Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?! Соколов-Митрич Дмитрий

Профессиональные соображения

Просто написать хороший репортаж – это на каком-то этапе карьеры становится уже неинтересно.

Даже блестящий, крышесносящий, наиэксклюзивнейший репортаж – уже не то.

Становится интересно написать такой текст, который бы либо открывал тему, либо закрывал тему.

То есть вот витает что-то в воздухе, вызревает какое-нибудь новое явление, большая проблема, всеобщая потребность, а все ходят мимо и уже чувствуют, но еще не замечают. А ты взял и заметил. И все прочитали и сказали: «О! Точно!»

Или наоборот – все уже тысячу раз заметили, оттоптались, отписались, а ты поехал и сделал это совсем всерьез. Не на тридцать пять градусов, а на все сорок. Понял не только, как произошло событие, но и почему оно произошло и отчего оно ни в коем случае не могло не произойти. И все прочитали и сказали: «О! Точно!»

А совсем хорошо – когда один и тот же репортаж и открывает тему, и сам же ее закрывает. Это уже высший пилотаж.

Только ни в коем случае не надо прямо сейчас вскакивать с места и совершать подвиги. Можно растянуть мышцы, обломать зубы, расстроить нервную систему.

Каждому отмерено разное количество просто хороших репортажей, которые надо написать, чтобы научиться без промаха открывать и закрывать темы.

Репортер – профессия смыслозависимая.

Если вы работаете репортером всерьез, то рано или поздно перед вами в полный рост встанет вопрос о цели существования и смысле жизни.

Есть много профессий, которые не возбуждают мыслей на этот счет, но полевая журналистика не из их числа. Репортер видит жизни слишком много для того, чтобы не думать о ее смысле.

А так как в пределах материализма никакого смысла у жизни нет, то репортера, скорее всего, неудержимо потянет в пределы религиозные, в мир идеальных мистических конструкций.

И дальше у него есть три пути.

1. Уйти в эти пределы целиком и перестать быть репортером.

2. Задушить в себе эту тягу и перестать быть человеком.

3. Так и мучиться всю оставшуюся жизнь между желанием уйти и остаться.

Чаще всего репортеры выбирают третий путь, но находиться в таком психологическом состоянии долго невозможно, очень хочется соскользнуть в первые два.

Именно поэтому мы так редко видим стареньких репортеров.

Понравилось из комментариев чье-то выражение: «Мастерство не проешь».

Хотя, конечно, проесть мастерство очень просто, гораздо проще, чем пропить.

Это очень непростое соображение, но очень важное.

Репортер не должен ни при каких обстоятельствах злиться и негодовать.

Более того, репортер должен исходить из презумпции добропорядочности этого мира.

Я бы даже сказал так: репортер, если он хочет докопаться до сути события или явления, которое наблюдает, должен искренне верить, что злонамеренных людей на свете просто не бывает.

Потому что это чистая правда. Покажите мне хоть одно человеческое существо, которое думает: «А пойду-ка я сейчас совершу какой-нибудь мерзкий поступок. И получу от этого несказанное удовольствие».

Каждый здоровый человек, совершая подвиг или чудовищное преступление, всегда думает, что доля добра в его действиях больше, чем доля зла. Иначе он бы просто сошел сума или удавился.

И чтобы понять мотив действий героя, надо смириться с этим фактом. Спросить себя: «Какое хорошее дело намеревался сделать этот замечательный человек, когда убивал старушку или заэксплуатировал шахту до метанового взрыва?» Как только репортер начинает задавать себе подобные вопросы, у него открывается третий глаз и он видит то, чего раньше не замечал.

В общем, любовь к людям – такой же профессиональный навык репортера, как любопытство или общительность. Если вы ненавидите людей, лучше выбирайте другие профессии.

Интересуйтесь смыслом всяких иноязычных слов, которые вы узнаете на местности. Иногда это подсказка.

Есть такое мнение, что чем чаще репортер судится, тем он смелее, честнее и репортеристее.

Это не так. На самом деле частые вызовы в суд – элементарный признак профессионального несовершенства.

Вопреки расхожему заблуждению, чтобы на вас подали в суд, написать смелую и правдивую статью чаще всего недостаточно.

Для этого статья должна быть:

1) оскорбительной;

2) огульной;

3) юридически уязвимой;

4) чаще всего – еще и бездарной.

Дело в том, что, принимая решение идти или не идти в суд, потенциальный истец руководствуется разными соображениями, в том числе и вполне эмоционального свойства. Если он видит перед собой публикацию, причиняющую ему ущерб, это еще не значит, что он тут же побежит в суд – тем более в России, где надеяться на полноценное возмещение нематериального ущерба наивно.

Тем более он не побежит в суд, если видит, что журналист искренне пытался разобраться в ситуации, общался с разными сторонами конфликта и не руководствовался желанием навредить, то есть не выступал агрессором.

Тем более потенциальный истец не станет истцом реальным, если видит, что доказать свою правоту будет юридически непросто.

И в глубине души понимает, что журналист в общем-то прав и, даже если юридически его можно задавить, моральные и репутационные издержки от дальнейшей огласки будут слишком велики.

Ну и наконец, серьезной защитой, как это ни странно, является талантливость текста. Потому что талант всегда вызывает уважение, даже если это талант врага.

На меня за шестнадцать лет моей журналистской карьеры подавал в суд всего один человек – и тот Грабовой.

И я нисколько не стыжусь такой мирной творческой биографии.

Отращивайте себе длинный язык.

В мире много людей, которые говорят и думают очень нестандартным образом. Работая репортером, вы будете таких людей встречать постоянно. Воруйте у них все, что блестит, внедряйте их в свою речь. Какой-нибудь зэк из колонии Мордовлага иногда даже не подозревает, что сформулировал нечто, о чем мается полстраны.

Вот пример: «Бралку все себе отрастили, а давалку – не вырастили!»

Где услышал? Не скажу.

И никогда не верьте тем, кто говорит, что вы таким образом портите великий русский язык. Великий язык может испортить только молчание, а чем больше людей будут говорить вашими словами, тем лучше для великого языка в целом и для вас в частности.

14 2010 год, ноябрь Закон Цапка

Почему побежденное гражданское общество рождает чудовищ

В кубанской станице Кущевской больше нет массового нашествия журналистов. Любое зверское преступление – даже то, что произошло 4 ноября в доме фермера Сервера Аметова, где местные бандиты убили двенадцать человек, включая женщин и детей, – через две-три недели перестает быть новостью. К сожалению, история станицы, которую десять лет продержала в страхе банда, возглавляемая людьми с неприятной фамилией Цапок, для большинства СМИ так и осталась криминальным детективом для щекотания читательских нервов. Между тем на место преступления давно пора ехать не только репортерам и следователям, но и социологам. Потому что Кущевка – это не аномалия, а синдром. К такому выводу пришел корреспондент «РР», вернувшийся на место событий спустя две недели: именно сейчас там можно обнаружить самое важное.

Слабые люди

Станица Кущевская – это тридцать пять тысяч жителей и ни одного живого человека. В первый же день местная атмосфера оглушает каким-то мистическим оцепенением. Здесь уже почти месяц работают сотни следователей, прокуроров, фээсбэшников из Краснодара, Ростова-на-Дону, Москвы, но они как-то не похожи на воинов-освободителей. Станица продолжает жить в животном страхе. Люди не верят, что их жизнь переменится в корне. Потому что нечто похожее уже было: публикации в СМИ, наплыв следователей, клятвы губернатора, а потом снова дядя Коля, Вова Беспредел, Буба Бешеный и Цапки, Цапки, Цапки…

С журналистами не хочет общаться никто. Даже конфиденциально. Даже родственники тех, кого члены цапковской ОПГ на протяжении последних десяти лет убивали, калечили, насиловали, разоряли. Мы настойчиво стучимся в пятый, десятый, двадцатый дом, коттедж, дворец, халупу, но перед нами очередная «хата с краю», хозяева которой машут руками и, как заговоренные, произносят единственный закон кущевских джунглей: «Нам еще здесь жить».

Ситуация меняется лишь после того, как мы селимся в частном секторе, знакомимся с хозяевами, въезжаем в местный политический расклад: на следующий день нас с рук на руки передают от человека к человеку – из числа того катастрофически малого меньшинства, которое еще способно говорить. И чем больше мы слушаем этих людей, тем больше уважаем местную трусость. Но еще больше – их персональную смелость.

Виктория Костюк уже не боится ничего, потому что жить в станице Кущевская она и ее семья больше не желают. Костюки вообще не понимают, как дальше жить. Их дочь Елена и внучка Амира были убиты слишком бесчеловечно, чтобы у оставшихся в живых членов семьи уцелела общая картина этого мира. Баба Рая смотрит на свежую могилу, но ее не видит. У нее в глазах – закопченное тело девятимесячной правнучки, которое она увидела в морге, и еще нож, которым Елене было нанесено десять ударов. Этот нож уже месяц режет бабу Раю каждую минуту, не дает ей ни спать, ни есть, ни жить.

– Леночка, ты ведь была такая добрая, беззащитная! – баба Рая кричит на могилу, как будто та еще может выпустить похороненных. – Мы и замуж тебя за Джалиля отдали, потому что без сильного мужчины ты пропадешь. Ох, если б мы знали, что так будет! Господи, неужели у этих нелюдей в глазах наши детки теперь не стоят, не плачут!

Лена и Амира похоронены рядом с Сервером Аметовым и его женой Галиной на мусульманском кладбище – имам уговорил родственников похоронить всю семью вместе, сказал: «На небесах разберутся, кому куда». Женщин сюда пускают только раз в году, но для Костюков сделали исключение.

В километре отсюда еще одно кладбище – православное. Сразу за воротами роскошная черная могила одного из лидеров кущевской банды – Николая Цапка по кличке Сумасшедший, которую он заработал за свою чрезмерную жестокость и липовую справку из психдиспансера. Баба Рая поднимает невидимый молот и с остервенением крушит ухоженное надгробие. В Кущевке все говорят, что этому памятнику долго не стоять, но разбить его пока никто не решился.

Сумасшедший был застрелен в 2002 году: цапковские тогда усердно прессовали местную татарскую общину, пытались подмять ее под себя. Кстати, Сервер Аметов был не просто фермером, он был неформальным главой национальной общины, которая никогда и ничего Цапкам не платила. Первоначальная версия – его убили за то, что не хотел делиться своей землей – постепенно отходит у следователей на второй план, уступая мотиву кровной мести: преступники считали Сервера ответственным за гибель Николая Цапка. И здесь, в Кущевке, эта версия действительно выглядит наиболее правдоподобной.

Даже если бы Аметов отдал Цапкам все свои двести гектаров, это не тот кусок, ради которого им стоило бы лишний раз мараться. Станица сходится во мнении, что резня ноября, совпавшая с датой убийства Цапка Сумасшедшего, – это одновременно и месть, и акция устрашения для непокорных татар.

Но неужели нельзя было достичь этой цели меньшим количеством трупов? Этот вопрос кажется разумным только издалека. Чем больше узнаешь историю цапковской ОПГ, идеологию и менталитет ее лидеров, тем больше понимаешь: нельзя.

Сильный мент

Павел Корниенко не боится Цапков по двум причинам. Во-первых, у него четвертая стадия рака и он уже даже смерти не боится. А во-вторых и в-главных, он – единственный человек в станице, которого всегда боялись сами Цапки. Корниенко в девяностых возглавлял Кущевское РОВД, награжден всеми возможными милицейскими знаками отличия и наказан всеми существующими милицейскими наказаниями. Это крепкий, честный, злой советский «ментяра», питающий к преступному элементу классовую ненависть. Один из немногих представителей власти, которого безоговорочно уважало все мирное население станицы.

Благодаря ему все девяностые Кущевская считалась «красной» территорией, а цапковские ребята все лучшие криминальные годы страны проходили в мелких хулиганах. Но после того, как Корниенко был вынужден по состоянию здоровья уйти в отставку, Цапки в считанные месяцы наверстали упущенное.

– Я боролся с ними их же методами! – честно признается Корниенко, и четвертая стадия рака не мешает ему ударить правым кулаком в левую ладонь с такой силой, что мне становится не по себе от одной мысли, что на месте этой ладони могло оказаться, например, мое лицо. – Честно скажу: дубинками били, в лес вывозили, могилы себе рыть заставляли, расстреливали…

– Расстреливали?!

– Имитировали расстрел. Выстрел над виском – очень эффективный метод разъяснительной работы. Больше ничего на них не действовало. Главная моя задача была сделать так, чтобы земля у них горела под ногами. Кульминацией стал 1998 год, когда я вышел после почти годового больничного. За это время они успели поднаглеть. Я тут же создал группу немедленного реагирования, велел взять на заметку все цапковские автомобили, любым способом выбить их у них из-под жопы. Дал приказ жесточайшим образом реагировать на любую попытку рэкета. Они у меня кровью плакали, но в итоге я добился своего: цапковские покинули район и несколько лет скрывались в Ростовской области. Малейшая попытка вернуться – и они попадали под жесточайший пресс.

– А по закону с ними нельзя было?

– Законодательство в то время представляло из себя дуршлаг. Но главная проблема была в местных суде и прокуратуре. Милиция благодаря мне продержалась до двухтысячных годов, а вот судей и прокуроров цапковские купили уже в середине девяностых. Про администрацию я вообще молчу. Был у нас тут такой глава, Валерий Палкин, так его сын до сих пор состоит в этой банде. Когда я гонялся за цапковским «мерседесом», он прятал его знаете где? В гараже администрации. А как вам такой факт: судья Ирина Позорова в открытую сожительствовала с одним из лидеров этой ОПГ – Николаем Цапком? Доходило до того, что она врывалась в кабинеты следователей и криком кричала, требовала «оставить мальчиков в покое». Когда в 2002 Николая Цапка убили, судья шла в траурной процессии, несла портрет покойника. Поэтому даже в СИЗО их закрыть было невозможно, не то что добиться обвинительного приговора. Единственное средство воздействия, которое нам оставалось, – это регулярно прокручивать их через камеру предварительного заключения: в пятницу задерживаем, в субботу-воскресенье прессуем, в понедельник выпускаем. Я только об одном жалею. Надо было самому их тогда перестрелять, взять грех на душу. Сел бы в тюрьму, но зато сколько людей бы спас. И я вам ответственно заявляю: если их и в этот раз выпустят, я сам ради людей поработаю бесплатным киллером. Мне терять нечего.

Отцом-основателем цапковской банды был человек, которого вся станица называет дядей Колей. Он работал заготовителем в заготконторе, но в криминальном мире был известен как серьезный картежник-катала, неоднократно судимый по экономическим статьям. Особой любовью к племянникам дядя Коля воспылал после того, как в восьмидесятых годах потерял собственного сына: он умер из-за врачебной ошибки.

Будущие главари преступной группировки Сергей и Николай Цапки тогда еще были сопляками и, как утверждают те, кто учился с ними в одной школе, вплоть до старших классов имели репутацию «чмошников». Дядя Коля всерьез взялся за их воспитание, заставил заниматься спортом, привил вкус к власти, научил основам организованной силы.

Именно под его чутким руководством Цапки-младшие еще в конце восьмидесятых сколотили молодежную группировку, с самого начала отличавшуюся предельной жестокостью: даже за малозначительные обиды они били своих врагов без всякого чувства меры, вдесятером одного. Но благодаря усилиям полковника Корниенко почти все девяностые дивидендами этой банды были не экономические возможности, а бандитская романтика и страх в глазах обывателей.

В результате они научились получать удовольствие от мелкого беспредела. «Честный» милицейский произвол оказался не только сдерживающим фактором, но и мощным средством воспитания. Бывшие члены банды рассказывают, что Цапки не только боялись начальника РОВД, но и учились у него не меньше, чем у своего дяди Коли. Эта особенность развития привела к тому, что когда сильный мент ушел, они фактически заняли его место и станица Кущевская получила одну из самых отмороженных преступных группировок в России: мелкий беспредел стал крупным.

Беспредел как символ веры

Корниенко на посту главы РОВД сменил Владимир Финько, которому даже не пришлось делать предложение, от которого нельзя отказаться. Сотрудники местной милиции – и бывшие, и действующие – в один голос говорят, что Цапки в первые же недели скрепили свою дружбу с новым главой РОВД подаренным ему «мерседесом», а вскоре он стал получать вторую зарплату с общака и даже не скрывал этого.

– Ну жачем ты их жадержал, они хорошие ребята, отпушти немедленно, – со злостью передразнивают бывшие милиционеры своего начальника, который страдал «фефектом фикции».

– Задержать даже мелких сошек из цапковских стало делом невозможным, – вспоминают оперативники. – Дошло до того, что руководители преступной группировки в открытую проводили в кабинете Финько свои «планерки»: вместе с начальником РОВД решали, кого и как нагнуть, у кого что отщипнуть.

Кубанская «нефть» – это земля. На ней так же выгодно пахать, как в Москве строить. Первой серьезной добычей цапковских стал бывший совхоз Степнянский, крупнейший в районе. В его разделе участвовали еще две местные фирмы, но самые лакомые активы вошли в созданную Цапками компанию «Артекс-агро». Вскоре после этого в здании управления совхоза произошел подозртельно своевременный пожар, уничтоживший всю документацию. Попытавшийся добиться пересмотра раздела Степнянского глава района Борис Москвич был убит в январе 2002 года при входе в здание администрации. Его именем теперь названа главная улица поселка.

Как только у цапковских появились коммерческие интересы, силовой дядя Коля уступил место у руля своей деловой сестре Надежде – матери Николая и Сергея Цапков. Это еще одна легендарная личность, один из главных персонажей кущевского криминального пантеона.

Корреспонденты «РР» несколько раз наведывались в офис Цапчихи. Вышколенная секретарша записала наши телефоны, передала их начальнице, но та не сочла нужным общаться с журналистами. Впрочем, люди, которые ее хорошо знают, едины в своем мнении: это очень властная женщина с железным характером, она принимает по утрам ванну со льдом и готова пойти на все ради своей цели. Сотрудники «Артекс-агро» рассказывают своим друзьям и подругам, что накануне убийства Цапчиха была невероятно зла, а на следующий день счастлива и благодушна.

Финько, Черновский, Бурнусов – фамилии начальников РОВД с тех пор менялись, но порядок оставался прежним: цапковская группировка покупала лояльность местных правоохранительных органов машинами, квартирами, денежными отчислениями и фактически стала единственной реальной властью в Кущевском районе.

Впрочем, когда «Артекс-агро» набрал такую экономическую мощь, что оброс связями на краевом уровне, просто так, за лояльность, местным начальникам платить перестали. Наступило время «совместных проектов», и в этот момент на первый план вышел Александр Ходыч, руководитель кущевского отдела Центра по противодействию экстремизму.

Люди с такими должностями на Кубани вообще очень влиятельны, потому что подчиняются напрямую краевому ГУВД. В основном это бывшие рубоповцы – люди, воспринимающие свое новое назначение как некий временный компромисс. С экстремизмом в большинстве станиц Кубани не густо, а вот с организованной преступностью все в порядке. Но раз государство считает, что она побеждена и бороться с ней больше не нужно, значит, можно и посотрудничать – не смотреть же на нее просто так. К великому сожалению Корниенко, Александр Ходыч – его же собственный воспитанник, он занимался в школе милицейского резерва, которую честный мент в свое время основал при РОВД для воспитания собственных «боевиков». Заматерев, Ходыч не оправдал ожиданий учителя и стал пользоваться его методами совсем для других целей.

– Вместе с Ходычем Цапки занимались крупным вымогательством, – рассказал корреспонденту «РР» один из депутатов районного совета. – Схема была такой: цапковские ребята наезжали на фермера, нагоняли на него жути, а потом на сцене появлялся добрый Ходыч, который говорил жертве: «Не ссы, я решу все твои проблемы, эти негодяи оставят тебя в покое. Но, естественно, не бесплатно, ты же понимаешь». Жертва, конечно, понимала, что это разводка, но платить все равно приходилось – деньгами, землями, активами.

Очень скоро Цапки достигли такой мощи, что могли отобрать практически любой бизнес в районе. Причем чем сильнее была жертва, тем с большей жестокостью они действовали – иногда даже в ущерб прагматике. И те фермеры, которые подписывали бумаги по отчуждению своих земель, будучи подвешенными за ноги к потолку, еще могут считать, что им повезло. Среди прочих вредных привычек у кущевской ОПГ была привычка стрелять без предупреждения. В этом смысле наиболее характерна история разорения семьи Богачевых, которая еще семь лет назад владела одной из крупнейших в районе компаний «Агротехмаркет».

– Мой муж Валерий начинал со слесарной мастерской, ремонтировал автомобильные двигатели, – вспоминает вдова Ольга Богачева. – Но очень скоро мы с ним доросли до большого многопрофильного бизнеса: рестораны, магазины, пивзавод, вертолетный парк, сельское хозяйство. Нам нравилось не столько деньги зарабатывать, сколько ставить себе новые цели и их достигать. У нас были достаточно серьезные связи, но это не помогло. Моего мужа и сына убили в сентябре 2003 года. А когда я пришла в себя, то обнаружила, что в офисе нашей компании сидят уже другие люди. Меня даже не пустили на порог. Просто не пустили, и все. Наши 6,2 тысячи гектаров земли теперь в руках Цапков. Что с остальным имуществом – не знаю до сих пор.

Я пытаюсь выяснить у Ольги, как это «не пустили» выглядело юридически. Она смотрит на журналиста как на ребенка, задающего глупые «почему». До меня наконец доходит, что здесь, в Кущевской, долгое время просто не было такого понятия – «юридически», – если дело касалось интересов Цапков. Милиция отфутболивает жертву в суд, там документы не принимают, прокуратура кормит отписками, обращения в вышестоящие инстанции спускаются в район. Всё.

– Я несколько раз хотела начать с нуля, пробовала взять в аренду тепличку, открыть магазин, но каждый раз, когда я пыталась таким образом поднять голову, на кладбище кто-то разбивал надгробие моего мужа и сына, – рассказывает вдова.

Расправа с могилами своих жертв – фирменный почерк Цапков. На одном кладбище с Богачевыми похоронен убитый ими предприниматель Смольников. Его могилу тоже сожгли. История цапковской банды вообще изобилует такими вот элементами иррационального поведения. Казалось бы, зачем тратить время и силы на то, чтобы спустя много лет пинать поверженного противника? Даже если исходить из соображений циничной прагматики: ты уже отобрал у этой семьи бизнес – ну дай им вырастить еще один, чтобы снова его отобрать. Ведь ты уже входишь в список трехсот крупнейших сельскохозяйственных предприятий страны, у тебя десятки тысяч гектаров земли, мегаферма на две с половиной тысячи голов (открытая, кстати, в рамках нацпроекта) – почему бы тебе вообще не порвать с криминалом и не взять на вооружение более цивилизованные методы работы?

Но, даже достигнув такого положения, Цапки продолжают натаскивать криминальный молодняк, у них в каждой школе «смотрящий», они позволяют своей «пехоте» воровать мобильники и насиловать девочек. Ну хорошо, ты такой Лапша из «Однажды в Америке», тебе все это нравится, у тебя в этой грязи повышается потенция – но зачем идти на риск и убивать сразу двенадцать человек, включая женщин, детей и крупного бизнесмена федерального масштаба? Почему не подкараулить свою жертву персонально, как подкараулили Бориса Москвича? Неужели не понятно, что двенадцать трупов – слишком много, чтобы остаться незамеченными? Даже если бы дом сгорел, как планировали преступники, и пожар скрыл бы все следы злодеяния, все равно это риск. Зачем?!

Но у людей, которые живут с Цапками в одной станице уже многие годы, таких вопросов не возникает. Все они смотрят на происходящее одинаково, как Ольга Богачева:

– Понимаете, безнаказанность – это не только преимущество перед другими, это еще и прогрессирующая болезнь. Человек, которого никто ни в чем не ограничивает, очень скоро доходит до состояния реального идиотизма. Это беспредельщики, у которых беспредел стал идеологией. Мы цари, высшая раса, все остальные – быдло. Им нравилось это ощущение, они не хотели его терять. Они просто разучились жить и думать по-другому. Эти люди настолько отупели, что не были в состоянии осознать: рано или поздно беспредел пожирает самого беспредельщика.

Сейчас Ольга работает обыкновенной продавщицей в маленьком магазине хозтоваров. Из всех документов, свидетельствующих о ее прошлой жизни, у нее только справка о том, что она является потерпевшей. Информацию о ходе уголовного дела все эти годы ей не давали. Только теперь, когда в станицу нагрянули следователи из Москвы, она узнала, что в 2008 году уголовное дело, возбужденное по факту убийства ее мужа и сына, было закрыто. Теперь ему будет дан новый ход.

Но Ольге уже все равно. Недавно у нее были очередные похороны: среди двенадцати погибших в доме Аметова оказались ее сестра и племянник. Она согласилась пообщаться со мной, потому что ей уже нечего терять. Но и приобретать в этой жизни ей тоже больше нечего.

Достучаться до ворон

Многие СМИ поспешили сделать вывод, что кущевский синдром – это возвращение в лихие девяностые. На самом деле цапковская банда – это ОПГ принципиально нового типа.

– В случае с Цапками я бы расшифровал эту аббревиатуру так: организованная праворазрушительная группировка, – говорит Корниенко. – Почему? Потому что мне теперь стыдно вспомнить, что я когда-то носил тот же мундир, что Финько и Бурносов.

Даже самые жестокие преступные кланы прошлого десятилетия выстраивали некую альтернативную правовую систему, жили «по понятиям» и не поощряли беспредел. Грубая сила была для них не целью, а средством, и «реальные люди» того времени никогда не опускались до того, чтобы терроризировать мирное население. Более того, со временем многие из них становились стержнем местного гражданского общества, как это случилось, например, в Екатеринбурге.

«Синдром Цапка» – это не эхо прошлого, а тревожный сигнал на будущее. Достаточно зайти в кущевскую администрацию и послушать людей, пришедших на прием к следователям СКП, чтобы понять всю истинность оговорки губернатора Кубани Александра Ткачева: банды, подобные кущевской, существуют в каждом районе. Сюда, в кущевскую администрацию, съехались вся Кубань, Ростовская область, Ставрополье, есть даже люди из Тулы и Подмосковья. И у всех одни и те же проблемы: отмороженный криминал, развращенный полной и безоговорочной поддержкой местных правоохранительных органов. Причем, судя по рассказам ходоков, цапковский террор еще не самый тяжелый. Гораздо хуже дела в тех районах – например, в Коневском, – где беспредельничают этнические группировки.

Случившееся в Кущевке не аномалия, а закономерность. Вертикаль власти перегружена настолько, что у нее начинается онемение конечностей. И даже если завтра начальником РОВД поставят нового Корниенко, это не спасет ситуацию. Если приходится выбирать между криминальным беспределом и милицейским, то надо голосовать против всех. Третий и единственно возможный путь – это формирование альтернативных центров влияния. Разве можно было бы представить себе десятилетие глухого криминального террора, если бы в Кущевской были сильные общественные организации, более или менее независимая газета, не ряженые, а настоящие казаки? Нет, нельзя. Почему же ничего этого нет? Хороший вопрос.

– Ткачев тут приезжал недавно и предъявлял нам претензии: где ж вы были, казаки, куда вы смотрели?! – говорит атаман станицы Алексей Марченко. – А куда нам смотреть, если он сам несколько лет назад приезжал открывать мега-ферму «Артекс-агро», жал руки Цапкам, говорил, какие они замечательные руководители. И что нам после этого – кричать, что они бандиты?!

У немногочисленных краснодарских оппозиционеров в ходу политический термин «ткачевщина». С тех пор как к власти пришел молодой и энергичный губернатор, Краснодарский край расцвел экономически, но полностью деградировал политически. «У нас в регионе есть только один политик: это я» – эта установка стала краеугольным камнем местного стиля управления. Эффект – хорошие дороги, заметное улучшение социальной сферы, постоянный экономический рост. Издержки – репрессированные общественно-политические силы, кукольные СМИ и полный паралич гражданской активности.

– Знаете, что происходило на центральной площади в Кущевке в день похорон погибших? Фестиваль трофи-аэробики! – говорит вдова Ольга Богачева. – Сто двадцать человек в майках цвета российского флага под веселенькую музыку прыгали и махали ручками: раз-два, раз-два. Просто какой-то кукольный театр! Паноптикум! Первым, кто предложил почтить погибших хотя бы минутой молчания, стал депутат Владимир Васильев. До него это просто никому не пришло в голову. Потому что для этого нужно распоряжение. А фестиваль аэробики был запланирован и санкционирован – как же не провести?

Побежденное гражданское общество неминуемо ведет к утрате главной фундаментальной потребности, которую должно обеспечивать любое государство: потребности в безопасности. И история Кущевки демонстрирует это со всей очевидностью. Единственным человеком, который за все эти десять лет попытался воспротивиться диктатуре Цапков, стала ректор местного вуза, Северо-Кубанского гуманитарно-технологического института, – хрупкая женщина Галина с жалкой фамилией Крошка. Когда количество студенческих жалоб на грабежи, изнасилования и бездействие милиции превысило все мыслимые пределы, она предложила учащимся написать письмо, которое разослала по всем инстанциям и федеральным СМИ. Обращение так и называлось – «Мольба о помощи», и под ним стояло сто семьдесят подписей. Результат – большая публикация в «Российской газете» и «Комсомольской правде», массовый наплыв в станицу проверяющих комиссий и клятвы губернатора в том, что беспределу будет положен конец. Единственная местная газета «Вперед» тогда поверила в перемены и опубликовала серию острых репортажей. Но спустя полгода, когда все утихло, жизнь Галины Крошки превратилась в ад.

– Сначала маме в окно рабочего кабинета полетели кирпичи с угрожающими записками, – рассказывает дочь Галины Евгения Юшко. – Потом стали приходить студенты: «Нас какие-то парни на улице просили передать вам, чтобы вы убирались из станицы, вам здесь не жить». Наконец, с помощью Ходыча против мамы и ее заместителя возбудили уголовное дело за организацию ОПГ, которая якобы занималась выдачей поддельных дипломов.

Результат: заместитель ректора села на семь лет, а сама Галина Крошка два года провела в СИЗО, перенесла два инсульта, не выдержала нервного напряжения и теперь – пациент психиатрической клиники № 3 в Цукеровой Балке. Главный редактор газеты «Вперед» Ольга Кутовая вынуждена была уехать в другой район, но через полгода ее простили, и она вернулась. На этот раз газета «Вперед» не напечатала об убийстве в доме Аметовых ни одного репортажа. Чтобы узнавать последние новости о своей станице, даже местные старушки научились пользоваться Интернетом – Кутовая теперь ограничивается публикацией заявлений чиновников о том, что станица подверглась нашествию федеральных журналистов, которые обливают грязью район и раскачивают лодку. Недавно сына Кутовой взяли с поличным в Пензенской области при попытке получить деньги с кущевского фермера Дашкина. Местные жители уверены, что он действовал по поручению Цапков.

Бунт Крошки – первое и последнее сражение местных общественных сил с организованной праворазрушительной группировкой. После этого поражения в Кущевке окончательно восторжествовало доправовое сознание.

– Если общество не готово к сопротивлению, если люди не хотят выходить на площадь даже под страхом смерти, может, это означает, что они заслуживают такого положения? – спрашиваю я у местного безымянного депутата, которому «здесь еще жить».

– У любого сопротивления всегда есть лидеры, – отвечает безымянный депутат. – А лидеров всегда можно убрать. Для того чтобы общественная активность стала страховкой от беспредела, риски лидеров не должны быть слишком велики. Они должны быть уверены, что их хотя бы не убьют, не тронут их детей. Потому что технологии террора позволяют запугать любой народ – хоть русский, хоть французский. Но французские власти такие гарантии безопасности создают, потому что они понимают: развитое гражданское общество – это не политическая уступка, а такой же элемент стабильности, как Центробанк и правоохранительные органы. А наши власти, похоже, еще до этого не созрели. По крайней мере краснодарские – точно.

В станице Степная, где расположен головной офис Цапков, стоят большие круглые лысые деревья, оккупированные жирными воронами. Они похожи на волосатые человеческие головы, полные вшей. Пока фотограф снимает, я от безделья провожу эксперимент: бью ногой по мощным стволам. Я, конечно, не Шварценеггер, но отдачи даже от моих ударов хватает, чтобы вороны разлетелись в разные стороны. Рядом детский сад, дети с любопытством смотрят на заезжего придурка. Когда мы с фотографом уходим, они подбегают к деревьям и начинают делать то же самое. Похоже, раньше им просто не приходило в голову, что достучаться до ворон гораздо легче, чем кажется.

Профессиональные соображения

Как отличить правду от лжи?

Прежде чем отвечать на этот вопрос, я бы хотел обратить внимание на одно важное свойство правды и лжи.

Это очень простое свойство – и тем удивительнее, что подавляющее большинство людей его не видит и даже не чувствует.

ЛОЖЬ – ЭТО НЕ ТО ЖЕ САМОЕ, ЧТО ВРАНЬЕ. А ПРАВДА – НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ИСКРЕННОСТЬ.

Человек может говорить неправду и при этом не врать. И наоборот – он может быть предельно откровенным и при этом его слова не будут правдой.

Более того, чаще всего именно так и происходит. Именно поэтому есть словосочетание «откровенная ложь», и употребляется оно не так уж и часто.

Разговаривая с людьми, журналист не должен забывать, что вот этот абсолютно искренний человек, который, глотая слезы, рассказывает вам все, что знает и думает по поводу произошедшего, может сам быть введен в заблуждение, может принять ту или иную версию ради морального самооправдания, наконец – у него свой жизненный опыт, который формирует тот или иной взгляд на реальность помимо воли.

И наоборот – вот этот циничный тип, который явно пытается вами манипулировать, может, действуя в собственных эгоистичных интересах, выдать вам кроме откровенного вранья достаточное количество объективной информации о своих противниках (они потом с таким же энтузиазмом ответят ему тем же).

Но вернемся в исходную позицию. Предположим, вам пришло письмо, автор которого описывает ужасы своего городка и молит о помощи. Или вы сняли трубку и вот уже полчаса выслушиваете крик души униженного и оскорбленного. Тема, в принципе, вас заинтересовала, но что-то настораживает.

Даже на этапе, когда вы еще не приступили к проверке, можно обратить внимание на некоторые «маячки».

Маячок первый: эмоциональный накал изложения. Очень часто манипуляторы стараются слабость своих позиций компенсировать мнимой искренностью и драматичностью повествования. Но даже если у вас нет сомнений в том, что перед вами абсолютно искренний человек, эмоциональное напряжение его речи может означать лишь то, что он сам себя пытается в чем-то убедить, чтобы заглушить голос вины или совести.

Маячок второй: резко континентальный оценочный климат. Есть только ангелы и черти. Одни герои демонизированы, другие героизированы, и у первых нет никаких оправдательных моментов, а у вторых – ни малейшего изъяна. В жизни так не бывает, и если источник информации не принимает в расчет полутона, значит, он либо грубо вами манипулирует, либо чистосердечно необъективен.

Маячок третий: источник информации не склонен к самокритике. Ему говоришь: «Ну, смотрите, вот здесь вы же явно лажанулись, а вот здесь повели себя не совсем красиво». – «Да вы что! – обижается источник. – Вы за кого меня принимаете! Я, слава богу, не первый день на свете живу. Да я знаете на какую тему диссертацию писал?!»

Маячок четвертый: болезненная реакция на ваше намерение встретиться с оппонентами источника. Попытка с самого начала вас оккупировать и причислить к лику Своих. Отсечение от иных источников информации – явный признак манипуляции, как намеренной, так и инстинктивной.

Маячок пятый: наличие в рассказе маловероятных деталей и дефицит логики. Людям, конечно, свойственно поступать иррационально, но чаще всего они все-таки действуют как существа разумные.

Однажды, к примеру, мне пришлось выслушивать от одного юного журналиста «сенсационный» рассказ о том, как некий хирург отправляет на операцию людей только для того, чтобы их изувечить. Он якобы даже денег с них не брал, а только отрезал руку-ногу и отпускал – вот такой извращенец. Все это происходило в одном весьма престижном районе Подмосковья, и, по версии излагателя, ни один из проживающих там влиятельных людей не воспрепятствовал беззаконию: все боятся. Разумеется, весь этот рассказ был почерпнут из одного-единственного источника. Журналист готов был прямо сейчас садиться и писать нетленку. Я предложил ему хотя бы пойти посмотреть на этого доктора – похож он на клинического идиота или не совсем? С тех пор прошло месяца три, нетленка так и не появилась.

Наверное, есть еще какие-то маячки (если знаете – добавляйте), но пока хватит и этих. Их наличие вовсе не обязательно признак лжи, но всегда – повод задуматься и кое-что прямо с ходу уточнить. Возможно, в результате этих попыток опасения рассеются, а может, и, наоборот, окрепнут. В любом случае, если вы займетесь темой всерьез, вы будете на местности работать с информацией еще более тщательно – и об этом будет следующее соображение. Но иметь общие навыки инстинктивного отличия правды от лжи тоже не повредит.

В предыдущем соображении я пытался вывести первичные признаки лжи и обещал рассказать, как так работать на местности, чтобы не стать жертвой манипуляции.

Этот момент столь же важен, сколь и банален. Никаких чудесных открытий не будет.

1. Есть древний, как органы правопорядка, метод выявления правды – параллельный допрос. Это когда нескольких подозреваемых разводят по разным комнатам и задают одни и те же вопросы, а потом сверяют ответы. Как бы хорошо ни подготовились сообщники, всегда можно уточнить некоторые детали, по поводу которых сговориться заранее просто не придет в голову. Расхождения в показаниях – признак лжи, а если эти расхождения неоднократные и касаются принципиальных вещей, то это может быть серьезным инструментом для разоблачения и получения чистосердечного признания.

Разумеется, журналисту никто запирать людей в разных помещениях не даст, но по сути репортер на местности совершает ту же самую процедуру. Разница лишь в том, что он сам приходит к «допрашиваемым», а не их приводят к нему под конвоем. Вокруг любого события есть ближний, средний и дальний круг людей, так или иначе в него вовлеченных. Между собой эти люди, как правило, слабо контактируют, поэтому вероятность крепкого сговора минимальна. Кроме того, всегда есть люди, которые не имеют к произошедшему прямого отношения, но являются сторонними наблюдателями и экспертами. С каждым новым опрошенным становится ясно, где правда, а где ложь, кто врет, а кто говорит правду. Просто потому, что правда повторяется разными собеседниками и с каждым разом обрастает все новыми убедительными деталями. А ложь становится все противоречивее и все настойчивее опровергается вашими собеседниками. Чтобы уж совсем убедиться, что ложь – это ложь, можно в какой-то момент снова вступить в контакт с совравшим, но на этот раз уже с неопровержимым доказательством, и посмотреть, как он будет реагировать и выкручиваться. И наоборот – если в результате проделанной работы вы убедитесь, что такой-то человек достоин полного доверия, можно вернуться к нему и задать еще какие-то вопросы, на которые у вас пока нет ответов.

2. Еще один метод, который у репортера должен быть доведен до инстинкта, – это устремленность в детали. Ложь похожа на красивый автомобиль – она почти всегда имеет эффектный вид и обтекаемые формы. Ложь рассчитывает на то, что человек примет ее просто потому, что она ему понравится. Ложь очень не любит уточнений. Очень часто она к ним просто не готова. «Да этот человек – коррупционер, каких свет не видывал, на нем клейма негде ставить! Я про него вообще все знаю». – «Ой как интересно! А расскажите, пожалуйста, хотя бы одну историю, в которой он замешан». – «Э-э-э-э-э… Ну, мне не хотелось бы за его спиной…»

Интересуйтесь подробностями, деталями, цифрами – чем больше человек расскажет конкретики, тем шире фронт проверки, тем проще потом будет либо убедиться в его честности, либо уличить его во лжи. Во время беседы интересуйтесь кругом людей, которые могут подтвердить слова вашего собеседника, просите их координаты и смотрите, как человек реагирует. Просите документы, подтверждающие его слова, если их наличие очевидно. Систематический отказ в предоставлении заведомо имеющихся у него доказательств – повод для недоверия.

3. Проверка логикой. Выслушав очередную версию произошедшего, постарайтесь прямо вместе с рассказчиком сплести ее в логическую нить. Вы должны понять смысл тех или иных поступков, мотивацию действующих лиц, их психологические особенности, сильные и слабые стороны. «Вот вы говорите, что "Город без наркотиков" сам торгует наркотиками. Что они давят цыган, чтобы просто вытеснить их с рынка. Но зачем Ройзману, человеку не бедному и амбициозному, рассчитывающему на политическое будущее, мараться об этот грязный бизнес? Это же все равно что вам после работы бутылки по улицам собирать. В чем логика?» – «Э-э-э-э… Ну вот такой он авантюрист, нравится ему криминал, ничего тут не поделаешь», – «Хорошо, по вашей версии "Город без наркотиков" уже семь лет занимается этим делом. Неужели все это время екатеринбургская милиция, ФСБ, ГНК просто сидят и смотрят, как круто у всех на виду Ройзман ворочает тоннами героина? Ведь при такой заинтересованности его на этом поймать его бы уже давно на этом поймали. К тому же авантюристы – они очень неосторожны». – «Э-э-э-э-э… Ну…»

Примерно такой разговор состоялся у меня когда-то с майором Чкаловского ОБЭПа Надиром Салимовым. Именно катастрофический дефицит логики в его словах окончательно убедил меня в том, что он говорит неправду. Спустя пару лет Салимова поймали на взятке от наркоторговцев, его посадили на четыре с половиной года.

Нетрудно заметить, что методика расследовательской работы репортера очень похожа на элементарные следственные действия. Будь моя воля, я бы вообще ввел на журфаках курс «Основы оперативно-розыскной деятельности» вместо какого-нибудь «Введения в теорию журналистики». Но едва ли это когда-нибудь случится. Поэтому, если у вас есть друзья или родственники из числа силовой интеллигенции, очень рекомендую обогатиться полезными знаниями.

Есть такое словосочетание: «неангажированный журналист». Громко произносится оно гораздо чаще, чем правильно понимается.

У глагола «ангажировать» есть множество значений, но применительно к журналисту самым точным, на мой взгляд, является определение, которое я вычитал в Викисловаре, – «склонить к услугам».

Склонить к услугам можно разными способами, и прямой подкуп – самый вульгарный и редкий из возможных вариантов. Людей, которым платят в конвертике за то, чтобы они писали, что скажут, не так уж и много – во всяком случае, в журналистской премьер-лиге. Вместе с тем по-настоящему неангажированных журналистов единицы. Большинство журналистов продажны, и сегодня они продажны как никогда. Вот только продаются они не за денежные купюры, а за более эфемерные вещи. И поверьте – выглядит это не менее отвратительно.

Люди вообще продаются не за деньги в чистом виде. Люди продаются за ценности. И для всех они разные. Для одних это денежные знаки, для других – почетная грамота, а для третьих – «общечеловеческое достояние». Ловушек ангажированности гораздо больше, чем вы думаете, совсем не вляпаться в них невозможно, но нужно хотя бы стараться все время быть начеку.

Журналиста очень легко купить за «передовые идеи», за «политические взгляды», за «святое дело», за «помощь униженным и оскорбленным». У журналиста, как правило, ярко выражен синдром сироты – ему очень хочется примкнуть к какой-то большой и красивой силе, стать причастным к той или иной социальной группировке. Проклятие объективности страшно давит на голову журналиста, его все время хочется сбросить. Но надо понимать: как только вы сбрасываете это иго, вы подписываете договор о собственной купле-продаже.

Принципиальность – красивое слово, но в журналистской работе она является лишь разновидностью ангажированности. Как только при подготовке репортажа вами начинают руководить какие бы то ни было иные принципы, кроме профессиональных, – все, вы разменяли возможность докопаться до истины на бисер для боевых свиней.

Вам будут аплодировать, и на первый раз даже искренне, но это будут аплодисменты за то, что ты стал «своим», – только и всего. Те, кто вас таким образом склонил к услугам, запишут вас в свой актив, и чем дольше вы в нем будете состоять, тем труднее из него будет вырваться. И чем дольше вы в нем будете состоять, тем меньше вас будут читать, потому что вы будете скучны и предсказуемы. Потому что это только в песне поется, что правда всегда одна. На самом деле это ложь всегда одна, а правда – она разная, непредсказуемая и всегда интересная.

И возможно, самое важное.

Главный навык репортера – это то, чему научить невозможно. Это скорее сфера духовной практики.

Репортер должен исходить из такой картины мира, в которой все взаимосвязано. Реальный репортер презирает случайность. Есть такая хорошая французская поговорка: «Случайность – божество дураков».

Символ веры репортера можно сформулировать так: мир – единый организм, и если где-то что-то произошло, значит, это не могло не произойти. Значит, это сначала как-то зародилось, потом долго развивалось и наконец вышло на поверхность в виде события. Миллионы событий и фактов – это грибы, которые выросли лишь потому, что под землей уже давно образовалась огромная грибница. Гриб – это лишь качество, в которое перешло давно назревшее количество.

Если исходить из презумпции вселенской гармонии, если не верить в случайность, то вы всегда будете искать корень события, смысл произошедшего и всегда будете его находить, потому что он всегда есть. И этот смысл всегда интересен, и он будет держать репортаж как единое целое, не даст распадаться ему на сотни разных грибов.

Это мироощущение одним дается от рождения, другие приобретают его по жизни, но без него репортер никогда не станет репортером. Без него он везде будет видеть тупую случайность, хаотичный набор из бессмысленных фактов. С такой картинкой мира в репортеры лучше не соваться. Да и просто жить с такой картинкой мира не хочется.

Немного о репортаже вообще. Точнее – о репортаже нового поколения.

Мне кажется, сейчас в этом жанре происходят глубинные перемены. Еще недавно репортер – это был такой человек, который быстро бегает, быстро думает и быстро пишет. Репортаж был методом добывания информации: пришел, увидел, передал. Кто первый добежал до цели и успел попасть туда, куда другие не попали, тот и молодец. Автор – глаза, уши и нервы читателя. Больше ничего.

Сейчас репортер, да и вообще журналист, все меньше интересует аудиторию как добытчик информации. Новости перестают быть произведенным продуктом. Новости становятся явлением природы. Новости растут сами, как трава. Кто первый оказался на месте события с айфоном в руках – тот и репортер. А все больше СМИ – это вообще не коллектив журналистов, а три-четыре-пять контент-продюсеров, которые рыскают по Интернету, мониторят соцсети и собирают новости, как грибы. Конечно, добыть реальный эксклюзив – это еще пока требует профессиональных усилий журналиста, но сфера регулярных новостей уже безвозвратно нашей профессией утрачена (и слава богу).

Значит ли это, что профессия репортера загибается? Нет, не значит. Наоборот – статус репортера растет, а хорошие репортажи востребованы как никогда.

Много информации – это, конечно, хорошо, но у любого избытка есть побочный эффект. И главная болезнь наступившего информационного века – дезориентация. Люди все больше знают и все меньше понимают. Люди готовы платить уже не тому, кто генерирует информацию, а тому, кто ее должным образом фильтрует. У людей информационная подагра – утрата ясности, сначала в большом, а потом и в малом. И в этой ситуации именно ЯСНОСТЬ, а вовсе не информация становится главным журналистским продуктом. Средство Массовой Ясности – я бы так выразил формулу успеха востребованного сегодня журналистского продукта. Мне мешает это сделать только то, что в итоге получается очень смешная аббревиатура (можете предложить другую).

Одна из ключевых функций СМЯ – это социальная навигация. Для той или иной социальной группы СМЯ становится ориентиром, точкой доверия. Пусть в этом СМЯ не будет всего, что можно было узнать, но там обязательно должно быть все, что нужно понимать и чувствовать. Именно в этом, кстати, успех журнала «Русский репортер», в котором я имею удовольствие работать.

А журналист нового типа – не столько добытчик информации, сколько ее преобразователь. Это вовсе не значит, что надо просто сидеть за компом и заниматься исключительно мыслительной деятельностью. Хотя жанр публицистической колонки сегодня тоже переживает ренессанс – в силу тех же самых причин. И конечно, репортер, как и раньше, должен бегать, смотреть, слушать и щупать. Но при этом понимать: какую бы эксклюзивную информацию ты ни надыбал – этого уже недостаточно для успеха. Ты должен дать читателю не только дозу новой информации, но и сильный заряд ясности. Теперь катарсис журналистского текста – не просто изложенная в нем шокирующая новость. Чтобы сотворить сенсацию в новом, информационном веке, надо суметь преобразовать разрозненную информацию в сущностное знание о том, что произошло. Во всяком случае, репортеру.

Это намного труднее, но и намного интереснее. По-моему, мы родились в нужное время и в нужном месте.

15 2011 год, декабрь Электростальская крепость

О чем говорит любимый город спустя двадцать лет после Советского Союза

Население подмосковной Электростали – это одна тысячная России. Качество местного населения и среды обитания вполне позволяет утверждать, что это та самая часть, по которой можно судить о целом. Промышленный город, не большой, но и не маленький, не богатый, но и не бедный, оплот умного пролетариата и технической интеллигенции. Ровно двадцать лет назад выпускник школы № 5 Дмитрий Соколов-Митрич уехал отсюда в Москву, чтобы стать заместителем главного редактора журнала «Русский репортер». Специально для журнала «Эксперт» он решил вернуться в родной город, чтобы понять, что же изменилось в нем за два десятилетия.

Своя сторона

В городе Электросталь есть та сторона и эта. Все их так и называют: Та сторона и Эта сторона. Речь идет не об ориентировании, а скорее о географии. Тот, кто живет на Той стороне, никогда не назовет ее Этой, даже если в данный момент на ней находится. Он так и скажет: «Я сейчас живу на Той стороне, а раньше жил на Этой». – И махнет рукой через железную дорогу, вдоль которой через весь город тянется Великая Промзона. Собственно, она и делит Электросталь на Тот и Этот, придавая местной городской физике изрядную долю метафизики.

– Я не понял! А куда делся магазин «Удобрения»?! – мы с одноклассниками патрулируем Эту сторону спустя полжизни после выпускного бала. Те изменения на местности, к которым они давно привыкли, я открываю для себя только сейчас. Это их веселит и умиляет. Если бы не наши лица, можно было подумать, что внуки привезли дедушку посмотреть родной город, в котором он не был с довоенных лет.

– Нуты вспомнил, Димон! Его, кажется, еще во время перестройки закрыли. Кому теперь в городе нужны удобрения?

– А куда дели кафе «Сказка»?! Мы же там мороженое ели в железных мисочках – помнишь? «Южная ночь» – двадцать три копейки, кофе гляссе – девятнадцать.

– Ara. A теперь тут кафе «Аркадия», сам видишь. У них на двери написано, что там бесплатный вай-фай, только ты не верь – он уже полгода на работает.

– Слушай, а что случилось с «Рубином»? Откуда здесь все эти магазины?! Тут же цех был по производству лимонада! Я там целый месяц после десятого класса работал, бутылки на конвейер ставил!

Мы выходим из машины и беспрепятственно пересекаем линию бывшей проходной. Вместо производственных линий и складов здесь теперь какие-то магазины и офисы, здания облеплены витринами, как оспой. Кадык шалит, на глаза наворачиваются слезы.

– А я, кстати, и сам не заметил, как его закрыли, – удивляется один из одноклассников. – Я в этом районе теперь редко бываю.

Город наш всегда жил строгой микрорайонной жизнью. Северный (он же Шанхай), Южный (Четверка), Западный (Семь ветров), Восточный (Клюшки) и Центр. Заселение шло от тех или иных крупных предприятий, поэтому профессиональное сознание очень даже определяло местное бытие. У каждого микрорайона был свой характер, одни территории дружили, другие враждовали. Например, подросток из Семи ветров, оказавшись поздно вечером на Четверке, сильно рисковал здоровьем, а в Клюшки мог приходить как к себе домой. Наша семья сначала жила в Центре, потом в Шанхае, затем на Семи ветрах. Каждый раз приходилось мучительно самовживляться в новую среду. В будущем этот опыт сильно помог в жизни.

К каждому микрорайону прилагались искусственный пруд с зоной отдыха и обширная зеленая зона. Вообще, городская инфраструктура в Электростали конца семидесятых годов достигла своего расцвета и была близка к идеальной. На полторы сотни тысяч населения три многопрофильных спортивных комплекса, ледовый дворец «Кристалл» с одноименной хоккейной командой, два бассейна, шесть домов культуры, две музыкальные школы, Дворец пионеров, филиал Института стали и сплавов, техникум, множество ПТУ, художественное и музыкальное училища, два больничных городка, три железнодорожные станции и один вечный огонь. Не было только театра, трамваев, церкви и птичьего рынка. Но все это было в соседнем Ногинске, куда с интервалом в пятнадцать минут ходил автобусный маршрут под номером 20.

Электросталь – город молодой по возрасту (одноименный завод – ровесник революции), но в сущности это типичный город с замковой психологией. Только вместо рыцарских крепостей тут три завода. Самая мощная крепость – это Машиностроительный завод, который производит ядерное топливо и входит в структуры Росатома. Крепость поменьше – металлургический завод «Электросталь», выплавляющий более двух тысяч уникальных марок стали для космоса, авиации, спорта. Самая уязвимая цитадель – Электростальский завод тяжелого машиностроения (ЭЗТМ), но и его вполне хватило бы для полного счастья целому моногороду.

В экономике все эти промышленные крепости друг с другом не конкурировали, а вот по части социальной ответственности всегда старались друг друга переплюнуть. Жилой фонд и объекты соцкультбыта почти без остатка состояли на балансе того или иного промышленного рыцаря, и предприятия с азартом мерялись очередями на квартиры (у кого короче), стадионами (у кого длиннее), домами культуры (у кого красивее) и даже туристическими поездками для своих работников (у кого дороже).

Все три предприятия вместе с прилагающимися к ним НИИ не без приключений все же пережили девяностые и теперь пашут не хуже, чем в советские время. Вот только связь между их благополучием и качеством городской среды уже не столь прочная. Скорее наоборот. Теперь если городской объект еще принадлежит индустриальному феодалу, это значит, что он неуклонно деградирует. ЭЗТМ-овский стадион «Авангард», например, почти в руинах. А ледовый дворец спорта «Кристалл» долгое время находился в заложниках у Машзавода и умудрился остаться таким же, как во времена моего детства. Только в этом году муниципалитету удалось его выкупить, причем проценты по взятому для этой цели кредиту оказались ниже, чем цена аренды, которую город платил заводу долгие годы. Мэр Электростали Андрей Суханов утверждает, что теперь город сможет вкладываться во дворец спорта и через несколько лет жители его не узнают.