Знак четырех. Записки о Шерлоке Холмсе (сборник) Дойл Артур
– Право, мистер Блессингтон, это уже переходит все границы, – крикнул в ответ доктор Тревельян.
– А, так это вы, доктор, – с облегчением ответили сверху. – А что это за джентльмены с вами? Им можно доверять?
Хоть нашего собеседника и не было видно, мы почувствовали, что нас внимательно осматривают.
– Ну, хорошо, хорошо, поднимайтесь, – наконец позволил нам голос. – Извините, если мои меры предосторожности вас напугали.
Тут газовый рожок возле лестницы снова загорелся и мы увидели стоящего наверху человека. Внешность его, так же как и голос, указывала на то, в каком плачевном состоянии находятся его нервы. Он был очень толст, хотя раньше явно был еще толще, на что указывала его кожа, которая висела складками на щеках и делала его похожим на бладхаунда. Лицо его было явно нездорового цвета, а редкие, пшеничного цвета волосы топорщились от пережитого страха. В руке он держал пистолет, но, когда мы двинулись к нему, сунул оружие в карман.
– Добрый вечер, мистер Холмс, – сказал Блессингтон. – Огромное спасибо, что нашли время зайти. Никто еще не нуждался в вашем совете так, как я. Доктор Тревельян, наверное, уже рассказал вам об этом ужасном вторжении в мою комнату.
– Рассказал, – кивнул Холмс. – Кто эти люди, мистер Блессингтон? Почему они вас преследуют?
– Ну, – нервно передернул плечами постоянный пациент, – трудно сказать. Вряд ли я вам отвечу.
– Вы хотите сказать, что не знаете?
– Давайте пройдем ко мне. Прошу вас, проходите.
Он провел нас в свою спальню, большую уютную комнату с удобной мебелью.
– Видите это? – Он указал на большой черный ящик, стоящий у спинки кровати. – Я не богач, мистер Холмс…
В своей жизни я сделал только одно капиталовложение, доктор Тревельян вам это подтвердит. Но я совершенно не доверяю банкирам, мистер Холмс. Скажу вам по секрету, в этом ящике – все, что у меня есть, поэтому вы должны понять, какого я натерпелся страху, когда увидел, что у меня в комнате побывали незнакомые люди.
Холмс посмотрел на Блессингтона несколько удивленно и покачал головой.
– Я бы не советовал вам пытаться водить меня за нос, – сказал мой друг.
– Но я же все рассказал.
Холмс раздраженно махнул рукой и резко повернулся.
– Спокойной ночи, доктор Тревельян, – обронил он.
– А как же я? Вы мне ничего не посоветуете? – голос Блессингтона взволнованно задрожал.
– Посоветую. Говорить правду, сэр.
Через минуту мы уже шли по улице домой. Мы прошли по Оксфорд-стрит и дошли до половины Харли-стрит[97], прежде чем мой друг наконец заговорил вновь.
– Ватсон, вы уж меня извините, что я впутал вас в эту глупость, – сказал он. – Хотя дело это в общем-то интересное.
– Я, честно говоря, ничего не понял, – признался я.
– Что ж, есть два человека… как минимум два человека, может быть, и больше, которые по какой-то причине хотят во что бы то ни стало добраться до этого Блессингтона. У меня не возникает сомнений, что и в первый, и во второй раз младший из посетителей побывал в его комнате, пока его подельник довольно находчивым способом отвлекал доктора.
– А как же каталепсия?
– Симуляция, Ватсон, хоть я и не осмелился сказать об этом нашему знакомому эскулапу. Подобные приступы очень легко симулировать. Мне самому приходилось это делать.
– А потом?
– По случайному стечению обстоятельств оба раза Блессингтона не оказалось дома. Они выбрали такое необычное время для посещения врача специально, чтобы не столкнуться в приемной с другими посетителями. И то, что как раз именно в это время Блессингтон обычно выходит на прогулку – простое совпадение, которое говорит о том, что эти люди не слишком хорошо осведомлены о его повседневной жизни. Разумеется, если бы они хотели что-то украсть, они, по крайней мере, обыскали бы комнату. К тому же я по лицу этого человека вижу, что на самом деле он больше всего боится за свою шкуру. Совершенно исключено, чтобы этот тип сумел чем-то насолить таким мстительным личностям, не зная, с кем имеет дело. Поэтому я более чем уверен, что он знает, кто эти люди, но по каким-то своим причинам скрывает это. Мне почему-то кажется, что завтра мы с ним снова увидимся и он будет поразговорчивее.
– А нельзя ли допустить, – предположил я, – хоть это, конечно, прозвучит дико, что вся эта история с русским каталептиком и его сыном была выдумана самим доктором Тревельяном, который зачем-то сам заходил в комнату своего пациента?
В свете газового рожка я увидел, что Холмс приятно удивлен моей проницательностью.
– Друг мой, – сказал он, – это была первая версия, которая пришла мне в голову. Но скоро я получил подтверждение правдивости доктора. Молодой человек, о котором он рассказывал, наследил еще и на ковровой дорожке на лестнице, так что осматривать комнату мистера Блессингтона мне даже не пришлось. Думаю, если я вам скажу, что его ботинки имеют квадратные носки, в отличие от остроносых туфель Блессингтона, и на дюйм с третью длиннее обуви доктора, вы согласитесь, что сомнений относительно его существования быть не может. Но давайте пока прекратим обсуждение этого дела. Я буду очень удивлен, если наутро мы не получим каких-нибудь новостей с Брук-стрит.
Очень скоро предсказание Холмса исполнилось, причем самым драматическим образом. В половине восьмого утра, когда солнце еще только взошло, я открыл глаза и увидел Холмса, стоящего в халате рядом с моей кроватью.
– Ватсон, вставайте, нас ждет экипаж, – сказал он.
– А что случилось?
– Едем на Брук-стрит.
– Есть новости?
– Да. Плохие, но что именно, я пока не знаю, – сказал он, поднимая шторы. – Вот взгляните… Лист, вырванный из записной книжки. На нем карандашом написано: «Умоляю, ради всего святого, приезжайте немедленно. П. Т.» Написано очень неразборчиво. Наш друг, доктор, очень волновался, когда это писал. Собирайтесь поскорее, Ватсон. Дело срочное.
Через пятнадцать минут мы уже были у дома врача. Он выбежал нам навстречу с перекошенным от страха лицом.
– Что же это творится?! – запричитал он, сдавливая себе виски пальцами.
– Что случилось?
– Блессингтон покончил с собой!
Холмс удивленно присвистнул.
– Да, ночью он повесился.
Мы вошли в дом, и доктор провел нас в комнату, которая, очевидно, была его приемной.
– Простите, я сейчас ничего не соображаю, – сказал он. – Полиция уже прибыла, они наверху. Меня это так потрясло!
– Когда вы об этом узнали?
– По утрам Блессингтону всегда приносили чашку чая. Сегодня утром, около семи, к нему вошла горничная… Она и увидела… что он висит… прямо в середине комнаты. Он привязал веревку к крюку, на котором раньше висела тяжелая лампа, и спрыгнул… с того самого ящика, который вчера нам показывал.
Холмс задумался.
– Если позволите, – наконец сказал он, – я бы хотел зайти в его комнату и провести осмотр.
Мы оба пошли наверх, доктор двинулся следом.
Войдя в спальню, мы увидели ужасную картину. Я уже писал о том, что кожа у Блессингтона была дряблой. Теперь же, когда он висел на веревке, она казалась настолько обвисшей, что он вообще потерял человеческий облик. Шея самоубийцы была вытянута, как у ощипанной курицы, из-за чего его тело казалось еще более грузным и неестественным. Он был одет в длинную ночную рубашку, из-под которой торчали окоченевшие разбухшие лодыжки и поджатые ступни. Рядом с висящим телом стоял щеголеватого вида полисмен и что-то записывал в свою тетрадь.
– А, мистер Холмс, – сердечно приветствовал он моего друга, когда мы вошли. – Очень рад вас видеть.
– Доброе утро, Лэннер, – сказал Холмс. – Надеюсь, вы меня не прогоните, как постороннее лицо? Вы уже знаете, что происходило здесь до сегодняшней ночи?
– Да, мне кое-что рассказали.
– И у вас уже есть какие-нибудь соображения?
– Насколько я вижу, этот человек просто спятил от страха. Взгляните, постельное белье смято, значит он спал. Вот четкий и глубокий отпечаток его тела. Самоубийства чаще всего происходят в пять часов утра. Примерно в это время наш друг и сунул голову в петлю, хотя, наверное, заранее все обдумал.
– Судя по тому, как окоченели мышцы, смерть наступила часа три назад, – заметил я.
– А в комнате обнаружили что-нибудь заслуживающее внимания? – спросил Холмс.
– На умывальнике нашли отвертку и несколько винтов. Ночью он, похоже, еще и много курил. Вот четыре сигарных окурка, которые я нашел в камине.
– Хм, – Холмс с интересом осмотрел окурки, – его мундштук отыскали?
– Нет, мне он не попадался.
– А портсигар?
– Да, он был в кармане пальто покойника.
Холмс раскрыл портсигар и понюхал единственную сигару, которая была внутри.
– Это гаванская сигара. А остальные окурки поинтересней, этот сорт датчане завозят из своих ост-индских колоний. Их обычно заворачивают в соломку, и они тоньше, чем любые другие сигары такой длины.
Он взял четыре окурка и рассмотрел их через карманную лупу.
– Две из них курили с мундштуком, две без, – сказал Холмс. – У двух кончики обрезаны не очень острым ножом, у двух откушены, причем у кусавшего превосходные зубы. Блессингтон не покончил с собой, мистер Лэннер. Это четко спланированное хладнокровное убийство.
– Это невозможно! – воскликнул инспектор.
– Почему же?
– Зачем кого-то убивать таким неудобным способом? К чему вся эта возня с веревкой, ведь это можно было сделать намного проще.
– Это нам и предстоит выяснить.
– И как они проникли в дом?
– Через дверь.
– Утром она была закрыта на засов.
– Значит, ее закрыли после того, как они ушли.
– Откуда вы это знаете?
– Я видел их следы. Через минуту я смогу вам еще что-нибудь рассказать.
Холмс подошел к двери, повернул ручку замка и исследовал ее со свойственной ему методичностью. Потом вынул торчащий с внутренней стороны замочной скважины ключ и осмотрел и его. Кровать, ковер, стулья, каминная полка, труп и веревка, – все было по очереди изучено. Наконец Холмс удовлетворенно кивнул, после чего мы вместе с инспектором перерезали веревку, сняли тело, бережно уложили его на кровать и накрыли простыней.
– Что скажете про веревку? – спросил Холмс.
– Ее отрезали отсюда, – сказал доктор Тревельян, достав из-под кровати большой моток веревки, сложенной кольцами. – Блессингтон до смерти боялся пожара, поэтому всегда хранил у себя веревку, чтобы спуститься по ней через окно, если лестница будет гореть.
– И этим упростил им задачу, – задумчиво сказал Холмс. – Да, картина мне ясна. Я буду сильно удивлен, если в течение дня не выясню мотивов убийства. Я возьму фотографию Блессингтона, которая стоит на камине, она может мне понадобиться.
– Но вы же ничего нам не рассказали! Объясните, что здесь произошло, – взмолился доктор.
– Последовательность событий сомнений не вызывает, – сказал Холмс. – Их было трое: молодой человек, старик и некто третий, о ком я пока ничего сказать не могу. Думаю, нет нужды говорить, что первые двое – это та самая парочка, которая выдавала себя за русского дворянина и его сына, так что у нас есть их полный словесный портрет. Впустил их кто-то из находившихся внутри. Примите мой совет, инспектор, арестуйте слугу-мальчишку. Если я правильно понимаю, он работает у вас недавно, доктор?
– Да, но этого чертенка нигде не могут найти, – сказал доктор Тревельян. – Горничная и кухарка его только что искали.
Холмс пожал плечами.
– Он в этом деле сыграл немаловажную роль, – произнес мой друг. – Все трое поднялись по лестнице. Шли крадучись, на цыпочках. Сначала пожилой, за ним молодой, в конце неизвестный третий.
– Но Холмс! – с недоумением воскликнул я.
– В том, как накладываются следы, у меня нет сомнений, ведь я, к счастью, побывал здесь вчера и имел возможность осмотреть лестницу. Итак, они подошли к комнате мистера Блессингтона. Дверь была заперта, но при помощи проволоки они провернули ключ. Даже без увеличительного стекла видны царапины, которые остались на бородке ключа в том месте, где на нее надавили.
Оказавшись внутри, преступники первым делом, скорее всего, связали Блессингтона. Может быть, он спал, может быть, его парализовал страх и поэтому он не закричал, к тому же стены в этом доме очень толстые, и, если он все-таки успел подать голос, возможно, его просто не услышали.
Мне совершенно ясно, что, скрутив его, злоумышленники устроили что-то вроде совета. Возможно, это был своего рода суд. Это заняло довольно продолжительное время, тогда-то и были выкурены сигары. Старик сидел на том плетеном стуле, кстати, это он курил через мундштук. Молодой человек сидел вон там, он стряхивал пепел на комод. Третий все время ходил по комнате. Блессингтон, пожалуй, сидел на кровати, но утверждать этого я не могу.
Ну а кончилось все тем, что они накинули на шею Блессингтона петлю и повесили его. Вся операция была настолько продумана, что они даже прихватили с собой какой-ни будь шкив[98] или блок, чтобы использовать его в качестве виселицы. Отвертка и винты, скорее всего, нужны были для того, чтобы собрать его. Но преступники заметили на потолке крюк и это избавило их от лишних хлопот. Сделав свое дело, они ушли, их сообщник закрыл за ними дверь на засов.
Мы с величайшим интересом выслушали этот рассказ о ночных событиях, которые Холмс восстановил по столь мелким и незначительным деталям, что, даже когда он указал на них, нам с трудом удавалось следить за ходом его мыслей. Инспектор тут же умчался наводить справки о слуге-мальчишке, ну а мы с Холмсом пошли домой на Бейкер-стрит, чтобы пообедать.
– Я вернусь к трем, – сказал он, когда мы доели. – К этому же времени к нам придут инспектор с доктором, и я надеюсь, что уже смогу ответить на любые их вопросы.
Гости пришли точно в указанное время, но мой друг явился только, когда на часах уже было без четверти четыре. Правда, он находился в прекрасном расположении духа, так что я понял, что время его не было потрачено впустую.
– Есть новости, инспектор?
– Мы нашли мальчишку, сэр.
– Прекрасно, а я нашел убийц.
– Нашли убийц! – вскричали мы в один голос.
– Ну, по крайней мере, знаю, кто они. Этот так называемый Блессингтон, как я и думал, личность, известная полиции, как и его убийцы. Их фамилии Биддл, Хэйворд и Моффат.
– Это же банда, которая ограбила Уортингдонский банк! – воскликнул инспектор.
– Именно, – кивнул Холмс.
– Так что, выходит, Блессингтон – это Саттон?
– Совершенно верно.
– Ну теперь все ясно, – сказал инспектор.
Но мы с доктором Тревельяном обменялись удивленными взглядами.
– Вы наверняка помните громкое дело об ограблении Уортингдонского банка, – сказал Холмс. – В деле участвовали пятеро: эти четверо и еще один по фамилии Картрайт. Был убит охранник банка, Тобин, и грабителям удалось уйти с семью тысячами фунтов. Это было в тысяча восемьсот семьдесят пятом году. Всех пятерых скоро арестовали, однако убедительных улик против них не было. Но Блессингтон, он же Саттон, самый подлый из всей банды, согласился сотрудничать с полицией и рассказал все. На основании его показаний Картрайт был повешен, а остальные трое получили по пятнадцать лет. Недавно, за несколько лет до окончания срока, они вышли на свободу и, естественно, первым делом взялись за поиски предателя, чтобы отомстить за смерть друга. Как вы знаете, два раза они пытались добраться до Блессингтона, но безуспешно. На третий раз, как видите, им повезло. Вам что-нибудь еще непонятно, доктор Тревельян?
– Нет-нет, вы все прекрасно объяснили, – сказал доктор. – Очевидно, он тогда так разволновался, потому что прочитал об их освобождении в газетах.
– Да, а рассказ об ограблении нужен был для отвода глаз.
– Но почему он не сказал вам правду?
– Думаю, Блессингтон прекрасно понимал, что бывшие сообщники сделают все, чтобы его найти, и поэтому старался как можно дольше скрывать от всех, кто он на самом деле. Тайна его была позорной, поэтому он просто не смог заставить себя ее раскрыть. Но, каким бы гнусным ни был этот человек, он жил под защитой британских законов, и я не сомневаюсь, инспектор, что теперь вы примете все меры, чтобы меч правосудия покарал убийц.
Такова история постоянного пациента и доктора с Брук-стрит. Полиции так и не удалось напасть на след трех убийц, и в Скотленд-Ярде полагают, что они были среди пассажиров злополучного парохода «Нора Крейн», который несколько лет назад вместе со всеми находившимися на борту пошел ко дну у берегов Португалии в нескольких лигах[99] севернее Опорто[100]. Из-за отсутствия улик никто не смог доказать причастность мальчика-слуги к этому делу, которое окрестили «Брукстритской загадкой», поэтому до сих пор ни в каких других источниках оно не освещалось.
Дело девятое
Случай с переводчиком
За все время моего долгого и близкого знакомства с Шерлоком Холмсом он ни разу не вспоминал о своей семье и почти никогда не рассказывал о своем детстве и отрочестве. Мой друг и так зачастую казался мне не живым человеком, а неким феноменом, уникальным существом, эдаким мозгом без сердца, полное отсутствие обычных человеческих чувств которого могло сравниться разве что с поистине безграничной силой его интеллекта, поэтому подобная немногословность только усиливала это впечатление. К женщинам Холмс питал отвращение, заводить новых друзей отказывался, но ничто меня не удивляло больше, чем упрямое нежелание говорить о родственниках. Я даже начал подумывать, что он круглый сирота, но однажды, к моему величайшему удивлению, мой друг стал рассказывать мне о своем брате.
Было лето. За вечерним чаем мы обсуждали самые разные темы, начиная от гольф-клубов и заканчивая причинами изменений в наклоне эклиптики к экватору[101]. Наконец разговор зашел об атавизме[102] и о наследственности. Предметом обсуждения стал вопрос: откуда у человека берется талант, – передается по наследству или, скорее, формируется самостоятельно в процессе взросления и познания мира.
– Возьмите ваш случай, – сказал я. – Все, что вы мне о себе рассказывали, говорит о том, что ваша наблюдательность и исключительное умение делать выводы на основании замеченного развились благодаря систематическим упражнениям и тренировке.
– В некоторой степени, – задумчиво сказал Холмс. – Все мои предки были обычными сквайрами и ничем не выделялись среди других деревенских помещиков. Хотя я все-таки думаю, что талант передался мне по наследству, от бабушки, которая была сестрой французского художника[103] Верне[104]. Артистизм, заложенный в крови, порой приобретает самые неожиданные формы.
– Почему же вы в этом так уверены?
– Потому что мой брат Майкрофт наделен тем же талантом, что и я, только в гораздо большей степени.
Для меня это было полной неожиданностью. Если в Англии живет еще один человек, обладающий столь уникальным даром, почему ни публика, ни полиция о нем никогда не слышали? Я так и спросил Холмса, добавив, что, очевидно, лишь скромность заставляет его ставить брата выше себя. Холмс рассмеялся.
– Дорогой Ватсон, – сказал он, – я не согласен с теми, кто называет скромность добродетелью. Логик обязан точно представлять себе истинную сущность вещей, поэтому недооценивать себя для меня было бы так же непростительно, как и преувеличивать свои силы. Так что, когда я говорю, что Майкрофт наблюдательнее, чем я, можете мне поверить, я говорю истинную правду.
– Он младше вас?
– Старше на семь лет.
– Почему о нем никто не знает?
– Что вы, он очень известен в своих кругах.
– Каких?
– Например, в клубе «Диоген».
Об этом заведении я слышал первый раз, и это, очевидно, отразилось на моем лице, потому что Шерлок Холмс достал из кармана часы.
– «Диоген» – один из самых необычных клубов в Лондоне, а Майкрофт один из самых больших чудаков в нем. Он каждый день приходит в клуб без четверти пять и уходит ровно в семь часов сорок минут. Сейчас шесть, так что, если вы не против в этот чудесный вечер немного прогуляться, я с удовольствием познакомлю вас с моим братом.
Пять минут спустя мы уже были на улице и направлялись к Риджент-серкес.
– Вы хотите знать, – сказал мой друг, – почему Майкрофт не занимается сыщицким делом? Он к этому не способен.
– Но вы же сами сказали, что…
– Я сказал, что он на голову выше меня в наблюдательности и умении делать выводы. Если бы от сыщика требовалось только сидеть в кресле и думать, мой брат был бы величайшим детективом за всю историю человечества[105]. Но Майкрофт не гонится за славой, да и энергии ему не хватает. Он не сдвинется с места даже для того, чтобы проверить свои выводы. Майкрофту проще согласиться с тем, что он ошибается, чем доказывать свою правоту. Я много раз обращался к нему за помощью, и всякий раз он подсказывал мне решение, которое впоследствии оказывалось верным. И все же он напрочь лишен умения применять свой талант на практике, когда нужно предпринимать какие-то шаги, чтобы дело попало на стол судье.
– Так он не зарабатывает этим на жизнь?
– Никоим образом. То, что для меня является профессией, для Майкрофта лишь невинная забава дилетанта. У него исключительные математические способности, он проверяет отчетность в одном из министерств. Майкрофт квартирует на Пэлл-Мэлл[106], так что, чтобы попасть на Уайтхолл[107], ему достаточно завернуть за угол, что он и делает каждое утро. Вечером он идет домой той же дорогой. Из года в год мой брат перемещается исключительно этим маршрутом и не бывает больше нигде, кроме клуба «Диоген», который находится прямо напротив его окон.
– Что-то я не припомню такого названия.
– Ничего удивительного. В Лондоне полно людей, которые либо из-за врожденной застенчивости, либо из-за того, что просто не любят себе подобных, всячески избегают находиться в обществе. Хотя они вовсе не прочь посидеть в удобных креслах и почитать свежие газеты. Клуб этот был создан именно для таких людей, и сейчас там собираются самые необщительные люди нашего города. Членам клуба запрещено обращать внимание на своих соседей (общаться можно только в специальной комнате для посторонних), разговаривать не разрешается ни при каких обстоятельствах. Если кто-либо нарушит это правило трижды, руководство может исключить этого человека из клуба. Мой брат – один из основателей клуба, мне и самому кажется, что обстановка там весьма успокаивает.
Разговаривая, мы дошли до Пэлл-Мэлл и двинулись по ней со стороны Сент-Джеймса[108]. Шерлок Холмс остановился у двери одного из домов недалеко от «Карлтона»[109] и, еще раз напомнив мне, что разговаривать внутри нельзя, вошел в вестибюль. Через стеклянную дверь я успел заметить большой роскошно обставленный зал, в котором собралось довольно много мужчин. Каждый сидел на отдельном маленьком диванчике и читал газету. Я прошел вслед за Холмсом в небольшую комнату с окном, выходящим на Пэлл-Мэлл. Там мой друг оставил меня на минуту и вернулся с не знакомым мне человеком, который, как я догадывался, не мог быть никем иным, кроме как его братом.
Майкрофт Холмс был намного выше и полнее Шерлока. Это был настоящий толстяк, но в лице его, хоть и тяжелом, угадывалась та же сосредоточенность, которой так поражало лицо его брата. Глаза Майкрофта, светлые, необычного водянисто-серого оттенка, казалось, все время сохраняли отстраненный, направленный вглубь самого себя взгляд, который у Шерлока я замечал только в те минуты, когда умственные силы его были напряжены до предела.
– Рад познакомиться с вами, сэр, – сказал Майкрофт Холмс и протянул широкую мясистую ладонь, похожую на ласт тюленя. – Шерлок сделался знаменитым человеком с тех пор, как вы стали его биографом. Кстати, Шерлок, я ждал тебя на прошлой неделе, мне казалось, ты можешь не справиться с этим происшествием в Менор-хаусе.
– Я справился, – улыбнулся мой друг.
– Адамс, разумеется.
– Да, Адамс.
– Я был уверен в этом с самого начала. – Братья уселись в кресла в эркере. – Для любого, желающего изучать людей, лучшего места не найти, – сказал Майкрофт. – Кого только отсюда не увидишь! Вот, например, взгляни на тех двух мужчин, которые идут в нашу сторону.
– Ты имеешь в виду маркера и его спутника?
– Да. Что ты скажешь о втором?
Мужчины как раз подошли к окну и остановились. У одного из них возле жилетного кармана виднелись следы мела, больше ничего, что связывало бы его с бильярдом, я не заметил. Второй был смуглый, очень маленького роста человек, со сдвинутой на затылок шляпой и несколькими пакетами под мышкой.
– Насколько я понимаю, это бывший военный, – сказал Шерлок.
– В запас был уволен совсем недавно, – заметил его брат.
– Служил, безусловно, в Индии.
– В чине сержанта.
– Пожалуй, был артиллеристом, – добавил Шерлок.
– Вдовец.
– Но имеет ребенка.
– Детей, мой мальчик, детей.
– Послушайте, – рассмеялся я. – Это уж слишком.
– Ну почему же, – отозвался Холмс, – вовсе не трудно определить, что мужчина с такой выправкой и лицом человека, привыкшего отдавать распоряжения, – военный, и не рядовой. Загар свидетельствует о том, что не так давно он вернулся из Индии.
– Он все еще носит армейские ботинки, значит, службу оставил недавно, – прибавил от себя Майкрофт.
– Походка у него не кавалерийская, но шляпу он носил сдвинутой набок – одна сторона лба у него загорела меньше другой. Сапером при его весе он быть не мог, значит, служил в артиллерии.
– Ну а скорбное выражение лица, конечно же, говорит о том, что он потерял кого-то из очень близких. Раз он сам ходит за покупками, значит, скорее всего, это была жена. В пакетах у него детские вещи, в том числе погремушка, следовательно, кто-то из детей совсем маленький. Жена его, возможно, умерла при родах. А книжка с картинками, безусловно, указывает на то, что есть еще и ребенок постарше.
Я начал понимать, что имел в виду мой друг, когда говорил, что брат его гораздо наблюдательнее, чем он сам. Покосившись на меня, Шерлок улыбнулся. Майкрофт достал из черепаховой табакерки понюшку табака и большим красным шелковым носовым платком смахнул с груди несколько рассыпавшихся табачных крошек.
– Кстати, Шерлок, – сказал он, – есть у меня на примете кое-что в твоем вкусе… Весьма запутанная история. Мне, правда, не хватило энергии довести это дело до конца, но приятно было поломать над ним голову. Если хочешь им заняться…
– Дорогой Майкрофт, с удовольствием!
Майкрофт Холмс черкнул на листе блокнота записку, позвонил в колокольчик и вручил ее явившемуся лакею.
– Я пригласил к нам мистера Мэласа, – сказал Майкрофт. – Он снимает квартиру надо мной, и мы с ним немного знакомы, поэтому он и обратился ко мне за помощью. Насколько я понимаю, мистер Мэлас по происхождению грек, но отлично владеет несколькими языками. У него два источника заработка: он либо работает переводчиком на судах, либо нанимается гидом для богачей с востока, которые останавливаются в гостиницах на Нортумберленд-авеню. Пожалуй, будет лучше, если он сам расскажет тебе о своих затруднениях.
Через несколько минут к нам присоединился невысокий крепкий мужчина, желтовато-коричневый цвет лица и черные как уголь волосы которого указывали на его южное происхождение, хотя разговаривал он как образованный англичанин. Мужчина горячо пожал руку Шерлоку Холмсу, и глаза его загорелись, когда он понял, что знаменитый сыщик желает выслушать его рассказ.
– В полиции мне не поверили… – скорбным голосом сказал грек. – Представляете, не поверили! Полицейские считают, что такого не может быть, только потому, что раньше они ни с чем подобным не сталкивались. Но я-то не буду знать покоя, пока не выясню, что сталось с тем беднягой с пластырем на лице.
– Я весь внимание, – сказал Шерлок Холмс.
– Сейчас вечер среды, – начал мистер Мэлас. – А случилось это в понедельник вечером… всего-то два дня назад, понимаете? Я – переводчик, сосед мой, может быть, вам уже об этом рассказал. Вообще-то я перевожу с любых языков… ну, почти с любых, но, поскольку по рождению я грек и ношу греческое имя, больше всего я занимаюсь именно греческим. Вот уже много лет я считаюсь лучшим специалистом в Лондоне, и моё имя хорошо известно во всех гостиницах.
Нередко случается, что посреди ночи меня приглашают к каким-нибудь попавшим в затруднение иностранцам или путешественникам, которые только приехали в Лондон и нуждаются в моей помощи. Поэтому я нисколько не удивился, когда в понедельник вечером ко мне домой зашел одетый по последней моде молодой человек, мистер Латимер, и попросил проехаться с ним в кебе, который ждал у подъезда. Латимер сказал, что к нему приехал деловой партнер из Греции, а сам он кроме родного языка другими языками не владеет, поэтому ему очень нужна помощь переводчика. Мистер Латимер дал мне понять, что дом его находится довольно далеко, в Кенсингтоне, и мне показалось, что он сильно спешил, потому что, когда мы спустились на улицу, прямо-таки затолкал меня в кеб.
Я говорю «кеб», но на самом деле через какое-то время я заподозрил, что скорее сижу в карете, чем в одном из этих четырехколесных лондонских недоразумений. Там было намного просторнее, а обшивка сидений, хоть и потертая, явно была весьма дорогой и качественной. Мистер Латимер занял место напротив меня, и мы тронулись в путь. Через Чаринг-Кросс мы выехали на Шафтсбери-авеню, потом свернули на Оксфорд-стрит, и, когда я заметил, что это не самый короткий путь к Кенсингтону, мой попутчик повел себя престранно.
Сначала он достал из кармана небольшую, но довольно устрашающего вида свинцовую дубинку. Потом покрутил ее в руках, словно проверяя вес, и молча положил рядом с собой на сиденье. После этого мистер Латимер поднял окна с обеих сторон, и оказалось, что они заклеены бумагой, чтобы через них ничего не было видно.
«Простите, что мне приходится лишать вас возможности смотреть в окна, мистер Мэлас, – сказал он, – но, видите ли, в мои планы не входит, чтобы вам было известно то место, куда мы направляемся. Мне, возможно, будет не очень удобно, если вы решите еще раз туда наведаться».
Можете себе представить, какое воздействие произвели на меня такие слова. Мой спутник был дюжим широкоплечим молодцом, и даже без этой дубинки он бы легко со мной справился.
«Это возмутительно, мистер Латимер, – сказал я, заикаясь от волнения. – Вы хоть понимаете, что то, что вы делаете, незаконно?» – «Да, я позволил себе некоторую вольность, – сказал он. – Но вы не останетесь внакладе, поверьте. Однако я не советую вам, мистер Мэлас, пытаться поднимать тревогу сегодня ночью или делать что-нибудь такое, что может навредить мне. Не забывайте, что никому не известно, где вы находитесь, и, как здесь, в карете, так и у меня дома, вы полностью в моих руках».
Говорил он тихо, но с какой-то хрипотцой, поэтому слова его звучали довольно угрожающе. Больше я вопросов не задавал, сидел молча и пытался понять, зачем ему понадобилось похищать меня таким странным способом. Что бы ни было у него на уме, мне было понятно, что противиться бесполезно и лучше всего просто подождать, чем это закончится.
Ехали мы почти два часа. Я понятия не имел, где мы находимся. Иногда карета грохотала по мощеной дороге, иногда ровно и тихо ехала по асфальту, но кроме этих вариаций звуков ничто даже отдаленно не указывало мне на то, где мы или куда направляемся. Бумага на окнах была светонепроницаемой, а окошко впереди закрывала синяя шторка. С Пэлл-Мэлл мы выехали в четверть восьмого, и мои часы показывали без десяти девять, когда карета наконец остановилась. Мой спутник опустил одно окно, и я увидел низкую арочную дверь, над которой горел фонарь. Когда меня буквально вытолкнули из кареты, дверь отворилась, и я в мгновение ока оказался в доме. Я лишь успел смутно заметить газон и деревья по обеим сторонам от входа. Но я не могу сказать наверняка, что это было, дом с садом или загородный особняк с хорошо ухоженным участком.
Внутри горела газовая лампа с затемненным плафоном, причем горела она так тускло, что я почти ничего не видел, понял только, что холл довольно велик и стены его увешаны картинами. Еще я, правда, смог рассмотреть человека, который открыл дверь. Это был мужчина средних лет, довольно неприятного вида, невысокого роста, с покатыми плечами. Когда он повернулся в нашу сторону, на очках его отразился свет лампы.
«Это мистер Мэлас, Гарольд?» – спросил он. – «Да». – «Прекрасно, прекрасно! Вам нечего бояться, мистер Мэлас, просто нам без вас никак не обойтись. Если все пройдет гладко, обещаю, вы не пожалеете, но если будете хитрить, да поможет вам Бог!» – Говорил он как-то отрывисто, нервно посмеиваясь между фразами, и напугал меня еще больше, чем тот, первый. – «Что вам от меня нужно?» – спросил я. – «Только чтобы вы задали несколько вопросов одному греческому господину, который гостит у нас, и перевели нам его ответы. Но спрашивать его будете лишь о том, что скажем мы, иначе, – тут он опять хохотнул, – пожалеете, что на свет родились».
После этих слов мужчина открыл дверь и впустил меня в комнату, обставленную красивой мебелью, но такую же темную. Там горела одна-единственная лампа, да и в той свет был наполовину приглушен. Помещение явно было очень большим и богатым. Зайдя внутрь, я почувствовал под ногами мягкий ковер. Кое-как я рассмотрел стулья с бархатной обивкой, высокий белый мраморный камин, рядом с которым возвышалось нечто, напоминающее доспехи японского воина. Прямо под лампой стоял стул, и мужчина постарше жестом направил меня к нему. Молодой оставил нас, но неожиданно вернулся через другую дверь, да не один, а с человеком в каком-то просторном балахоне. Они медленно двинулись к нам. Когда они вошли в круг тусклого света, я смог рассмотреть этого господина, и тут мне стало по-настоящему страшно. Он был жутко бледен и истощен, щеки его ввалились, хотя глаза оставались ясными, как у человека, дух которого сильнее тела. Но больше чем эти признаки физической слабости меня поразило то, что лицо его было крест-накрест заклеено широкими лентами пластыря и еще один кусок пластыря закрывал рот.
«Доску принес, Гарольд? – резко спросил мужчина постарше, когда это странное существо село, нет, скорее упало на стул. – Руки ему развязал? Дай ему карандаш. Вы будете задавать ему вопросы, мистер Мэлас, он будет писать ответы. Во-первых, спросите, готов ли он подписать бумаги».
Глаза человека вспыхнули яростным огнем.
«Никогда!» – написал он на грифельной доске по-гречески.
«Ни на каких условиях?» – спросил я по приказу нашего мучителя.
«Только если в моем присутствии ее обвенчает греческий священник, которого я знаю».
Раздался очередной жуткий смешок.
«Вам известно, что вас ждет в этом случае?»
«Мне на себя наплевать».
Так и продолжалась наша странная беседа. Я задавал вопросы вслух, он писал ответы на доске. Снова и снова от меня требовали, чтобы я спросил, отступится ли он и подпишет ли документы. Но человек этот твердо стоял на своем. Вскоре мне в голову пришла прекрасная идея: к каждому вопросу я стал прибавлять по короткому предложению от себя. Сначала это были безобидные фразы, чтобы проверить, понимает ли кто-нибудь из тех, кто стоял рядом, хоть слово по-гречески. Потом, убедившись, что они ничего не заметили, я повел более опасную игру. Разговор наш принял примерно такую форму:
«Ваше упорство до добра не доведет. Кто вы?» – «Мне все равно. В Лондоне я чужой». – «Ваша судьба в ваших руках. Давно вы здесь?» – «Пусть так. Три недели». – «Эта собственность никогда не будет вашей. Что с вами?» – «Я не собираюсь становиться преступником. Мне не дают есть». – «Если подпишете, вас тут же отпустят. Что это за дом?» – «Я не буду подписывать. Не знаю». – «Ей-то от этого лучше не станет. Как вас зовут?» – «Пусть она сама мне это скажет. Кратидес». – «Ее вы увидите, только если подпишете. Откуда вы?» – «Значит, я больше ее не увижу. Из Афин».
– Еще бы пять минут, мистер Холмс, и я бы узнал все прямо у них под носом, а они бы ни о чем не догадались. Следующий вопрос, который я хотел задать, мог бы прояснить все, но в этот миг распахнулась дверь и в комнату вошла женщина. Хорошо рассмотреть ее я не смог, заметил лишь, что она высокая и стройная и волосы у нее черные. Одета она была в какое-то просторное белое платье.
«Гарольд, мне скучно, – заговорила она по-английски, но с заметным акцентом. – Я сижу наверху одна с… О Боже, это же Поль!»
Последнее предложение было произнесено на греческом, и в ту же секунду мужчина резким движением сорвал со рта пластырь и с криком: «Софи! Софи!» – бросился в объятия женщины. Однако обнимались они лишь какое-то мгновение, потому что Гарольд схватил женщину и вытолкнул ее из комнаты, в то время как мужчина постарше без труда поборол своего изможденного пленника и поволок его к другой двери. На короткое время я остался в комнате один, поэтому вскочил на ноги, чтобы осмотреться и попытаться хоть как-то понять, где нахожусь. К счастью, я не успел ничего сделать, потому что почти сразу заметил, что старший из мужчин стоит в дверном проеме и буравит меня глазами.
«Вот и все, мистер Мэлас, – сказал он. – Как видите, мы доверились вам в весьма щекотливом деле. Да мы бы и не стали беспокоить вас, если бы нашему другу, который начал эти переговоры и сам владеет греческим языком, не пришлось срочно вернуться на восток. Нам было крайне необходимо найти ему замену, и, к счастью, мы узнали, что есть такой специалист, как вы».
Я поклонился.
«Вот вам пять соверенов. – Он подошел ко мне. – Думаю, этого вполне достаточно. Но помните, – добавил он и со смешком похлопал меня по груди, – если вы об этом расскажете хоть одной живой душе… Поверьте, лучше вам этого не делать!»
Я не могу вам передать, какое отвращение и страх внушал мне этот жалкий с виду человек. Мне удалось рассмотреть его получше, потому что теперь свет лампы падал прямо на него. Представьте заостренное лицо землистого цвета, неухоженную жидкую бородку, и, к тому же, когда он приблизил ко мне свою физиономию, я увидел, что губы и веки у него постоянно дергаются, как у больного пляской святого Витта. Мне тогда подумалось, что и этот его постоянный смешок тоже, скорее всего, следствие какого-то нервного расстройства. Но самыми страшными в этом лице были глаза – стального цвета, бесконечно жестокие, горящие холодным беспощадным огнем.
«Если вы что-нибудь кому-нибудь расскажете, мы об этом узнаем, – сказал мужчина. – У нас есть свои источники информации. Теперь можете идти. Вас ждет экипаж, мой друг проводит вас».
Меня поспешно провели по коридору к двери, я снова краем глаза увидел деревья и сад. Мистер Латимер не отставал от меня ни на шаг. Он сел напротив, не произнося ни слова. Ехали мы очень долго. Окна в карете были подняты, мы оба молчали. Наконец около полуночи экипаж остановился.
«Выходите здесь, мистер Мэлас, – заговорил мой попутчик. – Извините, что приходится высаживать вас так далеко от вашего дома, но иначе нельзя. Если попытаетесь проследить за каретой, только сделаете хуже самому себе».
Читать бесплатно другие книги:
