Маджонг Никитин Алексей

— Маджонг — замечательная игра! — Меланхоличное замечание Старика Качалова было щедро пропитано ядом. — Мы принимаем решения, пользуясь неполной информацией и ошибочными предположениями, которые гордо называем интуицией. Например, в прошлой игре у меня с начала, с самой раздачи, была пара Красных драконов. Естественно, я их держал в ожидании третьего Красного дракона. Получил я его? Нет. Потому что Зеленый Фирштейн держал такую же пару и питал столь же несбыточные надежды. В результате маджонг собрала Сонечка. Хотя, прямо скажем, маджонг она собрала хилый и ущербный.

— Чем это мой маджонг такой ущербный?

— Последовательности. Я никогда не опускаюсь до последовательностей.

— Потому ты и сидишь с бесполезными драконами. А я предпочитаю собирать маджонги.

— За маджонги, собранные из последовательностей, хилых пангов и без учета символического значения камней, я бы штрафовал. Я запретил бы их резолюцией ООН.

— Не в защиту Сонечки, — вмешался в спор Зеленый Фирштейн, — она сама себя защитит от кого угодно; просто ради справедливости: если хочешь полной информации — играй в шахматы, там все открыто.

— И я не в защиту Сонечки, — подключился Толстый Барселона, — но в защиту маджонга. Мы живем точно так же, как играем; информации нет, а та, что есть, неполная и ошибочная. Так вот, опираясь именно на нее, мы принимаем все решения. Вообще все, без исключения.

— И что? У нас хорошо получается? Тебе нравится результат?

— Последние восемь тысяч лет своей истории человечество принимает неверные решения, сталкивается с их последствиями, пытается исправить старые ошибки, делает новые и в целом неплохо себя чувствует, — пожал плечами Толстый Барселона. — Что-то похожее еще Тейлор заметил.

— Какой Тейлор? — заинтересовался Зеленый Фирштейн.

— Ну, какой. Тот самый.

— А-а.

— Нет, подожди, какой все-таки Тейлор? — не отпускал Барселону Старик Качалов.

— Тебе не все равно какой? Какой-то сказал. В каждом виде деятельности есть свой Тейлор, и он обязательно что-то сказал. В экономике есть, в технике, а в политике — просто толпы Тейлоров бродят, и в естественных науках наверняка какие-нибудь были.

— Есть ряды Тейлора, — подтвердил Зеленый Фирштейн. — Кстати, их использовали задолго до Тейлора.

— Есть гламурные персонажи Тейлор Лотнер и Тейлор Свифт, — пополнила коллекцию Сонечка. — И Элизабет Тейлор, конечно.

— Хватит, прошу вас, — взмолился Толстый Барселона. — К черту Тейлоров.

— Сам начал, — хмыкнул Старик Качалов. — Я хотел уточнить, может быть, это был Эдуард Бернетт Тейлор, автор эволюционной теории развития культуры. Он доказывал, что парламент, моногамия, капитализм, моральные принципы и унитаз придуманы, чтобы сделать жизнь лучше и приятней. Это если коротко.

— Капитализм и моральные принципы у него через запятую? — переспросил Толстый Барселона. — А как же «звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас»? Впрочем, ладно, не объясняй. Если этот Тейлор ставит моральные принципы и капитализм в один ряд, то лучше мне о нем и дальше ничего не знать.

— Чем тебе капитализм не подходит? Что, коммунизм моральнее?

— Нет. Коммунизм лживее. Капитализм отвратителен, а коммунизм противоестественен. А впрочем, они оба противоестественны, — подумав, добавил Толстый Барселона. — Только каждый по-своему.

— Я всегда знал, что анархист в тебе никуда не делся, — довольно улыбнулся Старик Качалов.

— Анархисты бывшими не бывают, — строго заметил Зеленый Фирштейн, который сам анархистом никогда не был.

— Еще как бывают, — вздохнул Толстый Барселона. — Чей ход?

