Счастливая девочка растет Шнирман Нина

Попробовала

Всё! Сегодня я это сделаю! Во-первых, мне очень хочется, я уже давно подготовилась, и… надо же когда-то попробовать! После Мещанской уже ничего не страшно — там, я думаю, никакой милиции нет. А на Мещанской она есть, но тоже не страшно — милиционер всё время поворачивается и довольно долго стоит, ну, предположим, спиной. Если повернётся не вовремя, ничего, подожду следующий трамвай. Да и чего милиционера особенно бояться — ну свистнет!

Когда меня Мамочка перевела в третий класс в эту школу, на Безбожном, я сразу подумала: вот было бы здорово прокатиться сзади на трамвае, там всегда мальчишки катаются — на ходу виснут, на ходу спрыгивают, а милиционеры им свистят. Все про них говорят, что они хулиганы! Ну не знаю, какая мне разница, мы ведь друг другу не будем мешать, там много места — втроём спокойно можно проехаться!

В прошлом году я часто об этом вспоминала и думала: вот бы здорово так прокатиться! И всё — потом забывала. А в этом году я решила — обязательно прокачусь! И стала готовиться. Когда трамвай стоит около нашей школы на остановке, я подхожу к последнему вагону, смотрю, куда ноги ставить, где руками лучше держаться. Несколько раз подходила, проверяла. Один раз после уроков перешла Мещанскую, посмотрела, где следующая остановка. И вспомнила, как говорит Ёлка, «надо быть благоразумной». Значит — на ходу не прыгать и не спрыгивать. На остановке туда залезу, а на следующей сойду. Мешает портфель, но я просто немножко натяну его на кисть правой руки, так, чтобы кисть была свободна. В общем, всё у меня готово, всё я придумала — сегодня после уроков прокачусь!

Уроки кончились, и я стою на остановке. Уже один трамвай пропустила и всё из-за милиционера — трамвай подошёл, а он вдруг повернулся и прямо на меня смотрит! Я знаю, что он на меня не смотрит и ничего не знает про мою затею, да и вообще, девочки не катаются сзади на трамвае, хотя, правда, я не так уж много трамваев видела.

Подходит трамвай, я стою рядом с ним, там, где буду залезать. Трамвай звенит — сейчас поедет, а милиционер взял и отвернулся, вот молодец! И сзади на вагоне пусто — никто не едет. Я сразу залезла, прямо посередине, крепко за всё схватилась, удобно устроилась — и мы поехали! Ух как здорово, мы переезжаем Мещанскую! Я еду на трамвае сзади — ура! И вдруг меня что-то слева задело, я повернула голову — мальчишка, почти парень, оборванный, грязный, а глаза какие-то пустые. Я чувствую, что-то не так, надо держаться крепче. И только я ещё крепче сжала руки и даже быстро вжалась в трамвай, парень сильно ударил меня ногой в колено! Очень больно, но самое неприятное — очень страшно. Я понимаю, что он хочет меня столкнуть! Я знаю, что нельзя бояться, даже если очень страшно, и говорю про себя: «Держись крепко, всё будет хорошо!» Стало лучше, но болит нога и всё равно страшно! И вдруг меня кто-то задевает справа, я поворачиваю голову — второй мальчишка-парень, тоже прыгнул на ходу. Я так почему-то удивилась и смотрю на него с удивлением. Он ухмыльнулся. Мы уже переехали Мещанскую и дальше едем.

Они начинают о чём-то говорить, а я почему-то ничего не понимаю — но говорят они по-русски! И тут у меня в голове: нет, чёрт побери, вы меня не скинете, я так в трамвай вцеплюсь, что вы трамвай перевернёте, а меня не скинете!

И вдруг слышу: «… да пусть едет, чего тебе, жалко?» Это правый говорит левому. Ага, может, этот, левый, больше не будет пытаться? Мы едем, а у меня только одна мысль — скорей бы остановка!

Наконец остановка. Я, когда готовилась, представляла себе: остановка, я так лихо спрыгиваю, портфель правильно беру — и пошла, гордая и счастливая! А сейчас я с трудом сползаю — руки онемели, болит нога, и кажется, что я не смогу на ней идти. Трамвай звенит, уезжает, а я стою на путях и никуда не иду — у меня дрожат ноги, начали дрожать руки и сердце сильно бьёт в грудь! На меня кто-то смотрит, я плохо соображаю, но всё-таки понимаю, что надо уйти с трамвайных путей и идти домой.

Я схожу с трамвайных путей, болит нога, и почему-то болит грудь. Иду к Мещанской, мимо проезжает следующий трамвай, я смотрю, кто там висит. А там никто не висит! Выхожу на Мещанскую, перехожу на свою сторону, иду домой и думаю: не повезло, на мой трамвай сразу двое вскочили, а на этом никого не было. Теперь в следующий раз надо стоять на остановке минут пять и смотреть, нет ли этих мальчишек — их сразу видно! Если их нет, можно спокойно ехать!

«Можно спокойно ехать!» — как будто чей-то голос у меня в голове говорит. «Можно спокойно ехать!» — это Папин голос, и я сразу всё вспоминаю. Всё вспоминаю, как будто это было совсем недавно — ну неделю назад. А это было давно, в прошлом году.

Мы все сидим в столовой за столом — ужин, наверное. Я рассказываю про новую школу, про Мэри, про то, какая школа большая и красивая. И про трамвай рассказываю, что он мне очень нравится! Всё рассказала! А Папа вдруг, как иногда говорит Бабуся, «ни к селу ни к городу» начинает рассказывать, какие ужасные вещи происходят с людьми, то есть с мальчишками, которые ездят сзади на трамвае. Они часто падают, например, если трамвай резко затормозил или ускорился — мальчик падает, в лучшем случае себе что-то ломает или получает сотрясение мозга. А в худшем случае его переезжает трамвай, который едет следом. Папка любит такие вещи рассказывать! Потом он рассказывает про милицию: милиционеры этих мальчиков ловят, ведут их в милицию, а если у них нет родителей, куда-то их сдают. «А вот самое интересное», — я просто помню, как Папка это сказал, потому что «самое интересное» сюда совсем не подходит — ничего здесь интересного нет! Так вот «самое интересное» происходит с мальчиками, у которых есть родители! Этих родителей вызывают в милицию, а мальчик тем временем там сидит и ждёт! В милиции всё-всё записывают, мальчика «ставят на учёт»! А родителям на работу пишут бумагу: «Ваш работник такой-то такой-то имеет сына такого-то, такого-то возраста, который сегодня за хулиганство поставлен на учёт в милиции». И заканчивает Папа фразой: «Они-то думают, что можно спокойно ехать, а с ними случаются вот такие вещи!»

И тут я подошла к какому-то дому, прислонилась к нему спиной, бросила портфель рядом, стою и вижу: я слезла с трамвая, стою на путях, на меня кто-то смотрит, ко мне подходят два человека, берут меня за руки, кто-то кричит: «Милиция!», приходит милиционер, берёт меня за руку и ведёт в милицию. В милиции меня проводят в комнату — там за столом сидит мужчина, он спрашивает мою фамилию, адрес, телефон, всё записывает, звонит по телефону, разговаривает с Мамочкой — она очень скоро приходит, а потом приходит и Папа!

Я поднимаю с тротуара портфель, иду и думаю: Папа приходит в свой Президиум Академии наук, а там говорят: а вот отец девочки-хулиганки, которую поставили на учёт в милиции. Я думала, что я совсем неплохой человек! Оказывается, я просто дрянь, вот сейчас, сегодня, десять минут назад я могла опозорить всю нашу семью. Я так её люблю… но что толку от такой любви, если уже почти взрослый человек не думает о семье, а думает только о своих развлечениях!

Смотрю и не понимаю, где я. Потом соображаю — это наш рынок, я прошла мимо дома! Поворачиваюсь, иду домой, мне стыдно, холодно, и очень мерзко на душе. Никому, конечно, рассказывать не буду, да я последнее время совсем не всё рассказываю — не потому, что я делаю что-то плохое, скрываю, нет, просто так само собой получилось.

И вдруг мне становится легче — я понимаю: сегодня ничего ужасного не произошло. Всё обошлось, я сейчас буду дома, а не в милиции. Мне так повезло — меня не сняли с трамвая, не поймали, я не буду в милиции! Меня не «поставят на учёт»! Всё замечательно!

Но я поняла для меня, наверное, самое важное: теперь я никогда не опозорю свою семью!!!

Иван-царевич

Он такой чудный — Мамочка зовёт его Мишенька под вишенькой! Ужасно умный! Вот мы с ним часто играем в одну игру: я — крепость, он на меня нападает. Я лежу на родительской кровати, он сидит в ногах, должен добраться до головы, а я ногами легонечко его откидываю обратно. Он входит в азарт, начинает меня лупить своими кулачонками, чтобы пробраться к голове, — я хохочу и говорю:

— Зря стараешься, мне не больно — я деревянная!

Поиграли так несколько раз, он опять слышит: «… я деревянная!» Вдруг остановился, смотрит на меня с улыбкой — два года ему и несколько месяцев — и говорит:

— Если ты деревянная, значит, у тебя и голова деревянная?

Я очень сильно задумалась — что ответить?

А последнее время к нам стали часто приходить просить милостыню. Я так не люблю слово «нищий»: «нищий», «тощий», «кащей». Но ничего не поделаешь, их всё равно называют «нищими», даже у нас дома. Бабушка говорит, что это всё «погорельцы с Юга» — она их очень жалеет, всегда пускает в дом, кормит, а иногда, если что-то найдёт, даёт им нашу старую одежду.

Нам с Анночкой тоже их очень жалко, а Мамочка говорит, что в дом, где много маленьких детей — они беззащитны, — нельзя пускать без разбора так много посторонних людей. И когда Бабушки нет дома, Мамочка дверь не открывает. Стучат, она спрашивает: «Кто там?», из-за двери говорят: «Подайте, Христа ради!» Мамочка отвечает: «Ничего нет!»

Когда мы были маленькие, мы дома играли вдвоём или втроём. У Мишки компании нет — хотя все с ним чем-то занимаются, но он придумывает для себя небольшие сценки.

Стучит в стенку соседней квартиры и кричит, а голос у него громкий: «Лена! Я сейчас приду».

Или бежит к входной двери и три раза своей маленькой ручкой довольно громко стучит по ней, потом спрашивает: «Кто там?», наклоняет голову, делает паузу — ждёт ответа, там ему «отвечают», он переспрашивает: «Иван-царевич?», там «подтверждают», он кивает головой и радостно сообщает: «Ничего нет!»

Я стою в коридоре и смотрю, как Мишенька с Иван-царевичем переговаривается, хохочу — вдруг вижу, что Мама с Бабушкой тоже смотрят.

Мамочка смеётся, а Бабушка вдруг качает головой и говорит:

— Дожили! Уже Иван-царевич милостыню просит!

Я думаю: ну что такого, ну просит Иван-царевич милостыню, что тут такого, чтобы расстраиваться?

По-моему, очень смешно! И всё!

«Казаки-разбойники»

Чего-то мне надоели «казаки-разбойники»! Вообще немножко надоели все старые игры — хочется играть в новые. Мамочка рассказала про волейбол и теннис — замечательные игры, но в нашем дворе их «организовать» нельзя.

А «казаки-разбойники» мне, наверное, потому надоели, что, когда мы были маленькие, мы в них действительно играли — прятались недалеко, выслеживали, догоняли, ловили, убегали, а потом все во дворе собирались и обсуждали, кто что здорово сделал или кто совсем дурак! А последнее время, если ты «разбойник», то ты убегаешь далеко от дома, очень далеко, там немного сидишь — всё равно тебя никто не найдёт — и сразу домой. И все «разбойники» так делают. А «казаки» бегают, как дурачки, около дома и рядом, но никого нет, и они тогда тоже домой идут! Это уже вообще не игра, а «полная глупость», как Ёлка любит говорить.

Сегодня я не смогла отказаться, так уж получилось. Но решила — играю последний раз. Попала в команду «разбойников», дали сигнал, и я помчалась — вот бегать я очень люблю! Бегу, несусь, ни о чём не думаю! Бегу в сторону Крестовского рынка, потом куда-то завернула, потому что мне не важно, куда бежать, главное подальше — там уж точно никогда не найдут! Вдруг как-то бежать стало неудобно — всё куда-то заворачиваю, заворачиваю, и под ногами пыль и камни. Остановилась.

Смотрю вокруг — что это за место такое, это совсем не Москва, а что-то непонятное и странное! Сарайчик, к нему боком другой, а слева страшненький домик наполовину в землю врос. И всё нелюдимое, я кричу: «Здравствуйте! Кто-нибудь дома есть?» — никто не отвечает, и никого не видно. Мне очень хочется поскорее отсюда уйти, но я понимаю, что забежала, как дурочка, в какое-то не очень хорошее место, и теперь надо подумать, как отсюда выбраться. Назад лучше не ходить — я бежала не глядя, ничего не помню, — буду очень долго искать дорогу домой. Надо попробовать вперёд, для начала хотя бы посмотреть.

Сделала несколько шагов между сарайчиками и «домом» и упёрлась в невысокий забор — через него видно: небольшой пустырь, а дальше обычные небольшие дома. Вот туда мне и надо, но забор весь в колючей проволоке, его никак не перелезть. Правда, под такой забор можно подлезть — всегда найдётся или ямка какая-нибудь, или просто лаз мальчишки сделали. Ищу, ищу — быстро нашла, за сарайчиками. Лаз небольшой, но мне вполне хватит. Я около него легла — он шире меня, это самое главное, а по толщине я везде пролезу. Поползла — небольшое углубление, и голова уже там, на пустыре, — как здорово! Я ещё несколько ползков сделала и стала вставать — ой, ОЙ! — как больно, очень больно, я даже вскрикнула, и сердце сильно застучало! Почему так больно? Обернулась, посмотрела — это я рано встала, и колючая проволока мне спину, наверное, продрала! Ладно, надо скорей домой идти! Иду, иду, вижу рынок, сворачиваю — знаю, где короче пройти. Но иду плохо, всё хуже и хуже. Чувствую, что-то по ногам течёт, посмотрела — кровь. На ногах нет ран — значит, из спины. У Папы есть такая поговорка хорошая: «Дураков не сеют и не жнут!» — это про меня. И я уже очень плохо иду. И тогда я себе говорю: «Нина, всё хорошо, всё очень хорошо! Иди, не позорь семью!»

Звоню в дверь. Мамочка дверь открывает — смотрит на меня, и глаза у неё становятся широкие-широкие. Она прижимает палец к губам — мол, тихо, под мышки меня берёт, тащит в ванную, это близко. Быстро туда затаскивает и быстро запирает дверь.

— Что, Нинушенька? — спрашивает тихо. — Где?

— Спину поцарапала, — говорю, — или продрала, не знаю…

Мамочка быстро снимает с меня платье и тихонько охает. Она ставит одну из Папиных фотографических досок на ванну и сажает меня — я сижу на доске, ноги в пустой ванне. Мамочка включает воду и газ, пробует рукой воду, говорит мне очень тихо:

— Рубашка в одном месте присохла — надо размочить, я сделаю немножко тёплую…

В дверь стучат, и Бабушкин голос спрашивает тревожно:

— Почему вы заперлись? Что случилось?!

— Всё хорошо! — говорит Мамочка. — Я Нинуше коленку мажу!

И поливает мне спину водой — вода тепловатая, но мне холодно, и вдруг кажется, что я куда-то вся стекаю.

— Почему вы заперлись? Открой дверь! — У Бабушки какой-то двойной голос — то ли с рыданием, то ли с гневом.

— Держись за меня! — говорит Мамочка, и у неё уверенный голос. — Сейчас быстро промоем — стрептоцид, йод, забинтуем — у меня здесь всё есть! Раны глубокие — придётся потерпеть!

— Хорошо! — говорю и держусь за неё.

— Открой дверь! — И Бабушка вдруг как стукнет кулаком по двери.

— Мама! — У Мамочки сухой, почти спокойный голос. — Всё в порядке!

— Открой дверь, изверг! — кричит Бабушка и как даст несколько раз кулаком по двери.

Мы с Мамочкой смотрим друг на друга с изумлением. Я собираю все свои силы и говорю почти нормальным громким голосом:

— Ба! Ну что ты, коленок драных, что ль, не видела?

— Ну хорошо, деточка, хорошо, милая! — Бабушка тихо плачет, потом отходит от двери.

Вечером я лежу вся забинтованная на Бабушкиной кровати на боку. Все ко мне «приходят в гости»: Мишенька гладит меня по голове, Анночка говорит, что Мамочка сказала: «Нинушенька быстро поправится, на мне и на ней всё как на собаках заживает!» Ёлка говорит:

— Видишь, как здорово, — в школу теперь несколько дней можно не ходить!

Приходит Папа, берёт стул, садится рядом:

— Ну, Мартышка, расскажи вкратце!

Я рассказываю. Папа внимательно всё слушает и, когда я заканчиваю, говорит:

— Мартышка, когда ты в следующий раз полезешь в собачий лаз, ты…

Я его прерываю и говорю:

— Не собачий лаз — это мальчишки делают!

Мы начинаем спорить — Папка страшный спорщик, но, вообще-то, мы все страшные спорщики, а тут Папка быстро сдаётся.

— Хорошо, не важно, как назвать, — говорит он, — но если ты подлезаешь под забором или каким-то другим препятствием, то запомни: после того как голова оказалась за препятствием, как бы на свободе, ты, не меняя позы, вжавшись в землю, ползёшь не меньше десяти ползков по-пластунски — я тебе объяснял, что это такое. Потом голову поворачиваешь, смотришь, что сзади, и только после этого встаёшь.

— Поняла! — говорю.

И так вдруг хочу спать — боюсь, что прямо при Папке засну, а это очень некрасиво!

— Пора тебе спать, Мартышка! — Папа гладит меня по голове, встаёт, делает один шаг и говорит: — Значит, теперь ты знаешь, как себя вести, когда в следующий раз ты полезешь в собачий лаз!

Я начинаю хохотать!

Больно в спине, но всё равно хохочу!

Удивительный подарок

В этом году мы хотим сделать Мамочке на день рождения настоящий взрослый подарок. От нас троих! И мы несколько месяцев копим деньги, которые нам Мамочка даёт на завтраки, кино и мороженое. Это всё Ёлка придумала, она такая молодец! Но она нам не разрешила «экономить на завтраках», а только на мороженом. Потому что, сказала она, завтраки вообще не обсуждаются, кино тоже — дома спросят, что смотрели, как понравилось и что именно понравилось. Остаётся мороженое — но копили долго и много накопили — всё-таки нас трое!

— А что мы купим? — Мы чуть не хором с Анкой спрашиваем.

У Элки загадочное лицо, и она говорит:

— Мы пойдём с Ниной вдвоём, я уже наметила тут, недалеко, один хороший магазин. Чтобы не вызывать подозрений, ты, Анночка, — она так хорошо и ласково ей говорит, как Мамочка или Бабушка, — вызовись с Мишенькой погулять, ты ведь часто с ним гуляешь!

— Да! Пойду погуляю с Мишенькой! — Она так серьёзно это говорит, потому что понимает: подарок Мамочке — дело серьёзное.

А мне немножко стыдно — я почти всегда Мишеньку на Анку перекладываю. Бабушка сейчас, летом, часто нас просит: девочки, погуляйте с Мишенькой, ты часочек и ты часочек! Это нам с Анночкой. Дома я с ним чем угодно могу заниматься и занимаюсь, но на улице сидеть в песочнице или гулять за ручку — он пока не рвётся бегать — больше десяти минут не могу. Улица и двор — они для того, чтобы бегать, носиться, играть во что-то очень интересное! А песочница всегда мне казалась чем-то очень унылым, непонятным и мучительным! Я себя помню с двух с половиной лет — так вот, с этих самых двух с половиной лет я никогда не сидела в песочнице! И обычно я через десять минут «гуляния» с Мишенькой прошу Анночку:

— А ты с ним не поиграешь в куличи?

— Конечно поиграю! — всегда говорит Анночка.

Мы с Ёлкой доезжаем до Грохольского, идём по Мещанской, выходим на Садовое — там есть комиссионный магазин, и в нём продаются старинные красивые вещи. Мы заходим туда — у меня, как говорят взрослые, «разбегаются глаза»! Сколько здесь совсем разных вещей: подсвечники, лампы, фигурки, тарелки огромные и маленькие, сервизы, блюдца, чашки, рюмки, вазочки, корзиночки! И вдруг я думаю: так с ума можно сойти и ничего не выбрать. И я начинаю каждую вещь примерять к нашей квартире, но ничего не примеряется — не знаю, куда поставить, а если всё-таки ставлю, красиво не получается. Тогда я говорю Ёлке:

— Мы так с ума сойдём! Давай подумаем и поищем что-то!

— Я уже придумала, — говорит Ёлка. — Будем искать чашку с блюдцем, тоненькую и изящную!

— Как Мамочка! — говорю.

— Да! — радуется Ёлка.

Как хорошо иметь старшую сестру, да ещё такую умную! И мы подходим к месту, где много чашек, и… ищем. Молча ищем. Трудно, потому что они далеко, а я знаю, что далеко и близко одна и та же вещь выглядит по-разному. Но мне кажется, что я нашла две чашки. Я говорю:

— Ёлка, я две чашки нашла!

— Какие? — спрашивает Ёлка и улыбается.

Я показываю. Ёлка опять улыбается и просит продавщицу:

— Покажите нам, пожалуйста, вот эти чашки!

Продавщица осторожно снимает их с полки и ставит перед нами на прилавок. Они обе очень красивые.

— Какую бы ты выбрала? — спрашивает Ёлка, но я почему-то чувствую, что она уже выбрала!

— Не знаю, — говорю, — обе красивые, маленькие!

— Я бы выбрала вот эту! — И Ёлка показывает на нежно-зелёную.

— Почему? — спрашиваю.

— А ты возьми их по очереди и приподними, — улыбается Ёлка.

Продавщица испуганно дёргается и хочет что-то сказать.

— Не волнуйтесь, у нас дома есть такие чашки, — говорит Ёлка, как Мамочка. — Мы очень аккуратно!

Приподнимаю сначала нежно-зелёную, а потом розовую. Ух ты! Розовая значительно тяжелее! Откуда Ёлка всё знает? Ёлка смотрит на меня, смеётся и говорит:

— На взгляд видно, что розовая толще — значит, тяжелее!

Мы покупаем нежно-зелёную чашку, едем домой, дома запираемся с Анкой в ванной, ставим две Папины фотографические доски, а на них — чашку с блюдцем. Анка прижимает руки к щекам и говорит с восторгом:

— Какая красивая!

— Чего-то не хватает. — Ёлка так задумчиво говорит и серьёзно.

Она опускает голову и думает.

— Чего не хватает? — удивляется Анночка.

— Чашка пустая! — Ёлка говорит это себе, а не нам.

— Мамочка чай туда будет наливать, — говорю.

— Завтра рано утром идём на рынок за цветами! — У Ёлки даже глаза заблестели. — И купим там ещё немножко вишни или черешни — что будет — и положим в чашку.

Я охаю от восторга, Анка хлопает в ладоши!

Мамочкин день рождения! Мы утром ставим цветы в вазы, а потом торжественный момент — дарим подарок, хором поздравляем с днём рождения! Эллочка просит:

— Мамочка, разворачивай аккуратно!

Мамочка аккуратно разворачивает и застывает — любуется. Она качает головой, как будто сама себе не доверяет, берёт чашку в руки, разглядывает, ставит на стол, обнимает нас всех троих, целует по очереди.

— Девочки мои ненаглядные, спасибо! Какой удивительный подарок! Какие вы уже большие! — Она смотрит на нас, у неё странная улыбка, такая странная, что я волнуюсь. — Совсем взрослые! — говорит она кому-то невидимому. — Как быстро выросли! — И уже нам говорит с такой любовью: — Спасибо, мои хорошие!

Ну ведь это замечательно, что мы так быстро выросли! Правда, мы с Анкой ещё не совсем выросли, но скоро будем совсем взрослые.

Смотрю на Бабушку — она не плачет, не смеётся, но у неё в точности такая же улыбка, как у Мамочки, даже не верится, в точности такая же! Как будто она тихо, неслышно для нас говорит с кем-то, кого здесь нет! И она смотрит то на Мамочку, то на нас, то на Мамочку, то на нас. Потом смотрит куда-то далеко и качает головой.

А Мамочка повторяет: «Удивительный подарок!»

Провожаю папу в Ленинград

Папка теперь очень часто ездит в командировки — то в длинные, то в короткие. А сегодня уезжает на неделю в Ленинград. Бабушка утром мне говорит:

— А почему бы тебе Папу не проводить на вокзал — он сегодня в Ленинград уезжает.

Я говорю:

— Я бы с удовольствием проводила! Пойду спрошу у Мамы!

Мама улыбается:

— Нинуша! Конечно, пойдём проводим! Папа будет очень рад!

— А поезд поздно уходит? — Я боюсь, что, если поздно, Мамочка меня может не взять, а сейчас сказала, что возьмёт, потому что про время не подумала.

— Он на дневном едет, — говорит Мамочка.

Здорово — значит, меня точно возьмут провожать!

И тут приходит Бабушка и говорит:

— Деточка, я тебя пораньше обедом покормлю, а то вы на вокзал, обратно — это много времени, ты есть захочешь!

— Спасибо, Бабуся, я очень люблю пообедать пораньше! — говорю, потому что я не могу сразу много съесть, а потом очень быстро опять есть хочу.

Пообедала — наверное, первый раз одна обедаю, — но Бабуся со мной сидит, сама не ест и так ласково на меня смотрит. Я уже почти всё съела, а Бабуся вдруг говорит:

— Ты вот Папу пойдёшь провожать, может, наденешь своё нарядное платье? Я думаю, Папе это будет приятно!

— Конечно надену! — говорю, мне самой это платье очень нравится.

— Тогда иди, деточка, надевай, — говорит Бабушка, — вам скоро уходить.

Я побежала, платье надела и думаю: надо же, как повезло, Папка так часто сейчас в командировки ездит и ни разу меня не брали провожать. А сейчас взяли! Почему-то дома никого нет, я бы Анночку взяла, ведь ей, наверное, тоже очень хочется Папу проводить.

Стоим около поезда — Мамочка с Папой такие весёлые и такие счастливые! Они почти всегда весёлые и счастливые, но сейчас, мне кажется, они по-другому счастливые. Папа спрашивает:

— Мартышка, а ты не хочешь посмотреть, как выглядит купе мягкого вагона?

Я говорю, что, конечно, очень хочу, и Мамочку с нами зову. Мамочка улыбается, и мы все втроём заходим в тамбур вагона. Папа что-то отдаёт проводнице, Мамочка говорит, что это билет.

Заходим в вагон. Как там красиво! По всему коридору ковёр, а на окнах занавески! Входим в Папино купе — я никогда такого не видела: справа диван, я сразу на него села, а он мягкий! У окошка столик, слева дверь и небольшая лесенка, она не такая, как у нас дома, а с двумя ногами. Я спрашиваю:

— Пап, зачем тебе лесенка?

Папа смеётся и говорит, что лесенка не для него, а для того, кто поедет на второй полке, — и показывает вторую полку, она сейчас откинута, и я её не заметила.

— А кто поедет на второй полке? — спрашиваю.

Папа разводит руками. Действительно, думаю, глупости спрашиваю — откуда он знает, кто билет купил на эту полку?

— Поезд отправляется через пять минут! — говорит кто-то громко, наверное, из радио. — Просьба провожающих покинуть вагоны!

— Пора! — говорит Папа и улыбается.

Мы идём по коридору, выходим в тамбур — там никого нет. Мама целует Папу, он обнимает её — я вижу только его спину. Ой, поезд сейчас поедет, и я не успею его поцеловать — тогда поглажу по руке, думаю. Папа вдруг поворачивается ко мне лицом и спрашивает:

— Мартышка, а ты не хочешь со мной в Ленинград прокатиться?

— Как… прокатиться? — спрашиваю, потому что вдруг ничего не понимаю!

— Нинуша, ты хочешь с Папой в Ленинград поехать? — спрашивает Мамочка и улыбается, так радостно улыбается!

— Хочу! — Я говорю очень тихо — конечно, родители не могут так шутить, но это такое счастье, почти как волшебство! А билет-то, думаю, как же?

— А билет? — спрашиваю.

— Уже у проводницы, — говорит Папа.

— Поезд отправляется через две минуты! — сообщает радио. — Просьба провожающих покинуть вагоны!

— Ну вот, скоро в Ленинграде будете! — Мама целует меня, гладит Папу по щеке и выходит из вагона. — Вам там очень хорошо будет!

Мы с Папой из тамбура смотрим на Мамочку, она смотрит на нас — то на Папу, то на меня, как будто сравнивает.

В тамбур входит проводница — у неё строгое и суровое лицо.

— Отправляемся сейчас! — говорит. — Проходите в своё купе!

— Там Мама! — И я показываю рукой на Мамочку.

— Ладно! — кивает головой проводница.

Поезд скрипит, скрежещет, чем-то стучит и трогается. Я машу Маме рукой, проводница становится боком, и мы с Папой можем помахать Мамочке. Мама делает несколько быстрых шагов, потом останавливается, машет нам, мы машем ей… и вот её уже не видно.

Мы пьём чай в купе — проводница принесла — и едим оладьи, которые нам в дорогу испекла Бабушка. И чай вкусный, и оладьи вкусные, и всё так замечательно! Входит проводница — стаканы в подстаканниках забрать.

— Ленинградцы? — спрашивает.

— Да! — кивает головой Папа. — Но сейчас в Москве живём.

Проводница качает головой и уходит.

Папка столько мне сегодня интересных вещей рассказал, показал — мы долго с ним в окно смотрели, но сейчас чувствую, надо ложиться спать.

— Пап, можно мне на верхней полке? — спрашиваю и на всякий случай добавляю: — В эвакуацию я тоже на верхней ехала.

— Конечно можно, — разрешает Папа очень серьёзно. — Лесенка-то для кого? Для Мартышки! — И вдруг сам смеётся.

А я думаю: какой они мне необыкновенный сюрприз сделали!

Дядя Миша

Я не помню дядю Мишу — последний раз он был в Москве в 1939 году Мамочка сказала, что мне тогда было два с половиной года. Но мы с ним переписываемся с тех пор, как я научилась писать. Анночка и Ёлка тоже с ним переписываются — и он всегда отвечает на наши письма. И я очень хорошо знаю его по фотографиям. И я его люблю, а он тоже всех нас любит, он отвечает на каждое-каждое наше письмо, а ведь нас много! Иногда он пишет большие фотописьма — и тогда кажется, что его видно и слышно. И на день рождения всегда на стуле утром лежит его подарок среди других.

Поезд уже в Ленинграде на Московском вокзале. Он замедляется, замедляется и останавливается. Мы с Папой выходим из вагона, и я сразу вижу дядю Мишу — он в точности такой, как на всех фотографиях. Я мчусь к нему — он меня сразу замечает, руки разводит, наклоняется, я обнимаю его, целую и говорю:

— Дядя Миша! Как я рада!

Он гладит меня по голове и вдруг спрашивает:

— Нинуша, а тебе не противно целовать такого старого пня, как я?

Я ужасно удивилась, но почти сразу отвечаю:

— Ну что ты говоришь, дядя Миша?!