Литературный призрак Митчелл Дэвид
— Пожалуй, это лучшая идея за все утро, — отвечаю я.
— Слышу скрип, это отец Уолли на своем трицикле, — говорит Джон.
Отец Уолли входит и садится, тяжело дыша.
— Мо! — обращается он ко мне, пытаясь нащупать смысл в этом ошалевшем, на его взгляд, мире. — Мо, это ведь не что иное, как похищение. Ты же не совершала никакого преступления. Как такое возможно?
Возьмите любые два электрона или, как в моем и доктора Белла[86] случае, два фотона, которые произошли из одного источника, измерьте их спины и сложите, и вы получите нуль. Как бы далеко друг от друга они ни разлетелись, какое бы ни было между ними расстояние — как между мной и Джоном, между Окинавой и Клир-Айлендом, между Млечным Путем и туманностью Андромеды — все равно: если вы знаете, что одна частица вращается по часовой стрелке, то, значит, другая вращается против, где бы она ни находилась. Чтобы знать это, не требуется ждать движущегося со скоростью света сигнала, который сообщит об этом. Эти явления взаимосвязаны, и расстояние не играет роли. Океан целостности живет скорее по законам вуду, чем по законам Ньютона. Чуть повернул зеркальные противосолнечные очки — и сделал будущему «ресет».
— Как такое возможно, отец Уолли? Из-за синхронности океана.
— Я не уверен, что уловил твою мысль, Мо.
— Отец Уолли, Ред, Брендан, простите… Можно, я пару минут побуду с Джоном и Лайамом?
— Конечно, Мо, конечно. Мы подождем во дворе.
— Мне будет ужасно недоставать вас, ребята.
Лайам собрал волю в кулак и держится молодцом.
Джон держится как Джон. Мои мужчины обнимают меня.
— Я хочу покормить Фейнман, — говорю я.
— Она и сама прекрасно поест.
— Я не доела завтрак. У меня есть для нее лакомый кусочек.
Поблескивает хромировкой «нортон» Реда Килдара. Урчит негромко его двигатель в такт нашим неторопливым шагам. Поскрипывает трицикл отца Уолли. Мечутся опавшие листья, словно стая мальков.
— Мы похожи на процессию в честь Вербного воскресенья, — говорит отец Уолли.
Неужели с той минуты, когда я поднималась по дороге от порта, прошло три дня? Так много? Так мало?
— Какой сегодня день? — спрашиваю я.
— Кажется, четверг, — говорит Лайам.
— Понедельник, — говорит Ред.
— Среда, — говорит Брендан.
По ту сторону дороги шумит ручей.
— Я слышу музыку.
— Опять фантазируешь, Мо Мантервари, — улыбается Брендан.
— Нет! Играют «Каменистую дорогу в Дублин»[87]! Слышите?
Как только мы переваливаем через гребень холма, Планк начинает высоко подымать лапы, словно предчувствуя возможность покрасоваться. Когда мы поравнялись с лавкой Старика О'Фарелла, я разглядела толпу островитян, высыпавших из «Лесовика» в сад. Над дверью висит плакат «Гордость нашего острова». Я стискиваю руку Джона.
— Ты знал об этом?
— Откуда? Я же только слепой музыкант, — отвечает муж.
— Это скромное мероприятие, — говорит Лайам. — Только для семьи и друзей.
— Я думала, меня заберут без шума.
— Но нельзя же без стаканчика на дорожку, правда?
— Мы знали, что ты все обдумала, Мо, — начал отец Уолли.
— Но хотели дать тебе возможность передумать, — закончил Ред.
— Эй! Лайам! Привет! — окликает Бернадетта, она сидит на стене, положив ногу на ногу.
— Привет, Бернадетта, — отвечаем мы с Джоном.
Народу в баре собралось столько, что можно только стоять. Мальчик Эмонов играет на аккордеоне. Даже орнитологи пришли в своих куртках с капюшонами, смущенные, но довольные. Я оглядываюсь в поисках новозеландки, но ее нигде не видно.
Орнитолог в кожаной куртке склонился над стойкой. Когда я вхожу, он оборачивается.
— Добрый день, доктор Мантервари. Я-то думал, в Ирландии одни только террористы, дожди да литературные гиганты-пидоры. — Он снимает большие темные очки. — А тут — посмотрите, какое веселье. Жаль, что мы с вами не можем задержаться.
Пол покачнулся у меня под ногами, как палуба. А потом меня охватило чувство облегчения. Все кончилось. По крайней мере, можно больше не убегать.
— Мам! — Лайам первым понял все. — Это он?
Вокруг меня вилась, кружилась джига, своевольная, как метель.
Что происходит с секундами, выброшенными в корзину прошлого?
Что происходит в других вселенных, где электроны следуют другим траекториям, где мутации, бытие и сознание подчиняются другим законам? Там меня схватили на квартире Хью? Там мой отец до сих пор жив, а рассудок матери по-прежнему ясен как стеклышко, там Джон никогда не терял зрения, а я добропорядочная женушка скромного фермера, там ядерное оружие изобрели уже в 1914 году, там хомо эректус стал ископаемым, подобно австралопитеку, или ДНК так и не свилась в спираль, звезды там не родились, чтобы умереть в саване из углерода и элементов потяжелее, а большой взрыв под действием гравитации через долю доли секунды завершился большим коллапсом?
А может, все эти вселенные развешаны в ряд, как простыни для просушки?
— Да, Лайам, — говорит Техасец после того, как джига замолкает. — Это он.
— Мо! Хочешь, мы дадим ему под задницу так, что полетит до самого порта? — обращается ко мне Майо Дэвитт по-ирландски.
— Говорить по-английски! — командует Техасец.
— Пошел на фиг, осел, — отвечает Дэвитт по-ирландски.
Техасец угрожающе меряет Дэвитта взглядом.
— Только без драки, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.
Рядом со мной вырастает Ред Килдар.
— На Клир-Айленде не любят, когда приезжают чужаки и увозят наших ученых.
— А правительство Соединенных Штатов не любит, когда иностранные ученые даром пользуются самым совершенным оборудованием, за которое заплачено НАТО — черт, американскими налогоплательщиками, — и благодаря этим исследованиям сочиняют теорию, которая в корне изменит представление человечества о том, что такое техника вообще, а потом крадут материалы и сбегают, чтобы запродаться тому, кто предложит денег побольше.
— Я сначала сбежала, — уточняю я. — А потом сочинила теорию.
— Как может Мо украсть теорию, если она сама создала ее благодаря собственному светлому уму, которым ее одарил Господь? — спрашивает отец Уолли.
— Досточтимый отец, я был бы рад хоть весь день обсуждать с вами богословские аспекты нашей проблемы — Бог свидетель. Но дело в том, что вертолет уже ждет, поэтому я сразу перейду к юридическим аспектам. Согласно пункту тринадцать-бэ «О праве собственности» из положения НАТО о государственной тайне, все, что выходит из головы доктора Мантервари, принадлежит компании «Лайтбокс». А все разработки «Лайтбокса» принадлежат нам. Священник с таким интеллектом, как у вас, сам сделает вытекающий отсюда вывод.
— Ну вот и садитесь на свой вертолет и валите отсюда, — выступает вперед Мейси. — Никто вас не звал в «Лесовика». И на Клир-Айленд вас никто не звал.
— Доктор Мантервари? Ваша крестная полагает, что нам уже пора.
Подскочил Фредди Доиг, за ним Берти Кроу.
— Мо никуда не поедет!
Техасец качает головой в притворном изумлении и указывает пальцем в окно. Мы все посмотрели в указанном направлении, и Брендан присвистнул:
— Мо! Вон сколько тебе почета!
На нас, в свою очередь, смотрела шеренга морских пехотинцев в полном боевом оснащении. Кто-то из прохожих замер от удивления, кто-то поспешил отойти подальше.
— Боже праведный! — воскликнул Фредди Доиг. — Из какого фильмеца у них эти пушки?
— Объясните мне, что там происходит! — требует Джон.
— Солдаты, — отвечает Лайам. — Десять человек. Меньше не справятся с такой отпетой преступницей, как моя мать.
— Если бы я мог видеть, — говорит Джон Техасцу, — то я бы все силы приложил, чтобы остановить вас. Так и знайте.
— Мистер Каллин, — поворачивается к нему Техасец. — Такая уж карта выпала вашей жене. Я обещаю вам, что в Пентагоне с ней будут обращаться как с гостьей и в полном соответствии с ее статусом. Но время, когда она, как кошка, бродила сама по себе, закончилось. Она должна поехать с нами. У меня приказ.
Берти Кроу не выдержал:
— Возьми свой сраный приказ и засунь его в свою американскую…
Жужжание вертолета заглушило конец фразы.
Техасец посмотрел на пехотинцев и полез в карман за сигаретами. Мы увидели под курткой кобуру. Он закурил, подчеркнуто неторопливо.
— Как вы предпочитаете действовать, доктор? На результат это никак не повлияет, вы понимаете.
Все взгляды обратились ко мне.
— Друзья мои! Я вам бесконечно благодарна. Но я должна лететь с ними.
Техасец позволил себе довольную улыбку.
— Только сначала обсудим условия, — продолжаю я. — Условие первое. В том, что касается «Краспа», я никому не обязана отчетом.
— Какие «условия», доктор Мантервари? — Техасец изображает изумление. — Об условиях можно было говорить полгода назад. Но вы отказались от своих прав, когда пустились в бега. Теперь мы забираем вас без всяких условий, доктор Мантервари, вместе с вашей черной тетрадью.
— С черной тетрадью? Вот как? Значит, она сейчас представляет для вас какую-то ценность?
— Послушайте, леди! — Он начинает терять терпение, прищуривается. — Вы, кажется, плохо понимаете суть дела. Ваши работы являются собственностью Министерства обороны США. Когда вы посещали вашу матушку в Скибберине, черная тетрадь была при вас. Она и сейчас при вас, если только вы ее не спрятали. Если спрятали — мы ее найдем. Советую начать деловые отношения с Пентагоном с жеста доброй воли и отдать мне эту тетрадь. Немедленно.
— Фейнман вам поможет.
Техасец с трудом сдерживает ярость.
— Среди ваших контактов отсутствует человек с таким именем. Мы ведем вас от самого Петербурга, леди. Мы вам не мешали, напротив, всячески помогали, чтобы вы могли в спокойной обстановке закончить работу. Вы нигде не встречались с человеком по фамилии Фейнман.
— Не верите мне — ваша проблема. Но черную тетрадь сейчас изучает Фейнман. Я бы сказала — жадно изучает.
— Коза! — расхохотался отец Уолли.
— Вы сказали «коза»? — Техасец не улыбался.
— Охотно повторю это для вас, — ответил отец Уолли. — Коза.
Техасец уставился на меня.
— Не угодно ли вам объяснить, леди, какая связь между козой и квантовым распознаванием?
Я сглотнула.
— Козы не привередливы, когда голодны.
— Мо! Ты блефуешь? — спрашивает Джон по-ирландски.
— Нет, Джон. Я говорю правду. Я слишком труслива, чтобы блефовать.
Техасец сжимает кулаки и челюсти. Надевает темные очки.
— Все остаются на месте, — командует он.
Он идет к выходу, перед ним расступаются. Подойдя к пехотинцам, которые отдали ему честь, он что-то разгневанно кричит. В открытое окно до нас доносятся обрывки самых цветистых ругательств. Вынув из кобуры мобильный телефон, он с мрачным видом говорит в трубку.
— Рискуем, — шепчет Джон мне на ухо.
— Знаю.
— Но если твоя возьмет, у меня тоже есть одно условие…
Тяжело шагая, Техасец возвращается в бар.
— И какие ваши условия, доктор Мантервари?
Под нами земля, земля приобретает очертание острова, Клир-Айленд становится одним из островов среди других островов побольше и поменьше, «Игаган» — спичечным коробком. Техасец сидит в кабине вертолета. Два морских пехотинца передо мной, два позади. Как всегда, меня окружают мужчины.
— Держись, Мо, — шепчет Джон, сжимая мою руку. — Только не сдавайся, и Лайам приедет к тебе на рождественские каникулы.
И я наконец понимаю, что электроны, протоны, нейтроны, фотоны, позитроны, нейтрино, мюоны, пионы, глюоны и кварки, которые образуют Вселенную, и силы, которые удерживают их, суть одно.
«Ночной поезд»
— Щас, Бэт, ты узнаешь, как они распускают вирус по всему миру. Слушай!
— Пока что я слышу только полицейские сирены, Говард.
— Не, Бэт, погодь, ты должен меня дослушать. Речь же о будущем Америки! Скажи, Бэт, чё у нас является экспортным товаром номер один?
— Большинство специалистов считают, что нефть.
— Ха! Это они хотят, чтоб ты так считал. Обычная пропаганда! Какая, блин, нефть…
— Полиция стучится в дверь, Говард. У них ордер на арест!
— Ты должен, блин, предупредить людей, Бэт! Конец приближается.
— Конец уже наступил, Говард. Конец связи. Спасибо за звонок, и…
— СЛЫШЬ, ТЫ! ЭТО ОРЕШКИ КЕШЬЮ! ВИРУС РАСПРОСТРАНЯЮТ ЧЕРЕЗ ОРЕШКИ КЕШЬЮ!
— Прошу прощения, друзья! На беднягу Говарда пагубно действует полнолуние. Вы слушаете ток-шоу «Ночной поезд» на волне девяносто семь целых и восемь десятых мегагерц. Всю ночь с вами буду я, Бэт Сегундо, ваш проводник. По ходу следования нашего поезда мы будем делать остановки, чтобы послушать блюз, джаз, рок и просто поболтать. Наш поезд в пути с полуночи до утра. Мы будем с вами, пока первые лучи солнца не позолотят замерзшее Восточное побережье. Сейчас два часа сорок пять минут самой последней ночи ноября. В ближайшее время в эфир выйдет реклама нашего спонсора, но она будет недолгой, а потом гордость Нью-Йорка мистер Лу Рид перенесет нас на борт своего «Спутника любви»[88]. Как всегда, наши труженики-операторы готовы принять ваш звонок и подключить вас к микрофону Бэта. Сегодня мы коснемся самых разных тем: вчерашние удары с воздуха по террористам в Северной Африке, появление угрей-альбиносов в наших сточных трубах, а также не лучше ли выбирать на президентский пост кастратов. Но если ваши глаза злобно прищурены, а брови мрачно насуплены, если ваше отражение в зеркале само задает вопросы, умоляю, лучше звоните Дарту Вейдеру. А теперь реклама, друзья. Не скучайте, я скоро вернусь!
— Кевин!
— Да, мистер Сегундо!
— Стоило тебе оказаться у пульта — и пожалуйста, номер тринадцать прорвался к микрофону.
— Прошу прощения, мистер Сегундо. В первый момент он произвел нормальное впечатление.
— В первый момент, Кевин, они все производят нормальное впечатление. Для того мы и платим операторам, чтобы они фильтровали звонки. Говард нормален, как одноногий на состязаниях по пинкам в задницу.
— Бэт! Кончай кипятиться. Оставь Кевина в покое.
— Карлотта! Ты продюсер или кто? Могла бы позаботиться о том, чтобы защитить передачу от этих диверсантов. Хорошо, Кевин, действуй дальше в том же духе. Будем считать, что ты получил секретное задание превратить «Ночной поезд» в «Голоса из дурдома».
— Бэт, остынь. Немного шизы никогда не вредило рейтингу. Особенно если «Поезд» упоминают на месте преступления.
— Ха-ха! Карлотта, есть психи двух видов: одни странные, но чудесные, на грани гениальности, вторые — тупые говноеды. Так вот, Говард как раз из вторых. Больше никаких говноедов, Кевин, понял? А не то отправлю тебя обратно в школу журналистов, откуда ты прибыл. Уловил?
— Да, постараюсь, мистер Сегундо.
— И еще вопрос: почему вместо кофе ты наливаешь мне горячих чернил?
— Горячих чернил, мистер Сегундо?
— Да, Кевин, да. У твоего кофе вкус как у горячих чернил. И перестань называть меня «мистер Сегундо». Ты же не бухгалтер.
— Не огорчайся, Кевин. «Горячие чернила» в устах Сегундо — это похвала. Кофе, который варил наш предыдущий стажер, Сегундо называл «мочой риелтора».
— Карлотта, считай, что тебе крупно повезло с твоей выпирающей сексуальностью, от которой без ума некоторые шишки на студии, а то бы…
— Родной, до эфира пять секунд! Пять, четыре, три, два, один…
— Добро пожаловать к нам в «Ночной поезд», на частоте девяносто семь целых и восемь десятых мегагерц. Вы слушаете шоу Бэта Сегундо: джаз, рок, блюз скрасят вам эту ночь до тех пор, пока запропастившееся солнце не выйдет на старт нового дня. Последним брильянтом, сверкнувшим в пыли наших будней, была композиция Чета Бейкера «Мне и не приходило в голову»[89], а чуть раньше ваш слух услаждал тенор-саксофонист Сатору Сонада, который две недели назад уже был у нас в гостях со своим хитом «Сакура, сакура», о чем нашим постоянным слушателям напоминать не надо. Расписание нашего «Поезда» на ближайшие полчаса: великий и, увы, покойный Грэм Парсонс споет «Час затмения» вместе с неземной, но, слава богу, еще не покинувшей землю Эммилу Харрис[90], так что не переключайтесь, дабы не пропустить этой ангельской красоты. Мой микрофон мигает: у нас на связи очередной радиослушатель, тщательно отобранный из многих желающих. Добро пожаловать в «Ночной поезд», таинственный незнакомец! Вы в «Ночном поезде», Бэт Сегундо вас слушает!
— Добрый вечер, мистер Сегундо! Меня зовут Луиза Рей, я звоню, чтобы…
— Ого-го-го! Секундочку! Луиза Рей? Та самая? Писательница?
— Пара умеренно популярных книжек, только и всего…
— Миссис Рей! Ваш «Эрмитаж» — самый потрясающий «документальный» роман со времен «Хладнокровного убийства» Трумена Капоте[91]. Блестящий психологический анализ реального преступления! Мы с бывшей женой редко сходимся во мнениях, но тут они полностью совпали. Правда ли, что петербургская мафия вам угрожала?
— Да, это правда. Но я никак не могу допустить, чтобы вы сравнивали мою писанину с шедевром Трумена.
— Миссис Рей, все знают, что вы завзятая поклонница Нью-Йорка. Вы даже не представляете, как мне приятно, что вы слушаете шоу Бэта Сегундо!
— Обычно когда вы в эфире, Бэт, я уже сплю, но сегодня одолела бессонница.
— Что ж, это печальное для вас обстоятельство обернулось большой удачей для ночных портье, таксистов, официантов, охранников, для всех нас, обитателей большого города, которые выходят на работу или охоту с одиннадцати до семи по ночам. Итак, эфир принадлежит вам, миссис Рей.
— Мне кажется, Бэт, вы слишком сурово относитесь к тем вашим собеседникам, которые отличаются некоторой эксцентричностью.
— Типа Говарда, например?
— Да, именно. Вы недооцениваете их. Вирусы в орешках кешью, органы чувств у деревьев, предстоящее столкновение Земли с кометой, диверсанты под маской водителей автобусов, на ходу обменивающиеся секретной информацией… Говард и ему подобные рассказывают вам сны, которые видит большой город по ночам, а утром забывает. И делают они это гораздо правдивей, чем я.
— Но вы — писатель. А они — сумасшедшие.
— Сумасшедший — тот же писатель, Бэт, только не он высказывается через образы, а образы высказываются через него.
— Далеко не все сумасшедшие — писатели, миссис Рей, уж поверьте мне.
— Зато многие писатели — сумасшедшие, Бэт, уж поверьте мне. Мир человека состоит не из людей, а из историй. И нельзя винить человека в том, что та или иная история выбрала его, чтобы поведать о себе. А в ваших руках, Бэт, канал, через который истории могут найти выход. Потому я и настроилась на вашу волну. Вот все, что я хотела сказать.
— Я приму ваши слова к сведению, миссис Рей. А если вы захотите прийти к нам в гости, считайте, что билет на «Ночной поезд» в ваших руках. Мы выделим вам королевский вагон.
— С удовольствием, Бэт. До свидания.
— На часах три сорок три, ночь. На термометре четырнадцать градусов по Фаренгейту. Холодно. Синоптики предрекают, что холода продлятся до пятницы, поэтому, выходя из дома, закутайтесь потеплее. Снежинки атакуют окно моего купе. Вы только что прослушали композицию Тома Уэйтса, которую медсестры ночной смены из больницы Милосердия Девы Марии попросили исполнить для своего пациента Гарри Зовнала. Я обращаюсь к Гарри, который слушает нас, наверное, укрывшись одеялом. Гарри, снимайте наушники и засыпайте, завтра у вас операция. Впереди у нас замечательная троица — Нил Янг, Боб Дилан и Барбра Стрейзанд. Но прежде послушаем еще один звонок. Добро пожаловать в «Ночной поезд», проводник Бэт Сегундо приветствует вас.
— Спасибо, Бэт. Я рад, что дозвонился.
— Я тоже рад. Представьтесь, пожалуйста.
— Я смотритель зверинца.
— Смотритель зверинца? Нам впервые звонит смотритель зверинца, если мне память не изменяет. Какого зоопарка, нью-йоркского?
— Специфика работы такова, что приходится колесить по всему миру.
— Вы, так сказать, независимый смотритель? Без определенного места работы?
— Никогда не применял к себе таких формулировок. Пожалуй, вы правы.
— На кого вы работали в последний раз?
— К сожалению, по правилам, я должен избавляться от прежнего хозяина.
— Так-так… Значит, вы увольняете начальника к чертовой матери?
— Совершенно верно.
— Такой подход может в корне изменить положение на рынке труда. Слушай внимательно, Карлотта, и трепещи, тебя это тоже касается. Кто вы?
— Смотритель зверинца.
— Я понял. Я спрашиваю ваше имя.
— Я обхожусь без имени, Бэт.
— Обычно мы обращаемся к нашим слушателям по имени. Если не хотите называть настоящее имя, придумайте.
— Я не умею придумывать.
— И как оно, жить без имени? Возникают проблемы?
— Пока никаких.
— Но должен же я вас как-то называть, дружище. Что написано на вашей кредитной карте?
— У меня нет кредитной карты, Бэт.
— Так-так… Ну что ж, тогда буду вас называть «Смотритель». Коротко и ясно. Вы слышите нас, миссис Рей? И каков ваш вклад в «глас народа» этой ночью, уважаемый Смотритель?
— Я хочу задать вопрос. По правилам, я обязан отчитываться в своих действиях.
— Задавайте ваш вопрос, Смотритель.
— По каким законам вы трактуете законы?
— Это занятие, как известно, монополизировали юристы.
— Я имею в виду внутренние законы.
— Э-э-э… Уточните вопрос.
— Я имею в виду внутренние законы, которые предписывают, как вести себя в предлагаемых обстоятельствах. Принципы, иным словом.
— Принципы? Ну конечно, у всех у нас есть принципы. За исключением политиков, медиамагнатов, угрей-альбиносов, моей бывшей жены и нескольких радиослушателей, которые не дают нам покоя.
— И эти принципы определяют, как вам поступать?
— Полагаю, что да… Например, никогда не связываться с женщинами, которые рискуют меньше тебя. Не ездить на красный свет, по крайней мере, если рядом коп. Подавать уличным музыкантам, если они талантливы. Никогда не голосовать за кандидата, у которого хватает бесстыдства называть себя честным человеком. Стремиться к богатству и процветанию. Не парковать машину в запрещенных местах. Достаточно?
— Входит ли в число ваших принципов принцип сохранения человеческой жизни?
— Смотритель, уж не хотите ли вы превратить мое шоу в Гайд-парк?
— Я никогда не бывал в Гайд-парке, Бэт. Я только хочу спросить, как вы поступаете в том случае, когда один закон противоречит другому?
— Например?
— Допустим, утром, возвращаясь после передачи домой, вы станете свидетелем дорожной аварии. Автомобиль сбил девочку, ей столько же лет, сколько вашей дочери. Она умрет, если ей срочно не окажут медицинскую помощь. Счет идет на минуты. Ваши действия?
— Доставлю ее в ближайшую больницу.
— Поедете ли вы при этом на красный свет?
— Да, если это не станет причиной другой аварии.
— И возле больницы припаркуетесь в запрещенном месте?
— Да, если понадобится. А вы?
— Я никогда не водил автомобиля, Бэт. Согласитесь ли вы стать ее поручителем?
— То есть?
— Ближайшая больница, куда вы ее привезли, — частная клиника для очень богатых людей. Докторам нужна подпись под обязательством, что вы оплатите экстренную операцию, если никто другой этого не сделает. Речь идет о десятках тысяч долларов.
— Сначала я должен буду оценить ситуацию.
— Ситуация очень простая. Пока будут вызывать скорую, чтобы отвезти девочку в городскую больницу, она умрет в вестибюле клиники от внутреннего кровотечения.
— Почему вы задаете мне такие вопросы?
— Два принципа вступили в противоречие: сохранение человеческой жизни и стремление к богатству и процветанию. Как вы решаете, что делать?