— Они бывают бывшими в употреблении, — засмеялась Сонечка. — Ход твой, конечно, радость наша.

Глава четвертая

Пивной барон

Сходство дотов с монетами заставляет поверить, что большинство дотов связано с деньгами и бизнесом.

Правила игры. Раздел «Символика».

— Вы что, хотите об этом писать? — удивленно переспросила Женю пресс-секретарь Чаблова. Она представилась Марией Антонов ной.

— А что? По-моему, очень интересно. Разве нет?

— Конечно, — тут же согласилась пресс-секретарь Мария Антоновна. — Это страшно интересно, но… скорее для отраслевых журналов.

Если судить по голосу, Марии Антоновне было около восемнадцати. И она совсем не понимала, что интересного в технологиях пивоварения.

— Я уверен, что Чаблов расскажет о них так, что наших читателей невозможно будет за уши оттащить от статьи. Журнал пойдет нарасхват и люди в длинных очередях станут ночами записываться в очереди, чтобы ее прочитать.

— Да, конечно, — растерянно протянула пресс-секретарь. — Но Петро Тодосьевич так занят. Я даже не знаю, когда он сможет найти для вас время.

— А вы его спросите, — посоветовал Женя, — и узнаете. Денег мы с вас не возьмем, хоть это самая настоящая скрытая реклама. Но встречаться я готов только с Чабловым. Главный инженер, директор. — это все не то. Только Чаблов.

— Ну, не знаю, — растерянно вздохнула Мария Антоновна.

Через пятнадцать минут она позвонила Жене:

— Петро Тодосьевич сегодня не может с вами встретиться.

— Это плохо, — расстроился Женя.

— Только завтра утром. Не раньше. Завтра в девять.

— Ну что ж, придется потерпеть до завтра, — с притворной досадой отозвался Женя. Он рассчитывал, что встречи с Чабловым придется добиваться не меньше недели, даже предупредил об этом Рудокопову, а тут такая покладистость.

— Но есть одно условие. Обязательное. Вы будете говорить не только о технологиях. У Петра Тодосьевича есть важные идеи и концепции, которые он хотел бы донести до. — тут она замялась и, подбирая слово, замолчала.

— До народа? — подсказал ей Женя.

— Ну… В общем, да.

— Разумеется, — ухмыльнулся Женя, — донесем. Для того и встречаемся. До свиданья, Мария Антоновна.

«А зовут ее как дочку городничего, — подумал Женя, положив трубку. — Чтоб в таком возрасте попасть к Чаблову в пресс-секретари, без отца-городничего, пожалуй, не обойтись».

Дочка городничего оказалась невысокой и довольно милой шатенкой с ясно-голубыми глазами. И еще у нее была длинная коса, которая заканчивалась пушистой кисточкой. Время от времени она перебрасывала ее то справа налево, то наоборот — слева направо. И конечно, ей было больше восемнадцати, на глаз — лет двадцать пять, но голос остался почти детским.

— Очень хорошо, что вы не опоздали, — она посмотрела на часы, потом на Женю. Часы показывали без десяти девять, а Женя как-то чересчур жизнерадостно улыбался. — Петро Тодосьевич сейчас занят, но к девяти освободится и примет вас вовремя. Беседа рассчитана на час. Что вы так улыбаетесь?

— Настроение хорошее.

— Вы подготовились к разговору? — она вздернула подбородок. — Петро Тодосьевич не любит, когда журналисты не понимают, о чем спрашивают. И еще больше не любит, когда они не понимают, что им отвечают.

— Еще как подготовился — два дня без перерыва пил пиво «Пуща». И что важно, — Женя подошел к дочке городничего и шепнул ей на ухо, — ни с чем его не смешивал.

