Там, где кончается волшебство Джойс Грэм

– Учительница посчитала своим долгом рассказать мне, а я так обалдел, что сразу же отправился к отцу парнишки. Оказывается, он тоже тебя видел, но они же в тебе души не чают, все Кормеллы, и потом, старик говорит, ты никому не делала вреда, сидела себе в кустах, и все.

Я попыталась что-то сказать, но не смогла. Язык словно прилип к нёбу, голова шла кругом. Я посмотрела на Билла. Он двигал ртом, он что-то говорил, но я как будто слышала его из-под толщи воды.

– Так что ты делала в кустах, Осока? – поинтересовался Билл.

Я покачала головой.

– Конечно, объяснить можно что угодно. Но понимаешь, мы за тебя волнуемся, – проговорил он. – Могу я попросить тебя кое о чем? Посмотри мне в глаза и как на духу ответь: ты принимала наркотики на ферме Крокера?

– Не принимала.

– Клянешься?

– Клянусь, что я не принимала наркотиков на ферме Крокера.

– Потому что так оно и бывает: сначала балуешься наркотиками на ферме Крокера, потом, глядишь, уже сбриваешь волосы, сидишь в кустах и черт знает что творишь. С наркошами всегда такая история. Уж я-то знаю.

– Кончай давить на девочку, – вступилась Пегги.

– Осока, деревня у нас маленькая. Тебе полезно знать, что люди говорят. А ведь они все видят.

Мы замолчали. Я, кажется, смахнула слезу.

– Зажуешь чего-нибудь? – спросила Пегги.

Я отказалась. Сослалась на ожидавшие меня дела и встала. Они проводили меня до двери.

– Похороны ведь завтра? – уточнила Пегги. – Мы будем.

После нотаций Билла я возвращалась домой с тяжелым сердцем. Не знаю, чего я ожидала от общения с полицией, но что я точно получила, так это исчерпывающую картину того, как меня видят окружающие: наголо бритая психованная коротышка, которая лечит травами и закатывает истерики в общественных местах.

Обидно.

27

За дверью наяривал пылесос: вой то усиливался, то стихал. Пожалуй, надо постучать еще, подумала я. Шум пылесоса смолк, и Джудит открыла. Удовольствия на ее лице я не прочитала. Скорее, безразличие. Волосы были скручены в тугие завитки, смешно подрагивающие на затылке.

– Давай поговорим, – сказала я.

Джудит впустила меня, закрыла дверь и снова включила пылесос.

– Давай, – произнесла она сквозь шум мотора и снова принялась мучить несчастный ковер.

Она как будто вспахивала поле. Начинала с одного конца комнаты и шла по идеальной прямой к другому концу. Там она разворачивалась и возвращалась – очень медленно и очень скрупулезно, всего на дюйм перекрывая предыдущую полосу. Да, зрелище завораживало.

– Что-то ты немногословна! – проорала Джудит, перекрикивая пылесос. – Я думала, ты хотела поговорить.

– Хотела, – сказала я.

– Что-что?

– Вот я и говорю: хотела.

– Что-что?

Я отвернулась. Джудит продолжала пылесосить с маниакальным тщанием. От чистоты в ее доме просто глаза слепило; вся мебель была подобрана с идеальным вкусом. Все очень современное – ну прямо как она сама. А главное, она страшно гордилась, как выглядит ее малюсенькое типовое жилище. Меня же эти вещи совсем не трогали.

Прошло еще немного времени, и, к моему большому облегчению, она нажала кнопку «Выкл.». Вынула провод из розетки, аккуратно его смотала и убрала машину в шкаф, не преминув закрыть его на пластиковый ключ. Только потом предложила мне сесть, причем, когда я хотела опуститься на диван, она сказала «нет» и указала на стул, придвинутый к столу. Сама она присела на такой же стул и мрачно уставилась на меня, словно удав на кролика, глазами цвета ирисов с зелеными подтеками. Вот тут-то я поведала ей все – с мельчайшими подробностями.

Если до этого я ей рассказывала только про изнасилование, то теперь я описала в деталях все Обращение. Как что происходило. Как Кормеллы засекли меня в кустах. Как укусила собака. Как вел себя Чез и что он сделал. И на протяжении всего рассказа – а он получился длинным – она сидела и, не мигая, смотрела на меня широко распахнутыми глазами.

– Ты понимаешь теперь, Джудит? Нельзя было уходить!

– Знаю. Я оставила тебя незащищенной.

– Выходит, ты мне веришь?

– Я верю, что ты сама в это веришь.

– Значит, не веришь. Я понимаю. Ты влюблена. Тебе не хочется верить, что он способен на такое, и не хочется слышать о нем ничего дурного.

Джудит скрестила на груди руки, уперлась взглядом в стену.

– Ну ладно, – продолжила я. – Пришла я не из-за этого.

Когда я рассказала про посещение врача, она вся побелела. Вскочила, подошла к шкафу, открыла его, достала пылесос, размотала провод, вставила в розетку, включила. Принялась заново обхаживать ковер. Я озверела. Подошла к ней, коснулась локтя.

– Так что мне делать, черт подери? Что делать-то?

– Садись и успокойся! – заорала она. – Я думаю.

Пару минут попинав пылесос туда-сюда по комнате, она его наконец-то выключила, вынула провод из розетки, аккуратно его смотала и засунула пылесос обратно в шкаф. Потом закрыла шкаф на ключ и произнесла:

– Надо сходить к Уильяму.

Когда мы дошли до дома Уильяма, солнце уже садилось – красный диск запутался среди чернеющих ветвей. Я была здесь один-единственный раз. В саду дымился костерок, Уильям возился с ульями. Из белых коробов доносился едва заметный гул, хотя, возможно, мне лишь почудилось. Дым подавлял пчел – они усердно жрали мед, на случай если угроза пожара окажется серьезной. Я думала, что слышу, как они переговариваются. Уильям обернулся и через пыльник посмотрел на нас, будто предупрежденный о том, что мы зайдем. Через мгновение он уже опять вернулся к работе. Он не готов был бросать своих любимых пчел по первому свистку.

Джудит толкнула дверь, и мы вошли в дом. На стенке тикали старинные часы. Вся комната пропахла травами. Извечная колода карт лежала на дубовом столе рядом с окном. Мы с Джудит ждали Уильяма в неловкой тишине.

Минут через двадцать он наконец явился. Снял пыльник и почесал тыльную сторону ладони.

– Кусили? – спросила Джудит.

– Если держишь пчел – готовься, что рано или поздно тебя укусят, – ответил он и пошел на кухню. На полпути остановился и пристально взглянул на меня. – Ты слышала, что я сказал?

Я промолчала. Он вымыл руки, вернулся в комнату, уселся за дубовый стол.

– Обычно я к укусам не восприимчив, – рассказывал он, обращаясь к Джудит. – Не чувствую их, понимаешь? Но если чувствую, значит они хотят мне что-то сказать. – Затем он повернулся ко мне. – Так что они хотят сказать?

Я про себя подумала: ах ты чертов старый сукин сын. Я посмотрела на его пальцы, на грязные ногти, и мне ужасно захотелось уйти.

– Одно приятно: не нужно к вам обеим тащиться. Я собирался вас навестить, сказать, что ночью мы за вами зайдем. Около часа. Спать не ложитесь, сидите и ждите.

– Чего ждать?

– Потом узнаешь. Приготовь пальто и жди.

Я в изумлении посмотрела на Джудит.

– Не важно, – мотнула та головой. – Расскажи ему, что рассказала мне.

Я повторила всю историю, но с некоторыми добавлениями. Про чибисов, про то, что заяц наговорил мне Мамочкиным голосом, про его самопожертвование, про Чеза и даже про облаву на ферме Крокера. Где-то посередине рассказа Уильям прикрыл глаза, но он не спал. Он то и дело открывал их, показывая, что слушает. Когда повествование закончилось, на улице стемнело. Похоже, Джудит включила где-то слабенькую лампу, хоть я и не заметила, чтобы она вставала.

Уильям нахмурился:

– А я ведь тебя предупреждал.

– Предупреждали.

– Все потому, что у тебя еще силенок маловато для таких вещей. Ты не созрела. Чего ты думала добиться?

– Я искала помощи. Я обратилась. И я ее получила.

– В виде оплаченной аренды? И думаешь, это оно? Ты не созрела. Ты все равно не веришь.

– Кое-чему я верю. Особенно теперь.

Уильям повернулся к Джудит, чуть запрокинув голову, – такой малюсенький жест усталости и отвращения, как будто говорящий: чего еще ждать от этой дуры.

– Зачем, по-твоему, все это делается?

– Что? Обращение? Я знаю только, что говорила Мамочка.

– И что она тебе говорила?

– Она говорила, что можно постучаться. Что можно попросить о помощи, и только. Что гнуть свою линию не возбраняется, но нельзя ломать то, что предначертано.

Причмокнув губами и поморщившись, будто слизал горчицу, Уильям произнес:

– Типичная Мамочкина ахинея. Выходит, ты получила, что хотела?

– Вы про аренду? Про то, что ее заплатили?

– Не только про аренду.

Я растерялась. Посмотрела на Джудит: она зарделась и отвернулась. Тут до меня дошло, о чем он.

– Да-да, – словно подтверждая мои догадки, сказал Уильям. – А я ведь говорил тебе, что прежде, чем идти дальше, необходимо разобраться, чего ты на самом деле хочешь. Ведь говорил? А ты не разобралась. Поэтому в следующий раз, если таковой представится, будь добра, подумай над моими словами.

Я поразмыслила над тем, что он сказал про Чеза и про мои чувства к нему. Какой-то бред! Хотя определенная логика прослеживалась.

– Но, Уильям, – запротестовала я, – где же я все-таки находилась: в кустах или дома? Как тогда объяснить, что Кормеллы видели меня в лесу? Разве такое возможно?

– Ты просто недостаточно хорошо замаскировалась. Надо было тщательнее готовиться.

– Но ведь меня там не было, или я чего-то не понимаю? В смысле, в кустах. Я же была не там.

– Она что, бредит? – спросил он у Джудит.

Та пожала плечами.

– Я же сидела дома, – продолжала я, – и все мне просто приснилось. Или, по крайней мере, мое тело находилось дома.

– Джудит, зови врача! – воскликнул Уильям.

Джудит заржала. Я мучаюсь, а ей смешно. Она впервые улыбнулась с той поры, как я ей рассказала про Чеза. Хотя смеяться было не над чем.

– То есть, по-вашему, я находилась в поле? А все, что было дома, мне приснилось? Я правильно говорю?

– Сестра, на помощь! – выкрикнул Уильям, и Джудит опять загоготала.

– Допустим, я была не в себе, – продолжила я свои измышления, – и не соображала, что происходит наяву, а что мне снится.

Улыбка сошла с лица Уильяма.

– Девулька, ты нас пытаешься рассмешить?

Я вспыхнула:

– Я просто к тому, что если я сидела в кустах, а не дома, то вся история с Чезом – плод моего воображения. Такое может быть? Тогда я совершила ужасную ошибку, обвинив его.

– Мамочка что, тебя вообще ничему не научила?

Я совсем перестала что-либо понимать.

– Чему?

Он посмотрел на Джудит:

– Объясни.

Джудит скрестила на груди руки и насупилась:

– Не стану я ей ничего объяснять. Пускай другие объясняют.

Старик склонил голову набок, поигрывая языком за щекой. По-моему, он развлекался, хотя упорно делал вид, что недоволен. Он ничего не говорил. Молчание стало невыносимым, и я опять его прервала:

– Тогда позвольте еще спросить. Я очень четко выполнила все инструкции по подготовке и села у себя дома в кресло. Я с него встала или это была галлюцинация?

– Ты встала и вышла из дома.

– Хорошо, тогда мне интересно следующее: если бы я пристегнула ноги цепью к полу, я смогла бы выйти из дома и засесть в кустах?

– Ты бы сидела в кустах, а ноги твои дома были бы пристегнуты к полу, – ответил Уильям. – Это же очевидно.

– Очевидно, – эхом повторила Джудит.

– Не знаю почему, – произнесла я в растрепанных чувствах, – но для меня это совсем не очевидно.

– Все потому, что ты живешь в мире, где вещи либо есть, либо их нет. Тебе не нужно было ступать в тот мир, где вещи и есть и нет одновременно. Это все Мамочка виновата, конечно. Она должна была получше присмотреться и велеть тебе не делать этого. Ты не такая. Это не для всех.

Я молча переводила взгляд с него на Джудит и вдруг сообразила:

– Вы почему ко мне так докапываетесь? Не потому ли, что Мамочка надиктовала список мне, а не тебе, Джудит? Я угадала?

Они, конечно, промолчали, но заткнулись, что и следовало доказать. Уильям взял карты и принялся тасовать их подагрическими руками.

– Так кто, по-твоему, подослал врача? – спросил он.

– Один из шестерых.

Такое ощущение, что Уильям знал, кто числится в моем списке, хотя я ему не рассказывала.

– Джудит вычеркиваем. Она одна из нас, что бы ты ни говорила. Викария вычеркиваем. Он дурень, но зла тебе не желает. Осталось четверо.

Я назвала четыре имени. Уильям вынул из колоды четыре вальта и отложил их в сторону. Открыв карту шута, он положил ее на стол и со значением взглянул на меня. Я понимала, кому он предназначил эту роль, но не собиралась доставлять ему такое удовольствие. Затем он перевернул шута лицом вниз и попросил меня поставить на него палец. Я отказалась. Тогда он костлявыми пальцами сгреб мою руку и положил ее на карту.

– Ты шут или валет? – спросил он.

– Ни тот ни другой.

– Переверни.

Когда я перевернула, там оказался валет. Я посмотрела на четырех отложенных вальтов: один из них стал дамой червей. Затем Уильям попросил меня опять перевернуть карту. На этот раз решили, что мы оба будем держать на ней все время пальцы с разных концов.

– Шут или валет? – спросил он.

– Ни тот и ни другой, – снова ответила я, а он вдруг раз – и подпихнул карту под одного из вальтов.

Я моментально пригвоздила ее рукой, но, когда карту перевернули, она уже стала дамой червей, а валет вернулся на прежнее место.

– Так ты в итоге стала зайцем? – поинтересовался он.

– Да, – ответила я, а он уже молниеносно просунул карту под следующего вальта. И я ведь совершенно точно ни на миг не снимала пальца с карты, но, когда ее перевернули, она превратилась в туза треф.

– Шут превратился в даму, а дама стала зайцем, – прокомментировал Уильям. – Готова?

На этот раз я вознамерилась ни при каких условиях не отрывать руки от карты. Но Уильям был шустер, и карта юркнула под следующего вальта. Перевернув ее, я обнаружила двойку пик. Да уж, фокус удался на славу.

– Что сделал заяц, когда его загнали в угол?

– Он побежал на браконьера, – сказала я.

– Вот твой ответ, – промолвил Уильям.

– Ответ? На что? – Я была совершенно сбита с толку – не только его загадочными высказываниями, но и непостижимой магией карт. – Но как вы это сделали? – спросила я.

Он засмеялся:

– Как я это сделал? – Он повернулся к Джудит, и она тоже захохотала. – Где Мамочка ее откопала? Не знаешь? Она же просто пятилетнее дитя! Как я это сделал?! Да это обыкновенный карточный фокус, девулька! Карточный фо-кус!

И они давай хохотать, гикать и улюлюкать, схватившись за животики. Я только и успевала, что переводить глаза с одного на другого – с морщинистого старика на непутевую девицу, – и не впервые задумалась: на кого же ты меня оставила, Мамочка?

28

Я с легкостью досидела до означенного часа, поскольку ум мой все равно был занят мыслями о завтрашних похоронах. С одной стороны, удобно, что Уильям взял на себя все хлопоты, с другой – меня как будто отодвинули в сторону. Конечно, опыта в таких делах у меня не было, но все же я ощущала ответственность перед Мамочкой.

От Уильяма я ушла в довольно скверном настроении – те двое ржали не переставая. Еще хуже было то, что мы с Джудит постепенно отдалялись друг от друга. Во мне копился гнев и ощущение одиночества. Перед уходом Уильям наказал мне оставить на окне горящую свечу, но так и не признался зачем. Я разожгла огонь в камине и стала ждать.

Уильям с Джудит явились ровно в час. Джудит со мной не разговаривала, в глаза не смотрела. Уильям по-прежнему не сообщал, куда мы направляемся. Велел надеть пальто. Я влезла в кожаную куртку Артура с черепом на спине. Увидев это чудо, Уильям воскликнул:

– Вот чертовка!

А Джудит отвернулась с выражением великомученицы.

Я молча следовала за ними по тропинке, бегущей через поле и уходящей в лес. Луна вступала в последнюю четверть, но, припорошенная облаками, светила слабо. Полночный воздух был пропитан пронизывающей до костей сыростью – ноги мои промокли. Я вся дрожала и постоянно куталась в платок. Лес был усеян россыпями колокольчиков – они еще не распустились, но источали сладкий аромат. Повсюду порхали мотыльки: встревоженные нашей неожиданной процессией, они слетали с деревьев, с побегов папоротника и пересаживались на новые места.

Мы вышли к небольшой полянке, прикрытой зарослями остролиста. Среди дубов и ясеней нас ожидали люди: их было, наверное, с дюжину. Я не узнала их во мраке ночи и вряд ли узнала бы при свете дня. Уильям принялся отвешивать угрюмые приветствия. Полянка подсвечивалась электрическими фонариками. У подножия большого дуба в прозрачных банках мерцали свечи.

Я с удивлением обнаружила, что между свечей зияет свежевырытая могила. Меня пробрал озноб: что, если они решили убить меня и закопать в лесу. Но тут же рядом с могилой я заметила носилки. На них лежало тело, завернутое в кусок муслина.

Я задохнулась:

– Мамочка! Мамочка!

Уильям подошел ко мне. Бережно взял мое лицо в шершавые ладони и с нежностью взглянул в глаза.

– Ты понимаешь? – спросил он. – Теперь ты понимаешь?

Слова застыли в горле. Я лишь кивнула, и он пошел к остальным. Целые семьи нераспустившихся колокольчиков были бережно выкорчеваны и аккуратными пластами сложены в сторону – нетронутые, вместе с землей вокруг корней. Великое множество мотыльков, влекомых светом и запахами растревоженной земли, порхало над могилой. Я подошла. Хотела посмотреть, что там – внизу, в черной дыре, куда мы все уйдем. Ох, если бы я могла, то отправилась бы с Мамочкой.

Стояла такая мгла, что дна могилы видно не было. Тот, кто ее копал, был настоящий мастер и пользовался очень острым орудием – столь ровными и выверенными были стенки. Лопата ювелирно рассекла паутину корней и белых нитевидных растительных волокон. Черная почва по краям могилы блестела влагой. Из ямы доносился затхлый и странно сладковатый запах. Я подняла голову – на другой стороне стояла Джудит. Она пыталась выжать из себя сочувственную улыбку.

– Шаг в сторону, – раздался незнакомый голос, и я сообразила, что обращаются ко мне.

Несколько человек подняли Мамочку с носилок и ждали сигнала, чтобы начать. Затем голос воскликнул:

– Матерь Божия! Что на вас надето?

Уильям посмотрел на незнакомца и с отвращением покачал седой головой.

Мужчины обвязали Мамочкино тело четырьмя веревками – новенькими, кипельно-белыми, с причудливыми узелками по всей длине. Концы веревок скинули к краям могилы, чтобы скорбящие могли за них держаться. Желающих оказалось больше, чем концов. Джудит знаком предложила мне взяться за ее веревку. Одну из женщин я узнала. Она делила веревку с еще одной знакомой, которая постоянно ощупывала языком зубной протез. Больше я никого не знала. Включая меня, я насчитала тринадцать человек.

Мамочку начали аккуратно опускать. Земля вокруг могилы, взбаламученная десятком ног, запахла перегноем. Во все стороны полетели мотыльки: одни порхали в воздухе, другие садились на тончайшую муслиновую ткань, в которую была завернута Мамочка. Как только тело коснулось дна, мы бросили веревки, и они упали в могилу.

Уильям откашлялся и просто произнес:

– Мамочка Каллен вернулась к тебе.

Не знаю, следовало ли повторять за ним слова, как в церкви, но никто этого не сделал. Все просто отошли от края, будто речь Уильяма послужила им сигналом. Если и так, я тот сигнал не поняла. Наверное, ожидала большего, но большего не происходило. Все молча смотрели, как человек с лопатой забрасывает могилу землей. Когда она была заполнена, они с Уильямом бережно подняли выкорчеванные побеги колокольчиков и высадили их обратно в потревоженную почву, и в ту же самую секунду с растений поднялись в воздух мириады мотыльков, собравшись в маленькое облако, в котором каждый мотылек был крошечной частичкой света.

– Мотыльки! – не сдержалась я.

Уильям оторвался от пересаживания колокольчиков и хмуро поглядел на меня. Потом продолжил. В итоге работа была проделана так чисто, что только очень пристальный осмотр грунта смог бы выявить следы захоронения. Хрустнув суставами, Уильям поднялся с колен и принялся отряхивать руки. Все было кончено. Скорбящие начали расходиться, и их фигуры постепенно таяли среди деревьев.

Уильям подошел ко мне, по-прежнему отряхивая руки. От долгого стояния на коленях у него, наверное, затекла нога, и он немного прихрамывал.

– Ты что, не знаешь, как Мамочка с тобой разговаривает?

– О чем вы? – спросила я.

– Я, видно, зря тут распинаюсь. Ты вообще хоть что-нибудь знаешь?

– Оставь ее, – вступилась Джудит. – У нее горе. – Она взяла меня за руку. Ее рука была теплой. – Я отведу тебя домой и посижу. Ты все равно сегодня не заснешь.

Я оглянулась в поисках Уильяма и остальных. Они ушли, исчезли средь деревьев. Ни звука, ни малейшего следа всех тех, кто несколько секунд назад еще толпился у могилы. Все испарились, словно духи. И свечи испарились. Побеги колокольчиков слегка покачивались как ни в чем не бывало. И даже мотыльки угомонились. Осталось только тихое поскрипывание старого дуба над Мамочкиной могилой.

Это поскрипывание будет со мной всегда.

Джудит и правда отвела меня домой, но я уговорила ее не оставаться – сказала, что хочу побыть одна. Мне нужно было многое сделать, к тому же мы слишком отдалились друг от друга. Она меня дежурно поцеловала и ушла.

Оставшись в одиночестве, я первым делом зажгла лампу и вытащила блокнот. Включила тихо «Зеленый лук», на повторе. Села за стол и принялась писать. Я записала все. Все, что мне рассказала Мамочка о тех, кого я знала и не знала. Сначала я записывала просто имена, и список растянулся на несколько страниц. Потом я передумала и принялась писать все заново – уже развернутыми предложениями, складывавшимися в абзацы.

Я начала с тех, что повыше положением, и постепенно спускалась вниз. Ох, у меня и было что сказать! И сколько!

Я просидела всю ночь в компании с «Зеленым луком». Луна, входящая в последнюю четверть, светила холодно и ясно. Поверх негромкой музыки слышно было, как переухиваются совы. Как гавкает самец лисицы и как покашливает барсук. Я исписала три блокнота убористыми мелкими каракулями. Вот уж не думала, что смогу так долго писать без остановки. Я прерывалась, только чтобы помассировать ноющую кисть или сходить по нужде. Писала, когда природа стихла, продолжила писать, когда послышалось первое пение птиц, и не остановилась, когда умолкли утренние хоры.

Моя ручка шепталась со страницей. Она ей изливала душу. И хоть я писала, писала яростно и словно в лихорадке, чиркая ручкой по бумаге, мне чудилось, что я бегу, скачу, как заяц, в припадке неожиданной свободы, и лапы мои оставляют отпечатки на земле и на траве, слагающиеся в знаки, не требующие объяснений.

По окончании моего графоманского марафона я вырубилась прямо в кресле и пробудилась от стука в дверь. Стучала Грета. Я еле поднялась.

Она опять смеялась, черт ее раздери.

– Вот это да, Осока, вид у тебя, словно только что проснулась.

– Я только что проснулась.

– Но на дворе давно уже день.

– Да неужели. Тогда входи.

Я вспомнила, что на столе лежат блокноты. По-быстренькому их забрала и спрятала на потайную полку за банкой из-под чая, рядом с секретным хранилищем Мамочкиных волос и ногтей.

– Ты чем тут занималась? – слепила меня улыбкой Грета. Я что-то промычала, а она спросила: – Знахарством?

Не знаю, что она имела в виду, но я не собиралась продолжать беседу в том же духе. Внутри себя я все еще спала, свернувшись клубком. К тому же мне нужно было морально подготовиться к предстоящим фальшивым похоронам. Короче, я спросила, что привело ее ко мне.

– Не знаю даже, как сказать, – промолвила она.

Я сразу же решила, что ее послал Чез замолвить за него словечко. Сейчас она мне скажет, какой он достойный человек и как это на него не похоже. Что вышло какое-то чудовищное недоразумение.

– Смелей, – сказала я.

– Ну ладно. Хорошо. Хватит ходить вокруг да около. Вот сейчас прямо возьму да и скажу.

– Грета!

– Все. Я беременна. Хочу избавиться от ребенка.

Я сразу же проснулась. Ну я и дура. И где мое хваленое умение видеть людей насквозь? А эта коза тоже хороша – сияет передо мной, как рождественская елка, и говорит, что хочет сделать аборт.

– Выходит, месячных у тебя в последний раз не было? Какой срок? Только не ври. – Все это было сказано на автомате.

– Недель десять-двенадцать, – ответила она.

А я все думала: ну хоть сейчас ты перестанешь улыбаться?!

– От Чеза? – спросила я, решив, что тогда просто прокляну его.

Но она, как ни странно, замотала головой.

– Нет?

– От Люка.

– Уверена? Ты же говорила, что Чез, вроде… тоже твой парень.

– Говорила. Скорее, любовник.

– Тогда откуда ты знаешь?

– Осока, женщина всегда знает, кто отец ребенка.

Ее улыбка уже не лезла ни в какие ворота и изрядно меня бесила. Небось Грета исходила из каких-то мистических соображений. У женщин всегда так с определением отцовства, и в большинстве случаев это бред собачий. В подобных ситуациях Мамочка говорила, что себе верить нельзя и сердцу своему тоже верить нельзя, потому что сердце говорит нам только то, что мы хотим услышать. Я знала, что верить здесь можно только анализу крови. О чем и не преминула сказать Грете. Она хотя бы перестала лыбиться. Просто не передать, как я обрадовалась.

– Ты в чем-то, Осока, самая мудрая из нас, а в чем-то малое дитя, – резко отозвалась Грета. – Скажи, ну как от Чеза может родиться ребенок, если у него на этом фронте проблемы?

– Что? – в совершеннейшем шоке переспросила я.

Страницы: «« ... 910111213141516 »»

Читать бесплатно другие книги:

Иногда самое пустяковое задание оборачивается настоящим кошмаром. Особенно если на кон поставлена пр...
Ее предали. Бросили в темницу, обвинили в колдовстве, пытали… Другая бы сломалась, но принцесса Мише...
Трогательная история о надежде, мечте о счастье – и, конечно, о любви!О любви, которая может настигн...
Когда все твердят, что ты – позор семьи, жених изменил, а нужная ипостась никак не прорезается, что ...
Что делать, если тебя грабят посреди бела дня, а силы несопоставимы? Да ещё и власть на стороне вель...
…Война, уже который год война, не хватает человеческих сил и на исходе технические ресурсы, а стопам...