Испытание правдой Кеннеди Дуглас
— Но в) это всего лишь реплика… и г) ее следует воспринимать именно так. Здорово я завернул?
— Здорово.
— Бокал вина?
— Конечно, но, позволь, я сначала позвоню Дэну.
Я села на диван, сняла телефонную трубку и набрала номер в Гленз Фоллз. Дэн ответил после третьего гудка. Судя по голосу, он был на грани отчаяния.
— Сегодня, часов в семь утра, мне позвонили, сказали, что отец, похоже, умирает… я помчался в госпиталь. Но к тому времени, как я оказался у его постели, сердце снова забилось. Врач сказал мне, что еще не встречал таких пациентов, как мой отец, он словно боксер, который каждый раз поднимается на счет «девять». Он просто не хочет уходить — и кто его за это осудит? Хотя если я задержусь здесь еще на какое-то время, меня первого вынесут вперед ногами.
— Тогда возвращайся домой, — коротко произнесла я, хотя сейчас мне меньше всего этого хотелось.
— Что я и планирую сделать в ближайшие пару-тройку дней. Как у тебя дела?
Я представила ему вполне безобидную хронику событий, опустив подробности о прогулке по озеру Себаго, но упомянув о том, что наш гость все еще здесь.
— Он доволен? — спросил Дэн, которого, судя по голосу, гость не слишком-то интересовал.
— Да, все отлично.
— Извини, я немного не в себе. Мне пора идти. Поцелуй за меня Джеффа. Скажи, что папа очень скучает по нему.
Наспех пожелав мне спокойной ночи, он повесил трубку. Я потянулась за сигаретами, закурила. Я почему-то разнервничалась.
— Все в порядке? — спросил Тоби, протягивая мне бокал вина.
— Да… — сказала я, жадно глотнув вина и затянувшись сигаретой. — Хотя нет, на самом деле ничего хорошего.
— Это все из-за его отца?
— Не только. Но, по правде говоря, твой ужин пахнет чертовски вкусно, чтобы омрачать его всякой ерундой.
Он подлил мне вина:
— Тогда прошу к столу.
Я отнесла Джеффа в кроватку, но он все никак не желал засыпать и расплакался, стоило мне вернуться в гостиную.
— Нет, ну что за дела, — возмутилась я.
— Он явно не хочет оставлять тебя наедине со мной.
— Или хочет еще бокал вина.
— Принеси его сюда, и, я обещаю, наш разговор настолько его утомит, что он заснет через пятнадцать минут.
Я так и сделала: достала Джеффа из кроватки и держала его на коленях, пока мы ели. Еда была отменной. Rigatoni con salsiccia — круглая паста, запеченная с итальянской колбасой, домашний томатный соус, тонкие ломтики сыра пармезан — ничего вкуснее я еще не ела. Чесночный хлеб был то что надо: Тоби не просто использовал свежий чеснок и орегано, ему удалось добиться настоящего итальянского качества. Вскоре Джефф действительно устал от взрослого трепа и отключился.
— Где ты научился так готовить? — спросила я, когда Тоби открывал вторую бутылку вина.
— В тюрьме.
— Ну да, конечно.
— Я два раза был в тюрьме.
— Подолгу?
— В обоих случаях по две ночи, потом меня выпускали за отсутствием состава преступления. Федералам не очень-то хочется тратить время на активистов гражданского неповиновения. А если честно, я научился готовить итальянские блюда у женщины по имени Франческа, с которой познакомился в Колумбийском университете.
— Она была американкой итальянского происхождения или настоящей итальянкой?
— Настоящей итальянкой, из Милана. Ее родители были коммунистами в «Гуччи», так что дочь не только читала Маркузе и Че Гевару, но и умела одеваться и готовить превосходные rigatoni con salsiccia.
— Стало быть, мы едим по ее рецепту?
— Совершенно верно.
— И эта итальянская коммунистка была, несомненно, красивой и очень опытной?
Улыбка.
— Да в обоих случаях. А ты ревнуешь.
— Потому что мне тоже хочется быть красивой и опытной.
— Что я говорил на озере?
— Ты просто хотел утешить меня.
— Я говорил правду.
— Хотелось бы верить.
— Твой муж слишком придирается к тебе, не так ли?
— Не совсем.
— И твоя мать тоже?
— Она из тех, кто любит критиковать.
— Грузит по полной… твой отец не раз жаловался мне. И я уверен, тебе нелегко было расти с отцом, который всегда на виду, в центре внимания.
— Особенно со стороны женского пола.
— И что в этом такого страшного?
— Ничего.
— На самом деле ты в это не веришь. Тебе противно думать о том, что твой отец погуливал. Хотя тебе никогда не хватало смелости обманывать своего мужа.
— Откуда ты знаешь?
— Да это у тебя на лбу написано, — улыбнулся он.
Молчание. Я потянулась за сигаретой, закурила.
— Можно еще вина?
Он наполнил мой бокал.
— Я был слишком резок? — спросил он. — Я сказал все, как есть?
— Тебе ведь все равно, даже если и так?
— Кому приятно слушать правду?
— Мне не обязательно слушать то, что я и так давно знаю.
— Как скажешь.
— Ты, наверное, считаешь меня провинциальной дурочкой.
— Нет, это ты так о себе думаешь. А я… знаешь, ты очень напоминаешь мне мою сестру, Элен.
— Что с ней случилось?
— Элен была очень порядочной женщиной. Возможно, слишком порядочной. Всегда старалась всем угодить, никогда не лезла вперед, тем более со своими нуждами и амбициями. Невероятно яркая женщина — magna cum laude[34] Оберлинского колледжа, — но связала себя бесперспективным браком с каким-то бухгалтером. За четыре года нарожала троих детей и совершенно погрязла в быту. Ее муж, Мэл, оказался из тех недоумков, которые считают, что место женщины на кухне. Вместо того чтобы сделать трудный и опасный шаг, вырваться на свободу, она решила терпеть этот брак. И постепенно впала в глубочайшую депрессию. Мэл — тот еще мерзавец — своими насмешками только доводил ее. Он даже грозился упечь ее в психушку, если она не выкарабкается из депрессии. Она рассказала мне об этом за три дня до того, как ее автомобиль слетел с трассы у побережья озера Эри. Врезался прямо в дерево. Она не была пристегнута ремнем безопасности…
Он замолчал, уставившись в свой бокал.
— Копы нашли на приборной панели записку, написанную ее красивым почерком: «Простите, что была вынуждена так поступить, но у меня постоянно раскалывается голова, а жить с больной головой очень трудно…»
Он выдержал паузу и снова заговорил:
— Через месяц после самоубийства Элен меня арестовали за участие в чикагских беспорядках, которые полиция глушила гранатами со слезоточивым газом. А спустя еще два месяца я вернулся в Колумбийский университет, где возглавил осаду здания администрации. И да, смерть моей сестры и эти события тесно связаны. То, что с ней случилось, повлияло на мои взгляды, я стал радикалом, мне хотелось броситься на любого конформистского говнюка в этой стране. Так уж устроена Америка — если мы не упираемся, покорно исполняем навязанные нам роли, общество крушит нас, давит. Вот против чего борются такие, как я и твой отец. Элен пыталась вырваться на свободу. Элен погубили. И тебя ждет та же судьба, если ты не будешь…
Его рука скользнула по столу, и наши пальцы сплелись.
— Если я не буду что? — спросила я почти шепотом.
Он крепче сжал мои пальцы:
— Если ты не будешь бороться за свою свободу.
— Я не знаю, как это делать.
— Это легко, — сказал он. — Ты только…
И тут он поцеловал меня, прямо в раскрытые губы. Я не сопротивлялась. Наоборот, весь день мне так отчаянно хотелось поцеловать его, что я просто ошалела. Мы сползли со стульев и оказались на кушетке. Он уже был сверху. Я расставила ноги и тесно прижалась к нему, чувствуя, как отвердел его пенис под тканью джинсов. Он задрал мне юбку. Ногтями я впилась ему в спину, мой язык блуждал в самых глубинах его рта. А потом…
Потом… захныкал Джеффри.
Поначалу я пыталась не обращать внимания. Но когда кряхтение сменилось полноценным воплем, я оцепенела.
— Славно, — выдохнул Тоби, скатываясь с меня.
— Извини.
Я спрыгнула с кушетки, одернула юбку и бросилась в спальню. Джефф успокоился сразу, стоило взять его на руки. Я прижала его к груди, сунула в рот пустышку. Потом села на кровать, укачивая сына, а голова шла кругом, и вездесущее чувство вины все сильнее сжимало свои тиски. Меня охватил панический ужас.
— Ты как там? — позвал Тоби из соседней комнаты.
— Все хорошо, — откликнулась я. — Еще минутку.
Убедившись в том, что Джефф засыпает, я осторожно опустила его в кроватку, накрыла одеяльцем и долго смотрела на сына, вцепившись в решетку кровати для опоры.
Я не могу это сделать… я просто не могу.
Открылась дверь. Вошел Тоби с двумя бокалами вина в руках.
— Подумал, что тебе не помешает, — прошептал он.
— Спасибо. — Я взяла бокал.
Он наклонился и поцеловал меня. Я ответила на поцелуй, но он сразу уловил напряжение.
— Ты в порядке? — спросил он.
— Да.
— Хорошо, — сказал он, целуя меня в шею. Но я повела плечом и сказала:
— Не здесь.
Мы вернулись в гостиную. Как только за нами закрылась дверь спальни, его руки снова оказались на мне. Впрочем, на этот раз я неясно оттолкнула его.
— Что-то не так? — спросил он.
— Я не могу.
— Ребенок?
— Не только…
Я замолчала, подошла к окну.
— Буржуазное чувство вины? — спросил он.
— Спасибо, — сказала я, не оборачиваясь.
— Послушай… — он подошел и обнял меня, — ты что, не понимаешь неудачных шуток?
Я повернулась к нему:
— Я хочу. Но…
Он поцеловал меня:
— Это совсем не страшно.
— Я…
Снова поцелуй.
— Так что?
— Я должна жить с…
Поцелуй.
— Чувство вины оставь монашкам, — сказал он.
Я рассмеялась. И поцеловала его:
— Ну, тогда я мать-настоятельница.
Он тоже рассмеялся. И поцеловал меня:
— Ты красивая.
— Прекрати.
— Ты красивая.
Снова поцелуй.
— Не сейчас, — сказала я.
Поцелуй.
— А когда? — спросил он. — Когда?
Когда? Вопрос, который мучил меня всю жизнь. Когда Париж? Когда Нью-Йорк? Когда карьера? Когда независимость? И как всегда, наготове был безопасный ответ: не сейчас. Он был прав. Когда? Когда? Когда я наконец рискну?
Поцелуй.
Ты красивая.
Когда в последний раз мне говорил это Дэн?
Снова поцелуй — и я почувствовала, как его рука спускается ниже, задирая юбку.
— Не здесь, — прошептала я, вдруг вспомнив, что мы целуемся прямо у окна.
— Не волнуйся, — сказал он, опуская жалюзи. — Сейчас ночь. На улице никого.
Я выглянула в окно, пока опускались жалюзи, и мне показалось, что я вижу темный силуэт.
— Кого там еще принесло? — прошипела я.
Тоби остановил жалюзи и вгляделся в темноту.
— Привидение, — сказал он.
— Ты уверен?
Жалюзи опустились. Он снова обнял меня:
— Волноваться нет причин.
Поцелуи слились в безудержный поток.
Я взяла его за руку и повела в спальню. Джефф крепко спал. Я повернулась к Тоби и увлекла его на кровать. Уговаривая себя: волноваться нет причин. Никаких причин.
Глава восьмая
В ту ночь мы дважды занимались любовью. Когда Тоби уснул, на часах было три утра. Я же не могла сомкнуть глаз — опустошенная, раздавленная, измотанная, но на взводе. Потому что мой сын спал всего в трех шагах от постели, в которой только что кипела неукротимая страсть… постели, которую до этой ночи я делила только с Дэном.
Как только Тоби провалился в сон, я высвободилась из его сладких объятий и подошла к Джеффу. Он мирно посапывал, ни о чем не догадываясь. В разгар любовных баталий меня вдруг посетила ужасная мысль о том, что Джефф, возможно, сидит сейчас в своей кроватке и наблюдает за этим диким совокуплением. И хотя я понимала, что мозг шестимесячного младенца не в состоянии разобраться, что к чему, одна лишь мысль о том, что я спала с другим мужчиной на глазах у собственного сына…
Я отошла от кроватки, легла в постель и заткнула уши подушкой, чтобы не слышать злого, упрекающего голоса, который, не стесняясь в выражениях, выговаривал мне, чудовищу, за мою аморальную выходку. А «плохая девчонка», что жила во мне, огрызалась: Кончай эту канитель с угрызениями совести. Тоби прав: вину оставь для кармелиток. Что, так и будешь казнить себя за то, что раз в жизни перепихнулась?
Вот что до сих пор не давало мне покоя, от чего кружилась голова — это потрясающее, какое-то космическое ощущение состоявшейся близости с Тоби. И сознание того, что ему удалось пробудить во мне женщину…
Я встала и вышла в гостиную. Схватила сигареты, закурила, потом бросилась на кухню, к шкафчику, где хранила домашний запас спиртного — бутылку виски «Джим Бим». Я нашла стакан, немного плеснула себе. Выпила залпом. Виски обожгло гортань, но не заглушило тревогу. Пришлось искать другое лекарство — я перемыла грязную посуду, оставшуюся после ужина, кастрюли и сковородки, которыми пользовался Тоби. Потом взгляд упал на заляпанный пол, и я притащила ведро, швабру и взялась драить линолеум. Когда и с этим было покончено, я вооружилась губкой и моющим средством и отчистила столешницы, а заодно и ванную комнату. Оттирая въевшееся пятно, я подумала: вот как ты отмечаешь лучший секс, который был в твоей жизни… Тебе не жалко себя?
Каюсь, виновата.
Разделавшись с ванной, я вдруг почувствовала упадок сил. В изнеможении я плюхнулась на диван, закурила и стала молить Бога, чтобы послал мне успокоение. Но чувство вины не поддавалось контролю, словно температура, которую было не сбить ни одной микстурой.
Утром он должен уехать — собрать свой рюкзак и до рассвета покинуть мой дом. Потом мне нужно постирать постельное белье — два раза, не меньше — и тщательно убраться в спальне, чтобы ни одна пылинка не напоминала о нем. И тогда я постараюсь забыть обо всем, что было. Я вычеркну это из памяти.
Черта с два.
Я стукнула кулаком по журнальному столику, пытаясь остановить затянувшийся спор с собой. Бросила взгляд на часы. Четверть шестого. Завтра уже почти наступило, и я знала, что мне предстоит долгий день самобичевания. Еще одна сигарета, подумала я, и попытаюсь заснуть хотя бы на час, пока Джефф не напомнил о себе.
Но когда я закуривала свою четвертую за время предрассветного бдения сигарету, открылась дверь спальни. Пошатываясь, вышел Тоби, совершенно голый и явно в полусонном состоянии. Он сощурился, вглядываясь в меня, словно пытаясь опознать.
— Только не говори мне, что чувствуешь себя виноватой, — сказал он, направляясь к кухонному столу, на котором так и стояла бутылка виски.
— Почему ты так решил?
— О, я тебя умоляю, — улыбнулся он, наливая в стакан бурбон. — Носишься здесь как привидение, гремишь посудой, убираешься… в спальне все слышно. Кстати, ты меня разбудила.
Он взял стакан с виски и подсел ко мне на диван.
— Мне очень жаль, — сказала я.
— Не жалей ни о чем. — Он ласково погладил меня по лицу. — Тем более о сексе. Потому что секс — это всего лишь секс, зато благотворно сказывается на психике. К тому же это своего рода протест против условностей, комплексов, смерти.
— Да, ты прав, — сказала я.
— Совсем не слышу уверенности в твоем голосе.
— Нет, все в порядке.
— Тогда почему бы тебе сейчас не уснуть?
— Потому что… все это для меня внове.
— Только не говори мне, что ты «предала» мужа и теперь мучаешься.
— Я пытаюсь не мучиться.
— Согласись, теперь уже поздновато переживать об этом. Если бы ты не хотела трахнуть меня, то не стала бы.
— Не в этом дело, — тихо произнесла я.
— Тогда в чем? Давай рассуждать философски. Ты хотела меня, хотя и мучилась сознанием собственной вины. Но ты решила, что секс стоит того, чтобы за него страдать. Другими словами, ты пошла на то, чтобы получить удовольствие, с широко открытыми глазами, сознавая, что потом будешь ненавидеть себя за это, что само по себе является своего рода извращенной, мазохистской логикой, ты не находишь?
Я понурила голову.
— О, ради всего святого, не изображай из себя провинившуюся школьницу, которую выпороли… — воскликнул он.
— А разве ты не порку мне устраиваешь?
— Нет, я просто пытаюсь вытащить тебя из трясины. Чувство вины бессмысленно и разрушительно.
— Тебе легко так говорить, ты не женат.
— Все зависит от восприятия — как ты хочешь интерпретировать событие, в какие цвета его раскрасишь, сохранишь ли в памяти… или просто посмотришь на него как на некий эпизод.
— Возможно, ты из тех счастливчиков, которым неведомо чувство вины.
— А ты, наверное, из тех, кто всегда пытается себя высечь и просто не может жить одним днем и радоваться жизни.
Я снова приуныла. Никто не любит слушать правду о себе.
— «Разум — место само по себе, и из Рая может сделать Ад, а из Ада — Рай»[35]. Знаешь это?
— Да.
Он коснулся моего подбородка, нежно приподнял мне голову.
— Милтон дело говорил, не так ли? — спросил он.
Я кивнула.
— Так что кончай из рая делать ад, договорились?
Я промолчала. Он коснулся моих губ легким поцелуем, потом спросил:
— Или это твое представление об аде?
Я не ответила. Он снова поцеловал меня:
— Все еще чувствуешь себя в аду?
— Прекрати, — тихо произнесла я, но не отвергла его следующий поцелуй.
— Послушай, если ты хочешь, чтобы я ушел… — сказал он и снова поцеловал меня, — только скажи, и меня нет.
Поцелуй. На этот раз я обняла его и притянула к себе.
— Останься пока, — сказала я.
Мы занялись любовью на диване — медленно, нежно, растягивая удовольствие, смакуя этот удивительный момент наслаждения. Когда мы кончили, я крепко обняла его, мне не хотелось его отпускать. Я почувствовала, что в горле застрял ком, и с трудом сглотнула, чтобы не разрыдаться. Но он услышал.
— Надеюсь, это не из-за чувства вины? — спросил он.
Нет… от страшного осознания того, что я по уши влюблена в этого парня… и что мне придется расстаться с ним.
— Пожалуйста, останься еще на несколько дней, — сказала я.
— Я с удовольствием, — ответил он. — С превеликим удовольствием.
— Вот и хорошо.
Рассвет все-таки прокрался в щели жалюзи и разрисовал комнату причудливыми полосками осеннего утра. Я расслышала, как в спальне завозился Джефф. Тоби пошел принимать ванну. Я переодела сына, накормила его, усадила в манеж и занялась завтраком. Тоби вышел из ванной. Мы сели за стол молча — возможно, потому, что оба смертельно устали после бессонной ночи, а может, еще и потому, что никакие слова были не нужны.
Я допила свой кофе. Приняла душ и оделась. Когда я вернулась в гостиную, Тоби сидел на корточках у манежа и корчил забавные рожицы, развлекая моего сына. Джефф радостно хихикал, а я подумала только об одном: почему этот мужчина не мой муж? И тут же в голове пронеслась красивая мечта о жизни с Тоби… фантастические разговоры, бесподобный секс, взаимное уважение, общая судьба…
Вот теперь ты действительно ведешь себя как влюбленный подросток. Этот парень — свободолюбивая натура. Перекати-поле. Ты для него просто эпизод, перепихнулся и пошел дальше.
Но тут он поднял Джеффа, уперся головой ему в живот и начал издавать смешные звуки, заставляя моего сына закатываться от хохота, а мне тут же захотелось иметь от него ребенка.
Читать бесплатно другие книги:
