Манхэттенское безумие (сборник) Чайлд Ли
ЛЬЮИС: Вы поосторожнее, моя милая! А не то вас тут кто-нибудь прибьет.
ВОН: Итак. Вы сказали, что отношения между мистером Клейном и режиссером, мисс Вудрафф, были несколько напряженными.
ЛЬЮИС: Напряженными? Это не то слово. Они были отвратительными! Они были… ну, я вам сейчас расскажу. Я одно время работал в театре «Паблик» с Тони – это Тони Кушнер, – и мы репетировали, и я ему кое-что новое предложил…
ВОН: Извините. (Достает свой телефон.) Алло?
ЛЬЮИС: А Джордж – то есть Джордж Вулф – очень возбудился и разозлился от наших посторонних разговоров, и все стали ожесточенно спорить…
ВОН: Извините, мистер Кэннон, одну минутку…
ЛЬЮИС: А тут входит Стритчи – это Элейн Стритч, я зову ее Стритчи…
ВОН: Пожалуйста, помолчите минутку.
Она с минуту слушает, что ей говорят по телефону, а свет тем временем перемещается с Льюиса на Патрика.
ВОН: У моих помощников проблемы – они не могут найти вашего мужа. Вы можете дать нам описание его внешности?
ПАТРИК: Он шести футов ростом и с бородой. Он поет песенку «Бедный маленький лютик» на поездах линии А. Думаю, его нетрудно будет найти.
ВОН: Мы постараемся, сэр.
Свет смещается с Патрика, когда Вон поворачивается к Элси.
ЭЛСИ: Вовсе и неплохие у нас были отношения. Просто он всем мешал своим присутствием, понятно? И это всё.
ВОН: Что вы хотите этим сказать – мешал своим присутствием?
ЭЛСИ: Я хочу сказать, что когда он тут находился, все шло наперекосяк. Он вечно стоял позади меня, пока я пыталась руководить репетицией, и подавал всякие возбужденные реплики. Актеры – люди впечатлительные. Они такие хрупкие. С ними нужно обращаться осторожно, мягко, как с лошадьми. Я говорю им: «У вас отлично все получается, вы почти добились нужного эффекта…» А тут мистер Клейн, стоя позади меня, раздражается по поводу своей потухшей сигары, и все сразу начинают трястись от страха. Он губит спектакль, а если спектакль проваливается, продюсер берется за другой спектакль. А что происходит с режиссером? Ведь режиссер – это капитан корабля. И если корабль тонет, режиссер тонет вместе с ним.
ВОН: Значит, репетиции шли плохо?
Элси открывает рот, чтобы ответить, и свет перемещается на Льюиса.
ЛЬЮИС: Да! Полный провал! Вот поэтому я и пытался уйти.
ВОН: Простите?
ЛЬЮИС: Это было прямо-таки крушение поезда, самая ужасная катастрофа, в которой я когда-либо участвовал, а я ведь однажды участвовал в мюзикле о крушении поезда, он так и назывался: «Крушение поезда»! И он с треском провалился, это было настоящее крушение поезда. Хотя Элан – это Элан Камминг…
ВОН: Мистер Кэннон…
ЛЬЮИС: А Элан привнес в роль кочегара свое обычное joie de vivre[50]. Они с Саттоном…
ВОН: Мистер Кэннон! Что вы имели в виду под словами «хотел уйти»?
ЛЬЮИС: Ох! Да ничего особенного. У меня было… другое предложение. Еще одна возможность получить роль.
ВОН: А что вы имели в виду под словом «пытался»?
Луч прожектора смещается на Маркуса, который охает.
МАРКУС: Ох, боже мой, ну конечно! И как я только об этом забыл! Да, ему был звонок – это случилось прямо посреди репетиции. В понедельник, кажется. Или во вторник? Ему позвонили, он послушал… Ох, боже мой, это был Льюис! Это Льюис Кэннон убил Клейна! Чудовище!
Луч прожектора перемещается на Элси.
ЭЛСИ: Ага. Да. Я была там, когда ему позвонили. Мы были как раз на середине сцены нападения, это в конце первого акта. Это жуткая драма, жуткие эмоции, и тут у Льюиса зазвонил телефон, и он достал его и стал слушать. (Вздыхает.) Ох уж эти мне актеры, вот что я вам скажу!
