Темные (сборник) Гелприн Майкл
© Авторы, текст, 2015
© Владимир Гусаков, обложка, 2015
© ООО «Издательство АСТ», 2016
Темный жанр
Прежде чем ты, Читатель, шагнешь под мрачные своды полуразрушенного готического собора, прежде чем под твоей стопой хрустнет первый череп из груды сваленных здесь останков, – позволь сказать тебе несколько слов в качестве напутствия. Присядь на минутку, да хоть бы и тут, у этого древнего алтаря, покрытого странными бурыми пятнами. Кажется, к стенке престола прилип кусок чьего-то скальпа… но неважно, неважно! Поговорим о темноте и таящихся в ней ужасах. О том, что тебе предстоит отыскать здесь, средь затянутых паутиной костей.
Я не знаю, кто первым назвал это «темный жанр». Но я могу сказать тебе, что около десяти лет тому назад несколько начинающих авторов решили организовать литературное сообщество, которое, после недолгих обсуждений, они нарекли «Тьма»[1]. Среди этих рыцарей обагренного кровью стола был и ваш покорный слуга, ныне выступающий как составитель антологий (преимущественно в жанре ужасов и мистики) и немного писатель. Были среди них и автор повести «Бабай» Борис Левандовский, переводчик и писатель Владислав Женевский, сценарист Александр Вангард, писатели Андрей Сенников, Фотина Морозова, Александр Подольский и другие. И уже тогда, десять лет назад, мы все – каждый и каждая – понимали, что объединяет нас именно любовь к темному жанру.
Сначала это понимание было интуитивным, на каком-то подсознательном уровне. Знаешь, как бывает, когда ты находишься один в комнате и нутром чувствуешь, что туда зашел кто-то еще, а только потом, обернувшись, видишь гостя. Вот так и мы, прежде чем созрело само понимание, уже знали «про себя», внутренне, что такое «темный жанр». Дать же некое подобие определения этому жанру удалось уже позднее.
Сколько людей, столько и мнений. Каждый видит окружающий мир и себя в нем по-своему – я убеждаюсь в этом всякий раз, когда читаю отзывы на очередную нашу книгу. Одно и то же произведение один читатель называет «шедевром», а другой намекает, что в сборник оно попало благодаря «мохнатой лапе». И даже среди писателей (а может, вовсе и не «даже», а «тем более» среди них!) сложно найти двух людей с общими взглядами на литературу. Спорить о жанрах можно вообще бесконечно, и все равно для одних «Чужой» останется фантастикой, а для других (и если тебе это интересно знать, то я в их лагере) это фильм ужасов, для одних хоррор – подвид НФ (глупость какая, но многие так считают), а для других – часть большого жанра фэнтези.
Говоря о последних – подобное мнение (что horror – это fantasy) довольно широко распространено на Западе, у наших заграничных коллег. И творчество столь разных, но одинаково одаренных людей, как Говард Филлипс Лавкрафт, Лорд Дансейни, Нил Гейман или, допустим, Гильермо Дель Торо помогает в это поверить. Однако же надо понимать, что под fantasy («фентази», как называет это одна моя коллега-писательница, что, по правде сказать, всякий раз вызывает у меня улыбку) западные авторы понимают нечто большее, нежели только классические его разновидности, истории меча и магии или эпические саги в духе профессора Толкина. Скорее, они ведут речь о некоем едином подходе к творчеству как к полету фантазии, не ограниченному научными познаниями автора.
Чем же в таком случае является темный жанр? Как мы его понимаем, это литература (а также кино и прочие виды искусства), где находит отражение то, что можно назвать темной стороной бытия.
Это хоррор, ужасы. Потому что они пугают, а страх – суть темная эмоция. Это dark, темное фэнтези, потому что в центре его всякий раз оказываются всевозможные темные личности, нередко злодеи и монстры. Это готика – просто потому, что готика. Городское фэнтези, мистика и, нередко, так называемый магреализм – потому как в произведениях этих жанров сталкиваются и сближаются два мира: реальный и сверхъестественный, темный. Это триллеры о маньяках и фантастика о космических тайнах, потому что нет ничего темнее человеческого сердца, а встреча с неизведанным – это всегда нырок во тьму. Это модный в последнее время weird, «странная литература», корнями уходящий к американскому журналу Weird Tales, в котором в прошлом веке публиковали свои рассказы Лавкрафт, Говард, Лейбер и многие другие классики, причем фэнтези-истории прекрасно уживались на страницах этого издания с рассказами ужасов.
Так видим темный жанр мы, люди, создавшие Литературное общество «Тьма», вебзин с не менее говорящим названием DARKER[2], книжную серию «Самая страшная книга»[3] и много чего еще разного, но определенно очень, очень темного.
Понимаю, что ты, возможно, видишь этот жанр несколько иначе. У тьмы оттенков куда больше, чем у безликого серого, опошленного перезревшими графоманами. Надеюсь, ты найдешь в этой книге свое и не отвергнешь чужое. Для твоего удобства и безопасности мы будем ступать по залам этого заброшенного храма тьмы осторожно. Поначалу с оглядкой в прошлое – первую часть антологии я назвал «Темная традиция», потому что собранные тут рассказы в большей или меньшей степени можно отнести к той или иной широко известной разновидности фэнтези: героического («Кровь твоего сердца» вашего покорного слуги), темного («Завтрак для Джека» В. Кузнецова, «Эффект дефекта» А. Провоторова), городского («Памятка юного бродяжки» О. Кожина). В этих историях авторы подчас творят миры. Дальше, когда ты пройдешь испытание их мирами, мы с тобой заглянем туда, где царит тьма безраздельная и где тебя будет ждать нечто «темнее темного» – необычные тексты, устремленные в прошлое («Упырь» М. Кабира, «Дюнан» А. Жаркова и Д. Костюкевича), в дальние страны («И пришел дракон» А. Подольского, «Человек из храма Белой Цапли» Д. Гужвенко) или далекие для большинства обычаи и верования («Легкий пар» М. Шурыгиной), вещи подчас экспериментальные, необычные, выходящие за рамки («Мед» В. Женевского, «Куш» Р. Газизова).
