Путь к процветанию. Новое понимание счастья и благополучия Селигман Мартин

Наша троица – я, Стив Майер и Брюс Овермиер – открыла «выученную беспомощность» в середине 1960-х {4}. Мы обнаружили, что животные – собаки, крысы, мыши и даже тараканы – раз пережив неприятное событие, с которым не могли ничего поделать, впредь становились пассивными и сдавались, столкнувшись с неблагоприятным воздействием. В дальнейшем, после первого опыта беспомощности, при умеренном болевом воздействии они просто ложились и терпели, ожидая, что оно закончится. Они не пытались избежать его. Животные, которые изначально переносили болевое воздействие той же силы – но могли его избежать – не становились впоследствии беспомощными. Они получили прививку от выученной беспомощности.

Человек ведет себя точно так же: в хрестоматийном эксперименте на людях, проведенном Дональдом Хирото {5} и с тех пор многократно повторенном, испытуемых методом случайного отбора делили на три группы. Такой эксперимент я называю триадным. Члены одной группы (способной избежать ущерба) подвергались вредному, но не причиняющему сильного ущерба воздействию (например, слышали громкий звук). Когда человек нажимал кнопку, расположенную перед ним, звук стихал. То есть испытуемый мог сам предпринять действия, чтобы избежать воздействия этого звука. Вторая группа (неспособная избежать ущерба) была связана с первой. Она слышала в точности такой же звук, но он возникал и стихал независимо от того, что делали участники эксперимента. Вторая группа была беспомощна по определению, поскольку вероятность прекращения звука в ответ на любую их реакцию равнялась вероятности его прекращения при отсутствии какой бы то ни было реакции. В оперативном плане приобретенная беспомощность определяется тем фактом, что вы не можете повлиять на происходящее, что бы ни предпринимали. Важно, что обе группы – и способная, и не способная избежать ущерба – сталкивались с одним и тем же объективным раздражителем. На третью группу (контрольную) никаких воздействий не оказывалось. Это – первая часть триадного эксперимента.

Вернитесь к предыдущему абзацу и убедитесь, что понимаете, как построен такой эксперимент, в противном случае все сказанное в этой главе будет иметь для вас мало смысла.

Итак, первая часть эксперимента вызывает выученную беспомощность, вторая часть демонстрирует ее драматические последствия. Вторую часть проводили некоторое время спустя и в другом месте. Как правило, на этом этапе все три группы получали «черный ящик». Человек засовывал в него руку, и раздавался громкий звук. Если испытуемый сдвигал руку на несколько сантиметров, звук прекращался. Люди из группы, способной избежать ущерба, и из контрольной группы быстро учились сдвигать руку, чтобы избавиться от звука. Члены группы, не способной избежать ущерба, как правило, не шевелились. Они просто сидели и ждали, когда звук прекратится сам собой. Первая часть эксперимента научила их, что никакие их действия не имеют значения, поэтому и сейчас они не думали, что что-то им поможет, и не пытались спастись.

Я знал множество историй о людях, беспомощных настолько, что они заболевали и даже умирали, и поэтому заинтересовался: не может ли выученная беспомощность каким-то образом внедриться в организм, подорвать здоровье и жизненные силы? Интересовало меня и обратное: вопрос, заданный Полом Тарини. Может ли психологическое состояние осознания собственной силы – как противоположность беспомощности – как-то повлиять на организм изнутри, укрепив его?

Это и есть причина проведения именно триадного эксперимента, когда есть три группы (способная и неспособная избежать ущерба, а также контрольная), который стал образцом исследования в области выученной беспомощности. Наличие контрольной группы, участники которой не имеют опыта взаимодействия с раздражителем, снижает возможность сделать двунаправленный вывод. Вредит ли беспомощность человеку, помогает ли ему осознание своей силы? Ответ на вопрос «вредит ли беспомощность?» («патологический» вопрос) лежит во второй части эксперимента, где сравниваются люди, слышавшие ранее звук, который не могли избежать, с членами контрольной группы, которые не сталкивались с ним. Если во второй части эксперимента группа, не способная избежать ущерба, покажет результаты хуже чем контрольная – беспомощность вредит человеку.

Обратный вопрос формулируется так: «укрепляет ли человека осознание своей силы?» («позитивный» психологический вопрос). Ответ на него дает сделанное во второй части эксперимента сравнение людей, научившихся ранее избегать звук, с членами контрольной группы. Если они покажут лучшие результаты, значит осознание своей силы укрепляет их. Заметьте: худшие результаты «беспомощной» группы по отношению к группе осознающих свою силу менее интересны, чем сравнение обеих этих групп с контрольной. Дело в том, что беспомощная группа показывала бы худшие результаты, чем группа осознающих свою силу и в случае, если беспомощность ослабляет людей, и в случае, если осознание своей силы укрепляет их, и в случае, если и то и другое верно одновременно.

Вот идея, лежащая в основе вопроса Пола Тарини, идея настолько очевидная, что ее легко вовсе упустить. Благодаря Фрейду и его подходу психология и медицина смотрят на мир сквозь призму патологии и интересуются лишь вредным воздействием неблагоприятных событий. И психология, и медицина переворачиваются на 180 градусов, если задаешься вопросом, противоположным патологии: об укрепляющем воздействии событий благоприятных. И действительно, любые начинания – в области питания, иммунной системы, социального обеспечения, политики, образования или морали – направленные на лечение, упускают из виду эту идею и делают лишь полдела: исправляют недостатки, не пытаясь укреплять достоинства.

Психология болезни

Именно занимаясь приобретенной беспомощностью, я начал изучать психологию физических болезней. Лучшей попыткой ответить на вопрос о физическом здоровье стали триадные эксперименты на крысах, пораженных раком. Мадлон Висинтайнер и Джо Волпичелли, в то время мои аспиранты, пересаживали крысам злокачественную опухоль, которая давала коэффициент смертности 50 %. Затем крыс методом случайного отбора распределяли по трем группам, оказывавшимся в различных психологических условиях. Животных из первой группы подвергали шестидесяти четырем ударам электрического тока средней тяжести, но они могли их избежать (группа, «осознающая силу»). Из второй – таким же ударам, но избежать их было нельзя («беспомощная» группа). Крысы из третьей группы воздействию тока не подвергались (контрольная группа). Это была первая часть эксперимента.

На втором этапе мы просто ждали, какие крысы заболеют раком и погибнут, а какие справятся с болезнью. Как и ожидалось, в контрольной группе, не подвергавшейся воздействию тока, погибло 50 % особей. В «беспомощной» группе погибло три четверти животных, это доказывало, что беспомощность ослабляет организм. В группе, способной избежать ударов, погибла лишь четверть крыс, то есть подтверждалось, что осознание силы укрепляет организм.

Должен заметить, что этот эксперимент (отчет о нем опубликован в журнале Science в 1982 году {6}) был последним экспериментом на животных, который я проводил {7}. Скажу почему: я люблю животных, и собаки, которых мы держим, всегда обогащали мою жизнь. Поэтому, с этической стороны, мне очень трудно подвергать животных страданиям, с какой бы целью это ни делалось, даже гуманитарной. Но еще более значима научная сторона: обычно решить интересующий меня вопрос легче с испытуемыми-людьми, чем с животными. Все эксперименты на животных, по результатам которых пытаются сделать выводы в отношении людей, должны быть тесно сплетены с проблемой внешней валидности.

А это ключевая и очень трудная проблема, которой часто пренебрегают. В экспериментальной психологии меня изначально привлекла ее строгость – «внутренняя валидность». Золотым стандартом внутренней валидности стало проведение контролируемого эксперимента, потому что он позволяет установить логическую связь. Является ли огонь причиной кипения воды? Зажгите огонь, и вода закипит. Без огня (контрольный объект) вода не кипит. Вызывает ли неконтролируемое неблагоприятное событие ускорение темпов роста злокачественной опухоли? Сравните крыс, не имевших возможности избежать электрических разрядов, с теми, которые получая аналогичные разряды, могли себя обезопасить, и с теми, которые вообще не сталкивалась с воздействием тока. У крыс, которые получали удары током и не могли их избежать, раковые опухоли развивались в наибольшей степени, то есть неотвратимые разряды тока вели к росту раковых опухолей у крыс. Но что это говорит нам о причинах рака у людей и о влиянии на течение болезни чувства беспомощности? Это и есть проблема внешней валидности.

Когда противники психологических экспериментов выражают свое несогласие с ними, с усмешкой говоря о «белых крысах и студентах-второкурсниках», именно о внешней валидности и идет речь. И это не обывательское недовольство, которое психологи привычно не замечают. Все гораздо глубже. Homo sapiens во многих отношениях отличается от белой лабораторной версии Rattus norvegicus. Разряд тока, которого нельзя избежать, во многих отношениях отличается от известия, что ваш ребенок утонул, катаясь на лодке. Злокачественная опухоль, которую мы пересаживали Rattus norvegicus, во многом отличается от естественно возникающих у Homo sapiens раковых опухолей. Так что даже если внутренняя валидность идеальна – эксперимент строг, контрольная группа подобрана правильно, количество особей достаточно велико для надежности случайного отбора, статистические показатели безупречны, – мы все же не можем с уверенностью сделать вывод, что это отражает влияние неконтролируемых неблагоприятных событий на развитие заболеваний у людей.

Если уж делать что-то, то делать хорошо. Я пришел к мысли, что обеспечение внешней валидности – даже более важная, но куда более сложная научная задача, чем обеспечение валидности внутренней {8}. Психологи-ученые требуют, чтобы все всерьез занимающиеся психологией студенты проходили целые курсы по внутренней валидности – курсы «методологии». Эти курсы практически полностью посвящены именно внутренней валидности и почти никогда не затрагивают валидность внешнюю, которую часто смешивают чуть ли не с научной неграмотностью неспециалистов. Лекциями о внутренней валидности зарабатывают на жизнь сотни профессоров психологии, о внешней – ни один. К сожалению, сомнения общественности по поводу применения к жизни основополагающих, строгих научных знаний часто обоснованны, и все потому, что недостаточно ясны правила внешней валидности.

Например, поразительно, что отбор испытуемых определяется удобством исследователей, а не размышлениями о том, какие заключения должны быть получены, если эксперимент сработает. Белых крыс не использовали бы в психологических экспериментах, если бы в 1910 году существовали видеоигры. Психологи при выборе испытуемых не остановились бы на второкурсниках университетов, если бы в 1930 году был Интернет. Научный подход заключается в том, чтобы по возможности избежать проблем внешней валидности, работая с людьми в реальных ситуациях осознания силы или беспомощности, причем в воспроизводимых условиях. Понятно, что есть случаи, когда я признаю оправданность экспериментов на животных, но они ограничены областями, где влияние внешней валидности незначительно, этическая проблема эксперимента на людях непреодолима, а польза для человечества велика. Уверен, что на все вопросы, которых касается данная книга, лучше отвечает исследование, проведенное на людях, так что давайте вернемся к этим вопросам.

К сделанному выше описанию приобретенной беспомощности я должен добавить один важный факт. Когда мы подвергаем людей звуковому воздействию или животных разрядам электрического тока, если ни те, ни другие не могут этого избежать, беспомощными становятся не все. Как правило, около трети людей (и трети крыс, и трети собак) не постигает эта участь. И, как правило, примерно одна десятая часть людей (и крыс, и собак) беспомощны изначально: не требуется никаких лабораторных мероприятий, чтобы внушить им пассивность. Именно это наблюдение привело к возникновению области под названием «выученный оптимизм» {9}.

Мы хотели выяснить, кто никогда не становится беспомощным, поэтому систематически изучали, как люди, которым мы не могли привить беспомощность, интерпретируют неблагоприятные события {10}. Оказалось, что в лабораторных условиях трудно превратить в беспомощных тех испытуемых, которые уверены, что причины неудач в их жизни носят временный характер, изменчивы и локальны. Столкнувшись в лаборатории с громким звуком или в жизни – с уходом любимого человека и не имея возможности избежать этого, они думают: «Скоро это пройдет, я могу с этим что-то сделать, и это всего лишь один эпизод». Они быстро восстанавливаются после неудач, а проблемы на работе не сказываются на их личной жизни. Мы называем таких людей оптимистами. И наоборот, люди, для которых привычны рассуждения вроде «это будет длиться вечно, это все разрушит, я ничего не могу с этим поделать», быстро становятся беспомощными и в лабораторных условиях. Они не восстанавливаются после неудач, а семейные неурядицы отражаются на их работе. Таких мы зовем пессимистами.

И вот мы разработали опросник для измерения степени оптимизма {11}, а также методику контент-анализа {12} для слепой оценки оптимизма по каждому утверждению типа «потому что…» из речей, газетных цитат и дневников тех, кто не мог принять участие в опросе – президентов, знаменитых спортсменов, давно умерших людей. И обнаружили, что пессимисты {13} легче поддаются депрессии, чем оптимисты, добиваются меньших успехов в работе, в учебе и на спортивном поприще, а их взаимоотношения с людьми гораздо менее устойчивы.

Влияют ли оптимизм и пессимизм, эти великие усилители выученной беспомощности и осознания своей силы, на болезни? И посредством какого механизма? Какое воздействие на болезни оказывают другие позитивные психологические переменные вроде радости, энергии, хорошего настроения? Обсудим это на примере разных заболеваний в таком порядке: сердечно-сосудистые, инфекционные, онкологические, а также смертность по любым причинам. {

В середине 1980-х годов 120 мужчин из Сан-Франциско перенесли свой первый инфаркт – эти люди входили в контрольную, не подвергавшуюся лечению, группу масштабного исследования факторов риска (MRFIT)[20]. Исследование разочаровало многих психологов и кардиологов, поскольку в конечном итоге показало отсутствие влияния на сердечно-сосудистые заболевания тренингов, направленных на изменение типа личности испытуемых с А (агрессивные, ценящие время, недружелюбные) на Б (беззаботные). Однако эти 120 мужчин из контрольной группы представляли большой интерес для меня и Грегори Бьюкенена (тогда студента-старшекурсника Пенсильванского университета), поскольку о них было известно очень многое: степень повреждения сердца в результате инфаркта, кровяное давление, уровень холестерина, масса тела и образ жизни, – все традиционные факторы риска сердечно-сосудистых заболеваний. Кроме того, эти люди прошли интервью – отвечали на вопросы, как они живут: о семьях, работе, хобби. Мы взяли все утверждения типа «потому что…» из видеозаписей этих интервью и пометили их как оптимистичные или пессимистичные.

В течение следующих восьми с половиной лет 50 % этих мужчин умерли от второго инфаркта, и мы вскрыли запечатанные конверты. Смогли ли мы предсказать, у кого случится второй инфаркт? Ни один из обычных факторов риска смерть не предсказал: ни кровяное давление, ни уровень холестерина, ни даже степень повреждения сердца в результате первого инфаркта. Только оптимизм восемью с половиной годами раньше прогнозировал второй инфаркт {14}: из шестнадцати самых пессимистичных умерли пятнадцать. Из шестнадцати самых оптимистичных мужчин – только пять.

Эти результаты многократно подтверждены более крупными исследованиями сердечно-сосудистых заболеваний с использованием различных показателей оптимизма.

Комитет по делам ветеранов: исследование возрастных норм

В 1986 году 1306 ветеранов заполнили Миннесотский многоаспектный личностный опросник (MMPI)[21], после чего над ними на десять лет установили медицинское наблюдение. За это время отмечено 162 случая сердечно-сосудистых заболеваний. В MMPI входила оценочная шкала оптимизм-пессимизм, которая надежно предсказывала уровень смертности в других исследованиях. Измеряемыми переменными были курение, употребление алкоголя, кровяное давление, уровень холестерина, масса тела, семейная история сердечно-сосудистых заболеваний, а также тревога, депрессия и враждебность, и все они контролировались статистически. Мужчины более оптимистичного склада (одно стандартное отклонение выше среднего) сталкивались с сердечно-сосудистыми заболеваниями на 25 % реже, чем в среднем {15}, а у менее оптимистичных испытуемых (одно стандартное отклонение ниже среднего) сердечно-сосудистые заболевания встречались на 25 % чаще, чем в среднем. Эта тенденция прослеживалась четко и продолжительно, говоря о том, что больший оптимизм защищает людей, а меньший – ослабляет их.

Европейское проспективное исследование

В 1996–2002 годах проводилось наблюдение за более чем 20 000 здоровых взрослых британцев, за это время из них умерли 994 человека, в том числе 365 – от сердечно-сосудистых заболеваний. В начале исследования фиксировались многие физические и психологические показатели: например, курение, общественное положение, уровень враждебности и невроза. При помощи семи вопросов оценивалась уверенность в своих силах:

1. Я почти не контролирую то, что со мной происходит.

2. Некоторые проблемы, с которыми я сталкиваюсь, действительно не имеют решения.

3. Я мало что могу сделать для того, чтобы изменить многие важные для меня вещи.

4. Я часто чувствую беспомощность, сталкиваясь с жизненными проблемами.

5. Иногда мне кажется, что жизнь меня бросает из стороны в сторону.

6. То, что произойдет со мной в будущем, зависит в основном от меня.

7. Я могу добиться почти всего, на что действительно настрою свой ум.

Эти вопросы покрывают весь диапазон от беспомощности до осознания своей силы. На вероятность смерти в результате сердечно-сосудистых заболеваний оказывала сильное влияние степень осознания своей силы {16}, при одинаковых показателях отношения к курению, общественного положения и других психологических переменных. Люди с высокой (одно стандартное отклонение выше среднего) степенью осознания своей силы умирали от сердечно-сосудистых заболеваний на 20 % реже, чем участники исследования со средним значением этого показателя, а те, у кого был высокий уровень беспомощности (одно стандартное отклонение ниже среднего) умирали на 20 % чаще. Это же верно и для смертности по любым причинам, а также – в меньшей степени, но все же на уровне статистической значимости – для смертности от рака.

Голландские мужчины и женщины

В Нидерландах, начиная с 1991 года, на протяжении девяти лет проходило наблюдение за 999 мужчинами и женщинами в возрасте от 65 до 85 лет. За это время 397 человек умерли. В начале наблюдения исследователи изучили их здоровье, образование, отношение к курению и алкоголю, историю сердечно-сосудистых заболеваний, семейное положение, массу тела, кровяное давление, уровень холестерина, а также степень оптимизма, которая оценивалась по результатам ответа на четыре вопроса (выражалось согласие по шкале от 1 до 3):

1. Я все еще многого ожидаю от жизни.

2. Я не заглядываю вперед и не думаю о том, что ждет меня в ближайшие годы.

3. Я все еще полон планов.

4. Я часто чувствую, что жизнь полна обещаний.

Пессимизм был очень четко связан с уровнем смертности {17}, особенно при прочих равных факторах риска. Уровень смертности от сердечно-сосудистых заболеваний в случае оптимистов составлял всего 23 % от уровня смертности среди пессимистов, для смертности по любым причинам – 55 %. Интересно, что эта защита характерна для оптимизма, в то время как ответы на вопросы, характеризующие ориентацию на будущее или на настоящее, такие как «Часто радостно смеюсь» (это лучше читать на голландском) или «Большую часть времени я нахожусь в хорошем расположении духа», не предсказывали уровень смертности.

В другом исследовании – медицинском опросе провинции Новая Шотландия (Канада) – при помощи группы медсестер была проведена оценка позитивных эмоций (радость, счастье, воодушевление, энтузиазм, удовлетворение) 1739 здоровых взрослых. В течение следующих десяти лет участники опроса с более высоким уровнем позитивных эмоций реже сталкивались с болезнями сердца – каждый балл по пятибалльной шкале позитивных эмоций означал меньшую на 22 % вероятность заболевания. Степень оптимизма не оценивали, так что у нас нет возможности определить, проявлялся ли через позитивные эмоции именно он {18}.

Влияние «голландского» оптимизма оказалось устойчивой тенденцией – для всей выборки большая степень оптимизма коррелировала с меньшим уровнем смертности. Эти результаты показывают биполярность эффекта: уровень смертности у оптимистов ниже, а у пессимистов – выше, чем в среднем по населению. Вспомните вопрос Пола Тарини: существуют ли ресурсы здоровья, которые укрепляют организм, ослабляя факторы риска? Исследование говорит, что оптимизм делает людей в их борьбе с сердечно-сосудистыми заболеваниями сильнее по сравнению со средними данными, и в то же время подтверждает, что пессимизм делает их слабее.

Может, истинный виновник – депрессия? В целом пессимизм довольно сильно коррелирует с ней, а сама депрессия, судя по результатам многих исследований, также коррелирует с сердечно-сосудистыми заболеваниями. Вы можете спросить: а не связано ли влияние пессимизма на уровень смертности с развитием депрессии? Похоже, ответ – «нет», поскольку оптимизм и пессимизм оказывают влияние и при условии статистически постоянного уровня депрессии.

Инициатива «Здоровье женщин»

В ходе этого крупнейшего на сегодняшний день изучения связи между оптимизмом и сердечно-сосудистыми заболеваниями 97 000 женщин, здоровых на момент начала эксперимента – в 1994 году, наблюдались в течение 8 лет. Как обычно при проведении эпидемиологических исследований, сразу фиксировались возраст, национальность, образование, вероисповедание, состояние здоровья, масса тела, отношение к алкоголю и курению, кровяное давление и уровень холестерина. Эпидемиологические исследования изучают ситуацию со здоровьем в крупных популяциях. Степень оптимизма измерялась при помощи проверенного «теста жизненной ориентации», который содержит десять утверждений вроде «Во времена неопределенности я обычно надеюсь на лучшее», и «Если со мной может произойти что-то плохое, это обязательно случится». Важно, что отслеживались и симптомы депрессии, а также была проведена оценка их влияния. Оптимисты (из верхнего квартиля) на 30 % реже умирали от ишемической болезни сердца, чем пессимисты {19} (нижний квартиль). Тенденция уменьшения смертности как в результате сердечно-сосудистых заболеваний, так и по другим причинам, сохранялась для всего распределения степеней оптимизма, снова показывая, что оптимизм оберегал женщин, а пессимизм вредил им. Это оставалось верным при прочих равных, включая симптомы депрессии, факторах риска.

Что-то, ради чего стоит жить

Есть одно качество, которое, похоже, как и оптимизм, ограждает от сердечно-сосудистых заболеваний: икигаи. Это японское слово означает что-то, ради чего стоит жить {20}, и близко связано со «смыслом» в концепции процветания (элементом «С» в аббревиатуре ЭСВОД), а также с оптимизмом. Известно о трех проспективных исследованиях икигаи в Японии, и все они подтверждают, что высокий уровень икигаи снижает риск смерти от сердечно-сосудистых заболеваний, даже когда в качестве контрольных переменных выступали традиционные факторы риска и стресс. По результатам одного из исследований, уровень смертности от ССЗ среди мужчин и женщин без икигаи был на 160 % выше, чем у тех, кто обладал икигаи. Во втором исследовании у мужчин с икигаи риск смерти от ССЗ составлял примерно 86 % по сравнению с мужчинами без икигаи. То же было верно и для женщин, но не так явно выражено. Третье исследование установило, что риск смерти от инсульта мужчин с высоким икигаи составляет всего 26 % от риска участников с низким икигаи, но связь с болезнями сердца не отслеживалась.

Сердечно-сосудистые заболевания: заключение

Все исследования оптимизма и ССЗ сходятся в том, что оптимизм крепко связан с защитой от сердечно-сосудистых заболеваний. Это справедливо даже с поправкой на традиционные факторы риска – избыточный вес, курение, чрезмерное употребление алкоголя, высокий уровень холестерина и повышенное кровяное давление. И с поправкой на депрессию, и с поправкой на стресс, и с поправкой на кратковременные позитивные эмоции. Это справедливо при различных способах оценки степени оптимизма. Что важнее всего, установленный эффект биполярен, то есть, по сравнению со средними значениями оптимизма и пессимизма, повышенная степень оптимизма защищает людей, а повышенная степень пессимизма вредит им.

Инфекционные заболевания

Как долго длятся ваши простуды? Некоторые люди выздоравливают в течение семи дней, а многие болеют две-три недели. Кому-то удается не заболеть, даже когда всем вокруг прописан постельный режим, другие переносят по шесть простуд в год. Вы с ходу предположите: «Это, вероятно, связано с различиями в иммунитете», но я должен предостеречь вас от распространенной веры в иммуномифологию. Хотелось бы, чтобы эта наука доказала, что люди с «более сильной» иммунной системой лучше сопротивляются инфекционным заболеваниям, но до подтверждения пока далеко. Зато, как ни удивительно, гораздо лучше подтверждается влияние психологического состояния человека на его восприимчивость к болезням. Как было установлено, что эмоции влияют на инфекционные заболевания, – одна из самых замечательных страниц в истории психологии. Ее главный герой – застенчивый и мягкий профессор университета Карнеги-Меллона Шелдон Коэн, один из немногих ученых, которые проводят успешные исследования на стыке биологии и психологии.

Стало общим местом то, что счастливые люди редко жалуются, меньше рассказывают о своих болях и недомоганиях {21} и в целом имеют более крепкое здоровье. По контрасту с ними люди несчастные чаще жалуются на боль и считают себя не очень здоровыми. Не исключено, что на самом деле и у тех, и у других одни и те же физические симптомы, а счастье и несчастье влияют лишь на их восприятие. Кроме того, в сообщении о симптомах может отражаться и известное смещение: несчастные люди замечают лишь неприятное, а счастливые фокусируются на том, что идет хорошо (заметьте: это смещение не объясняет результаты исследований, посвященных связи оптимизма с сердечно-сосудистыми заболеваниями, поскольку там речь шла не о восприятии симптомов, а о смерти). Поэтому проще отбросить как не заслуживающие внимания артефакты отчетности множество наблюдений, подтверждающие, что люди, подверженные депрессии, чаще переносят простуду и сильнее страдают от нее, а счастливые люди простужаются реже и переносят ее легче. Именно на этом и стояла медицина до открытия Шелдона Коэна.

Шелдон первым осмелился по-настоящему заразить добровольцев риновирусом, возбудителем острых респираторных заболеваний – вашей простуды. Я упомянул о смелости, потому что то, как ученый получал одобрение на проведение исследований у Экспертного совета Карнеги-Меллона (см. ниже) – это душераздирающая история, которая еще ждет своего летописца. Но, как мы увидим, нужно сказать «спасибо», что исследования прошли тест на этичность.

Этика и экспертные советы

Мое восхищение смелостью Шелдона и благодарность за то, что ему позволили провести эксперименты, которые я собираюсь коротко описать, основаны на глубокой озабоченности препонами, стоящими на пути нынешней американской науки. Начиная с 1970-х годов всех ученых обязали сообщать независимым органам о планируемых исследованиях и получать одобрение их этичности. Такие органы называются экспертными советами, а требование о необходимости анализа на этику идет в кильватере скандалов, связанных с неполным информированием пациентов и испытуемых о потенциально опасных процедурах, которые к ним применялись. Экспертные советы помогают университетам избежать судебных исков и соответствуют интересам полностью открытого общества. Недостаток же заключается в том, что их содержание очень затратно. Предположу: Пенсильванский университет (всего лишь одна из тысяч американских исследовательских организаций) расходует на экспертные советы много больше 10 миллионов долларов в год. Эти советы завалили ученых бумажной работой – думаю, что моя лаборатория не меньше пятисот часов в год тратит на заполнение их форм.

Когда-то экспертные советы создавались, чтобы исчерпывающе информировать испытуемых и предупреждать их о возможном серьезном вреде, но постепенно их миссия кардинально изменилась. Теперь каждый раз, когда ученый хочет опробовать хотя бы невинный опросник по теме «счастье», его первой задачей становится отнимающая долгие часы подготовка документов для экспертного совета университета. Насколько я знаю, потратив сорок лет и много миллиардов долларов, экспертные советы пока не спасли ни единой человеческой жизни. Но главное даже не это, а то, что они тормозят попытки заниматься наукой, потенциально способной спасать жизни. Вот пример самого спасительного исследования в истории психологии из всех, мне известных, а может, и в истории медицины в целом. Он показывает, что не так с экспертными советами.

Худшая эпидемия безумия из документально зафиксированных началась несколько лет спустя после того, как Христофор Колумб открыл Новый Свет, и продолжалась со все возрастающей силой до начала двадцатого столетия. Недуг получил название «прогрессивный паралич». Он начинается со слабости в руках и ногах, затем появляются симптомы эксцентричности, за которыми следуют явные проявления мании величия, после чего развивается обширный паралич, ступор, и наступает смерть. Причины его неизвестны, но есть подозрения, что вызывается он сифилисом. Сообщений о случаях, когда пациенты точно болели сифилисом, недостаточно, поскольку им противостоят случаи, когда больные твердо отрицали, что когда-либо перенесли его, и когда у людей действительно не находили признаков этого передающегося половым путем вируса. Около 65 % больных прогрессивным параличом перенесли сифилис по сравнению с 10 % людей, не подверженных этому психическому расстройству. Но это свидетельство, конечно, довольно неопределенное: оно не означает причинно-следственную связь, поскольку не подтверждено, что все 100 % больных прогрессивным параличом когда-то перенесли и сифилис.

Явные симптомы сифилиса – язвы на гениталиях – обычно исчезают через несколько недель, но сама болезнь не проходит. Как и корью, заболеть сифилисом второй раз невозможно. Короче говоря, если сифилитик (больной прогрессивным параличом) вступит в контакт с другим возбудителем сифилиса, на его гениталиях не образуется язв.

Есть только одно, хотя и довольно рискованное, средство экспериментально выяснить, все ли больные прогрессивным параличом ранее перенесли сифилис. Если вы инфицируете такого больного вирусом сифилиса, то получите поразительный результат. Пациент не поддастся болезни, поскольку невозможно заболеть сифилисом повторно. Поставив на это, немецкий невропатолог Рихард фон Крафт-Эбинг (1840–1902) провел свой критически важный эксперимент. В 1897 году он привил девяти больным прогрессивным параличом, отрицавшим, что когда-либо болели сифилисом, материал, взятый из сифилитических язв. Ни у кого из них не появились язвы, то есть все они уже были инфицированы ранее {22}.

Работа Крафт-Эбинга оказалась столь успешной, что вскоре самое распространенное психическое заболевание девятнадцатого века искоренили благодаря противосифилитическим препаратам. Удалось спасти сотни тысяч жизней.

Мораль этой истории в том, что сегодня такой эксперимент провести было бы нельзя. Ни один экспертный совет его не одобрил бы. Но хуже всего то, что ни один ученый – пусть самый смелый – даже не подал бы такой проект экспертному совету, независимо от возможного количества спасенных жизней.

Исследования Коэна, как и Крафт-Эбинга, заслуживают определения «смелые» потому, что потенциально способны спасти много жизней. Коэн в ходе смелого эксперимента первым обнаружил причинно-следственную связь между позитивными эмоциями и инфекционными заболеваниями. Во всех исследованиях Коэна большое количество здоровых добровольцев вначале в течение семи дней проходили ежевечернее интервью. Им хорошо платили и полностью информировали о рисках. Хотя многие экспертные советы и такое исследование остановили бы, поскольку для них «хорошо платили» означает «принуждали».

В результате интервью и тестирования выявлялось среднее настроение – позитивные и негативные эмоции. Позитивные определялись такими оценками, выставленными наблюдателем, как «заводной», «энергичный», «счастливый», «непринужденный», «расслабленный» и «веселый». Негативные – оценками «грустный», «депрессивный», «несчастный», «нервный», «враждебный» и «обидчивый». Обратите внимание, что речь идет об оценке не ориентированных на будущее качеств оптимизма и пессимизма (например, как высказывание «Я ожидаю, что случится много плохого»), как в работах, посвященных связи настроения и сердечно-сосудистых заболеваний, а скорее об оценке сиюминутного эмоционального состояния. Также измерялись потенциально значимые внешние факторы: возраст, пол, национальность, состояние здоровья, масса тела, уровень образования, качество сна, питания, уровень физической нагрузки, титры антител и степень оптимизма.

Затем всем добровольцам впрыскивали в нос риновирус (тень Крафта-Эбинга) и шесть дней держали под наблюдением в карантине, чтобы дать возможность развиться заболеванию. Тяжесть его оценивалась не только на основе личного сообщения испытуемых о своих симптомах (которые могли быть смещены за счет индивидуальных различий в готовности жаловаться), но и более объективно – по количеству выделяемой слизи (взвешивались использованные носовые платки) и заложенности носа (по времени, которое требовалось впрыснутому в нос красителю, чтобы достичь задней стенки глотки). Результаты оказались замечательными и убедительными:

Люди, которые демонстрировали больше позитивных эмоций до ингаляции риновируса, реже заболевали простудой {23}, чем люди со средним уровнем позитивных эмоций. А те, в свою очередь, болели реже, чем испытуемые с низким уровнем позитивных эмоций.

Этот эффект проявляется в обоих направлениях, то есть высокий уровень позитивных эмоций укрепляет добровольцев по сравнению со средним по выборке, а низкий – ослабляет их по сравнению с тем же средним показателем:

Отмечено также некоторое влияние негативных эмоций, когда люди с низким их уровнем заболевают реже остальных. Важно однако то, что явной движущей силой являются не негативные, а позитивные эмоции.

Но благодаря какому биологическому механизму позитивные эмоции способны снижать подверженность инфекциям дыхательных путей? Поскольку добровольцев содержали в карантине под тщательным наблюдением, различия в сне, питании, уровне кортизола, цинка и физической нагрузки были исключены.

Главное, что их отличало, это количество интерлейкина-6, протеина, связанного с воспалением.

Чем сильнее выражен позитивный эмоциональный настрой (ПЭН), тем ниже уровень интерлейкина-6 (ИЛ-6) {24} и, соответственно, меньше воспаление:

Шелдон повторил исследование с использованием вируса гриппа {25}, результаты оказались такими же: определяющий фактор – позитивный эмоциональный настрой. Более того, он исключил различия в самоотчетах о состоянии здоровья, оптимизме, экстраверсии, депрессии и самооценке.

Я прихожу к выводу, что оптимизм четко связан со здоровой сердечно-сосудистой системой, а пессимизм – с риском ССЗ. Я прихожу к выводу, что позитивный настрой связан с защитой от простуды и гриппа, а негативный – с более высоким риском простуды и гриппа. Я прихожу к выводу, что очень оптимистичные люди могут снизить риск развития рака.

Я прихожу к выводу, что здоровые и психологически благополучные люди сталкиваются с меньшим риском смерти от любых причин. Но почему?

Первый шаг в ответе на вопрос «почему?» заключается в выяснении, а действительно ли имеет место причинно-следственная связь, или это всего лишь корреляция? Это – важнейший научный вопрос, поскольку истинной причиной может быть некая побочная переменная, скажем, любящая мать или избыток серотонина. То есть, вероятно, что любящая мать или избыток серотонина обеспечивают и крепкое здоровье, и психологическое благополучие. Невозможно исключить абсолютно все побочные переменные, но в большинстве перечисленных выше исследований вероятность их проявления устраняется за счет статистического выравнивания людей с точки зрения их физического развития, кровяного давления, уровня холестерина, курения и множества других факторов.

Золотым стандартом для устранения всех побочных переменных стал рандомизированный плацебоконтролируемый эксперимент, и в литературе о связи оптимизма и здоровья есть описание только одного исследования {35}, проведенного по такой схеме. Пятнадцать лет назад, в самом начале учебного года в Пенсильванском университете, я направил студентам-первокурсникам «опросник атрибутивного стиля», и все они его заполнили (сразу после поступления студенты охотно идут на сотрудничество). Затем мы с Грегори Бьюкененом написали тем из них, кто вошел в наиболее пессимистичный квартиль и, судя по негативному стилю объяснять события, рисковал получить депрессию. Рандомно отобранных из них пригласили или пройти восьминедельный «семинар по стресс-менеджменту» на базе Программы развития жизнестойкости Пенсильванского университета (развитие приобретенного оптимизма), описанной в главах «Позитивное образование» и «Армейская стойкость», или войти в контрольные группы, на участников которых не предполагалось как-то воздействовать. Мы обнаружили, что через тридцать месяцев после семинара, как и ожидалось, степень оптимизма заметно выросла, а уровень депрессии и тревоги снизился. Также по прошествии этого времени мы оценили физическое здоровье студентов. Испытуемые из семинарской группы отличались более крепким здоровьем, чем из контрольной, меньше сообщали о симптомах физического недомогания и реже посещали университетский медицинский центр с целью лечения. Они чаще приходили к врачам для профилактических осмотров, питались более здоровой пищей и вели более здоровый образ жизни.

Результаты этого единственного эксперимента говорят о том, что изменения в степени оптимизма уже улучшают здоровье, поскольку случайное распределение испытуемых между группой вмешательства и контрольной группой устраняет влияние неизвестных побочных переменных. Неизвестно, имеется ли такая причинно-следственная связь между оптимизмом и сердечно-сосудистыми заболеваниями – в соответствующей литературе нет никаких описаний, потому что никто пока не проводил рандомизированное исследование, обучая пациентов оптимизму с целью предотвратить сердечные приступы. Пока есть лишь один голос в пользу причинно–следственной связи.

Почему оптимисты менее уязвимы перед болезнями

За счет чего оптимизм делает людей менее, а пессимизм – более уязвимыми перед сердечно-сосудистыми заболеваниями? Возможные причины делятся на три большие категории:

1. Оптимисты не сидят сложа руки и ведут более здоровый образ жизни. Оптимисты верят, что их действия что-то значат, в то время как пессимисты уверены в своем бессилии что-либо изменить и считают, что все их действия не значат ничего. Оптимисты пытаются что-то сделать, а пессимисты впадают в пассивную беспомощность.

Вследствие этого оптимисты с готовностью выполняют медицинские предписания, что обнаружил Джордж Вейллант, когда в 1964 году был опубликован доклад главного врача службы здравоохранения США о связи курения и состояния здоровья: именно оптимисты бросали курить {36}, не пессимисты. Оптимисты не относились к себе с безразличием.

Если обобщать еще шире, то люди с высокой удовлетворенностью жизнью (которая сильно коррелирует с оптимизмом) тщательнее соблюдают диету, не курят и регулярно занимаются физическими упражнениями, чем те, чья удовлетворенность жизнью невысока. По данным одного исследования, счастливые люди и спят лучше, чем несчастные {37}.

Оптимисты не только с большей готовностью следуют рекомендациям врачей, но и предпринимают действия, чтобы избежать негативных событий, тогда как пессимисты ведут себя пассивно. Услышав предупреждение о приближении урагана, оптимисты скорее будут искать убежище, чем пессимисты, считающие ураган проявлением Божественной воли. Чем больше плохих событий на вас обрушивается, тем больше вы болеете.

2. Общественная поддержка. Чем больше у вас друзей, чем больше в жизни любви, тем меньше болезней. Джордж Вейллант обнаружил, что более крепким здоровьем отличаются люди, у которых есть кому позвонить в три часа ночи {38} и рассказать о своих проблемах. Джон Касиоппо выяснил, что одинокие гораздо менее здоровы, чем те, кто много общается {39}. Участники одного эксперимента должны были читать одинаковый текст незнакомым людям по телефону – или печальным, или радостным голосом. Услышав «пессимиста», люди быстрее вешали трубку. У счастливых людей обширнее социальные контакты, чем у несчастных, и такие социальные связи помогают нам чувствовать себя менее беспомощными в старости. Несчастье может любить компанию, но компания не любит несчастье, а возникающее вследствие этого одиночество пессимистов может вести к болезням.

3. Биологические механизмы. Возможных биологических путей множество. Один из них – иммунная система. Мы с Джуди Родин (о которой я упоминал в начале книги), Лесли Камен и Чарльзом Дуайером объединились в 1991 году, взяли анализы крови у пожилых оптимистов и пессимистов и проверили ее на иммунную реакцию. Кровь оптимистов активнее реагировала на угрозу {40} – производилось больше борющихся с инфекцией белых кровяных телец – чем у пессимистов. Мы выяснили, что депрессия и здоровье взаимосвязаны.

Другая возможность – общая генетика: оптимистичные и счастливые люди могут иметь гены, блокирующие сердечно-сосудистые заболевания и рак.

Еще один потенциальный биологический механизм – патологическая реакция сердечно-сосдистой системы на повторяющийся стресс. Пессимисты сдаются и ощущают большее напряжение, в то время как оптимисты легче справляются с ним. Регулярно испытываемый стресс, особенно если человек чувствует себя беспомощным, вероятно, мобилизует «гормон стресса» кортизол и другие виды реакции сердечно-сосудистой системы, которые вызывают или обостряют ущерб для стенок кровеносных сосудов и приводят к атеросклерозу {41}. Вспомните, что Шелдон Коэн обнаружил у печальных людей больше интерлейкина-6, химического вещества, связанного с воспалением, что ведет к увеличению числа простуд. Регулярно возникающие стрессовые ситуации и беспомощность могут запускать в организме целый каскад процессов, в том числе повышение уровня кортизола и понижение концентрации нейротрансмиттеров катехоламинов, что приводит к возникновению затяжного воспаления. Кроме того, у женщин, набирающих низкие баллы с точки зрения ощущения своей силы и высокие – с точки зрения депрессии, наблюдается более сильное отложение солей кальция в главной артерии – аорте {42}. У беспомощных крыс в триадном эксперименте атеросклероз развивается быстрее, чем у тех, которые демонстрируют уверенность в своих силах {43}.

Избыточное производство печенью фибриногена, вещества, отвечающего за свертываемость крови, – еще один возможный биологический механизм. Увеличение содержания фибриногена ведет к образованию тромбов в кровеносной системе, поскольку кровь становится более густой. Люди с высоким позитивным настроем показывают меньший выброс фибриногена в качестве реакции на стресс, чем те, кто испытывает дефицит положительных эмоций {44}.

Как это ни удивительно, но вариабельность сердечного ритма (ВСР) – еще один кандидат в механизмы защиты от сердечно-сосудистых заболеваний. ВСР – это краткосрочная изменчивость промежутков времени между двумя сокращениями сердца, которая отчасти контролируется парасимпатической (вагусной) частью центральной нервной системы. Это область, отвечающая за расслабление и отдых. Накопленные наблюдения говорят, что люди с более высокой вариабельностью сердечных сокращений здоровее, реже сталкиваются с сердечно-сосудистыми заболеваниями и депрессиями, а также имеют лучшие когнитивные способности {45}.

Перечисленные механизмы еще недостаточно проверены. Они представляют собой лишь рациональные гипотезы, но каждая из них может быть двунаправленной, когда оптимизм увеличивает защиту организма по сравнению со средним значением, а пессимизм – ослабляет. Золотым стандартом для выяснения, формирует ли оптимизм причинно-следственные связи, и как он работает, является эксперимент по повышению степени оптимизма. Это очевидный и очень дорогой эксперимент, который стоит провести. Берем большую группу людей со склонностью к сердечно-сосудистым заболеваниям, методом случайного отбора распределяем одну половину на тренинг по оптимизму, а вторую – на тренинг-плацебо, отслеживаем переменные, отражающие их социальную и биологическую активность, и анализируем, спасает ли жизни тренинг по оптимизму. Это вновь возвращает меня к фонду Роберта Вуда Джонсона.

Когда ко мне приехал Пол Тарини, все это – приобретенная беспомощность, оптимизм, сердечно-сосудистые заболевания и необходимость установить биологический механизм их связи – пронеслось в моей голове. После долгого разговора Пол подбил итог: «Мы хотим, чтобы вы направили нам два предложения, одно должно касаться изучения самой концепции позитивного здоровья, другое – повышения степени оптимизма для предотвращения сердечно-сосудистых заболеваний».

В свое время я направил оба предложения. В том, где речь шла о повышении степени оптимизма, был задействован факультет кардиологии Пенсильванского университета, мы предполагали участие в Программе жизнестойкости большого числа рандомно распределенных людей, перенесших первый сердечный приступ. Во втором планировалось исследование концепции позитивного здоровья, и фонд принял решение финансировать лишь его, поскольку была уверенность, что прежде всего нужна четкая концепция. К этому моменту группа позитивного здоровья уже полтора года работала над следующими четырьмя главными темами:

• Определение позитивного здоровья.

• Повторный анализ существующих лонгитюдных исследований.

• Сердечно-сосудистые ресурсы здоровья.

• Физические упражнения как средство укрепления ресурсов здоровья.

Определение позитивного здоровья

Действительно ли здоровье – это больше, чем отсутствие болезни, и можно ли его определить через наличие неких позитивных ресурсов здоровья? Мы пока все еще не знаем, каковы на самом деле эти ресурсы, но имеем серьезные подсказки, что ими могут быть оптимизм, физические упражнения, любовь и дружба. Поэтому начнем с трех целых классов потенциальных позитивных независимых переменных. Во-первых, субъективные ресурсы: например, оптимизм, надежда, ощущение крепкого здоровья, энергия, жизнестойкость и удовлетворенность жизнью. Во-вторых, биологические ресурсы: например, верхняя часть диапазона частоты сердечного ритма, низкие уровни фибриногена и интерлейкина-6. В-третьих, функциональные ресурсы: например, отличный брак, способность в семьдесят быстро подняться на третий этаж без одышки, множество друзей, увлекательное хобби и любимая работа.

Определение позитивного здоровья – эмпирическое, и мы изучаем, до какой степени эти три класса ресурсов действительно улучшают целевые показатели по здоровью и заболеваниям:

• Увеличивает ли позитивное здоровье продолжительность жизни?

• Снижает ли позитивное здоровье заболеваемость?

• Ниже ли у людей с позитивным здоровьем расходы на медицинское обслуживание?

• Лучше ли у них психическое здоровье, меньше ли психических недугов?

• Действительно ли люди с позитивным здоровьем не просто дольше живут, но и дольше пребывают в добром здравии?

• Действительно ли у людей с позитивным здоровьем лучше прогноз в случае заболевания?

Таким образом, определение позитивного здоровья – это группа субъективных, биологических и функциональных ресурсов, которые действительно улучшают целевые показатели по здоровью и заболеваниям.

Лонгитюдный анализ имеющихся наборов данных

Итак, определение позитивного здоровья можно дать лишь эмпирически, поэтому мы начали с повторного анализа шести крупных лонгитюдных исследований прогностических факторов болезни. С исследований, которые изначально фокусировались на факторах риска, а не на ресурсах здоровья. Это направление возглавили Крис Петерсон, ведущий ученый в области сильных сторон личности, и молодой профессор Гарвардского университета Лаура Кубзански, которая заново проанализировала риск сердечно-сосудистых заболеваний под углом его психологического обоснования. Мы задались вопросом, предсказывают ли эти исследования, рассмотренные с позиции ресурсов здоровья, указанные выше целевые показатели. Хотя имевшиеся наборы данных содержали в основном негативную информацию, в ходе этих шести исследований было собрано немало позитивных свидетельств, которые до настоящего времени по большей части игнорировались. Так, например, некоторые тесты содержали вопросы об уровне счастья, идеальном кровяном давлении и удовлетворении от брака. Далее мы увидим, какая конфигурация позитивных субъективных, биологических и функциональных показателей превращается в ресурсы здоровья.

Крис Петерсон охотился за сильными чертами характера, предположив, что именно они могут быть ресурсами здоровья. В начатом в 1999 году и продолжающемся до сих пор исследовании нормативного старения {46} участвуют две тысячи мужчин и женщин, которые в его начале были здоровы, регулярно через три-пять лет их обследуют на предмет болезней сердечно-сосудистой системы. Каждый раз они проходят большое количество психологических тестов. Одним из них является Миннесотский многоаспектный личностный опросник-2, из которого использовался показатель «самоконтроль». Крис сообщает, что при прочих равных обычных факторах риска (и с учетом контроля оптимизма) самоконтроль – важный ресурс здоровья: мужчины с самым высоким уровнем самоконтроля на 56 % реже сталкивались с риском сердечно-сосудистых заболеваний.

Это образец того, как мы соотносили ресурсы здоровья с факторами риска. Мы также могли количественно оценить влияние ресурсов здоровья на факторы риска. Например, установить, что попадание в верхний квартиль по оптимизму, похоже, благоприятно влияет на риск сердечно-сосудистых заболеваний и примерно соответствует снижению количества выкуриваемых сигарет на две пачки в день (не цепляйтесь пока за эти «две пачки»). Но существует ли определенная комбинация ресурсов здоровья, оптимально предсказывающая целевые показатели? Если существует, то она эмпирически определяет ненаблюдаемую переменную позитивного здоровья в отношении каждого конкретного заболевания. Комбинация, которая является общей для всего диапазона заболеваний, задает общее позитивное здоровье.

Если удастся убедительно показать, что единственная позитивная независимая переменная является ресурсом здоровья, то позитивный подход к здоровью предполагает осуществление терапевтического вмешательства с целью усилить такую переменную. Так, например, если благодаря оптимизму, физическим упражнениям, гармоничному браку или попаданию в верхний квартиль по вариабельности сердечного ритма снижается риск смерти в результате сердечно-сосудистого заболевания, это становится соблазнительной целью для терапевтического вмешательства (причем не требующего больших затрат). Эксперимент с рандомным распределением и контролем не только приносит практическую пользу, проясняя, какое вмешательство может спасти жизни людей, но и позволяет изолировать причину. Затем количественно определяется экономическая эффективность такого вмешательства, затраты сравниваются с затратами на традиционные врачебные меры (например, для понижения кровяного давления). После чего рассматривается, как сочетать терапию с позиций позитивного здоровья с традиционными видами лечения, и изучается эффективность соответствующих затрат.

– Кто должен возглавить комитет по физическим упражнениям? – спросил я Рэя Фаулера.

Мало кому из нас после пятидесяти посчастливилось найти наставника. Таким наставником стал для меня Рэй, когда в 1996 году меня выбрали президентом Американской психологической ассоциации. В течение десяти лет до этого он был президентом, а потом работал в качестве СЕО (то есть имел реальную власть). Первые пару месяцев я, со своей неуклюжестью в академической политике, чуть не разбился в лепешку, пытаясь убедить ведущих врачей-частных практиков выйти за пределы терапии, основанной на привычных стереотипах. Довольно быстро наши отношения стали откровенно дрянными.

Я рассказал обо всем этом Рэю, и он, с его мягким алабамским акцентом, дал мне лучший политический совет, который я когда-либо слышал. «Эти люди из комитетов обладают огромной совещательной мощью. Ассоциация – политическое минное поле, которое они минировали два десятилетия. Ты не можешь справиться с ними, используя методы трансакционного лидерства – тут они сами большие мастера. Ты – специалист по трансформационному лидерству. Твоя работа – трансформировать психологию. Используй свои творческие способности и стань лидером в Ассоциации, опираясь на новую идею.»

С этого, а также с просьбы моей пятилетней дочери «не ворчать» и фонда Atlantic Philanthropies началась позитивная психология. С тех пор я периодически обращаюсь к Рэю за советом.