Самая страшная книга 2016 (сборник) Гелприн Майкл
Так, все ясно.
Скрытая камера. На Ебее таких кучами продают. Миниатюрная скрытая камера, радиоуправляемая. Небось режиссер всего этого сидит где-то у подъезда или в соседнем доме и развлекается.
Так, а кто ее мог поставить? На Новый год тут собирались ребята, может, кто-то из них решил так подшутить? Ох, найдет он этого шутника и засунет тому камеру в…
Ладно, сейчас разберемся.
Денис сдвинулся на край дивана – на экране спина колыхнулась и отодвинулась, задержка была буквально в долю секунды… источник сигнала где-то совсем рядом?
Затем он начал медленно разворачиваться, глядя в экран.
Камера все время смотрела ему в спину.
Как бы Денис ни поворачивался, камера следовала за его движениями и все время смотрела только в спину.
Денис со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы. Все тело онемело, только горело лицо.
Что-то было у него за спиной. Там определенно что-то было. Оно не дышало, не шевелилось, не издавало ни единого звука – во всяком случае, из тех, что свойственны живым существам, – но оно было. Может быть, оно стояло, может быть, сидело или висело, прицепившись к ковру, – но оно было, и этого достаточно.
Тишина стала густой и вязкой. В ушах шумела кровь, казалось, даже слышалось, как бьется артерия рядом с трахеей. Время практически застыло и ползло едва-едва, словно…
И тут сработал скример.
На весь экран выскочила морда Микки-Мауса, и заиграла противная мультяшная музыка.
Денис откинулся на спину. Сердце подскочило куда-то к горлу и снова ухнуло вниз, в глазах потемнело и забегали мурашки, в висках запульсировала боль.
Мигнуло новое личное сообщение.
– Ну как?
Денис с трудом поднял руку и вяло, одним пальцем, отстучал ответ:
– Супер. Просто супер. Ты уделал меня. Это шикарно, я круче ничего не видел. А теперь колись, как ты это сделал?
– Секрет фирмы.
– Ну хорошо, а кто ты? Я тебя знаю?
Ответ не пришел ни сейчас, ни через пятнадцать минут.
Денис потянулся за сотовым. На том конце невнятно буркнул админ форума. Тот не любил, когда его беспокоили по телефону, – но что ж делать, если онлайн его не было?
– Влад, можешь посмотреть ай-пишник? – взмолился Денис.
– День, я ем. Давай потом.
– Влад, это срочно. Посмотри, пожалуйста.
– Ок, с тебя пиво. Кого посмотреть?
– VasiLev’s.
– Хм, не помню такого… А, ну так он новичок. Тебе цифры диктовать или сразу по карте прогнать?
– Карту.
Повисла пауза.
– День… – наконец растерянно сказал Влад. – День… он выходил с твоего ай-пишника.
– Что это значит?
– Что он живет вместе с тобой.
– Влад, это не смешно.
– Ну тогда кто-то подсосался к тебе. Тянет твой Инет. У тебя трафик не зашкаливает?
– Да нет вроде… А это очень сложно?
– Да я бы не сказал. Если хоть немного разбираешься… прогу скачать на взлом пароля… да я сам полгода от соседей питался, когда денег на оплату своего не было. Не наглел, конечно, кинцо не качал пачками – так что, думаю, никто и не заметил. Не бери в голову, в общем.
Денис помялся, думая, говорить ли все, – и решился:
– Влад… а скажи… радиоуправляемые камеры, они какие бывают?
– Ну что за дурацкий вопрос! Разные!
– А они могут быть маленькие? Очень маленькие?
– Да блин, День, ну их сотни вариаций. Китайцы на Алиэкспрессе вообще продают ищейку – следит за заданной точкой. Можно за сотню долларов сторговать. А что?
От сердца отлегло. Ну конечно же. Какой-то поганец-приятель заказал камеру на китайском сайте, закинул где-нибудь на антресоли и теперь развлекается с фейковым ником. Ох, узнаю, кто это, – по щам надаю!
Рыбки плавали на поверхности воды кверху брюхом. Они раздулись, чешуя позеленела и кое-где начала отслаиваться. Водоросли поникли склизкими кишками.
Казалось, будто аквариум был год как заброшен.
Денис надел на руку полиэтиленовый пакет и, зажимая нос футболкой, выловил рыб. Брезгливо стряхнул их в мусорное ведро – все равно то было уже практически полным.
Выносить мусор после заката – плохая примета, да, но вонь в квартире куда весомее любых примет.
Денис подхватил ведро и открыл дверь. На площадке тускло горела лампочка – после того как разбили плафон, жильцы прекратили вкручивать хорошие многоваттные лампочки и довольствовались самыми дешевыми. Жалкий свет тех не привлекал даже мотыльков, и вечерами в подъезде было темно, пусто и глухо.
Денис оставил дверь приоткрытой – пусть хоть такое освещение будет. Конечно, всего лишь на полдороге, до поворота за лифт, но хоть что-то.
Поднялся по лестнице – мусоропровод находился между его этажом и верхним – брезгливо двумя пальцами открыл крышку, придержал ее коленом (какие-то идиоты выломали упор) и ухнул содержимое ведра в ненасытное жерло. Консервные банки и тетрапаки застучали по стенкам мусоропровода, и где-то там же в последний путь отправились и рыбки.
Тихий вздох эхом отозвался на стук.
Денис резко обернулся, запоздало предполагая, что это курит сосед, – и тут же соображая, что никто из его соседей никогда не был замечен с сигаретой.
Чуть ниже, на лестнице, ведущей на его этаж, что-то копошилось.
Ну вот, подумалось Денису, дождались. Любят у нас дверь подъезда держать открытой – «не закрывайте, ждем врача». Вот и все, дождались бомжа.
– Эй, – зашипел он вниз (орать не хотелось, мало ли кто спит уже), – пошел вон отсюда!
Внизу утробно заворчали и заворочались.
– Эй, – Денис демонстративно тряхнул ведром, – я сейчас спущусь и выкину к чертям!
Черная куча внизу вдруг потянулась.
И, выпростав длинные, невозможно длинные конечности – они никак не могли быть руками! – растянулась на четыре, а то и пять ступенек. Потом шумно вздохнула и начала, медленно подтягиваясь, передвигаться вперед.
К площадке, на которой находилась квартира Дениса.
Квартира, дверь которой была открыта нараспашку.
Денис рванул вниз, перескочив через две ступеньки, чуть не упав и не загремев прямо в объятия черной кучи, – рванул к дому, дому, дому! Дом поможет, дом спасет – главное, не пустить туда чужака!
Он влетел в дверь, захлопнул ее, защелкнул все замки, накинул цепочку и встал, боясь даже пошевелиться.
Сердце колотилось, слюна стала вязкой, ноги ватно тряслись.
Что-то стояло с той стороны за дверью.
Не скреблось, не стучало, не пыталось прорваться. Просто стояло. Может быть, смотрело в глазок – а может быть, и нет. Денис не мог заставить себя проверить.
Стояло.
Оно стояло там, отделенное от него всего лишь семью сантиметрами старой, полуиссохшей древесины и четырьмя миллиметрами листового железа. Это не удержит даже грабителя – и тем более не может быть преградой для Того, Кто Стоит За Дверью.
А потом Денис понял – то, что стояло за дверью, ушло.
Не было ни звука, ни вздоха, ни мигания света.
Просто сначала за дверью что-то было – а потом оно ушло.
Денис поставил ведро тут же, в коридоре и, как во сне, перешагнул порог комнаты.
Трясущимися руками включил ноутбук, зашел на форум.
Так и есть, мигает входящее сообщение.
– Привет. А я еще один скример сделал.
– Мужик, ты просто супер, – руки тряслись, пальцы то и дело промахивались по клавишам, приходилось стирать и писать заново. – Я никогда таких не видел. Как ты это делаешь?
– Посмотри новый.
– Не, я не хочу. Я пас. Они реально страшные.
– Посмотри новый.
– Нет.
– Я предлагал тебе сделать это самому.
Окно сообщений свернулось.
Само.
Клавиатура не работала.
– Что за черт?
Теоретически могут быть вирусы, способные отрубить клавиатуру. Но на практике проблемы обычно в самих клавиатурах. Драйвера там слетели или просто сломалась. Ну а так чтобы вирус… Да и кто будет писать такие вирусы? Проще систему угробить.
И антивирусник молчал, ничего – кроме видео – не скачивалось, ничего не устанавливалось. Да и вообще, кто будет писать вирусы на Линукс-то?
Денис сбивчиво – и кажется, даже вслух – уговаривал себя, тупо глядя на то, как сам по себе, не реагируя на его стук по клавиатуре, медленно открывается файлообменник и начинается закачка файла.
Осталось 70 %.
Это просто вирус.
И вообще, это все шутка.
Кто-то с форума развлекается.
Осталось 50 %.
Кому он там мог насолить?
Ну да, сцепился давеча с одним товарищем. Того еще в бан отправили.
Осталось 20 %.
Денис закрыл глаза.
Ну да, конечно.
Скример.
Все как обычно. Все очень просто. Все банально. Найди десять отличий. Проведи курсор по лабиринту. Ответь незнакомцу на форуме.
И вот ты уже ищешь пятое отличие. Курсор бродит в середине лабиринта. А незнакомец посылает тебе видео.
Скример.
Закон скримера – четко выстроенный сюжет. Сюжет, в котором ты активный участник. Без тебя ничего не будет. Без тебя не запустится механизм. Не выскочит рожа, не раздастся дикий вой. Ты сам открываешь файл и сам нажимаешь на кнопку «Play». Ты сам смотришь, и ты сам пугаешься до смерти.
Когда он открыл этот «файл»? В какой момент побежал по проклятому лабиринту? Когда открыл присланную ссылку? Когда ответил этому проклятому незнакомцу? Запостил ролик? Или вообще когда начал увлекаться всем этим? Когда был запущен маховик? Когда упала роковая костяшка домино?
Скачивание закончилось.
Файл запустился.
Денис захлопнул крышку ноутбука.
Попугай истошно заорал, но через секунду крик сорвался на хрип.
Первый закон скримера – все закончится плохо.
Второй закон скримера – все закончится внезапно.
Алексей Провоторов
Веерное отключение
Потихоньку темнело, и буквы на серой газетной бумаге становилось все труднее различать. Они будто бы оставались на своих местах, вроде даже сохраняли привычные формы, но вот смысл ухватить было, чем дальше, тем сложнее. А если, как заметил Женька, остановиться на какой-нибудь одной букве и смотреть на нее, то остальные через некоторое время начинали словно подмигивать, мельтешить, роиться, и, если после полуминуты такого дела сдвинуть глаза в сторону, можно было прочитать что-то совсем друге, не то, что напечатано.
Поразвлекавшись таким образом минут пять, Женька почувствовал, что глаза заболели. В комнате медленно, неспешно становилось темно. Окна зала выходили на запад, но солнце уже опустилось за горизонт, а вернее, за гаражи. Он отложил районку и просто сидел в кресле, в ленивом оцепенении, свернувшись и подтянув коленки. Один раз снова взял газету, чтобы посмотреть, на что похожи теперь буквы, но, как ни напрягал глаза, не смог прочитать больше одного слова. Фотографии, и так плохого качества, в темноте совсем расплылись, лица превратились в белые пятна с черными впадинами глаз и ртов. Вокруг них громоздилась тьма, ранее бывшая фоном: унылыми кабинетами, портьерами, кронами деревьев. Дурацкий цветок над головой библиотекарши утонул в черном, став похожим на тонкую черту. Женька вдруг подумал, что он напоминает веревку, тянущуюся вверх от шеи, от равнодушного белого лица. Вообще все лица стали непривычными, в них проглядывала не то недовольная отрешенность, не то насмешливое упрямство. Словно все эти люди думали о чем-то недобром. Не тогда, когда их фотографировали. Теперь.
Побаиваясь, что он увидит что-нибудь похуже, Женька торопливо сложил газету и кинул на диван. Сумерки играли с глазами злые шутки. Пока те успевали привыкнуть к уровню гаснущего света, становилось еще темнее, и разум, проигрывая тьме в скорости, старался сам дорисовать недополученное. Получалось не очень здорово.
Женька, присидевшись, ленился встать, пусть даже хотелось чаю. Но для этого надо было идти на кухню ставить чайник, а значит – распрямлять ноги, отклеиваться от теплой спинки уютного кресла, шевелить руками. Не хотелось совсем. Хотелось сидеть вот так, и Женька подумал, что это даже неплохо – отключение. Сейчас он смотрел бы телевизор, как в сотни других одинаковых вечеров, а так – просто отдыхает.
Веерные отключения приходились на их дома три раза в неделю. Иногда чаще. «Их домами» Женька называл две пятиэтажки, жмущиеся друг к другу углами: ту, где жил он, и соседскую, во двор которой бегал гулять и где через забор можно было пролезть на территорию почты.
На почте, кстати, сейчас рычал дизель, негромко и сонно, как большой жук, которого закрыли в коробку. Самый вечерний звук, подумал Женька. Их подстанцию всегда отключали вечером. Домам за почтой везло больше, у тех света не было во второй половине дня, а включали его, как только начинало темнеть. Это было несправедливо, и Женька недолюбливал пацанов из домов за почтой за такое дело, хотя понимал, что они ни при чем. Но все равно какая-то незримая преграда между теми и своими пацанами была, чего скрывать.
Он вспомнил почему-то, как однажды шел через те дворы и увидел старуху в проеме темного подъезда. Она молча глазела на него, став в дверях, прямо-таки не сводила взгляда. Как назло, во дворе было пусто: ни человека, ни даже облезлой собаки, только эта бабка с неприятным лицом, и все. Ему тогда показалось, что она сейчас привяжется – мол, ходят тут, или погонит его, но та просто стояла молча и смотрела, и Женька, помнится, подумал, что лучше б уже сказала что-нибудь, чем так. Это было в прошлом году, еще в пятом классе, но вот внезапно вспомнилось.
Вообще, подозрительных людей он опасался, и не без основания. Было как-то неспокойно, в городе за этот год пропало несколько человек, и среди них были дети. Никого из них Женька не знал, но по разговорам выходило, что они сами кого-то пустили в дом в отсутствие взрослых или пошли гулять по темному городу. Ирку Лайду, бывшую одноклассницу, какие-то люди чуть не затолкали в машину, она вырвалась и убежала. Весь город говорил об этом неделю. Вскоре после того Женька на соседней улице остановился посмотреть на иномарку, темно-синюю «тойоту», и не сразу понял, что с заднего сиденья на него, не мигая, смотрит в ответ женщина с плоским лицом и светлыми глазами. Рот у нее был как будто каменный или парализованный, что-то с ним было не то. Женька поспешил уйти.
Вообще, сейчас почему-то всякие такие воспоминания полезли одно за другим. Наверное, расплывчатые лица с фотографий в районной газете что-то такое навеяли в сумерках. Они и тишина.
Вот, например, Юрка Билин рассказывал, что знал одного пропавшего пацана, звали его Славка. Было как раз отключение, кто-то ходил по подъезду, стучал в двери. Юркины родители даже не подумали открывать. А утром оказалось, что Славка пропал, он жил этажом выше вдвоем с отцом, отец в ночную работал. Дверь была закрыта, снаружи. Значит, Славка куда-то вышел, запер за собой дверь и пропал.
Так что, когда недавно какая-то толстая тетка попросила показать дорогу через соседние дворы, он сказал, что не отсюда, не знает дороги, и убежал.
Город слишком часто погружался в темноту, а когда она отступала, как отлив, то, бывало, уносила с собой кого-то из жителей. Чтоб тебе жить во время перемен, процитировал когда-то папа старинное китайское проклятие. Женька понимал, что живет во время перемен. Это не слишком его волновало, но осторожность он соблюдал.
Свет вроде бы скоро должны были дать. Хотя график выдерживали постольку-поскольку, но Женька надеялся, что сегодня включат вовремя. Ему никак не хотелось сидеть в темноте до ночи одному – папа был в Горьком на заработках, мама уехала в Переполье сегодня утром: у маминой двоюродной сестры, тети Лены, недавно родился ребенок, и они с мужем всех приглашали. Женьке новорожденный тоже приходился какой-то родней, но он не стал сильно в этом разбираться, тетю Лену знал плохо и в Переполье не захотел. Тем более что в автобусах его всегда укачивало, а пилить два часа туда и завтра два часа обратно, вместо того чтоб спокойно выспаться в субботу, тоже ему никак не хотелось.
А тем временем темнело. Темнело небо за окном, темнота сгущалась в углах комнаты, потихоньку разливалась по стенам, перекрашивая их на свой лад, стояла в дверном проеме спальни, а в самой спальне было уже совсем темно – длинная и узкая, с одним выходящим на восток окном, она полностью утонула в синих тенях, и там ничего уже не было видно. Так что получалось представить вместо нее любую другую комнату, как Женька иногда любил делать, фантазируя, что у них свой дом или они разбогатели – неважно как – и купили квартиру соседей, расширив свою, или еще что-нибудь.
Но сейчас почему-то представлялось совсем другое: какой-то сырой бетон, арматура, как в недостроенном банно-прачечном комбинате за соседним домом, куда они иногда лазили гулять. Так что Женька перестал об этом думать и размышлял просто о темноте.
Темнота – интересная вещь. Она вроде бы ничего не добавляет, только отнимает. Но вещи в темноте искажаются так сильно, что и мысли меняются следом за ними. Никогда в яркий полдень не придет в голову что-нибудь такое, что с легкостью пробирается туда темным вечером.
Тусклый свет лежал на откосах окна, на потолке, смутно белели косяки дверей: прямо – в спальню и направо – в прихожую. Почему-то Женьку тревожило пустое кресло, на котором лежали его штаны и рубашка, ожидающие глажки. Их хотелось куда-то убрать – в сумерках они теряли привычные контуры, голубая рубашка смахивала на лежащую кошку, и Женька понял, что подсознательно ожидает от нее какого-то движения. Хорошо тем, подумал он, у кого в квартире кот. Вот отключат свет, и ты знаешь, что если что-то в темноте шуршит, или шевелится, или топает, то это – кот.
От этой мысли – как что-то топает в темноте – стало немного не по себе. Начало даже казаться, что на самом деле топает – за стеной, на кухне. Какое-то время Женька сидел тише мыши, замерев, прислушиваясь, одновременно понимая, что этого не может быть и что он, большой уже пацан, ничего такого и думать не должен, а с другой стороны – цепенея от реальности этого звука, который и на шаги-то уже перестал быть похож. А стал похож на стук.
Тут ему резко полегчало. Ну конечно же. Стук собственной крови в виске, прижатом к спинке кресла.
Все сразу стало на свои места, сумерки сделались просто сумерками, шумы – привычными звуками, зыбкие образы на стенах – крупными рисунками родных обоев, теми самыми цветами, которые всегда напоминали ему почему-то о киевском торте.
Ничего страшного. Это же моя квартира, подумал Женька. Мой дом – моя крепость.
Он посидел еще какое-то время, наблюдая, как мир погружается в сумрак. Что-то гипнотическое было в непередаваемой плавности, с которой огромная планета поворачивалась вокруг оси. Географичка в школе была дурой, и всякие астрономические сведения Женька раздобывал сам. Он понимал, что темнота – всего лишь отсутствие света. Умом понимал. Но вот спинной мозг – или что там такое – с ним не соглашался: нет-нет да спину и покалывало беспокойно.
Минуты шли, и было что-то притягательное в этом бессилии и бездействии: смотреть, как темнота набирает силу, обретает плотность, усиливает свою черноту, и ничего не делать, откладывая на потом. В какой-то момент Женька сам перестал понимать: он не идет искать свечу и спички потому, что боится темноты, или потому, что дремлет, и все эти странные, неторопливые мысли приходят к нему сквозь сон?
Перспектива заснуть в темной квартире, в кресле, под взглядом отвешенных окон, без света, без ужина, словно он маленький и беспомощный, разом разбудила его.
Пока он сидел в оцепенении, совсем стемнело.
Тишина стала звенящей, темнота – давящей. Еще оставалось достаточно света, чтобы он, играя с чернотой в углах, вдоль плинтуса, на дверцах и полках полированной стенки, порождал какое-то тайное движение, такого рода, что иногда и правда становилось жутковато от невозможности понять: на самом деле это или просто глаза так воспринимают? Во дворе было подозрительно тихо – никаких теток, ни детей, ни лая собак. Женька вдруг понял, что давно не слышит ни звука, кроме почтового дизеля и часов. Надежда на то, что свет вскоре дадут, как-то угасала вместе с последними отсветами дня. Наступала ночь, и темнота сочилась отовсюду. Квадраты окон, минуту назад бывшие чуть светлее стен, погасли, сравнявшись с темнотой комнаты.
Женька встал. Сонная уютность момента исчезла, темнота влилась в окна, казавшиеся раньше последним пристанищем света, а теперь… Окна нужно было завесить. Тишина, наполненная редким тиканьем часов, оттеняемая привычным звуком дизеля, сделалась таинственной и жуткой. Нужно было раньше встать, подумал Женька. Зажечь газ, найти свечку в спальне на полке, зажечь огонек. Теперь все это предстояло делать в темноте, глаза к которой еще не привыкли.
Это было даже интересно. Задернув плотные коричневые шторы, которые ему всегда напоминали о поздней осени – через них любой свет казался ноябрьским, – Женька почувствовал себя спокойнее. Подумал даже, что сейчас соберется с духом и позвонит в РЭС, чтобы узнать, когда дадут электричество. Он терпеть не мог звонить по телефону и ходить в магазин. Но приходилось, куда деваться. Номер РЭСа он помнил.
Представляя, как замученный дядька возьмет трубку на том конце, мысленно готовый выслушивать очередную порцию ругани от очередной нервной тетки, и как он сам вежливо, стараясь сделать голос чуть ниже, извинится и спросит его, когда же в пятиэтажках по Ленина дадут свет, Женька шел через зыбкие тени к дверям спальни. А дядька ответит, мол, подождите минут пятнадцать – двадцать, работаем.
Почему они никак не купят фонарик, подумал Женька, выставив руку вперед, чтоб не налететь на дверной косяк. У старого, с вилкой на торце, сел аккумулятор, батареечный развалился на куски неделю назад… Без папы все приходило в легкий упадок. Они с мамой все собирались забрать с дачи керосиновую лампу, но лампа так и оставалась на даче, в семи километрах от Женьки.
Он не хотел останавливаться на пороге спальни, но на полсекунды все же замер, вспомнив свою мысленную игру в другую комнату. Теперь она не казалась ему привлекательной. А что я буду делать, подумал он, если свет дадут тогда, когда я зайду в спальню, и я увижу, что это на самом деле другая комната? Грязная, голая комната с черными лужами по углам, полная запаха сырого бетона, рваной ржавой жести и мокнущих газет? А дверь за спиной будет вести не обратно в зал, а в темную, чужую, замусоренную темноту.
– Тихо, Женька, – сказал он сам себе, чтобы приободриться. В конце концов, свет в спальне-то выключен и внезапно не вспыхнет в любом случае. – Как дурак, честное слово.
Голос прозвучал глухо и вовсе не приободрил, но шаг вперед Женька все же сделал.
Тут стоило действовать осторожно, Женькина кровать располагалась поперек, и, чтобы добраться до полки над столом, где стояла свечка, нужно было лавировать между кроватью, стеной и тумбочкой с трельяжем. Женька даже чуть обрадовался, что совсем темно, – так он не видел зеркала и никаких отражений в нем тоже.
Комната и правда казалась немного другой. Стена была неприятно холодной на ощупь, тянул сквозняк в щель неплотно прикрытой форточки. Почему-то здесь уже не слышно было ни дизеля, ни часов, а может, эти звуки просто слились в одну звенящую тишину, замаскировались. Он подумал, что с человеком, наверное, будет что-то нехорошее, если не давать ему ничего ощущать. И почему-то представил себя космонавтом внутри вышедшей из строя станции – ни звука в космосе, ни огонька в запертом стальном цилиндре, ни запаха в стерильном воздухе скафандра, ни верха, ни низа, ни гравитации. Когда прилетит спасательная экспедиция, она, скорее всего, найдет космонавта сумасшедшим.
Женька представил это так ярко, что ему стало дурно, словно он и впрямь утратил на секунду ощущение верха и низа. Зацепив, конечно, трельяж – ударился ногой, глухо звякнула косметика у зеркала, – он подошел к столу. На ощупь нашел полку, стараясь не смахнуть плющ и банку с огрызками карандашей и старыми ручками, которые все собирался перебрать; но все предметы в темноте казались чужими. Почему-то подсвечник искал очень долго, натыкаясь на какие-то невнятные штуки и замирая, пытаясь понять, что это. Потом соображал: вот это – обложка клеенчатая; это – дурацкая скрипящая подставка под книги, которая складывалась в самый неподходящий момент и которой он не пользовался; это, то, что рассыпалось, – башенка из ластиков. Иногда он грыз их, часто – разрисовывал и делал оттиски. Сейчас они попадали на стол и на пол, на ковер – без стука, словно канули в бездну.
Спички он найти так и не смог. То ли не было их тут, то ли не попались они ему.
Наткнулся на выключатель плафона на шнурке. Щелкнул. Темнота. Зачем-то нажал на кнопку еще пару раз, задумался, в каком положении она осталась. Сообразил, щелкнул снова, оставив свет включенным. Наверное.
Женька взял подсвечник и собрался выходить, жалея, что не нашел спичек. Как-то обычно темнота не вызывала дискомфорта, привыкли уже, пара шагов, два движения – и огонь горит. А сегодня он остался один, и вот какова ему, оказывается, цена. За свечкой не может спокойно в спальню сходить и возится все время.
Пребывание в спальне каждую лишнюю секунду давалось с трудом. Словно что-то такое было здесь, в здешней темноте, опасное, хотелось в другую темноту, в зал, на кухню, но только прочь отсюда, где не задвинуты шторы, и ночная тьма глядит в окно, – и нет, задергивать их он не будет, он тут не задержится. А за спиной еще и зеркало. Женька вдруг представил, что на месте стекла – пустота, проем в пустое, заброшенное помещение.
Некстати вспомнился стих Фета, тот, про зеркало в зеркало. «Ну как лохматый с глазами свинцовыми выглянет вдруг из-за плеч».
Да что ж такое лезет в голову, подумал он. Это же просто темнота. Веерное отключение, будь оно неладно. Звучит как название какой-то фантастической армейской операции. «Буря в марсианской пустыне», командир, подтвердите фазу «Веерное отключение»! И такой голосина в наушниках с орбиты: «Подтверждаю!»
Чего-то эти мысли Женьку не успокоили и не отвлекли, он сам себе показался маленьким и глупым. Нужно было выходить, параллельно кровати, к стене, чтоб опять не удариться об угол тумбочки. Женька засеменил вдоль стола.
Когда он приблизился к кровати, иррациональный глупый страх пополз вверх по позвоночнику. Он ничего не мог поделать с собой, но боялся сделать еще шаг. Какая-то часть сознания, которая, наверное, просыпалась только в темноте, мешала ему это сделать, горячо убеждая, что стоит подойти ближе, как из-под кровати протянется рука и схватит за лодыжку.
Может быть, в прошлом эта часть мозга оберегала людей от чудовищ. Какой-то старый рефлекс, как, к примеру, отдергивать руку от горячего, как боязнь высоты. Женька подумал, что очень недаром, наверное, существует страх темноты.
Он шагнул назад и тут же наступил на что-то. В голове пронеслось все подряд – что это арматура, кирпичи, чей-то ботинок, лапа, да мало ли… Он чуть не подвернул ногу, резко развернулся и понял, что это стирательная резинка. Да ну его, что ж такое, подумал он. Повернулся, шагнул вроде к выходу и налетел на стол. Внезапно, с грохотом, а сердце заколотилось так, что стало больно. Лицо как будто окунули в ужас, и этот ужас был горяч, а спина заледенела.
Женька осознал, что понятия не имеет, в какой стороне выход. Словно он перед этим полчаса играл в «Панас, лови мух, а не нас» и теперь не мог понять, где он и куда идти.
Или, подумал Женька, это не его комната. В какой-то момент, может быть, она перестала быть его комнатой.
Он постоял, глубоко вдохнув, нащупал стол. Это была его спальня, но она как-то… изменилась. Жутью веяло со стороны шкафа, кровать казалась крышкой на бездне страхов, штора, сдвинутая в угол, могла скрывать что угодно – он не видел ее, но знал, что она там, вертикальная груда ткани, словно высокая фигура, неподвижная до поры. Тут почему-то было холодно. И очень темно – слабый отсвет запада сюда не достигал. Он медленно двинулся вдоль стены, стараясь не поддаться панике, хотя ему все сильнее казалось, что за спиной стоит что-нибудь, вышедшее из зеркала или из угла. А может, оно все время смотрело на него со шкафа, где хранился старый бобинный «Маяк», похожий на морду стального бульдога. Однажды ему приснился какой-то кошмар про шкаф, он не помнил, какой, помнил только низкий рык, который оказался его собственным стоном, когда он проснулся.
Женька нес перед собой незажженную свечу так осторожно, словно она горела. Теперь он отчаянно жалел, что не позаботился найти ее при свете, но обычно в их домах по графику свет к такому времени уже включали. Он шел, казалось, очень долго, боясь не обнаружить дверного проема, и вздрогнул, едва не застонав, когда наткнулся подсвечником на полотно открытой внутрь двери.
Он сам от себя не ожидал, что темнота, тишина и одиночество так быстро сделают из него маленького испуганного мальчика. Что-то шуршало за спиной – непонятно, за окном или в комнате, – и ему очень хотелось бежать. Нет, конечно, это снаружи, естественно, снаружи, это сухой дикий виноград, который все лето плелся вдоль окна и залазил на подоконник, это ветер, но как же похоже на то, что за шторой завозилось что-то, побеспокоенное Женькиным уходом. Завозилось, вышло из угла и протянуло длинные руки к его шее.
Тут он услышал, как плавно налег ветер, как ударило что-то по стеклу и медленно, со знакомым шорохом, чуть приоткрылась форточка. Сквозняк тронул волосы.
Теперь все это уже не казалось ни интересным, ни героическим, ни забавным. Женька понял, что совершил ошибку. Он выскочил из спальни и плотно закрыл за собой дверь, обжигаясь ужасом. Его подмывало захлопнуть дверь побыстрее, чтобы темное невидимое, быстрое страшное не успело просунуться в щель, ухватить за плечи и сожрать, но он понимал, что так просто перепугается еще сильнее и докажет себе, что боится. Себе и темноте, подумал он. Отсутствие света становилось невыносимым.
Спички должны лежать на телефонной полке. Поводя рукой перед собой, Женька вышел в прихожую. Глаза, привыкшие за время блуждания по спальне, различали синий отсвет со стороны кухонного окна.
Женька поставил свечку на полку, вслепую зашарил вокруг. Вот что-то. Квадратное. Это печенье, он бросил. Вот… Ай! Медной проволоки кусок, ткнул в палец. Вот бумажка какая-то. А вот и спички.
Почему-то теперь, когда спички оказались в руках, темнота словно скачком надвинулась еще плотнее. Казалось, что нужно действовать на скорость, на время. Женька понимал, что, заспеши он сейчас, поддайся панике – и страх захлестнет его совсем. Если он в двенадцать, ну почти двенадцать лет боится темноты в своей прихожей, то что он вообще за человек? Женька вдруг представил, как было бы, если б родители были дома. Отец… Да что отец, даже мама, боящаяся темноты, – глупости, такое и представить не получится. И не надо, подумал Женька, вовремя остановив воображение у опасной черты, – и чиркнул спичкой.
Вспышка. Угасание. Маленький оранжевый огонек, один в темноте, как корабль в глубинах космоса.
Потом огонек стал соломенным, охватил спичку, отразился в большом темном зеркале, висевшем над телефоном. Женька старался не смотреть в него, в свое лицо, искаженное отсветами и тенями, в глубокую синеватую темноту отраженного окна. Зажав трубку между плечом и щекой, он, торопливо вращая диск, набрал номер. И, как ни противоречило это его желаниям, задул спичку.
Надо было свечу зажечь сначала, подумал он, слушая слабый треск в трубке. Он не желал признаваться себе, что не хочет зажигать свечу перед зеркалом и будить там отражения. Пока нет света – нет и их.
Темнота после ничтожной спички сгустилась еще сильнее. На линии было тихо. Женька хотел было зажечь новую спичку и набрать номер еще раз, но услышал гудок. Потом – еще один. Потом трубку сняли.
И тишина.
– Алло? – сказал Женька почему-то хрипло, сбитый с толку отсутствием дежурного усталого «РЭС слушает».
– Да, – ответил женский голос, и Женька растерялся еще сильнее. Он думал, в РЭСе работают одни дядьки.
– Алло, – повторил он, от неожиданности растеряв все слова. В трубке было так тихо – никаких фоновых шумов, – что чувство расстояния исчезало и казалось, женщина стоит совсем рядом в темноте. – А… Скажите… А… в пятиэтажках по Ленина скоро свет будет?..
– Нет, – ответила женщина. – Не скоро.
– А что там, авария? – Разговор пошел не по плану.
– Нет, все в порядке. Просто света не будет. Веерное отключение.
– Ааа… Спасибо. До свидания, – сказал Женька расстроенно.
– До встречи, – ответила женщина, и Женька рывком опустил трубку на рычаг.
Стало тихо.
Разговор оставил после себя неприятное впечатление. Что-то в нем было не так. Женьке стало неуютно после него. Внезапная мысль пришла ему в голову: а что, если он не захлопнул дверь, когда пришел с улицы? И она все это время открыта, поверни ручку и входи? Любой – входи: соседка, которая его может перепугать случайно, пьяный, ошибившийся дверью, наркоман… Ведьма, белолицый, огромный, темное быстрое страшное, да мало ли кто в темноте?
Женька помнил, как на прошлый Новый год в подъезде сидел мужик, иногда ползал на руках по лестнице, говорил что-то и снова садился под тети-Глашину дверь. Родители тогда сказали, что это и есть наркоман. Его забрала скорая, когда Женька уже спал. Женьке он казался страшным. И от мысли, что такой может зайти к нему в квартиру, делалось совсем не по себе.
Спину кололо тысячей холодных иголок и миллионом горячих. Женька шел к двери – ее надо было проверить немедленно, иначе сердце разорвется, – даже забыв о том, что свечка рядом, а спички в руке. Второй рукой он слепо шарил по стене, но не по той, где вешалка, – по другой: одежда в темноте на ощупь слишком похожа на людей, на толпу, и он страшно боялся наткнуться на руку в рукаве, хотя и не признавался себе в этом.
Дверь. Кожзам, деревянный косяк, привычная ручка. Женька повернул ее и потянул, весь холодея, ожидая, что сейчас приоткроется щель во внешнюю темноту, и что-то воспользуется ею, невидимое, черное, и вломится в его крепость, чтобы унести с собой, но дверь не шелохнулась. Конечно, он ее захлопнул, сейчас он ярко вспомнил это – поворот ручки, характерный щелчок замка.
Вот дурачок, подумал Женька. Он отошел от двери, рискнув даже повернуться к ней спиной, а лицом – к проему, ведущему в зал. Глаза уже привыкли и различали смутные контуры. Он взял свечу, спички и пошел на кухню, подальше от дверей и зеркал.
Последние отсветы на небе позволяли хоть что-то разглядеть. В кухню Женька заходил не без опаски, но вообще-то тут он чувствовал себя лучше. Меньше открытого пространства – папа из центра кухни мог дотянуться до любой вещи или ручки любого шкафа, не сходя с места, – остатки вечернего света и газ, который можно зажечь.
Женька выглянул в окно. Странно. В домах за почтой свет тоже не горел. Какое же это веерное, подумал Женька. Это весь город отрубили.
Он наконец зажег свечу, задернул штору – его отражение в синем стекле задернуло призрачную ткань с той стороны; огляделся и повернул кран. Ну так и есть, напор совсем слабый. Вода кончалась. Это значит, и на водозаборной станции света нет. Значит, и правда по всему городу. Светилась только почта, пока работал дизель.
Женька зажег две конфорки. Папа умел делать газовый рожок, снимая конфорку и поджигая газ каким-то хитрым образом, как факел. Света тот давал мало, шума много, и они с мамой над папиным методом посмеивались, но сейчас Женька не отказался бы от любого дополнительного освещения, только рисковать не стал.
Он поставил чайник – набрал полный, и еще кастрюлю воды – и полез в холодильник за маслом. Оно уже стало мягким, в холодильнике было почти не холодно.
Потом он вернулся к выключателю и щелкнул им, переводя во включенное положение. Теперь, если свет загорится, он узнает сразу.
Что значит «если», подумал Женька. Когда, конечно, когда.
Когда?..
Правда, долго уже нету. Он понимал, что скоро нужно будет ложиться спать, но возвращаться в спальню как-то совсем не хотелось. Нет, со свечой, конечно, там будет совсем не так страшно, но…
Да что такое, разозлился Женька. Какое «но»?
– Ну что за дурня, – сказал он вслух. – Совсем уже как маленький.
Он посидел, подождал, пока закипит вода. Сделал чаю. Посмотрел в окно еще раз. Когда собирался уже отойти, в домах за почтой загорелся свет. Правда, через секунду снова погас, но это значило, что рэсовцы где-то что-то да делают, а значит, есть надежда, что скоро включат, даже если это все-таки авария.
Женька вернулся за стол. Стало как-то веселее. Темнота сделалась прозрачной бытовой темнотой, плывучие тени – просто тенями, даже уютными. Зеркало – посеребренным стеклом, темные углы – частью дома, накрытого ночью просто потому, что планета повернулась боком к своему далекому раскаленному светилу; звук дизеля утратил ноты обреченности и стал всего лишь звуком двигателя, шум ветра в вентиляции – обычным природным явлением.