Zealot. Иисус: биография фанатика Аслан Реза
Ирод оставил после себя отнюдь не только разгневанную чернь, жаждавшую отомстить его друзьям и союзникам. После его смерти осталась еще и толпа безработных бедняков, которые пришли в Иерусалим из деревень, чтобы строить дворцы и театры Ирода. Его активное градостроительство, и особенно проект по расширению Храма, обеспечивало работой десятки тысяч крестьян и поденных работников, многим из которых пришлось уйти со своей земли из-за засухи, неурожая или, что случалось нередко, из-за настойчивости сборщика налогов. Но с окончанием строительного бума в Иерусалиме и завершением Храма незадолго до смерти Ирода эти люди внезапно оказались безработными и были выдворены из города искать пропитание в другом месте. В результате массового оттока населения назад в сельскую местность она вновь превратилась в рассадник революционной активности, как это было до того, как Ирод стал царем.
Примерно в это время в Галилее появилась новая и гораздо более грозная группа разбойников, возглавляемая харизматичным бунтарем по имени Иуда Галилеянин. Традиция говорит о том, что он был сыном известного главаря мятежников Езекии, несостоявшегося мессии, которого Ирод взял под стражу и обезглавил сорока годами ранее, в ходе своей кампании по очистке страны от бандитской угрозы. После смерти Ирода Иуда Галилеянин объединил свои силы с людьми загадочного фарисея по имени Саддук и положил начало совершенно новому движению, которое Иосиф Флавий назвал «четвертой философской школой», чтобы отличать ее от других трех «школ» — фарисеев, саддукеев и ессеев. Последователей этой «четвертой философии» отличала от остальных непоколебимая преданность идее освобождения Израиля от иноземного господства и упорное стремление не служить никому, кроме единого Бога, пусть даже ради этого им пришлось бы умереть. Для веры такого типа существовал четкий термин, который был понятен всем благочестивым иудеям независимо от их политических взглядов и который они охотно применяли к себе: «ревность» (греч. дзелос, отсюда — «зелот»).
Это понятие подразумевало строгое соблюдение Торы и Закона, отказ повиноваться любому иноземному господину — вообще служить кому-либо из людей — и бескомпромиссную преданность всевышнему Богу. Ревновать о Боге означало идти по пылающим следам пророков и героев прошлого, мужчин и женщин, которые не признавали никого равным Ему, которые не склонялись ни перед кем из правителей, кроме Царя, и которые были беспощадны к идолопоклонникам и нарушителям Божьего закона. Сама земля Израиля была приобретена через ревность, поскольку именно ревностные воины Господа очистили ее от всех чужеземцев и язычников, как повелел Бог. «Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен» (Исх. 22. 20).
Многие иудеи, жившие в I веке в Палестине, стремились жить с таким рвением, каждый на свой манер. Но были и такие, кто, желая сохранить свои ревнительские идеалы, были полны решимости при необходимости прибегнуть к крайним проявлениям насилия, причем не только против римлян и язычников, но и против своих соотечественников-иудеев, которые дерзнули подчиниться Риму. Таких людей называли зелотами («ревнителями»).
Этих зелотов не следует путать с членами группировки зелотов, которая появится примерно шестьдесят лет спустя, после Иудейского восстания 66 г. н. э. При жизни Иисуса «ревнительство» не означало четкой принадлежности к секте или политической группировке. Это была идея, стремление, разновидность благочестия, тесно связанная с широко массовыми апокалиптическими ожиданиями, охватившими иудейское общество после римского завоевания. У людей, особенно у земледельцев и благочестивых бедняков, набирало силу чувство, что близится конец существующего мира и новый, божественный порядок вот-вот явит себя. Царство Божие было совсем рядом. Все говорили о нем. Но власть Бога могла быть установлена только с помощью тех, у кого есть рвение бороться за нее.
Подобные идеи существовали задолго до того, как появился Иуда Галилеянин. Но он, возможно, был первым лидером, который смешал разбойников и ревнителей в единую революционную силу, сделав сопротивление Риму религиозным долгом, возложенным на каждого иудея. Именно его пылкая решимость сделать все, что бы ни потребовалось, для избавления иудеев от иноземной власти и очищения израильской земли во имя Господа превратила «четвертую философию» в образец ревностного сопротивления для тех многочисленных мятежников и бунтарей, которые через несколько десятилетий объединят свои силы ради изгнания римлян из Святой Земли.
В 4 г. до н. э., когда Ирод Великий умер и был погребен, Иуда со своей небольшой армией зелотов предпринял дерзкую атаку на город Сепфорис. Они взломали двери в царский арсенал и захватили оружие и провизию, хранившиеся внутри. Полностью вооруженные, последователи «четвертой философии» вместе с примкнувшими к ним сторонниками из числа жителей города начали партизанскую войну по всей Галилее, грабя дома богатых и власть имущих, поджигая селения и верша Божье правосудие над аристократами и теми, кто продолжал хранить верность Риму.
На протяжении последующего десятилетия, жестокого и нестабильного, движение ширилось и становилось все ожесточеннее. Затем, в 6 г. н. э., когда Иудея была официально провозглашена римской провинцией, а сирийский наместник Квириний объявил ценз для того, чтобы пересчитать, записать и обложить налогом людей и имущество в новоприобретенном регионе, последователи «четвертой философии» не упустили свой шанс. Они воспользовались переписью, чтобы обратиться к иудеям с финальным призывом: восстать вместе с ними против Рима и бороться за свою свободу. Перепись — это мерзость, утверждали они. Это утверждение рабского положения иудеев. С точки зрения Иуды, разрешить пересчитать себя, как стадо овец, было тем же самым, что поклясться в верности Риму. Это было признание того, что иудеи были не избранным народом, а личной собственностью императора.
Иуду и его последователей приводил в бешенство не сам ценз, а сама идея о необходимости платить Риму дань или налоги. Какой еще знак был нужен для того, чтобы осознать, что иудеи находятся в рабстве? Выплата дани была тем более оскорбительна, поскольку подразумевала, что земля принадлежала Риму, а не Богу. Действительно, для зелотов подати стали своего рода проверкой на благочестие и преданность Богу. Попросту говоря, если ты признавал, что дань цезарю законна, ты был предателем и отступником. Ты заслуживал смерти.
Непреднамеренную помощь партии Иуды оказал недальновидный первосвященник, римский прислужник по имени Иоазар, который радостно согласился с переписью Квириния и поощрял своих соотечественников поступать так же. Участие первосвященника в этом сговоре стало для Иуды требуемым доказательством того, что сам Храм был осквернен и должен был быть силой вызволен из нечистых рук жреческой аристократии. Что касается зелотов Иуды, в их глазах согласие Иоазара с цензом означало смертный приговор для него. Судьба всего иудейского народа зависела от убийства первосвященника. Ревность о Боге требовала этого. Как сыновья Маттафии «возревновали по законе» и убили тех, кто приносил жертвы иным богам (1 Мак. 2. 19–28), как Иосия, царь Иуды, перерезал всех язычников в своей земле, поскольку «всею душею предался ревности Всемогущему» (Откровение Варуха. 66. 5), так и сейчас должны зелоты избавить землю от первосвященника-предателя и ему подобных и тем самым отвратить гнев Божий от Израиля.
Тот факт, что римляне сместили с должности первосвященника Иоазара некоторое время спустя после того, как он призвал иудеев участвовать в переписи, говорит о том, что Иуда выиграл спор. Иосиф, который не говорит об Иуде Галилеянине практически ничего хорошего (он называет его уничижительным словом «софист», которое для Иосифа означает «смутьян, нарушитель спокойствия, возмутитель молодежи»), загадочно отмечает, что Иоазар был «побежден» аргументами зелотов.
Судя по всему, для Иосифа проблема заключалась не в «софистике» Иуды и не в его склонности к насилию, а в том, что он саркастически называет «претензиями на царское достоинство». Иосиф имеет в виду то, что, борясь с подчиненным положением иудеев и подготавливая почву для установления царства Божьего на земле, Иуда, как ранее его отец Езекия, сам претендовал на роль мессии, на трон царя Давида. И, точно так же как и его отцу, ему придется заплатить за свои амбиции.
Через некоторое время после выступления Иуды против переписи, он был схвачен римлянами и казнен. Чтобы наказать Сепфорис за то, что он дал оружие сторонникам Иуды, римляне сожгли город дотла. Мужчины были перебиты, женщины и дети проданы в рабство. Более двух тысяч мятежников и тех, кто им сочувствовал, были распяты на крестах. Вскоре после этого в город прибыл Ирод Антипа и немедленно приступил к работе: он хотел превратить руины Сепфориса в экстравагантную столицу, достойную царя.
Иисус из Назарета, вероятно, родился в тот самый год, когда Иуда Галилеянин — неудавшийся мессия, сын Езекии, еще одного несостоявшегося мессии, — бесчинствовал в стране, сжигая все дотла. Ему должно было исполниться десять лет, когда римляне схватили Иуду, распяли его сторонников и разрушили Сепфорис. Когда Антипа со всей серьезностью взялся за перестройку города, Иисус был молодым человеком, освоившим ремесло своего отца и готовым к работе. В то время почти все ремесленники и наемные рабочие провинции стекались в Сепфорис, чтобы принять участие в крупнейшем восстановительном проекте, и совершенно очевидно, что Иисус и его братья, жившие в Назарете неподалеку, должны были быть среди этих людей. По сути, с того момента, как Иисус стал подмастерьем-плотником (tekton), и до того времени, когда он превратился в странствующего проповедника, его жизнь, вероятно, проходила не в крошечном селении Назарет, а в шумном столичном Сепфорисе — это была жизнь деревенского юноши в большом городе.
Шесть дней в неделю, от рассвета до заката, Иисус работал. Днем он строил дома-дворцы для иудейских аристократов, ночью возвращался в свое обшарпанное жилище из глины и кирпича. Должно быть, он на своем примере понял, как быстро растет пропасть между чрезмерным богатством и бедностью, погрязшей в долгах. Он вращался среди людей, испытавших на себе влияние греческой и римской культуры, — этих богатых и своенравных иудеев, которые восхваляли императора не реже, чем всемогущего Бога. Безусловно, он должен был знать о подвигах Иуды Галилеянина. Пусть на первый взгляд казалось, что после мятежа Галилеянина население Сепфориса было укрощено и приведено к римскому порядку (вплоть до того, что в 66 г. н. э., когда большая часть Галилеи присоединилась к антиримскому восстанию, Сепфорис не замедлил выказать свою преданность Риму и стал опорным пунктом для римлян во время отвоевания Иерусалима), память об Иуде Галилеянине и о том, что он сделал, никогда не ослабевала. Уж во всяком случае, не среди тех, кто, подобно Иисусу, проводил дни за тасканием кирпичей на строительстве очередного особняка для очередного аристократа. И, несомненно, Иисус знал о выходках Ирода Антипы («этой лисицы», как называл его сам Иисус (Лк. 13. 31)), который жил в Сепфорисе примерно до 20 г. н. э., после чего перебрался в Тивериаду, на берег Геннисаретского озера. Вполне возможно, что Иисусу доводилось видеть человека, который в будущем лишит головы его друга и наставника Иоанна Крестителя и будет не прочь сделать то же самое с ним самим.
Глава пятая
Где ваш флот, который должен занять римские моря?
Префект Понтий Пилат прибыл в Иерусалим в 26 г. н. э. Он был пятым по счету префектом, то есть наместником, которого Рим посылал для того, чтобы следить за положением дел в Иудее. После смерти Ирода Великого и смещения его сына Архелая с должности этнарха в Иерусалиме Рим решил, что эффективнее всего будет править провинцией напрямую, а не через иудейского правителя-ставленника.
Понтии был самнитами, их род происходил из горной области Самний к югу от Рима. Это была суровая страна камней, крови и грубых мужчин, которых удалось сломать и насильно включить в состав Римского государства в III века до н. э. Прозвище Пилат означает «искусный в обращении с копьем», это, вероятно, дань уважения отцу Пилата, который, будучи солдатом в войске Цезаря, сумел отличиться и тем самым поспособствовал тому, чтобы его скромный род был включен в сословие всадников. Обязанностью Пилата, как всех представителей этого класса, была военная служба на благо государства. Но он не был солдатом, как отец; он был администратором и обращался с отчетами и цифрами гораздо лучше, чем с мечом или копьем. Но из этого не следует, что он имел мягкий характер. Источники описывают Пилата как жестокого, черствого и сурового человека: это был надменный римлянин-имперец, не считавшийся с чувствами своих подданных.
Презрительное отношение Пилата к иудеям стало очевидным с того самого дня, когда он прибыл в Иерусалим, облаченный в белую тунику и золотой панцирь, с красным плащом, накинутым на плечи. Новый наместник заявил о своем присутствии в Иерусалиме, прошествовав через городские ворота в сопровождении легиона римских солдат, несущих штандарты с изображением императора — это была нарочитая демонстрация неуважения к чувствам иудеев. Позднее он отправил в иерусалимский Храм позолоченные римские щиты, посвященные Тиберию, «сыну божественного Августа». Щиты были подношением от имени римских богов, а их присутствие в Храме — намеренным богохульством. Когда архитекторы проинформировали Пилата о том, что старые иерусалимские акведуки нуждаются в перестройке, Пилат попросту взял деньги на проект из казны Храма. Когда иудеи выразили протест, Пилат велел войскам учинить резню на улицах.
Евангелия представляют Пилата добродетельным, но слабохарактерным человеком, которого настолько одолевали сомнения насчет казни Иисуса, что он сделал все возможное, чтобы спасти ему жизнь, но иудеи требовали крови, и ему пришлось умыть руки. Все это чистый вымысел. На самом деле Пилат был известен своей крайней безнравственностью, полным неуважением к закону и традициям иудеев и плохо скрываемым презрением к иудейскому народу в целом. Во время своего пребывания в должности наместника он очень охотно — и безо всякого суда — отправлял тысячи иудеев на казнь, так что жители Иерусалима сочли необходимым отправить официальную жалобу римскому императору.
Вопреки, или, может быть, благодаря, своей холодной и последовательной жестокости к иудеям Понтий Пилат продержался на должности наместника Иудеи дольше всех остальных. Это была опасная и полная неожиданностей работа. Самая главная задача наместника заключалась в том, чтобы обеспечить бесперебойный поток податей в Рим. Но чтобы выполнить ее, наместнику приходилось поддерживать рабочие, пусть и хрупкие, отношения с первосвященником: римский чиновник распоряжался гражданскими и экономическими делами Иудеи, в то время как священнослужитель заведовал иудейским культом. Слабость связи между двумя ведомствами приводила к тому, что ни римский наместник, ни иудейский первосвященник не оставались на своих постах подолгу, особенно в первые десятилетия после смерти Ирода. Пять наместников до Пилата продержались всего по паре лет каждый, единственным исключением был его непосредственный предшественник Валерий Грат. Но если Грат, будучи наместником, назначил и сместил в общей сложности пять первосвященников, Пилату во время его десятилетней службы пришлось соперничать только с одним — с Иосифом Каиафой.
Подобно остальным первосвященникам, Каиафа был очень богатым человеком, хотя состояние, возможно, досталось ему от жены, которая была дочерью предыдущего первосвященника, Анны. Вероятнее всего, Каиафа был назначен первосвященником не из-за личных заслуг, а благодаря влиянию его тестя, неординарного деятеля, который умудрился передать должность пяти своим сыновьям и оставался значимой фигурой в течение всего срока пребывания Каиафы на посту. Согласно Евангелию от Иоанна, после того как Христа взяли под стражу в Гефсиманском саду, его сначала привели на допрос к Анне и лишь затем на суд к Каиафе (Ин. 18. 13).
Грат назначил Каиафу первосвященником в 18 г. н. э., из чего следует, что к тому моменту, когда в Иерусалим прибыл Пилат, он уже пробыл в должности восемь лет. Одной из причин, по которой Каиафе удалось продержаться у власти беспрецедентно долго (целых восемнадцать лет), были тесные взаимоотношения, которые он в итоге сумел наладить с Понтием Пилатом. Они хорошо сработались. Период их совместного правления — 18–36 гг. н. э. — был самым стабильным временем для страны во всем первом столетии. Вместе они смогли подавить революционный импульс в иудейском обществе, безжалостно расправляясь с любым, даже самым малейшим, намеком на политические беспорядки.
Но несмотря на все совместные усилия, Пилат и Каиафа были не в состоянии искоренить рвение, которое горело в сердцах иудеев после мятежей, произошедших на рубеже столетий: восстаний разбойника Езекии, Симона из Переи, пастуха Афронта и Иуды Галилеянина. Вскоре после приезда Пилата в Иерусалим новые проповедники, пророки, разбойники и мессии начали ходить по Святой Земле, собирая учеников, проповедуя освобождение от Рима и обещая скорое наступление Царства Божьего. В 28 г. н. э. аскет-проповедник по имени Иоанн принялся крестить людей в водах реки Иордан, посвящая их в то, что он называл истинным народом Израиля. Когда популярность Крестителя стала слишком велика, тетрарх Пилата в Перее, Ирод Антипа, заключил его в тюрьму и затем казнил около 30 г. н. э. Пару лет спустя плотник из Назарета по имени Иисус триумфально провел шайку своих учеников по Иерусалиму, напал на Храм, перевернул столы менял и выпустил жертвенных животных из стойл и клеток. Его тоже схватили и казнили по велению Пилата. Еще через три года, в 36 г. н. э., мессия по прозвищу «Самаритятнин» собрал группу своих последователей на горе Гаризим, обещая открыть «священные сосуды», якобы спрятанные Моисеем в этом месте. Пилат ответил на это отправкой отряда солдат, которые взобрались на гору и порубили сторонников Самаритянина на куски.
Именно этот последний акт необузданной жестокости положил конец наместничеству Пилата в Иерусалиме. Он был вызван в Рим для объяснения своих действий перед лицом императора Тиберия и больше не вернулся в Иудею. В 36 г. н. э. его отправили в Галлию. Принимая во внимание тесные отношения между Пилатом и Каиафой, не стоит видеть случайность в том, что последний был смещен с должности первосвященника в том же самом году.
После Пилата и Каиафы уже не осталось никакой надежды на то, чтобы унять религиозное рвение иудеев. К середине столетия вся Палестина бурлила от мессианской энергии. В 44 г. н. э. пророк и чудотворец по имени Февда объявил себя мессией и привел сотни сторонников к Иордану, пообещав им, что заставит воды реки разойтись, как когда-то, тысячу лет назад, Моисей заставил расступиться воды Чермного моря. Это, как утверждал он, станет первым шагом на пути отвоевания земли обетованной у римлян. Римляне, в свою очередь, отправили войско, чтобы отрубить Февде голову и рассеять его сторонников по пустыне. В 46 г. н. э. два сына Иуды Галилеянина, Яков и Симон, вступили на путь своего отца и деда и подняли новый мятеж; за свои действия оба были распяты на крестах.
Чтобы держать под контролем эти мессианские настроения, Риму требовался твердый и рассудительный человек, способный ответить на недовольство иудеев и при этом сохранить мир и порядок в Иудее и Галилее. Но вместо этого в Иерусалим из Рима один за одним прибывали неумелые наместники, все более порочные и жадные, и их алчность и некомпетентность превратили гнев, негодование и чаяния конца света, неуклонно распространявшиеся по всей Палестине, в полномасштабную революцию.
Все началось с Вентидия Кумана, который был прислан в Иерусалим в 48 г. н. э., через два года после того, как был подавлен мятеж сыновей Иуды. Как наместник, Куман не представлял из себя ничего: он был просто вор и глупец. Одним из его первых распоряжений было размещение римских солдат на крышах портиков Храма, под предлогом предотвращения хаоса и беспорядков во время празднования Пасхи. В разгар религиозного празднования один из этих солдат решил, что будет забавным снять с себя одежду и продемонстрировать свои голые ягодицы собравшейся внизу толпе, при этом издавая звуки, которые, как пишет Флавий в присущей ему благопристойной манере, «соответствовали принятой им позе».
Толпа пришла в ярость. На Храмовой площади начался мятеж. Вместо того чтобы успокоить людей, Куман отправил когорту солдат на Храмовую гору, чтобы уничтожить мятежников. Паломники, избежавшие резни, попали в ловушку у узких выходов из внутреннего двора. Сотни людей были затоптаны. Ситуация обострилась еще больше после того, как один из легионеров Кумана схватил свиток Торы и разорвал его на части перед лицом собравшихся иудеев. Куман поспешно велел наказать солдата, но этого было недостаточно для того, чтобы унять гнев иудеев.
Дело дошло до критической точки, когда группа путешественников из Галилеи была атакована в Самарии, на пути в Иерусалим. Куман проигнорировал жалобу на такую несправедливость, возможно, потому что получил взятку от самаритян. Тогда шайка разбойников во главе с Элеазаром, сыном Динея, взялась вершить правосудие самостоятельно и устроила бесчинства в Самарии. Это был не просто акт мести — это было заявление о независимости со стороны людей, сытых по горло той ситуацией, в которой соблюдение закона и порядка зависело от ненадежного и бесчестного чиновника из Рима. Вспышка вражды между иудеями и самаритянами была последней каплей, переполнившей чашу терпения императора. В 52 г. н. э. Вентидий Куман был отправлен в ссылку, а вместо него в Иерусалим поехал Антоний Феликс.
Как наместник Феликс преуспел не больше, чем его предшественник. Так же как и Куман, он выказывал пренебрежительное отношение к подвластным ему иудеям. Он использовал звонкую монету, чтобы играть на соперничестве различных группировок в свою пользу. Поначалу казалось, что он хорошо поладил с Ионафаном, одним из сыновей Анны, занимавшим должность первосвященника. Феликс и Ионафан вместе уничтожали разбойничьи шайки в стране; возможно, Ионафан сыграл определенную роль в поимке Элеазара, сына Динея, которого отправили в Рим и там распяли. Но после того как первосвященник выполнил все, что отвечало целям Феликса, он стал больше не нужен. Некоторые говорили, что Феликс приложил свою руку к тому, что случилось впоследствии, поскольку именно при нем в Иерусалиме появился новый тип разбойников — загадочная группа иудейских повстанцев, которых римляне прозвали сикариями, то есть «кинжальщиками», из-за их пристрастия к маленьким кинжалам (sicae), которыми они убивали врагов Господа.
Сикарии были зелотами, их воспламеняло предчувствие конца времен и пылкая преданность идее Царства Божьего на земле. Они были фанатическими противниками римского господства, хотя их месть была направлена на иудеев, особенно на богатых представителей религиозной знати, признавших власть Рима. Бесстрашные и неукротимые, сикарии безнаказанно уничтожали своих противников: в самом центре города, при свете дня, среди многочисленной толпы, во время праздников. Спрятав кинжалы под одеждой, они незаметно проскальзывали среди людей поближе к жертве. Когда убитый падал на землю, они тут же прятали оружие обратно и присоединяли свои голоса к крикам негодующей толпы.
Главой сикариев на тот момент был юноша-иудей по имени Менахем, внук того самого Иуды Галилеянина, неудавшегося мессии. Менахем разделял ненависть своего деда к жреческой аристократии в целом и к елейным первосвященникам в частности. Для сикариев Ионафан, сын Анны, был самозванцем: вором и мошенником, нажившимся на страданиях людей. Он не меньше, чем император-язычник, был виноват в том, что иудеи пребывали в рабском состоянии. Его присутствие на Храмовой горе унижало весь народ. Само его существование было мерзостью для Господа. Он должен был умереть.
В 56 г. н. э. сикарии под руководством Менахема наконец смогли сделать то, о чем Иуда Галилеянин мог только мечтать. Во время празднования Пасхи наемный убийца из их числа пробился через толпу паломников, наводнивших Храмовую гору, к самому первосвященнику, вытащил кинжал и перерезал ему горло. Затем ассасин растворился в толпе.
Убийство первосвященника повергло Иерусалим в панику. Как мог вождь иудейского народа, представитель Господа на земле, быть убитым при свете дня, посреди Храмового двора и совершенно безнаказанно? Многие отказывались верить в то, что преступник был иудеем. Ходили слухи, что убийство было совершено по личному приказу римского наместника Феликса. Кто еще мог быть настолько нечестивым, чтобы осмелиться пролить кровь первосвященника на земле, принадлежавшей Храму?
Но это было только начало террора. С лозунгом «Нет господина кроме Бога!» они нападали на власть имущих иудеев, грабили их владения, похищали родственников и поджигали дома. Такими действиями они вселяли страх в сердца иудеев, ибо, как пишет Флавий, «паника, воцарившаяся в городе, была еще ужаснее, чем самые несчастные случаи, ибо всякий, как в сражении, ожидал своей смерти с каждой минутой».
После убийства Ионафана страсти в Иерусалиме достигли своего пика. Среди иудеев распространилось чувство, что происходит что-то чрезвычайно важное и страшное, оно родилось из отчаяния, подогретого людьми, которые жаждали свободы от иноземного владычества. Религиозное рвение, питавшее революционный пыл разбойников, пророков и посланников, сейчас распространялось по всему обществу, как вирус распространяется по клеткам человеческого тела. Сельская местность больше не вмещала в себя эти настроения, они ощущались в больших и малых городах, даже в самом Иерусалиме. Теперь о царях и пророках прошлого, освободивших Израиль от врагов, шептались не только простолюдины и изгои. Все больше богатых и знатных людей испытывали стремление очистить Святую Землю от римлян. Знаки были повсюду. Слова Писания должны были исполниться. Конец света был близок.
В Иерусалиме внезапно появился святой человек по имени Иисус, сын Анании, который пророчествовал о разрушении города и грядущем приходе мессии. Еще один человек, загадочный чародей по прозвищу «Египтянин», провозгласил себя «Царем Иудейским» и собрал тысячи своих сторонников на Масличной горе, где поклялся, что, подобно Иисусу в Иерихоне, он заставит стены Иерусалима обрушиться по его приказу. Римляне ответили резней, хотя, насколько мы знаем, Египтянин сумел скрыться.
Неуклюжая реакция Феликса на эти события в итоге привела к его отставке и прибытию нового наместника, Порция Феста. Но в том, что касалось мятежного населения, Фест оказался ничуть не лучше: он не добился успеха ни в сельской местности, где число пророков и мессий, проповедовавших освобождение от Рима, вышло за все разумные пределы, ни в Иерусалиме, где сикарии, ободренные успешным покушением на первосвященника Ионафана, теперь убивали и грабили, как им вздумается. Бремя должности сокрушило Феста, и он умер вскоре после назначения. Его преемником стал Лукцей Альбин, печально известный мошенник, неспособный к управлению страной. Он провел в Иерусалиме два года, обогащаясь за счет населения. После Альбина появился Гессий Флор, чье короткое и беспокойное правление запомнилось, во-первых, тем, что при нем годы наместничества Альбина стали казаться сравнительно мирными, а во-вторых тем, что он оказался последним римским наместником, которого знал Иерусалим.