Мария Антоновна сперва возмутилась, потом рассмеялась, щеки ее немедленно вспыхнули, обещая живое продолжение приятной беседы, но тут открылась дверь кабинета Чаблова, и оттуда вывалился толстенный усатый дядька с внешностью международного журналиста Бовина. Дядька был в вышиванке, в отливающем сталью серо-зеленом костюме и с небольшим золотым трезубцем в петличке. Следом за дядькой вышел Чаблов. Они еще обменивались какими-то словами вроде: «Ну, бувай, Петро!», «Как только будут готовы документы, сразу же позвони!» и прочими обязательными для деловых людей знаками внимания, но Чаблов уже пристально и с нехорошим прищуром разглядывал Женю. Дочка городничего Мария Антоновна немедленно превратилась в пресс-секретаря, существо неодушевленного пола, и хотя потом все время была с ними, Женя тут же почувствовал, что остался с Чабловым один на один.

Президенту «Пущи» было что-то около семидесяти, но выглядел он на крепкие пятьдесят: короткий седой ежик, несильный, но свежий загар, неожиданно мягкие складки возле губ. Состоятельного человека разглядеть в нем было несложно, но угадать в этом пухлощеком дедушке одного из самых жестких бойцов на пивном рынке страны смог бы не каждый.

«Зато на коллекционера он не просто похож, — вдруг понял Женя. — Типичный собиратель старины. Не перепутаешь».

У главного пивовара страны накопился изрядный опыт общения с журналистами. Сначала он подарил Жене фирменную футболку «Пуща» и кепку «Пуща Золотая», потом собственной рукой налил в высокий бокал пиво «Puscha Lager» и собственной же рукой придвинул этот бокал к Жене, а бутылку поставил неподалеку. Потом он положил перед Женей пресс-релиз, отражавший успехи ЗАО «Пуща» в первом полугодии. Абзац, посвященный новым технологиям, был выделен желтым.

— Давайте немного поговорим о вас, — предложил Женя, отложив релиз в сторону. Он не собирался терять время на обсуждение технологий.

— Отлично, — тут же согласился с ним Чаблов. Было заметно, что ему эта тема близка и интересна.

— Чем вы занимаетесь в свободное время?

— В свободное? Воюю. Вот, смотри, — он быстро пересек кабинет, отодвинул ширму, прикрывавшую неглубокую нишу в стене, и включил свет. В нише висела большая рельефная карта Украины. Карта была утыкана флажками, в основном красными, синими и фиолетовыми. От скоплений флажков в разные стороны расходились стрелы войсковых ударов и контрударов. Под каждой стрелкой шли колонки цифр.

«Войну он, что ли, реконструирует?» — удивился Женя, подойдя к карте, но тут же понял, в чем дело. Флажки на карте обозначали предприятия и офисы Чаблова и его основных конкурентов: «Sun Interbrew», BBH и «Оболонь»; цифры возле стрелок — объемы продаж и поступления из регионов.

— Вот это мы, — Чаблов накрыл правой рукой скопление синих флажков на северо-западе страны. — Отсюда на нас наступает «Sun Interbrew», — другая его рука угрожающе поползла к центру, — а отсюда… подержи, — Женя с готовностью положил ладонь на позиции индийско-бельгийского захватчика на юге, — отсюда давит ВВН. Держи ВВН.

Женя положил другую руку на скопление фиолетовых флажков. Теперь он стоял почти прижавшись к карте и сам себе напоминал не вовремя вынутого из воды краба. Со стороны это, должно быть, выглядело забавно, но Чаблов, похоже, никакого комизма не замечал.

— Ты понял? — азартно продолжал он. — Возникла щель! И в эту щель, в незащищенное подбрюшье, по нам сейчас готовят удар. Но мы держим оборону и даже расширяемся, хотя, как видишь, нас взяли в клещи, а правительство смотрит на эту кровавую бойню со стороны и ничем нам не помогает.

— Так у вас все и без того неплохо: крепкое третье место, растете быстрее рынка. — Перед встречей с Чабловым Женя прочитал несколько статей на интернет-сайтах и примерно представлял себе, как обстоят дела на самом деле.

— Третье место. Зачем нам третье? Нам нужно первое. Вот меня тут спрашивают, почему бы «Пуще» не сменить форму собственности?.. Только что выступал один в этом кабинете. Перед тобой приходил. «Твои акции, говорит, будут торговаться в Лондоне. Ля-ля-ля. IPO. ту-ту-ту. IPO.». Будут! Только уже не мои. В Лондоне нас скупят — и пискнуть не успеем. Но «Пуща» — закрытое АО, и поэтому никто нас купить не может! Понял?! Не захотим и не продадимся. Вот так! И первое место в стране будет у нас. Вот так!

«Что-то увлекся он своими солдатиками, — подумал Женя. — Пора переходить к делу».

Но сдвинуть Чаблова с военной темы оказалось непросто. Женя спрашивал его об увлечениях, о том, как проводит он отпуск и куда любит ездить, что читает и какие фильмы смотрит, но после каждого вопроса Чаблов срывался с места и со словами «а я тебе еще вот что покажу» мчался к карте и токовал. На вопрос об увлечениях он рассказал, что строит стеклотарный завод под Луцком; об отпуске и путешествиях — о новых плантациях хмеля в Крыму; о книгах — про новую систему логистики, которая экономит им почти двадцать процентов расходов.

И только в самом конце, когда назначенный час уже истекал, а результатов все не было, отчаявшийся Женя задал вопрос, который Рудокопова разрешила ему задавать только в крайнем случае, но сама не смогла объяснить, какой случай можно считать крайним. Рудокопова оставила за ним свободу действовать по ситуации, и Жене показалось, что это именно тот случай, когда надо действовать.

— Я слышал, что этим летом вы купили в Германии какие-то интересные рукописи. Не расскажете о них подробнее?

Это было похоже на вязкий сон, на бессмысленный кошмар, в котором все повторяется с дурной неотвратимостью, потому что Чаблов опять, словно не услышал вопроса, соскочил со стула и рванул к карте.

«Да он издевается надо мной», — подумал Женя, глядя на пивного короля, танцующего у разноцветной россыпи флажков. Он быстро глянул, как реагирует на происходящее дочь городничего, но та старательно конспектировала речь босса, и понять, что она при этом думает, было совершенно невозможно. Наконец Чаблов отошел от карты, стал говорить медленнее, и Женя включил слух.

— …потому что все знают, мы продаем только свою продукцию. Ни акции, ни другие активы «Пущи», ни что-то еще продано не будет. Это важно. Обязательно об этом напишите.

Сказав это, Чаблов поднял руку и посмотрел на часы. Женя послушно выключил диктофон, собрал подарки и бумаги и направился к двери. Его час закончился.

Проводив журналиста, Чаблов вернулся к столу, взял чистый стакан, вылил в него из бутылки остаток пива, сделал большой глоток и пристально посмотрел на дочь городничего:

— Что он тебе говорил?

— Когда? — не поняла та.

— О чем вы разговаривали час назад, пока я был занят?

— Ни о чем, — пожала она плечами. — Мы бы и не успели, он только пришел.

— Ну, хорошо, — кивнул Чаблов. — Тогда вот что, Мария Антоновна, найди и пригласи ко мне Костю. Как же его по батюшке-то? Не помню. Константина Регаме.

— Он есть в нашей базе? — спросила дочка городничего, имея в виду базу данных партнеров «Пущи».

— Нет, в базе его нет, поэтому я и сказал «найди», — терпеливо объяснил Чаблов. — Это несложно. Его весь Киев знает.

— Он выдавил из тебя то, что ему было нужно, — Рудокопова постучала пальцем по диктофону. — Не ты из него, а он из тебя. Есть такой способ торговли, выматывающий, беспредельно нудный, он его лишь слегка адаптировал к ситуации.

Давай еще раз послушаем последние двадцать минут, и ты увидишь это совершенно отчетливо. Найди, пожалуйста, то место, где ты спрашиваешь его о книгах.

Уже третий час они слушали разговор с Чабловым, обсуждали его и снова слушали запись. За окнами давно стемнело, и Женя едва подавлял отвращение всякий раз, когда в комнате раздавался высокий и резкий голос Чаблова, искаженный динамиками диктофона.

— Видишь, вместо ответа на вопрос он несет какую-то чепуху. А время идет. Он сразу решил, что ты пришел говорить не о технологиях. Кому они нужны, подумай сам? Но о чем? Ты почему-то задаешь не интересующие тебя вопросы, он это чувствует и демонстративно на них не отвечает. А время уходит. Время играет на него: ты уйдешь либо не раскрывшись, но и не узнав того, что хотел, либо задашь тот вопрос, который привел тебя к нему в офис. А решать, отвечать на него или нет, и если отвечать — что именно, будет уже он. Сомнений нет, он все время подталкивал тебя и наконец добился своего.

— То есть я где-то ошибся?

— Нет. Я этого не говорила. Конечно, ты не нашел какого-то яркого гениального хода, который заставил бы Чаблова отдать нам рукопись и долго благодарить за то, что мы согласились взять ее бесплатно, но что ж поделаешь… Чаблов сильный игрок и хитрый. Мы рассчитывали застать его врасплох, но не вышло. Это не страшно.

Теперь ему известно, что его покупкой на аукционе интересуются, и он ясно дал понять, что рукописи не продаст. Из этого и будем исходить. У нас еще остается небольшое преимущество, хотя я не знаю, как его использовать.

— Что ты имеешь в виду?

— Он знает, кто ты, но не знает, кто за тобой стоит. Он не знает, кто я.

— Значит, Чаблов постарается это выяснить.

— Прекрасно. Итак, нам известен его следующий ход.

— А что нам это дает?

— Почти ничего. Я не собираюсь от него прятаться, хотя и предупредила организаторов аукциона, чтобы без моего ведома информацию обо мне никому не давали. Так что у него есть только один канал информации — это ты. Ты готов к встрече с представителем Чаблова?

— Почему бы и нет? Это даже интересно.

— Если честно, мне тоже, — усмехнулась Рудокопова. — Но сейчас действия на чабловском направлении — это чистая тактика. А чтобы не потерять темпа, нам нельзя забывать о стратегии.

— Что-то я нить упустил, — честно признался Женя.

— Не переживайте, коллега, — Рудокопова поднялась с дивана и направилась к стойке бара. — Все нормально. Это не ты нить упустил, это я взялась за новую.

— И кто у нас новая нить?

— Новая нить? Сейчас скажу, — она легко подпрыгнула и села на стойке рядом с кофеваркой. — Кофе хочешь?

— Нет, не хочу.

— Правильно, я тоже не хочу. Да, еще одно. Помнишь, ты спрашивал меня, кому принадлежали документы?

— Конечно, помню. Это же ключевой момент.

— Согласна с тобой, Львов, согласна, — качнула ногами Рудокопова, — ключевой. Поэтому часть рукописей я первым же делом отдала на экспертизу.

— Что значит «часть» и кому ты их отдала?

— Я, кажется, говорила, что моя доля архива состояла из трех частей: хозяйственные бумаги, две записные книжки и отрывок про Чичикова.

— Так детально ты мне не рассказывала.

— Ну, не рассказывала раньше, значит, рассказываю сейчас. Слушай и не перебивай, пожалуйста. Так вот, копии хозяйственных рукописей я отправила в «Пушкинский дом» и попросила установить автора. Если это возможно.

— И что они сказали?

— Отчет пришел сегодня. Если в двух словах, то они почти уверены, что это бумаги Александра Толстого.

— Александра Петровича? Того, у которого жил Гоголь?

— Да-да. Того, у которого в доме умер Гоголь.

— Как интересно, — Женя вскочил, едва не опрокинув столик. — А ведь еще тогда говорили, что он основательно порылся в бумагах Гоголя после его смерти. Но хорошо, а как они оказались в Германии?

— Мало ли. Может быть, сам Толстой вывез, а может, после революции его потомки эмигрировали и захватили семейный архив. Сейчас важно не это.

— Да я понимаю. Подожди, — перебил Рудокопову Женя, — а что за дневники?

— Не дневники, а записные книжки.

— Да, конечно. Так что с ними?

— С ними пока не все понятно. Записи в них сделаны не Толстым и не Гоголем. Совсем другим человеком. А может быть, и разными людьми. Это похоже на наброски к роману. Небольшие литературные портреты. Но послушай, — Рудокопова легко соскользнула на пол и подошла к Жене, — я это все говорю, только чтобы ты представлял картину в целом. Твоя задача — рукописи Гоголя, поэтому послезавтра ты едешь в Семипалатинск. Там живет и трудится на благо казахского народа Семен Батюшек.

— Батюшек — это еще один Чаблов?

— Ты знаешь, — засмеялась Рудокопова, — он даже больше Чаблов, чем можно предположить.

— Ну что это за?!. — При очередном расчете Зеленый Фирштейн получил всего одну десятиочковую палочку. За игру он собрал только панг на дотах и взял из Стены свой сезон. — И так сегодня весь день. Это уже не игра, это холокост какой-то.

Сонечка, собравшая очередной простенький маджонг ценой в сорок очков, на стоны Зеленого Фирштейна не отреагировала и попросила официантку принести к пиву еще одну упаковку сушеных морских гадов.

— Учитывая особенности игры, я бы назвал это не холокостом, а голодомором, — внес поправку Старик Качалов.

— Ну, ты не равняй все-таки.

— Что не равнять? — не понял Качалов. — Игру с холокостом? Так ты первый начал.

— Нет, холокост с голодомором.

— А я бы сравнил, — не согласился Толстый Барселона. — Нацисты за двенадцать лет уничтожили шесть миллионов евреев, а большевики только в тридцать втором — тридцать третьем извели три с половиной миллиона украинцев. Плюс-минус полмиллиона. По-моему, вполне сравнимые величины.

— Барсик, ну это же совсем разные вещи, — Старый Качалов привычно быстро собирал свою часть Стены для новой игры. — Немцы жгли евреев за желтую звезду, они уничтожали народ. Потом это назвали геноцидом. А Сталину просто не хватало золота на индустриализацию. Ничего личного к украинцам он не испытывал, от голода в СССР умирали все: и русские, и евреи, и немцы, и поляки.

— Знаешь, старик, если бы мы могли взять Сталина за жопу в тот момент, когда он говорил товарищу Кагановичу: «Слюшай, Лазарь, я такой личный неприязнь к этим украинцам испитываю, что, пока ты не устроишь им геноцид и не уморишь голодом миллионов пять, я просто не смогу спокойно лобио кушать», то все было бы предельно просто и мы бы сейчас не спорили. Нет, не взяли мы его за дряблую старческую жопу в этот момент. А в письмах и телеграммах Отец народов был аккуратен в выражениях и термин «геноцид» не употреблял. По крайней мере, в известных нам письмах и телеграммах, потому что наши друзья из ФСБ к своим архивам не подпускают никого.

Да и слова такого в начале тридцатых еще не было. Поэтому факт геноцида, то есть сознательного массового истребления народа, приходится доказывать на основании той скромной базы, которая у нас есть. Но кое-что все-таки есть.

— Но, послушай, ты говоришь, что истребляли украинцев. А на Кубани, в Поволжье, на Северном Кавказе, в Казахстане, наконец? Около шести миллионов суммарно погибло от голода. С ними как быть? Они не в счет? Их что, не истребляли?

— Вот тут я согласен с тобой полностью — их тоже и теми же методами. Никто ведь не говорит, что уничтожали целенаправленно только украинцев. Но Украина не может взяться за восстановление исторической справедливости в отношении казахов, русских и других народов, пострадавших от голода тридцатых. У них есть свои государства, свои органы власти, это их дело. Украина не может решать их проблемы и потому занимается своими.

Лучшим решением было бы совместное заявление парламентов Украины, Казахстана, России (и любой другой страны, считающей возможным присоединиться) о геноциде народов этих стран в годы коммунистической диктатуры. Если вы считаете, что ваши народы тоже пострадали, присоединяйтесь. Так ведь нет, остальные предпочитают все забыть, а Сталина не трогать. Потому что «Сталин — наша слава боевая, Сталин — нашей юности полет».

— Но если ты согласен, что украинцев не уничтожали целенаправленно, то почему речь идет о геноциде? Неужели нет более подходящего термина?

— Потому что этот термин и есть самый подходящий. Определение помнишь?

— Да их много, этих определений.

— А ты посмотри в Уголовном кодексе. Для объективности возьми не украинский, открой Уголовный кодекс России. Статья 357, «Частичное уничтожение национальной группы путем создания жизненных условий, рассчитанных на физическое уничтожение членов этой группы». Голодомор отлично подпадает по действие этой статьи.

Частичное уничтожение… Украина за год голода потеряла больше, чем, например, Камбоджа за годы правления Пол Пота. Там маоисты уничтожили миллион семьсот тысяч человек, а коммунисты здесь — вдвое больше. Красные кхмеры истребляли всех без разбору, и кампучийцев, и вьетнамцев, и всех, кто под руку подворачивался, но масштабы репрессий были такими, что никто не стал спрашивать, чем они руководствовались. Происшедшее в Камбодже немедленно было признано геноцидом. Здесь тоже изводили людей без разбору. Масштабы украинской катастрофы больше в разы, а вы все ищете термин поблагозвучнее. Ну и последнее, насчет того, что денег на индустриализацию не хватало. Может, и не хватало, не знаю. Но это объясняет только изъятие зерна, включая, допустим, и посевной фонд. Скажи мне, почему в вымирающих от голода районах запретили колхозную торговлю? Чем она мешала? Почему кооперативную торговлю запретили? Стране, которой не хватало средств, не нужны были налоговые поступления? Люди за еду отдали бы последнее, но выжили бы.

Наконец, знаменитая январская директива ЦК ВКП(б) и Совнаркома о предотвращении массового выезда голодающих крестьян. Читаешь и понимаешь, что они всё знали; они знали, что люди гибнут, массово гибнут, но вместо помощи оцепили голодающие районы войсками НКВД. Чтобы умирали тихо.

Поэтому, Качалов, я тебя прошу, ты не повторяй больше при мне, что все это было нужно для индустриализации, договорились?.. Чей ход? Опять мой?

— Нет, на этот раз мой, — ответила Сонечка и взяла камень из Стены. — А мне бабушка рассказывала, как у них тогда хлеб забирали. Ей уже тринадцать исполнилось, из трех сестер она была старшей, так что запомнила хорошо.

Осенью тридцать второго приехал к ним на подводе голова колхоза с офицером ГПУ. Потребовали сдать все, что есть из еды. Они сдали. Гэпэушник не поверил и полез проверять. Роется он в пустой каморе, потом на чердаке, а моя прабабка с дочками вышли во двор. Стоят у хаты и смотрят на подводу, куда уже погрузили все, что у них было. Плачут. Голова стоит, на них смотрит.

Гэпэушник ничего не нашел, потому что ничего уже не оставалось, взял лошадь под уздцы и повел со двора. Голова колхоза пошел позади подводы. Когда подвода проезжала угол хаты, он снял с нее неполный мешок зерна и бросил его за угол, так чтоб гэпэушник не заметил. Вот они и выжили.

Глава пятая

Спящие и бодрствующие

Процесс сдачи фишек — это одновременно ритуал и набор мер, пресекающих обман.

Правила игры. Раздел «Церемония начала игры».

— Спят же люди, — огляделся Регаме. — Спят как зарезанные. Почему я не сплю?»

Он не умел спать в дороге: ни в автобусе, ни в самолете. Мог бы хоть к старости научиться, но нет: сидел, хлопал глазами, разглядывал сопящую публику, считал овец. Овцы путались, разбегались, и, хотя самолет летел сквозь глухую ночь, сон не шел.

Они вылетели из московского Домодедово поздно вечером и утром должны были сесть в Барнауле. Всего два дня назад ни в какой Барнаул Регаме не собирался. Он вообще никуда не собирался, ему и в Киеве было чем заняться. Он купил Петрония у Бидона, мирно шел домой; и тут звонок от Чаблова.

Они были знакомы с тех времен, когда Чаблов еще учился в Пищевом институте. Чаблов писал тогда стихи и с первой своей публикацией — не то в Луцкой, не то в Тернопольской газете — заявился к Лучине. Другие шли в литстудии при газетах, а Чаблов пошел к Лучине. Он всегда умел выбирать самые короткие пути к цели, но путь к Лучине в то время шел через Регаме.

— Левко Миронович мне назначил на сегодня, — соврал Косте Чаблов, войдя в приемную. — Просил показать ему стихи. Мои стихи. Сказал, чтобы обязательно принес.

— На сегодня назначил? — уточнил Костя, делая вид, что ищет на столе срочно понадобившуюся бумажку.

— Да, — подтвердил Чаблов. — И велел обязательно прийти.

— Тогда пожалуйста, — Костя указал на дверь кабинета Лучины. — Если назначил, какой разговор?..

Чаблов, радуясь, что так легко обошел этого пижона, рванул к заветной двери, но она была заперта.

— Не пришел еще? Задерживается?

— Почему задерживается? Левко Миронович сейчас с делегацией в Индии, оттуда они поедут в Монголию. У него все по дням расписано. На полгода вперед.

— Значит, в Индии?.. — Чаблов вернулся к Регаме. — А не брешешь? Мне ведь назначено.

Костя протянул ему «Правду Украины».

— Читай.

Статья, как и положено, называлась «С визитом братской дружбы».

— Ну что ж, — побарабанил Чаблов пальцами по столу и прошелся по комнате. — Наверное, когда Левко Миронович назначал мне время, он просто забыл, что собирается в Индию.

— Наверное, — не стал с ним спорить Регаме. — Я ему напомню.

— Ага. Так когда мне прийти?

— Нет, — Костя покачал головой и улыбнулся так широко и дружелюбно, что Чаблов сразу все понял. — Приходить не надо. Вы оставите стихи у меня, а он вам ответит. Письменно.

— Точно ответит? — строго спросил Чаблов.

— Обещаю.

На этом их знакомство могло бы и закончиться. Недели две спустя Чаблову было отправлено стандартное письмо со словами о таланте, с пожеланием творческих успехов, между строк которого отчетливо читался совет бросить не свое дело и заняться чем-то полезным. Но судьба стихов Чаблова, вернее, одного стихотворения неожиданно заложила крутой вираж.

Костя, как и обещал, показал публикацию Лучине и рассказал о нахальном, но смешном студенте, который приносил стихи. Лучина посмотрел стихи, потер лоб и потянулся за карандашом.

— А ты знаешь, Костя. — Он начал править газетный текст, потом набросал две строфы на полях, потом отодвинул газету и переписал их на чистом листе. Затем к двум добавил третью. Потом четвертую. — Ну-ка, отпечатай мне это!

Отечественные критики, всегда тяготевшие к тяжеловесной романтической гиперболе, потом назвали это стихотворение Последним Шедевром Мастера.

В стихотворении Лучины не осталось ничего от неуклюжих строк Чаблова, да и первоначальная идея едва угадывалась, но Лучине удалось главное, он перекачал бешеную, хлещущую через край энергию молодости, которой были полны стихи Чаблова, в легкие, почти воздушные строфы. Некоторые критики предполагали даже, что Лучина нашел в своем архиве старое, не публиковавшееся прежде стихотворение. В семидесятых так не писал уже никто.