Приступить к ликвидации (сборник) Хруцкий Эдуард
Гронский мягко освободил руку и обреченно шагнул к Давыдочеву.
— Прошу! — лейтенант показал рукой на двор Капелюха. У плетня он обернулся и поразился нескрываемому отчаянию, исказившему лицо женщины. Гронский шел медленно, осторожно ступая босыми ногами, словно боясь наступить на что-то острое.
Во дворе усадьбы Капелюха он затравленно огляделся и шагнул к Павлову.
— Гронский? — спросил подполковник.
— Да, пан.
— Вы видели, кто был ночью у вашего соседа?
— Нет, нет. — Гронский заговорил на странной смеси польского, белорусского и русского языков.
— Подождите. Я не понимаю вас.
— Он говорит, что спал, — перевел Волощук, — потом услышал выстрелы. Много выстрелов. Так я говорю, Казимир?
Гронский кивнул и заговорил еще быстрее.
— Они испугались, — продолжал Волощук, — и спрятались в подпол. Так, Казимир?
Гронский опять кивнул головой.
— Я думаю, товарищ подполковник, — Волощук подобрал костыли, тяжело опершись, поднялся. — Я думаю, он действительно ничего не видел, у нас народ напуганный. Сознания в нем мало. Боятся всего. Здесь все были, — продолжал он горько. — И немцы, и бендеры, и власовцы, и аковцы. Убили в народе веру в правду, страх посеяли. А страх — дело опасное, товарищ начальник, он ненависть родит.
— Пусть он идет, — задумчиво сказал Павлов.
— Иди, Гронский, а то твоя баба слезами изошла, — Волощук махнул костылем.
Гронский почти бегом заспешил к своей усадьбе. Павлов смотрел ему вслед и видел, как он перемахнул через плетень, как женщина обняла его и, тесно прижавшись, пошла вместе с ним к хате.
— Вы, товарищ Волощук, — нарушил тишину Давыдочев, — председатель сельского Совета, партийный, значит передовой человек, а чушь городите. Страх, ненависть. Несознательность это, мракобесие. Вы им должны текущий момент разъяснять.
— Момент, — Волощук резко обернулся к лейтенанту, так что костыли заскрипели жалобно, и посмотрел на него недобро и тяжело, — момент, говоришь. Вот ты сначала порядок здесь наведи, а потом я им политграмоту зачту.
Полуторка, гремя и подпрыгивая на ухабах, подлетела к усадьбе Капелюха.
— Товарищ подполковник, — крикнул капитан милиции, — «додж» нашли.
«Додж» стоял на развилке дороги, тяжело осев на переднее колесо. Навалившись на руль, словно заснув на минуту, в нем сидел человек.
— Так, — сказал Павлов, — так.
Он обошел машину, точно любуясь ею. Влез в машину, осмотрел убитого.
— Одна пуля в бок, вторая — в затылок.
— Он, наверное, раненый еще вел машину, а когда скат сел, они его добили, чтоб не тащить.
— Бандюги, они и есть бандюги, — сказал один из милиционеров.
— Положите его и осмотрите как следует.
— Что еще?
— Весь кузов в крови, в бортах шерсть. Видимо, корову тащили. Следы волока уводят в лес, — сказал эксперт-криминалист.
Убитый лежал на земле, в кургузой, явно не по росту солдатской гимнастерке, в фасонистых немецких бриджах и немецких хромовых сапогах с пряжками. Рядом с ним на куске брезента были сложены портсигар, зажигалка, пачка красных тридцаток и немецкий десантный нож.
Павлов взял нож, нажал на кнопку, острое жало выскочило из рукоятки.
— Больше ничего?
— Ничего.
— Грузите в машину.
Мимо убитого вереницей шли жители села. Долго всматривались в залитое кровью лицо. Молча отходили.
— Не опознали, — повернулся к Павлову Волощук. — Я же говорил вам, что народ у нас пуганый, им веру надо внушить в нашу правду и силу.
— Внушим, председатель, внушим, — Павлов повернулся и пошел к дому Капелюха.
Павлов, Волощук, Гончак и Давыдочев стояли у дома Капелюхов.
— Вот вы уедете, — сказал Волощук, — а мы останемся…
Он замолчал внезапно. Из хаты милиционеры выносили покрытые брезентом трупы. Все сняли фуражки.
— Вы их похороните, — сказал Павлов. — Как положено. В лесу у вас банда. Оставляю вам лейтенанта, он вместе с участковым бандой займется.
Волощук недоверчиво посмотрел на лейтенанта. Уж слишком по-юношески тонок был этот парень в синей милицейской гимнастерке.
— Да, помощник…
— Он парень боевой, в разведке служил, — словно оправдываясь, сказал Павлов. — Ранили его, а после госпиталя к нам. Оружие в селе есть?
— А то как же. И оружие, и патроны. Его, оружия-то всякого, там, — Волощук показал костылем на лес, — на целую дивизию хватит, валяется, только собирай.
— Ищите надежных людей. Вооружите их, пусть помогут.
Волощук посмотрел на подполковника, словно хотел сказать: «Вам в городе легко». Но промолчал.
Они шли вдоль деревни. Синие гимнастерки выцвели, сапоги покрыла мучнистая пыль. Солнце, висевшее над миром, было не по-осеннему жарким, и милиционеры расстегнули воротники гимнастерок.
У плетней стояли люди, они молча кивали идущим и провожали их взглядами.
— Молчаливый у вас народ, — усмехнулся Давыдочев.
— Пуганый, — Гончак выплюнул самокрутку.
— Темный народ, — зло ответил лейтенант.
— Не прав ты, лейтенант молодой, — Гончак остановился. — Народ у нас добрый, трудовой. В этой деревне партизаны завсегда и ночлег и еду находили, раненых прятали…
— Так что же они теперь?
— А вон, — Гончак показал на лес, — пока здесь два закона — дневной да ночной.
Давыдочев посмотрел на лес внимательно и долго. В ярком солнечном свете был он совсем не страшным. А, наоборот, веселым и нарядным. И все же рука лейтенанта легла на крышку кобуры.
— Запрягай, Гончак, лошадь, — сказал Давыдочев, — поедем в соседнюю деревню, там еще что и как поспрошаем.
— Я только Волощука предупрежу, — ответил участковый.
«Спецсообщение»Обл. ОББ Ром милиции Павлову.
Дактилоскопическая установка убитого в деревне Смолы ничего не дала. По нашим данным, в вашем районе дислоцируется бандгруппа, примерный состав до шести стволов. Бандиты нападают на крестьян, отбирают продукты. Они имеют устоявшийся канал сбыта, меняя продукты на деньги и золотые изделия как в районе, так и в области. Исходя из особой опасности бандгруппы, высылаем вам в помощь оперуполномоченного ОББ УНКВД области капитана Токмакова.
Нач. ОББ Клугман.
Райцентр. 4 сентября 1944 г. 12.00.
Сентябрь был жарким. Павлов сидел на ступеньках больницы, расстегнув воротник гимнастерки и сняв фуражку.
Больница была маленькой, чисто выбеленной, оконные рамы покрашены голубой краской. Павлов закрыл глаза и сразу же словно провалился в темноту. Сон был легким и крепким.
Он очнулся от прикосновения. Открыл глаза. Перед ним стоял главный врач больницы Трофимов.
— Хотите, подполковник, я положу вас на диване в своем кабинете?
— Хочу, но не могу.
— Вам необходимо поспать.
Павлов встал, поправил фуражку, застегнул воротник.
— Как она?
— Лучше.
— Поговорить с ней можно?
— Да. Только она плачет все время. Пойдемте.
В маленькой прихожей Трофимов снял с вешалки халат, протянул Павлову.
Халат был широким и длинным, и подполковник словно утонул в нем.
В коридоре плотно стояли койки, и Павлов с Трофимовым шли сквозь эти ряды, провожаемые любопытными взглядами.
У дверей с табличкой «Старшая сестра» главврач остановился.
— Мы ее отдельно положили, — он толкнул дверь.
В маленькой комнате, заваленной узлами с бельем, на широком кожаном, неведомо как попавшем сюда диване лежала женщина с перевязанной головой.
Лицо ее было бледно и неподвижно, только глаза, огромные, серые, жили на этом лице. Они смотрели на Павлова тоскливо и вопросительно.
— Это к тебе, Ядзя, — сказал Трофимов, — вы тут поговорите, а я пойду.
Павлов осторожно присел на край постели.
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, — чуть слышно, одними губами прошептала женщина.
— Я начальник районной милиции, вы можете ответить на мои вопросы?
— Да.
— Скажите, вы узнали кого-нибудь из нападавших?
— Да.
— Кого?
— Андрея Рокиту, — голос женщины окреп. — Он раньше в нашей деревне жил, потом в городе. При немцах в полиции служил.
— Только его?
— Только. Их пятеро было… Каты… Бог покарает их…
Она кусала губы, сдерживая рыдания.
— Почему они пришли к вам?
— Они ночами ходили по хатам, забирали продукты, а свекор прогнал их, не дал ничего. И дядя Казимир не дал…
— Они были одеты в нашу форму?
— Да.
Ядвига закрыла руками лицо и зарыдала.
Райцентр. 4 сентября 1944 г. 15.00.
В дверь райотдела милиционеры в намокших от пота гимнастерках пытались втащить огромный сейф, украшенный замысловатым чугунным литьем.
Дежурный внутри здания руководил этим нелегким делом.
— Лемех! — слышался сквозь открытые окна его голос. — Лемех! Мать твою!.. Ну подлезь ты под его! Подлезь! Слышь, что говорю?
— Сам подлезь, — тяжело отвечал Лемех, — как командовать, так все, а как таскать…
Павлов сидел на подножке «доджа», наблюдая за стараниями милиционеров. Сейф закупорил дверь, и теперь ни выйти, ни войти в здание было невозможно.
— Лемех! Горячко! — надсаживаясь, кричал невидимый дежурный.
Подполковник встал, подошел к окну и крикнул:
— Авдеев!
Из коридора по-прежнему доносился зычный голос дежурного.
— Авдеев! — крикнул подполковник громче.
У решетки окна появилось красное лицо дежурного:
— Я, товарищ начальник.
— Скоро кончится этот базар?
— Да, я…
— Даю еще пять минут.
— Так он же застрял, товарищ подполковник.
— Пять минут, я сказал, хоть динамитом взрывайте.
— Слушаю, — лицо дежурного исчезло.
Подполковник опять подошел к машине, сел на ступеньку.
У ворот райотдела остановился «виллис». Из него выпрыгнул майор Кузьмин и приглашающе указал на вход своему спутнику, капитану в ладном кителе с золотыми погонами.
Павлов, чуть прищурясь от солнца, следил, как офицеры пересекали двор. Кузьмин шел устало, словно человек, трудно и долго работавший, капитан шагал по-молодому, упруго, планшет на длинном ремне щеголевато болтался где-то у самых колен.
Они подошли и остановились, приложив руки к козырькам фуражек.
— Товарищ подполковник, заместитель командира отдельного автотранспортного батальона капитан Лесин.
— Здравствуйте, капитан, — подполковник встал, протянул руку. — Ну посмотрите, посмотрите, может, это ваша машина?
— Наша, товарищ подполковник, я ее сразу узнал. Наша. — Капитан обошел машину, похлопал по пыльному борту. — Наша…
— Кто был в машине?
— Капитан Авдеев, помпотех и трое рядовых.
Павлов расстегнул полевую сумку, вынул шерстяную обгоревшую пилотку.
— Узнаете?
— Да, это пилотка Авдеева. Что с ними?
— Видимо, погибли. Напоролись на бандитов.
Капитан Лесин взял пилотку, повертел ее в руках, вопросительно поглядел на Павлова.
— Так как же это, товарищ подполковник, в тылу?
Областной центр. 5 сентября 1944 г. 13.00.
Павлов быстро шел по длинному коридору Областного управления НКВД, рассеянно здороваясь со знакомыми. Он мысленно был уже там, у двери с табличкой «Начальник ОУ НКВД».
Подполковник толкнул дверь и вошел в маленькую приемную. Из-за стола поднялся капитан.
— Минутку, — и он исчез за сделанной под шкаф дверью.
Павлов подошел к столу, взял журнал «Огонек», начал неторопливо перелистывать страницы.
— Прошу, — капитан вновь появился в приемной.
— Товарищ комиссар, — Павлов вытянулся у дверей.
— Здравствуй, Павлов, — начальник управления, высокий плотный человек, с погонами комиссара милиции третьего ранга, тяжело поднялся из-за стола.
— Ну, проходи, садись, — комиссар показал рукой на стул. — Что там у тебя, плохо?
— Плохо, товарищ комиссар.
— Знаю. А я уже приказ приготовил забрать тебя начальником ОББ управления.
— Видно, не судьба, товарищ комиссар.
— Ты, Павлов, фаталист… Прямо, как его, у Лермонтова-то?
— Вулич.
— Точно, Вулич. Ты, однако, что-то мрачно настроен. Есть концы?
— Пока имеются наметки.
— Значит, так и докладывать в обком и в наркомат?
Павлов молчал. Как и все самолюбивые люди, он не терпел замечаний.
— Ну, что молчишь?
— Нечем обрадовать, товарищ комиссар.
— Как с людьми?
— Плохо, товарищ комиссар.
— Я уже дал команду — как Токмаков вернется, к тебе его. Докладывай.
— Банда базируется в районе между деревнями Смолы и Гарь. Командует ею бывший следователь немецкой вспомогательной полиции Андрей Рокита. Приблизительный состав банды — пять-шесть стволов.
— И что они делают?
— Грабят крестьян, забирают продукты.
— Как ты думаешь, Павлов, зачем им столько продуктов?
— Я думаю, они отправляют их в город.
— И я так думаю. Мы располагаем данными, что в районах ездят какие-то люди, одетые в советскую военную форму, выдают себя за интендантов, скупают у крестьян продукты. Мне кажется, дорогу к банде надо искать в городе. Черный рынок. Понял, Павлов? Это сейчас главное.
Комиссар достал из пачки папироску, постучал мундштуком по коробке.
— Мы связались со штабом охраны тыла и госбезопасностью. Но пока за порядок спрос с нас — милиции. Ты слышал, какие разговоры после налета в Смолах поползли? Мол, наши солдаты грабят и убивают.
— Слышал.
— Помни, армия есть армия, ей воевать надо. ОблНКГБ своим делом занято. Им тоже хватает. А вооруженный бандитизм — наша забота. Вот за это я с тебя спрошу по всей строгости.
Деревня Смолы. 6 сентября 1944 г. 14.00.
Волощук чистил пулемет. МГ лежал на столе, жирно поблескивая смазанным рубчатым кожухом. Ветер шевелил цветы на подоконнике, шевелил газету, разложенную на столе.
— Эй, староста! — крикнул кто-то у дверей.
Волощук положил руку на наган, полузакрытый бумагой.
— Войти можно?
— Входи! — крикнул председатель, он узнал голос соседа.
Гронский, в простой рубашке поверх немецких форменных брюк, тяжело опустился на лавку, начал скручивать цигарку.
— Ну, Казимир? — спросил Волощук.
— Дай документ, староста. Хочу перебраться к брату в город. Боюсь я. Мой дом с Капелюхом рядом. Я ведь тоже продукты отказался дать, сказал им — нет у меня ничего.
— Так говоришь — документ? — зло сощурился Волощук. — Нет! — и он ударил кулаком по столу.
Яруга вышел из хаты и долго, приложив ладонь к глазам, оглядывал лужайку, деревню, лес. Село жило своими дневными заботами. Казалось, никакой войны нет.
Яруга опять огляделся; внимательно и долго осматривал он усадьбу Гронских, пустой дом Капелюхов. Потом, припадая на поврежденную ногу, горбун двинулся к сараю. Открыв тяжелые створки, начал осматривать телегу. Он готовил ее к дальней дороге, смазывая дегтем крепления оглобель и облучка. Потом, найдя в углу кучу тряпья, начал обматывать обода колес. Работал он неторопливо, аккуратно.
Закончив с телегой, Яруга пошел на лужайку, поймал стреноженную лошадь. Запряг ее и выехал к лесу задами.
Телега шла мягко, без шума и скрипа, и горбун был доволен.
В лесу он спрятал телегу в кустарник, забросал ее ветками. Лошадь отвел снова в деревню.
Пыля по большаку, влетели в село две разгоряченные дорогой машины и остановились на середине улицы. Из кабины выскочил молоденький лейтенант в свежем, необмятом еще обмундировании. Выскочил, потянулся, глядя на солнце, и прошелся, разминая ноги. Он радовался жизни, погонам своим с двумя звездочками, ладным хромовым сапогам.
— Слезай, — нарочито строго скомандовал он. Чувствовалось, что ему еще не надоело командовать и носить на боку тяжелый ТТ.
Лейтенант оглядел дворы. Пусто. Только запоздавшие крестьяне торопливо прятались в хаты.
— Лапшин! — крикнул лейтенант. — Организуй помыться.
Лейтенант толкнул калитку, вошел во двор усадьбы.
— Эй, хозяин!
Дом молча смотрел на него окнами, забранными ставнями.
Лейтенант поднялся на крыльцо. Постучал. Дом молчал.
— Товарищ лейтенант, — подбежал сержант Степанов, — да они попрятались все. Ребята хотели купить какой-нибудь еды или сменять, так не говорят просто.
— Почему? — со строгим недоумением спросил лейтенант.
— Вроде как дикие они. Запуганные.
— Странно очень.
Сержант пожал плечами.
— Давай мыться у колодца, — лейтенант скинул гимнастерку.
Они мылись, покрякивая от холода колодезной воды.
…С чердака Волощуку были отлично видны машины, моющийся офицер и солдаты. Он напряженно следил за ними, на всякий случай провожая каждого воронено-безжалостным стволом МГ.
Лес за деревней Смолы. 6 сентября 1944 г. 11.00.
Теперь Яруга вел лошадь к лесу, похлопывая ее по упругому теплому боку. Лошадь встряхивала головой, косила темно-фиолетовым глазом. Яруга вел ее к опушке, где хворостом в кустах была замаскирована телега.
За его спиной настороженно жила деревня. Люди работали во дворах, готовые спрятаться при первом же приближении опасности.
Оглянувшись, Яруга начал разбрасывать хворост. Вот она, телега, смазанная, ладно пригнанная, с колесами, по ободам обмотанными старыми шинелями. Такая не заскрипит, не застучит на кореньях.
Яруга впряг лошадь и за узду медленно повел ее в лес. Он шел тихо, неслышно катилась телега, только лошадь иногда недовольно пофыркивала. Крестьянин шел только одному ему известным маршрутом. Лес был по-осеннему свеж и тих.