Приступить к ликвидации (сборник) Хруцкий Эдуард

– А время сколько?

– Девять.

– В полдвенадцатого.

А на стол продолжали выкладывать пачки денег, золото, камни. Лежали на полу штуки отрезов, дорогие шубы, блестящие кожаные пальто.

Он смотрел на продукты, вещи и никак не мог понять, для чего этот человек, лысенький, маленький, розовощекий, пошел на преступление. Суморов же жил в Ленинграде. Видел, как страдают люди, как гибнут от недоедания дети. Каким же надо быть негодяем, как надо любить эфемерные земные блага, чтобы пойти на самое страшное – лишить умирающего от голода куска хлеба.

«Купца» ждали в сарае. Сарай и квартира были приведены в порядок, и со стороны никто бы не увидел, что несколько часов назад здесь проходил обыск. Никитин, скрипя сапогами, мерил сарай по диагонали, насвистывая какой-то тягучий мотив.

– Коль, не мечись, как маятник, в глазах мелькает, – попросил Игорь.

– А ты глаза закрой, – мрачно посоветовал Никитин, но все же сел. – Я бы, Игорь, того Суморова без суда к стенке.

– Я бы тоже, Коля, но закон.

– Закон, закон. Объявить бы таких, как он, вне закона. Когда «купцы» придут?

– Через полчаса.

И потянулись долгие полчаса в холодном сарае, набитом продуктами.

Ленинградские коллеги молчали, Никитин рассматривал головки сапог, а Игорь вспоминал, кто же написал стихи:

Он совсем перестал читать, и это угнетало его. Приедет Инна, вокруг нее будут крутиться начитанные, остроумные ребята, а он – пень пнем. Последнюю книгу, без начала и конца, читал в засаде в Марьиной Роще. Пытался хотя бы приблизительно определить автора и не смог.

До чего же медленно ползет стрелка по циферблату. Может, у них в Ленинграде особое, замороженное время? Должны приехать в одиннадцать тридцать. А вдруг опоздают? Сиди в этом леднике, как скоропортящийся продукт.

Полуторка въехала ровно в одиннадцать тридцать. В кузове сидели два мрачных грузчика в ватниках. Из кабины вылез человек, совершенно не вяжущийся обликом с блокадным городом. Был он высок, в круглой бобровой шапке, в тяжелом пальто, с таким же шалевым воротником, в руке тяжелая трость с серебряным набалдашником.

– Вот это да, – удивленно сказал Никитин, – смотри, Игорь, прямо артист.

Человек вышел, огляделся, постучал тростью в окно. За стеклом появилось кивающее лицо Суморова.

Человек махнул тростью, и полуторка подъехала к сараю.

– Ну, – свистящим шепотом произнес Никитин, – держитесь, гады!

Барского обличья мужчина подошел к сараю, достал ключ, открыл замок.

– Давай, – скомандовал он грузчикам.

Никитин заранее выбрал себе покрепче, мордастого, краснорожего.

Грузчики вступили в полумрак сарая.

– Руки, – тихо, не повышая голоса, сказал Муравьев, – быстренько.

Он повел стволом пистолета.

Один из грузчиков послушно поднял руки, мордастый напрягся для прыжка и выдернул из-за голенища финку.

Всю ненависть к этому откормленному ворью, жиреющему на чужом горе, вложил Никитин в удар. Мордастый сделал горлом икающий звук и покатился по полу, выплевывая зубы и кровь, финка воткнулась в доски и задрожала, как камертон. Оперативники навалились на него, щелкнули наручники. Человек в бобрах, услышав шум в сарае, побежал к машине, тяжело, по-стариковски выбрасывая ноги в лакированных ботинках с гетрами. У кабины его ждали Трефилов и Данилов.

– Нехорошо, Шаримевский, – Трефилов поднял пистолет, – вы же мошенник, а связались с бандитами.

– Ах, гражданин начальник, – Шаримевский никак не мог отдышаться, – какие бандиты? Бог с вами. Торгую продуктами.

– Мы к вас сейчас в гости на Лиговку поедем, правда, незваный гость…

– Вы всегда приятный гость, гражданин начальник.

– Ну, коли так, поехали.

Две комнаты в квартире Шаримевского были заставлены картинами, дорогими вазами, даже две одинаковые фигуры Вольтера, словно стражники, стояли по обеим сторонам дверей.

– Вы, Михаил Михайлович, – устало спросил Трефилов, – деньги, оружие и ценности сами сдадите?

– Зачтется?

– Как всегда.

– Оружия не держу, а деньги и камушки в печке-голландке. Вы это в протоколе отметьте.

– Обязательно. Мы пока протокол обыска писать будем, а вы с товарищем из Москвы побеседуйте. Специально из столицы ехал на вас посмотреть.

– Гражданин начальник, я даю чистосердечное признание под протокол. Получаю свою сто седьмую и еду в края далекие.

– Пойдемте, – сказал Данилов.

Они вышли на кухню, единственное место в квартире, не заставленное краденым.

К столу сел Муравьев с бланком протокола, Шаримевский устроился на стуле, Данилов прислонился к подоконнику. Он посмотрел в окно и увидел ребятишек, бегающих на коньках по льду обводного канала.

Нет, война не может остановить течения жизни. Осложнить может, а остановить – никогда.

– Михаил Михайлович, – начал Данилов, – я начальник ОББ МУРа.

– Ого! – Шаримевский с уважением посмотрел на Данилова.

– Это ваше письмо? – Данилов вынул из планшета письмо, найденное на даче Розанова.

– Отказываться нет смысла, вы же все равно проведете экспертизу?

– Конечно. Наши графологи умеют работать.

Шаримевский достал массивный золотой портсигар с алмазной монограммой, вынул папиросу, закурил.

– Я буду лапидарен. Кратким буду. Пишите. – Он затянулся глубоко и начал: – Ничего общего с бандой не имею. Розанова знаю. Он был подпольным адвокатом. Защищал уголовников, брал и давал кое-кому взятки. В Ленинград он наведывался часто. Особенно в скаковые дни. Любил рискнуть. Его клиенты, бежавшие из лагеря, находили у него приют и материальную поддержку. Он им помогал, они ему награбленное сбрасывали. Из коллегии его поперли. Но он дела крутить продолжал. До войны у него Лапшин прятался.

– Из банды Пирогова, – перебил Данилов, – левша?

– Да. Он его со своей племянницей свел, Кирой. Девкой распутной и алчной. Это она придумала фокус с санитарной машиной.

– Кто она по профессии?

– Врач-гинеколог. Была осуждена за незаконное производство абортов.

– Кто такой Брат?

– Климов Валерий Павлович, бывший муж Киры.

– Как он попадал в Ленинград?

– По-всякому. Его на фронт не взяли из-за близорукости. Он в сорок первом пристроился в организацию, снабжавшую блокадный Ленинград промышленными деталями. Летал на самолетах, сопровождал грузы, ну и, конечно, продукты привозил мне. Я их менял на ценности.

– Он же жизнью рисковал.

– Так без риска копейки не наживешь. Потом Дорогу жизни пустили, он и по ней ездил. А потом перешел в Москонцерт администратором, стал артистов из Москвы возить. Реквизита тонны, кто заметит лишние ящики? Но все же дело опасное. Тогда я в типографии достал бумагу для отрывных талонов, ну и начали печатать.

– Почему у Розанова оказались Слон, Валет и Матрос?

– Он боялся Лапшина, особенно после того, как они квартиру Минина взяли. Я прислал ему людей для охраны.

– Когда вы видели Климова в последний раз?

– В январе.

– У него твердая связь с бандой?

– Он наводит.

– Адрес?

– Московский. Остоженка, шесть, квартира двадцать пять. Дача у него в Кратове, на Лучевой, дом одиннадцать. Телефон на даче И-1-17-21. Домашний Г-1-31-19. Все, – сказал Шаримевский, – все, мне больше добавить нечего.

– Сколько человек в банде?

– Этого не знаю.

– Место дислокации?

– Тоже не знаю.

– Откуда они взяли фургон и форму?

– Климов говорил, что остановили на дороге машину, а нужную форму снимали с убитых.

– Кем убитых?

– Ими, конечно.

Он произнес это настолько спокойно и устало, словно говорил о разбитой чашке или сломанном стуле.

– Вам нечего добавить?

– Нет.

– У тебя готово, Игорь?

– Да.

– Подпишите.

Шаримевский достал черепаховый футляр с бриллиантами на крышке, вынул очки в золотой оправе. Читал долго и внимательно. Потом взял карандаш и подписал.

– Все верно?

– Да.

– Пойдемте.

В комнатах сотрудники милиции упаковывали вещи.

– Не жалко добра, папаша? – весело спросил Никитин. – Наживал, копил, и все прахом.

– Вещи – тлен, – назидательно ответил Шаримевский, – главное – душа, она вечна.

– Вот ты, папаша, о ней и подумай, у тебя время будет.

– Прекратить, Никитин, – оборвал лейтенанта Данилов.

Вечером он стоял у Невы. Глядел на темное полотно льда, на морды сфинксов, истертые веками, на гранит набережной и думал о высоте человеческого мужества. Он мало пробыл в Ленинграде, совсем мало, но того, что увидел он, вполне могло хватить на целую жизнь.

– Разрешите прикурить, товарищ подполковник. – Рядом с ним стоял молодой морячок в бескозырке, винтовка за плечами, пулеметные ленты крест-накрест через грудь.

И у Данилова защемило сердце. Из далекого восемнадцатого пришел к нему этот парнишка со светлой челкой.

Значит, продолжается подвиг, а следовательно, продолжается жизнь.

Они уезжали с Даниловым поездом. Никитин повез Шаримевского в Москву на самолете. Начальник Ленинградской милиции договорился с военными, и они взяли арестованного с конвоиром на проходящий борт. Сквозь разбитый вокзальный купол просвечивали звезды, особенно яркие в полной темноте. Муравьеву казалось, что они медленно опускаются на город, как ракеты на парашютах, и что это не вокзальный купол, а залатанное небо над его головой. Он мысленно представил себе обратную дорогу, Волховстрой, потом Ярославль, потом Москва, и позавидовал Никитину, который завтра уже будет дома.

Они попрощались с Трефиловым, сели в душно натопленный вагон, и поезд тронулся. Игорь отодвинул маскировочную штору. За окном лежала темная земля, только звезд на небе стало больше, и они постепенно отдалялись от него. Протяжно и грустно прокричал паровоз. Он увозил их в темноту ночи, в неизвестность. Новый день, к которому они так спешили, мог стать последним в его жизни и в жизни Данилова.

Он отрабатывал связи Минина. Пять страниц машинописного текста с фамилиями и адресами.

Целый день Сергей сидел в 10-м отделении, куда вызывал для беседы людей, так или иначе связанных с певцом.

Аккомпаниатор Мондрус Виктор Исаакович был на концерте в госпитале. Домработница Глебова Вера Ивановна была с женой Минина в Сандуновских банях. Полковник Калашников – в комендатуре. Концертмейстер Альберт Францевич Цоо – в Москонцерте. Поэт-песенник Лебедев лежал больной. Композитор Строков – в поездке на фронт. Администратор Москонцерта Климов возил группу в воинскую часть. Врач Либерзон – в больнице.

Почти у всех людей, перечисленных в списке, было алиби. Но Белов продолжал проверять каждого и уцепился за то, что Климов часто ездил в Ленинград. Это была хоть и слабая, но зацепка. Сергей начал отрабатывать связи Климова и из документов выяснил, что он был женат на Кире Розановой. Это уже было кое-что. Но мало ли кто на ком был женат? Брак Климова и Киры Розановой еще ничего не доказывал.

Пожили, пожили да и разошлись. По документам все выглядело именно так.

Сергей позвонил Минину. Телефон долго не отвечал, длинные басовитые гудки бились в эбонитовой трубке.

Но Белов не разъединялся, ожидал ответа.

Наконец женский голос ответил:

– Да.

– Можно Александра Петровича?

– Это из филармонии?

– Нет, из милиции.

Женщина на том конце трубки помолчала некоторое время, потом сказала:

– Минутку.

Белов уже знал, что Минин недавно вышел из больницы, что состояние его удовлетворительное и дело явно идет на поправку.

– Слушаю, – подошел к телефону Минин.

– Александр Петрович, старший лейтенант Белов из МУРа беспокоит. Вы бы не смогли уделить мне полчасика?

– Когда?

– Да прямо сейчас.

– Приезжайте.

Дверь Сергею открыла высокая красивая женщина.

– Что же вы не спрашиваете, кто там? – поинтересовался Сергей.

Женщина улыбнулась:

– А нам, товарищ старший лейтенант, уже некого бояться. Взяли все, что могли. Вы проходите, Александр Петрович ждет.

Минин сидел в кресле. Одет он был в темную байковую пижаму.

– Вы уж извините меня, – сказал он, – пока еще в себя прийти не могу.

Певец был желтовато-бледным, сложное переплетение бинтов окутывало голову.

– Вы садитесь, – пригласил он Белова.

Сергей сел.

– Слушаю вас. – Минин потянулся за папиросой.

– Александр Петрович, вы знаете Климова?

– Конечно. Очень милый человек, наш администратор.

– Вспомните, перед вашим… – Сергей сбился, не зная, как сказать.

– Вы имеете в виду перед ограблением? – усмехнулся Минин. – Да, Климов заходил. Говорил о каком-то концерте в госпитале.

– А вы не заметили ничего необычного?

– Пожалуй, нет. Только я дал согласие Климову, а утром позвонил в филармонию уточнить. А мне сказали, что ничего об этом концерте не знают. Правда, у нас такое бывает.

– Долго пробыл у вас Климов?

– Минут сорок.

От Минина Сергей позвонил в филармонию и точно узнал, что никакого концерта в госпитале не намечалось.

Значит, Климов приходил за другим. Квартиру он проверял, а потом наводил.

Он приехал в МУР и встретил в коридоре Никитина.

Тот шел, поскрипывая сапогами, насвистывая бесконечное «Утомленное солнце».

– Приехали? – обрадовался Сергей.

– Только я. Самолетом прилетел. Данилов и Муравьев на перекладных трясутся.

– Вышли? – спросил Белов.

– А то.

В кабинете Никитин развернул протокол допроса Шаримевского. Белов читал долго, потом засмеялся и положил перед Никитиным свои документы. Тот проглядел их, одобрительно хмыкнул:

– А ты молодец, Сережа. Вышел все-таки.

– Да разве это вышел, здесь работы еще на месяц.

– Пошли к Серебровскому. – Никитин подтолкнул его к дверям.

– Ну, с приездом, Ваня. Знаю, все знаю о твоих успехах. Какие мысли?

– Как ведет себя Климов?

– Обычно. Работа, дача, на городской квартире не бывает.

– За ним хорошо смотрят?

– Дай бог. Что думаешь предпринять?

– Брать его будем, Сережа, не думая. Что о нем известно?

– Тут, понимаешь, история романтическая. Климов человек слабый, ну, конечно, любил пожить хорошо. Женился на Кире Розановой, бабе шалавой, для которой, кроме ресторанов и Южного берега Крыма, никаких других развлечений не существовало. Климов зарабатывал немного. А ей жить хотелось. Вот и открыла она подпольный абортарий. Села. Он ее ждал. Она пришла в сороковом и еще пуще во все тяжкие пустилась.

– Красивая дама?

– Говорят, весьма ничего. Врачебную практику забросила, устроил ее дядюшка в меховой магазин. И подумай, в какой?

– Я тебе гадалка, что ли?

– Да в тот, который банда Пирогова колупнула.

– Так, – Данилов зашагал по комнате, – так. Видишь, откуда нитка-то идет?

– Твой Шаримевский показывает, что ушел один Лапшин, это он у Киры отсиделся. Роман у них. Знойная любовь.

– А при чем здесь Климов?

– Он любит ее, понимаешь, любит. Готов для нее на все. Ну и наводит, конечно. Деньги и ценности копит, думает вернуть свою красавицу.

– Откуда столь интимные сведения?

– Ты будешь смеяться, но от бывшей домработницы Климова.

– Сколько ей лет?

– Говорит, семьдесят пять, но я думаю, кокетничает.

– У тебя, Сережа, дар колоть женщин всех возрастов.

– Свойство характера. Иди пиши план опермероприятий.

В гостях хорошо, а дома лучше. Только работы дома больше.

Иван Александрович чувствовал, что дело «докторов» входит в последнюю, заключительную фазу. Теперь ошибиться он не мог никак.

Целый день он провел на Остоженке, осматривал подходы к квартире Климова. Два проходных двора, черный ход из квартиры, сквозной подъезд, узкий проезд между домами, куда незаметно может въехать санитарный фургон. Все это было аккуратно нанесено на схему. И сразу же ожила схема. Плотно перекрыли работники милиции Остоженку.

Теперь дача. Стояла она среди недостроенных домов, рядом с дорогой, за которой начинался лес. Не то чтобы очень густой, обычная дачная роща, но все же лес. Перед дачей огромная поляна, метрах в двухстах одноэтажный бревенчатый домик поста ВНОС[5]. В нем девять бойцов и лейтенант.

Данилов связался с их командованием и приехал на пост вместе с щеголеватым майором из штаба ПВО. Свободные от дежурства люди собрались в Ленинской комнате.

– Товарищи бойцы и сержанты, – начал майор, – к вам приехал подполковник милиции Данилов. У наших органов есть к вам просьба и важное поручение.

Данилова слушали внимательно. Он сразу понял, что за народ служит на посту. Понял по наградам на гимнастерках, по нашивкам за ранения. Списали этих ребят по здоровью в тыл. Поэтому Данилов рассказал о потерях, рассказал о тех, кого убила банда. И о Ленинграде рассказал. О людях, умирающих от истощения, и продуктах, найденных на обыске.

Его слушали внимательно. Разглядывали его ордена боевого Красного Знамени, Красной Звезды, медали. Эти молодые ребята, прошедшие фронт, понимали, что просто так эти награды не дают.

– Вы должны нам помочь, товарищи, – закончил свое выступление Данилов.

Встал лейтенант, начальник поста:

– Мы все поняли, товарищ подполковник, поможем, если надо, людьми и огневыми средствами. Мы считаем, что бандиты те же фашисты. И долг наш – уничтожить их. Только одно: мы люди военные и, более того, технические, в деле вашем разбираемся слабо. Вы уж пришлите нам специалистов.

Так на посту появились еще десять бойцов и техник по телефонной связи.

Наблюдение за Климовым пока ничего не давало. Вел он себя как обычно. Ездил в Москонцерт, потом с бригадами артистов по госпиталям, заходил в магазин, отоваривал карточки и ехал в Кунцево. Правда, однажды поехал на Перовский рынок, купил шоколада, десять пачек папирос «Казбек» и вина. Для скромного администратора это были расходы непосильные. Купив все это, Климов вернулся на дачу.

Шло время. Февраль уходил, а банда Лапшина не проявлялась. От телефонных звонков с разных уровней у Данилова начал портиться характер. Он и домой перестал ездить, боясь выплеснуть на Наташу все накопившееся за эти месяцы раздражение. Сотрудники отдела старались не встречаться с ним в коридоре.

Только один Серебровский был безмятежен и весел.

– Никуда они не денутся. Без Климова им крышка, он их разведка.

20 февраля наружное наблюдение сообщило, что Климов посетил три квартиры: народной артистки СССР Беловой, эстрадного куплетиста Набатского и руководителя популярного джаза Скалова. Во всех трех квартирах он договаривался о концертах в подмосковных госпиталях.

У Беловой был необыкновенный набор бриллиантовых украшений. Набатский собирал старинное серебро, а у Скалова имелось все. Человек он был легкомысленный и добрый, поэтому всегда держал дома большие суммы денег.

Все. Климов начал действовать.

Ночью Данилова разбудил Никитин и положил на стол запись телефонного разговора:

«Мужчина. Алло.

Женщина. Это я, Климов.

Мужчина. Кира! Кира, где ты?

Женщина. Где надо.

Мужчина. Кира, милая, я не могу без тебя.

Женщина. Хватит об этом, Климов, хватит.

Мужчина. Сколько ты будешь мучить меня?

Женщина. Награду надо заработать.

Мужчина. Я нашел.

Женщина. Сколько?

Мужчина. Три точки. Все в одном районе.