

— И я! — уперла руки в бока Мара.

Иржи пожал плечами, разбирайтесь сами, мол. Темный маг не стал возражать. В конце концов, суккубе не откажешь в умении выслеживать «добычу».

Установив лагерь, двинулись в лес. Иржи шел беспокойно, все время оглядывался в тревоге, будто за каждым кустом прятались невидимые враги. Враги не прятались — мелькнувший вдалеке лисий хвост не в счет, — но от этого он еще больше волновался. К сумеркам Иржи совсем уж затрясло, а Финеас впервые уловил отголоски чужой магии. Обойди это место стороной, говорила она. Здесь страх и ужас, здесь водятся хищные звери, здесь тебя ждет нечто дикое и непостижимое. Беги, даже не пытайся тягаться со своим ожившим кошмаром.

Темный маг задержался, попросил Иржи помочь, вдвоем они не без усилий, но рассеяли наведенный морок. Мара вздохнула с облегчением — последнюю милю ей было трудно сдерживать нарастающий трепет; и даже моравский чародей заметно овладел собой.

Просвет в зарослях возвестил о том, что они уже недалеко. Иржи перешел на шепот:

— Видите, вон там. Не подходите близко, вас могут обнаружить.

За деревьями лазутчики нашли небольшой скальный выступ и, затаившись за ним, уставились на расчищенную поляну.

Десяток домов с хлевами и курятниками, общий амбар для зерна, кузница, два колодца и крохотный клочок земли, оставленный под пахоту, — ничего необычного, если не считать странного расположения посреди леса и почти невесомых истечений волшбы, в которых Финеас явственно ощутил веяние Хаоса. Деревня была не пуста. Несколько женщин возились во дворах, задавая вечерний корм свинкам и наполняя водой поильники для коров. Двое крепких мужиков пилили бревна. Один запаливал факелы, чтобы хоть немного продлить короткий день.

— Чуешь? — еле слышно спросил Иржи.

Маг кивнул.

— И что делаем?

— Если местные как-то связаны с храмом, нужно выкачать из них все, что они знают.

— Но нельзя же ворваться туда и устроить погром! — воскликнул Иржи вполголоса.

— Нельзя. Во-первых, мы не знаем их истинных сил, вдруг среди них есть маги. Во-вторых, они могут подать сигнал жрецам — отправить молниеносное письмо, например. Похитить кого-нибудь? Но остальные заметят, не так уж здесь много жителей, чтобы пропустить исчезновение человека. Поднимут тревогу.

— Вот я Идрису и говорил, как тут что вызнаешь.

— Сейчас ведь стемнеет… — задумчиво проговорила Мара. — Пожалуй, я смогу потолковать кое с кем из деревенских. Доверься мне, милый, шума никто не поднимет, я все сделаю тихо.

Финеас взглянул на нее сквозь легкий прищур. Помолчал, затем все же принял решение.

— Только не убивай. Убийство выдаст нас с головой.

— Я похожа на идиотку? Не бойся, человечек будет доволен и счастлив, а главное, ничего потом не вспомнит.

Спустя полчаса окончательно сгустилась ночь, и жители лесного селения потянулись в дома. Мара внимательно проследила за ними и, немного выждав, юркнула меж деревьев. Крошечный домишко на краю деревни — то, что надо. Там живет всего лишь один человек, и этот человек — мужчина.

Дверь после робкого стука отворилась. Низкорослый косматый мужичок замер, увидев на пороге незнакомую девушку. Замешательство длилось пару секунд, а затем он открыл рот, чтобы закричать о проникшей в дом чужачке. Но Мара скользнула внутрь, обвила шею мужичка тонкими руками.

— Как хорошо, что вы открыли мне, добрый господин, — проворковала она. — Я заблудилась в этом ужасном лесу. Думала, пропаду здесь. Спасибо, что избавили меня от верной смерти.

Мужчина так и стоял с распахнутым ртом, не зная, что предпринять. Эта девушка такая юная, такая беспомощная, такая… Дыхание вдруг перехватило; янтарные глаза незнакомки сияли близко-близко. Такая…

И тогда Мара подтолкнула ногой створку, захлопывая дверь, и прильнула к его губам. Мужичок вздрогнул, как-то сразу обмяк, чуть не сползая на пол.

— Я хочу побеседовать со своим чудесным спасителем. Ты ведь не откажешь мне в разговоре, мой мармеладный? — прошептала Мара ему на ухо.

Тот по-бараньи затряс головой.

— Вот и чудненько.

Через час она покидала хижину с довольной улыбкой на лице. Добравшись до Финеаса и моравского чародея, не продрогших окончательно только благодаря тому, что Иржи гораздо лучше темного мага умел ставить тепловую завесу, суккуба кивнула в ответ на немой вопрос.

— Давайте возвращаться, мальчики. Я знаю, где храм.

— Человек жив? — уточнил Финеас.

— Да не волнуйся ты так, милый. Жив, конечно. Спит сном невинного младенца. — Она вздохнула. — Хотя мне трудно было удержаться. Но кто ж это оценит.

Маг вынул из сумки пергамент мэтра Лидио, кинул его на землю между ними.

— Присядьте, возьмитесь за руки.

Едва руны были прочитаны, Финеас с силой опустил на развернутый свиток ладонь. Несколько мгновений спустя они стояли рядом с лагерем.

Откладывать совет до утра не стали, собрались мгновенно. Даже старый чародей, уже прилегший отдохнуть, встал, присоединяясь ко всей компании.

— И Зафир там?

— Собственной персоной, — подтвердила суккуба.

Все как-то разом притихли. Помял бороду мэтр Лидио, посуровел лицом Идрис, моравец втянул голову в плечи, нахохлился — воробей, что с него взять. Финеас посмотрел на Исилвен. Ну вот они и достигли цели. Хединиты наверняка сейчас будут рапортовать своим предводителям. А как поступит эльфийка, решать лишь ей одной.

— Они не доберутся сюда так быстро, — пробормотал Идрис.

— Кто «они»?

— Отряд Хедина. Хотя бы какой-то из них. Ближайший, наверное, в землях баварцев, но они отправлены сдерживать Хессанора и не смогут все бросить в одночасье. А еще это землетрясение… Зафир пытается разбить темницу хаоситов, если не уже.

— Если бы уже, мы бы это ощутили. По крайней мере, мэтр Иржи, — рассудительно заметил старый чародей. — Все же высвобождение колдунов такого ранга, каким вы меня тут пугали, не может пройти без возмущения в магических потоках. Да и последствия…

— Значит, идем к храму сами, и как можно скорее, — подытожил Финеас.

— Ну вот еще! — вскинулся моравец. — Я на такое не нанимался. Жить здесь, следить, наблюдать — это пожалуйста, но штурмовать храм не пойду. На это есть боевые маги, — он покосился на Финеаса. — И даже не смейте меня осуждать! Я, между прочим, как бы жениться собираюсь. А хорошая женщина — нынче редкость, сами знаете.

Идрис возвел очи горе.

— Возможно, дождаться подкрепления будет лучше, — неожиданно сказала эльфийка. — Вам незачем вступать в тяжелый бой, если есть вероятность погибнуть. Но для меня это единственный шанс. Я пойду в храм Хаоса. И если Финеас пойдет со мной, я буду ему благодарна. Если же нет, я все равно признательна за то, что он привел меня сюда.

— Исилвен, мы уже давно обо всем договорились. Одна ты там не появишься, — ответил маг.

— А я что, по-вашему, штаны буду просиживать? — возмутился светловолосый викинг. — Другого такого случая может и не представиться!

Мэтр Лидио усмехнулся, в задумчивости огладил бороду.

— Собственно, меня мастер Финеас для того и позвал, чтобы оказать вам помощь. И раз уж я согласился, не вижу причин отступать сейчас.

Грациозно потянувшись, Мара вздернула носик:

— Если Перворожденная считает, что ей это по силам, то и мне по плечу.

— Вот и отлично. Идите! — пробурчал Иржи. — А я тут ваши вещи постерегу.

— Что ж, надеюсь, они будут в сохранности к нашему возвращению, — произнес старый чародей после воцарившейся паузы. — Я, знаете ли, весьма дорожу моей новой курительной трубкой. Мне ее недавно подарил один весьма почтенный мэтр. Кстати, не уединиться ли мне для вдыхания ее целебного дыма? А вам, синьоры и синьорины, я рекомендовал бы хорошенько выспаться. Нам предстоят трудные деньки.

И мэтр Лидио поднялся, выходя из теплого шатра на пронизанный дыханием наступающего декабря воздух.

* * *

Тучи, заволокшие небо и вылившие на землю ледяные потоки дождя и града, были не чернее настроения Зафира. Чародей ходил по башенной келье из угла в угол — пойманный тигр, хлещущий себя хвостом по бокам.

Шли дни, а силы восстанавливались слишком медленно. Пожалуй, только сейчас он вновь ощутил очнувшуюся колдовскую мощь. Хессанор был еще далеко, на него рассчитывать не приходилось. Дарнар и Юргнорд молчали, подавленные неудачей. А Тибор начал поглядывать на Зафира не с презрением, нет, на такое он бы даже в мыслях не осмелился, но с легким сожалением. Мол, и у богов случаются неудачи. Да и погибшие жрецы отнюдь не наполнили сердце верховного ликованием. Он смиренно принял удар судьбы, однако образ могущественных проводников Хаоса пошатнулся. Зафиру все это совсем не нравилось, эдак можно потерять контроль над слишком много о себе возомнившим смертным.

Он уже собирался призвать к себе верховного жреца, чтобы потолковать с ним о беспрекословном повиновении, как тот явился сам.

— Великий, до нас дошли новые вести.

— Говори, — разрешил колдун.

Тибор поежился. Его до сих пор поражала эта способность Заточенных богов и их брата — знать все диалекты, на которых общались их подданные, от человеческих до гномьих. Быть может, боги произносили слова на каком-то своем тайном языке, а могучее чародейство превращало их в речь, понятную любому слушающему?

— Похоже, в нашем скрытом поселении кто-то побывал.

Зафир вскинул бровь.

— Что значит «кто-то»?

— Жрец, вернувшийся оттуда, говорит, что одного из жителей не могли добудиться утром. А когда он наконец пришел в себя, принялся пересказывать удивительные сны. О девушке с желтыми глазами, о том, как ему было с ней хорошо…

— И при чем здесь мерзкие фантазии этого крестьянина?

Тибор смутился:

Страницы: «« « ... 56789101112 » »»