Шел 64 год нашей эры. За два года гнев, негодование и чаяния конца света, неуклонно распространявшиеся по стране, переросли в полномасштабную войну против Рима. Куман, Феликс, Фест, Альбин, Флор — каждый из этих наместников своими злодеяниями внес лепту в иудейское восстание. Сам Рим был тоже повинен в административных ошибках и чрезмерном налогообложении жителей покоренных стран. Несомненно, часть ответственности за беспорядки лежала и на иудейской знати с ее беспрестанными внутренними конфликтами и льстивыми попытками получить власть через подкуп римских чиновников. И уж конечно, руководство Храма сыграло свою роль в усилении всеобщего чувства несправедливости, а также в обнищании людей, у которых не оставалось иного выбора, кроме как прибегнуть к насилию. Добавьте к этому конфискацию земельных владений, высокий уровень безработицы, насильственное перемещение крестьян в города, засуху и голод, опустошавшие Иудею и Галилею, и станет понятно, что всеобщее восстание было только делом времени. Казалось, весь иудейский народ был готов подняться при малейшем удобном случае — и Флор по своей глупости такой случай допустил.
В мае 66 г. н. э. Флор внезапно объявил, что иудеи задолжали Риму сто тысяч денариев невыплаченных налогов. В сопровождении своих телохранителей наместник прибыл в Храм и ворвался в сокровищницу, забирая деньги, которые иудеи принесли в жертву Богу. Начались протесты, на которые Флор ответил отправкой тысячи солдат в верхний город с разрешением убивать всех, кого им вздумается. Солдаты убивали женщин и детей. Они врывались в дома и резали жителей прямо в постелях. В городе воцарился хаос. На горизонте замаячила война.
Чтобы смягчить ситуацию, римляне послали к иудеям их соотечественника: Агриппу II, сына Агриппы I, который был популярным среди иудеев человеком и при этом сохранял тесные связи с Римом. Хотя сын не имел той же популярности, как его недавно умерший отец, для римлян, которым нужно было уменьшить напряженность в Иерусалиме, он был главной надеждой.
Юный Агриппа поспешил в священный город и предпринял отчаянную попытку предотвратить войну. Стоя на крыше царского дворца рядом со своей сестрой Береникой, он умолял иудеев поглядеть в лицо реальности. «Вы осмелитесь встать против всей Римской империи? — спрашивал он. — Какое войско, какое оружие вселяет в вас такую уверенность? Где ваш флот, который должен занять римские моря? Где те сокровища, которыми вы должны поддержать ваше предприятие? Не воображаете ли вы, что подымаете оружие против каких-нибудь египтян или арабов? Не знаете ли вы разве, что значит римское государство? Или вы не имеете меры для собственной своей слабости? Вы богаче галлов, храбрее германцев, умнее эллинов и многочисленнее всех народов на земле? Что вам внушает самоуверенность восстать против римлян?» Конечно, у восставших был ответ на вопросы Агриппы. Их воодушевляло рвение. То самое рвение, которое помогло Маккавеям сбросить власть Селевкидов за два столетия до описываемых событий, то самое рвение, которое заставляло израильтян в первую очередь отвоевывать Землю Обетованную, должно было помочь этой разношерстной группе иудейских революционеров сбросить оковы римского владычества.
Осмеянные толпой, Агриппа и Береника были вынуждены бежать из города. И все же, даже в этот момент войну с Римом можно было бы предотвратить, если бы не действия молодого человека по имени Элеазар, который был начальником стражи Храма и имел полномочия пресекать беспорядки на его территории. При поддержке храмовых служителей низших рангов он взял в свои руки контроль над Храмом и прекратил ежедневные жертвоприношения за императора. Риму был послан недвусмысленный знак: Иерусалим объявил о своей независимости. За короткое время его примеру последовали вся остальная Иудея, Галилея, Идумея, Перея, Самария и все селения, разбросанные по долине Мертвого моря.
Менахем и сикарии поддержали начальника храмовой стражи. Сообща они изгнали всех неиудеев из Иерусалима, как того требовало Писание. Они выследили и убили первосвященника, который скрылся сразу после того, как началась вооруженная борьба. Затем они предприняли чрезвычайно символическое действие — сожгли хранилище государственных документов. Книги сборщиков долгов и заимодавцев, документы об имущественных сделках и гражданские акты — все сгорело в огне. Больше не было свидетельств о том, кто был богат, а кто беден. Все в этом новом мире, устроенном по божественному вдохновению, должно было начаться сначала.
Взяв под контроль нижний город, восставшие начали строить укрепления, чтобы подготовиться к неизбежной атаке римлян. Но вместо того чтобы отправить в Иерусалим многочисленную армию, Рим, по необъяснимым причинам, послал в город небольшой отряд, атаку которого восставшие легко отразили. Затем они обратили свое внимание на верхний город, где еще оставались немногочисленные солдаты римского гарнизона. Римляне согласились сдаться в обмен на свободный выход из города. Но когда они сложили оружие и вышли из крепости, восставшие набросились на них, перебив всех до последнего, чтобы полностью очистить город Бога от следов римской оккупации.
После этого дороги назад уже не было. Иудеи только что объявили войну самой могущественной империи, которую когда-либо видел мир.
Глава шестая
Год первый
В конце концов осталось только около тысячи мужчин, женщин и детей — это были последние из восставших, пережившие стремительное наступление римлян. Шел 73 год н. э. То, что началось с сикариев, должно было закончиться вместе с ними. Город Иерусалим уже был сожжен дотла, его стены обрушились, население было истреблено. Вся Палестина снова была под контролем римлян. Все, что осталось от восстания, — это те последние сикарии, которые бежали из Иерусалима вместе с женами и детьми и укрылись в крепости Масада, на западном берегу Мертвого моря. И вот они здесь, на вершине одинокой скалы посреди голой пустыни, беспомощно смотрят, как римские солдаты поднимаются вверх по склону горы. Их щиты подняты, мечи обнажены, они готовы положить конец восстанию, которое началось семь лет назад.
Сикарии впервые пришли в Масаду в первые же дни войны с Римом. Масада, практически неприступная природная крепость, расположенная на высоте более тысячи футов над Мертвым морем, издавна служила убежищем для иудеев. Давид приходил сюда, чтобы укрыться от царя Саула, когда тот послал своих людей выследить юношу-пастуха, который однажды отберет у него корону. Маккавеи использовали Масаду как военную базу во время своей войны с Селевкидами. Спустя сто лет Ирод Великий превратил ее в настоящий город-крепость, выровняв похожую по форме на корабль вершину горы и окружив ее массивной стеной, сложенной из белого иерусалимского камня. Ирод построил здесь склады и зернохранилища, цистерны для сбора дождевой воды и даже бассейн для купания. Он оставил в Масаде огромный запас оружия, которого, как говорили, хватило бы, чтобы вооружить тысячу человек. Для себя и своей семьи Ирод построил на северном краю скалы монументальный трехъярусный дворец с термами, сверкающими колоннадами, многоцветными мозаиками и потрясающим панорамным видом на белую соляную долину Мертвого моря.
После смерти Ирода крепость и дворец Масады вместе с хранившимися там запасами оружия попали в руки римлян. Когда в 66 г. н. э. началось восстание, сикарии во главе с Менахемом отбили Масаду и забрали оружие в Иерусалим, чтобы там присоединиться к силам Элеазара. Взяв город в свои руки и уничтожив храмовые архивы, восставшие начали чеканить монету, чтобы тем самым отпраздновать свою независимость, отвоеванную с таким трудом. На монетах были символы победы — чаши и пальмовые ветви — и лозунги наподобие «Свобода Сиона» и «Иерусалим священен», написанные не на греческом, который считался языком язычников и идолопоклонников, а на древнееврейском. На каждой монете значилась дата — «год первый», как будто началась совершенно новая эра. Пророки были правы. Безусловно, то было Царство Божье.
Но в разгар ликования, когда Иерусалим находился в безопасности и в городе, наконец, установился пусть хрупкий, но мир, Менахем совершил нечто неожиданное. Одевшись в пурпур, он торжественно вступил на двор Храма, где, в окружении своих вооруженных поклонников из числа сикариев, открыто провозгласил себя мессией, Царем Иудейским.
В некотором отношении действия Менахема были совершенно понятны. В конце концов, если Царство Божье, наконец, наступило, мессии было самое время явиться, чтобы править от имени Господа. И кому еще пристало надеть царские одежды и сесть на трон, как не Менахему, внуку Иуды Галилеянина, правнуку мятежного вождя Езекии? Мессианские претензии Менахема были, с точки зрения его последователей, просто исполнением пророчеств, последним шагом, приближающим конец времен.
Но Элеазар, начальник храмовой стражи, смотрел на это по-другому. Он и его сторонники среди храмовых служителей низшего ранга пришли в негодование, увидев то, что, с их точки зрения, было явным захватом власти группировкой сикариев. Они составили план убийства самозваного мессии и избавления города от его надоедливых приспешников. Пока Менахем с напыщенным видом расхаживал по двору Храма, люди Элеазара внезапно напали на Храмовую гору и одолели его стражников. Менахема вытащили на открытое пространство и запытали до смерти. Уцелевшие сикарии просто бежали из Иерусалима, чтобы спасти свои жизни. Они собрались вновь в крепости Масада, где пробыли, выжидая, до окончания войны.
Сикарии ждали семь лет. Когда римляне перегруппировали свои силы и вернулись в Палестину, чтобы отобрать власть у восставших, когда они один за одним разоряли города и поселки Галилеи и Иудеи и мечом приводили к покорности население, когда сам Иерусалим уже был окружен, а его жители медленно умирали от голода, сикарии выжидали в своей горной крепости. Только после того как города мятежников были разрушены все до последнего и земля снова оказалась в руках римлян, те обратили свое внимание на Масаду.
Римская армия подошла к подножию Масады в 73 г. н. э., через три года после падения Иерусалима. Поскольку солдаты не могли атаковать крепость сразу, они первым делом построили массивную стену вокруг горы, чтобы ни один повстанец не мог уйти незамеченным. Обезопасив таким образом территорию, римляне соорудили крутую насыпь с западной стороны скалы. Для этого им пришлось буквально соскрести с поверхности десятки тысяч фунтов земли, они работали неделями, не останавливаясь даже тогда, когда восставшие забрасывали их сверху камнями. Затем римляне подняли по пандусу огромную осадную башню, с которой они день за днем осыпали повстанцев стрелами и ядрами баллист. После того как укрепления Ирода, наконец, пали, между римлянами и оставшимися мятежниками осталась только наспех построенная внутренняя стена. Римляне подожгли ее и вернулись в лагерь, где терпеливо ждали до тех пор, пока та не рухнула сама.
Сикарии, столпившиеся во дворце Ирода, понимали, что пришел конец. Римляне явно сделают с ними и их семьями то же самое, что они сделали с жителями Иерусалима. Посреди гробового молчания один из вождей сикариев поднялся и обратился с речью к остальным: «Уже давно, храбрые мужи, мы приняли решение не подчиняться ни римлянам, ни кому-либо другому, кроме только Бога, ибо Он Один истинный и справедливый Царь над людьми. Теперь же настал час, призывающий нас исполнить на деле наше решение». Вынув из ножен кинжал, он объявил: «Я смотрю на это, как на милость Божию, что он даровал нам возможность умереть прекрасной смертью и свободными людьми, чего не суждено другим [в Иерусалиме], неожиданно попавшимся в плен».
Оратору удалось добиться того, что он задумал. Пока римляне готовились к последней атаке на Масаду, восставшие тянули жребий, чтобы определить, в каком порядке они будут осуществлять свой ужасный план. Затем они вытащили кинжалы — те самые кинжалы, которые были их отличительным знаком, зловещие орудия, одно из которых когда-то развязало злополучную войну с Римом, перерезав горло первосвященнику — и начали убивать своих жен и детей, а потом и друг друга. Последние десять человек выбрали одного, чтобы тот убил остальных. Затем он поджег дворец. В конце он покончил с собой.
На следующее утро, когда римляне с триумфом поднялись на вершину некогда неприступной крепости Масада, их ждала там мертвая тишина и девятьсот шестьдесят трупов мужчин, женщин и детей. Война, наконец, закончилась.
Вопрос состоит в том, почему она продолжалась так долго.
Новость об иудейском восстании быстро дошла до императора Нерона, который немедленно поручил одному из своих самых верных людей, Титу Флавию Веспасиану, вернуть Иерусалим империи. Во главе огромной армии, насчитывавшей более шестисот тысяч солдат, Веспасиан тотчас отправился в Сирию, а его сын Тит — в Египет, чтобы собрать римские легионы, размещенные в Александрии. Тит должен был повести свои войска на север через Идумею, в то время как Веспасиан двигался к югу, в Галилею. План отца и сына заключался в том, чтобы зажать иудеев между двумя армиями и задушить восстание.
По мере того как Тит и Веспасиан прокладывали путь через Святую Землю, оставляя за собой только руины, восставшие города один за одним уступали военной мощи Рима. К 68 г. н. э. вся Галилея, а также Самария, Идумея, Перея и вся область вокруг Мертвого моря, за исключением Масады, снова оказались под контролем римлян. Веспасиану оставалось только послать свои войска через Иудею, чтобы уничтожить гнездо мятежников — Иерусалим.
Пока Веспасиан готовился к последнему наступлению, он получил сообщение о том, что Нерон покончил с собой. В Риме началась смута. Город был охвачен гражданской распрей. Всего лишь за несколько месяцев в Риме сменилось три самопровозглашенных императора — Гальба, Отон и Вителлий, каждый следующий насильственно свергал предыдущего. В городе больше не было закона: воры и бандиты грабили жителей, не опасаясь наказания. Со времен войны между Октавианом и Марком Антонием, которая была сто лет назад, римляне не видели таких бесчинств. Историк Тацит рассказывает об этом периоде как о «временах, исполненных несчастий, изобилующих жестокими битвами, смутами и распрями, о временах, диких и неистовых даже в мирную пору».
Веспасиан, побуждаемый своими легионами, остановил кампанию в Иудее и поспешил в Рим, чтобы тоже заявить о своем праве на трон. Но спешка, похоже, была излишней. Задолго до того как он добрался до столицы летом 70 г. н. э., его сторонники взяли власть в городе, уничтожили соперников и провозгласили Веспасиана единственным императором.
Но Рим, властителем которого оказался Веспасиан, пережил глубокие изменения. Массовые беспорядки вызвали в обществе страхи насчет упадка римской власти и влияния. Ситуация в далекой Иудее была особенно неприятной. То, что какие-то низкие иудеи восстали первыми, было плохо; то, что восстание не удалось подавить после трех лет войны, было просто непостижимо. Естественно, другие покоренные народы тоже восставали. Но это были не галлы или бритты, это были суеверные крестьяне, кидавшиеся камнями. Сам масштаб Иудейской войны и то, что она случилась в период глубокой социальной и политической нестабильности в Риме, породило в римском обществе нечто вроде кризиса самосознания.
Веспасиан понимал, что для укрепления собственной власти и излечения напасти, одолевшей римское общество, ему нужно переключить внимание людей с внутренних проблем на какой-нибудь эффектный завоевательный поход. Маленькая победа ничего бы не решила. Императору требовался полный разгром вражеского войска. Для того, чтобы получить поддержку рассерженных граждан и уничтожить страх в сердцах подданных, ему нужен был триумф: пышная демонстрация римской мощи со множеством пленников, рабов и добычи. Поэтому сразу после вступления на трон Веспасиан решил завершить дело, которое он оставил незаконченным в Иудее. Он не просто подавит восстание, этого было бы недостаточно для его целей. Он уничтожит иудеев полностью. Он сотрет их с лица земли. Опустошит их страну. Сожжет их Храм. Разрушит их религию. Убьет их Бога.
С высоты своего положения в Риме Веспасиан посылает Титу приказ немедленно выступить на Иерусалим и любой ценой положить быстрый и решительный конец иудейскому восстанию. Император не мог знать того, что восстание само по себе уже оказалось на грани поражения.
Вскоре после того как Менахем был убит, а сикариев изгнали из Иерусалима, восставшие начали готовиться к римскому вторжению, которое маячило на горизонте. Они укрепляли городские стены и готовили военное снаряжение: собирали мечи и стрелы, ковали доспехи, расставляли катапульты и баллисты по периметру города. Юношей поспешно учили приемам рукопашного боя. Весь город был в панике, пока повстанцы расставляли людей на позиции и ждали, когда придут римляне и потребуют Иерусалим обратно.
Но римляне не приходили. Восставшие, безусловно, знали о тех опустошениях, которым подверглась земля вокруг. Каждый день толпы избитых и окровавленных беженцев стекались в Иерусалим. Город был переполнен до краев. Но внимание римлян в это время было сосредоточено на сельской местности и крупнейших опорных пунктах восставших, таких как Тивериада, Гамала и Гисхала. Чем дольше восставшие ждали прибытия римлян к Иерусалиму, тем сильнее становились нестабильность и раскол в правящих кругах города.
С самого начала в Иерусалиме было создано своего рода временное правительство, состоявшее в основном из представителей храмовой аристократии, примкнувших к восстанию (во многих случаях — неохотно). Так называемая «умеренная» группировка выступала за то, чтобы, по возможности, договориться с Римом. Они хотели сдаться без условий, попросить о милости и снова подчиниться империи. «Умеренные» имели довольно много сторонников в Иерусалиме, особенно среди более состоятельных иудеев, искавших способ сохранить свое положение и имущество, не говоря уже о жизни.
Но более многочисленная и более говорливая партия была убеждена в том, что Господь повел иудеев на войну против Рима и он же приведет их к победе. На данный момент обстоятельства могли казаться безрадостными, а враг — непобедимым. Но это была часть Божьего замысла. Разве пророки не предупреждали о том, что «засеянные поля внезапно явятся как незасеянные, и полные житницы окажутся пустыми» (3 Езд. 6. 22)? Но если израильтяне останутся верными Господу, очень скоро они узрят Иерусалим облаченным в славу. Трубы вострубят, и все, кто услышат их, будут поражены страхом. Горы станут равнинами, а земля разверзнется, чтобы поглотить врагов Бога. Нужна всего лишь преданность. Преданность и рвение.
Ядро этого лагеря составляли крестьяне, храмовые служители низшего ранга, разбойники и недавно прибывшие беженцы, которые вместе образовали так называемую партию зелотов. Бедные, набожные и полные ненависти к аристократам, члены этой группировки стремились сохранять верность первоначальным целям восстания: очистить Святую Землю и установить власть Бога на земле. Они были категорическими противниками временного правительства и его планов по сдаче города римлянам. Это было богохульство. Это была измена. И зелоты хорошо знали, какое наказание положено за то и другое.
Зелоты заняли внутренний двор Храма, куда имели право входить только служители культа, и оттуда запустили настоящую волну террора против тех, кто казался им недостаточно преданным целям восстания: против состоятельных аристократов и иудеев из высших слоев общества, старой знати Ирода и бывшего руководства Храма, главных служителей культа и все тех, кто принадлежал к умеренному лагерю. Вожди партии зелотов создали свое теневое правительство и тянули жребий, чтобы определить, кто из них будет следующим первосвященником. Жребий достался неграмотному крестьянину по имени Фанний, сын Самуила, которого обрядили в яркие одежды первосвященника, поставили перед входом в Святое святых и пытались научить, как совершать обряды, в то время как оставшиеся в живых священники стояли на расстоянии, обливаясь слезами при виде того, что считали надругательством над их священным родом.
Пока между соперничающими группировками продолжалось кровопролитие и братоубийство, в город стекались все новые беженцы, которые раздували пламя междоусобицы и раздора, которое грозило поглотить весь Иерусалим. После того как умеренных заставили замолчать, за контроль над городом теперь соперничали три главных группировки. Если партия зелотов, состоявшая примерно из двадцати пяти сотен человек, удерживала внутренний двор храма, внешние дворы попали в руки бывшего вождя восстания в Гисхале, состоятельного горожанина по имени Иоанн, который едва спасся от римлян, разрушивших его город.
Поначалу Иоанн из Гисхалы встал на сторону зелотов, с которыми его объединяла преданность религиозным идеалам восстания. Трудно сказать, можно ли назвать зелотом его самого. Несомненно, он был ярым националистом, глубоко ненавидевшим Рим, и жил в то время, когда националистический настрой и мессианские устремления были неразрывно связаны между собой. Он даже расплавил священные сосуды из Храма и пустил металл на оружие для войны с римлянами. Но борьба за контроль над Храмом в конце концов заставила Иоанна порвать с зелотами и образовать свою собственную группировку, которая состояла примерно из шестисот вооруженных мужчин.
Третий и самый большой лагерь в Иерусалиме возглавлял Симон, сын Гиоры, один из главарей разбойников, которые отбили первую атаку Цестия Галла на Иерусалим. Первый год войны Симон провел в сельской Иудее, зачищая местность, грабя имущество богатых и отпуская рабов на свободу, в результате чего он заработал себе славу защитника бедноты. После недолгого пребывания у сикариев в Масаде Симон прибыл в Иерусалим с собственным войском в десять тысяч человек. Поначалу город встретил его благосклонно, надеясь на то, что он сможет обуздать излишнее рвение зелотов и подрежет крылья Иоанну из Гисхалы, поведение которого становилось излишне авторитарным. Хотя Симон не мог вырвать Храм из рук своих соперников полностью, он сумел установить контроль над большей частью верхнего и нижнего города.
Но настоящим отличием Симона от остальных вождей восстания было то, что он с самого начала беззастенчиво провозгласил себя мессией и царем. Как раньше Менахем, Симон надел на себя царскую одежду и прошествовал по городу, как спаситель. Он объявил себя «хозяином Иерусалима» и использовал свой статус помазанника Божьего для того, чтобы хватать и казнить знатных иудеев, которых подозревал в измене. В результате Симона бар Гиору признали верховным вождем всего восстания, распавшегося на группировки, и это было очень вовремя, поскольку не успел Симон укрепить свою власть над остальными мятежниками, как перед городскими воротами появился Тите четырьмя римскими легионами и потребовал немедленной сдачи города.
В одно мгновение вражда и раскол между иудеями уступили место поспешным приготовлениям к грозящей атаке римлян. Но Тит не торопился нападать. Вместо этого он приказал своим людям построить вокруг Иерусалима каменную стену, заперев всех восставших внутри и отрезав им доступ к провизии и воде. Затем он разбил лагерь на Масличной горе, откуда мог беспрепятственно наблюдать за городским населением, медленно умирающим от голода.
А голод был страшным. Люди вымирали целыми домами и семействами. Переулки были завалены телами: не было ни места, ни сил, чтобы похоронить их надлежащим образом. Жители ползали по сточным канавам в поисках еды, ели коровий навоз и сухую траву, срезали и жевали кожу с ремней и обуви. Были сообщения о людях, которые опустились до поедания мяса с трупов. Тех, кто пытался бежать из города, хватали и распинали на Масличной горе в назидание остальным.
Титу было достаточно просто подождать, пока население вымрет само. Ему даже не нужно было доставать меч из ножен, чтобы положить конец восстанию. Но не эту задачу ставил перед ним отец. Он должен был не привести иудеев к покорности с помощью голода, а полностью освободить от них ту землю, на которую они претендовали как на собственность. Поэтому в конце апреля 70 г. н. э., когда по городу разгуливала смерть, а люди сотнями умирали от голода и жажды, Тит приказал трубить сбор и повел легионы на штурм Иерусалима.
Римляне соорудили валы вдоль стен верхнего города и начали обстреливать восставших из метательных орудий. Они изготовили массивный стенобитный таран, который легко пробил первую стену, окружавшую Иерусалим. Когда восставшие отступили за внутреннюю стену, ее тоже пробили, а ворота подожгли. Когда пожар утих, перед солдатами Тита лежал беззащитный город.
Римляне нападали на всех — на мужчин, женщин и детей, на бедных и богатых, на тех, кто присоединился к восстанию, и на тех, кто сохранял верность Риму, на аристократов и священников. Различий для них не существовало. Они жгли все вокруг. Весь город пылал. Гул пламени мешался с предсмертными криками, когда римские солдаты шли по верхнему и нижнему городу, усыпая улицы телами убитых, проливая реки крови, буквально перелезая через горы трупов в погоне за мятежниками, пока, наконец, перед ними не показался Храм. Римляне подожгли все сооружение вместе с последними восставшими, которые укрылись во внутреннем дворе и оказались в ловушке. Залитая кровью Храмовая гора пылала от самого основания. Пламя охватило Святое святых, жилище Бога Израиля, и священная постройка осыпалась на землю грудой пепла и золы. Когда огонь, наконец, отступил, Тит отдал приказ сровнять остатки города с землей, чтобы будущие поколения забыли даже само имя «Иерусалим».
Тысячи людей погибли, но Симон, сын Гиоры, был схвачен живым. Его нужно было отправить в цепях в Рим для триумфа, который Веспасиан обещал своему народу. Вместе с Симоном в столицу были отправлены священные сокровища Храма: золотой стол и хлеба, которые приносились Богу, золотой светильник с семью стволами — Менора, курильницы для благовоний и чаши, трубы и священные сосуды. Все это торжественно пронесли по улицам Рима, а Веспасиан и Тит, увенчанные лавром и одетые в пурпур, наблюдали за процессией. В самом конце процессии несли Тору, главный символ иудейской религии.
Замысел Веспасиана трудно не понять: это была победа не над людьми, а над их Богом. Разгромлена была не Иудея, а иудаизм. Тит публично представил разрушение Иерусалима как акт благочестия и приношение римским богам. Не он сам выполнил эту задачу, заявлял Тит. Он просто дал свое оружие богу, который продемонстрировал свой гнев богу иудеев.
Примечательно, что Веспасиан предпочел отказаться от обычной практики evocatio, когда культ бога побежденного народа переносился в Рим. Иудеям не только запретили восстанавливать свой Храм, хотя такое право империя предоставляла практически всем покоренным народам; отныне им предстояло платить по две драхмы в год (именно такое количество шекелей прежде платил иерусалимскому Храму каждый иудей мужского пола) в качестве налога на перестройку храма Юпитера, который случайно сгорел во время гражданской войны в Риме. Все иудеи, независимо от места их проживания в империи, независимо от того, насколько верны они были Риму, участвовали в восстании или нет, — все иудеи, включая женщин и детей, теперь должны были платить деньги на содержание главного языческого святилища в Риме.
С этого времени иудаизм больше не считался религией, достойной уважения. Иудеи стали вечными врагами Рима. Хотя массовое переселение людей никогда не было частью римской политики, римляне изгнали всех уцелевших иудеев из Иерусалима и его окрестностей, со временем дали городу новое имя, Элия Капитолина, и поставили провинцию под прямое управление императора. Вся Палестина стала личной собственностью Веспасиана, а римляне стремились создать впечатление, словно в Иерусалиме никогда не было никаких иудеев. К 135 г. н. э. само название «Иерусалим» исчезло из всех официальных римских документов.
Для тех иудеев, которые пережили кровавую бойню — для тех оборванных и изголодавшихся людей, спрятавшихся под обломками стен и в ужасе смотревших на то, как римские солдаты справляют нужду на дымящиеся угли Божьего Дома, — было совершенно ясно, на ком лежит вина за смерть и разорение. Конечно, это не Господь Саваоф наслал на священный город такие бедствия. Нет. Это были lestai, разбойники и мятежники, зелоты и сикарии, проповедовавшие независимость от Рима, так называемые пророки и лже-мессии, обещавшие спасение взамен на верность и рвение. Только они были виноваты в нападении римлян. Они были теми, кого оставил Бог.
В последующие годы иудеи будут стараться как можно больше отстраниться от того революционного идеализма, который привел к войне с Римом. В то же время они не оставят своих апокалиптических чаяний. Напротив, в следующем столетии наступит расцвет жанра апокалипсиса, в котором отразится все та же надежда на божественное вмешательство и освобождение от римского господства. Живучая вера в приход мессии в 132 г. н. э. даже приведет к непродолжительной второй Иудейской войне против Рима, на сей раз под руководством Симона бар Кохбы. Однако в основной своей массе учителя II века, побуждаемые обстоятельствами и страхом перед возмездием со стороны Рима, будут разрабатывать другое толкование иудаизма, в котором будут старательно избегать любых национальных идей. Они начнут говорить о Святой Земле в более абстрактных терминах, развивая учение о мессии, лишенное явных политических целей, точно так же как в жизни каждого законопослушного иудея благочестивые дела и изучение Закона отныне займут место храмовых жертвоприношений.
Но все это — дело далекого будущего. В тот день — день, когда избитые и окровавленные остатки древнего израильского народа были оторваны от своих домов, Храма, Бога и насильно отправлены из Земли Обетованной в страну язычников и идолопоклонников — никто не сомневался в том, что тому миру, который существовал раньше, наступил конец.
Тем временем, в торжествующем Риме, вскоре после того как Храм был осквернен, люди рассеяны по земле, а иудаизм стал религией-парией, некто по имени Иоанн Марк взялся за перо и написал первые слова первого евангелия о мессии по имени Иисус из Назарета. Он написал их не на древнееврейском языке, на котором говорил Бог, и не на арамейском, на котором говорил Иисус, а на греческом, на котором говорили язычники. На языке нечистых. На языке победителей:
«Начало Евангелия Иисуса Христа».
ЧАСТЬ II
Дух Господа Бога на Мне,
ибо Господь помазал Меня
благовествовать нищим,
послал меня исцелять сокрушенных сердцем,
проповедовать пленным освобождение
и узникам открытие темницы,
проповедовать лето Господне
благоприятное
и день мщения Бога нашего.
Ис. 61, 1–2
Пролог
Ревность по доме Твоем
Среди всех сюжетов из жизни Иисуса из Назарета есть один, который лучше, чем любое иное слово или деяние, показывает, кем был Иисус и какой смысл он вкладывал в свои слова. Этому эпизоду посвящены бесчисленные пьесы, фильмы, картины и воскресные проповеди. Он относится к числу тех немногих событий из жизни Иисуса, о котором свидетельствуют все четыре канонических евангелия, от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, что само по себе говорит в пользу его историчности. Однако все четыре евангелиста описали данный эпизод довольно буднично, почти что мимоходом, словно они не знали о его подлинном смысле или, что более вероятно, сознательно умаляли значение события, радикальный подтекст которого был бы немедленно понят любым очевидцем. Этот момент из недолгой жизни Иисуса настолько красноречив, что его одного было бы достаточно для понимания его миссии, его теологии, его политических взглядов, его взаимоотношений с иудейскими властями и иудаизмом в целом, а также его отношения к римскому завоеванию Иудеи. Прежде всего, этот единичный случай объясняет, как простолюдин из Галилеи превратился в такую серьезную угрозу для установленного порядка, что его пришлось выслеживать, брать под стражу, истязать и казнить.
30 год нашей эры. Иисус только что въехал в Иерусалим верхом на осле под восторженные крики многочисленных толп: «Осанна Сыну Давидову! Благословен Грядущий во имя Господне! Осанна в вышних!» Восторженный народ распевает гимны, славящие Бога. Некоторые расстилают одежды на пути Иисуса, как это делали израильтяне перед Ииуем, когда тот стал царем (4 Цар. 9, 12–13). Другие срезают ветви с пальмовых деревьев и размахивают ими, вспоминая тем самым героизм Маккавеев, освободивших Израиль от иноземного господства двумя столетиями ранее (1 Мак. 13, 49–53). Все действо было тщательно организовано Иисусом и его последователями как выполнение пророчества Захарии: «Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима! Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной» (Зах. 9. 9).
Смысл послания, обращенного к жителям города, предельно ясен: долгожданный мессия — истинный Царь Иудейский — пришел, чтобы освободить Израиль из рабства.
Но каким бы провокационным ни казался въезд в Иерусалим, он меркнет перед тем, что сделал Иисус на следующий день. Вместе с учениками и, как можно предположить, в сопровождении восторженных толп, Иисус входит во двор Храма — так называемый «двор язычников» — и приступает к его «очищению». Он опрокидывает столы менял и выгоняет торговцев, продающих дешевую еду и сувениры. Он отпускает на волю жертвенных овец и волов, предназначенных для продажи, и открывает клетки с голубями. «Возьмите это отсюда!» — восклицает он.
С помощью учеников он перекрывает вход во двор, чтобы никто не мог войти в Храм с товарами, предназначенными для продажи. И вот, пока торговцы, верующие, священнослужители и просто любопытствующие пробираются через груду обломков, пока испуганные животные, погоняемые впавшими в панику владельцами, рвутся через ворота Храма на тесные улицы Иерусалима, пока римские солдаты и вооруженная стража Храма пробиваются через толпу, чтобы арестовать виновников беспорядка, Иисус невозмутимо стоит в стороне, и над всеобщим гамом звучат его слова: «Написано — дом Мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников».
Власти негодуют, и не без оснований. Не существует закона, который запрещал бы торговцам находиться во дворе язычников. Другие части Храма, возможно, и были священными и недоступными для увечных, больных, нечистых и, конечно, язычников. Но внешний двор был территорией, открытой для всех: здесь находился не только шумный рынок, но и синедрион, высший судебный орган иудеев. Торговцы и менялы, продавцы жертвенных животных, люди, запятнанные скверной, язычники и еретики — все имели право находиться во дворе язычников и вести там дела. Поэтому неудивительно, что служители Храма хотели знать, кем мнит себя этот возмутитель спокойствия. На каком основании он взялся очищать храм? Каким знамением он может доказать, что имеет власть так поступать?
Иисус по своему обыкновению игнорирует все эти вопросы и вместо ответа произносит свое собственное загадочное пророчество: «Разрушьте Храм сей, и Я в три дня воздвигну его».
Люди онемели от изумления, и настолько, что не заметили, как Иисус с учениками спокойно покинул Храм и пошел к выходу из города, притом что за минуту до этого он совершил проступок, который римские власти сочли бы преступлением, заслуживающим смертной казни, — это было подстрекательство к мятежу, за которое полагалось распятие на кресте. В конце концов, действия, направленные против торговли в Храме, выглядели как выступление против жреческой знати, что, учитывая сложные и запутанные отношения Храма с римской властью, было равносильно выступлению против самого Рима.
Оставим в стороне все ухищрения, которые на протяжении столетий применялись для истолкования этого странного эпизода из пастырской деятельности Иисуса. Рассмотрим его с чисто исторической точки зрения. Результат изумляет. Речь идет не о точности пророчества Иисуса о судьбе Храма. Все евангелия написаны после разрушения Храма в 70 г. н. э.; обращенное к Иерусалиму предостережение «ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне» (Лк. 19. 43–44) было вложено евангелистами в уста Иисуса уже после этого события. Гораздо важнее в описанном эпизоде то, насколько демонстративными и ревностными кажутся действия Иисуса в Храме — это просто невозможно не заметить.
Ученики, безусловно, видели это. Глядя на то, как Иисус распахивает дверцы клеток и в ярости переворачивает столы, они, как пишет евангелист Иоанн, вспомнили слова царя Давида: «Ревность по доме Твоем снедает Меня» (Ин. 2. 17; Пс. 68. 10).
Рвение Иисуса было замечено и служителями Храма. Они разрабатывают хитроумный план, как заманить его в ловушку и заставить проявить себя как ревнителя-зелота. Подойдя к нему открыто, на виду у всех присутствующих, они спрашивают: «Учитель! мы знаем, что Ты справедлив, и истинно пути Божию учишь, и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице; итак скажи нам: как Тебе кажется? позволительно ли давать подать кесарю, или нет?»
Конечно, это был не простой вопрос. Это был настоящий тест на принадлежность к зелотам. Со времен восстания Иуды Галилеянина вопрос о том, позволял ли закон Моисея платить дань Риму, стал отличительным признаком тех, кто считал себя приверженцем их позиции. Аргументация была простой и понятной каждому: требование Рима платить подати представляло собой не что иное, как претензию на владение страной и ее жителями. Но земля не принадлежала Риму. Земля принадлежала Господу. Цезарь не имел права получать с нее дань, поскольку не имел прав на страну. Задавая Иисусу вопрос о том, законно ли платить подати Риму, фарисеи спрашивали совсем о другом: «Зелот ты или не зелот?»
— Покажите мне монету, — говорит Иисус, имея в виду один из римских денариев, которыми выплачивалась подать. — Чье это изображение и надпись?
— Кесаревы, — говорят ему.
— Тогда отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу.
Просто удивительно, что на протяжении столетий исследователи и толкователи библейского текста принимали эти слова за призыв оставить в стороне «вещи этого мира» (налоги и подати) и сосредоточить свои помыслы только на тех вещах, которые действительно имеют значение — на служении Богу и покорности Его воле. Такая интерпретация идеально согласуется со взглядом на Иисуса как на беспристрастную божественную сущность, чистый дух, которому безразлично все материальное — несколько странное представление о человеке, который не только жил в один из наиболее напряженных периодов истории Израиля, но и заявлял о себе как о мессии, посланном освободить иудеев от римского господства. В лучшем случае ответ Иисуса трактовался как компромисс между позициями священства и зелотов — тех, кто считал дань Риму законной, и тех, кто не соглашался с этим.
Правда заключается в том, что ответ Иисуса представляет собой заявление (настолько ясное и недвусмысленное, насколько можно ожидать от евангельского текста) о том, с чем именно он участвует в споре между священством и зелотами: это не проблема выплаты податей, а гораздо более важный вопрос о принадлежности страны Богу. Слова Иисуса говорят сами за себя: «Верните (греч. apodidomi) кесарю собственность, которая принадлежит кесарю…» Глагол apodidomi, который часто переводится как «воздайте», является составным словом: apo является предлогом, который в данном случае играет роль приставки и означает «назад, обратно», глагол didomi имеет значение «давать». Глагол apodidomi используется, в частности, когда речь идет о возврате кому-то собственности, которая ему принадлежит; подразумевается, что получатель является законным владельцем передаваемой вещи. Иными словами, Иисус говорит о том, что римский цезарь имеет право получить денарий не потому, что он заслуживает дани, а потому, что это его монета — на ней отчеканено его имя и изображение. Бог не имеет к ней никакого отношения. Если развивать мысль дальше, Бог имеет право на то, чтобы ему была возвращена земля, которую захватили римляне, поскольку это Божья земля. «Ибо Моя земля», — сказал Господь (Лев. 25. 23). Цезарь не имеет к ней никакого отношения.
Итак, отдайте Цезарю то, что принадлежит ему, а Богу верните Божие. Такова аргументация зелотов в самой простой, сжатой форме. И, похоже, властям Иерусалима этого было достаточно, чтобы немедленно назвать Иисуса словом lestes. То есть разбойником. Зелотом.
Пару дней спустя, разделив тайную пасхальную трапезу, Иисус и его ученики отправились ночью в Гефсиманский сад, чтобы спрятаться среди ветвистых олив и зарослей кустарника. Именно здесь, на западном склоне Масличной горы, недалеко от того места, откуда через несколько лет римский полководец Тит начнет осаду Иерусалима, Иисуса находят блюстители закона.
«Как будто на разбойника (lestes) вышли вы с мечами и кольями взять Меня?» — говорит Иисус.
Именно так они за ним и пришли. Евангелие от Иоанна утверждает, что в Гефсиманский сад пришла «когорта» (speira) солдат — подразделение, насчитывавшее от трехсот до шестисот человек, — и храмовая стража с «фонарями и светильниками и оружием» (Ин. 18. 3). Иоанн явно преувеличивает. Но все евангелия согласны между собой в том, что за Иисусом пришел довольно многочисленный и хорошо вооруженный отряд. Такая демонстрация сил помогает понять, почему, направляясь в Гефсиманский сад, Иисус позаботился о том, чтобы у его последователей тоже было оружие.
«У кого нет, продай одежду свою и купи меч», — указывает Иисус ученикам сразу после Тайной вечери.
«Господи! Вот, здесь два меча», — отвечают ученики.
«Довольно», — говорит им Иисус (Лк. 22. 36–38).
Но этого не будет достаточно. После короткой, но кровопролитной схватки солдаты берут Иисуса под стражу и приводят его к властям. Его обвиняют в подстрекательстве к мятежу, которое, помимо прочего, заключалось в том, что он запрещал «давать подать кесарю», чего сам Иисус не отрицает (Лк. 23. 2).
Признанный виновным, Иисус отправляется на Голгофу, чтобы быть распятым рядом с двумя другими преступниками, о которых говорится как о lestai, «разбойниках» (Мф. 27. 38–44; Мк. 15. 27). Как любой приговоренный к распятию человек, Иисус получает табличку — titulus — с указанием его вины. На табличке Иисуса написано «Сей есть Иисус, Царь Иудейский». Его преступление — претензия на царскую власть, то есть подстрекательство к мятежу. Итак, как все разбойники и мятежники, зелоты и пророки, приходившие до и после него, — как Езекия и Иуда, как Февда и Афронт, как неизвестные нам по именам «Египтянин» и «Самаритянин», как Симон бар Гиора, и Симон бар Кохба — Иисус из Назарета был обвинен в притязании на статус царя и Божьего избранника и казнен за это.
Внесем ясность: Иисус не входил в политическую группировку зелотов, которая развязала войну с Римом, потому что мы не можем говорить о существовании такой группировки на протяжении еще, как минимум, тридцати лет после его смерти. Не был Иисус и беспощадным мятежником, склонным к вооруженному восстанию, хотя его отношение к насильственным действиям было гораздо сложнее, чем принято считать.
Но если внимательно посмотреть на слова и действия Иисуса в иерусалимском Храме (а этот эпизод непосредственно предшествовал аресту и казни Иисуса), становится трудно отрицать важнейший факт: Иисус был распят римлянами, поскольку его мессианские устремления угрожали их власти в Палестине, а его рвение было опасным для Храма. Один этот факт должен оказать решающее влияние на все, что мы читаем в евангелиях о мессии, известном как Иисус из Назарета — от описания казни на Голгофе до рассказа о самом начале его служения, то есть событиях на берегу реки Иордан.
Глава седьмая
Глас вопиющего в пустыне
Иоанн Креститель явился из пустыни словно призрак — дикий на вид человек, одетый в верблюжью шкуру, подпоясанную кожаным ремнем, и питающийся акридами и диким медом. Он долго шел к Иордану, через Иудею и Иерею в Вифанию и Енон, проповедуя по пути простую и зловещую мысль: конец наступит скоро. Царство Божье приблизилось. И горе тем иудеям, кто считает, что происхождение от Авраама спасет их от грядущего суда.
«Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь», — предостерегал Иоанн.
Состоятельным людям, приходившим к нему за советом, Иоанн говорил: «У кого две одежды, тот дай неимущему, и у кого есть пища, делай то же».
Пришедшим мытарям, спросившим о пути к спасению, он ответил: «Ничего не требуйте более определенного вам».
Воинам, которые просили о наставлении, он сказал: «Никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем».
Слова Крестителя быстро распространялись по стране. Люди приходили из далекой Галилеи, неделями шли по суровой иудейской пустыне, чтобы услышать его проповедь у вод Иордана. Дойдя до реки, они снимали одежду и переплывали на восточный берег, где Иоанн подавал им свою руку. Одного за другим он окунал их в живительную воду. Затем они возвращались на западный берег Иордана, как тысячу лет назад делали их предки, — на землю, обетованную им Богом. В этом смысле крещенные становились новым народом Израиля: раскаявшимся, искупившим вину и готовым принять Царство Божье.
Поскольку толпы, стекавшиеся к Иордану, становились все больше и больше, деятельность Иоанна Крестителя привлекла внимание Ирода Антипы, сына Ирода Великого, к владениям которого относилась Иерея, расположенная на восточном берегу Иордана. Если верить евангельскому тексту, Антипа заключил Иоанна в темницу, поскольку тот осуждал его женитьбу на Иродиаде, которая была супругой его единокровного брата (его тоже звали Ирод). Не удовлетворившись тюремным заключением Иоанна, коварная Иродиада спланировала заговор. По случаю дня рождения Антипы Иродиада подговорила свою дочь, распутную Саломею, исполнить соблазнительный танец для ее дяди и приемного отца. Фривольные движения Саломеи привели старого тетрарха в такое волнение, что тот не задумываясь дал ей роковое обещание.
«Проси у меня, чего хочешь, — сказал он ей, — и дам тебе, даже до половины моего царства».
Саломея вышла посоветоваться с матерью: «Чего просить?»
«Голову Иоанна Крестителя», — ответила Иродиада.
Увы, свидетельству евангелиста не стоит доверять. Какой бы скандальной ни была история казни Иоанна, в этом изложении она изобилует ошибками и историческими неточностями. Евангелисты ошибочно называют первого мужа Иродиады Филиппом и, по-видимому, путают место казни Иоанна, крепость Махерон, со двором Антипы в городе Тивериада. Весь евангельский рассказ читается как фольклорное предание с намеренными отсылками к библейскому сюжету о конфликте Илии с Иезавелью, супругой царя Ахава.
Более прозаичное, но надежное свидетельство о смерти Иоанна можно найти в «Иудейских древностях» Иосифа Флавия. Согласно этому автору, Антипа боялся, что растущая популярность Иоанна могла привести к восстанию, «поскольку люди, казалось, были готовы сделать все, что он им скажет». Возможно, так оно и было. Пророчества Иоанна о приближении Божьего гнева, вероятно, не были чем-то новым или уникальным в Палестине I века, однако надежда, которую он давал тем, кто очистился, обновился и вступил на путь истинный, находила отклик в сердцах. Иоанн обещал приходившим к нему иудеям новый мировой порядок, Царство Божье. И хотя его проповедь никогда не шла дальше туманных идей о равенстве и справедливости, в те мрачные и беспокойные времена одного такого обещания было достаточно, чтобы привлечь людей самого разного сорта — и бедных, и богатых, и могущественных, и слабых. Антипа правильно опасался Иоанна: даже его собственные солдаты обращались к тому. Поэтому правитель приказал схватить проповедника, обвинил его в подстрекательстве к бунту и отправил в крепость Махерон, где его казнили без лишнего шума где-то между 28 и 30 гг. н. э.
Но слава Иоанна пережила его самого. И Антипу она пережила тоже, поскольку многие верили, что поражение тетрарха в войне с набатейским царем Харитатом IV в 36 г. н. э., его последующая ссылка и лишение титула и собственности были Божьей карой за убийство Иоанна. Спустя много лет после казни Крестителя иудеи все еще размышляли о значении его слов и дел; последователи Иоанна по-прежнему странствовали по Иудее и Галилее, крестя людей его именем. Жизнеописание Иоанна и легенда о нем, записанные на древнееврейском и арамейском языках, образовали независимую традицию, варианты которой ходили из города в город. Многие люди считали его мессией. Некоторые верили, что он воскреснет из мертвых.
Несмотря на всю славу Иоанна Крестителя, похоже, никто доподлинно не знал тогда (и никто не знает сейчас), кем он был и откуда пришел. Евангелие от Луки сообщает фантастические сведения о его родословной и чудесном рождении, которые решительно отвергаются исследователями. Однако, если из евангельского текста в принципе можно добыть какую-то историческую информацию, то это, в первую очередь, факт происхождения Иоанна Крестителя из жреческого рода. Лука пишет, что его отцом был «священник из Авиевой чреды» (Лк. 1. 5). Если это правда, Иоанну предстояло унаследовать священнические обязанности отца, хотя проповедник, вышедший из пустыни, не вкушавший хлеба и не пивший вина, явно отказался от фамильных связей и обязанностей, связанных со служением в Храме, в пользу аскетического существования в пустыне. Возможно, именно в этом заключалась причина невероятной популярности Иоанна среди народа: он отрекся от всех священнических привилегий, чтобы предложить иудеям новый путь спасения, который не имел ничего общего с Храмом и ненавистным жреческим сословием — крещение.
Надо сказать, что омовения и другие ритуалы, связанные с водой, были довольно распространены на древнем Ближнем Востоке. В Сирии и Палестине существовали целые «крестильные секты», практиковавшие погружение новообращенных в воду. Язычники, принимавшие иудаизм, часто совершали ритуальное омовение, чтобы избавиться от своей прошлой идентичности и стать частью избранного народа. Иудеи чтили воду за ее «пограничные» качества, считая, что она имеет силу перевести человека или предмет из одного состояния в другое: из нечистого в чистое, из мирского в сакральное. Библейский текст изобилует упоминаниями об очистительных ритуалах, связанных с водой: предметы (шатер, меч) окропляли водой, чтобы посвятить их Богу; люди (прокаженные, женщины в «нечистые дни») окунались в воду для очищения. Служители Храма в Иерусалиме лили воду на ладони, прежде чем подойти к жертвеннику. Первосвященник совершал первое ритуальное омовение, прежде чем войти в Святое святых в День искупления, а второе — сразу после того, как принимал на себя все грехи народа.
Самой известной сектой, практиковавшей очищение водой, была уже упоминавшаяся община ессеев. Движение ессеев не было строго отшельническим, одни из них жили в городах и селениях Иудеи, другие полностью удалялись от мира, создавая общины типа кумранской, соблюдая безбрачие и имея общую собственность (единственным имуществом, которым разрешалось владеть члену кумранской общины, были плащ, кусок льняного полотна и большой топорик, с помощью которого при необходимости можно было устроить себе отхожее место в пустыне). Поскольку ессеи считали человеческое тело низменным и порочным, они создали строгую систему омовений с полным погружением, которые следовало повторять снова и снова, чтобы поддерживать себя в состоянии ритуальной чистоты. Ессеи также практиковали однократный, инициационный ритуал омовения (тоже своего рода крещение), с помощью которого они принимали в общину новых членов.
Возможно, этот ритуал послужил основой для того необычного обряда крещения, который проводил Иоанн. Он и сам мог принадлежать к упомянутой секте. Между ним и ессеями есть сходство, которое, при желании, можно истолковать как родство. И Иоанн, и община ессеев обосновались в пустынной области Иудеи примерно в одно и то же время: сообщается, что Иоанн ушел в пустыню в юном возрасте, что соответствует принятой у ессеев практике усыновления и обучения сыновей священников. И Иоанн, и ессеи отрицали авторитет Храма: ессеи имели свой собственный религиозный календарь, соблюдали свои пищевые запреты и отвергали жертвоприношения животных, которые были главной частью храмового ритуала. И Иоанн, и ессеи видели в себе и своих последователях подлинный народ Израиля; и тот, и другие активно готовились к концу времен: ессеи ожидали начала последней войны, в которой «сыновья Света» (сами ессеи) сразятся с «сыновьями Тьмы» (служителями Храма) за власть над иерусалимским Храмом, который ессеи впоследствии очистят и снова превратят в священное место. И еще одно — и Иоанн, и ессеи, судя по всему, отождествляли себя с «гласом вопиющего в пустыне», упомянутым у пророка Исайи: «Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему» (Ис. 40. 3). Все четыре евангелия вкладывают эти слова в уста Иоанна, в то время как для ессеев они были самыми важными строками в Писании, определявшими их представление о себе и своей общине.
Но все же между Иоанном и ессеями довольно много различий, которые заставляют соблюдать осторожность и не делать слишком категоричных выводов. Иоанн изображается не как член какого-либо сообщества, а как отшельник, одинокий голос, взывающий из пустыни. Его проповедь не для избранных, она обращена ко всем иудеям, стремящимся отказаться от порочного пути и начать праведную жизнь. И что самое важное, Иоанн отнюдь не одержим идеей ритуальной чистоты; его крещение, судя по всему, задумывалось как однократный обряд, а не то, что следует повторять снова и снова. Возможно, на Иоанна как-то повлияли ритуалы других иудейских сект той эпохи, в том числе и ессеев, но, похоже, крещение в водах Иордана было его собственной уникальной идеей.
Какой же смысл тогда заключался в иоанновом крещении? В Евангелии от Марка то, что делал Иоанн, именуется «крещением покаяния для прощения грехов» (Мк. 1. 4). Ярко выраженный христианский характер этой фразы заставляет всерьез усомниться в ее историчности. Она выглядит скорее как христианская проекция, наложенная на действия Крестителя, а не как объяснение, которое дал бы им он сам. Хотя, если это так, для ранней церкви такое заявление кажется несколько странным: получается, Иоанн имел власть прощать грехи еще до того, как он узнал об Иисусе.
Иосиф недвусмысленно утверждает, что Иоанново крещение было «не для отпущения грехов, а для очищения тела». В этом случае ритуал Иоанна становится похожим скорее на обряд инициации, посредством которого люди вступали в его секту или орден, и это предположение подтверждается новозаветным текстом, где группа коринфян гордо заявляет, что они крестились «во Иоанново крещение» (Деян. 19. 3). Но это тоже было бы проблематично для раннехристианской общины. Поскольку если и есть что-то, в чем согласны между собой все четыре евангелия, когда речь заходит об Иоанне Крестителе, так это факт, что примерно на тридцатом году жизни, по неизвестным причинам, Иисус из Назарета покинул свое крошечное селение в Галилее, оставил дом, семью и обязанности и совершил трудное путешествие в Иудею, чтобы принять от Иоанна крещение в водах Иордана. По сути, жизнь исторического Иисуса начинается не с его чудесного рождения и не с его юности, о которой мы почти ничего не знаем, а с того момента, когда он впервые встречается с Иоанном.
Упомянутая проблема для ранних христиан заключается в том, что любое согласие с основными фактами сюжета о взаимодействии Иоанна с Иисусом привело бы к молчаливому допущению, что Иоанн, по меньшей мере сначала, был фигурой, превосходящей Иисуса. Если крещение Иоанна было прощением грехов, как утверждает Марк, принятие Иисусом крещения свидетельствовало о том, что он нуждался в очищении от грехов с помощью Иоанна. Если крещение было инициационным обрядом, как предполагает Иосиф, следовательно Иисус присоединился к движению Иоанна в качестве одного из его учеников. Это в точности совпадает с притязаниями последователей Иоанна, которые, много лет спустя после казни обоих, отказывались присоединиться к христианам, поскольку считали, что их учитель, Иоанн, более велик, чем Иисус. В конце концов, кто кого крестил?
Историческое значение Иоанна Крестителя и его основополагающая роль в служении Иисуса создали сложную дилемму для авторов евангелий. Иоанн был популярным, уважаемым и почти повсеместно признанным учителем и пророком. Его слава была слишком велика, чтобы ее игнорировать, факт крещения Иисуса был слишком известен, чтобы его замалчивать. Историю следовало рассказать. Но ее также следовало сгладить и обезопасить. Нужно было поменять персонажей ролями: Иисуса следовало сделать главным лицом, а Иоанна, наоборот, понизить в статусе. Отсюда проистекает постепенный регресс в описании Иоанна от первого евангелия (от Марка), где он представлен как пророк и наставник Иисуса, к последнему (от Иоанна), где фигура Крестителя появляется только для того, чтобы признать божественность Иисуса.
Марк описывает Иоанна Крестителя как совершенно независимого персонажа, который крестит Иисуса наряду со многими другими людьми, пришедшими к нему, чтобы покаяться и искупить грехи. «И выходили к нему вся страна Иудейская и Иерусалимляне, и крестились от него все в реке Иордане, исповедуя грехи свои… И было в те дни, пришел Иисус из Назарета Галилейского и крестился от Иоанна в Иордане» (Мк. 1. 5, 9). Креститель у Марка говорит, что сам он не является обещанным мессией: «Идет за мною Сильнейший меня, у Которого я недостоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его» (Мк. 1. 7) — но, что странно, он никогда не признает в Иисусе того, о ком он говорил. Даже после формального крещения Иисуса, когда разверзлись небеса и Святой Дух сошел на него в виде голубя, а глас с небес сказал: «Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение», Иоанн никак не отмечает и не комментирует это божественное вмешательство. Для него Иисус является просто еще одним просителем, еще одним потомком Авраама, пришедшим к Иордану, чтобы присоединиться к обновленному народу Израиля. Иоанн просто переходит к следующему человеку в очереди на крещение.
Матфей, писавший двумя десятилетиями позже, практически слово в слово пересказывает текст Марка, но не забывает исправить одно из вопиющих упущений своего предшественника: в тот момент, когда Иисус приходит на берег Иордана, Иоанн тотчас узнает в нем «Идущего за ним».
«Я крещу вас в воде, — говорит Иоанн. — Он будет крестить вас Духом Святым и огнем».
Иоанн у Матфея сначала отказывается крестить Иисуса, говоря, что это ему самому нужно креститься у пришедшего к нему. Только после того как Иисус дает ему разрешение, Иоанн отваживается крестить простолюдина из Назарета.
Лука делает следующий шаг, повторяя рассказ Марка и Матфея, но при этом не заостряя внимание на самом процессе крещения. «Когда же крестился весь народ, и Иисус, крестившись, молился: отверзлось небо…» (Лк. 3. 21) Иными словами, в описании крещения у Луки нет действующего лица. Иисуса крестит не Иоанн. Иисус просто принимает крещение. Лука подкрепляет свою позицию тем, что описывает детство обоих персонажей, при этом подчеркивая, что даже пребывая в утробе матери Иисус уже превосходил Иоанна: рождение Иоанна от бесплодной Елизаветы было, конечно, чудом, но оно никак не может сравниться по степени чудесности с рождением Иисуса от непорочной девы. Все это является частью единого замысла, который евангелист развивает в своей следующей книге, в «Деяниях апостолов»: цель его состоит в том, чтобы убедить учеников Иоанна оставить своего пророка и последовать за Иисусом.
Когда евангелист Иоанн через тридцать лет после Марка пишет свой рассказ о крещении Иисуса, Иоанн Креститель больше не является крестителем: этот эпитет не используется в тексте ни разу. По сути, Иисус никогда не крестился у Иоанна. Единственное предназначение последнего в четвертом евангелии — свидетельствовать о божественности Иисуса. Иисус не просто «Сильнейший» в сравнении с Иоанном. Он есть свет, Господь, Агнец Божий. Он предвечный логос, тот, о ком Креститель сказал: «Он был прежде меня».
Исправляя еще одно изначальное упущение Евангелия от Марка, Креститель у Иоанна заявляет: «Я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нем», — и затем прямо велит своим ученикам оставить его и следовать за Иисусом. Для евангелиста Иоанна было недостаточно просто снизить значимость Крестителя: тот сам должен был умалить себя, публично признать свою ничтожность перед истинным пророком и мессией.
«Не я Христос, но я послан пред Ним, — говорит Креститель в четвертом евангелии. — Ему должно расти, а мне умаляться» (Ин. 3. 28–30).
Упорное стремление уменьшить значение Иоанна, поставить его ниже Иисуса, сделать его не более чем глашатаем, возвещающим приход Иисуса, выдает острую потребность части христианского сообщества противодействовать тому, о чем недвусмысленно говорят исторические свидетельства: кем бы ни был Креститель, откуда бы он ни пришел, какой бы смысл ни заключался в его ритуале, Иисус скорее всего начинал свое служение как один из его учеников. До встречи с Иоанном Иисус был никому не известным простолюдином, поденщиком из Галилеи. Крещение у Иоанна не только сделало его частью нового, освобожденного от грехов народа Израиля, оно ввело его в ближний круг Иоанна. Не каждый принявший крещение у Иоанна становился его учеником, многие просто возвращались в свои дома. Иисус этого не сделал. Евангелия ясно говорят, что вместо того чтобы вернуться в Галилею, он «удалился в пустыню» Иудеи. То есть Иисус пошел прямо в то место, откуда только что пришел Иоанн. И он оставался там некоторое время, но не для того, чтобы быть «искушаемым Диаволом», как это представляли себе евангелисты, но чтобы учиться у Иоанна и присоединиться к его последователям.
Первые слова Иисуса, обращенные им к людям, вторят словам Иоанна: «Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк. 1. 15). То же самое относится и к первым действиям Иисуса: «После сего пришел Иисус с учениками Своими в землю Иудейскую и там жил с ними и крестил. А Иоанн также крестил в Еноне.» (Ин. 3. 22–23) Конечно, первые ученики Иисуса — Андрей и Филипп — вовсе не были его учениками, они были учениками Иоанна (Ин. 1. 35–37). Они последовали за Иисусом только после того, как Иоанна взяли под стражу. Даже к враждебным книжникам и фарисеям Иисус обращается с теми же словами, которые говорил в их адрес Иоанн: «Порождения ехиднины!» (Мф. 12. 34)
Иисус оставался в Иудее какое-то время после крещения, то уходя из круга последователей Иоанна, то возвращаясь в него, проповедуя словами учителя и крестя людей одновременно с ним, пока Антипа, испугавшись влияния и популярности Иоанна, не приказал схватить его и бросить в темницу. Только тогда Иисус оставляет Иудею и возвращается домой, к своей семье.
Только там, в Галилее, среди своего народа, Иисус полностью возьмет на себя дело Иоанна и начнет проповедовать о приближении Царства Божьего и грядущего суда. Но Иисус не будет просто подражать Иоанну. Его идеи будут гораздо более революционными, понимание Царства Божьего более радикальным, а его представления о себе и собственной миссии — куда более опасными, чем мог помыслить Иоанн Креститель. Иоанн крестил водой. Но Иисус будет крестить Духом Святым. Духом Святым и огнем.
Глава восьмая
Следуй за мной
Галилея, в которую вернулся Иисус после встречи с Иоанном Крестителем, отличалась от той Галилеи, в которой он родился. Галилея времен детства Иисуса пережила глубокую психологическую травму, прочувствовала на себе всю силу римского возмездия за восстания, которые вспыхнули по всей стране после смерти Ирода Великого в 4 г. до н. э.
Римский ответ на мятеж, независимо от того, где он произошел, имел один и тот же сценарий и был абсолютно предсказуемым: сожжение деревень, разрушение городов, порабощение населения. Именно такой приказ, по всей видимости, отдал своим легионам император Август после смерти Ирода, желая преподать мятежным иудеям урок. Римляне с легкостью подавили восстания в Иудее и Иерее. Но Галилее, как центру мятежа, было уделено особое внимание. Тысячи людей погибли, страна пылала в огне пожаров. Опустошение коснулось каждого города и селения, уцелеть удалось единицам. Селения Эммаус и Самфо были разорены. Сепфорис, который позволил Иуде Галилеянину завладеть оружейным складом, сровняли с землей. Вся Галилея была охвачена огнем и залита кровью. Даже крошечный Назарет не избежал гнева римлян.
Римляне, вероятно, были правы, когда решили обойтись с Галилеей так жестоко. На протяжении столетий эта область была рассадником революционной активности. Задолго до римского вторжения слово «галилеянин» стало синонимом слова «мятежник». Иосиф Флавий пишет, что люди «от самой ранней молодости подготовляли себя к бою», а сама страна с ее суровым и гористом ландшафтом всегда «стойко выдерживала всякое вражеское нападение».
Галилеяне не желали подчиняться иноземным господам, будь то язычники или иудеи. Даже царь Соломон не мог укротить Галилею: страна и люди упорно сопротивлялись тяжелым налогам и принудительным работам, которые он возложил на них для завершения строительства храма в Иерусалиме. Правители из династии Хасмонеев, цари-священники, правившие страной с 140 г. до н. э. до римского вторжения 63 г. до н. э., тоже не смогли заставить галилеян покориться тому храмовому государству, которое они создали в Иудее. Галилея всегда была источником постоянного беспокойства и для царя Ирода, который получил титул Царя Иудейского только после того, как сумел избавить беспокойную область от разбойничьей угрозы.
Судя по всему, галилеяне считали себя совершенно отличными от остального еврейского населения Палестины. Иосиф Флавий пишет о жителях Галилеи как об отдельном этносе, то есть народе. В Мишне утверждается, что они имеют свои собственные правила и обычаи во всем, что касается брака и системы мер и весов. Это были сельские жители, пастухи, которых легко было узнать по их провинциальным привычкам и характерному грубому акценту, который после ареста Иисуса выдал одного из его последователей, Симона Петра: «Точно и ты из них [учеников Иисуса], ибо и речь твоя обличает тебя» (Мф. 26. 73). Представители городской элиты Иудеи презрительно называли галилеян «людьми земли», что означало, что их существование зависит от сельского хозяйства. Но это выражение имело дополнительный, дурной смысл: оно употреблялось для обозначения тех, кто необразован и неблагочестив, тех, кто не соблюдает закон, особенно когда дело касается обязательной десятины и приношений в храм. Иудейская литература эпохи полна жалоб на небрежность галилеян в выплате храмовых податей, в то время как целый ряд апокрифов, например Завещание Левия и корпус текстов, объединенных под названием Книга Еноха, отражает критическое отношение самих галилеян к пышному образу жизни иудейских священников, эксплуатации ими крестьян и позорному сотрудничеству с Римом.
Несомненно, галилеяне ощущали свою связь с Храмом как местом, где обитает дух Бога, но в то же время они демонстрировали глубокое отвращение к служителям культа, которые считали себя единственными проводниками Божьей воли. Есть свидетельства того, что жители Галилеи были не только менее аккуратны в соблюдении храмовых ритуалов, но и — учитывая тот факт, что Галилея находилась на расстоянии трех дней пути от Иерусалима — гораздо реже посещали Храм. Те галилейские крестьяне и пастухи, которые могли наскрести немного денег, чтобы отправиться в Иерусалим на священный праздник, попадали в унизительное положение: им приходилось отдавать свои скромные жертвы богатым священникам, среди которых были владельцы тех самых земель, на которых эти самые крестьяне работали, вернувшись домой.
Пропасть между Иудеей и Галилеей стала еще шире после того, как Рим поставил Галилею под прямое управление Антипы, сына Ирода Великого. Впервые за всю историю галилеяне получили правителя, который жил в самой Галилее. Тетрархия Антипы превратила провинцию в отдельное политическое образование, которое больше не подчинялось напрямую Храму и жреческой аристократии Иерусалима. Галилеяне по-прежнему платили десятину в прожорливую казну Храма, и Рим по-прежнему контролировал все сферы жизни в стране: Рим дал власть Антипе и он же отдавал ему приказы. Но правление Антипы дало Галилее пусть небольшую, но все же значимую долю автономии. В провинции больше не стояли римские войска, их сменили собственные солдаты Антипы. И, в конце концов, Антипа был иудей, который в основном старался не оскорблять религиозные чувства своих подданных — его женитьба на супруге брата и казнь Иоанна Крестителя не в счет.
Примерно с 10 г. н. э., когда Антипа сделал своей столицей Сепфорис, и до 36 г. н. э., когда император Калигула лишил его власти и отправил в изгнание, Галилея переживала период мира и спокойствия, который воспринимался ее жителями как долгожданная передышка после предшествующего десятилетия восстаний и войн. Но этот мир был политической хитростью, а прекращение войны служило предлогом для физической трансформации страны. Ведь за те двадцать лет, пока Антипа оставался у власти, он построил два новых греческих города (за первой столицей, Сепфорисом, последовала вторая, Тивериада, расположенная на берегу Галилейского моря), которые полностью перевернули весь традиционный уклад галилейского общества.
Это были первые настоящие города в Галилее, и жили в них, главным образом, представители других народов: римские торговцы, язычники, говорящие по-гречески, состоятельные переселенцы-иудеи. Новые города оказывали огромное давление на экономику региона, разделив население провинции на тех, кто имел деньги и власть, и тех, кто служил им, своим трудом поддерживая их роскошный образ жизни. Деревни, ранее существовавшие за счет земледелия или рыболовства, теперь должны были обеспечивать нужды городов: их продукция в основном шла на прокорм городского населения. Налоги поднимались, цены на землю удваивались, долги росли, медленно разрушая традиционный уклад жизни в Галилее.
Когда родился Иисус, Галилея была охвачена огнем. Первое десятилетие его жизни совпало с разграблением и опустошением селений, второе — с переустройством страны под властью Антипы. Когда Иисус ушел из Галилеи в Иудею к Иоанну Крестителю, Антипа уже оставил Сепфорис, перенеся столицу в еще более многолюдную и нарядную Тивериаду. Ко времени возвращения Иисуса та Галилея, которую он знал — страна хорошо знакомых с детства ферм и широких полей, цветущих садов и просторных лугов, усыпанных дикими цветами, — стала больше похожа на Иудею, которую он только что покинул. Это была урбанизированная земля, испытавшая сильное греческое влияние, общество которой было жестко поделено на тех, у кого была собственность, и тех, кто не имел ничего.
Первой остановкой Иисуса, вернувшегося в Галилею, наверняка был Назарет, где по-прежнему жила его семья, хотя в родном городе он задержался ненадолго. Он вернулся другим. И это превращение породило раскол в его общине. Похоже, жители Назарета с трудом узнали странствующего проповедника, который внезапно появился в их селении. Евангелия говорят, что мать, братья и сестры Иисуса были возмущены тем, что про него говорили люди; они отчаянно пытались утихомирить его и заставить его замолчать (Мк. 3. 21). Но когда они подошли к Иисусу и стали убеждать его вернуться домой и продолжить дело отца и братьев, он отказался. «Кто матерь Моя и братья Мои? — спросил Иисус, оглядывая людей вокруг него. — Вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мк. 3. 31–34).
Этот отрывок из Евангелия от Марка часто интерпретируют как свидетельство того, что семья Иисуса не приняла его учение и отказалась признать в нем мессию. Но в словах Иисуса нет ничего, что намекало бы на вражду между ним и его братьями и сестрами. Не найдем мы в евангелиях и указаний на то, что семья отвергла его мессианские притязания. Напротив, братья Иисуса сыграли важную роль в том движении, которому он положил начало. Его брат Иаков возглавил иерусалимскую общину после распятия Иисуса. Возможно, семья не сразу согласилась с его учением и необычными целями. Но исторические свидетельства говорят о том, что со временем они поверили в него и его миссию.
Однако соседи Иисуса — это совсем другая история. Евангелие рисует его земляков из Назарета как тех, кого не порадовало возвращение «сына Марии». Хотя были такие, кто отзывался о нем хорошо и изумлялся его словам, большинство было глубоко обеспокоено его присутствием и речами. В этом маленьком селении Иисус быстро превратился в изгоя. Лука рассказывает, что жители Назарета, в конце концов, подвели его к краю горы, на которой стояло селение, и попытались столкнуть его вниз с обрыва (Лк. 4. 14–30). История вызывает подозрение: в Назарете нет никакой скалы, с которой можно столкнуть человека, только пологий склон холма. Но факт остается фактом: Иисус, по крайней мере поначалу, не смог найти много единомышленников в Назарете. «Нет пророка в своем отечестве», — сказал он и ушел из селения, где прошло его детство, в соседнюю рыбацкую деревню Капернаум, расположенную на северном берегу Галилейского моря.
Капернаум был идеальным местом для Иисуса, чтобы начать свое служение, поскольку на тамошней жизни сказались все опасные изменения, произошедшие в экономике Галилеи при Антипе. Прибрежное селение, в котором жило примерно пятнадцать сотен земледельцев и рыбаков, славившееся своим умеренным климатом и плодородными почвами, станет опорной базой Иисуса в первый год его деятельности в Галилее. Капернаум стоит на широком участке побережья, где хорошо растут разнообразные травы и деревья, питаемые прохладным солоноватым воздухом. Круглый год здесь ярко зеленеет пышная прибрежная растительность, а расположенные чуть дальше от берега невысокие холмы покрыты зарослями ореховых деревьев и пиний, смоковниц и олив. Главным сокровищем Капернаума было само море, в котором в изобилии водилась разнообразная рыба, на протяжении столетий служившая пропитанием и источником богатства для людей.
Однако к моменту прихода сюда Иисуса экономика Капернаума в основном переориентировалась на нужды новых городов, которые выросли поблизости, особенно новой столичной Тивериады, расположенной всего в нескольких километрах к югу. Производство продуктов питания неуклонно росло, а вместе с ним поднимался и уровень жизни тех земледельцев и рыбаков, которые могли себе позволить купить новую землю, лодки и сети. Но, как и во всей остальной Галилее, этот прирост производства непропорционально обогащал крупных землевладельцев и ростовщиков, которые жили за пределами Капернаума — богатых иудейских священников и новую городскую элиту Сепфориса и Тивериады. Большинство жителей самого селения остались за бортом новой галилейской экономики. Должно быть, именно к этим людям в первую очередь обращался Иисус: к тем, кто обнаружил себя на задворках общества, чья привычная жизнь была нарушена быстрыми социальными и экономическими сдвигами, происходившими в Галилее.
Нельзя сказать, что Иисус интересовался только бедными, или что только неимущие были его последователями. Целый ряд весьма зажиточных людей, в частности сборщики налогов Левий (Мк. 2. 13–15) и Закхей (Лк. 19. 1–10), начальник синагоги Иаир (Мк. 5. 21–43), будут поддерживать дело Иисуса, обеспечивая его и его последователей пищей и жильем. Но проповедь Иисуса была задумана как открытый вызов богатым и власть имущим, будь то римские захватчики, предатели из Храма или нувориши из греческих городов Галилеи. Идея была проста: Господь увидел страдания бедных и неимущих, он услышал их стоны и плач. И он намерен что-то предпринять в связи с этим. Мысль, возможно, была отнюдь не нова, Иоанн Креститель проповедовал во многом то же самое, но именно ее принес в новую Галилею человек, который, сам будучи урожденным галилеянином, разделял популярные в стране настроения, направленные против Иудеи и Храма.
Вскоре после прибытия Иисуса в Капернаум вокруг него собралась небольшая группа галилеян, разделявших эти взгляды. В основном это были молодые люди, которые станут впоследствии первыми учениками Иисуса (на самом деле у Иисуса уже было двое учеников, бывших сторонников Иоанна Крестителя, которые после ареста Иоанна последовали за Иисусом). Согласно Евангелию от Марка, Иисус нашел первых учеников на берегу Галилейского моря. Увидев двух молодых рыбаков, Симона и его брата Андрея, закидывающих сети, он сказал: «Идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков». Братья, как пишет Марк, немедленно побросали свои снасти и отправились за ним. Некоторое время спустя Иисус нашел еще двух рыбаков — Иакова и Иоанна, сыновей Зеведея, — и обратился к ним с таким же предложением. Они тоже, оставив свою лодку и сети, последовали за Иисусом (Мк. 1. 16–20).
От толп, которые окружали Иисуса, когда он приходил в ту или иную деревню, ученики отличались тем, что они путешествовали вместе с ним. В отличие от восторженных, но ненадежных народных масс, ученики откликнулись на призыв Иисуса оставить свои дома и ходить вместе с ним из города в город, из селения в селение. «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14. 26 | Мф. 10. 37).
Евангелие от Луки утверждает, что в общей сложности у Иисуса было семьдесят два ученика (Лк. 10. 1–12) и среди них, несомненно, были женщины. Имена некоторых, вопреки традиции, названы в Новом Завете: это Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова; Мария, мать Иакова и Иосифа; Мария, жена Клеопы; Сусанна, Саломея и — пожалуй, самая известная из всех — Мария Магдалина, из которой Иисус изгнал семь бесов (Лк. 8. 2). О том, что эти женщины принадлежали к числу учеников Иисуса, говорит тот факт, что они путешествовали вместе с ним из города в город (Мк. 15. 40–41; Мф. 27. 55–56; Лк. 8. 2–3; Лк. 23. 49; Ин. 19. 25). В евангелии говорится, что «были… и женщины, …которые… следовали за Ним и служили Ему» (Мк. 15. 40–41) с первых дней проповеди Иисуса в Галилее и до его последнего вздоха на Голгофе.
Но в этой группе из семидесяти двух человек существовал еще один, внутренний круг учеников (все они были мужчинами), который впоследствии сыграет особую роль в миссии Иисуса. Их называли просто «Двенадцать». К этому числу принадлежали братья Иаков и Иоанн, сыновья Зеведея, которых впоследствии назовут Воанергес, то есть «сыны Громовы»; Филипп из Вифсаиды, начинавший как ученик Иоанна Крестителя (Ин. 1. 35–44); Андрей, которого евангелист Иоанн тоже упоминает как ученика Иоанна Крестителя, хотя синоптические евангелия противоречат этому и помещают его в Капернаум; Симон, брат Андрея, которого Иисус прозвал Петром; Матфей, которого иногда ошибочно отождествляют с другим учеником Иисуса, мытарем Левием; Иуда, сын Иакова; Иаков, сын Алфея; Фома, который впоследствии усомнится в воскресении Христа; Варфоломей, о котором нам почти ничего не известно; еще один Симон по прозвищу «Зилот», которое говорит о его приверженности к идее ревности по Богу, а не о принадлежности к партии зелотов, которая возникнет только через тридцать лет после описываемых событий; и Иуда Искариот, который, как утверждают евангелия, однажды предаст Иисуса первосвященнику Каиафе.
Эти двенадцать учеников станут главными проповедниками учения Иисуса — апостолами, то есть «посланниками» — и будут учить в соседних городах и деревнях самостоятельно и без какого-либо контроля (Лк. 9. 1–6). Они станут не вождями, а скорее главными миссионерами движения. Но у двенадцати апостолов есть и другая, более символическая роль, которая проявится чуть позже: они станут олицетворять возрождение двенадцати колен Израиля, давно разрушенных и рассеянных по миру.
Имея надежный опорный пункт и тщательно отобранную группу учеников, которая постоянно увеличивалась, Иисус начал приходить в синагогу Капернаума и проповедовать свое учение жителям селения. Евангелисты пишут о том, что те, кто слышал его речи, изумлялись им, но причиной тому были не только слова. И снова Иисус в данном случае повторяет Иоанна Крестителя. «С того времени Иисус начал проповедовать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное», — пишет евангелист Матфей (Мф. 4. 17). Людей, пришедших в синагогу Капернаума, изумлял харизматический авторитет, который слышался в речах Иисуса, «ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф. 7. 28; Мк. 1. 22; Лк. 4. 31).
Сравнение с книжниками, подчеркнутое во всех трех синоптических евангелиях, заметно и весьма красноречиво. В отличие от Иоанна Крестителя, который, вероятно, вырос в семье служителя культа, Иисус был простолюдином. Он и говорил, как простолюдин. Он учил на арамейском языке, на котором говорило простонародье. Его власть была иной, нежели у ученых книжников и священников. Их авторитет был результатом напряженной умственной работы и был неразрывно связан с Храмом. Авторитет Иисуса шел непосредственно от Бога. И действительно, с того момента, когда Иисус вошел в синагогу этой маленького приморского селения, он изо всех сил старался противопоставить себя охранителям храма и культа, подвергая сомнению их авторитет как представителей Бога на земле.
Хотя евангелия изображают Иисуса в конфликте со многими религиозными авторитетами, время от времени группируя их в устойчивые категории типа «первосвященники и старейшины» или «книжники и фарисеи», это были отдельные и отличающиеся друг от друга категории внутри палестинского общества того времени, и отношения Иисуса с их представителями тоже были не одинаковы. Хотя евангелисты склонны изображать фарисеев главными очернителями Иисуса, на деле его отношения с фарисеями были, по большей части, но не без исключений, вполне цивилизованными, а порой даже дружелюбными. Именно фарисей предупредил Иисуса о том, что его жизнь в опасности (Лк. 13. 31), фарисей помог похоронить его тело после казни (Ин. 19. 39–40), фарисей спас жизнь его учеников после вознесения (Деян. 5. 34). Иисус трапезничал с фарисеями, он вел с ними дискуссии, он жил среди них, а некоторые фарисеи даже считались его последователями.
Напротив, встречи Иисуса с представителями храмовой знати и ученой элитой знатоков закона (книжников) всегда представлены в евангелиях в самом недружелюбном свете. К кому еще Иисус обращался, когда говорил: «Дом Мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников»? Его гневные слова, произнесенные в тот момент, когда он опрокидывал столы и открывал клетки с жертвенными животными во дворе Храма, были адресованы отнюдь не торговцам и менялам. Он обращался к тем людям, которые получали основную прибыль от торговли в Храме, как получали они ее и от труда простых галилеян, таких же, как сам Иисус.
Иисуса, как и его ревностных предшественников, гораздо меньше интересовало языческое государство, оккупировавшее Палестину, нежели мошенник-иудей, прибравший Божий Храм к своим рукам. И для того, и для другого он представлял угрозу, и они будут искать его смерти. Но нет никаких сомнений в том, что антагонистом Иисуса в евангелиях выступает не император, находящийся в далеком Риме, и не его чиновники в Иудее. Первосвященник Каиафа — вот кто станет главным зачинщиком заговора против Иисуса из-за того, что тот представлял угрозу власти Храма (Мк. 14. 1–2; Мф. 26. 57–66; Ин. 11. 49–50).
По мере того как проповедь Иисуса становилась все более злободневной и острой, его слова и дела все больше отражали глубокую враждебность по отношению к первосвященнику и религиозным правящим кругам Иудеи, которые, говоря словами Иисуса, любили «ходить в длинных одеждах и принимать приветствия в народных собраниях, сидеть впереди в синагогах и возлежать на первом месте на пиршествах».
«Сии, поядающие домы вдов и напоказ долго молящиеся, примут тягчайшее осуждение», — говорит Иисус о книжниках (Мк. 12. 38–40). Притчи Иисуса особенно отличались антиклерикальными настроениями, под воздействием которых формировались политика и благочестие в Галилее, и которые станут отличительной чертой его проповеди. Рассмотрим знаменитую притчу о добром самаритянине.
Некий человек шел из Иерусалима в Иерихон. Он столкнулся с разбойниками, которые сняли с него одежду, избили до полусмерти и ушли. По случаю, на той же дороге оказался священник, но, увидев раненого, обошел его стороной. Следующим шел левит (служитель культа), но он тоже прошел мимо. Но какой-то прохожий-самаритянин, подойдя к тому месту, где лежал человек, сжалился над ним. Он подошел, перевязал его раны и возлил на них масло и вино. Затем он посадил нечастного на своего осла, отвез на постоялый двор и заботился о нем. На следующий день он дал хозяину гостиницы два денария и сказал: «Позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе» (Лк. 10. 30–37).
Читать бесплатно другие книги:
