Литературный призрак Митчелл Дэвид
— Иногда мне чудится — вот выйду в коридор и нос к носу столкнусь с графом Архангельским из восемнадцатого века.
— И чего же хочет граф от Маргариты Латунской? — смеется Татьяна.
— Бывает по-разному. Иногда просит, чтобы я провела его в спальню императрицы на свидание. Иногда говорит, что закажет мой портрет и повесит в своей галерее. А порой хочет затащить в свою четырех-спальную кровать и так отделать, чтобы я три дня не могла ходить.
— Ты не заставляешь себя долго упрашивать?
Мы смеемся. На кухне открывают кран с водой.
— Похоже, ты большая мечтательница, — замечает Татьяна.
— Вот и Руди так говорит.
— Кто такой Руди?
— Мой друг.
Татьяна закидывает ногу на ногу, чулки шуршат.
— Твой любовник?
Мне нравится, когда Татьяна проявляет интерес к моей жизни. Мне нравится Татьяна.
— В том числе…
— Чем он занимается?
Татьяна находит, что Маргарита Латунская заслуживает интереса.
— Местный бизнесмен.
— Ах, вот как! Это о нем ты говорила на прошлой неделе…
— Разве?
Татьяна снимает ногу с ноги, чулки шуршат.
— Да-да. Расскажи мне о нем поподробней…
— Гроза закончилась.
Я киваю. Тихо, как в гроте.
— Татьяна, помнишь, ты сказала, что любви не существует. Признайся, ведь на самом деле ты так не думаешь?
— Мне жаль, что огорчила тебя.
— Нет, ты меня не огорчила. Но я все время думаю об этом. Если любви не существует, то какая сила удерживает зло и любовь в разных клетках?
— Сложный вопрос. Ты сохранила надежду, я поняла это с первого взгляда.
— Ты открыла мне свой секрет. Могу я доверить тебе свой?
— Конечно.
— Видишь ли, раньше я была верующей. В детстве мама тайком водила меня на службы в церковь. Еще при Брежневе. Это было довольно опасно, засекут — два года тюрьмы. Даже Библия считалась запрещенной литературой.
Татьяна нисколько не удивляется.
— Это, в общем, даже не секрет, — уточнила я. — Скорее притча. Из проповеди, которая мне запомнилась. Однажды человек отправился в путь, его сопровождал ангел. Они вошли в большой дом. Ангел открыл одну дверь. За ней оказалась комната, в ней — скамьи вдоль стен, на скамьях — люди, сидят вплотную друг к другу. У каждого в руках серебряная ложка с длинной, в рост человека, ручкой. В центре комнаты стоит стол с угощением, и все пытаются зачерпнуть, но у них ничего не получается: ложки слишком длинные, до рта не донести — все валится на пол. И хотя угощения для всех предостаточно — все голодны. «Смотри, — сказал ангел. — Перед тобой ад. Эти люди не любят друг друга. Каждый хочет наполнить собственный желудок». Затем ангел провел путника в другую комнату. В ней все было так же, как в первой, только каждый старался накормить не себя, а гостя на другом конце комнаты, и все у них ладилось. «Смотри, — сказал ангел. — Здесь каждый думает не о себе, а о другом. И потому все сыты. Это рай».
Татьяна подумала мгновение и сказала:
— Не вижу разницы.
— Как не видишь?
— Никакой разницы. И в аду, и в раю хотят одного: набить желудок. Но те, что в раю, обстряпывают свои делишки похитрее, вот и все. — И она рассмеялась.
Я не нашлась, что ответить. Увидев выражение моего лица, Татьяна прибавила:
— Прости, Маргарита…
Минуты еле ползут, как раненый гангстер из голливудского фильма.
Я знаю, что в бизнесе Руди иногда вынужден проявлять жесткость, но между решительностью и насилием есть различие, как есть оно между бизнесменом и гангстером. Я никогда не обольщалась на этот счет. Руди умеет действовать решительно. Но что ему остается делать, если люди не возвращают долги? Руди не может раздавать деньги направо и налево, он же не благотворительный фонд. Когда человек берет деньги в долг, он обещает вернуть их в срок, а если не выполняет свое обещание, Руди со своими друзьями имеет право принять те меры, которые сочтет нужным, чтобы в один прекрасный день не остаться с пустыми карманами. Просто в голове не укладывается, как некоторые люди не понимают таких простых вещей. Помню, два года назад, вскоре после того, как Руди согласился переехать ко мне, он однажды вернулся ночью с ножевой раной на шее. Вокруг нее запекалась густая, как зубная паста, кровь. Должник передумал возвращать деньги, объяснил Руди. В больницу ехать он отказался, и я сама перевязала рану, разорвав свою блузку из чистого хлопка. Больница — удел бедняков, сказал Руди. Он такой мужественный.
После той ночи Руди купил пистолет, а я — бинтов.
В послеполуденной синеве — облака и вершины Альп. Мороженое и мягкие кресла. В Эдемском саду время отдыха. В кущах дремотный шепот. В воздухе вьются насекомые. Ева принимает решение.
— Ну, спроси свой внутренний голос, чего ты хочешь, — подсказывает змей.
— Это ответственный шаг. За ним — изгнание, менструации, труд в поте лица и родовые муки. У меня к тебе последний вопрос.
— Валяй! — соглашается змей.
— Почему ты так ненавидишь Бога?
Змей улыбается и кончиком хвоста рисует в воздухе у ног Евы спираль.
— Будь добра, сначала пощекочи мне шейку, ну, прошшшу тебя…
Еве нравятся изумрудно-рубиновые узоры на золотистой коже змея. Она протягивает руку.
— Ну вот. А теперь отвечай.
— Ева, у тебя перед глазами плод. Этот ссспелый, готовый истечь соком плод содержит в себе ответы на все твои вопросы. И почему я ненавижу Бога. Зороастризм, манихейсская ерессь, юнговсские архетипы, тунгусский метеорит, виртуальные чассстицы… И в чем коренится змеиная проницательноссть и аморальноссть… И почему вссе происходит именно так, как происходит…
Глаза змея превращаются в калейдоскоп — в них вращаются разноцветные огоньки, словно в кристалле Нострадамуса. Ева не в силах отвести от них взгляд.
— Ева, детка, все, что от тебя требуется, — сжать покрепче своими пухлыми губками сочную мякоть этого плода и посмотреть, что из этого выйдет…
Ева закрывает глаза и приоткрывает рот.
Послы со свитой изволили оказать нам с Делакруа честь своим посещением. Дипломаты — разновидность идиотов, которые умеют одно: любезничать наперегонки на публичных церемониях. Уж я-то знаю. Насмотрелась на эту породу, когда вращалась в высших политических кругах. Начальник службы безопасности, атташе по культуре, директор Эрмитажа, главный хранитель Рогоршев — он делает вид, будто не замечает меня, — и многоязычный переводчик сопровождают восьмерку послов. Из каких они стран, я знаю, потому что сама печатала приглашения. Француза распознать несложно: он то и дело прерывает переводчика и сам начинает объяснять остальным. Немец поглядывает на часы. Итальянец — на мою грудь и шею. Англичанин вежливо кивает и у каждой картины восклицает: «Дилайтфул!» Американец с хозяйским видом снимает все на видеокамеру. Австралиец вынимает из внутреннего кармана фляжку и отпивает из нее большими глотками. Еще остались послы из Бельгии и Дании. Кто из них кто, не разобрать, да и какая разница. При каждом — личный телохранитель. Не понимаю, кому пришло в голову, что такие ничтожества нуждаются в охране. Телохранителей я тоже знавала. Гораздо забавнее дипломатов.
Вентилятор жужжит. Но звук его становится все тише…
Татьяна манит меня за собой. Гуси-лебеди несут нас, но ее гусь летит быстрее моего. Он первым ныряет в дымоход, задев лапой закопченную кочергу. На царском челне проплывает Екатерина Великая. Она подпорчена, в грязи и местами порвана. К счастью, у меня с собой бутылка оливкового масла экстра, и я поливаю им пострадавшие места. Императрица, сияя, усаживается, целая и невредимая.
Я склоняюсь перед государыней в низком поклоне.
— А, Маргарита! — говорит она. — Как почивала сегодня? Граф благодарит тебя. Полагаем, ты зело пособила ему вчера.
— Рада служить, ваше величество.
— Есть одно щекотливое обстоятельство, госпожа Латунская.
— Слушаю, ваше величество.
— Нам известно, что ты у нас из-под самого носа крадешь наши картины. Доселе мы сквозь пальцы смотрели на твои проделки, поелику мы с тобой, госпожа Латунская, одного поля ягоды. А твой вкус и отменное чувство стиля премного нас восхищают. Видит бог, долг женщины — ловить за клюв удачу, коли та сама в руки идет. Однако же мы почитаем за своевременное предупредить тебя, Маргарита. Во дворце ныне неспокойно. Нити заговора заглазно плетутся. Посему пора рвать когти. Ежели позаришься еще на одну картинку, то заплатишь за нее ценой таких страданий, о которых и помыслить не можно.
Я просыпаюсь оттого, что чувствую на себе чей-то взгляд: за мной наблюдает один из этих типов, любителей подглядывать.
— На кого пялишься, ублюдок?
Он затрусил прочь, раз или два посмотрев через плечо.
Не понимаю, отчего меня сегодня так клонит в сон. Наверное, из-за погоды. Гроза прошла стороной, не разогнав духоты. Сидишь как в бытовке со швабрами и тряпками.
Мы с Руди предоставляем друг другу полную свободу. Не надо принимать видимость за сущность! Руди — неограненный бриллиант, а наша любовь — чувство глубокое, прочное, подлинное. До Руди все мои любовники были старше меня, они меня защищали и опекали. Не стану отрицать, что Руди затронул во мне материнскую струнку. Но вся эта чушь собачья, что женщина должна принадлежать одному мужчине и на других даже не поглядывать, вся эта дребедень канула в прошлое вместе с двуличным поколением моей матери, и слава богу! Если моя мать действительно так думала, то как могла появиться на свет я? Мы с Руди продолжаем встречаться с разными людьми самым непринужденным образом, и это ровным счетом ничего не значит. У Руди такая работа, что присутствие рядом красивой женщины необходимо для имиджа. Я ничего не имею против. Он не может успешно вести бизнес, не имея соответствующего имиджа. Только не подумайте, что я для этой роли уже не гожусь — стара и непривлекательна. Нет, просто я в эти игры уже наигралась, мне больше неинтересно. Меня Руди обычно знакомит только с теми своими друзьями, которые принадлежат к самому избранному обществу и, разумеется, очень, очень богаты. Руди знает, что я привыкла блистать в обществе, и не хочет, чтобы я сгнила взаперти. Друзья Руди часто наведываются в Петербург по делам, и, естественно, им не помешает общество красивой женщины, которая знает город. Руди хорошо известно, что мой талант — очаровывать мужчин, окутывать атмосферой блаженства. Они бурно выражают Руди свою благодарность, в том числе и в денежной форме, и Руди иногда выплачивает мне компенсацию за потраченное время, но, видит бог, материальная заинтересованность тут ни при чем. Вообще это все пустяки. Руди знает, что он — мой единственный мужчина, а я знаю, что я — его единственная женщина.
Весь вечер торчу в кабинете главного хранителя Рогоршева, жду. Открыла окна, включила вентилятор, но все равно обливаюсь потом, белье прилипло к телу. В сумраке поблескивает огонек на кончике сигареты.
Няма, моя кисонька, умирает с голоду. А Руди придет поздно. А господин Сухэ-батор никогда не подходит к телефону. Ох уж этот господин Сухэ-батор. Странная личность. Я почти не вижу его. После того как я смирилась с его внезапным появлением в доме, я перестала его замечать. Он бесшумней, чем Няма. Очень часто я думаю, что его нет дома, и сталкиваюсь с ним в коридоре. Или, наоборот, стучусь к нему в комнату, не сомневаясь, что он дома, а там — никого. Я ни разу не видела, чтобы он ел что-нибудь или пользовался туалетом! Правда, он пьет много молока — стакан за стаканом. Уходя, закрывает дверь беззвучно. Когда я спрашиваю его о семье или о Монголии, он вроде бы отвечает, но когда потом я пытаюсь вспомнить, что же он сказал, оказывается — ровным счетом ничего. У меня сильная интуиция, а моя бабушка знала кой-какие заклятия. Обычно я вижу людей насквозь, но Сухэ-батор — человек-невидимка. Внешне он привлекателен, хотя лицо немного хищное, с полувосточными чертами. Интересно, какого типа женщины ему нравятся? Дикие азиатки или утонченные европейки? Или он, как Джером, не интересуется женщинами? Вряд ли. С виду он настоящий мужчина. Интересно все-таки, что за страна — Монголия? Надо будет расспросить его, пока не уехал.
В кабинете звонит телефон. Я предоставляю новому автоответчику главного хранителя ответить на звонок.
— Маргарита? Это Рогоршев, твой зайка. Ты там? Сними трубку… Не сердись на меня, ты не представляешь, как я страдаю.
Это меня совершенно не трогает. Снова закуриваю.
— Я забыл предупредить тебя, что сегодня у моей жены юбилей. Я обещал сводить ее и детей на новый фильм. Показывают какую-то чушь про динозавров… Мне ужасно жаль, моя сладенькая! На следующей неделе, да? Ты там или нет? Ну, пока… Надеюсь, ты услышала мое сообщение…
Ясно. Значит, зря наводила красоту. Пустая трата времени. Пустая трата денег. Мужчины не представляют, сколько стоит пристойная косметика. Вот бы в кинотеатре случился пожар и маленькие Рогоршевы превратились в жареные чипсы. Я бы их с удовольствием схрумкала, как скоро схрумкаю их папашу.
Начальник службы безопасности, не выключая радио, читает газету на спортивной странице и заедает бутербродом размером с кирпич, который истекает красным вареньем.
— Добрый вечер, госпожа Латунская! — сладко говорит он. — Как поживаете? Хорошо? Задержались по делам в кабинете главного хранителя?
Он поправляет яйца в штанах. Сукин сын. Жирная сволочь.
— А как ваши дипломаты, остались довольны? — спрашиваю я.
— А как же! Мы им такое показали, что будет о чем посудачить с любовницами!
Он смотрит на меня долгим взглядом.
Закуриваю. «Скоро тебе конец, жирная сволочь. Наслаждайся жизнью, пока есть время. В конце месяца ты уже будешь в тюрьме».
— На следующей неделе будут натирать паркет. Хозяин фирмы-подрядчика только что позвонил главному хранителю Рогоршеву, подтвердил. Все как обычно. Только на этот раз хозяин фирмы сам придет, чтобы проверить, как работают механические полотеры.
Начальник службы безопасности поворачивается на вращающемся стуле и смотрит на доску для записей:
— Все верно.
В угоду Руди выстукиваю на собственной двери этот дурацкий условный сигнал, но дома никого нет. Ни господина Сухэ-батора, ни Руди, ни даже маленькой Нямы. Принимаю душ, чтобы смыть дневной пот и макияж. Зеленые тени и персиковые румяна исчезают в сливном отверстии. В ванной очень чисто: господин Сухэ-батор всегда наводит за собой порядок. Он даже за мной наводит порядок. Не доверяю я мужчинам-аккуратистам. Джером — еще один такой же. Предпочитаю нерях вроде Руди. Заставляю себя съесть крутое яйцо и сажусь у окна, смотрю на Фонтанку. Проплывает прогулочный катер с туристами на борту. Мне чудится, что среди них — мои сын и дочка, они чему-то смеются. Светловолосые детишки. Хочется выйти, но не знаю, куда пойти. У меня, конечно, полно друзей по всему городу. Еще можно сесть на ночной поезд и махнуть в Москву к кому-нибудь из друзей по театральному прошлому. Сто лет не была в Москве. Меня уговаривают приехать, а я все — подождите да подождите. Надо будет пригласить всех в Швейцарию. Когда устроимся, конечно. Будут жить в гостевом домике, который я непременно построю. Они просто позеленеют от зависти! Я решила поселиться непременно возле водопада, чтобы каждый день пить свежую талую воду. В питерской воде столько металлов, что ее можно намагнитить! Курочек разведу, обязательно. Почему у меня слезы текут?
Да что сегодня со мной происходит? Может, хочу мужчину? Надеть бы красные чулки в сеточку, новый бархатный костюмчик, который Руди подарил мне на прошлой неделе как дополнительный подарок ко дню рождения, и подцепить парнишку-байкера в кожаной куртке и кожаных штанах, с ежиком густых волос и квадратной челюстью. Просто так, забавы ради. Сто лет этого не делала. Руди не будет против, особенно если не узнает. У нас с ним современные свободные отношения, я уже говорила.
Но нет. Если я кого и хочу, то только Руди. Мне нужны его плечи, его руки, его запах, его ремень. Мне нравится, когда его пряжка впивается мне в живот, хоть это и немного больно. За окном — большой город, крыши, шпили, трубы, купола… Где-то там Руди, он думает обо мне.
Со стороны Финляндии движется грозовой фронт. Я смотрю вдаль, туда, где ночь смешивается с грозой, где вспыхивают молнии, и думаю — куда же запропастилась малышка Няма.
Я стою в парадной в луче лунного света, как в колодце. Вверх, к моей квартире, ведет винтовая лестница. Время за полночь. Вокруг ни темно, ни светло. Трепещут летучими мышками звезды на небе, словно позаимствованном из декорации к старому кинофильму. В воздухе разлита тревога. Лифт опять не работает, я пытаюсь открыть дверь и отдергиваю руку — бьет электричеством. Никогда не думала, что по ночам бьет электричеством. В сотый раз с той минуты, как Руди отъехал в своем фургоне с Делакруа в багажнике, я говорю себе, что все в порядке. Скоро начнется новая жизнь. И в сотый раз чей-то голос отвечает мне, что не все в порядке. Всю неделю на душе тревога. Чей-то голос пытается мне что-то сообщить, только чей и что? Закуриваю. Все спокойно, видишь? Все в порядке, ступай скорее домой и убедись. Я медлю на пороге квартиры, докуриваю сигарету.
Процедура замены подлинника фальшаком хорошо отработана и прошла четко, без накладок. Почти без накладок.
Я встретила Руди и трех бабулек уборщиц у служебного входа ровно в восемь вечера. Жирная жопа Петровна, все еще в своей мерзкой форменной одежде, с двумя своими приятельницами были там, чтобы присматривать за уборкой. Четвертой эрмитажницей была я. Когда я подошла, они замолчали. Причем демонстративно. Пока я распределяла помещения между уборщицами, жопа Петровна еле терпела и уже хотела вставить слово, но в последний момент прикусила язык. Очень мудро с ее стороны. В дежурке начальник службы безопасности играл в карты со своим мордастым свояком. Он кивнул Руди и пропустил нас. Уборщицы покатили в разные стороны громоздкие полотеры, каждую сопровождала дежурная. Я пошла вместе с Руди.
Мы не говорили ни слова. Мы с Руди понимаем друг друга без слов. Мы же суперкоманда. В добрые минуты он сам это признает. Вот, например, когда я пришла поздравить его с днем рождения в банкетный зал «Хилтона». Когда на нас никто не смотрел, он поднес свой бокал шампанского к моему, чокнулся и шепнул: «Детка, мы с тобой — суперкоманда!»
Когда мы подменяли картину зимой, приходилось работать при слабом в Зимнем дворце электрическом освещении.
А летние вечера такие светлые, что можно обойтись без электричества. Я стояла на посту перед залом Делакруа, пока Руди открывал специальный контейнер, встроенный в станину полотера. Руди вынул шедевр Джерома и прислонил его к столику в форме полумесяца, инкрустированному цветами лотоса и орхидей из янтаря и нефрита.
Было тихо, если не считать жужжания полотеров вдалеке.
Руди приподнялся, снял со стены подлинного Делакруа, спрятал в контейнер и защелкнул замок. Я подумала о том, что Еве предстоит дальнее путешествие в компании змея.
Послышались тяжелые, решительные шаги — они приближались.
— Руди!
У змея переполнились ядовитые железы, из протоков начал сочиться яд.
Руди замер, вопросительно глядя на меня.
Я почувствовала себя в ловушке.
Но нет, мне почудилось. Просто где-то стучали по стене. Тихо. Только жужжание полотеров разносится эхом.
Руди неодобрительно покачал головой и снова принялся за работу. Наконец-то шедевр Джерома занял опустевшее место на стене.
Душу продала бы за сигарету.
Затем Руди приступил к натирке полов в зале с портретами семнадцатого века. Он двигался со своим хитроумным сооружением туда и обратно, туда — до зала с прикольными картинами кубистов. Вот так же размашисто садовник будет косить газоны вокруг нашего швейцарского дома. Я наблюдала за Руди — у него был скучающий вид, как и положено уборщику. Я хотела помочь ему, но это показалось бы странным. Я подгоняла время, чтобы мы поскорее покинули проклятый дворец и завладели сокровищем по-настоящему. Я не устояла перед искушением помечтать о том, как мы прогуливаемся в Цюрихе по самым дорогим магазинам, вереница продавцов заворачивает отобранные мной вещи в узорчатую бумагу и перевязывает золотыми ленточками. Потом стала мечтать о том, как в кондитерском отделе Руди в приступе страсти набрасывается на меня.
В полночь у Руди прозвонил его новый итальянский хронометр, и он выключил полотер. Мы спустились к служебному входу. По дороге Руди улыбнулся мне:
— Потерпи, детка, немного осталось!
Хотела бы я, чтобы у нашего сына была такая улыбка! Я закусила губу и представила, в какие одежки буду наряжать его.
— И ты наконец сделаешь мне ребенка! — прошептала я в ответ.
В своей дежурке, широко расставив ноги и похрапывая, дремал начальник службы безопасности. Две бабульки из трех уже стояли внизу, жалуясь на поясницу, на погоду, на полотеры. Попрошу Руди, чтоб усыпил меня прежде, чем докачусь до такого маразма. Минуту или две мы смотрели на спящего начальника службы безопасности, пока не пришла жопа Петровна со своей уборщицей и не ткнула его в бок.
Он заморгал и вскочил на ноги.
— Чего?
— Мы закончили, шеф, — сказал Руди.
— Ну, ступайте тогда.
— А как же личный досмотр? — встряла жопа Петровна. — Инструкция номер пятнадцать: «Весь вспомогательный персонал, включая сотрудников музея, должен в обязательном порядке подвергаться личному досмотру при выходе из…»
Начальник службы безопасности высморкался в салфетку и выбросил ее в корзину для бумаг. Ему было скучно.
— Не надо мне тут цитировать эти инструкции, черт бы их побрал. Я знаю, что в них написано. Сам писал.
— Я не позволю, чтобы он прикасался ко мне, — заявила самая древняя из бабулек. — А если вы это допустите, то я возьму расчет, — обратилась она к Руди.
Бабулька помоложе выразила солидарность со старшей коллегой.
— Я тоже не позволю. Нечего со мной обращаться, как со шлюхой в милиции.
— Инструкция есть инструкция! — рявкнула Петровна. — Она распространяется на всех.
О господи, ну и что, ведь не просят же никого переспать с этим бородавчатым троллем!
Руди решил подключить свое обаяние, мошенник.
— Дамы, дамы, прошу вас, не спорьте! Проблема решается очень просто. Начальник службы безопасности может обыскать меня, а женщин обыщет кто-нибудь из сотрудниц — хотя бы эта бдительная дама, — Руди указал на Петровну. — И мы все отправимся по домам, баиньки. Мы заслужили законный отдых после честного трудового дня. А если кто-то хочет получить расчет, Руди всегда платит по счетам. Возражений нет?
После обыска мы погрузили два полотера в фургон. Уборщицы и две дежурных ушли. Руди задержался — подписывал у начальника службы безопасности документы, три экземпляра, зеленой шариковой ручкой. Жопа Петровна отиралась рядом, никак не могла выветриться, будто дурной запах. Наконец последняя подпись была нацарапана, и Руди стал складывать бумаги.
— А что, если он спрятал какую-нибудь картину в один из своих полотеров? — обратилась Петровна к начальнику службы безопасности. — Почем мы знаем?
Отцы пресвятые угодники. Ядовитый шип вонзился, выгнулся, переломился.
Но Руди только вздохнул и поднял глаза на начальника службы безопасности.
— Кто эта женщина? Ваш новый начальник?
— Я государственный служащий, — огрызнулась Петровна. — И зарплату мне платят, чтобы я охраняла народное добро от воров!
— Прекрасно, — сказал Руди, по-прежнему не глядя на Петровну. — Тогда осмотрите залы музея. Выявите, каких картин недостает, и догоните моих уборщиц. Это известные во всем мире музейные воры, их разыскивает Интерпол. Просто они загримировались старушками. Они увели картины из-под самого носа ваших же сотрудников, пока те клевали носом. И наконец, разберите по винтику мои полотеры. Винтики сложите на газетку и потом соберите обратно. И как следует, пожалуйста, иначе ответите по суду. Как вам повезло, что здесь всем верховодит такой бдительный страж народного добра! Я выставлю счет за сверхурочные. По контракту, который я заключил с главным хранителем Рогоршевым, мое рабочее время заканчивается ровно в полночь. Вы не возражаете, если я присяду и почитаю газетку? Надо только позвонить жене, предупредить, чтобы до утра меня не ждала.
Руди сел и развернул газету.
За несколько секунд мое сердце успело сделать ударов двадцать, не меньше.
— В этом нет никакой необходимости, — сказал начальник службы безопасности, глядя зверем на Петровну. — Решения тут принимает начальник службы безопасности. А не дежурная по залам.
Руди поднялся.
— Очень рад это слышать.
Он обошел Петровну, оставив ее вариться в собственном соку. Других соков она в жизни, наверно, не пробовала. Сквозь дверное стекло я видела, как Руди погрузил третий полотер в багажник своего фургона, все еще стоящего на погрузочной площадке. Бумаги он оставил на столе, чтобы я захватила их и смогла пойти за ним. Мы же профессионалы, суперкоманда. Он ждал меня в багажном отсеке фургона, сохраняя полное спокойствие.
— Детка! — сказал он, когда я подошла. — Сначала я заеду к Джерому, скину груз. И сразу к тебе. Только встречусь с человеком Грегорского.
— С каким человеком? С Сухэ-батором?
— Не важно. Я быстро!
— Я люблю тебя, — сказала я.
Что еще я могла сказать?
Кончиками пальцев он коснулся моей груди и спрыгнул, все еще на погрузочную площадку, чтобы взять четвертый полотер, тот самый, в станине которого был спрятан контейнер с Делакруа.
Еще немного, еще совсем немного.
— Что, Латунская, довольна?
В багажный отсек фургона просунулась голова Петровны.
Почему она нарушила бойкот именно сейчас?
— Неужели вы научились говорить? Ушам не верю!
Она закинула в рот жвачку и стала остервенело жевать, сложив руки на груди.
— Неужели ты, тварь, думаешь, что тебе все сойдет с рук?
— Не понимаю, о чем вы?
Она ухмыльнулась, не прекращая жевать. Я растерялась. Что делать? Откуда она узнала?
— Хватит ломать комедь, Латунская! О твоих делишках всем известно!
За спиной у нее в слабом свете, падавшем с крыльца, я увидела Руди: он осторожно крался с разводным ключом в руке, приложив палец к губам. В моем воображении пронеслось, как металлический предмет тяжело опускается ей на макушку, и я почувствовала… Не знаю, что я почувствовала. Отвлекай ее, заговаривай зубы, приказала я себе. Я испугалась и раздвоилась: одна половина меня хотела ее предупредить, но другая жаждала мести и крови.
— И что же это за делишки, интересно знать?
А тело можно будет бросить в болотах по дороге в Финляндию…
— Хватит ломать комедь! Ты выдала себя с головой! Все пытаешься пролезть наверх, да?
Этот нехороший огонек у Руди в глазах, он от кокаина. Жопа Петровна думает, что загнала меня в угол. Черта с два. Скоро вороны выклюют ее свинячьи глазенки. Бездомные собаки будут драться из-за ее потрохов. Тем, кто сильнее, достанутся самые лакомые кусочки. Ее жизнь в моих руках, а она даже не догадывается об этом. Больше я не хочу спасать ее. Нужно перестать смеяться… Она все жует и жует жвачку, ее жирное лицо дергается, жирное лицо, которое даже самый лучший косметолог не сделает краше.
— Метишь на должность главного хранителя, да? С диванчика на его кресло! Ты просто бесстыжая шлюха, Латунская, вот ты кто! Шлюхой родилась и шлюхой подохнешь!
Руди опустил разводной ключ, а я захохотала и плюнула ей в лицо. Петровну как ветром сдуло.
Я докурила сигарету. Исчезли даже летучие мышки. Что же неладно?
Все в порядке, говорю я себе, все в порядке. Смотрю на циферблат: два часа двадцать четыре минуты ночи. Картина уже у Джерома, Сухэ-батор уже передал деньги от покупателя, мне пора упаковывать чемоданы для отъезда в Швейцарию. Наконец-то после стольких лет я вырвусь на свободу! Во времена железного занавеса Швейцария, до которой рукой подать, казалась такой же недосягаемой, как Изумрудный город! Последний лестничный марш. Ничего удивительного, что я нервничаю. Как-никак украла картину стоимостью полмиллиона долларов.
Стучу условным стуком, чтобы доставить Руди удовольствие. Никто не открывает. Что ж, это естественно. Руди еще не успел вернуться, но он будет с минуты на минуту.
В прихожей нажимаю клавишу выключателя, но лампочка разбита. Нажимаю выключатель в коридоре, но лампочка тоже не горит. Как странно. Наверное, отключили электричество. Я прекрасно обойдусь без электричества, зачем оно мне сейчас? Разгар белых ночей, на западе полусвет-полумрак и огни Млечного Пути. Захожу в гостиную. Кофейный столик перевернут. Мои нервы вот-вот порвутся.
В комнате погром.
Полки сорваны со стен. Телевизор разбит. Вазы на полу. Из шкафа вынуты все ящики, содержимое раскидано по полу. Картины сняты со стен и порезаны на мелкие кусочки. Платья изодраны на ленты. Осколки стекла торчат из ковра, как зубы динозавра.
Кто так поступил со мной? Этот разгром, эта тишина.
Это не Руди, нет.
А что с ним, господи? Жив? Убит? Похищен?
Какая-то тень подергивается под обломками обеденного стола. Я напряженно всматриваюсь в теплый сумрак. Горло сводит судорога, не могу сделать вдох. Это лужа крови, почти черная в сумеречном свете. Из-под стола доносится еле слышный всхлип…
Боже мой, боже мой! Няма, моя бедная Няма! Я опускаюсь на четвереньки и смотрю под стол. Вместо задних лап торчат в разные стороны осколки костей. Надеюсь, боли она уже не чувствует — конец совсем близок. Она смотрит на меня, ее взгляд спокоен, как у Будды, смотрящего где-нибудь с вершины холма на солнце. Она испускает дух, и я остаюсь в одиночестве, не понимая, что же произошло.
Что-то ужасное, зародившись в болотах, плывет вниз по Неве. Не спешит поначалу, плывет на спине, пока не добирается до моста Александра Невского. Там оно проползет под опорами и, выбравшись из воды, поволочет по улицам свои лапы — и зубы — за мной…
Что мне делать? «А как всегда! Потворствуй своим желаниям», — советует змей.
Я иду в спальню и звоню Руди на мобильный. Этот номер предназначен только для экстренной связи. Шорох статического электричества в трубке напоминает шум не то прибоя, не то сыплющейся в автомате мелочи. Ага, вот и соединение. Слава богу! Не дожидаясь ответа, ору в трубку:
— Руди, в квартире все вверх дном!
Мне отвечает женский голос, холодный и металлический. Бесчувственный, как у Петровны.
— Набранный вами номер не обслуживается.
— Черт подери! Так обслужи его, сука!
— Набранный вами номер не обслуживается. Набранный вами номер не обслуживается.
Что происходит?!
Бросаю телефон. Что дальше? Чего я хочу? Уехать в Швейцарию, жить с Руди, родить детей. Для этого нужна картина Делакруа. Все очень просто. Руди похвалит меня. «Детка, — скажет он. — Детка! Я знал, что на тебя можно положиться!»
Звоню Джерому.
— Привет! Это ты, моя куколка? Чудный выдался вечерок!
Он так пьян, что с трудом ворочает языком.
— Джером! Джером, ты видел Руди?
— А как же! Он минут двадцать как ушел! Оставил у меня ребеночка и ушел! Малыш — просто чудо, глаз не оторвать! Слушай, а я тебе рассказывал, что у Делакруа был романчик с племянником этого, как его…
— А Сухэ-батор уже был у тебя?
— Нет. Великий Могол позвонил и сказал, что скоро приедет. А ты знаешь, что монголы в тринадцатом веке герметично запечатывали своих пленников в сундуки, а потом пировали на них, как на столах? А вопли задыхавшихся услаждали их слух, как музыка?
— Джером, заткнись, ради бога. Я сейчас буду у тебя. Нужно срочно уезжать.
— Ну, моя дорогая, отъезд намечен на завтра. И потом, после всего, что я сделал, могла бы со мной повежливей обращаться! А то — заткнись! Фу, как некрасиво…
— Завтра начинается сегодня! Мою квартиру перевернули вверх дном. Я не могу дозвониться до Руди. Мою кошку убили. Я чувствую, оно уже спускается по реке, приближается. Что-то не так, Джером. Точнее, все не так. Я сейчас заеду за картиной. Упакуй ее к моему приезду.
Я вешаю трубку. Что-то я еще хотела?
Просовываю руку под матрас сломанной кровати. Слава богу, на месте! Разворачиваю тряпку и вынимаю заряженный револьвер. На ладони оружие всегда тяжелее, чем кажется на взгляд. И холоднее. Положив револьвер в сумочку, выхожу на площадку. Возвращаюсь за паспортом и выхожу окончательно.
Чистая правда: чем нужнее тебе такси, тем труднее его поймать. А если оно требуется позарез, то лучше и не пытаться. Иду пешком. Мысленно пытаюсь заставить то, о чем я не должна думать, повернуть вспять, но оно продолжает спускаться вниз по течению. Взгляд выхватывает какие-то мелочи. Темные булыжники на Дворцовой. Гладкая кожа на щеке у девушки, которая целуется со своим мальчиком у подножия Медного Всадника. Цветы в целлофане возле Исаакия. Бортовые огни самолетов, вылетающих из аэропорта Пулково курсом на Гонконг, Лондон, Цюрих. Лиловое платье смеющейся женщины. Коричневая кожаная летная куртка. Скорченная фигура бродяги, спящего в картонной коробке, как в гробу. Мелочи, мелочи. Вся жизнь состоит из мелочей, которых обычно не замечаешь. Челюсти так сжаты, что лицо болит.
У Джерома дверь закрыта на задвижку. Я барабаню изо всех сил, так что этажом выше начинает лаять собака. Джером резко распахивает дверь, втаскивает меня и шипит:
— Тише ты!
Он закрывает дверь и бегом возвращается в комнату, где продолжает закутывать картину в плотную бумагу, заклеивать скотчем и перевязывать веревкой. Его чемодан уложен, лежит на диване раскрытый: носки, трусы, рубашки, дешевая водка, чашка из веджвудского сервиза. На буфете — пустая бутылка из-под джина.
Стою, молчу. Что дальше? Чего я хотела?
— Я забираю картину.
Его смех напоминает лай.