Этой книгой издательство АСТ и обожаемая мной редакция «Астрель» начинают новую серию мрачного, темного фэнтези. Подвиг их на это, насколько мне известно, нежданный успех русского хоррор-проекта «Самая страшная книга». Потому и открывать эту серию выпало мне и моим собратьям и сосестрам во тьме. И кто знает, Читатель, быть может, в будущем ты еще не раз встретишься в иных томах этой новой серии с кем-то из авторов этой книги. Ведь темное манит и нас тоже…
И пусть впереди тебя ждут мрак и ужас – мы все равно желаем тебе доброго пути.
Парфенов М. С., составитель
P.S. Когда над этой книгой уже работали корректоры издательства, пришла печальная весть: скончался от рака один из самых талантливых авторов молодой «темной волны» русской литературы. Владислав Женевский, автор рассказа «Мёд» и других прекрасных историй, писатель, поэт, переводчик, редактор, рецензент, библиограф. Ему было всего 30 лет. Он беззаветно, всем сердцем любил темный жанр. Идя коридорами этого мрачного собора, Читатель, вспомни добрым словом Владислава Александровича, ведь люди живы, пока жива память о них, – а Влад Женевский, прекрасный Человек и замечательный Друг, достоин жизни вечной.
I
Темная традиция
М. С. Парфенов
Кровь твоего сердца
– Еще одна крепость взята, – фыркнул гвардеец, утирая седые усы, долгие концы которых спускались по обе стороны массивного подбородка. – Штурм был стремителен и неотвратим, но без потерь не обошлось.
Понурив голову, гигант с грустью похлопал мозолистой ладонью притороченный к поясу кошель – тот изрядно истощал за вечер – и отпихнул пустой ковш на край заплеванного дощатого стола в компанию к двум другим давно уже опорожненным кувшинам. Раздраженный, он вдобавок лениво пнул тяжелым сапогом ножку стола, и глиняная посуда отозвалась испуганным перезвоном.
«Вот это и есть настоящая магия, – проплыла в затуманенном сознании ленивая, как обожравшийся морских змей кракен, мысль. – Золото мгновенно превращается в выпивку, стоит вспомнить лишь одно короткое заклинаньице: „Хозяин, наливай!“»
– Эй, Бурт! – Трактирщик словно по щелчку пальцев возник рядом. Может, старый хрыч и правда имел сношения с нечистой силой?.. – Тебе, по-моему, уже хватит! Земля не выдержит столь большую и тяжелую бочку вина, как ты. А если еще добавишь, то уж точно провалишься прямиком Шу-губу в пасть!
Коренастый владелец трактира стоя был лишь на пару ногтей выше развалившегося на низкой деревянной скамейке солдата. Рассчитана скамья была по меньшей мере под три задницы, но Бурт с трудом на ней умещался.
– Твоя правда, гадский идол! – От подобного грому голоса колыхнулось пламя висящих под потолком светильников. Солдат медленно приподнялся, оторвав лучшую свою часть от жесткого сиденья. Высоченный, Бурт едва-едва не задевал выбритой до блеска макушкой те самые светильники. – Старый, ты за дурака-то меня не держи, – заворчал он, будто серый медведь, пробужденный от спячки неопытным охотником. – Мне пора б уходить еще с час назад, но ты жда-ал… Ждал, пока я не выложу все свои кровные за твою проклятую кислятину!
– Не сердись, приятель. Вино совсем неплохое, – хозяин дружески похлопал гиганта по спине – чуть выше пояса, куда только и мог дотянуться.
Шугуб! Когда кольчуга успела стать такой тяжелой? Бормоча ругательства, Бурт подобрал со стола меч и направился к выходу, медленно переставляя непослушные ноги. Возле дверей он вдруг остановился и, положив громадную руку на плечо провожающего, наклонился, приблизил изорванное шрамами лицо к пухлой роже трактирщика:
– Слушай, толстяк! Я наемник, как и сотни других, ты знаешь. Мы – солдаты разной веры, из разных стран. Среди нас есть даже иджийцы, крашеные собаки, разрисованные не хуже здешних танцовщиц… Но мы храбры. Мы верны своему господину, вашему царю Карсе. Ты не найдешь среди нас людей слабых ни духом, ни сердцем. Мы готовы пойти за своим властелином на смерть. И мы делаем это, едва ли не каждый день гуляя по краю Тартара. Оберегаем таких, как ты, от… э, как их? А!.. от внешних врагов! Приунгм… Шугуб! При-ум-но-жа-ем мощь и богатство страны в завоет… зава… вательных походах… Помни об этом, старый! И вы все – запомните! – Мутными глазами Бурт обвел заведение и его немногочисленных, притихших по углам посетителей. – Среди моих братьев, воинов гвардии Карсы, нет трусов! Мы не дезертиры, слышите?!. Да, кто-то уходит безвозвратно. Исчезает в этом дрянном городе… но я знал их! То были достойные бойцы и верные друзья. И я сам вырву поганый язык тому сплетнику, кто болтает тут и там про дезертиров из гвардии!
…Есть много причин, из-за которых солдат может исчезнуть, – продолжал Бурт сбивчивую речь. Трактирщик и остальные застыли, переводя взгляды с гвардейца на его меч, устрашающего вида орудие палача с двуручной рукоятью, что в великанской ладони скорее смахивал на зубочистку. – Больше, чем кудрей в волосах богини Майяны Светлой! Его могут предательски убить, отравить пойлом вроде здешнего, подлая шлюха способна ослепить воина из ревности, пока он спит. Или ради звонкой монеты! Пропадают ведь не только наемники, но и их премии, полученные за верную – слышите?! вер-ну-ю! – службу. Вы все должны уважать нас… за наше мужество… За наш риск…
Бурт замолк, не в силах подобрать нужных слов, чтобы закончить, тем паче что уже и не помнил, с чего начал и зачем вообще взялся ораторствовать. Выдавать столь пламенные речи не входило в его привычки.
– И за вашу сталь! – добавил кто-то. – И за язык без костей!
В кабаке опасливо засмеялись, видя, что гвардеец одной ногой уже стоит за порогом.
– Ступай, долговязый, ступай… В другой раз налью тебе кружку бесплатно, в честь твоих подвигов, – с улыбкой проводил Бурта трактирщик.
– Попробуй только не налей, бесеныш, и я разнесу этот поганый гадючник в пух и прах, – буркнул гигант, с трудом удержавшись на ногах, когда дверь за ним захлопнулась.
Он не сказал в кабаке того, о чем в отрядах наемников говорили в последнее время многие: что где-то в трущобах славной столицы прекрасного Корваштана завелась Змея. Ночная кобра, невзлюбившая почему-то солдат-чужеземцев. Все эти исчезновения не могли быть случайными.
Подняв глаза к вывеске, Бурт увидел, что трактир назывался «Тигриный коготь». А ведь начинал он этот вечер в «Ястребе Корваштана». Затем были еще «Огненная дрянь», «Семь пьяных обезьян», «Рыцарь-выпивоха» и, один Шугуб знает, сколько еще кабаков и притонов. Жалованье за месяц расплескалось в злачных местах быстрее, чем вино из разбитого кувшина растекается по столу. Покачиваясь, точно рыбацкая лодка на волнах в непогоду, гвардеец медленно побрел от горящих неверным огнем окон и малоприметной в ночном сумраке вывески по Дубовой Аллее в сторону площади Царя Корваша. Там он уже около года снимал комнату, где его ждала знойная мулатка Залеб, очень даже ласково относящаяся к чужакам вроде Бурта.
Свет обновленной луны брызгами серебра струился сквозь нависшие над дорогой кроны, освещая пьяному наемнику путь.
Вслед за ним из кабака тихо скользнули две тени в темных плащах с капюшонами, скрывающими лица. Быстро и молча проследовали они за гвардейцем. В сумраке аллеи, уже на довольно приличном расстоянии от всякого живого, бодрствующего в эту ночь угла, неизвестные догнали Бурта. В руках одного из них, богатырского телосложения которого легкий плащ не мог скрыть, появилась дубина с обмотанным тряпкой ударным концом – чтобы оглушать, а не убивать. Другой – хрупкого вида низкорослый мозгляк – обошел гиганта стороной и, улучив момент, возник перед ним будто из ниоткуда.
– Эй, длинный, гляди-ка сюда!
– Что-о? Да я тебя узнаю, парень, ты был в ка… – Отвлекшись на наглеца, Бурт пропустил удар сзади. Услышал свист рассекаемого дубиной воздуха, начал было разворачиваться, а затем в голове у него вспыхнула ослепительно-яркая, обжигающая звезда. Миг – и настала тьма.
– Хорошо сработано, – похвалил маленький человек обладателя дубинки, подхватив повалившегося Бурта под мышки. При этом сам низкорослый едва не рухнул под тяжестью огромного тела.
– А то!..
Из ближайшего проулка тихо выкатила крытая повозка о двух лошадях, управляемая кучером в таком же плаще с капюшоном, что и у подельников. Переругиваясь вполголоса касательно веса Буртова тела, злоумышленники погрузили его в повозку, сами уселись рядом, а спустя минуту вся таинственная компания скрылась из виду, еще одной тенью растаяв средь петляющих улочек Корваштана.
…Очнулся Бурт без кольчуги и меча, в одних подштанниках, с крепко связанными за спиной руками. Череп воина раскалывался от адской боли, и причиной тому, как он сообразил, было не одно лишь похмелье.
Гвардеец несколько раз подряд чихнул и только тогда понял, что из-за стальных прутьев клетки, в которой он оказался, прямо ему в лицо сыпется какой-то едкий порошок. Не иначе как специально, чтобы привести в чувство. Бурт недовольно зарычал и заворочался в тесной западне, как горный тролль в узкой пещере.
Потолок у клетки был слишком низким, чтобы встать в полный рост, а пространство меж стенами узко – лежа не растянуться. Пришлось сесть, скрючившись в неудобной позе.
Но вот пытка порошком прекратилась, и Бурт смог разглядеть своего мучителя.
Тот оказался высок, но не как пленник. Клетка находилась в какой-то подземной темнице, где было достаточно сухо, – развешенные на стенах факелы давали и свет, и тепло. В мареве подрагивающего огня кожа стоящего над клетью человека казалась черной как ночь. Темное лицо и необычные кроваво-багряные одежды из красивой, дорогой ткани выдавали жителя еще более далеких от Корваштана земель, нежели родина самого Бурта. Утонченные черты лица, сама державная поза, в которой застыл незнакомец, а главным образом – большое количество богатых украшений, сверкающие ордена и многочисленные ожерелья указывали на знатное положение. Вьющиеся черные волосы свободно спадали на не слишком широкие плечи.
– Чтоб тебе Шугуб под хвост засадил, кто ты? – с трудом выговорил Бурт. На его лысом черепе, должно быть, выросла огромная шишка. Но то, что не прикончили сразу, обнадеживало.
– Меня зовут Ахмаро, если это тебе о чем-либо говорит, воин, – изрек незнакомец бархатным голосом, и Бурту стало ясно, что перед ним женщина. Ониксовые глаза с интересом рассматривали пленника.
– Собачья шлюха… Зачем меня схватили?
– Затем же, зачем и всех остальных. – Ахмаро улыбнулась. У нее были красивые ровные зубы, сверкающие на темном лице, как бриллиантовые бирюльки на черной ткани – как-то Бурт подарил такой камушек своей Залеб, после одного из особо удачных походов.
Солдат напряг за спиной мышцы рук, пробуя путы на крепость. В тепле веревки, кажется, немного размякли, но не настолько, чтобы можно было освободиться сию же секунду.
– Ты не корваштанка, – сказал он, надеясь, что потянуть время у него получится лучше, чем растянуть веревки на запястьях. – Отчего же ты так не любишь легионеров? Не припомню, чтоб гвардия Карсы воевала с людьми твоего племени. А уж я бы запомнил… Я помню каждую свою женщину и походных шлюх тоже.
– Неправильно рассуждаешь. Наоборот, я очень люблю и уважаю представителей вашей почетной профессии, – усмешка темноликой ведьмы стала шире. – Вы, наемники, отличаетесь большим здоровьем. Сильные, крепкие особи с неиспорченной, чистой кровью. Как ты сам говорил, воин, у вас храбрые души и сердца.
Меня зовут Ахмаро, – повторила она после паузы. – И я – посол Императрицы Тамантской здесь, в Корваштане. Ученый, странница и, отчасти, маг. Ты, как простой солдат, можешь не знать, что я прибыла в столицу недавно – лишь пару месяцев назад. Но память подскажет тебе, что с той поры и начали пропадать гвардейцы Карсы. И ты будешь прав, связав два этих события между собой. Хотя не думаю, что кто-либо еще в этом славном городе догадывается о моей причастности к происходящему.
– Но почему?!. Шугубу в пасть, почему меня не убили сразу? Для чего я и мои братья тебе понадобились, бесова подстилка?!
– Не оскорбляй моего бога, воин… Пта велик! Он дарует нам жизнь вечную во смерти… Но нам этого мало. Мои люди, выследившие тебя, рассказали про твою болтливость, но, поверь, сквернословить сейчас бесполезно. И не волнуйся – ты мне и правда нужен живым, но совсем ненадолго. Потом ты умрешь, как и все остальные.
Ахмаро трижды хлопнула в ладоши. Заскрипела натужно обитая железом дверь, по каменным ступеням в темницу спустились двое слуг. Бурт без труда узнал их: это они напали на него в аллее, их же приметил он еще в кабаке – за пару столиков от него эта парочка вроде бы пила эль, а на самом деле, получается, выслеживала добычу.
«Мерзкие соглядатаи. Доберусь я до вас!» – подумал солдат с ненавистью.
Еще он задумался, куда же ведет дверь из темницы. Живет ли посланница богомерзкого Пта во дворце Карсы? Это вряд ли – не настолько же ведьма нагла, чтоб скрывать плененных гвардейцев в царских хоромах! Значит, у тамантийки свой дом. Большой ли? И сколько здесь верных колдунье людей?
Слуги в плащах принесли с собой оружие. Тот, что пониже, тащил большой нож с кривым, как у иджийской сабли, лезвием. Здоровяк нес Меч. Вид любимого клинка в чужих руках разозлил Бурта, придавая сил, но воин старался ничем не выдать вскипающий внутри кровавой пеной боевой гнев. Ярость берсеркера.
– Знатный клинок, – заметила Ахмаро, не без удовольствия принимая из рук слуги оружие Бурта. – По всему видно, над лезвием поработала рука Мастера! А руки другого мастера, в свою очередь, давали работу клинку. Он займет достойное место в моей коллекции. Освободить! – приказала колдунья. – Негоже солдату умирать, как зверю, сидя в клетке. Да и мне неудобно так… Пусть примет смерть стоя, дабы сладкая кровь быстрее бежала по жилам!
– Я знаю, что ты надумала, шугубова сука! – прорычал Бурт в ярости.
– Думаешь?.. Вряд ли, – Ахмаро с нарочитой осторожностью и благоговением отложила меч в сторону и взяла нож.
Пока «серые» щелкали запорами клетки, ведьма отошла к особому месту в темнице. Там был устроен своеобразный алтарь или некое подобие алтаря. Горели свечи из черного воска, в прямоугольной каменной плите было сделано лунообразное углубление. Рядом стояла блестевшая жемчугами чаша.
Волшебница продолжала говорить, хотя в спокойном прежде голосе теперь слышались нервные нотки – темноликая томилась ожиданием:
– Никому прежде не рассказывала эту историю… Но почему нет? Уж тебе-то я могу доверять. Время не терпит, да и мое терпение иссякает, потому буду краткой. Доводилось ли тебе, гвардеец, слыхать о Проклятом Городе, Лильдаде?..
Раньше, когда я увлекалась учеными изысканиями больше, чем политическими интригами, я побывала там. Мне даже удалось поймать одного из жителей тех мест, змееподобную тварь с горящими в ночной мгле глазами и волчьими клыками. Из тех, что сосут кровь животных и людей… Держите его крепче! – напомнила колдунья слугам, выволакивающим Бурта из клетки. С ножом в руках Ахмаро встала перед алтарем, расправила плечи – и накидка вместе с плащом алой волной стекли к длинным стройным ногам. У старого солдата поднялись даже усы: столь совершенного женского тела он за всю жизнь не видел. – Ведите сюда! Хорошо… – Прислужники ведьмы бросили пленника на камни перед алтарем, под ноги хозяйке. – После нескольких опытов мне удалось сделать потрясающее открытие: эти кровососы бессмертны. Да, старые легенды не лгали… Вот отчего ни одна армия не могла изничтожить проклятый народ. И что же дарует им вечную жизнь?..
– Кр-р-ровь, – зарычал Бурт, осознав все в один миг.
И тотчас руки его высвободились. Одним движением он резко вырвал скользкие потные кисти из пут, ободрав кожу и, похоже, здорово вывихнув большой палец на левой ладони. Но даже эта, легкая по сравнению с тем, что ему доводилось испытывать прежде, боль не могла омрачить яростную радость бойца, северного великана, очеловеченного медведя.
– Моей крови тебе не пить, колдунья! – вскочил Бурт. Отшвырнул легко, как соломенную куклу, маленького серого соглядатая. Другого, высокого, от души пнул ногой в живот и, уже окончательно освободившись, развернулся к Ахмаро.
Та стояла без движения не дольше, чем капля падает с худого потолка на пол, а потом кинулась на него с ножом.
Гвардеец увернулся и ударил сам. На сей раз уже Ахмаро оказалась проворнее: могучий кулак встретил кривое лезвие, сталь погрузилась в плоть и, пронзив ладонь насквозь, терзая сухожилия, вышла с тыльной стороны.
Недолго думая, Бурт крепче стиснул в раненом кулаке жертвенный нож и, потянув на себя, вырвал его из руки женщины. Подхватил свободной рукой с пола меч – свой Меч! – и сразу почувствовал вибрацию стали. Клинок жаждал боя не меньше, чем сам солдат.
– Хейййо! – воскликнул великан. Теперь ему ничто не было страшно, праведный гнев просил выхода.
Бурт с размаху рубанул поднимавшегося с пола слугу ведьмы и атаковал Ахмаро, пока другой служка с воплем ужаса бежал к выходу. Меч проткнул Ахмаро плечо. Темное лицо тамантийки стало серым. Она припала на колени. Налитые, подобные наполненным чашам, груди с торчащими сосцами качнулись, из раны на плече текла почти черная в свете факелов кровь.
Бурт был суров.
– Время читать заклятия прошло, ведьма.
– Я всего лишь ученая, грезившая о жизни вечной… – Тамантийка нашла в себе силы улыбнуться, глядя на торжествующего варвара снизу вверх. – Тебе ли, достойный воин, гордиться победой над слабой женщиной?..
– Скольких моих соратников ты убила?! – Бурт выдернул меч из раны Ахмаро и вновь угрожающе занес его над головою окровавленной колдуньи.
– Я не прошу пощады…
Что-то адское блеснуло в черных глазах наемника.
– Слушай меня, ведьма. Если бессмертие и возможно, то я бы не хотел получить его. Ведь рано или поздно погибель все равно найдет каждого, и ты сама в этом убедилась. Молния, сталь ли добротно кованная – неважно. Но… в глазах твоих нет страха, и ты умна – мне не понять и половину из тех слов, что ты говорила, клянусь кудрями красавицы Майаны!
…А тем более, что я ненавижу твоего бога-дьявола Пта… Я не дам ему насладиться вкусом твоей душонки!
…Сам я из Клумстваллы, а там свои боги, свои обычаи. Я возьму твою душу и знания! Возьму нашим способом…
Орудуя одной рукой, Бурт несколько раз с силой рубанул мечом, вырвав смертный крик из глотки колдуньи. От разрубов плоть Ахмаро распустилась, как цветок огромной красной лилии, упругие полные груди разошлись в стороны, точно створки врат, ведущие во дворец Крови.
И Бурт склонился над телом мертвой ведьмы, чтобы вкусить еще теплого, трепещущего сердца.
Владимир Кузнецов
Завтрак для Джека
До чего же ужасная стоит погода! Весь день моросил холодный дождь, а к вечеру, как будто дневной непогоды было недостаточно, поднялся туман. Густой и грязно-серый, он заволакивает дома и гасит фонари. Бредущие со смены фабричные работники, понурые и молчаливые, в этом мареве кажутся настоящими привидениями.
Нейдж Тинсоу чувствует себя чужой в этом мрачном месте. Еще полгода назад ей бы и в голову не пришло, что она может так вот запросто оказаться на улице после восьми вечера одна, да не просто на улице, а в Западном Краю, самой бедной части Олднона. Она старается держаться в тени, идти вдоль стен, так чтобы не привлекать к себе мужского внимания. Люди тут кажутся ей грубыми и жестокими. В большинстве случаев так оно и есть. Тинсоу знает об этих местах только из рассказов прислуги, пересудов и сплетен, обрывки которых можно случайно услышать, когда заходишь на кухню или в кладовую. Нейдж находила их отвратительными, но реальность выглядит отвратительнее многократно. И все же выбора нет.
«Пойдешь по Мэдчестер-стрит. За Адмиралтейским мостом увидишь паб, за ним – поворот в переулок. Это Крысиный тупик. Сворачивай туда и иди, пока не дойдешь до конца. Там будет большой дом из красного кирпича, на котором написано: „Старая пивоварня“. Заходи и спускайся вниз, до самого дна. Рискованное это дело – не всякий возвращался оттуда живым. Не забудь сказать, как я учила».
Страшные эти слова снова и снова звучат в голове Нейдж. Вот она видит паб с дверями, выходящими на угол, и тусклым фонарем над ними. У крыльца ничком лежит бродяга. Одежда на нем – ворох обмоток, рванины и заплат, и уже нельзя наверняка сказать, чем все это было тогда, когда и вправду звалось «одеждой». Бродяга не шевелится: может быть, мертвецки пьян, а может, мертв. Нейдж отводит глаза и спешит пройти мимо.
Света в Крысином тупике еще меньше, чем на Мэдчестер-стрит. Редкие окна здесь плотно закрыты ставнями, а свет из щелей блеклый и дрожащий. Вскоре Тинсоу видит нужный ей дом – это мрачная громада с темными провалами вместо окон и проплешинами обвалившейся штукатурки. Выцветшая от времени вывеска полукругом висит над облупившимися воротами.
Коснувшись их рукой, Нейдж чувствует, как внутри нее все замирает. Ворота поддаются с противным скрипом, открывая дорогу в мрачную, наполненную тяжелым смрадом темноту.
Таинственные обитатели этого места, голодные и обездоленные, расступаются, настороженно изучая незваную гостью. Скоро они поймут, что Нейдж Тинсоу – всего лишь беззащитная женщина, и тогда бросятся на нее, чтобы разорвать на части. Ей хочется убежать, а еще лучше – проснуться. Пусть это все окажется глупым сном, кошмаром, который мучит ее, но обязательно закончится с пробуждением.
Нет.
Нейдж решительно ступает в темноту «Старой пивоварни». Кошмар ждет ее впереди, но еще больший кошмар остается за спиной, и преодолеть его можно, лишь спустившись на самое дно этого ада.
Здешние потемки разгоняет лишь слабое свечение лучин и сальных ламп. Эти огоньки, точно болотные виспы, влекут ее на погибель. С трудом отыскивает она лестницу, которая уходит вниз, в катакомбы еще более мрачные, чем строение наверху. Нейдж чувствует, как десятки голодных глаз ощупывают ее. Для здешних обитателей ее чистая одежда, ботинки, даже волосы и зубы – немалая ценность. Наконец ожидание становится для кого-то из них невыносимым – из темноты перед Тинсоу вырастает мрачная фигура, сутулая, со вздутым животом и лихорадочным блеском глаз – единственным, что можно различить на темном от грязи и волос лице. Он не намерен говорить – в его руках тяжелая дубина, уже поднятая для удара, точного и смертельного. Страх сковывает Нейдж, словно заключая в ледяную глыбу.
– Я пришла к Джеку! – едва успевает выкрикнуть она.
Фигура разом замирает, словно дагерротип, затем пятится, через мгновение растворяясь во мраке. Нейдж продолжает свой путь, и теперь никто не пытается ее остановить, словно сказанное вдруг разнеслось по всему дому и достигло ушей каждого из его обитателей.
«Джек… Джек… Джек…»
Наконец путь женщины окончен. Она стоит у окованных бронзой дверей. С той стороны пахнет гнилью и шерстью, словно из клетки в зоосаде. Сбоку от дверей в стену вделан газовый фонарь. Двое оборванцев сидят под ним прямо на земле, играя в кости. Это первые обитатели «Пивоварни», которых Тинсоу может разглядеть. Их глаза, привыкшие к постоянному сумраку подземелий, отвратительно выпучены, зрачки занимают почти всю радужку и кажутся не черными, а водянисто-серыми, как мучная болтушка, смесь муки и воды, основная пища бедноты Западного Края.
«Вот почему их называют филинами», – проносится в голове.
– Я пришла к Джеку, – шепчет Нейдж заветный пароль.
Один из игроков недовольно морщится.
– Это мы и без тебя знаем, – говорит он. – Заходи, не копошись!
– Будь Всевышний милосерден к ее заблудшей душе, – под нос себе бормочет второй. – Поспела как раз к ужину.
– Цыц! – обрывает его первый и зло косится на Нейдж. – Ну давай, чего встала?
Женщина открывает тяжелую дверь, переступает порог. Сердце ее вот-вот разорвется от страха.
– Стой.
Впереди вдруг вспыхивают золотым два глаза – больших, словно блюдца. Нейдж замирает.
– Кто ты такая? – Голос звучит низко и утробно. Это не голос человека – звериный рык, который с трудом облекли в слова.
– Нейдж Тинсоу, сэр. Я пришла к вам за помощью.
– За помощью? – В рычании женщина, кажется, слышит нотки интереса. – А с чего ты взяла, что я помогаю людям? У меня с ними другие дела. Тебе ведь сказали, кто я, Нейдж Тинсоу?
– Да, – стараясь сдержать в голосе дрожь, отвечает девушка. – Вы – Рипперджек, мантикор.
Из темноты раздается удовлетворенный рык.
– Какой помощи ты ищешь от меня?
Нейдж глубоко вздыхает.
– Мой муж, Джастер… Он много проиграл в карты и, чтобы отыграться, поставил на кон… он поставил…
– Что именно? – требовательно спрашивают золотые глаза.
Нейдж кажется, что они приблизились – настолько, что она даже ощутила на лице горячее дыхание чудовища.
– Нашу дочь, – едва сдерживая рыдания, почти выкрикивает она. – Совсем кроху!
– И что ты хочешь от меня?
– Барбот, человек, которому проиграл мой муж, назвал цену, за которую готов уступить Милдред. Таких денег у нас нет, даже если мы продадим все, что имеем. Люди говорят, что казна Рипперджека не меньше королевской…
– А что еще люди говорят? – обрывает ее причитания властный рык.
Нейдж понимает, к чему идет разговор.
– Люди говорят, что вы не даете деньги за деньги.
Снова обжигающее, влажное дыхание касается кожи Тинсоу.
– Люди так много болтают обо мне? Может, мне разорвать десяток-другой, чтобы меньше трепались? Пожалуй.
В пещере воцаряется тишина. Нейдж слышит только, как бешено стучит ее сердце.
– Я знаю тебя, Нейдж Тинсоу. Ты и твой муж – известные повара. Лорды Олднона ссорятся из-за вас, каждый норовит перетащить на свою кухню. Дурная слава.
– Как скажете, сэр.
Чудовище смеется. В этом раскатистом реве Тинсоу распознает смех не сразу – первые несколько секунд ей кажется, что мантикор сейчас бросится на нее.
– Скажу так, Нейдж Тинсоу. Я не помогаю людям. Но иногда я даю им то, чего они хотят. И назначаю за это цену. От цены моей нельзя отказаться – придя сюда, ты уже приняла условия этой сделки. Так слушай: я оплачу твой долг и верну тебе дочь, если ты приготовишь мне завтрак. Этот завтрак должен заменить мой обычный, и я должен остаться доволен им. Иначе я позавтракаю в обычной своей манере. Ты знаешь чем?
– Нет, сэр.
– Моя утренняя трапеза – это младенец. В «Старой пивоварне» в них нет недостатка. Бродяги плодятся как блохи и, как блохи, не думают о будущем собственных чад. Многие несут их мне. Я не отвергаю такие подношения. Через три дня принеси мне замену этому блюду. Если не принесешь или блюдо мне не понравится – его заменит твоя собственная дочь. Не спрашивай, как и когда, просто знай, что это случится. А теперь иди! Сейчас время ужина, и твой запах раздражает меня.
Охваченная ужасом, Тинсоу выбегает прочь. Она не помнит пути наверх, не помнит, как остаются позади «Старая пивоварня», Крысиный тупик, Мэдчестер-стрит… Придя в себя, она понимает, что находится дома, в темной и пустой гостиной.
– Что я наделала, – шепчет она. – Зачем я пошла туда?
В комнату, пошатываясь, входит муж. На нем грязные кальсоны, сорочка с пятном на груди и помятый котелок. Его шатает. Он пьян.
– Уходите, мистер Тинсоу, – шепчет Нейдж, – уходите, я не могу видеть вас сейчас!
– Ты все-таки пошла к нему? – с трудом ворочая языком, спрашивает Джастер. – Послушалась эту старую ведьму?
Нейдж вскидывает голову:
– А как я должна была поступить? – с вызовом спрашивает она. – Утопиться в бутылке, как это сделали вы?!
Мужчина молчит. Ему нечего ответить.
Восточный Край пробуждается поздно – с этой стороны Зетмы жизнь не подчинена фабричному гудку. Долгие партии в джентльменских клубах, званые ужины a la russe, тайные свидания – все это продлевает вечера здешних обитателей далеко за полночь. А значит, и утро отступает к десяти, а иногда и к двенадцати часам.
Сейчас время длинных теней и настороженной тишины. Солнце еще не успело подняться, и улицы покоятся в холодной тени особняков, а проснувшаяся раньше хозяев прислуга старается не шуметь, чтобы ненароком их не потревожить.
В этот трепетный час Нейдж Тинсоу встречается с Бабулей Таттерс, полубезумной старухой, которую не слишком любят богатые хозяева, но привечают слуги. Бабуля – опытная травница, и те, кто не может позволить себе доктора, готовы терпеть ее чудачества и несуразный вид. Чтобы не дразнить констеблей, она приходит во время осторожных теней, отираясь у черных входов богатых имений.
– Ты была у него? – спрашивает Бабуля.
Нейдж кивает.
– Теперь я не знаю, верно ли поступила, – говорит она с тихим отчаянием. – Джек выслушал меня и назначил цену. Он потребовал, чтобы я приготовила ему завтрак.
Бабуля хихикает – словно смычком водят по куску стекла:
– И это испугало лучшую повариху Олднона?! Ты должна Всевышнего благодарить, что такой подарок сделал тебе!
– Подарок? Джек сказал, что, если завтрак ему не понравится, он съест мою дочь!
Старуха перестает смеяться, вперив мутный взгляд в Нейдж.
– Что с того? – сварливо говорит она. – Таков его обычай. Джек не помогает людям, ему до людей есть одно только дело – кулинарное. Думаешь, тебе одной такое выпало? Многим он задает что-то ему сготовить. Обычно, правда, на кон ставится тушка самого повара.
Нейдж замирает, глядя на Бабулю Таттерс почти с ненавистью.
– Ты знала? Мерзкая старуха, ты знала и промолчала?
– Рипперджек всегда требует ставки. Видать, считает, что человек так больше стараться будет.
Тинсоу не слышит ее. В голове колоколом бьется мысль: «Если бы она сказала сразу! Почему она не сказала?!»
Силой заставляя себя успокоиться, Нейдж буравит Бабулю горящим взглядом.
– Что еще? Что еще ты мне не сказала?
Старуха кривляется, разевая беззубую пасть и высовывая желтый язык.
– Что-что?.. Ты ведь не благородная, чего ж ты не понимаешь? Принеси Джеку обычный его завтрак, только приготовь как следует, точно королю на стол подаешь. Вот и вся премудрость. Мантикор, он только человечье мясо ест, иного и на зуб не возьмет.
– Ты совсем из ума выжила, старуха? Он на завтрак ест младенцев! Ты предлагаешь мне приготовить младенца?
– Приготовь. Или он твою дочку сырой съест. С костями. Даже похоронить нечего будет, разве что кучу мантикорьего дерьма, – она визгливо-скрипуче смеется, довольная своей шуткой. Нейдж чувствует, как подступает к горлу горький комок.
– На Западном Краю любая рабочая семья продаст тебе новорожденного, даже не спросив, что ты задумала с ним сотворить. Им лишь бы голодных ртов поменьше. Иди туда и купи то, что тебе нужно.
Старуха горбится, снимает со спины сумку, лезет в нее обеими руками, что-то выискивая.
– Младенец чист и безгрешен, душа его пойдет прямо ко Всевышнему, – бубнит она. – Подумай: когда он вырастет, кем станет? Пьяницей, бандитом, прелюбодеем. Будет бить жену и детей, воровать на фабрике, а может, даже и убивать. Такая жизнь противная и владыке Земному, и владыке Небесному.
Нейдж смотрит на Бабулю Таттерс с отвращением. Жуткая старуха все еще бормочет, перебирая в своей суме какие-то мешочки, бутылочки и пучки. Развернувшись, Тинсоу уходит прочь, не сказав ни слова. Ей противно говорить с этой ведьмой, но еще противнее другое. Нейдж Тинсоу понимает, что иного пути у нее не будет: или это будет чужой ребенок, или ее собственный.
У обочины стоит двуколка – извозчик дремлет, знаком вопроса согнувшись на своем месте, кнут почти выскользнул из ослабевшей руки.
– Мистер, – слегка постучав по лакированному борту, произносит Тинсоу. Лошадь вздрагивает, разбуженная чужим голосом. – Мистер, – снова зовет женщина, в этот раз дергая извозчика за обшлаг. Тот вскидывается, всполошенный, но, видя перед собой леди, успокаивается. – Мне нужно на левый берег. К Овощному рынку.
Овощной рынок – единственное место Западного Края, которое Нейдж Тинсоу знает и посещает. Это шумная, заставленная убогими прилавками площадь, полная неряшливых торговок, сутулых грузчиков, облезлых псов и наглых крыс. Рынок начинает работу еще до рассвета и затихает только к одиннадцати, оставляя запоздалых пьяниц вести бессвязные разговоры и горланить похабные песни. Вопреки названию, торгуют тут не только овощами – в лабиринте прилавков можно найти самую разнообразную снедь. Тинсоу всегда скрывали, что покупают здесь продукты. Заносчивым и чванливым лордам нет дела до того, что их поставщики давно проворовались и вконец обнаглели, раз за разом привозя непригодный, порченый товар. Куда важнее соблюсти приличия – джентльмен не будет есть одну и ту же пищу с рабочим, а в плохом блюде всегда виноват повар. Большая глупость больших людей.
Нейдж идет по торговым рядам, рассеянно кивая торговкам, узнающим ее. Сегодня она пришла за иным товаром, таким, какого доселе не покупала и не думала даже, что когда-нибудь станет искать.
В тяжелом воздухе, среди запахов сырого мяса, гниющих овощей, южных фруктов и рабочей похлебки, носятся миазмы слухов и сплетен. Овощной рынок для жителей Западного Края – то же, что свежие «Ежедневные новости» для обитателей Восточного. Здесь можно услышать обо всем: от войн и мировой политики до семейных ссор Мясника Уильяма. Слова, словно назойливые насекомые, жужжат вокруг, норовя забраться в уши. Нейдж давно научилась не замечать их, но сейчас ее слуха касается что-то, тревожной струной отозвавшееся в груди.
– Еще одна несчастная душа! Да примет ее Всевышний! Хоть и блудлива была, как кошка, да все же и самой распоследней потаскухе не пожелаешь такой смерти!
– Если бы Финчи не позволяла прожорливой дырке у себя между ног верховодить собой, ничего бы этого не было. Зачем она среди ночи вышла из дому? Хотела запрыгнуть на очередной кочанчик. А получила Джековых когтей. Поделом!
– Спаси владыка Небесный! Что же он сделал с ней?
– Лучше тебе не знать. Я утром проходила в том месте, где тело нашли. Там на земле пятно крови больше твоего прилавка и на стенах вокруг тоже.
– Покарай Всевышний этого людоеда!
– Молчи! Ты не знаешь разве, что нельзя про Джека плохо говорить? Кто знает, сколько филинов прячется в «Старой пивоварне»? Я слышала, их там целая тысяча!
– Не может такого быть!
– Может! Мне тетка Мэдди говорила, а эта женщина зря болтать не станет. Помнишь, как она вторую войну на Суллоне предсказала? Вот то-то же. И кто знает, вдруг один из этих, из «Пивоварни», сейчас рядом стоит и слушает тебя! Или ты тоже с Джеком пообниматься захотела?
– Спаси Владыка! Да Джек на меня вряд ли позарится. Что во мне? Одни кости – разве в суп, и то жидкий будет.
– Я слышала, что Джеку мясо – вопрос десятый. Другим он кормится. Вот вроде, какой человек его до смерти боится, такой ему, Джеку, самый сладкий будет. Оттого и мучит он их, чтобы страха побольше было. Поняла?
Нейдж долго обдумывает подслушанный разговор. Что-то есть в нем такое, чего она пока понять не может. Женщина все идет между лотков, бездумно заглядывая в них, кивая на призывные выкрики продавцов. На этом пути Тинсоу встречает трех или четырех женщин с младенцами в руках или в свертках, примотанных к груди, но каждый раз не может набраться смелости, чтобы обратиться к ним.
Наконец извилистые проходы выводят женщину к южному тупику, месту, где глухие стены рыбной фабрики образуют сплошное полукольцо. Тут сыро, сумрачно и воняет тухлятиной. Рыночники, видя, что покупатели это место обходят, лет пять назад устроили здесь свалку. С тех пор в густой тени стен, которая стоит здесь с утра до ночи, с каждым днем все выше вырастают огромные груды мусора, похожие на могильные курганы. Здесь и правда нередко находят мертвецов: бродяг, пьяниц или просто ограбленных и убитых. Тинсоу собирается тут же повернуть, уйти, но слух ее вдруг улавливает звук, какого не должно быть на свалке. Сквозь гул рынка за спиной, сквозь машинный рокот из-за стен он прорывается едва слышный. Это плач ребенка.
Она находит его совсем рядом – завернутого в невообразимое тряпье, уже едва способного кричать, искусанного насекомыми. Она разгоняет жирных крыс, с голодным интересом подбирающихся к нему, поднимает, высвобождая хрупкое тельце из стягивающих его лохмотьев. Младенцу едва хватает сил, чтобы шевелиться, но, чувствуя тепло, он жмется к женщине, хватает беззубым ртом выпуклую пуговицу и начинает отчаянно ее сосать. Нейдж медлит, но лишь потому, что в голове составляет маршрут в запутанной системе проходов Овощного рынка. Она уже знает, что ей нужно купить, а через минуту понимает где.
Торговки провожают ее насмешливыми взглядами. Для них поступок Тинсоу – блажь богатой дамочки. Одобрение она замечает лишь однажды – пожилая измученная женщина выказывает его одним коротким взглядом, словно стесняясь.
Малыш усердно тянет из небольшой бутылки теплое молоко. Нейдж держит его на груди так, чтобы кроха слышал стук ее сердца. Она укрывает его собственной шалью, грязного, всего покрытого язвами. Извозчик бросает на сидящую с младенцем женщину косой взгляд.
– Клянусь, – бормочет он себе под нос, – никогда еще не видел, чтобы на Овощной рынок ездили покупать грудничков!
– Зачем ты притащила этого крысеныша? – Джастер держится рукой за голову. Сегодня он еще не пил, но выпитого вчера хватило, чтобы страдать от похмелья. – Думаешь, он заменит тебе Милдред?
Нейдж не смотрит на мужа. Младенец спит в ее кровати, она сидит рядом, листая «Современного повара» Франко Маркателли, известного кулинара, готовящего для королевской семьи. Газовая лампа горит тусклым желтым светом. Мистер Тинсоу с выражением страдания прикрывает глаза.
– Я знаю, – шепчет он, – я знаю, любовь моя, я совершил ужасную вещь. Я…
– Ужасную вещь совершила я, Джастер Тинсоу, – отрывисто произносит Нейдж, – когда вышла за вас замуж. А теперь помолчите и дайте мне исправить хоть какую-то часть содеянного вами.
Джастер вскакивает, опрокинув стул, лицо его перекашивает от гнева. Он открывает рот, намереваясь что-то сказать, но взгляд жены останавливает его. Резко развернувшись, Джастер выходит из комнаты.
Нейдж остается одна. Она занята составлением рецепта. Рождение нового блюда – всегда особый процесс, часто мучительный, блюдо должно появиться в голове, а потом воплотиться в наборе компонентов и процедур. Мясо, овощи, масла, приправы, варка, жарка, тушение… Все эти вещи существуют словно сами по себе, нужно связать их воедино, представить будущий результат… Обычно это захватывающий процесс, своего рода полет на крыльях вдохновения, сродни экстазу поэта или художника.
Но не сейчас.