Али Бабаев и сорок покойников Ахманов Михаил
Бабаев покосился на Папу Жо – тот ерзал на стуле и явно изнывал от желания что-нибудь сказать – причем не пару слов. Кивнув ему, Бабаев молвил:
– Говори первым, Вован. Ты у нас аксакал, ветеран российского парламентаризма, а я что… я хурдак.
Папа Жо выпрыгнул на сцену как чертик из бутылки. Глаза его сверкнули, рука взлетела вверх, и почудилось, что от его ладони пала молния, накалив атмосферу электрическим энтузиазмом. Геи взревели, лесбиянки завизжали, а оркестр вторично грянул туш.
– Мои голубые братья и сестры! – воскликнул Владимир Маркович, выпятив грудь в голубом пиджаке. – Я уверен, что вы проголосуете за нашу партию, ибо для нас, истинных либералов, слово «голубой» не означает презрения и остракизма, а, наоборот, является знаком похвальной особости, возможной лишь в демократической среде. Вы и мы едины, и нацлибералы готовы бороться за ваши права. Плечом к плечу – к победе! В грядущее, которое несомненно будет с голубым оттенком! Ведь голубой цвет, цвет надежды, так прекрасен… – Папа Жо слегка сбавил обороты, и его тон сделался умильным и мечтательным: – Голубое небо, голубое море… голубые ели у Кремля… голубое топливо, которым так богата Россия… наконец, «Голубой огонек», который все мы вспоминаем с ностальгией…
Тут поднялся КВН и, держа в одной руку рюмку, а в другой – Дину Киканделову, проворковал сочным баритоном:
– Снятся людям иногда голубые города, у которых названия нет!
Ему зааплодировали, и КВН спел на «бис»: «Катится, катится голубой вагон.»
Троллиха Марина сказала:
– Про вагончик и города я знаю, поем мы эти песни на природе, а что такое «голубой огонек»?
– Это такая новогодняя телепередача, – объяснил Бабаев. Пользовалась большим успехом в советское время.
Но Марина его не поняла.
– А почему голубой? Там были голубые мальчики и девочки?
– Окстись, подруга! – буркнула Шарлотта. Она была лет на семь постарше Марины и, вероятно, что-то помнила про «Голубые огоньки». Тебе ведь сказали, в советское время! Тогда слово «голубой» не носило эротического смысла! Эротики вообще не было!
– Голубой огонек – должно быть, от голубя, символа мира, – заметил магистр филологии Гутытку. – Дед мне говорил…
Что говорил дед Гута по поводу голубизны осталось неизвестным – публика захлопала, и Папа Жо покинул трибуну. Хлопали не по той причине, что речь так уж удалась, а потому, что она закончилась, и теперь Бабаев мог сказать что-то интересное, не связанное с цветами и оттенками.
Али Саргонович шагнул к подиуму, но подниматься не стал, лишь уперся локтями в край возвышения. Подумал недолгое время и молвил:
– Арабы говорят: лишь песок в пустыне одинаков, а люди – разные. Разные! Кто Аллаху поклоняется, кто Иисусу, кто кушает сухих кузнечиков, кто – салат «оливье», у кого нос не той формы или кожа темная… Но все мы люди! Не забывайте об этом, кешляр [81]! И не бойтесь напомнить тем, кто забыл!
Секунду царила тишина, затем раздался шквал аплодисментов. Пара за парой стали подходить к Бабаеву, называя свои имена; мужчины жали руку, женщины целовали, норовя добраться до губ. Среди них, очевидно, были ролевики, соплеменные Игорю Петровичу и его супруге; то и дело Бабаев слышал:
– Рома и Кеша, гномы…
– Инесса, ундина, и Наденька, фея…
– Лиля и Леля из Хоббитании…
– Дмитрий и Кирилл, вампиры…
– Сергей и Вова, мы привидения…
Последней приблизилась пухленькая девица, уже целовавшая Бабаева, назвалась Юлианой и страстно зашептала:
– Я, вообще-то не… ну, вы понимаете… Я суккуб в свободном поиске. Ищу себе достойного партнера.
Шарлотта отпихнула ее.
– Не мылься, швабра, тут своих суккубов хватает. Свербит, так теми козлами займись! – Она ткнула в нацлиберальных прихлебателей.
Но удержать Бабаева ей не удалось. Взяли его под руки, повели к другим столам, стали расспрашивать о поединке в Белореченской и надвигавшемся судилище, стали клясться, что в обиду его не дадут, как один явятся на заседание, встанут стеной и закидают генерала Грома тухлыми яйцами.
Али Саргонович минут не считал и не мог сказать, как долго изливалась на него народная любовь. Говорил он то с одним, то с другим, чокался, пил понемножку, что-то кому-то советовал, кого-то утешал… Слушал режиссера, желавшего поставить «Репку», поп-оперу со звездами, чтоб деда пел в ней Филипп Киркоров, бабку – Алла Пугачева, а партию внучки – Кристина Орбакайте. Жучку, кошку и мышку режиссер еще не подыскал, но на репку типаж уже нашелся – калифорнийский губернатор Арнольд Шварценнегер. Еще попался Бабаеву предприниматель-мечтатель из Питера, владелец лесопилки «Липа». Был он изрядно под шафе и уговаривал Али Саргоновича посодействовать в приватизации Дворцового моста и Эрмитажа. Некий худосочный юноша, узнав, что Бабаев мастер кхун-фук, слезно просился в ученики; пришлось сказать ему, что кхун-фук уже не в моде, а бьются нынче стилем лао-цзы.
К часу ночи публика стала расходиться. Исчез КВН, умыкнув с собой красоток Дину и Алису, отбыл под звуки фанфар Папа Жо с прихлебателями, распрощались с Бабаевым эльф Игорь Петрович и его троллиха. Гутытку и Вересова вышли на улицу, проверить, что с машиной все в порядке и никаких подозрительных личностей на горизонте нет. Али Саргонович двинулся вслед за ними, но у дверей притормозил, обнаружив там пьяного Помукалова. Он цеплялся за Шарлотту и бормотал: «Ах ты, мой голубой фламинго, дитя заката!» – а дрянная девчонка хлестала Мутантика по щекам. С большим удовольствием, как показалось Бабаеву. Поэтому он решил не мешать.
Кузьма Петрович Пензер-Янковский был из тех юристов, о которых слагают легенды и песни поют. Верно сказано про таких: орел мух не ловит! Орел летает высоко и когтит крупную добычу.
За немногие дни перед началом процесса Пензер-Янковский свершил невозможное: подал встречный иск с обвинением в клевете; добился, чтобы оба дела слушались на одном и том же заседании; прошерстил состав присяжных, удалив приверженцев РПКЛ; устроил так, что судьей назначили Спиридонова, неподкупного и беспристрастного как телеграфный столб. Кроме того, он подготовил речь, использовав досье на Погромского, присланное Бабаеву из Центра. Откуда взялся этот компромат, адвоката не интересовало; вероятно, он ощущал юридическим нюхом, что сведения пришли из ведомств, где редко ошибаются.
Зал был переполнен, люди стояли в коридоре, на улице собралась тысячная толпа. Осматриваясь, Бабаев увидел корреспондентов всех столичных газет, операторов с телекамерами, коллег из Думы и множество знакомого или полузнакомого народа. Парни и девицы из «Голубой луны» тоже были здесь, набились в проходы под водительством эльфа-депутата Игоря Петровича. Тут и там мелькали их физиономии: привидения Сергей и Вова, ундина Инесса и фея Наденька, пухленькая Юлиана, гномы Рома и Кеша и все остальные. Пока они вели себя скромно – сморкались, шаркали ногами, но ничего не выкрикивали.
Али Саргонович сидел ближе к присяжным, подпираемый с одного бока Пензер-Янковским, а с другого – катибом Маркеловым. В другом углу зала располагался Погромский с тремя своими юристами и соратником по партии Угрюмовым. Передний ряд занимали профессора-эксперты, приглашенные на заседание, и десяток свидетелей, станичники из Белореченской вместе с атаманом Каргиным и его супругой. Профессора помалкивали, а казаки негромко гутарили и с важным видом разглаживали усы.
Появились женщина-секретарь и судья Спиридонов, тощий, как жердь – судейская мантия болталась на нем словно на вешалке. Все встали. Грохнул молоток, и заседание началось.
Все шло по заведенному распорядку: перекрестный допрос свидетелей, осмотр вещдоков – изрезанного комбинезона и лампасов Погромского, изучение справки из Белореченской больницы и фотографий, предъявленных обвинением. Пензер-Янковский казался ласковым, точно котенок, и увертливым, как лиса: не отрицал, что дуэль была всерьез, что дрались холодным оружием, что вызов сделан его подзащитным. Он даже не подверг сомнению справку хирурга Суходольского, но в два счета доказал, что генеральская царапина случилась не от сабли, а от другого предмета, скорее тупого, чем острого. Это подтвердилось показаниями атамановой жены: когда Погромский натягивал казачью форму, руки у него дрожали, и он раскровянил запястье о пряжку ремня.
Снимки, что демонстрировались через проектор, вызвали в публике смех. Ясно различались то перекошенная морда генерала, то его зад, обтянутый семейными трусами, то летящие наземь погоны. Зато Али Саргонович был хорош: лицо грозное, глаза ледяные, и в руке сверкает сталь. Казалось бы, этот клинок изобличал его со всеми потрохами, и хоть снимки были не очень приглядны, генераловы юристы не сомневались в победе. Ибо эмоции – это одно, а закон – совсем другое; закон суров, но справедлив.
Судья Спиридонов вел себя на удивление либерально и хоть стучал молотком, когда «голубые» хихикали и кричали обидное генералу, хоть грозился очистить зал, но так никого и не выгнал. Репортеры строчили в блокнотах, совали микрофоны на шестах, операторы снимали, публика гудела и шепталась, станичники, глядя на снимки с Бабаевым, громко восхищались: «Ай, молодца! Казак лихой, орел степной!», – и только эксперты хранили важное молчание. Наступил драматический момент, когда присяжным предъявили для осмотра комбинезон Погромского. Пересчитав дырки, пощупав лампасы, они посовещались с минуту, затем председательствующий спросил:
– Погоны где? На фотографиях видно, что погоны были. Золотые, генеральские!
– Нет погонов, – ответил один из юристов Погромского. – Остались на месте схватки и исчезли.
– Исчезли, значит. – Председатель нахмурился и со значением поглядел на судью Спиридонова. – Прошу занести в протокол: офицер, уволенный с правом ношения формы, остался без погон. Бросил их где-то в пыли майдана.
– Занесите. – Судья кивнул секретарю. – У присяжных есть вопросы? Предложения? Нет? Тогда выслушаем обвинение и защиту. Потише, граждане! Прекратить разговоры и смех! – Он грохнул молотком. – Еще слово, и я прикажу очистить помещение!
Но шепот и смешки не прекращались, сопровождая выступление юристов генерала. Присяжные слушали их с каменными лицами, судья Спиридонов откровенно скучал, а Бабаев пытался припомнить, куда же делись генеральские погоны, добыча его клинка. Вроде бы и правда брошены в пыли майдана… Что до Пензер-Янковского, тот внимал речам соперников с таким благодушным выражением, словно те подносили ему финики в меду. Круглые щечки адвоката лоснились, глаза сияли неподдельным интересом, на полных губах блуждала улыбка, и временами он поглаживал свой портфель с такой нежностью, будто не свиная кожа то была, а локоток Елены Амораловой, которая знает о сексе абсолютно все.
Наконец пришла его очередь блестнуть красноречием. ПензерЯнковский встал, бросил взгляд на публику, присяжных и судью Спиридонова и вмиг преобразился. От благодушия не осталось и следа; теперь это был орел и лев в одном лице. Его ноздри раздулись, губы сделались тоньше и приобрели язвительный изгиб, в глазах вспыхнул грозный огонь, и казалось, что рост адвоката увеличился на тридцать сантиметров – может быть, даже на сорок или пятьдесят. Он заговорил, и громовые раскаты наполнили зал, перетекли в коридор и эхом отдались на улице.
Речь его длилась около часа. Он расправился с Погромским в лучших заокеанских традициях – вымазал в дегте, вывалял в перьях и подготовил для линчевания. Все генеральские грехи явились миру, и каждый из них был омерзительным: вымогательство и пьянство, ложь и трусость, некомпетентность, присвоение наград, развратные действия и низкий моральный облик. Пензер-Янковский топтал его то с одной стороны, то с другой, живописуя, как ротный командир Погромский вылавливал мясо из солдатского котла, как, дослужившись до полковника, третировал дельных офицеров и продвигал своих собутыльников, как, пользуясь связями и грыжей, будто бы приобретенной на боевом посту, добился перевода в Генеральный штаб, как списал дюжину танков и продал их в Иран, как подделал документы на орден Богдана Хмельницкого первой степени, как, уже выйдя в отставку и обосновавшись в Думе, выдавал себя за боевого генерала, радеющего о народном благе, а в это время капали ему иудины сребренники от олигархов. Про близкое знакомство и родство Погромского с Бурмистровым не поминалось, зато про медсестричек и врачих, телефонисток и шифровальщиц, которых генерал склонил к сожительству, было изложено во всех подробностях, включая позы, способы и заявления потерпевших, а также размер отступных. Перепортил генерал не меньше роты девушек, и присяжные, среди которых были дамы, возмущенно загудели. Но адвокат на этом не закончил, а перешел к разжиганию национальной розни как мотиву для событий в Белореченской. Он даже высказал крамольную мысль, что евреи, армяне, цыгане и прочие инородцы – если даже считать, что произошли они от обезьян другого сорта, – все-таки граждане, как записано в Конституции.
Пензер-Янковский закончил под гром оваций и выкрики геев: «К стенке мерзавца! На эшафот и гильотину! Колесовать! Четвертовать, и в Магадан!» Генерал побледнел, присяжные зашумели, репортеры, вытащив мобильники, стали названивать в газеты, а судья Спиридонов грохнул по столу молотком и в очередной раз пообещал удалить посторонних. Затем сказал:
– Блестящая речь, адвокат. Не сомневаюсь, что она войдет в учебники юриспруденции. Однако вернемся к нашим орехам. Дуэль была?
– Была, – подтвердил Пензер-Янковский.
– Инициатор – ваш подзащитный?
– Не отрицаю, ваша честь.
– И он использовал саблю, так? Холодное оружие, запрещенное Дуэльным Кодексом?
– Холодное, но не саблю, – с ласковой улыбкой сообщил адвокат. – Это оружие не упомянуто в запретительном списке. А что не запрещено, то разрешено.
– Профанация! Подтасовка фактов! – завопили юристы Погромского, но Пензер-Янковский их не слушал, а беседовал с судьей.
– Позвольте заслушать экспертов, ваша честь?
– Позволяю. Кто там у нас?
– Профессор Китанин из МГУ, профессор Полозов, хранитель Оружейной палаты, и доктор исторических наук Забугор-Повала, автор монографии «Ледовое побоище». Все – специалисты по холодному оружию. Прошу, господа!
Эксперты неторопливо поднялись и вышли к судейскому столу. Полозов развернул плакат с чертежами сабли, катаны, римского меча и других клинков, изобретенных в восточных и западных странах, а ЗабугорПовала вытащил из ножен нечто длинное, серебристое и слегка изогнутое на конце.
– Это, ваша честь и господа присяжные заседатели, турецкий ятаган, использованный моим подзащитным, – молвил Пензер-Янковский. – Не сабля, не палаш и не иное запретное орудие, о чем сейчас поведают эксперты.
И эксперты поведали, в два счета доказав, что ятаган – это ятаган, а не сабля, не верблюд и не стиральная машина. Дальнейшие споры и прения касались ятаганного статуса: с одной стороны, турецкая штучка не попала в запретительный список, а с другой, дуэльным оружием являлся только пистолет ПД-1. Юристам было ясно, что тут маху дал законодатель, но спорили они до посинения – точнее, посинели генеральские спецы, а Пензер-Янковский отбивал их наскоки с видом льва, отгоняющего хвостом шакалов. Наконец судье Спиридонову это надоело, он стукнул молотком и объявил прения законченными.
Присяжные совещались ровно три минуты; Бабаев был оправдан, Погромскому вынесли обвинительный вердикт. Публика одобрительно взревела. Судья Спиридонов поднялся и сообщил, что процесс показательный и не имеет последствий для той и другой стороны ввиду депутатского иммунитета. Однако, заметил судья, подмигивая Пензер-Янковскому, он все же вынесет приговор, ибо иммунитет иммунитетом, а справедливость – справедливостью. Затем служитель Фемиды расправил плечи, взмахнул широкими рукавами мантии и железным голосом произнес:
– Свердловский районный суд города Москвы постановляет: Бабаева Али Саргоновича считать оправданным по всем пунктам обвинения. Что до гражданина Погромского, уличенного в клевете, то я с удовольствием приговорил бы его к году колонии общего режима или к значительно большему сроку, если будут доказаны его иные преступления. Как то: хищение танков и солдатского довольствия, незаконное ношение государственных наград, получение взяток и сексуальные домогательства к военнослужащим женского пола. Учитывая вышесказанное, суд выносит частное определение: обратиться в Государственную Думу с просьбой о снятии с гражданина Погромского депутатской неприкосновенности. Все, господа! Суд работу завершил!
Вечером Бабаев и Гутытку сидели на кухне, пили чай и обсуждали судебную историю. Гут в зал не попал, стерег на улице машину, боясь, что в суете и при большом стечении народа ее заминируют. Пришлось Бабаеву рассказывать, кто и что говорил и что делал и выслушать по всем пунктам мнение Гутытку, а также мудрые мысли его деда. Дед же считал, что суды в России ни к чему, так как есть партсобрания; его самого упекли далеко и надолго без всяких судов. Правда, случилось это в прежнее время, совсем уж беззаконное, а в новое суды работали, однако нуждались в смазке. Тоже не очень хорошо! Бабаев об этом сожалел, но сделать ничего не мог. Выплаченный адвокату гонорар тяжестью лежал на совести – треть этой суммы пошла Спиридонову, неподкупному и беспристрастному как телеграфный столб. С другой стороны, судья потрудился и тоже имел право на бакшиш. Как говорили мудрые персы, даром только блоха кусается.
Чтобы отвлечься от этих невеселых мыслей, Бабаев начал вспоминать, как заседатели изучали генеральскую одежку и требовали погоны. Услыхав об этом, джадид отставил чай, поднялся, вышел в свою комнату и притащил пакет с парой пыльных золотых погонов.
– Совсем забыл, Бабай! Вот, возьми свои трофеи.
– Откуда они у тебя? – удивился Али Саргонович.
– Подобрал. Сделаю тебе фотографию – генерал без штанов. На стенку повесишь, погоны прибьешь, а над ними – ятаган. Очень красиво будет!
– Дельная мысль, – согласился Бабаев.
Звякнул телефон. Он поднял трубку и услышал голос Ахматского:
– Мое почтение, Али.
– И тебе привет, калантар. Как здоровье?
– Как у электрона на нестационарной орбите, – буркнул Михал Сергеич. – Поясницу ломит! Весеннее обострение. Мажусь какой-то дрянью. Однако помогает.
– В баню тебе надо, но в особую, в турецкий хаммам, – посоветовал Бабаев. – Есть такая на Москве? Если нет, давай в Стамбул слетаем.
– Слетаем, только не в Стамбул, – молвил Ахматский. – Шепнули мне сегодня, что принято решение по нашему вопросу. Создана комиссия для проверки Арзамаса-22 – как предлагалось, вы и я с Сердюком. В мае отправимся. Срок уточнят через неделю. Объект секретный, так что любая инспекция нуждается в согласовании.
– В мае… Ай, нехорошо! – огорчился Бабаев. – В мае у меня… хмм… личные дела. Однако поеду! Вот только надолго ли?
– За три-четыре дня справимся, – пообещал физик. Затем, после паузы, спросил: – Вы ведь сегодня с Погромским судились? А новость слышали? По всем центральным каналам передают.
– Что за новость, калантар?
– Погромский застрелился, – сообщил Михал Сергеич и, распрощавшись, повесил трубку.
– Надо же! – произнес Бабаев, пересказав новость Гутытку. А твой дед говорил, что суды не нужны! Очень даже нужны. Видишь, узнал человек всю правду про себя, и совесть у него проснулась. Жил, как собака, а умер, как абулкарим!
Полуда и Пережогин встретились в клубе «Три семерки», заведении, предназначавшемся для VIP-персон. Место было безопасное – клубом владела одна из дочерних компаний Полуды, и за порядком следили строже, чем в самых секретных отделах ФСБ. Если какое слово и покидало эти стены, то вместе с трупом любопытника, рискнувшего его пересказать. Случалось это очень редко – персонал в «Трех семерках» на доходы не жаловался и хранил хозяину верность.
Во время ужина сановные гости беседовали о делах. Каждому было чем похвастать: Полуда окончательно прибрал к рукам медно-никелевый комбинат в Зыряновске, а Пережогин, завладевший Сахалином, добавил к своей нефтяной империи богатое герцогство. Правда, ситуация с «Газпримом» не радовала, но эту тему, по молчаливому согласию, оставили на десерт.
Подали кофе. Ни Пережогин, ни Полуда кофе не пили; первый, заботясь о здоровье, пробавлялся фруктовыми соками, второй – напитками покрепче. Но ритуал есть ритуал: кофе – знак завершения ужина. Вдобавок и запах приятный.
Принюхавшись к кофейным ароматам, Пережогин отодвинул чашку и спросил:
– За что Погромского убрали, Денис Ильич? Это ведь ваши сработали?
– Мои. А убрали не за что, а потому. – Полуда ощерился. Потому что дурак! Ну, случился казус на Кубани, так сиди себе тихо… Нет, в суды полез, правду-матку искать! И там его раздели. Могли до серьезных вещей докопаться. А это ни к чему.
– Ни к чему, – согласился Пережогин и, будто к слову пришлось, добавил: – О джигите нашем есть новости. Точнее, о его даме сердца. Литвинов ведь ее так и не нашел?
– Не нашел. – Полуда насупился, сообразив, что разговор вступает в неприятную фазу. – Не нашел, но найдет! Иначе шкуру с него спущу!
– Не стоит. Вся нужная информация – у меня.
Денис Ильич налил стопку рома и выпил одним глотком. Ром ему нравился – покрепче водки будет. Ром Полуде привозили с Барбадоса.
– Поделишься?
– Непременно. Все передадим Литвинову, пусть организует захват. Надеюсь, с этим он справится.
Щеки Полуды побагровели. Намек ему не понравился. Зная Пережогина, он понимал, что следующим пунктом будет вопрос о компенсации. Партнерство партнерством, а за неудачи положено платить.
– Подробности – Литвинову, а я хотел бы суть услышать, – произнес Денис Ильич. – Всю Москву перевернули, разыскивая эту бабу… В чем там дело?
– Она не из Москвы. Живет в Туле, работает на предприятии – не содержантка, вполне самостоятельная дама. Иногда появляется в Москве, на квартире джигита. В мае будет там наверняка. Целый месяц. Тут бы ее и взять.
Полуда нахмурился.
– Наш подопечный лихой рубака и стрелок. Сложностей не будет?
– Не будет. С третьего мая по восьмое он в командировке, сообщил Пережогин. – Случай очень подходящий.
Подходящий, молча согласился Полуда, догадываясь, что раз названы точные даты, значит, случай организован. Отсюда следовал печальный вывод, что долг Пережогину возрос и расплата неминуема. В какой форме, было понятно, и утешало лишь одно: делили они шкуру не убитого медведя. Так сказать, виртуальное имущество.
Пригубив рому, Полуда сказал:
– Сделаем. Какие у нас еще вопросы?
– Сущий пустяк, Денис Ильич. Хотелось бы пересмотреть наш предварительный договор. Совсем немного. В части вас, меня и Сосновского.
По три процента снимет, решил Полуда и вздохнул. Или по пять?… Скорее по пять, но нужно биться за три…
Он допил ром и произнес:
– Ладно! Какие будут предложения?
«Вы не поверите!» – газета журналистских расследований», 1 апреля 200… года
Удивительно, но самоубийство генерала Погромского, известного черносотенца, не оказалось первоапрельской шуткой. А мы так боялись, так боялись!
«Столичный комсомолец», 2 апреля 200… года
Очень сомнительно, что депутат Госдумы генерал в отставке Погромский ушел из жизни без чьей-то активной помощи. Процесс, состоявшийся в Свердловском районном суде в день его гибели, рисует генерала в крайне неприглядном свете – в частности, как человека малодушного. Такие люди самоубийством не кончают, для этого они слишком трусливы. Поэтому мы думаем, что…
«Оппозиционная газета», 2 апреля 200… года
…ему помогли. Как политическая фигура генерал скончался днем, а точку в его жизни поставили вечером. После судебного процесса и блестящей речи адвоката Пензер-Янковского, он не подлежал реанимации, и, вероятно, Дума сняла бы с него депутатский иммунитет. Обозлившись, генерал мог заговорить и рассказать много интересного. А разговорчивые политические зомби, которые могут дать интервью журналистам, никому не нужны. Более того, они опасны…
«Известия РФ», 4 апреля 200… года
По факту гибели генерала и депутата Думы Погромского ведется следствие, которое курирует Генеральная прокуратура. Согласно первой версии, Погромский застрелился из табельного оружия (своего наградного пистолета), вернувшись домой после заседания суда. Причина – вскрывшиеся на процессе позорные факты его биографии. Но эта версия не единственная. Согласно гипотезе следователей, его могла застрелить жена, узнавшая о романтических похождениях генерала, имевших место как в прошлом, так и сейчас. Также Погромский мог стать жертвой иных обстоятельств, связанных с его политической деятельностью – известно, что он лоббировал интересы неких финансовых кругов, предпочитающих оставаться в тени. Вдруг генерал разговорился бы?… Наконец не исключается, что это месть одной из генеральских пассий – ведь у многих женщин-военнослужащих был к генералу крупный счет. Все эти предположения будут тщательно расследованы. На сегодняшний день имеется три четко установленных факта: на пистолете, из которого якобы застрелился генерал, нет отпечатков; супруга генерала не имеет алиби; покинув зал суда, Погромский сообщил репортерам, что подаст апелляцию в Мосгорсуд и, если потребуется, дойдет до международного суда по правам человека.
«Факты и домыслы», 6 апреля 200… года
…многие слышали, как он грозился обратиться в международный суд по правам человека. Это стандартное заявление, которое обычно делают нечистоплотные политики, криминальные авторитеты и чиновники-казнокрады. Мы знаем, что им ответить: так вас и ждали, ребята, в этом международном суде! Если даже и достучитесь, так вспомните, кто там сидит! С Карлой дель Понте шутки плохи!
«Ведомости северной столицы», 12 апреля 200… года
Новость о самоубийстве – или убийстве?… – генерала Погромского оставила Петербург равнодушным. Московские игры, столичные разборки и интриги… Что нам до них? У нас своих дел по горло. К нам переезжает Конституционный суд, «Газприм» собирается строить небоскребы, а там, глядишь, закончат дамбу и кольцевую дорогу…
«Бюллетень Государственной Думы»
Определен состав комиссии, которая произведет инспектирование особо секретных объектов в отдаленных российских регионах. Ожидается, что выезд на первый объект такого рода произойдет в начале мая.
«Военный альманах», 22 апреля 200… года
Этот военнослужащий, опозоривший честь офицера, все же нашел в себе силы, чтобы уйти из жизни достойно. И потому мы, готовясь к очередному празднику Победы, должны простить, примириться и…
Глава 14, в которой Бабаев приобщается к чудесам и теряет самое дорогое
Самое лучшее в космических путешествиях то, что ты можешь отправиться куда угодно.
Роберт Хайнлайн, «Жизни Лазаруса Лонга».
В Арзамас-22 вылетели самолетом, так как других путей-дорог туда не было. Несомненно, Арзамас упоминался с той целью, чтобы сбить со следа ЦРУ и британскую службу МИ-5; на самом же деле тайным местом был Таймыр, причем не Норильск, не южная часть полуострова, а горы Бырранга, куда Макар телят на гонял. Телята туда бы не добрались да и Макар тоже, остались бы вместе с мамонтами в вечной мерзлоте.
Летели на борту военного транспорта, приписанного к полярной авиации. Самолет небольшой, но вполне комфортный: мягкие кресла, туалет, спецпитание, симпатичная бортпроводница и пилоты-асы. Дважды попадали в болтанку в грозовых фронтах и слегка обледенели, но других неприятностей за восемь часов не случилось. Бабаев читал газеты, беседовал с Ахматским и Сердюком и принимал знаки внимания от стюардессы – то нежную улыбку, то бокал шампанского, то семгу под маринадом и бутерброды с черной икрой. Пассажиров в этом спецрейсе было шестеро – каждому члену комиссии дозволялось взять помощника. Помощники, и среди них Гутытку, сидели в хвосте самолета и тоже угощались икрой, но не черной, а красной. Черная входила только в депутатский рацион.
Но хоть летел Бабаев первым классом, хоть еда была вкусной, а беседы с коллегами поучительны, на сердце у него лежала тяжесть. Нина приехала к нему в конце апреля, вместе провели четыре дня, и он покинул свою афсунгар, улетел из весенней Москвы в дикие заснеженные горы… Правда, ненадолго – ко Дню Победы он собирался вернуться. И думал Али Саргонович о том, что вот отпразднуют они великий день, а двенадцатого мая улетят в Прагу, где в это время цветет сирень и плывут по широкой Влтаве речные пароходики. О Праге он слышал много хорошего, но бывал там лишь в мечтах. Этот город был не похож на пыльный душный Каир с его пирамидами и нищими, на Багдад, где по улицам разъезжали военные патрули, на Тегеран, придавленный законом шариата, на Стамбул, Анкару и другие столицы Востока, посещенные Бабаевым. В любом из этих городов, даже самом красивом и богатом, он не чувствовал себя в безопасности, он не отдыхал в них, не жил, а работал. Другое дело, Прага… цветущая сирень, собор святого Вита, Карлов мост и пивная, где бравый солдат Швейк сдувал с кружки белую пену… Посмотреть бы на это! И показать любимой зарбану!
Он не оставил ее в одиночестве и надеялся, что Нина скучать не будет. Вересова переселилась в его квартиру и обещала с Нины глаз не спускать, ходить с ней по музеям и выставкам, по бутикам и магазинам – словом, куда захочет афсунгар. На них обеих возлагались важные обязанности: выгуливать Кабула, кормить рыбок и приготовить к возвращению Бабаева харчо – по рецепту, оставленному Гутом. Али Саргонович уже предвкушал, как сядут они вчетвером за стол с дымящейся супницей, как Нина разольет по тарелкам харчо, и как будет славно – он с женой, и Гут, сын и помощник, с хорошей девушкой… Чем не семья!
Самолет начал спускаться, замелькали утесы в снегу, затем появился ровный участок с двойной шеренгой огоньков. Взлетно-посадочная полоса, решил Бабаев. Ахматский приник к иллюминатору и, потирая поясницу – должно быть, еще побаливала, – сказал:
– Удивительно, никаких строений! Мне казалось, что тут должен быть поселок, и не маленький! Ассигнования идут такие, что можно три тысячи народу прокормить!
– Вон, глядите! – Сердюк ткнул в иллюминатор пальцем. – Вон какой-то гриб под снегом! На блиндаж похоже. А рядом вроде бы склады… Но домов и в самом деле нет.
– Поселок может находиться в стороне от аэродрома, – заметил Бабаев. – На военных базах так строят. В целях безопасности.
Самолет тряхнуло – летчики выпустили шасси. Навстречу ринулась белая полоса, обнесенная огнями, колеса соприкоснулись с ней, взвыли турбины, замедляя стремительный бег, порыв ветра бросил в иллюминатор горсть снежинок. В салон вошла бортпроводница и улыбнулась пассажирам. Потом улыбнулась еще раз – отдельно Бабаеву.
– С прибытием! По рации сообщили, что вас уже ждут.
Машина замерла у покрытого снегом бетонного купола, который и правда был похож на огромную грибную шляпку. Там, у широких дверей, топтались три фигуры в шапках, шубах и унтах. Шапки были надвинуты по самые брови, шубы распахнуты, и Бабаеву показалось, что под ними сверкают пуговицы на офицерских кителях.
Послышались голоса пилотов, затем опустилась крышка люка, превратившись в трап. В салон ворвался холодный воздух, прошелся по лицам студеными пальцами. Помощники, сидевшие сзади, поднялись и стали собирать багаж, сумки да чемоданы. Стюардесса пригласила к выходу, заметив:
– На улице теплынь, минус восемнадцать. И ветерок слабый. Повезло!
Шестеро пассажиров сошли на заснеженную землю, твердую, как камень. Возможно, эта поверхность и была камнем – диабазовый монолит, промороженный, как мнилось, до самого центра планеты. Налетел ветер, едва не сбил с ног Ахматского. Бабаев, обхватив физика за плечи, потащил к двери в бетонный купол. Мужчина в шубе помог ему, принял Ахматского с рук на руки и запихнул под защиту стен. Потом сказал сочным басом:
– С прибытием! На краю света даже инспектор – желанный гость! Эй, а этот что делает?
Али Саргонович оглянулся: Гутытку, опустившись на колени, целовал снег. Кажется, плакал – на его щеках блестели ледяные дорожки.
– Северный человек, соскучился, – пояснил Бабаев и махнул джадиду: – Сюда давай! Замерзнешь!
Поднявшись, Гут схватил сумки и припустил к куполу, бормоча:
– Absence makes the heart grow fonder… [82]
Они очутились под куполом. Здесь было пустовато, лишь камеры видеонаблюдения на стенах да огромная коробка лифта, подвешенная к стальным балкам.
– Сюда, – сказал басистый, кивнув на кабину. – На жилой горизонт спустимся. Устроим вас, а там смотрите, что хотите. Подписку давали?
– Само собой, – отозвался Сердюк, поглаживая обледеневшую бороду. – Подписка о неразглашении под грифом высшей секретности… Как мы только с отчетом управимся?
– Легко, – утешил его Ахматский. – Такие отчеты я писать умею. Ничего по сути, но очень солидно.
Кабина пошла вниз, и через несколько минут гости уже стояли в просторном помещении со стенами в кафельной плитке. Его пересекал коридор, уходивший, казалось, в бесконечность – не узкая щель, а целая улица восьмиметровой ширины. Здесь было тепло, даже жарко, и хозяева избавились от шуб и шапок. Два офицера и один гражданский, отметил Бабаев, пожимая руку басистому. Тот представился:
– Полковник Юдашкин, начальник объекта. Мой заместитель майор Мироненко. А это наш научный руководитель, профессор…
– …Рабинович, – закончил Ахматский. – Позвольте, голубчик, я же вас знаю! Вы из Института стали и сплавов, занимались рентгендифракционным анализом… Я не ошибся?
Профессор кивнул.
– Не ошиблись, Михаил Сергеевич. Какая встреча! И где!
– В самом деле, где, – промолвил Бабаев, осмотревшись. – Куда нас привезли? Это точно Арзамас-22?
– Именно так, согласно открытому наименованию, – заверил полковник Юдашкин. – А секретное – Бункер-61. Сам академик Балабуха проектировал! И запустили объект в эксплуатацию в декабре шестьдесят седьмого, в день рождения Леонида Ильича. Шестьдесят один годок тогда ему исполнился… Вот и преподнесли подарочек – Бункер-61.
– Очень интересно, – сказал Сердюк. – Значит, вы тут так и сидите с шестьдесят седьмого года?
– Что вы, что вы! – Юдашкин чуть не перекрестился со страху. – Персонал сменялся несколько раз, и я тут уже пятый начальник. Но честно скажу, проверяющих у нас еще не было. Тем более, комиссии Государственной Думы.
– Демократия, уртак, – пояснил Бабаев.
– И экономика, – добавил Сердюк, хищно озираясь в поисках финансовых растрат. – Экономика должна быть экономной.
А физик Михал Сергеич, глядя в широкий коридор, полюбопытствовал:
– Так чем вы здесь занимаетесь? Этот тоннель такой огромный и длинный… Под северным полюсом проложен? Не в Америку ли ведет?
– Длина триста тридцать семь метров, – пояснил майор Мироненко. – До Америки все же не достать.
– И не надо. – Рабинович принялся стаскивать унты. – Что нам эта Америка! У нас тут своих игрушек хватает.
Бабаев понимающе приподнял бровь.
– Ракеты?
– Не совсем ракеты, но когда-то летали. И очень неплохо, должен заметить! Но ничто не вечно под луной… то есть под светом Галактики. Отлетались! Теперь вот в нашем хранилище лежат.
– В хранилище? – переспросил Ахматский.
– Да, Михаил Сергеевич. Бункер-61 – наш ответ Ангару-18. Вы находитесь в российском уфологическом центре, в хранилище инопланетной техники и прочих необычных артефактов земного и внеземного происхождения. Все они тут, на нижних уровнях. Прямо под нами! – Рабинович топнул ногой.
Али Саргонович с недоверчивым видом оглядел полковника, майора и профессора, затем подмигнул коллегам, усмехнулся и сказал:
– Пришельцы у вас тоже есть? Такие зелененькие, с разбитых летающих тарелок?
– Штабелями лежат, – ответил полковник Юдашкин. – Целый батальон! Ну, сами увидите.
За спиной Бабаева раздался шум – это физик Ахматский рухнул на пол в состоянии обморока.
Бункер-61 состоял из нескольких уровней или, как говорят шахтеры, горизонтов – жилого, технического и расположенных под ними камер хранилищ. Жилой горизонт являлся благоустроенным подземным городком, где было все необходимое, от медчасти с бассейном и солярием до парикмахерской. На техническом уровне находились лаборатории, основной и резервный энергоблоки, система принудительной вентиляции, запасы топлива и остальное в том же роде. Два верхних горизонта были «теплыми» – то есть отапливались и предназначались для людей. Хранилища под ними лежали в зоне вечной мерзлоты, что позволяло использовать их как огромный естественный ледник. Большая часть экспонатов хранилась в холоде, некоторые – в вакууме и под защитой силовых полей, но были, конечно, исключения. К ним относились живые твари, народившиеся после Чернобыля и тоже помещенные сюда: двухголовые овцы и козы, змеи с когтистыми лапами, пауки размером с блюдце, зубастые куры и прочая мутировавшая фауна. При этом зоопарке жил Никифор, бывший тамбовский тракторист, которого пришельцы сперва похитили, а потом вернули за ненадобностью. Он утверждал, что подвергся жутким «икскриментам» по изменению метаболизма, затронувшим пищеварительный тракт; есть он не мог, только закусывал, питаясь большей частью алкоголем.
Члены комиссии и их помощники, кутаясь в шубы, наброшенные поверх термокостюмов, стояли в широком проходе с проложенными по полу рельсами. По обе стороны от них виднелось множество овальных люков с кодовыми замками. Люки вели в камеры-хранилища, и на каждом висела аккуратная табличка с надписью. На той, что была перед Бабаевым, значилось:
ЭКСПОНАТ № 1. ТУНГУССКИЙ МЕТЕОРИТ. ВЕС 3224 КГ.
Сопровождали комиссантов полковник Юдашкин и профессор Рабинович, тоже в шубах, поскольку температура на «холодном» горизонте была бодрящей, минус тридцать семь. Пар, что вырывался при дыхании, тут же оседал вниз серебристой изморозью, но отсутствие ветра делало холод вполне терпимым. Гутытку даже шубу распахнул, а Сергей и Эдик, помощники Ахматского и Сердюка, расстегнули верхние пуговицы. Сам Ахматский, уже пришедший в чувство, пообедавший и хлебнувший для бодрости спирта, приник к смотровой щели, прорезанной в люке, и разглядывал метеорит.
Вскоре он уступил место Бабаеву, и тот увидел в ярко освещенной камере большую ноздреватую глыбу. Цвет у нее был неприятный, зеленоватосерый, но кое-где поблескивал металл, сначала расплавленный, а потом застывший в виде серебристых натеков.
– Тот самый? – спросил Ахматский.
– Тот, не сомневайтесь, – ответил Рабинович. – С этого экспоната и началась наша коллекция. В шестьдесят седьмом году нашли.
– Тоже к юбилею Леонида Ильича?
– Нет. Это достижение советской науки было приурочено к пятидесятой годовщине Октября, – сказал Юдашкин. – Еще в шестьдесят четвертом выписали из Канады индейцев-следопытов, те три года искали и отыскали. Леонид Ильич им ордена пожаловал.
Но Ахматский все не унимался.
– Помнится мне, Тунгусский метеорит не раз и не два находили. В Красноярске глыбина стоит у музея геологии, тоже трехтонная.
– Недавно украли [83], – сообщил профессор Рабинович. – Но сожалеть ни к чему. Подделка!
– Так что это было? – вмешался в разговор Сердюк. – Я слышал, комета.
– Чужой звездолет. – Профессор приложил к люку ладонь в перчатке. – Взорвался над тайгой по неизвестным причинам и распылился в атмосфере. У нас единственный обломок – точнее, сплав обломков, подвергшихся действию очень высокой температуры. Мы полагаем, что это пульт управления кораблем.
– Состав исследовали? – деловито спросил физик Михал Сергеич.
– Разумеется. Вся таблица Менделеева плюс следы органических молекул.
– А органика-то откуда?
Рабинович сдвинул шапку на лоб и задумчиво поскреб в затылке.
– Вероятно, у пульта был пилот. Или несколько.
Комиссия неторопливо двинулась дальше. Полковник Юдашкин показывал на массивные стальные люки, пояснял:
– Тут у нас обломок аппарата, упавшего в штате Нью-Мексико в сорок восьмом году… Хранился в Ангаре-18, выкраден нашей разведкой, но есть сомнения в подлинности. А тут наш российский НЛО из Воронежа. Никаких подделок! В восемьдесят девятом опустился на футбольном поле и был захвачен пацанвой, подростками-футболистами. Отменное состояние! Но без экипажа – вероятно, автоматический зонд… В следующей камере разная мелочевка. Копались наши в Монголии, вроде бы там тарелка рухнула, у реки Керулен. Тарелку не нашли, а раскопали могилу Чингисхана. Вон, полюбуйтесь, лежит… Череп, скелет, костяк любимой лошади и все его сокровища… одного золота по описи семнадцать центнеров… Все в полной сохранности, господа депутаты! А вот здесь… Сюда стоит войти! Очень, очень любопытно! – С этими словами полковник набрал код и отворил тяжелую крышку люка.
Члены комиссии и помощники по одному переступили высокий порог.
– Ого! – сказал Сергей.
– Вот это да! – изумился Эдик, а Гутытку, разглядывая почерневшие обломки, пробормотал:
– Мало-мало, а досталось…
Депутаты промолчали, но Али Саргонович, как человек военный, понимал, что перед ним следы сокрушительного взрыва. Примерно на пятнадцать килотонн.
– Все тщательно дезактивировано, – произнес полковник за его спиной. – Фон превышает природный только в два раза. Никакой опасности.
– Это что такое? – с брезгливой гримасой спросил Сердюк.
– Останки петрозаводского дива. Должно быть, помните этот инцидент, газеты о нем писали… появилось над Петрозаводском огромное облако в форме огурца, а от него лучи, лучи…
– И оптические эффекты, – добавил Рабинович.
– Да, эффекты… А потом оконные стекла были словно бы просверлены, – продолжал полковник. – Ну, в ПВО не рискнули разбираться с этой штуковиной над городом, дождались, когда удалится на шестьдесят километров, и жахнули. Вот! – Он кивнул на обломки. – Ракета СС-20 с ядерной боеголовкой, прямое попадание…
– Жаль, – произнес Михал Сергеич. – Что ж так-то… ракетой в лоб…
Читать бесплатно другие книги:
