Там, где кончается волшебство Джойс Грэм
Я почему-то была убеждена, что за аренду дома заплатил Чез – как извинение за то, что он со мною сделал. Это было в его духе. Ведь и тогда, когда я выручила их с наркотиками, он подарил мне проигрыватель с пластинкой «Зеленый лук». Привычка откупаться. И тут я вздрогнула: а вдруг ошибка? Вдруг это не Чез? Вдруг это сделал кто-то другой? Я стала размышлять, кто бы это мог быть. Понятное дело, что это был подарок зайца, один из результатов Обращения. Но заяц ведь не мог прийти в контору и оплатить аренду – он должен был действовать через кого-нибудь в этом мире.
Я села на автобус до Маркет-Харборо, явилась в офис Национального общества и спросила, кто оплатил аренду нашего дома. Их управляющий, как оказалось, учился со мной в одной школе, только несколькими годами раньше. Он развалился за отполированным ореховым столом, вытянул руки вперед и сложенные вместе пальцы направил на меня – как пики. Мерзота, мерзота, мерзота. Попеременно глядя то на мою бритую голову, то на фингал под глазом, он объяснил, что платеж был произведен анонимно, и даже объяснил значение слова «анонимно», на случай если я не знаю.
Я заявила, что не считаю правильным, когда любой может прийти, оплатить счета другого человека и не раскрывать при этом личности. Поинтересовалась, законно ли это. Он рассмеялся мне в лицо. Сказал, что принимать оплату я не обязана, что, если буду сильно настаивать, ее можно отменить, а долг оставить на мне, но все равно я не узнаю, кто оплатил аренду.
Я так взбесилась, что попыталась хлопнуть дверью, но дверь была тугая и не хотела закрываться. В своем усердии я только сшибла стопку листовок. Короче, выставила себя капитальной дурой. Управляющий с сотрудниками проводили меня молчаливыми взглядами.
Из Маркет-Харборо я прямиком направилась в Кивелл, в осиное гнездо – огромный мрачный особняк подлого лорда Стоукса. К зданию, выстроенному лет четыреста назад, вела длиннющая аллея, усыпанная неубранными листьями. Здесь все дышало запустением: заброшенный, давно не чищенный пруд, нестриженые, но все равно великолепные рододендроны-переростки. В квадратном дворе лорд Стоукс беседовал с незнакомым мне мужчиной. Они были верхом. Вокруг сновали конюхи в фуражках: подтягивали подпруги, подгоняли по размеру стремена. Еще один парень, засунув руки в карманы, привалился спиной к новенькому «лендроверу». Он покосился на меня из-под фуражки и, точно почуяв опасность, погладил лакированное крыло автомобиля.
Я сразу подошла к одному из конюхов. Что конюхи, что верховые смолкли и замерли. Они таращились на меня, как на гремящее цепями привидение. Животные тоже оглянулись. У лорда Стоукса было опухшее лицо бордового цвета, красные глаза и неприятные обвислые усы, напоминавшие куски засохшей грязи. Увидев меня, он, словно черепаха, втянул голову в плечи. Его лошадь топнула и попятилась.
– Стоять! – гаркнул он на животное. – Стоять!
– Где мне найти управляющего поместьем? – спросила я у конюха.
– Вам здесь не место, – резко ответил тот гнуснейшим тоном наигранного превосходства, свойственного людям, которые находятся в услужении у богатых. Он показал за дом. – Вам вон туда, в управу.
Я развернулась и покинула двор, но, уходя, услышала, как Стоукс спрашивает:
– Это что еще за чудо в перьях?
– Пугало для лошадей, – сострил его приятель. И оба засмеялись.
Пройдя по тисовой аллее вдоль обнесенного кирпичной стеной огорода и дальше по дорожке, выложенной гравием, я вышла к хозпостройкам. Дверь в контору была открыта. Винаблз сидел за столом в мрачном помещении и водил ручкой по листу бумаги.
При виде меня он изумился. Наверное, просто не узнал сначала. Потом очухался, расслабился, откинулся на спинку стула, упершись пальцами о край стола.
– Чем могу быть полезен?
– Кто-то закрыл мою аренду.
– Я знаю.
– Мне нужно знать, кто это сделал.
Он удивился:
– А вы не знаете?
– Нет, а вы?
– Я без понятия. Только, боюсь, вам это не поможет.
– Что вы имеете в виду?
– Мы не хотим, чтобы вы там жили. И вы там жить не будете, с арендой или без.
– В таком случае вам придется уничтожить не только дом, но и меня.
Сложив пальцы в замок, он поднес их к лицу, как для молитвы, и жестко зыркнул поверх них.
– Это несложно сделать. Несложно.
– Но что-то мне подсказывает, что вы этого не сделаете, – сказала я.
– Да что вы? Почему же?
– Из-за Джейн Лоут.
Он отнял руки от лица.
– Я притворюсь, что ничего не слышал.
– Линда Слипман. Джули Фрост. Мэгги Редман. Но главное – Джейн Лоут.
Он стал чернее тучи. Я не планировала выкладывать так много, но, что поделаешь, он сам напросился. Он встал, обошел стол. Сгреб рукой мое лицо и очень сильно сжал щеки. Ужасно сильно. У меня даже рот заболел. Я ожидала, что он меня ударит, но все-таки не отвернулась. Я понимала, что моя сила – в глазах.
– Пытаешься угрожать мне, девочка?
Прежде чем отпустить меня, он запрокинул мою голову сильно назад.
Я пулей вылетела из конторы и во дворе наткнулась на Артура Макканна. Он подскочил ко мне, но я не остановилась. Бедняге пришлось шагать довольно быстро, чтобы не отставать.
– Осока, что с волосами? Откуда синяк?
– Мне нужно поскорее отсюда смыться.
– Осока, ты как вообще? Я слышал про Мамочку. Думал зайти к тебе на днях. Ну, типа, повидаться и все такое. Вот черт, с тобою все в порядке?
– Мне пора.
Тут он остановился в явном замешательстве и больше не пытался за мной угнаться. Мне было неудобно, но не могла же я торчать здесь целый день после случившегося. Я вышла с территории поместья так же, как пришла туда, – через заброшенные унылые просторы, где глаз радовали только рододендроны.
И кстати, рододендроны в том году начали рановато распускаться. К чему бы это?
25
Назавтра я поджидала Джудит со школы возле ее дома. Она еще и дверь открыть не успела, а я уже выложила всю историю с Чезом.
– Что? – в недоумении переспросила она. – Что?! – Она не верила. Она сказала, что это невозможно. – Осока, ты просто не в себе из-за Мамочки. Это бред.
– Понятно, – сказала я. – Теперь я вижу, на чьей ты стороне, и ухожу.
Она звала меня, но я не обернулась.
В тот вечер у меня планировалось очередное занятие по акушерству. Только я вышла из деревни, намереваясь поймать машину до Лестера, как рядом притормозил фургон Чеза. Я продолжала идти, не обращая на него внимания. Тогда он съехал на обочину и перекрыл мне путь. Выскочил из машины и встал прямо передо мной.
– Я был у Джудит. Нам надо поговорить.
Я отпихнула его:
– С чего ты взял, что я буду с тобой говорить?
Он схватил меня за руку и крепко сжал ее.
– Это про то, что ты ей рассказала. – Я посмотрела на его руку, сжимавшую мое запястье. Он отпустил меня. – Ведь это неправда, – выпалил он. – Неправда, и все тут.
Я шла дальше.
– Куда ты?
– В Лестер. Оставь меня в покое.
– Давай я тебя подвезу. Заодно и поговорим по дороге.
Я просто очумела. Остановилась, собралась с мыслями и через пару секунд обернулась к нему:
– Что ты вообще за человек?! Неужели ты думаешь, что я могу сесть к тебе в машину? А ты ведь искренне так думаешь! У меня просто нет слов! Откуда такая потрясающая самоуверенность?!
– Насколько я понял, ты считаешь, будто между нами что-то произошло.
– Считаю, будто между нами что-то произошло? «Считаю»?
– Насколько я понял, ты считаешь, будто между нами что-то произошло. Но ты ошиблась, Осока. Понимаешь? Ошиблась. Мне кажется, на тебя столько свалилось бед и горя в последнее время, что просто бес попутал.
С меня было достаточно. Я развернулась и зашагала в сторону Лестера, глотая желчь и злобу, от которой хотелось что-нибудь разбить. Я выглядела не самым привлекательным образом; уж и не знаю, кому пришло бы в голову остановиться: бритая башка, фингал, глаза, полные слез и гнева. Сев на скамейку под старым вязом, я разрыдалась.
Но кто-то все-таки остановился, и я попала на урок, хоть и с небольшим опозданием. Накинув на голову платок, я тихо вошла в класс и села на заднюю парту рядом с Бидди. Улыбка сошла с ее лица.
– Утеночек, что с тобой? Ты выглядишь как лестерская Майра Хиндли.
Бьюсь об заклад, она мгновенно пожалела о сказанном. Интересно, что она имела в виду? Майра Хиндли должна была предстать перед судом за то, что мучила детей и хоронила их на болотах. Я слышала, как какой-то священник по радио распинался, что это все из-за разгула секса и наркотиков, мол, люди стали делать что хотят, не зная ограничений.
Тем временем МММ, поджав губы и хлопая ресницами, рассказывала про эпидуральную анестезию. Ей было совершенно не до меня, и все бы так и оставалось, если бы не Бидди со своими вечными возражениями. Сначала она нетерпеливо ерзала на стуле, пока МММ приобщала нас к новому евангелию родовспоможения, потом принялась корябать карандашом деревянную парту. Наконец сгребла рукой клок собственных волос.
И тут ее терпение лопнуло.
– Извините! – воскликнула Бидди. – Простите!
– Что теперь? – спросила МММ. В качестве лирического отступления она рассказывала в тот момент про потуги.
– Простите, но разве на втором этапе тужатся? Я никогда такого с роженицами не практиковала и не собираюсь. Это разве что для тех, кто принимает роды, глядя на часы.
МММ вспыхнула. Краснела она часто. Возможно, она вступила в ту жизненную фазу, когда румянец появляется у женщин чаще обычного, и это было видно. Я понимала, что рано или поздно Бидди ее достанет и она сорвется. Возможно, этот день настал.
– Видите ли, Бидди, акушеркам, как и всем медсестрам, положено носить часы. Они являются частью профессионального снаряжения. Тогда зачем, позвольте вас спросить, носить часы, если не пользоваться ими? А если роды затянулись – как вы поймете?
– Я не об этом, – парировала Бидди. – Просто я знаю такие больницы, где пациентов торопят, чтобы врачи и акушерки могли быстрее уйти домой и залечь на боковую. Такие, знаете ли, мясокомбинаты, а не больницы. Вот что я подразумеваю под часами. Когда торопят.
– Теперь мы можем продолжать?
Тут покраснела Бидди.
– Ни в коем случае, – отрезала она. – Я пытаюсь донести, что тужиться на втором этапе родов бесполезно. И даже вредно. В лучшем случае роженица расстроится из-за того, что у нее не получается, и напряжется, а это вас отбросит назад.
– Да, Бидди. Мы знаем, что у вас есть своя точка зрения по всем вопросам. – (У них уже случались стычки по поводу кесарева сечения и преимуществ грудного вскармливания перед бутылкой.) – Но нужно продолжать.
Однако Бидди на такое не подписывалась.
– Неужто все мы только сидим и ждем, что нас погладят по головке? Не верю. И что, мы всегда обязаны соглашаться с тем, что вы говорите? Я точно знаю, что здесь есть люди, которые думают ровно так же, как и я, просто они молчат. – Тут Бидди отвлеклась от МММ и обвела пылающим взором класс в поисках поддержки, которую не рассчитывала получить. – Так неужели меня никто не поддержит? Ты, Дон? Или ты, Мария? Осока, а ты?
Я опустила глаза.
– Вот, значит, как? – проговорила Бидди. – Решили молча отсидеться с опущенными головами, дождаться, когда вам выдадут диплом. Выходит, вы здесь не для того, зачем мы сюда пришли: не чтобы получить образование, потому что образование предполагает споры. Ведь линия, которую вы нам тут вскармливаете, государственная линия, она не оставляет места для возражений. А я не робот. И женщины, с которыми мы работаем, не роботы.
– Никто ничего подобного не говорит, – вступила МММ, пытаясь отвоевать контроль над ситуацией.
– Никто вообще ничего не говорит! – сокрушенно воскликнула Бидди. – Неужели во всем классе нет никого, кто со мной согласен?
Никто не отозвался. Хотя, мне кажется, уж в чем, в чем, а в этом все были с ней единодушны.
Бидди окинула аудиторию изумленным взором, взяла бумагу, карандаш и вышла. Через секунду ученица по имени Дон, жиденько улыбнувшись МММ, побежала вслед за Бидди. МММ пыталась прийти в себя от потрясения.
– Я не желаю, чтобы говорили, что на моих занятиях нет места для дискуссии, – произнесла она угрожающим тоном. – Не желаю. Давайте прервемся и подискутируем, коль вам уж так необходима дискуссия.
Проблема заключалась в том, что никому особо не хотелось дискутировать. В зловещей тишине открылась дверь, и в класс вошла Дон – без Бидди. Я так и знала, что Бидди не вернется. На наших глазах она покинула прекрасную, но беспокойную профессию, благодаря которой мы помогали женщинам рожать детей. Она, как Мамочка, ушла в подполье. Порвала билет и оставила свой пост у ворот жизни.
– Дон, мы тут обсуждали злосчастные потуги, – с ожесточением сказала МММ. – У вас есть что добавить?
Дон снова жиденько улыбнулась и ответила:
– Нет, в общем-то.
Вдруг у меня в мозгу возникли Мамочкины слова, и я произнесла:
– И я бы не стала просить роженицу тужиться на втором этапе.
Все взоры обратились на меня. Как будто я сняла платок и все увидели, что я обрилась. Хотя, конечно, ничего я не снимала. Но ощущение было именно такое.
– Прекрасно, – отозвалась МММ. – Прекрасно, Осока. Если таково ваше мнение – хотя это ваше мнение, а не мое, – то вы имеете на него полное право. Почему у вас, кстати, на голове платок?
Я уткнулась взглядом в парту. На предыдущем занятии кто-то нацарапал послание. Оно гласило: «Так это правда про нее или нет?» МММ не стала дожидаться ответа. Она вернулась к рассказу об эпидуральной анестезии, а класс записывал за нею куда усердней обычного.
Домой я шла в глубоких раздумьях. «Так это правда про нее или нет?» – о чем вообще речь?
26
– Вы любите заварные пирожные? – поинтересовался мужчина, нежданно появившийся на следующее утро на моем пороге. Сняв шляпу, он бесцеремонно прошествовал в дом; я от удивления рот разинула. – Никто не любит заварных пирожных, как я, а утром в кондитерской они такие свежие, что я не устоял. А этот запах! Корица и что там еще. Ведь вы их тоже любите?
Я выдавила, что могу, конечно, съесть, если очень надо.
– А я надеялся – если вы, конечно, не сочтете это за дерзость, – что мы с вами попьем чайку, с пирожными. Как вы считаете, не слишком грубо с моей стороны просить об этом?
Я процедила, что не считаю это грубым, и спросила:
– Вы кто?
– Ничего, если я присяду? – не унимался он. – От даже непродолжительного стояния на ногах у меня начинаются страшные ревматические боли. Знаете ли, возраст. Так что я говорил?.. Да, был тут по соседству, решил вас проведать.
Помимо бумажного пакета с пирожными, у него имелся кожаный портфель. Пакет он положил на стол, портфель поставил на пол. Потом снял очки, прищурил один глаз, потер его. Тыльные стороны рук у него были ужасно волосатыми. На мизинце сидело серебряное кольцо.
Он широко улыбнулся. Снял плащ, повесил его на спинку соседнего стула и присел. Поднял портфель, щелчком открыл его, порылся в бумагах и опять закрыл. Он утром явно брился – в воздухе чувствовался легкий аромат лосьона, – но у таких смуглых мужчин на подбородке все равно остается легкая синева.
– О чем это вы: «решил проведать»?
– Пожалуйста, угощайтесь, – проговорил он, – я не прощу себе, если все съем один. – И захихикал, как девчонка.
Не знаю, как уж это вышло, но оказалось, что я ставлю чайник.
– Вы что-то продаете?
– Бог с вами! – воскликнул он. – Это не более чем визит вежливости.
И тут до меня дошло. Это же Монтегю Баттс, коллега Беннета, профессор из Кембриджа. И главное, так же мягко стелет. Как же я сразу не догадалась!
– А, значит, вы пришли по поводу…
– Вот именно, мисс Каллен, вот именно. Хотел узнать, как вы тут поживаете.
Вода вскипела, я заварила чай. Пока я занималась по хозяйству, он опять полез в портфель, достал картонную папку и блокнот. Извлек из нагрудного кармана массивную шариковую ручку – глянцево-черную, с брызгами янтариков. Я протянула ему чашку чая и блюдце для пирожных. Он их поставил на пол, а на коленях разместил блокнот и папку.
– Как я тут поживаю? Я поживаю довольно хорошо.
– Тяжело, наверное, тянуть на себе весь дом?
– Непросто. Но кто-то недавно оплатил мою задолженность по аренде.
– Как мило с чьей-то стороны! – воскликнул он с заговорщицкой ухмылкой, и я подумала, что, может, это они с Беннетом погасили долг. – Выходит, в целом вы смирились?
– Смирилась?
– С утратой.
Я почему-то не спросила, откуда он узнал про Мамочкину кончину.
– Мне будет нелегко без нее. Да что тут говорить.
– Конечно, – произнес он и что-то чиркнул у себя в блокноте, поскрежетав при этом зубами. – Почему вы состригли волосы, мисс Каллен?
Рука взлетела к голове.
– Ах, это?
– Да. – Он посмотрел на меня поверх очков.
– Неловко даже, – ответила я. – Словила где-то вшей. Так проще всего было от них избавиться.
Он снова что-то записал.
– И где вы их словили?
– У местных детишек.
– В самом деле? А чем вы занимались с местными детишками?
Меня насторожило, что он излишне интересуется такими странными вещами. На проявление вежливости это не тянуло. Решила держать с ним ухо востро.
– Да помогала одному знакомому семейству. А если сидишь голова к голове, они и перепрыгивают, понимаете?
– Ну разумеется, понимаю. Вы не считаете, что некоторые люди настроены против вас?
– Против меня? Конечно, есть и такие. Какое это имеет отношение к делу?
– Случалось ли вам слышать голоса?
Я пристально вгляделась в него:
– Это пойдет в книгу? Это для книги?
– Для книги? Возможно.
– Что вы там пишете?
– Я провожу оценку, и только. Так вам случалось слышать голоса?
– Ваш голос я слышу вполне четко. Зачем вы здесь?
– Для дружеского визита.
– Вы не из Кембриджа?
– Ах, что вы! Я закончил более скромное заведение. Как часто к вам наведываются гости из Кембриджского университета?
Я посмотрела на его сизый подбородок, на жирную, красную, похожую на червяка губу, и вдруг меня охватил страх и холод.
– Если вы сию минуту не скажете, зачем явились, я рассержусь.
– По-вашему, вы часто злитесь?
– Не очень.
– Но вы же разозлились третьего дня в конторе строительного общества, не так ли?
– Кто вас прислал?
– Тот, кто о вас заботится. Обеспокоенный друг. Не понимаю, отчего вы нервничаете?
– И как в таком случае фамилия этого друга?
– Какое это имеет значение?
– Вы врач?
– Мне все-таки безмерно интересно, зачем вы состригли волосы.
Ох, Мамочка, подумала я. Она бы знала, как поступить. И почему только я не обладала ее силой, позволявшей легко справляться со всеми этими врачами и священниками, которых она обзывала «фетишистами». Я выровняла дыхание, спокойно посмотрела на него. Сидит себе, застыл с блестящей ручкой над блокнотом, и что бы он там ни написал, все может быть направлено против меня. Его глаза под стеклами очков гипнотизировали, засасывали.
– Я бы с радостью с вами еще поболтала, но у меня полно работы, – изрекла я.
– Какой работы? Ведь вы же не работаете сейчас, насколько мне известно.
– Еще как работаю.
– И что вы делаете?
– Шью, стираю. Веревки видите во дворе? Все это надо разнести по домам. Прямо сейчас. Поэтому вынуждена с вами распрощаться.
– Белье еще не высохло.
– Еще как высохло. Уж мне поверьте: я просыпаюсь раньше вашего. – Я встала, показывая, что ему пора. – Если хотите, помогите сложить…
Он положил блокнот в портфель.
– Спасибо, но у меня и своих дел хватает. Пойду.
Уже в дверях я отдала ему пакет:
– Пирожные не забудьте.
Он взял пакет и, пожелав мне хорошего дня, вышел. Однако во дворе остановился и очень нарочито потрогал одну из простыней. Потер ее вонючими жирными пальцами и зашагал дальше.
Конечно, она высохла.
Я чувствовала, что кольцо вокруг меня сжимается.
После ухода доктора, не признававшегося, что он доктор, я вышла в сад. У нас был старый каменный стол с солнечными часами. Зимой я часто бросала на него крошки для птиц. На тот конец стола, куда ложилась тень от ржавой стрелки, я выставила по черному камешку на каждого, кто мог прислать врача. Их получилось шесть. А на другой конец стола я поместила белые камешки, символизировавшие тех, кто мог теоретически оплатить аренду. Их тоже получилось шесть. И так они стояли друг против друга, как шашки на игровой доске. Три человека были представлены и там и там: я заменила их коричневыми камешками.
Решила наведаться в полицию: вдруг что-нибудь узнаю.
Жилище Билла Майерса располагалось на краю деревни. Забавный домик с маленькими окошками, напоминающими амбразуры, по обеим сторонам от входа. Над дверью красовалась большая лакированная табличка с черно-белым гербом округа: баран, овца и драпающая от них лисица. Открыла жена Билла Майерса – Пегги, которую я почти не знала. Волосы Пегги были накручены на бигуди; в доме стоял тяжелый запах лака для волос. Она, похоже, вынула зубные протезы, и щеки заметно ввалились. Она мгновенно сообразила, кто я. В ту же секунду пригласила войти, выразила сочувствие по поводу моей утраты, засунула протез на место и сообщила, что Билл придет обедать через пару минут.
Пегги оставила меня одну в неприбранной кухне. У Майерсов было четверо детей – все школьники, – поэтому везде, где только можно, сушилась разномастная одежда: лежала на большой сушилке, висела на протянутой меж стен веревке.
Билл появился довольно скоро. К его возвращению миссис Майерс освободилась от бигудей и привела себя в порядок. Войдя, он запустил фуражкой через комнату; когда фуражка приземлилась на стул, он притянул к себе жену и поцеловал ее так, будто они не виделись по меньшей мере две недели – ну уж никак не несколько часов. И только потом заметил меня.
– Осока! Какими судьбами? Ты знаешь, как я скорблю по Мамочке. Мне очень, очень жаль.
– Со мной творятся странные вещи, – сразу перешла я к делу.
– Хотите пройти в другую комнату? – спросила Пегги, готовившая Биллу поесть.
Я ей ответила, что нет. Она мне не мешала, не знаю почему. Я рассказала Биллу про посещение незнакомого врача. Дала понять, что мне известно, зачем он приходил.
– Осока, с чего ты думаешь, что кто-то хочет от тебя избавиться? – спокойно поинтересовался Билл.
Ответила Пегги, повернувшись к нам с разделочным ножом в руке:
– С того, что то же самое они когда-то сделали с Мамочкой. Где-то в тридцатых, я ничего не путаю, Осока? Закрыли в дурку. Хотя таких нормальных, как она, еще надо было поискать.
Я лишь кивнула.
– Мать Билла мне рассказывала, давным-давно, – пояснила Пегги. – Мамочка нажила себе немало врагов. Они ее боялись, ох как боялись.
– Но на дворе шестьдесят шестой год, – парировал Билл. – Такого больше не практикуется.
– Вот умора! – всплеснула руками Пегги. – Ну ты даешь!
Билл почесал репу.
– Черт знает что такое!
Потом они давай спорить, можно ли сейчас упечь человека в психушку. Из их дискуссии я вынесла, что требуется всего-то устное заключение врача, особенно в моем случае, поскольку я живу одна. Билл посерьезнел, нахмурился и повернулся ко мне:
– Осока, тебе сейчас нужно быть тише воды, ниже травы, а на тебя идут жалобы.
– Какие жалобы? Я ничего не делала!
– Ну, это ты так думаешь. А вот лорд Стоукс говорит, что ты вчера явилась в поместье, устроила дебош и…
– Дебош?
– А управляющий из строительного общества заявил, что ты раскидала листовки…
– Это неправда!
– И наконец, кормелловский малец сказал учительнице, что видел, как ты сидела в кустах с раскрашенным лицом…
Тут сердце у меня ушло в пятки.
Читать бесплатно другие книги:
