Приступить к ликвидации (сборник) Хруцкий Эдуард
— Кто такой Недзвецкий?
— Он всегда был связан с бандитами — и при немцах, и при Советах.
— Кто ваш напарник?
— Не знаю. Зовут Сергей. Русский. Бывший вор. Его здесь, кроме Недзвецкого, никто не знает.
— Зачем он приехал?
— У Рокиты убили шофера. А у них никто водить машину не умеет.
— Сколько человек у Рокиты?
— Пять.
— Как Сергей попадет в банду?
— Я должен отвезти его к часовне завтра в двенадцать. Отвезти и простоять с ним ровно десять минут, потом оставить его и ехать в город.
— Где Сергей?
— На Костельной, семь, у Голембы.
— Когда он вас ждет?
— В восемь.
— Времени мало. — Павлов встал из-за стола. — Ромуз согласен помочь. Кузьмин, блокируй Костельную. Токмаков, сегодня в ресторане берешь Недзвецкого. Ясно?
Офицеры встали, пошли к дверям.
— Помните, ребята, — в спину им сказал Павлов, — снимем банду — люди нам поверят.
Райцентр. 11 сентября 1944 г. 14.00—24.00.
Фотограф работал. Сегодня выдался удачный день. Клиентов было много. И сейчас перед аппаратом сидели два солдата и две девушки.
Микульский накинул темное покрывало. Из-под материи были видны только его ноги в полосатых брючках.
Токмаков ждал, когда же, наконец, освободится фотограф. Солдаты встали, веселой гурьбой окружили Микульского. Отдали деньги, взяли квитанции. Отошли.
Токмаков почти бегом пересек площадь и плюхнулся на стул перед аппаратом.
Микульский понимающе посмотрел на него и спрятался под покрывалом.
— Готово, товарищ капитан.
Токмаков встал, подошел к фотографу и, протягивая деньги, сказал:
— Вы очень нам нужны, товарищ Микульский.
— Хорошо, — тихо, одними губами ответил фотограф.
Машина остановилась у костела. Офицеры свернули на узкую улочку, пахнущую дурной пищей и нечистотами.
— Притон, — с осуждением сказал один из офицеров. — У нас такого давно нет.
— Это где, «у вас»? — усмехнулся в темноте капитан Крюков.
— Ну, дома.
— Дома. Ты в милиции без году неделя. Этого «добра» везде хватает.
Седьмой дом зиял мрачной, глубокой, как тоннель, аркой. От стены отделился человек в штатском.
— Где люди? — спросил Кузьмин.
— На месте.
Миновав глухую длинную арку, офицеры вошли в темный квадрат двора. Только сквозь маскировку на первом этаже прорывалась узкая полоска света.
— Здесь? — спросил Кузьмин.
— Да.
В свете карманных фонарей лестница казалась еще более щербатой и обветшалой. Дверь с вылезшим войлоком.
— Давай, Ромуз.
Ромуз постучал. Тишина. Он постучал снова. За дверью послышались шаги.
— Кто?
— Это я, Големба, Ромуз. Сергей здесь?
— Здесь, с бабой. Сейчас.
Дверь распахнулась. Кузьмин шагнул в прихожую.
— Тихо, — он зажал рот хозяину, — тихо, иначе…
Хозяин, щуплый, в сорочке без воротничка, закивал головой.
— Где он?
— В комнате с бабой.
— Пошли.
Первая комната напоминала склад. Видимо, хозяин собирал дорогую мебель из разбитых домов.
Кузьмин подошел к двери, прислушался. Тихо. Он толкнул дверь, и оперативники ворвались в комнату. Дико завизжала голая женщина, вскочив с постели. Ее напарник спал, пьяно разбросав руки и бессмысленно улыбаясь.
— Интересно, — Кузьмин сунул руку под подушку, достав пистолет ТТ. — Берите его. Вы, гражданка, одевайтесь, тоже с нами поедете. А вам, гражданин Големба, придется здесь с нашими людьми поскучать. Засада у вас будет.
На эстраде ресторана играл оркестр. Два аккордеониста, саксофон и ударник.
Веселый прыгающий мотив немецкого фокстрота заполнил маленький зал.
Ресторан был небольшой. Столиков пятнадцать. Его так и не успели отремонтировать после уличных боев. Когда-то хозяева строили его с претензией на «столичный шик», поэтому в маленьком зале преобладала покрытая золотом лепнина. Но это было когда-то. Сейчас на потолке и стенах расположились монстры с отбитыми головами, руками. У некоторых просто не было туловища. Голова и руки. Или одни ноги. Тусклый свет керосиновых ламп бросал на стены и потолок причудливые тени, заставляя лепных монстров оживать на секунду в своем безобразии.
В углу ресторана высился когда-то щеголеватый, словно дорогой автомобиль, бар, отделанный полированным деревом. Но щеголеватым он был до уличных боев. Теперь его наскоро зашили крашеными досками, и он потерял былую элегантность, став похожим на старый деревянный сундук.
И тем не менее ресторан был полон.
Микульского хорошо здесь знали. Почтительно поклонился мордатый швейцар, метр, бросив гостей, устремился навстречу фотографу.
На эстраде появилась певица, высокая, красивая блондинка с усталым лицом. Она увидела Микульского, послала ему воздушный поцелуй.
Фотограф раскланивался со знакомыми, пробираясь к стойке бара.
Певица запела. Голос ее низкий, чуть с хрипотцой, заполнил зал щемящей грустью.
Один из офицеров, сидящих за столом, внимательно следил за фотографом. Он видел, как Микульский подошел к бару, поздоровался с барменом, взял налитую рюмку, повернулся к соседу, о чем-то заговорил с ним.
Певица пела о чем-то грустном. Танцевали несколько пар, сквозь музыку доносились обрывки разговоров.
Микульский выпил и заказал еще рюмку. Он стоял у бара, облокотившись грудью на стойку, глядя куда-то за спину бармена. Казалось, он весь под обаянием голоса певицы, под обаянием довоенного танго.
Высокий человек в коричневом спортивном пиджаке, в бриджах и офицерских сапогах с высокими голенищами, бросил на стойку деньги и пошел к выходу, протискиваясь сквозь танцующих.
Микульский допил рюмку, вынул из кармана платок, вытер губы.
Один из офицеров встал и не спеша пошел к выходу. Высокий подошел к дверям в гардероб, огляделся и цепко, оценивающе оглядел зал. Толкнул дверь.
В вестибюле ресторана гардеробщик натягивал плащ на подгулявшего посетителя. Двое офицеров надевали фуражки у треснувшего наискось зеркала.
Недзвецкий взял свою кепку. Подошел к зеркалу.
На одну секунду в мутноватой глубине его он встретился глазами с офицером. И зафиксировал напряженные лица двух других офицеров, отраженных в зеркале, двоих в милицейской форме у выхода и растерянного гардеробщика.
Недзвецкий прыжком пересек вестибюль и прыгнул в окно. Зазвенело разбитое стекло, упала маскировочная штора.
Он мягко, умело опустился в кривом узком переулке и выдернул из кармана пистолет.
— Стой! — крикнул кто-то.
Недзвецкий выстрелил и, петляя от стены к стене, побежал по переулку.
— Стой!
Зарокотал за спиной мотор.
Недзвецкий оглянулся, его преследовал «виллис». Он прижался к стене, двумя руками поднял тяжелый парабеллум.
Выстрел!
Выстрел!
Выстрел!
Машина вильнула, с грохотом врезалась в ворота арки.
Недзвецкий бросился дальше.
Один из оперативников поднял пистолет.
— Не стрелять! — крикнул Токмаков. — Живым брать.
Токмаков бежал мягко и пружинисто, постепенно нагоняя несущуюся в узкой трещине улицы высокую фигуру.
Недзвецкий оглянулся. Один из преследователей догонял его.
Он выстрелил.
Пуля ударилась в стенку. Кирпичная крошка полоснула болью по щеке.
Токмаков пригнулся. Недзвецкий обернулся снова. Офицер был жив и догонял его. И он понял, что стрелять они пока не будут. Поэтому остановился и навел пистолет, ловя капитана на мушку.
Из подворотни выскочил комендантный патруль. Старший патруля, сержант, увидел человека в штатском, целящегося в капитана, и вскинул автомат.
— Не стреляй! Не…
На узкой улочке очередь прогремела необычайно громко.
Недзвецкий выронил пистолет и рухнул на бок.
Капитан подбежал к нему, перевернул лицом к свету. Недзвецкий был мертв.
Токмаков посмотрел на растерянного сержанта, на подбежавших офицеров, безнадежно махнул рукой и сел на кромку тротуара, закрыв лицо руками.
Осенний ветер раскачивал над городом большие, словно вырезанные из елочной бумаги, звезды.
Павлов и Токмаков сидели на бревнах в глубине двора райотдела, сидели и курили.
— Ну вот, Токмаков, — нарушил молчание подполковник, — я тебя не неволю.
— Так разве в этом дело, товарищ подполковник, — Токмаков встал, хрустко потянулся своим большим и сильным телом. — В другом дело.
— Да, ты прав. Значит, этот Сергей Симаков — дезертир, бывший уголовник, шофер из автобата. Знал его только Недзвецкий.
— …Големба и Ромуз. Големба — в квартире, под контролем, Ромуз поведет тебя.
— Прикроете?
— Конечно. Легенда Сергея — сапожник. В Смолах он должен ждать связного. Угнанная им машина, ты видел, где спрятана?
— Все видел.
— Пойдешь без оружия. В Смолах у развилки есть колодец старый, там мы спрячем твой ТТ и четыре обоймы. Документы готовы — и права Симакова, и справка из сапожной артели. Ты ведь тоже раньше сапожником был, в детдоме. Понял?
— А чего не понять?
— Ты вправе отказаться.
— Ночь-то какая, — Токмаков глубоко затянулся и бросил папиросу.
— Только Сергей этот — блатной, весь в наколках.
— Пошли, сейчас кое-что увидишь, — хохотнул Токмаков.
Дежурный вскочил, увидев начальника и капитана.
— Редкое зрелище, — засмеялся Токмаков, — картинная галерея.
Он стащил гимнастерку.
— Вот это да! — ахнул дежурный.
На груди у капитана красовалась могила с крестом, на предплечьях затейливо переплетались кинжалы и змеи.
— Серьезно, — закачал головой Павлов, — штучная работа, где это ты?
— Я ж детдомовский, кололись от глупого шика. Не поверите, мне в сороковом путевку дали в Ялту, так я днем купаться стеснялся. Ночью бегал.
— Быть посему, — Павлов пошел к дверям. — Иди переодеваться.
Подполковник пошел к дверям.
— Витя, — повернулся к дежурному капитан, — у тебя гранаты есть?
— Лимонки.
— Дай одну.
Лес у деревни Смолы. 12 сентября 1944 г. 8.00.
Повозка подъехала к развалинам часовни ровно в полдень. Токмаков соскочил на землю, хлопнул Ромуза по плечу.
— Ну, бывай, друг, Зоське скажи, чтоб не скучала, бимбер готовь, скоро вернусь, — громко крикнул он и добавил шепотом: — Езжай, помни, ты под прицелом.
Ромуз стремительно развернул подводу и, нахлестывая лошадь, помчался к городу.
Токмаков огляделся, поднял мешок, подошел к часовне. Христос с отбитыми взрывом ногами печально глядел на лес, дорогу, на красоту осени.
Токмаков бросил мешок и сел, прислонясь спиной к нагретым солнцем камням.
Время таяло. Никто не подходил. Ему было жарко сидеть на солнце, и он скинул старую штопаную гимнастерку. Здесь не ялтинский пляж, и стесняться ему было некого.
Время шло. Никого.
Токмаков закрыл глаза и задремал.
Он открыл глаза и увидел сапоги. Он даже успел различить прилипшие листья на высоких хромовых голенищах.
Он поднял глаза.
Над ним стоял человек в щеголеватых бриджах и кожаной немецкой куртке. Потом он увидел прямо перед собою автоматный ствол.
Он лениво поднял руку и отвел его в сторону:
— Не люблю.
— Никто не любит, — усмехнулся человек. — Ты кто?
— А ты?
— Я Рокита.
— А, это ты, — Токмаков неохотно поднялся, — а я сапожник.
— Оружие есть? — спросил Рокита.
Токмаков развязал горловину мешка и вынул нож.
— Это не оружие.
— Смотря где, у нас в городах лучше не надо.
— Вор?
— Законник.
— Сидел? — Рокита с интересом рассматривал татуировку.
— Было.
— Ну, как там?
— Попадешь — узнаешь.
— Смелый, — Рокита повернул автомат стволом вниз. — Законник, машину видел?
— Видел.
— Кури, — Рокита протянул пачку сигарет «Каро».
— Богато живете.
Они закурили. Помолчали.
— Работы на три дня, — сказал Рокита.
— Моя доля?
— Сорок тысяч.
— Годится. Потом разбегаемся, ни вы меня, ни я вас не знаю. Я подаюсь на восток.
— Там посмотрим.
— И помни: я на мокрое не пойду.
— Посмотрим. Документы хорошие?
Токмаков кивнул.
— Пойдешь в деревню, начнешь сапожничать, тебя мой человек найдет.
— Как я его узнаю?
— Убогий он.
— Это как?
— Кривобокий.
— Компания.
Токмаков засмеялся и потянулся.
— Ты, старшой, мои права возьми, не дай бог сапожник да с правами.
— Давай.
Токмаков расстегнул карман гимнастерки, вытащил пачку бумажек, протянул Роките. Тот, не глядя, сунул их в карман куртки.
— Цветные в деревне есть?
— Кто?
— Мильтоны.
— А, есть двое, там Волощук, староста советский, сволочь одноногая, его особенно берегись.
— Как мне дойти до деревни?
— По этой тропинке на большак, а там прямо.
— Я пошел.
Токмаков пошел по тропинке, спиной ощущая злой глазок «шмайссера».
Деревня Смолы. 12 сентября 1944 г.
Волощук, Гончак и Давыдочев обедали. Они сидели в избе Волощука, которая была одновременно и сельсоветом, и жильем.
На столе стоял закопченный чугун с картошкой, лежал на газете шмат сала, в котелке виднелись огурцы.
— Может, консервы открыть? — спросил Давыдочев.
Он сидел, прислонившись спиной к лавке, положив рядом автомат.
— Да зачем, пока жратва есть, — ответил из угла Гончак.
Он снял гимнастерку, и рубашка его белоснежно белела в углу избы.
Волощук нарезал сало трофейным штыком-кинжалом. Резал его крупно, от души.
— Устал, — сказал он. — Ноги горят просто. Всю деревню обскакал. Госпоставку распределял по дворам.
— Когда свозить будут? — спросил Гончак.
— С утра.
— Куда складывать?
— В амбаре у Гронского. Амбар же теперь пустой.
— Опасное это дело, — Гончак взял сало, — а вдруг банда?
— Будем спать в амбаре, — сказал Давыдочев.
— Оно конечно, лейтенант, только потом все это хозяйство через лес везти надо.
За окном залаяла, забилась на цепи собака.
Давыдочев схватил автомат, передернул затвор. Гончак выглянул в окно.