ВОН: Продолжайте, пожалуйста.
ЭЛСИ: Он слушает, что ему говорят, у него расширяются глаза, все больше и больше, и все понимают, что он сейчас отключится и сообщит нам что-то чрезвычайно для него важное – в эгоистическом плане, с заботой о собственных интересах. Это сразу было видно.
Прожектор освещает Патрика.
ПАТРИК: А он просто говорит (очень хорошо имитирует речь Льюиса): «Всего три слова, ребята. Цыганка. Брод. Вей».
ВОН: И как вы на это отреагировали?
ПАТРИК: Я сказал ему, что Бродвей – это одно слово, а потом добавил: «Вернемся к нашей работе, ребята».
Прожектор перемещается на Элси.
ЭЛСИ: После репетиции мы пошли к Клейну, который, конечно же, взбесился. И напрочь отказался отпустить Льюиса, аннулировать его контракт. Напрочь отказался. Встал там и стал пыхтеть своей отвратительной сигарой и говорит: «Нет-нет, решительно нет!» Я сказала Клейну, что он вполне может разрешить ему сыграть Голдстоуна – он будет здорово играть в этой постановке, если будет чувствовать себя связанным, как будто у него на руках наручники, простите за каламбур. (Смотрит мимо Вон.) А там есть наручники? В той пьесе? Ой! Послушайте, дело-то все в том, что Клейн считал Льюиса знаменитостью – правда, исключительно мелкой знаменитостью, которая только может помочь поднять кассовые сборы.
Прожектор снова освещает Льюиса, который снимает свои темные очки и злобно смотрит на Вон.
ЛЬЮИС: Так. Отлично. Поймали. Да, я хотел уйти. Я даже накричал на него. И что? Это означает, что я его убил? Что я вам, какой-нибудь Суини Тодд?[51] Ни с того, ни с сего? (Слышна барабанная дробь.) Это убийца. Но в пьесе. Кончайте это, хватит!
Свет теперь падает на Маркуса, который снова пребывает в своем нервно-возбужденном состоянии.
МАРКУС: Я что хочу сказать: я просто не могу поверить! Это же безумие какое-то! Сперва подозревают недовольного помощника режиссера, теперь – закатывающуюся бродвейскую звезду… Это прямо как будто все убивают Клейна!
Свет перемещается на Элси.
ЭЛСИ: Знаете, что это напоминает? Это похоже на один из тех старых бродвейских триллеров! «Газовый свет». «Наберите М в случае убийства». «Мышеловка». Все в этом же жанре, дань которому и отдал Левин в своей «Смертельной ловушке». Кого-то убивают, аудитория всю дорогу следит за обнаружением улик, но при раскрытии все всегда оказывается более сложным, чем сперва казалось. И там всегда присутствует какой-нибудь полицейский. Обычно тупой, скучный и занудливый. Прошу без обид.
ВОН: Ничего, всё в порядке.
Свет падает на Льюиса.
ЛЬЮИС: Эй, у меня есть предложение. Детектив Вон? Если вы хотите выяснить, кто убил этого малого, возможно, нужно начать с того человека, который буквально произнес слова: «Я мог убить этого парня».
ВОН: И кто этот человек?
Свет смещается на Маркуса, который перестает плакать, поднимает голову и делает длительную паузу, прежде чем заговорить.
МАРКУС: Да. Строго говоря, да. Да, строго говоря, я сказал это. Но совсем не так! Я не сказал ничего типа «я собираюсь его убить». Я сказал, типа «я мог бы его убить!». Вроде как «ну, ты меня достал!». Вы, что, никогда не говорили, что хотите кого-то убить?!
ВОН: Нет, никогда.
МАРКУС: Но кто-то, несомненно, говорил такое про вас.
ВОН: Простите?
МАРКУС: Ладно, ничего. Забудьте. Я не убивал мистера Клейна. Я не… я не мог это сделать!
ВОН: Потому что?..
МАРКУС: Потому что… потому что…
ВОН: Да-да?
МАРКУС (вскакивая со стула): Потому что я любил его! И он тоже меня любил! Он не мог это сказать, но он любил меня. Это было ясно мне всякий раз, когда я смотрел ему в глаза. Он мог сказать: «Доброе утро, Маркус», но в это время его сердце говорило: «Я люблю тебя, люблю тебя, люблю!»
ВОН: Интересно.
МАРКУС: Интересно? Я перед вами душу раскрываю, а вы говорите «интересно»? У вас что, человеческих чувств не осталось, детектив? И души нет? Мы с этим человеком разделяли скрытую страсть, которая пылала у нас в груди, как горящие угли в костре, а вы только и можете сказать «интересно»?!
ВОН: Очень интересно.
МАРКУС: Ох, боже ты мой!
ВОН: Может, вы сядете? Пожалуйста! (Маркус послушно садится, медленно, а Вон тем временем сверяется со своими записями.) Как я понимаю, мистер Клейн был женат.
МАРКУС: Да. Верно. «Женат». На «женщине». Его «жена» – «косметолог-визажист», и она «часто находится в разъездах».
ВОН: Мне следует принимать ваши ремарки как индикатив или как выражение скептицизма?
МАРКУС: Да он спрятался, засел в стенном шкафу, вот что я хочу сказать! В самой задней части стенного шкафа, где прячут зимнюю одежду! Вот это меня и бесило! Эй, слушай, мистер Клейн! Двадцать первый век уже наступил! Ты ж работаешь в шоу– бизнесе, мистер Клейн! А не на телевидении. В театре! Это же Нью-Йорк! Это Челси! Давай, двигай вперед, будь геем, как все!
ВОН: Стало быть, все дело в том факте, что вы признались ему в любви, а он вас отверг.
МАРКУС: Надо думать, да. Думаю, что если все, что вас так заботит, это «факты», – тогда да.
ВОН: Извините меня. (Достает свой телефон и некоторое время слушает.) Хорошо. Хорошо. Ну, ладно. О’кей.
МАРКУС: Что? Что это было?
В течение следующих мизансцен луч прожектора превращается в общее освещение, и мы видим весь актерский состав в разных положениях по всему помещению студии. Вон переносит внимание на того, с кого начинала, на Патрика, а остальные наблюдают за этим.
ВОН: Ну вот, мы его нашли.
ПАТРИК: Питера? (С явным облегчением): Слава богу!
ВОН: И… он ничего не знает ни про какой пропавший телефон.
ПАТРИК: Что?!
ВОН: Питер сказал моему помощнику, что ваш сотовый телефон вчера вечером был точно у вас. Он говорит, что вы весь вечер посылали и получали всякие сообщения.
ПАТРИК: Что?! Но это… этого не может быть!
МАРКУС: О боже! Патрик убил Клейна! Опять то же самое.
ПАТРИК: Но я… я не убивал. Не убивал я его. Я никогда никого не убивал. Мой телефон… телефон у меня украли…
ВОН: Да, так вы сказали.
ЭЛСИ: А вот напишу-ка я мощную пьесу обо всем этом!
ЛЬЮИС: Итак, тайна раскрыта? Мы можем расходиться?
ВОН: Не совсем.
ЭЛСИ: Это будет немного старомодно, но продюсерам здорово понравится. Небольшой актерский состав. Практически никаких декораций…
Патрик бросается к столу с реквизитом и хватает боевой топор.
ПАТРИК: Никто никуда не пойдет!
ЭЛСИ: …шокирующая развязка.
ВОН (невозмутимо): Я думала, что все это лишь реквизит.
ПАТРИК: Не всё. При подготовке я выяснил, что изготовить поддельный боевой топор будет стоить столько же, сколько стоит настоящий боевой топор. А еще я добыл настоящие полицейские наручники – через он-лайн аукцион, чтоб не пришлось переплачивать за поддельные. (Угрожающе замахивается топором на Вон.) Я хороший помреж!
ВОН (доставая табельный револьвер): Положите это, пожалуйста. Я уже позвала своих офицеров, они будут здесь с минуты на минуту.
ПАТРИК: Но я не убивал его! Зачем мне это?! Он же был моим билетом в будущее!
ВОН: Он был вашим чем?
ЛЬЮИС: Да-да. Что это должно означать?
ПАТРИК: Это означает, что я у него крал, ты, придурок!
ВОН: Что-о?
ПАТРИК: Зачем мне было его убивать, если я его нещадно грабил все эти годы?!
ЭЛСИ (делая записи): Ох как интересно! Фантастика!
МАРКУС: Крал! О, мой бог! Патрик – вор! И растратчик! Х-м… Вообще-то, думаю, это все же не так гнусно, как убийство.
ВОН: Вам бы лучше объясниться, мистер Уолфиш.
ПАТРИК: А что тут объяснять? Я представлял ему фальшивые счета. Присваивал деньги из статьи «мелкие расходы». Годами. Годами! Клейн – тупица, он на это внимания не обращает, а это полтора десятка лет давало мне средства жить! Почему, как вы думаете, я хотел, чтобы он поставил шоу, способное привлечь публику, которая хорошо платит?! Мы с Питером только что купили дом на Гудзоне, черт побери! Если Клейн мертв, как я буду платить по закладной?!
Из-за кулис раздается громкий веселый голос.
КЛЕЙН: Да! Как?!
Дверь в студию распахивается. Входит Отто Клейн, весь сияющий, на ходу отпивая из бутылки «Доктор Пеппер».
КЛЕЙН: Нет, в самом деле, как?
ЛЬЮИС: Черт бы меня побрал!
ЭЛСИ: Вот это поворот сюжета!
Маркус подбегает к Клейну и пылко его обнимает.
МАРКУС: Вы не умерли! Вы не умерли! Как это потрясающе! Он не умер, слышите все?!
КЛЕЙН: Нет. Я не умер, мой мальчик. Хотя мне черт знает как всю шею свело! (Обращаясь к Вон.) В следующий раз, когда я буду умирать, напомните мне, чтобы я делал это лежа в гамаке.
ВОН: Сделаем.
ПАТРИК: Но я… я… не понимаю…
КЛЕЙН: Конечно, ты не понимаешь. Но я давно за тобой слежу, Патрик, и все знаю. Мне только нужно было, чтобы ты сам все сказал! И, что еще более важно, мне было нужно все это записать на свой мобильник. (Поднимает повыше свой айфон и улыбается.) Свои объяснения ты теперь представишь в суде.
ПАТРИК: Но… (Резко поворачивается к Вон.) Неужели копам больше нечем заняться, кроме как помогать в таких вот… представлениях?
ВОН: Понятия не имею. Я не коп. Я…
ЭЛСИ: Погодите! О-ох! Погодите! Я, кажется, догадалась! Вы – его жена!
ВОН: Точно. В яблочко.
Вон и Клейн обнимаются.
ЭЛСИ: Отлично! Мне ужасно понравилось!
МАРКУС: Ну, это совсем неправдоподобно! И совсем не весело, и совсем не как у геев! Честный гетеросексуал и женат на липовой полицейской! Боже мой, ну что за люди… А-а-а!!!
Он вскрикивает, когда Патрик проносится мимо него, отшвырнув боевой топор, и в ярости набрасывается на Клейна. Клейн и Вон отступают, готовясь защищаться, но Льюис мягким движением перехватывает Патрика и бросает его на пол мощным ударом слева в челюсть, а потом хватает наручники, швыряет их в Патрика и усаживается на него. Все аплодируют.
ЭЛСИ: Ух ты!
МАРКУС: Браво!
КЛЕЙН: Отлично сработано, Льюис! Отлично! Спасибо!
ВОН (пряча телефон): Настоящая полиция будет с минуты на минуту.
КЛЕЙН: Хорошо. Очень хорошо! Ну, ребята, все отлично сработало.
ПАТРИК: Это нечестно! Нечестно, черт бы вас побрал! Меня заманили в ловушку! И я попался!
ЭЛСИ (Льюису): Погоди, погоди. Ты что, коп под прикрытием или как?
ЛЬЮИС: Нет. Ты шутишь, что ли? Богом клянусь, нет! Это же все из пьесы «Уличные огни Гарлема», в котором я играл вместе с ЛаБиринтом на Бэнк-стрит… Бог ты мой, в каком же году? В девяносто втором? Или в девяносто четвертом? (Все тут же теряют к нему всякий интерес, зевают и достают свои сотовые телефоны.) Как бы то ни было, Стьюи – это Стивен Эдли Гиргис, я его Стьюи зову – он сам выбрал меня на эту роль; так вот, Стьюи сказал, что в интересах правдоподобия и достоверности…
Занавес падает, пока он продолжает что-то говорить.
КОНЕЦ
Посвящается Эрику Джексону, человеку театра
БЕН Х. УИНТЕРС – автор недавно вышедшей трилогии «Последний полицейский», которая получила две награды – «Эдгар эуорд» и «Филипп К. Дик эуорд» как выдающееся произведение в жанре научной фантастики. Он также является автором романа «Разум и чувства и гады морские», вошедшего в число лучших сатирических бестселлеров по списку «Нью-Йорк таймс», а также романа «Тайная жизнь мистера Финкельмана», выдвигавшегося на премию «Эдгар эуорд». Прежде чем написать эти романы, он много лет выступал в качестве поэта-песенника и либреттиста. Он живет в Индианаполисе и обитает на сайте BenHWinters.com.
Анджела Земан
Родео на Уолл-стрит
– Мистер Эмиль Бауэр, я так рассчитывал встретить вас здесь! Особенно сегодня!
Я нынче столкнулся в подземке с горбуном. Случайно, конечно. Я ведь не грубиян какой-то, чтобы толкнуть бедолагу нарочно. Кроме того, всем известно, что удача нередко улыбается при случайном соприкосновении. Стало быть, вы понимаете, почему я так возбудился. А после этого я буквально споткнулся о юного Джеймса, прямо здесь, когда он уронил прямо передо мной пятидолларовую бумажку. И не говорите мне, что это не удача! Итак, я толкнул его вместе с его деньгами. Подтолкнул к Эмилю.
– Познакомьтесь, пожалуйста, с моим другом, только что, можно сказать, определившимся, хе-хе-хе, в здешних местах. – Я сделал широкий жест рукой в сторону ребенка. – Это мистер Джеймс Коннер.
Эмиль бросил на мальчика смутный взгляд:
– Сколько ему лет?
Мальчик, хоть и одетый в рванье, учтиво поклонился:
– Восемь лет, сэр.
– Ага. Воспитанный ребенок, – пробормотал Эмиль, и это прозвучало как собачье рычание. Он переместился поближе к постаменту статуи, порвав при этом на заду свои старые штаны о грубый бетон. Не знаю уж, что меня больше всего поразило: то ли то, что ребенок поклонился, то ли рычанье Эмиля.
Последний, кажется, проглотил какой-то комок в горле и сказал:
– Проныра Ник! Ты в порядке?
– Просто Ник, будь так любезен. В полном порядке, как видишь. Спасибо.
Я выплюнул все это, оскалив зубы в качестве улыбки. У Эмиля слишком скверное зрение, чтобы понять истинное выражение моего лица. Я жутко ненавидел, когда меня называли кликухой, данной мне этим сбродом, с которым я больше не знаюсь. Ревность, что ж еще! Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, я ухитрился смягчить выражение лица и улыбку.
– Так, мистер Джеймс, – старина Эмиль прищурился, глядя на мальчика, потом опустил взгляд на пятерку в его протянутой руке. – Ага. Эт’ для миня?
Он не потянулся за банкнотой. Его корявые, шишковатые и кривые пальцы оставались сомкнутыми на его старой трости, которую он держал прямо, зажав между колен. Вид денег вызвал у него какие-то воспоминания, и его водянистые и выцветшие глазки начали моргать. Эмиль, кажется, забыл о нашем присутствии. Вот что делает с человеком вид денег. Пятерка или цент – без разницы, и его мозги тут же начинают уплывать в воспоминания о давних прошедших лучших днях.
Я предупреждал мальчишку, что так оно и будет, но беспокоиться по этому поводу не надо. Я нахмурился. Вид у него был вовсе не обеспокоенный. Может, он мне поверил, а может…
– Парень… а ты точно не из Мерфи, не из этих ирландцев? Оч’ похож, ващще-то.
Мальчик пожал плечами, но продолжал смотреть в сторону, избегая моего взгляда. Точный признак того, что он врет. Я изучающе его осмотрел, постукивая носком ботинка по кирпичам. Хм-м! Какой-то ирландец совершенно точно наградил его этими рыжими волосами. Его мать, наверное. Тут в округе, в многоквартирных домах ютятся тысячи этих Мерфи, прямо как ракушки на днище старой баржи. Бог ты мой! Лучше бы мне его не обижать. Никакие деньги не стоят риска разозлить всех этих Мерфи. Меня аж передернуло всего.
Сам я, хоть и не ирландец, упаси господи, провел несколько неудачных ночей на улице, за что крайне благодарен своим замечательным добродетелям, а именно способности принимать людей любыми, вне зависимости от их положения и состояния. Кроме всего прочего, у Джейми были деньги. А у меня их не было. Именно поэтому я и озаботился свести с ним знакомство и вытащить его на Уолл-стрит.
– А эта история стоит пятерки? – спросил меня Джеймс с такой ухмылочкой, какую я должен был признать просто великолепной, особенно для восьмилетнего ребенка. У него явно и прежде, случалось, мошеннически выманивали денежки. И сейчас его ладонь уже смещалась поближе к безопасному карману джинсов.
Я сделал вид, что разозлился, нахмурился и сказал:
– Такой юный, а уже такой циник! Ц-ц-ц!
– Так я вас даже не знаю! – Он так же сердито посмотрел на меня. Если б у меня не было такое доброе сердце, я бы сказал, что он точно оскалился на меня и зарычал. Я потрепал его по его умненькой кругленькой головке и вытер ладонь о штаны. Тут вокруг сплошные насекомые-паразиты в нашем возлюбленном Нью-Йорке, особенно по весне.
Потом я перехватил его ручонку и разжал потные пальчики, а затем подтолкнул его руку к Эмилю.
– Это стоит пятерки, только чтоб заставить его начать, – сообщил я Джеймсу. – Можешь мне поверить.
Я погладил свою растрепанную козлиную бороденку и постарался повернуться спиной – в моральном смысле, разумеется – к возможным тайным смыслам слов «можешь мне поверить», сказанных восьмилетнему ребенку неким незнакомцем. Я ведь тоже когда-то был маленьким мальчиком. Так что слова матери искаженным эхом все еще звучали у меня в башке: «Ты не такой ловкий и сообразительный, как вон тот малый!» Ох уж эти мне матери! Что они вообще понимают? Но тут я весь передернулся, словно ее призрак со скалкой в руке вдруг появился и навис надо мною.
Нам нужно было заставить старину Эмиля разговориться. Лишние денежки – это такая редкость в наши дни, если не говорить об этих жирных паразитах с бриллиантовыми булавками в галстуках, которые скорее сопрут ваши бабки, чем поделятся своими. Банда скряг и живодеров, все до единого.
– Послушай, Эмиль. Этот мальчик хочет услышать историю про ту официантку из бара и роликовые коньки. Верно, Джеймс?
Мальчик кивнул несколько неуверенно, но потом повторил за мной:
– …роликовые коньки.
Попал!
Я ткнул носовым платком себе в глаз, чтобы поймать невольную слезу по поводу легковерия и доверчивости этих бедных крошек. Ох! Потом убрал эту тряпицу с глаз долой. Нет, никогда мне не понять эту неисчерпаемую привлекательность роликовых коньков. Это ж просто непостижимо!
– Ты об этом не пожалеешь!
Сделав вид, что уже добился согласия Эмиля, я быстренько обежал его и пристроился на ступеньке рядом с ним. Он любил посидеть на нижних ступенях при входе в здание Федерального суда у ног статуи Отца Нации, подремывая и доживая свою старость. Ну, он, конечно, не мой отец, ничего подобного, но зачем попусту играть словами? Джордж Вашингтон, навеки запечатленный в бронзе на радость голубям. Заняв эту удобную позицию, Эмиль мог опереться своей артритной спиной о нагретый солнцем пьедестал и в полном комфорте радостно любоваться зданием Фондовой биржи, расположенным через улицу.
– Эмиль раньше здесь работал, – сказал я, указывая на биржу. – До своего… э-э-э… преждевременного выхода в отставку.
Джеймс бросил искоса взгляд на старика, чьи холмы задрапированной в выношенный до основы твид корпуленции, казалось, навсегда прикованы к подножию Джорджа.
– А почему вы досрочно вышли в отставку, Эмиль?
Его юный голосок звучал немного грубее, чем должен звучать голос такого малыша. Интересно! Может, он уже курит? Что-то не верилось.
Помолчав, Эмиль все же ответил:
– Чтоб насладиться прелестями тридцатилетних каникул, мой милый Джеймс. Возле реки. Там воздух здоровее.
Мы с Джеймсом поглядели друг на друга, одновременно. Я-то знал, что это не так, а Джеймс просто ему не поверил.
Я уже открыл рот, чтобы попросить Джеймса не продолжать, но он уже выдал:
– «Синг-Синг»?
Эмиль кивнул.
– И сколько вы украли?
Эмиль пожал плечами:
– Не помню. Старый я уже.
– Бедняга. – Я отвернулся от Эмиля и одними губами сообщил Джеймсу: – Три сотни штук.
У Джеймса сузились глаза. И он – тоже одними губами – спросил:
– И за это – тридцать лет?
Я скорчил жуткую рожицу:
– Он их не у того парня спер.
Джеймс оставался стоять, но ему же было всего восемь, так что его лицо было на одном уровне с нашими, и мы выглядели как трио бродяг, в снежный буран склонившихся к горящей в бочке нефти.
– Как мы уютно тут устроились! – воскликнул я. – Как старые друзья, собравшиеся вместе, верно, Джеймс? Можно я буду звать тебя Джейми?
Эмиль отвалился подальше от меня, словно мой вопрос показался ему неделикатным. Джейми выкатил на меня глаза, но кивнул, желая продолжения, видимо, из-за денег.
Я наклонился к Джейми.
– Чтоб ты понял, – хрипло прошептал я, – если он вспомнит, куда запрятал все то добро, я буду рад возместить тебе эту пятерку. Но остальное все мое! Понял?
Он повернул ко мне свою головку, торчавшую на шее, больше похожей на прутик, и буркнул:
– Посмотрим.
Я мог бы сейчас укусить его! Но фортуна сейчас улыбалась именно ему, к тому же Эмиль наконец заговорил.
– Все нынче жалают узнать пра роликовые коньки, бидолаги, – задумчиво произнес он своим высоким, немного хриплым голосом, пошлепал своими сухими губами и пристально посмотрел на меня. Видимо, просчитал содержимое моего бумажника по тем дырам, что украшали мой пиджак, потому что тут же вздохнул и отвернулся. – Был’ бы ниплохо выпить сичас еin bissсhen bier[52].
Я не стал отрицать. С моей бороды капало, как из промокшего коврика. Очень непривлекательное зрелище.
– Апрельская погода, – пробормотал я.
Эмиль поудобнее пристроил свои конечности на ступеньке и обхватил руками колени. Трость свою он выпустил из рук, и она упала на широкий тротуар перед нами. Джейми рванулся было, чтобы ее поднять, но я помотал головой.
– Это такая у него игра, – тихо сказал я ему, прикрыв рот ладонью.
Джейми посмотрел на меня, немного удивленный. Потом сместился чуть в сторону, чтобы дать Эмилю простор продолжать эту свою игру, если это произойдет. Догадливый мальчик.
Я не раз видел игру Эмиля в действии и решил, что это еще одна причина, почему он проводит свои дни на этих ступенях, опираясь спиной на президента Вашингтона. Банкиры и брокеры не из той породы мягкотелых людишек, которые станут восклицать «да как вы посмели!», но при этом еще и краснеть. Если они случайно оступятся или, что еще лучше, упадут, споткнувшись о трость Эмиля, все до одного, то, скорее всего, настучат ему по башке или пнут старого бедолагу в отместку за то, что пострадала их гордость – эта самая хрупкая из всех частей их тела. То есть продолжаться это будет до тех пор, пока Бык[53] не остановит этот спектакль и не заставит жертву вывернуть карманы, чтобы заплатить за причиненную Эмилю боль и утешить его. А потом Бык пошлет этого козла отпущения следовать дальше своим путем, и они с Эмилем поделят добычу. Кстати, о добыче…
Читать бесплатно другие книги:
