Манхэттенское безумие (сборник) Чайлд Ли

– Да, – ответил Гракко. – Геллер за него ручается. И еще я задал ему несколько вопросов, на которые мог бы ответить только настоящий Коль, – он улыбнулся. – А он тоже задавал мне кое-какие вопросы. И я прошел это испытание. Такие вот шпионские игрища.

Тут он подумал, что случалось нередко: кто бы мог представить, что когда он переехал в Америку – стремясь убежать от надвигающейся войны и во имя благополучного будущего своих детей, – что в конечном итоге все равно станет солдатом?

– Мне нужно будет взять грузовик.

Он мог бы отправиться за машиной прямо после ланча с Колем, но ему захотелось сперва заглянуть в булочную. Повидаться с женой.

Она кивнула.

О предстоящем деле более не было сказано ни слова. Оба они знали, что оно опасное, оба знали, что есть реальный шанс, что нынче вечером он может не вернуться обратно домой. Гракко сделал шаг и быстро поцеловал жену в губы и сказал, что любит ее. Виолетта никак не отреагировала на это мимолетное проявление сентиментальности и просто отвернулась. Но тут же повернулась обратно и крепко его обняла. И быстро прошла в заднее помещение. «Кажется, заплакала», – подумал он.

После чего Гракко вышел на улицу и, сунув руки в карманы, двинулся на восток, чтобы забрать свой грузовик, на котором обычно развозил хлеб. В этом районе можно было потратить час, безуспешно отыскивая место для парковки, поэтому он договорился за три доллара в месяц оставлять грузовик на одном складе. Двигаясь по тротуару, Гракко осторожно маневрировал: улицы здесь убирали отнюдь не так аккуратно, как на более элегантных нижних и верхних улицах Уэст-Сайда. И, как обычно, ему очень мешал людской поток, люди всех возрастов, согнувшиеся под ледяным ветром и спешащие по своим делам в ту и другую сторону.

Он прошел насквозь открывающуюся перед ним сложную и разнообразную панораму Гринвич-Виллидж, района, расположенного в трех милях к северу от Уолл-стрит и в трех к югу от Мидтауна, где проживало почти восемьдесят тысяч душ. Почти половина из них были иммигранты, представители разных поколений. В западной его части, где жили Гракко, большинство составляли итальянцы. Их-то семья была достаточно обеспеченной, чтобы иметь собственную скромную квартиру, но многие здешние жители жили в коммуналках, по две или три семьи в одной квартире. Это был полный суеты мирок, полный магазинов и кофеен и клубов, откуда на улицу сквозь открытые в жаркие ночи окна доносилась джазовая музыка, смешиваясь в гипнотизирующую какофонию. Здесь также нетрудно было обнаружить людей богемы, причем необязательно настоящих, а, к примеру, из Чехословакии. Этим термином обычно именовали нью-йоркскую творческую интеллигенцию – художников, писателей, социалистов и даже одного или двух коммунистов. Виллидж давно уже стал для них родным домом.

В северной его части – от колледжа Нью-Йоркского университета на Вашингтон-сквер и парка, который был теперь виден Гракко слева, и до Четырнадцатой стрит – стояли элегантные дома финансистов и адвокатов, а еще глав разных корпораций. Некоторые из их обитателей зарабатывали аж по семь тысяч долларов в год!

Восточную часть Виллидж, куда он сейчас направлялся, населяли украинцы, евреи и поляки, а также беженцы с Балкан. Мужчины обычно были рабочими или торговцами, женщины – женами и матерями, а иногда прачками и сторожами в магазинах. Жилье они снимали в высоких и мрачных домах, на задворках Лоуэр-Ист-Сайд, в южной его части, где селились первые иммигранты, прибывшие в Нью-Йорк. Воняло на этих улицах вареной капустой и чесноком.

Вскоре, два раза поскользнувшись и чуть не упав на льду, Гракко добрался до засыпанной снегом парковочной площадки недалеко от Бауэри. Залез в свой «Шевроле» и через пять минут умудрился заставить мотор завестись. Коробка передач громко запротестовала, когда он врубил первую, но все же включилась; он выехал с парковки и направился на север.

В семь вечера Гракко забрал Хайнриха Коля от дешевой ночлежки в южной части Хеллз Китчен, к западу от Тридцатых улиц.

Тот влез на пассажирское сиденье грузовика.

– Слежки не было?

– Нет. Никакой.

Влившись в плотный транспортный поток, Гракко повел грузовик на юг, затем на запад, пока не добрался до Миллер-хайвей, основной магистрали, идущей вдоль реки Гудзон.

Тут он услышал металлическое клацанье и посмотрел вправо. Немец умело вставлял патроны в барабан револьвера. Потом сунул револьвер в карман и занялся еще одним.

Война свирепствует практически на всех континентах, думал Гракко; по крайней мере, тысяча людей успела погибнуть, пока он вел грузовик от ночлежки до этого шоссе, но все эти ужасы происходят далеко отсюда. Ужаснее казалось видеть вот этот револьвер. Шесть маленьких пулек. Булочник сомневался, что сам он смог бы нацелить оружие на другого человека и нажать на спусковой крючок.

Но потом Гракко представил свою родную страну, столь безжалостно разрушаемую, и решил, что да, смог бы.

Грузовик медленно двигался по хайвею, пересекая северную часть Уэст-Виллидж. Он уже видел знаменитые рынки Уэст-Вашингтон и Ганзеворт, сейчас уже темные; это были основные поставщики в город мяса и прочих продуктов питания. По утрам здесь царил сплошной хаос, когда сюда толпами валили розничные торговцы, владельцы ресторанов и индивидуальные покупатели. К восьми утра все булыжные мостовые здесь были уже скользкими от крови и жира, что натекали из разделанных телячьих боков, распластанных свиных туш и развешанных бараньих туш, свисавших с крюков под открытым небом. Птицу здесь тоже можно было купить. Рыбы было немного; рыбный рынок находился в Бронксе. А в остальной части рынка можно было найти любые овощи и фрукты, какие только создал Господь.

Потом, посмотрев направо, Гракко рассмотрел множество пирсов и причалов, выступающих в водное пространство Гудзона. И его посетило еще одно воспоминание: как они с братом Винченцо и десятками других ребят прыгали в воду с причалов в Гаэте, в этом маленьком приморском городке к югу от Рима, куда семейство Гракко выезжало летом по воскресеньям на своем «Фиате». То есть они предпринимали такую поездку, если у вечно капризного и плюющегося паром автомобиля не перегревался мотор – о чем оба брата всегда молились во время мессы. Гракко полагал, что это не слишком большой грех – обращаться к Создателю со столь эгоистичными просьбами. (Хотя Он, кажется, вполне благосклонно внимал их молитвам и частенько исполнял эти пожелания.)

Здесь тоже в жаркие дни, когда даже асфальт плавился, мальчишки – а иной раз даже и девчонки – бросались в серые воды Гудзона, не слишком приятно пахнущие и далеко не самые чистые. Но им-то, молодым, какое до этого дело?

Тут он понял, что Коль что-то ему говорит.

– Si? – переспросил он. И тут же поправился, повторил это по-английски, ругая себя за обмолвку. В конце-то концов, он же шпион! – Да?

– Приехали. Вон туда.

У соседнего пирса был пришвартован накренившийся набок сухогруз. И пирс, и судно выглядели в равной степени обшарпанными. Причалы в Гринвич-Виллидж были не такие, как в Бруклине или в Нью-Джерси, где швартовались большие грузовые корабли, выгружая на берег свои ценные товары. Здешние воды бороздили суда поменьше, такие, как вот этот, всего в сотню футов длиной, что привез сюда из Европы их драгоценный груз.

Гракко припомнил путешествие своего семейства из Генуи – они разместились в каюте-люкс, но под этим элегантным, но обманчивым названием скрывалось помещеньице в три квадратных метра без окон и с одной голой лампочкой. Единственным из всей семьи, кого не донимала морская болезнь, оказался Беппо, еще не родившийся и беззаботно спавший в своем теплом личном убежище.

Мужчины осторожно огляделись по сторонам. Шоссе было запружено машинами, но пирс был закрыт от него полудюжиной товарных вагонов, стоявших на боковой железнодорожной ветке. Пешеходов здесь не было, как не было и тротуаров; а вся деловая активность на ночь приостановилась. Гракко отметил, что движение судов по Гудзону, конечно же, не прекращалось, но их корпуса почти не были видны в темноте, хотя ходовые огни сияли ярко и празднично. Над огромным темным пространством реки висела гигантская реклама кофейной фирмы «Максвелл-Хаус» с ее сорокапятифутовой чашкой, опрокинутой и пустой (рекламный слоган фирмы: «Хорош весь до последней капли!»). Реклама ярко сверкала. Гракко помнил, что было такое время, когда ее выключали на ночь – но не из экономии, а чтобы она не служила маяком для вражеских бомбардировщиков. Теперь же она снова светилась – страна, по всей видимости, больше не опасалась, что враг принесет войну на ее собственные берега. Ошибочно, конечно.

Он поставил грузовик на причале рядом с кораблем. Коль передал ему один из своих револьверов. Оружие было горячим, и это было странно в такую холодную ночь. Гракко разок на него посмотрел, потом засунул в карман.

– Вы готовы? – спросил Коль.

В этот самый момент он себя готовым не чувствовал. Совсем не чувствовал. Ему хотелось побыстрее уехать домой. Но потом он вспомнил: Расплата.

И кивнул.

Они вылезли из кабины под секущий ветер и пошли по краю причала, глядя на то, как команда крепит швартовы. Через несколько минут по трапу к ним спустился капитан.

– Bonsoir![108] – приветствовал он их.

Как оказалось, револьверы им не понадобились. Капитан, седой малый, весь обмотанный шарфами и в двух куртках, жевал мундштук своей трубки и не выказывал никаких подозрений по поводу того, что груз, доставленный из разоренной войной Европы, принимают здесь эти двое – один, похожий на итальянца, второй, похожий на немца. Что до команды судна, то для них эти двое были всего лишь рабочими, принимающими обычный груз, нужный им для своего бизнеса.

Гракко не слишком свободно объяснялся по-французски, так что с капитаном разговаривал Коль, который указал на Гракко как на грузополучателя. Топая ногами, чтобы согреть их на этом холоде, капитан протянул им коносамент на груз. Гракко расписался в получении и забрал себе копию документа. Коль расплатился с капитаном наличными.

Пять минут спустя матросы лебедкой вытащили из трюма ящик размером метр на метр, поставили его на пирс, а затем вручную загрузили его в кузов грузовика. Коль расплатился и с ними, и они быстренько забрались обратно в теплую кабину.

Потом они обследовали ящик. Коль включил фонарик, и они осмотрели маркировку на нем – Etienne et Fils Fabrication[109].

– Порт прибытия – Нью-Джерси, – сказал немец. – Таможню они проходили там.

Гракко представил себе сонного, летаргического чиновника, глянувшего на упрятанное в ящик устройство и даже не почесавшегося осмотреть его повнимательнее. Коль открыл и приподнял крышку, и они уставились на небольшую хлебопечку, выкрашенную зеленой краской. Единственная разница между этой штукой и настоящей печью заключалась в том, что к этой, которую они сейчас осматривали, был приделан большой металлический контейнер, похожий на баллон для газа, который подается в горелки.

– Это оно? – шепотом спросил Гракко.

Коль ничего не ответил, но его глаза сияли, как будто он очень гордился тем, что было упрятано в этом контейнере. А он, несомненно, этим гордился.

– Я думал, оно будет гораздо больше размером, – сказал Гракко.

– Да-да. В этом-то все и дело, не так ли? Ладно, поехали обратно. Мы и так тут слишком задержались.

Джек Мерфи в конце концов пришел к выводу, что эта дрожь во всем теле – живое существо, живущее по собственным правилам. Он никак не мог ее остановить. Она разгуливала по всему его телу, от шеи до щиколоток. Иногда играя, иногда прямо-таки садистски издеваясь.

Зубы тоже стучали.

Агент УСС прятался позади стрелочного поста, где от основной линии Нью-Йоркской центральной железной дороги отходила старая ветка к Гудзону и на Манхэттен. Ветка заканчивалась на разваливающемся причале примерно в пятидесяти ярдах от того места, где двое шпионов принимали свой груз, о чем агента заранее предупредил один из его лучших информаторов. Мерфи прятался здесь с того самого момента, когда днем покинул офис УСС, и все это время боролся с пронизывающим холодом, от которого даже слезы на глазах выступали.

Его информатор сообщил, что груз прибудет сегодня на этом судне и к этому причалу, и это будет единственный груз, доставленный нынче на Манхэттен. Больше никаких подробностей он не сообщил. Поэтому и пришлось ждать так долго и в таких жутких условиях. В конце концов, к его облегчению, в конце Миллер-хайвей показался этот грузовик булочника, который затем свернул на служебную подъездную дорожку и осторожно подъехал к причалу по обледенелой земле. На его кузове виднелась надпись:

БУЛОЧНАЯ ГРАККО

Владелец – Лука Гракко

Основана в 1938 году

Хлебный грузовик, конечно: ведь в грузовой накладной значилась печь для выпечки хлеба.

Влекомый тепловозом состав Нью-Йоркской центральной линии, везущий пассажиров домой после трудового дня в Нижнем Манхэттене, только что отошел от терминала на Спринг-стрит слева от Мерфи и проследовал мимо. Густой дым дизельного выхлопа заполнил воздух позади него.

Его опять охватила дрожь, она распространялась по всему телу, посылая свои волны и импульсы в мышцы, о существовании которых Мерфи и не подозревал.

– Гром и молния! – пробормотал он по-ирландски, раскачиваясь на онемевших ногах и шлепая ладонями друг о друга. – Давайте же, двигайтесь, шпионы проклятые!

Сейчас ему больше всего хотелось оказаться в своей двухкомнатной квартире в Ист-Сайде, со своей женой Меган и сыном Патриком. Сидеть у камина, потягивая виски. И читать книжку, которую он начал вчера вечером. Детективная история с убийством – ему такие нравились больше всего. Агата Кристи, «Каникулы в Лимстоке». Мерфи был намерен раньше этого детектива догадаться, кто был преступник.

Руки совсем онемели. Если дело дойдет до стрельбы – а он был уверен, что дойдет, – сумеет ли он выхватить свой «кольт» 45-го калибра и точно попасть в цель? Да, сумеет. Он как-нибудь справится с судорогами в руках. И предатели заплатят за свои делишки!

В конце концов шпионы, кажется, собрались уезжать, увозя свой ох какой ценный груз.

Но Мерфи пока что не мог действовать. Ему нужно было сперва выяснить, нет ли у них сообщников. И он, пошатываясь, двинулся назад, туда, где стоял его «Форд Супер Делюкс» темно-красного цвета. Это была последняя модель, выпущенная в продажу, образца 1942 года. Форд в том году прекратил производство машин для индивидуальных покупателей, полностью переключившись на выпуск военных транспортных средств, но все же выпустил несколько «Супер Делюксов». А Мерфи ухитрился приобрести себе один из самых элегантных, с кузовом купе.

Он забрался в машину и завел мотор. Тот тихонько заурчал. Он врубил первую скорость из имеющихся трех и включил радио. Приемник был настроен на волну станции «Мьючуэл бродкастринг», одной из его любимых – они всей семьей регулярно слушали ее передачи: «Приключения Супермена», «Возвращение Ника Картера» и его самую любимую, «Новые приключения Шерлока Холмса». Но сейчас ему хотелось послушать новости с войны, поэтому, медленно двигаясь вперед, он покрутил верньер и переключился на другую станцию.

Пока деятельный обогреватель детройтского производства гнал на него волнами благословенное тепло, Мерфи скрытно продвигался вперед, на несколько автомобилей отставая от грузовика, который направлялся в самое сердце Гринвич-Виллидж. В конце концов он свернул на Бликер-стрит, а потом в переулок позади булочной Гракко.

Мерфи проехал дальше мимо этого переулка и завернул за угол. Поставил «Форд» дальше на улице и проскользнул в переулок позади булочной, где стоял грузовик с работающим на холостом ходу двигателем.

Высокий светловолосый мужчина – немец, конечно, – вылез из кабины и огляделся по сторонам. Потом к нему присоединился второй мужчина, пониже ростом – итальянец, несомненно сам Гракко. Прилагая массу усилий, они с большим трудом сумели снять ящик с грузовика и втащить его в булочную через заднюю дверь. Немец вышел обратно, держа в руке револьвер, и внимательно осмотрел переулок. Мерфи успел сдать назад и спрятаться. Потом агент УСС услышал, как захлопнулась дверца грузовика, после чего в нем включили первую передачу. Он быстро выглянул и увидел, что «Шевроле» уезжает. Мерфи это никак не обеспокоило – он не сомневался, что далеко эти двое не уедут. Вероятно, просто поставят грузовик на парковку.

Он подождал несколько минут, потом выглянул снова. Переулок был пуст. Тогда Мерфи тихонько подошел к задней двери булочной. Заглянув в окно, увидел кухню. Там было темно, равно как и в остальном доме. Он открыл отмычкой замок и пролез внутрь, закрыв за собой дверь. Прищурившись, чтобы лучше видеть в темноте, разглядел печи, подносы, кастрюли. И вдохнул успокаивающий и приятный аромат дрожжей и свежего хлеба (и вспомнил снова собственную жену, которая каждое воскресенье сама пекла хлеб). Передняя часть булочной была пуста и тоже погружена во мрак.

Где же вы, синьор Гракко? И почему вы занимаетесь такими делишками? Из патриотизма? Из-за денег? Из чувства мести?

Ладно, не важно. Мотивы для Джека Мерфи никакого значения не имели. Если ты враг – каковы бы ни были причины, – то должен за это заплатить.

Он тихонько подошел по бетонному полу поближе к ящику. Крышка уже была открыта и приподнята, и он поднял ее и посветил фонариком внутрь. Ну да, то, что и следовало ожидать. И в самом деле, весьма специфический груз.

Храни нас Господь!

Он огляделся вокруг и заметил стул в углу кухни. Сел на него и достал из кармана пистолет. Рано или поздно немец и итальянец вернутся, возможно, с соучастниками. И Джек Мерфи будет готов их встретить. Тут он снова учуял запах дрожжей. Агент уже проголодался. Скоро он вернется к Меган и Падди, и тогда…

– Ты!

Мерфи вздрогнул, когда позади него раздался этот шипящий голос, прямо ему в ухо.

– Не двигайся!

Итальянский акцент. Должно быть, это Гракко. Прятался в кладовке! В кладовке, которую Мерфи не удосужился осмотреть! Ствол револьвера уперся ему в затылок.

У Мерфи яростно забилось сердце, он задышал быстро-быстро. Значит, они не оба уехали. Один лишь немец. Может, они подозревали, что за ними следят, и устроили ему эту ловушку.

«Иисус и Мария!» – подумал он.

Гракко выдернул «кольт» из пальцев Мерфи.

Тот начал было поворачиваться, но итальянец приказным тоном сказал:

– Нет!

Он не хочет смотреть мне в лицо, когда выстрелит в меня, решил Мерфи. И тут услышал щелчок револьвера в руке итальянца, когда тот взвел курок.

Агент УСС закрыл глаза и воззвал к Богу в своей последней молитве.

Как всегда, прямой, как ружейный шомпол, Геллер вошел в заднюю комнату булочной. Коричневые пятна на его лысом черепе выглядели сейчас, в слабом желтоватом свете, особенно ярко. Лука Гракко постоянно менял в кухне лампочки на более слабые. Электричество, как и все прочее во время войны, здорово выросло в цене.

– Ага, вот, значит, где вы творите свою магию, – сказал Геллер, тот самый человек, который своей запиской, спрятанной в однодолларовый банкнот, запустил в действие сегодняшние события.

Гракко ничего не ответил.

– За все месяцы, что мы работаем вместе, Лука, – продолжал Геллер, подходя к печке и заглядывая в приоткрытую дверцу, – я, кажется, так ни разу и не высказал вам своего восхищения по поводу вашего хлеба.

– Я знаю, что пеку хороший хлеб. Похвалы мне не нужны.

Слова никогда никому не кажутся высокомерными или заносчивыми, если это правда.

– Моей жене и мне он очень нравится. Она иной раз делает тосты на французский манер. Вы знаете, что такое французские тосты?

– Конечно.

Хайнрих Коль, стоявший рядом, этого не знал. Гракко объяснил ему, что собой представляет блюдо из хлеба, залитого яйцом, и поспешно добавил:

– Но это нужно обязательно делать на сливочном масле. Никакого лярда. Если у вас имеется только лярд, не стоит с этим связываться.

Геллер кивнул на ящик:

– Дайте мне поглядеть.

Коль поднял крышку. И все трое увидели баллон, привинченный к печке. И все трое смотрели на него очень мрачно, словно на уложенного в гроб покойника.

– Уран, – сказал Гракко. – И это небольшое количество сделает так, как вы говорите?

– Да, да! Здесь достаточно, чтобы превратить Нью-Йорк в дымящийся кратер.

А я бы ожидал еще большего…

Это вещество, как узнал Гракко, скоро превратится в то, что называется атомной бомбой, и это, казалось, было нечто, взятое из научно-фантастических комиксов fumetti, столь популярных в Италии. Коль несколько лет работал над этим устройством, семь дней в неделю, с того самого момента, когда получил директиву фюрера с приказом создать такое оружие.

Гракко охлопал свои карманы и вдруг замер на месте:

– А оно… я хотел сказать, курить-то рядом с ним можно?

Коль рассмеялся:

– Можно.

И протянул ему пачку «Кэмел». Они закурили.

Гракко глубоко затянулся.

Quarto[110]…

В этот момент в дверях кухни появился еще один человек. Подтянутый и по-военному элегантный, как Геллер. Он озадаченно огляделся вокруг.

– Генерал, – с уважением сказал вновь прибывший. Он обращался к Геллеру, к которому все так обращались, хотя тот был в отставке – покинул свой пост начальника штаба армии в Вашингтоне и в настоящее время был гражданским лицом, вторым по старшинству в Управлении стратегических служб. Правой рукой Дикого Билла Донована. – Сэр, я…

– Вольно, Том. Сейчас вам все объяснят, – и Геллер повернулся к Колю: – С этим что-нибудь еще нужно делать? – Он кивнул на баллон в ящике.

– Нет, нет, он полностью безопасен. Ну, конечно, если вы откроете свинцовую оболочку, то через день-два умрете от радиационного отравления. Могу добавить, что это не самый приятный способ умереть.

– Но он не взорвется, а?

– Нет. Уран нужно очень аккуратно обработать и подогнать с точностью до микрона, а потом установить так, чтобы критическая масса…

– Хорошо, хорошо, – прервал его Геллер. – Я просто хотел получить подтверждение, что если наши ребята это сбросят, то не спалят все Западное полушарие.

– Nein[111]. Такого не произойдет.

– Сэр? – снова возник Брэндон.

– О’кей. Вот вам весь улов, Том. Лука Гракко и Хайнрих Коль. А это – Том Брэндон, начальник отделения УСС здесь, в Нью-Йорке. Даже при том, что официально у нас нет офиса в Нью-Йорке.

Гракко не имел представления, что все это означает.

А Геллер продолжал:

– Полковник Коль – сотрудник абвера. Точнее, бывший сотрудник абвера, а до войны – профессор физики Гейдельбергского университета. Последние четыре года он вместе со своей группой работал там над созданием этой штуки, атомной бомбы. Нам было известно, что Гитлер очень хотел заполучить такое оружие, но мы не слишком беспокоились по этому поводу. Все в Вашингтоне считали, что этот бесноватый ублюдок сам себя ограбил, издав Закон о восстановлении профессиональной гражданской службы. Помните, по этому закону из всех университетов Германии изгонялись все профессора неарийского происхождении. Включая самых лучших специалистов по атомной физике. Феликса Блоха, Макса Борна, Альберта Эйнштейна и…

– Да-да, – с кривой улыбкой подтвердил Коль. – Какая ирония судьбы! Гитлер, таким образом, потерял тех самых людей, кто мог определить точный размер массы, чтобы превратить уран двести тридцать пять в расщепляющийся материал. А это…

Геллер прервал его, прежде чем профессор-полковник смог слишком углубиться в технические подробности.

– И они бежали на Запад. Но der Fuehrer настаивал на продолжении работ – с участием таких людей, как присутствующий здесь Хайнрих. Конечно, у этого человека имелась совесть – в отличие от некоторых его коллег. Его цель все время работы над этим… как вы это называете?

– Расщепляющийся материал.

– Ага, над этим. Чтоб потом контрабандой переправить его нам. С помощью подпольщиков, – Геллер посмотрел на Гракко. – И тут на сцене появляется вот этот наш шпион-любитель. Месяца два назад брат Луки, Винченцо, солдат итальянской армии, попал в плен к нацистам и был брошен в лагерь военнопленных. Многие полагают, что итальянцы и союзники – враги, всю войну были врагами. Но в данном случае это не так. Муссолини свергли в сорок третьем году, и король Италии и его премьер-министр тайно заключили с нами перемирие. И многие итальянцы начали воевать вместе с американцами, англичанами и индийцами против немцев, еще остававшихся в Италии. Винченцо бежал из нацистского лагеря и направился в Германию, чтобы сражаться в рядах Сопротивления. Когда в подполье узнали о Луке, они связали Винченцо с Хайнрихом и разработали план, как контрабандой провезти этот распускающийся материал…

– Расщепляющийся, – поправил его Коль.

– …в Америку. Лука с радостью бросился им помогать. Вот они и замаскировали этот… материал под часть печи. И отправили на адрес его пекарни.

– Однако, – встрял Брэндон, – при всем уважении, сэр, а я-то почему об этом не знал? Мы же могли бы… – Тут он вдруг побледнел и нахмурился. – Ага. Понимаю. Вы не могли мне об этом сказать, потому что подозревали о существовании двойного агента, который нас так беспокоил, и думали, что он может оказаться здесь, в нашем офисе.

Геллер кивнул.

– Немецкая разведка узнала и о том, что проделал Хайнрих, и о том, что груз уже на пути сюда, а также куда и когда он прибудет. И уведомили своего агента здесь. Но мы-то не знали, кто это такой. Этот предатель вполне мог оказаться в вашей здешней конторе, Том. Вот Лука и Хайнрих и сыграли роль наживки. Этот двойной агент проследил за ними, и они его поймали.

– И это оказался Джек Мерфи, да?! – рявкнул Брэндон. – Господи, помилуй! Надо было догадаться. Он никогда не раскрывал мне имена своих информаторов, не говорил, откуда получает все эти сведения… И откуда узнал про эту операцию. И вообще хотел проводить ее в одиночку. Чтобы успеть убить этих двоих и отправить груз обратно в Германию.

– Я тоже хотел его убить, застрелить, – тихо сказал Гракко. – Чуть не застрелил. Но так поступают только нацисты. А в Америке его ждет честный суд. Так что я пощадил его, просто связал. – Он улыбнулся. – Правда, обращался я с ним довольно грубо, это надо признать.

– А я всегда гадал, зачем Джеку квартира с двумя спальнями, – добавил Брэндон.

Генерал Геллер хрипло рассмеялся:

– На Манхэттене? На жалованье агента УСС?

– И роскошные карманные часы. Ох, да еще и «Форд Делюкс» сорок второго года.

Гракко счел себя оскорбленным:

– Вы хотите сказать, что он это делал из-за денег?

– Видимо, да.

– А где он? – Голос Брэндона дрожал от ярости.

– Полицейский фургон сейчас уже везет его в федеральную КПЗ. – Геллер даже улыбнулся, что, как уже понял Гракко, было крайне редким явлением. – Билл Донован переговорил с генеральным прокурором Биддлом. Гувера мы продолжаем держать в неведении. Так что насчет обвинения Мерфи он узнает из «Нью-Йорк таймс». Если, конечно, читает «Таймс».

– А что вы собираетесь делать с этим? – Брэндон указал на баллон в ящике.

– Вы этого от меня не слышали, но он отправляется в Нью-Мексико. Там идут работы над одним проектом, но это тайна. У них были кое-какие неполадки, и им нужно больше этого расщепляющегося материала… я правильно сказал? Расщепляющегося?

– Да, правильно.

Брэндон смотрел на Коля и хмурился. Потом спросил:

– Они намерены использовать эту бомбу против Германии?

– Нет, – ответил Геллер. – Я с самого начала сказал Хайнриху и Луке: ее на Европу не сбросят. Нет такой необходимости, это во-первых. С Гитлером уже практически покончено, и битва на Дуге была его последним вздохом. К маю Германия падет, это самое позднее. Это с джапами[112] у нас еще есть проблемы. Война на Тихоокеанском театре может затянуться еще на год, если их не остановить. Вот это их и остановит, – и он кивнул на ящик.

– Сэр? – раздался чей-то резкий голос от двери. – Группа прибыла.

– Заходите, ребята, – сказал Геллер.

В кухню вошли трое мощных мужчин в пальто.

– Ну, хорошо, – сказал Геллер. – Забирайте это. Отвезете его в Форт-Дикс, в Нью-Джерси. Сегодня вечером оттуда в Нью-Мексико отправляется специальный поезд. Полковник Коль едет с вами. Там у нас работают ученые, которым может понадобиться его помощь. Да, и все, что скажет полковник, для вас приказ; если кто ослушается, погоны сдеру.

– Есть, сэр!

Гракко смотрел, как трое солдат подняли ящик с полу и, толкаясь, вынесли его наружу.

Коль повернулся к Гракко:

– Ну, друг мой, знакомство наше вышло коротким, но весьма продуктивным. Думаю, мне понравится в этой стране. Политика, свобода, культура… И что еще более важно, – продолжал он с серьезно-хмурым выражением лица, которое, правда, вскоре сменилось улыбкой, – рестораны, в которых можно обнаружить полный обед, упрятанный за стеклянную дверцу. Это ж настоящий рай на земле!

Гракко и полковник обнялись, и немец вышел из булочной в переулок, чтобы отправиться в Нью-Мексико вместе с грузом урана и со всеми будущими ужасами, которые он в себе таил.

Том Брэндон стоял вроде как по стойке «смирно», но сгорбившись, чего нелегко было добиться.

– Поговорим позже, Том, – сказал ему Геллер. – Да, если что-то услышишь от Дж. Эдгара или от его парней, направляй их ко мне.

– Есть, сэр, – более молодой сотрудник УСС кивнул и вышел на улицу, поплотнее запахивая пальто.

Геллер повернулся к Гракко:

– Я получил нынче днем информацию, что ваш брат вернулся в Италию; он в полной безопасности, в тылу у наступающих союзников. – Генерал протянул руку и обменялся с итальянцем рукопожатием. – Да, Лука, вы отлично тут поработали!

Булочник пожал плечами.

– Это был мой долг. Нападение японцев на Перл-Харбор нельзя оправдать. Я готов сделать что угодно, чтобы отомстить им за это преступление против моей страны.

Его страны.

Америки.

Это именно Гракко предложил такое название этой операции – «Расплата». Потому что именно этим она и была – расплатой.

– Да, вот еще что, – сказал Геллер и протянул Гракко однодолларовый банкнот, но не сложенный, как было в прошлый раз.

– Что это?

– Когда я рассказал президенту Рузвельту об этой операции, он попросил меня передать вам его благодарность. А когда я сообщил ему, какой вы прекрасный булочник, он попросил принести им с Элеонорой батон вашего хлеба.

– Президент Соединенных Штатов желает получить батон моего хлеба? – Гракко даже заморгал.

– Из муки грубого помола, конечно.

– Я сейчас испеку. Это не займет много времени.

– У меня нет времени, – сказал Геллер. – Мне нужно ехать в Вашингтон первым же утренним поездом. Это через несколько часов.

– Сэр, – сказал Гракко. – Присядьте. Выпейте кофе, я сам вам его сварю, пока печется хлеб.

Он достал с полки металлическую миску с уже поднявшимся тестом, прикрытым влажным полотенцем.

– Нет, не нужно, – сказал Геллер. – Я возьму один из этих.

Он указал на корзину с дюжиной батонов.

Гракко нахмурился:

– Но это же вчерашние! Они годятся только на то, чтобы фаршировать индейку или готовить пудинг.

– Рузвельту это безразлично.

– А мне – нет! – Лука Гракко снял пиджак и взял свежий фартук из стопки чистых, которые выстирала и выгладила Виолетта, надел его и завязал тесемки вокруг талии. – Присядьте, – повторил он еще раз.

И генерал Геллер сел.

Бывший журналист, фолк-сингер и адвокат, ДЖЕФФРИ ДИВЕР ныне является ведущим автором бестселлеров в международном масштабе, написавшим тридцать пять романов и выпустившим три сборника рассказов. Он получил десятки разнообразных премий, его книги входили в шорт-лист при номинации на еще большее количество литературных наград. Книга «Брошенные тела» была названа романом года по версии «Интернэшнл триллер райтерс ассошиэйшн», а триллер о Линкольне Райме «Разбитое окно», а также стоящий отдельно роман «Грань» номинировались на эту премию. Английская «Бритиш крайм райтерс ассошиэйшн» отметила его книги премиями «Стил дэггер» и «Шорт стори дэггер», а также «Ниро Вульф эуорд»; он трижды лауреат премии «Эллери Куинн ридерз эуорд» за лучший рассказ года. Дивер также был удостоен премии за выдающиеся заслуги от имени «Бушерон уорлд мистери конференс». Его самые последние книги – это «Проект «Старлинг», оригинальная аудиопьеса для Audible.com, а также «Сборщик кожи» и «Октябрьский список», роман-наоборот.