Манхэттенское безумие (сборник) Чайлд Ли

Ее брат по-прежнему жил с их матерью; правда, они переехали вниз, на первый этаж. На следующий день Сэм в обеденный перерыв нажал на кнопку звонка у их двери.

Когда Иззи открыл дверь, он помолчал, а затем сказал:

– Проваливай отсюда. Мне тут грязные комми[63] не нужны.

Он чуть отклонился влево, и Сэм успел разглядеть что-то желтое, промелькнувшее в щели за дверными петлями. Дверь отворилась пошире, и Иззи продемонстрировал ему, что держит в руке свою старую биту для стикбола.

– Ей со мной хорошо и безопасно, Иззи.

– Тебе хочется сохранить в целости свои вонючие коленки? Тебе нравится ходить вокруг в своей полицейской форме? Так вот что я тебе скажу. Продолжай ходить. В том направлении, откуда пришел.

Сэм ушел, но только из-за матери Иззи. Она сидела на зеленом диване перед окном, выходившим на улицу, придерживая ризкой кружевную занавеску. Салли говорила ему, что врачи поставили ей диагноз: нервный срыв. Их отец проживал отдельно от них, в отдельной квартирке по соседству, у него теперь была своя жизнь. Седые волосы миссис Джейкобс тощими прядками свисали на воротник. Ее рот приобрел форму скобы с опущенными вниз концами.

Шесть месяцев спустя Сэм добился перевода в Девятый участок. Ему и там предстояло еще некоторое время топтать мостовые, но участок патрулирования был теперь больше. Если все будет складываться удачно, сказали ему, его могут перевести в отдел расследований и даже немного повысить жалованье. Он с самого начала дал понять, что очень этого хочет, но понимал, что может пройти целый год, прежде чем это произойдет.

Сэм по-прежнему каждый день, направляясь в Девятый участок, напевал очередную модную песенку, например, «Молочное небо» или «Узник любви». А когда отправлялся на свидание с Салли, в квартирке, которую она сняла вместе с подругой, а подруга на это время уходила погулять, он даже пытался спеть ей «До конца времен», как это пел Дик Хаймес[64], так он был счастлив.

Салли заполучила себе работу оператора на телефонной станции; хотя ей здорово не нравилось то, что она оставляет мать, ей все же надоело спать на диване, и она хотела хотя бы иногда побыть подальше от больной, нуждающейся в постоянной помощи. Ее квартира находилась всего в двенадцати кварталах от матери, а с матерью все будет в порядке, поскольку Иззи по-прежнему живет дома. Она часто изображала Сэму телефонных операторов, чтобы его посмешить, и рассказывала всякие интересные истории. Однажды вечером после таких историй он сказал ей: «Если ты не выйдешь за меня замуж, то я стану сущим мальцом-страдальцем». Это было в первый раз, когда он ей такое сказал.

– Мальцом-страдальцем? Это даже не рифмуется, – ответила она и захлебнулась хохотом. Ему потребовалось делать свое предложение еще два раза, прежде чем он вынудил ее наконец сказать ему «да».

Сержант, начальник Сэма, вызвал его и сообщил, что в округе имеется некий крупный негодяй и рэкетир по имени Гарри Гросс, который взимает дань с владельцев местных магазинов и баров.

– Если мы его не остановим, то сами не заметим, как он станет мэром.

Смешно, подумал Сэм и даже рассмеялся, но и сам понимал, что это легко может произойти. Сержант также сообщил, что переводит Сэма в отдел расследований.

– Детективу Брайану Хиршу из отдела расследований требуется больше людей, чтобы взять этого парня. Тебе нужно пройти письменные тесты, а потом, конечно, будет испытательный срок, но ты без труда это пройдешь.

Еще он сказал, что Хирш взял Сэма на заметку, когда тот помогал полицейскому под прикрытием при поимке наркодельцов, в которой участвовали люди из двух участков, и Сэм был одним из двоих копов, обеспечивавших прикрытие операции. Хиршу понравилось его умение держать себя в руках, а потом, когда он проверил послужной список Сэма, это ему тоже подошло. Сэм даже не знал, кто такой этот детектив, однако поблагодарил сержанта и выразил свое сожаление по поводу перевода. Но когда вышел на улицу, то послал небу воздушный поцелуй.

Недели летели быстро. Сэм успешно прошел все тесты, да почему бы и нет? Он даже похвастался Салли. И они решили насчет дня свадьбы – он будет осенью.

Детектив Хирш облокотился на побитый стол, который даже не был его, он вообще был ничей, просто стол, на который все сваливали свои вещички. Этот человек, который выглядел очень похоже на отца Сэма и у которого линия волос давно забыла свое прежнее место, а все остальное было так намазано бриллиантином, что блестело и отливало синим, а светло-карие глазки могли просверлить человека насквозь и обнаружить ложь, которая, как тот наивно полагал, могла вытащить его сухим из воды; человек, у которого были ручищи, которые, казалось, принадлежали совсем другому парню, способному выбросить за канаты ринга двоих борцов сразу.

– Взятки! – сказал Хирш. – Слишком у многих наших парней рыльце в пуху. Не знаю, как насчет тебя, но сам-то я вовсе не для того нацепил полицейский значок, чтобы заниматься побочными промыслами и брать денежки у уголовников. Ты на моей стороне?

Сэм легко ответил «да».

– Тут есть один гониф[65], который, скажем так, занимается переубеждением тех, кто сопротивляется Гарри Гроссу.

Сэм кивнул и уточнил:

– Разбивает коленные чашечки, ломает ребра и все такое прочее?

– Ага. Кулаками, ножом, пинком по яйцам, – ответил Хирш. – И точно так же, как Гросс, который сам подобными штучками не занимается, этот парень тоже имеет нескольких горилл-головорезов. В один прекрасный день эти гады разобьют башку очередному клиенту, и Гросс со своими подручными заработает курс лечения на электрическом стуле. Мне бы хотелось уведомить об этом Гросса, пока он еще не перерос свои штаны. Этот гониф, что работает на Гросса, он всегда носит шарф и шляпу с широкими полями, чтоб скрывать свою поуродованную морду. Стукачи говорят, что это нетрудно заметить: у него морда как восковая маска. И форма носа каждый день другая. Нынче он прямо Джимми Дюрант[66], а завтра – Тихий океан.

– Погоди! Парень с фальшивым носом?

– Точно. Он…

– Тино Карло Карузо, – медленно произнес Сэм.

– Ты его знаешь? – спросил детектив Хирш.

– Возможно.

Нет, только не Тино, черт побери! Не тот самый Тино, который зацепился промежностью за колючую проволоку во время начальной боевой подготовки, потому что пытался пролезть под ней брюхом вверх, а не наоборот. Это из-за того, что он был на войне? Из-за того, что в тот день в него попал снайпер? Или Тино всегда был таким, на грани, а Сэм про это и не знал, потому что они все-таки росли порознь, не в непосредственной близости друг от друга? Коп, берущий взятки, – это одно. Но Тино, парень из их района – ну, не совсем, но в общем оттуда, – это причиняло Сэму настоящую боль, словно он сам несет ответственность за этого парня, словно он сам нес ответственность за то, что произошло на той дороге в Бельгии, в зимний день, когда от холода сводило ноги. В тот проклятый день Сэм велел ему прижать к лицу перчатку, пока они не добрались до медиков. Неужели Тино выжил вот для этого?!

Теперь единственное соображение, которое препятствовало выполнению плана Хирша, состояло в том, что Сэм был знаком с Карузо. Это означало, что ни о каком проникновении в банду под прикрытием не может быть и речи.

И тем не менее Сэм готовился к этому делу – когда и если оно будет осуществляться. Он качался, занимался со штангой, бегал кросс, был первым в спортзале, работая с боксерской грушей. Приемы рукопашного боя он освоил еще в армии, в тренировочном лагере, потом прошел курс ближнего боя в полицейской академии, а еще каждое воскресенье ходил к платному инструктору в Чайнатауне и по три часа занимался с ним борьбой па-куа, китайским боевым искусством, имитирующим поведение восьми животных. Сам он предпочитал ухватки льва и змеи. Его рефлексы и реакция были безупречны, и он быстро поднимался от одного пояса к другому.

Однажды субботним утром Салли вытащила его с собой в новый храм на Четырнадцатой стрит, в который теперь ходил Иззи. Сэм сделал вид, что ему нравятся монотонный речитатив кантора, очень молодой раввин и коротконогие дамы, уверяющие, что он очень красив. Но ему было трудно что-либо слушать, потому что Иззи, сидевший на скамье в пяти рядах впереди, очень громко читал молитвы, завывая так, словно у него мозги набок съехали. Сэм так и не понял, заметил его Иззи или нет.

Салли по вечерам училась в Сити-колледже, и ей приходилось много заниматься, так что они с Сэмом пообнимались и поцеловались немного в машине, которую она недавно купила и уже жалела об этом, а потом он отвез ее домой.

В воскресенье он поехал автобусом в магазин, где работал Иззи – торговал автомобильными шинами. Сэм знал, на какой улице он находится. Парковка была полностью забита до самого входа в магазин, так что ему пришлось пробираться между машинами. Иззи был снаружи, расписывался в накладной за доставку новенькой шины – она сейчас была прислонена к его ноге. Когда рассыльный уехал, Иззи секунду смотрел вслед его грузовичку, а затем поднял шину, отнес ее к машине, стоявшей в дальнем углу двора, открыл ключом багажник, поднял крышку и засунул шину внутрь. Потом закрыл багажник и снова оглянулся по сторонам. Сэм уже пригнулся, спрятавшись за машинами. На улице было слишком шумно, чтобы разговаривать. Нужно было дождаться, когда Иззи снова уйдет в магазин.

Из гаража вышел один из механиков, как раз в тот момент, когда Сэм отворил дверь, и спросил Иззи, не та ли это шина, которую они ждали. Иззи ответил, что нет, не та. И механик, ворча, ушел.

Когда Иззи обернулся и увидел Сэма, то спросил:

– Ты зачем сюда явился?

Сэм подождал немного, потом спросил:

– Зачем ты это делаешь, Из?

Иззи нагнул голову, посмотрел туда-сюда, потом встретил взгляд Сэма и ответил:

– Заткнулся бы ты, а? Тоже мне, праведник!

– Из, Из! Тебе что, бабок не хватает?

– Ну, не у тебя же мне их брать!

– Из, перестань! Нельзя так делать!

– А может, это совсем не то, что ты подумал?

– Может быть, – сказал Сэм.

И впрямь, правильно ли он оценил ситуацию? А что, если Иззи просто должен отвезти кому-то эту шину и это была совсем не та шина, про которую спрашивал механик?

Тут в магазин вошел покупатель. Сэм некоторое время болтался рядом, изучал всякие схемы и таблицы, а также маркировку шин. Покупатель заплатил остаток суммы за произведенный ранее ремонт, велев Иззи непременно передать от него благодарность хозяину за разрешение заплатить в рассрочку. Когда он наконец вышел, Иззи остался стоять за прилавком. И сказал:

– У меня к тебе один вопрос.

– Выкладывай, – ответил Сэм.

– Ты вонючий коммунист или нет?

– Послушай, Иззи, это вовсе не так, и ты прекрасно это знаешь. Иногда бывают всякие случайности – ты сам такого не ожидаешь. Мы с Салли любим друг друга, очень любим. У нас это уже год. Нет, семь месяцев, две недели и три дня – столько времени мы знакомы. Я хотел бы, чтоб ты был моим шафером на свадьбе. Ради нас обоих. Будешь? Свадьба за день до праздника святого Валентина. Так Салли решила, чтобы я никогда не забывал, когда отмечать очередную ее годовщину. Будешь шафером?

У Иззи кровь отхлынула от лица. Он сунул руку под прилавок и достал оттуда перемазанную маслом стальную монтировку, медленно положил ее на прилавок и сказал:

– Как тебе это понравится, сержант?

Слово «сержант» он произнес с преувеличенным презрением, таким, какого можно ожидать от плохого театрального актера. Сэму такое уже было знакомо – Салли несколько раз удавалось уговорить его поехать в центр города в театр, чтобы они тоже могли приобщиться к культурке.

Как вот сегодня. Сегодня они с Салли собирались рвануть на метро в центр, перехватить на бегу хот-дог прямо с тележки разносчика, чтоб успеть на постановку «Энни, хватай ружье». А после театра зайти в какое-нибудь симпатичное местечко и выпить. Мать Сэма помогала Салли с шитьем – Сэм не знал, что они там затевают, он понял только, что это будет новое платье. Пока они ехали в поезде подземки, Салли куталась в огромную шаль, плотно ее облегавшую, чтобы Сэм ничего не разглядел. Но когда они вышли на платформу, она сбросила с плеч эту светло-кремовую мягкую шаль, и у Сэма аж дыхание перехватило. Платье обнажало плечи, было присобрано в талии и падало к бедрам пышным колоколом, а потом лилось водопадом рубиново-красного оттенка, чуть прикрывая колени. На ногах у нее были черные туфельки на каблуках, украшенные сверху красными шелковыми розочками.

После спектакля и короткого забега в кафе в конце того же квартала перекусить ватрушкой они направились к метро. Погода стояла отличная. Было видно все звезды, даже несмотря на яркие отсветы реклам. Сэм жалел, что не может устроить так, чтобы ночь длилась бесконечно, дольше, чем те десять часов, которые она должна была тянуться. Но когда заметил телефонную будку в переулке, в паре шагов от себя и по пути к станции метро, то извинился и сказал, что должен позвонить, потому что Хирш любит, чтобы подчиненные докладывали ему о своих передвижениях.

Когда он вернулся, Салли спросила:

– Тебе нужно ехать, да? Тогда поезжай, милый. Я и сама отлично до дому доберусь.

– Нет уж, спасибо. Я хотел бы поцеловать тебя на прощанье прямо на ступеньках перед дверью.

По дороге к ее дому Сэм старался вести себя достойным образом; он помнил, что здорово вспотел, что от него несет потом, так что держал руки при себе. Перед ее дверью он крепко ее поцеловал, отпустил ее и помахал ей рукой, когда она была уже за порогом и видела его только сквозь стекло двери. После чего отправился на место преступления – в старый многоквартирный дом на Авеню С, где жили мать Салли и ее брат Иззи. Он не знал точно, что там произошло, но в любом случае не хотел, чтобы она там оказалась.

Дом номер 216.

Детектив Хирш неспешно прошел по тротуару и поднялся на крыльцо, где поперек входа уже была натянута веревка ограждения, привязанная к перилам с обеих сторон. Он предъявил патрульному полицейскому свое удостоверение, потом увидел приближающегося Сэма и остановился подождать его. Другие полицейские сдерживали толпу любопытных и одну обитательницу дома, вернувшуюся с работы. Вокруг больше ничего не было, одни лишь полицейские машины у тротуара.

А вот внутри все было совсем иначе. Внутри было полно крови, целые лужи на деревянном полу, на стенах и на ковре. Пятно крови впиталось в подлокотник светло-зеленого дивана возле окна, в котором сидела миссис Джейкобс, придерживая занавеску, в последний раз, когда Сэм ее видел. Белые чехлы с подголовника и одного подлокотника были сорваны.

Тело Иззи лежало в кухне. Когда Сэм туда вошел, полицейский фотограф как раз делал снимок крупным планом лица Иззи, на котором возле рта был хорошо виден V-образный порез, доходивший до края нижней челюсти. Детектив Хирш заметил, что такую метку обычно ставят шестеркам в тюрьме, такой шрам используется в качестве абсолютно точной метки стукача. Но оставлять такой знак на трупе – это западло.

– Ты все записываешь, Рабинович?

Сэм уже достал свой блокнот, но зафиксировал только смазанное пятно крови на дверном косяке. Голова у него была словно заполнена желатином. Нет, в глазах не было слез, нет-нет. И в горле не стоял сухой комок.

Из! Стикбол – это Из! Модель самолета – это тоже Из. Товарищ по оружию рядовой Изадор Джейкобс. Который очень скоро должен был стать его шурином. Иззи. Как такое могло случиться? Мысли Сэма тут же переместились на Салли. Как она это переживет? Он сейчас думал только о ней, словно держал ее в своих объятиях, словно мог передать ей свою силу и стойкость. Боже, помоги ей держаться, если кто-то успеет сообщить ей об этом раньше него!

Детектив Хирш провел Сэма по коридору к спальне, указывая по пути на кровавые следы на уровне локтя.

– Он ее тут тащил. Видишь, какие следы на полу, – говорил он, тыкая пальцем на черные полосы. Старая дама Джейкобс всегда носила высокие шнурованные ботинки с черными подметками.

Войдя в спальню, Хирш кивком указал на кровать, на которой лицом вниз лежала миссис Джейкобс, свесив вниз голову, словно пытаясь отыскать что-то упавшее на пол. Сэму была видна ее щека, так что он сразу понял, что это она, хотя ее волосы были выкрашены в рыжий цвет, а не седые, как в последний раз, когда он ее видел. Рыжие, потому что в последние дни ее состояние настолько улучшилось, что Салли приехала сюда, чтобы помочь матери покраситься, и они чуть не проделали то же самое с волосами Салли.

– Подойди поближе, – велел детектив Хирш.

Сэм подошел, встал у ног миссис Джейкобс и тут понял, что именно он должен был увидеть, но вовсе не хотел этого. Хирш направил луч своего фонарика на ее бок, где под потеками крови были видны бледно-красные следы ушибов и царапины.

Когда Салли открыла Сэму дверь, она была еще в ночной рубашке. Вместе с Сэмом приехала тетка Салли, которая жила в Бруклине. Салли посмотрела на Сэма, на тетку, и ей уже не нужно было ничего говорить, она уже все поняла и была готова услышать что-то ужасное. Они отвели ее к дивану и сели рядом, и уже потом все сообщили и по очереди утешали ее, как ребенка, в которого она вдруг превратилась.

В участке Сэм засел в комнатке, вернее, в стенном шкафу, переделанном в комнатку, где полицейские могли писать свои рапорты. Детектив Хирш хотел, чтобы его ничто не отвлекало. Он велел ему записать имена и фамилии всех людей, с которыми, по его мнению, был знаком Изадор Хэдуин Джейкобс – со времен детского садика и до Краутленда[67].

Отца Иззи, конечно, тоже поставили в известность и велели явиться в участок на следующий день, чтобы дать показания, но Сэм сомневался, что тот имеет к этому какое-то отношение.

Сэм все время просил детектива Хирша направить кого-нибудь проверить насчет Майка Келли, чтобы удостовериться, что с его приятелем всё в порядке. Да почему бы и нет, спрашивал он себя, хотя все время видел их перед внутренним взором вместе – Майка и Иззи, Иззи и Майка. Они так и стояли у него перед глазами – вместе.

Поскольку мать Сэма уехала во Флориду на свадьбу какой-то своей приятельницы, он в тот вечер привел Салли к себе домой. Они лежали в постели, и она говорила и плакала, а когда встали и он приготовил ей что-то поесть, они снова говорили, а потом снова легли в постель и снова продолжали говорить. Рядом с кроватью Сэма стояла складная ширма с нарисованной с одной стороны ухмыляющейся физиономией. Сэм и сам не знал, как она сюда попала. Сейчас луна светила сквозь нее, и серые тени на этой роже как будто насмехались над ними. Потом они заснули. А проснулся он оттого, что Салли его поцеловала. Прошло совсем немного времени, и он овладел ею, а потом все повторял: «Прости меня, прости меня», а она шепотом отвечала: «Ничего, милый, я сама этого хотела, сама хотела».

Потом она встала и пошла в ванную. А вернувшись, сообщила, что у нее течет кровь. И он снова бормотал «прости меня», а она на этот раз ничего ему не ответила.

Несмотря на это, Сэм снова уснул. А когда засветилась утренняя заря, проникнув лучом света сквозь дырку в ширме, он почувствовал на щеке теплое дыхание Салли, а потом ее губы на своих губах и услышал, как она сказала: «Обними меня снова, Сэмми, обними покрепче, иначе я умру».

Боль от осознания того, что ничего не в силах сделать, может быть сильнее, чем понимание того, что дело сделано и с ним покончено. Это все равно что смотреть на умирающего человека, а не на саму смерть. Каждый прошедший день, когда так и не выяснялось, кто убил Иззи и его мать, становился для Сэма настоящей пощечиной. У него имелась куча своих полицейских обязанностей в участке, да и Салли занимала большую часть его свободного времени, поэтому он каждые пару дней надоедал детективам Седьмого участка, пока не стал подозревать, что они пользуются любым предлогом, чтоб не отвечать на его вопросы. Он виделся и с Майком Келли во время службы в храме и пытался с ним поговорить, но Майк всячески избегал прямых ответов, ходил вокруг да около и всякий раз только бледнел.

Прошел месяц со дня того двойного убийства, и тут в игровом заведении на Восточной Тринадцатой стрит, размещавшемся в подвальном помещении, убили двоих мужчин. Один из них был подручным хозяина заведения, другой – обычным игроком. Владелец лишился одного пальца – его отстрелили. Он заявил, что, по слухам, это были гангстеры, решившие повторить бойню в День святого Валентина[68]. Собаки, так он их назвал, переодлись в полицейские мундиры и сделали вид, что явились прикрыть его заведение. «Я увидел грязные ботинки, спускающиеся по лестнице. И еще у одного из этих гадов пуговица была оторвана. У наших копов такого не бывает!» Он, видите ли, гордился парнями из Департамента полиции города Нью-Йорк, даже будучи нарушителем закона. Он велел им убираться прочь, угрожая незаряженным дробовиком, который достал с полки, а этого ему делать как раз не следовало.

Детектив Сэмюэл Рабинович и его помощник, стажер, записали все показания. Стажер даже нарисовал схему места происшествия, указав стрелками все передвижения и месторасположение трупов. Сэм спросил владельца, не запомнил ли тот что-нибудь еще. «Ага, – ответил тот, – там был еще один, торчал сзади, возле лестницы. У него короткая стрижка и рыжие волосы. Очень бледный, прямо как альбинос. Он все время визжал и орал, когда его приятель, который стрелял, хватал мои денежки, а Джимми уже валялся на полу и стонал. Хороший парень он был, этот Джимми, он мне был прямо как сын! Я вот доберусь до них, я из них отбивную сделаю, вот увидишь!»

А разве Майк Келли единственный рыжий с короткой стрижкой во всем Манхэттене? Конечно, нет. Но Сэм, повинуясь импульсу, решил действовать, отталкиваясь от того, что узнал. И отправился на пробежку не по своему обычному маршруту патрулирования, а туда, где находился меховой магазин дяди Майка. Мистеру Келли пришлось впустить его только после звонка в дверь – как он пояснил, в последнее время участились случаи воровства, выноса товаров из магазина. Майк в задней комнате, сейчас он его позовет.

Майк и Сэм встали друг напротив друга в узком проходе, стиснутые с обеих сторон стойками с меховыми изделиями. У Сэма здорово чесался нос. Он даже не успел открыть рот, когда Майк, убедившись, что дядя их не слышит, сказал: «Не здесь, Сэмми». И попросил подождать его в Томпкинс-сквер-парке. «Тот здоровенный клен помнишь? В центре, тот, наполовину сожранный жучками? В девять вечера. К тому времени уже стемнеет».

Они встретились под уличным фонарем, свет которого дополняла полная луна, и Сэм изучающим взглядом уставился на сапожки Майка, когда тот сел на скамейку.

– Классные сапожки, приятель.

– Ага. Обувка для пампасов. И стоили немало, ага.

Сэм уже собрался выступить с комментариями по поводу рубашки Майка, но тот успел раньше, раскритиковав его собственную.

– Гавайки теперь носишь? Очень стильно! Работа в полиции, видимо, неплохо оплачивается.

Они утвердительно покивали друг другу и одновременно перевели взгляд на газон через дорогу, где парень с девушкой обнимались и целовались, валяясь на траве.

– Тебе хочется их прогнать? – спросил Майк. – Ох, ты же сейчас без значка!

– Майк. Что ты хотел мне сказать?

– Я там не был.

– Где ты не был?

– В том игровом зале, где стреляли. Мне тут сказали, что там видели рыжеволосого парня. Это был не я. Я только про это слыхал.

– Ты в последнее время Тино Карузо не видел?

Майк встал со скамейки и прошел до конца дорожки. И вдруг стал подпрыгивать. Затем, глупо смеясь, позвал Сэма и предложил ему тоже попрыгать.

Сэм подошел и ухватил его сзади за воротник. И толкнул обратно на скамейку.

– Я про Иззи. Что произошло с Иззи? Ты знаешь. Я знаю, что ты знаешь.

У Майка уже блестело лицо от выступившего пота. Брови у него изогнулись, как будто он улыбался. Но Майк не улыбался, он быстрым движением опустил голову и спрятал лицо в ладонях. И тихо заплакал.

Сэм все-таки вытащил из него информацию. Это Тино Карузо угрохал Иззи. Мать убирать не предполагалось. Когда Майк узнал, что миссис Джейкобс не только получила пулю в затылок, но ее перед этим еще и изнасиловали, он на два дня исчез, а потом сказал, что упал, споткнувшись о бордюрный камень, и у него отшибло память, так что он два дня провалялся в больнице без сознания и неопознанный. Это могло объяснить синяки и царапины у него на голове – якобы от того, что он ударился о стену, – а также черные круги у него под глазами.

– Он и меня пришьет, если узнает, что я тебе все рассказал.

– Он разве здесь живет? Почему мы именно здесь встретились?

– Он в предместье, возле Стайвисента. Он сейчас при деньгах, после разбойных нападений. Он работает на крупного дельца по имени Гарри Гросс. Кое-что делает и самостоятельно, так сказать, на стороне.

– А ты какого черта оказался в этом замешан, Майк?

– Он заставил меня пойти с ними в это заведение на Тринадцатой стрит. Клянусь, я понятия не имел, что там будет.

– А почему он угробил Иззи? И зачем так порезал ему лицо?

– Это не Тино сделал.

– Мне на это наплевать. Мне нужен тот, кто это сделал. Как его зовут?

– Его знают под кликухой Окорок. Иззи начал трепаться про новые подвиги Тино. И кто-то кому-то что-то сообщил. А тот был доносчик. Он сказал Тино. Я так боюсь, как никогда в жизни! Что мне делать, Сэмми?

– Тебе надо залечь на дно, Майк, сам ведь понимаешь.

– Спрячь меня, Сэмми! Они ж меня кокнут! Я уже почти что труп!

Тут он упал на колени и еще пуще расплакался; правда, это совсем не было слышно. Сэм оттащил его в сторону и притянул к себе, повторяя, что все будет в порядке, хотя, конечно, ничего этого не будет. Все теперь было не так. И никогда уже не будет так, как раньше.

Потом Сэм вывел Майка на улицу, где они должны были пойти каждый своим путем. И Майк сказал, что точно видел, как мимо них медленно проехала машина Окорока. Окорока, гориллы Тино. Того самого, который порезал Иззи и, кажется, так скверно поступил с миссис Джейкобс. Майк застонал, и тут его вырвало на траву.

Сэм достал носовой платок и дал ему, когда он выпрямился.

– Ладно. Пойдешь со мной, – сказал он.

Когда он привел Майка в участок, детектив Хирш, поглядев на него, убедил капитана поместить Майка в безопасную квартиру в Куинсе и держать там до того момента, когда его можно будет использовать в суде в качестве свидетеля обвинения.

Сигарета, когда детектив Хирш брал ее с пепельницы своими толстенными пальцами, выглядела не толще зубочистки. Сэму очень хотелось, чтобы и у него были такие же чертовски мощные и умелые орудия производства. Он рассказал Хиршу, что ему сообщил Майк, – что Тино рассчитывал использовать разгром игрового заведения в качестве стратегического маневра с целью послать предупреждение всем своим конкурентам.

– У Тино ума – как у мотылька. Я могу его быстренько найти. Этот кусок дерьма, который служит у него гориллой, именуется Фишел Гросс, он племянник гангстера Гарри Гросса. Его кличут Окорок. Разрешите мне пустить слух, что я хочу взять его за побоище, устроенное Тино. Устроим ему ловушку и возьмем тепленьким.

Детектив Хирш даже повысил голос, запретив Сэму действовать, пока он не соберет группу захвата.

– Пока что тебе приказано сидеть тихо и не дергаться, – заявил он.

Сэм ушел из участка с головной болью. Хирш ему очень нравился. Нравилась ему и его работа, его братья-копы, его полицейский значок. «Не делай этого», – повторял он сам себе.

Сэм уже знал от Майка, что по четвергам Тино обычно ужинал где-нибудь в городе, а потом ехал домой, вызывал к себе девицу, развлекался с нею до полуночи, а потом отправлял прочь, чтобы уснуть в одиночестве, почитав перед сном комиксы вроде «Капитан Америка» и послушав свой приемник «Магнавокс», круглосуточно настроенный на волну АМ-радиостанции WMCA. Сэм помнил, что Тино очень хорошо умел это делать.

Ночью в городе было душно, у всех окна были нараспашку. Сэм стоял и изучал дом, в котором располагалась квартира Тино, искал его окна. Потом воспользовался пожарной лестницей на северной стороне здания. Некоторые подпирали открытые окна деревянными клиньями, чтобы раму можно было открыть только на определенную ширину. Но не Тино. Он, видимо, считает себя неуязвимым, решил Сэм. Осторожно, даже не отодвигая в сторону портьеру, он вошел прямо в спальню.

Револьвер Тино лежал на ночном столике, где его мог взять кто угодно. Сэм засунул револьвер себе за пояс, потом наклонился и зажал ладонью рот Тино. И чуть не отпрянул – Тино спал с фальшивым носом на лице – с клоунскими очками, прицепленными к этому носу, как у Граучо Маркса, правда, без приклеенных мохнатых бровей. Интересно, а когда он с бабами, он тоже все это носит? Может, они полагают, что это круто?

Сэм зажал Тино рот, чтобы его разбудить, потом заставил его пересесть на стул. Тино, в одних трусах, обхватил себя руками, как будто никогда не стоял под холодным душем. Сэм сказал, что он может одеться, но быстро, за одну минуту. Затем присел на край кровати, пристроив руку с револьвером на колено, и решил, что не станет прямо сейчас и прямо здесь наваливаться на Тино. Вместо этого он сказал:

– Ты не нос тогда потерял, Тино. Ты душу потерял.

У Тино было изуродованное лицо, изуродованное даже больше, чем когда это сделала пуля снайпера. Он явно перенес несколько неудачных хирургических операций, ему, кажется, и щеки повредили; видимо, именно поэтому все говорили, что у него морда как восковая маска.

– Ты ничего не знаешь, – заявил Тино. – У тебя на меня ничего нету.

– Я знаю очень многое. – Сэм встал и сделал несколько шагов, встал лицом к нему и спросил: – Ты разве всегда был таким негодяем, Тино? Если б не война, разве ты решился бы убить друга и надругаться над старой женщиной?

– Ничего я такого не делал! – Тино на секунду отвел взгляд в сторону.

Именно в этот момент Сэм ощутил укол инстинкта, тень намека, неясное предчувствие опасности, такое же, как тогда, в Бельгии, в лесу, когда он ухитрился уйти от пули снайпера.

Как и тогда, сейчас, в спальне Тино, откуда-то к нему пришло это предупреждение об угрозе. И Сэм прижался спиной к стене.

И когда Фишел Окорок Гросс в одних трусах и носках и с пистолетом, который он держал на уровне груди, сделал два шага внутрь спальни, Сэм ухватил его за руку и выбил оружие, ударив Окорока по руке рукоятью своего служебного револьвера. Потом вывернул ему левую руку, завернул ее за спину и заставил его опуститься на пол, а сам пинком отправил пистолет в угол, к двери. Но кличку Окорок ему дали не зря. Он был огромен и упрям.

Тино между тем суетливо метался по комнате, натягивал брюки и пуловер, потом искал в ящике комода другой нос, а Сэму приходилось выполнять разные маневры, чтобы уложить Окорока на пол – он не хотел стрелять здесь, дырявить пулей пол или стену. В конечном итоге он застегнул наручники на запястьях Окорока, но только после того, как пнул его в коленную чашечку. В ответ на вопли и завывания распростертого на полу гангстера Сэм сказал: «Нана короби, йа оки», что по-английски означало «Семь раз упал, восемь раз поднялся», но потом добавил: «Черт тебя побери!»

Потом спросил у Тино, все еще стоявшего возле комода:

– Ты что же это, пустил его к себе отсыпаться? Не повезло ему. А баба там тоже есть? Или еще какие-нибудь сюрпризы?

Тино отрицательно помотал головой. Сэм заставил их обоих перейти в гостиную и знаком велел сесть в кресла. Окорок хромал и шаркал ногами, все время постанывая от боли в колене. От соседей уже доносились недовольные вопли. Кто-то даже постучал в стену, требуя утихомириться.

Оглядев комнату, Сэм обнаружил телефон и подошел к нему. Револьвер он переложил в левую руку и поднял трубку, но его отвлекал шум, и ему пришлось долго набирать нужный номер. И тут в одно мгновение Окорок своими скованными наручниками руками ухитрился, как арканом, охватить руки Сэма и прижать их ему к боку.

Бандит по-прежнему стонал от боли, но все же сумел оттащить Сэма обратно в спальню и подтащить к открытому окну. Сэм по дороге пытался дать ему подножку и сбить с ног, но, по иронии судьбы, выбитая коленная чашечка Окорока и, как следствие, его тяжелая хромота сработали против него.

Все это время Сэм видел Тино, который вскочил с кресла, тихонько открыл дверь, оглянулся и выскочил из комнаты.

Окорок, таща на себе Сэма, рванул к окну, и оба они, сцепившись, выпали наружу спиной вперед. Когда они ударились о решетку пожарной лестницы, Сэм воспользовался сотрясением от удара, чтобы развернуться и высвободить руки. Окорок с трудом поднялся на ноги, таща за собой Сэма. Потом поднял свои скованные наручниками руки и нанес удар сверху вниз, как дубиной. Сэм скользящим движением ушел вбок и избежал удара, но при этом перекувырнул Окорока через низкое ограждение. И услышал громкое «хлоп!» внизу, за которым тут же последовали мяукающие вопли совокупляющихся кошек, а затем издали донеслись завывания полицейских сирен.

Второе тело полицейские обнаружили по другую сторону здания, где лестница на плоскую крышу дома стала последней дорогой отчаявшегося Тони Карузо, приведшей его к бесславному концу.

Салли и Сэм не слишком долго спорили о том, какое имя должно стоять первым в их списке – Онора или Изадора, Изадора или Онора. Салли в этом споре победила, заявив, что это должна быть Онора, в честь ее матери: Онора Изадора Рабинович. И сообщила медсестре в роддоме, что следующим их ребенком, несомненно, будет мальчик, и его, видимо, назовут Аарон Сэмюэл или даже Аарон Алфред Сэмюэл Рабинович.

Бутоны на роскошном букете веток ивы-шелюги красной, перевязанных розовой лентой, были получены в подарок от детектива Хирша. Они стояли в хрустальной вазе на подоконнике. Солнечные лучи били прямо в хрусталь и превращали стены и потолок в сверкающий мрамор. Когда медсестра вошла в палату, чтобы взять у Салли анализы, и увидела довольные физиономии этих двоих после того, как вопрос с именами был улажен, она сказала:

– Вы прямо как парочка довольных котов в молочной лавке!

Так оно и было. И так оно продолжалось в течение пятидесяти еще более веселых, тревожных, духоподъемных и унылых лет.

Н. ДЖЕЙ АЙРЕС была в 2000 году номинирована на премию «Эдгар эуорд» за рассказ «Ночь пробуждается», вошедший в еще одну антологию под редакцией Мэри Хиггинс Кларк. Она также опубликовала три романа, повествующих о различных казусах в судебной практике. Главной героиней в них выступает бывшая стриптизерша из Лас-Вегаса Смоуки Брэндон. Кроме этого, у нее вышли книга стихов и многочисленные короткие рассказы. Уже более двадцати лет Айрес (Норин) пишет и редактирует технические пособия и инструкции для строительных компаний, работающих на Аляске, в Калифорнии, Техасе и в штате Вашингтон. Больше узнать о ней можно на сайте NoreenAyres.com.