Комната с белыми стенами Ханна Софи

Глава 12

Суббота, 10 октября 2009 года

– Понятия не имею, те это цифры или другие. – Тэмсин Уоддингтон придвинула стул ближе и перегнулась через кухонный столик, отделявший ее от детектива Колина Селлерса. Он чувствовал запах ее волос или того, чем она их побрызгала. В ее квартире стоял этот же запах. Его так и подмывало схватить ее за длинные волосы, забранные в «конский хвост», чтобы убедиться, такие ли они шелковистые на ощупь, какими кажутся. – Я даже не знаю, было ли их точно шестнадцать. Помню лишь, что на карточке стояли какие-то цифры. Столбиками и рядами. Может, шестнадцать, двенадцать или двадцать…

– Однако вы уверены в том, что второго сентября видели карточку на столе мистера Натрасса, – сказал Селлерс. – Это вы знаете точно, хотя с тех пор прошло больше месяца. Но как вы можете?..

– Второе сентября – день рождения моего бойфренда. Я зависала в кабинете Натрасса, хотела набраться мужества, чтобы попросить разрешения уйти пораньше домой.

– Мне казалось, вы сказали, что он не ваш начальник. – Селлерс подавил вздох. Черт, и почему только у всех красотулек есть приятели? Селлерс искренне верил, что, будь у него такая возможность, он дал бы им сто очков вперед. То, что он лично не знал этих бойфрендов, никак не влияло на силу его убежденности. Как и любой человек, у которого есть мечта, Селлерс испытывал разочарование всякий раз, когда ему мешали делать то, что ему было определено судьбой.

– Вообще-то он не был моим начальником в полном смысле этого слова. Я являлась его помощницей-референтом.

– В работе над фильмом об убийстве детей?

– Именно. – Она придвинулась еще ближе, пытаясь заглянуть в записи в блокноте у Селлерса. Любопытная тёлка. Если высунуть сейчас язык, можно коснуться ее волос. – Сам Лори, похоже, никогда не торопился уйти домой, и я стеснялась признаться, что я не такая, как он, – пояснила Тэмсин. – Стеснялась сказать, что у меня есть планы, не имеющие отношения к борьбе с несправедливостью, планы, которые Лори счел бы ничтожными. Я, как идиотка, крутилась вокруг его стола и случайно увидела карточку, лежавшую рядом с его мобильником. И спросила его, что это такое; ведь задать вопрос о карточке было легче, чем попросить то, что мне действительно было нужно.

– Это крайне важно, мисс Уоддингтон, так что будьте по возможности точны. – «Могу я поиграть твоими волосами, пока ты будешь отсасывать у меня?» – Что вы сказали мистеру Натрассу о карточке и что он вам ответил?

На какой-то миг Селлерс испугался, что задал тот, непристойный вопрос, однако затем решил, что вряд ли. Тёлочка не вылетела пулей из комнаты и вообще отнюдь не выглядела оскорбленной.

– Я взяла ее в руки. Он этого, похоже, даже не заметил. Я спросила: «Что это?» В ответ он только рявкнул.

– Рявкнул? – Нет, это какое-то издевательство. Неужели нельзя употреблять более нейтральные слова?

– Лори рявкает постоянно, когда знает, что ответ необходим, но он не слышал, о чем вы его спросили. Это срабатывает в отношении многих, но от меня не так легко отделаться. Я помахала карточкой у него перед носом и повторила свой вопрос. Лори, что вполне в его духе, поморгал, как крот, вылезший из норы на белый свет, и сказал: «Что это за хреновина? Это ты мне ее прислала? Что означают эти цифры?» Я ответила ему, что понятия не имею. Тогда он выхватил карточку у меня из рук, разорвал на клочки и бросил на пол. После чего вернулся к своей работе.

– Вы видели, как он ее разорвал?

– Да. По меньшей мере на восемь частей, которые я подобрала с пола и бросила в мусорную корзину. Не знаю, зачем я это сделала. Лори даже не заметил этого и не поблагодарил меня. Когда же я, наконец, собралась с духом и попросила у него разрешения уйти пораньше, он сказал: «Нет, нельзя, черт побери». Знай я, что эти цифры так важны, я бы… – Тэмсин не договорила, как будто досадуя на саму себя. – Мне смутно помнится, будто первой цифрой была двойка, но утверждать не берусь. Я вообще не стала брать это дело в голову, пока ко мне на следующий вечер не заявилась Флисс, буквально захлебываясь от волнения. По ее словам, она получила такую же карточку. После чего завела разговор о каком-то загадочном преследователе, который, возможно, хочет, а может, и нет, убить ее.

– Мистер Натрасс не говорил о том, куда пришла открытка – к нему домой или на работу?

– Нет, не сказал, но я предполагаю, что она пришла на работу. Вряд ли он стал бы приносить ее из дома на работу. Похоже, она его нисколько не заинтересовала. Карточка и карточка, какое ему до нее дело…

– Вы в этом уверены? – уточнил Селлерс. – Он мог разозлиться и потому разорвал ее на клочки.

– Если и разозлился, то лишь потому, что потратил время на ерунду, только и всего. Честное слово, я ведь знаю Лори. Поэтому и не удивилась, когда Флисс рассказала мне, что он даже не заикнулся про то, что получил такую же карточку, когда она показала ему свою. Лори не тратит слов на то, что он считает для себя не важным.

И все же, подумал Селлерс, странно, что Натрасс не сообщил Флисс Бенсон о карточке. Для него было бы самым естественным делом сказать: «Странно – пару-тройку недель назад кто-то прислал мне точно такую же карточку». Зачем молчать, если только не он сам послал Бенсон эти самые шестнадцать цифр, вторую карточку, после того как порвал первую, чтобы сбить с толку Тэмсин, направив ее по ложному следу?

По какому следу, придурок? Второго сентября Хелен Ярдли была еще жива. Натрасс не мог быть ее убийцей, у него есть алиби, да и не похож он на того типа, который напал на Сару Джаггард.

У всех, черт возьми, есть алиби. Джудит Даффи, хотя по-прежнему отказывается общаться с полицией, оставила голосовое сообщение Сэму Комботекре, подробно рассказав о том, где была в понедельник. Утро она провела со своими адвокатами, а днем пообедала в ресторане вместе с Рейчел Хайнс. Селлерс еще не успел это проверить, но, похоже, в проверке не было необходимости – три официанта подтвердили, что обе женщины пришли в ресторан в час дня и ушли оттуда лишь в пять вечера.

Обе дочери Даффи и их мужья – Имоджен и Спенсер, Антония и Джордж – отдыхали на Мальдивах. Они уехали из Англии до того, как на Сару Джаггард с ножом напал неизвестный тип, и вернулись в среду, два дня спустя после убийства Хелен Ярдли. Селлерс вчера допросил всех четверых. Разговор этот порядком подгадил ему настроение – по крайней мере, начисто отбил аппетит. Как правило, он старался не принимать работу слишком близко к сердцу, но, черт побери, в этот раз ему было противно выслушивать их заявления, что им-де наплевать, увидят они снова Джудит Даффи или нет.

– У нее нет сердца, – заявила Имоджен. – Она разрушила жизнь невиновных женщин, и все ради собственной карьеры. Пасть ниже этого просто невозможно.

Антония была не столь категорична в суждениях.

– Я больше не смогу относиться к маме по-прежнему, – сказала она. – Я так сердита на нее, что в данный момент не желаю даже говорить с ней. Может, когда-нибудь позже…

Оба зятя недвусмысленно дали понять, что стесняются тещи. Один даже договорился до того, что, знай он, что произойдет, он бы дважды подумал, стоит ли ему жениться на ее дочери.

– Мои дети постоянно спрашивают меня, почему их одноклассники смеются над ними и говорят, что про их бабушку пишут во всех газетах, – сердито заявил он. – Им всего восемь и шесть, и они ничего не понимают. Что я должен им отвечать?

Селлерс не смог удержаться от вопроса о том – хотя это и не имело прямого отношения к расследованию, – насколько здоровыми были отношения Даффи с дочерьми и зятьями до того, как Лори Натрасс открыл глаза общественности на ее профессиональную непорядочность.

– Обычные были отношения, – с сомнением в голосе произнесла Имоджен. – До того, как начался этот кошмар, мы были нормальной семьей.

Селлерс не смел даже в мыслях допустить, что когда-нибудь его собственные дети скажут о нем, что он-де бессердечный, или не пожелают даже разговаривать с ним. Неужели Стейси, если он уйдет от них, настроит Харрисона и Бетани против него?

Сьюки – женщина, с которой он почти десять лет тайком встречался за спиной Стейси, – считала, что так и будет. Она вечно твердила это, и в конце концов он ей поверил. Она говорила о Стейси так, будто знала ее лучше, чем он, хотя они никогда не встречались.

Впрочем, Сьюки не требовала, чтобы он перебрался к ней. Ей хватило одного раза, и больше не хотелось. «Так ты не потеряешь ни меня, ни своих детей», – говорила она. От Сьюки Селлерс устал не меньше, чем от Стейси. В обмен за ночку с Тэмсин Уоддингтон он бы послал обеих куда подальше. Да что там, даже за один час…

– Вы слышали, что я сказала?

– Простите.

– Я понимаю, вы мужчина, но не могли бы вы слушать, что я вам говорю?

Селлерс рискнул улыбнуться.

– Из вас вышел бы хороший следователь, – грубо польстил он.

– В нежелании Лори Натрасса нормально общаться нет ничего подозрительного, – заявила Тэмсин. – Скажи он Флисс: «Как интересно, я получил точно такую же карточку с такими же шестнадцатью цифрами, только несколько недель назад», – вот это, да, было бы подозрительно. Однажды он спросил у меня: «Где кофе, который я просил принести мне?» через три секунды после того, как я подала ему кружку. Я указала на кружку в его правой руке. И тогда он сказал: «Так это ты принесла?» С этими словами он выронил кружку, и мне пришлось снова готовить ему кофе.

Селлерса это не убедило. Натрасс умолчал о полученной им карточке с шестнадцатью цифрами и в разговоре с Флисс Бенсон, и с Уотерхаусом по телефону. Он наверняка уже знал, что карточка важна, раз о ней его спросил полицейский. Уотерхаус поинтересовался у него, не получал ли он в последнее время необычных писем, простых или по электронной почте. Натрасс ушел от ответа на этот вопрос. Он описал карточку, полученную Флисс Бенсон, но ни слова не сказал о той, которую получил сам. Разве так ведет себя невиновный человек?

– Мне тревожно за Флисс. – Надменный тон Тэмсин предполагал, что Селлерс должен разделять ее тревогу. – Сегодня утром я прочла в газете… Как вы думаете, почему я позвонила в полицию? Я в курсе, что такая же карточка, как и те, что получили по почте Лори и Флисс, была обнаружена на теле убитой Хелен Ярдли. Я также знаю, что на Сару Джаггард напали и нападавший, прежде чем скрыться, сунул ей в карман точно такую же. Хотя, по-моему, это полная бессмыслица.

Тэмсин нахмурила лоб.

– Что именно?

– Хелен Ярдли и Сара Джаггард. Сначала преступник напал на них, а затем оставил карточку. Флисс и Лори получили свои карточки по почте, но на них никто не нападал. Может, этот тип и не собирается на них нападать, ведь в противном случае он давно бы это сделал, не так ли?

Именно поэтому суперинтендант Бэрроу и не дает «добро» на их охрану. Это обстоятельство – и его личная неприязнь к Снеговику.

– Флисс не в лучшей форме, – сказала Тэмсин. – Думаю, она напугана, хотя и настаивает, что это не так. Я же почти уверена, что она что-то недоговаривает, и это как-то связано с карточкой. С цифрами. Сегодня утром она куда-то скрылась, не сказав ни мне, ни Джо ни слова о том, куда собралась. Я понятия не имею, где она сейчас находится. И…

– И? – подсказал Селлерс.

– Она пообещала детективу, который с ней разговаривал, прекратить работу над фильмом. Но она не послушалась. Ну вот, похоже, я ее выдала, – не без гордости заявила Тэмсин. – Ради ее же собственной безопасности я готова стать доносчицей. Вчера она встречалась с Рейчел Хайнс.

– Где?

– В доме ее родителей, я думаю.

– Родителей мисс Бенсон?

– Нет, родителей Рейчел.

Селлерс закусил нижнюю губу. Дело дрянь. Уотерхаус наверняка разъярится.

– Вы правильно сделали, рассказав мне, – улыбнулся он. Тэмсин улыбнулась в ответ.

Ну ладно, подруга, вытрись, вон твое такси. Сейчас четыре утра, красотка, заплатишь за себя сама…

Черт! Голос вернулся. Последнее время Селлерсу было все труднее выбросить из головы сказанные Гиббсом слова, особенно когда рядом с ним была женщина или женщины. Понятное дело, что уверенности в своих силах это не прибавляло. Он слышал это в прошлую субботу, до того как выставил себя на посмешище. Честно говоря, он нисколько бы не удивился, если б Гиббс был рядом с ним и шептал ему на ухо. Селлерс мог поклясться, что слышал его голос как наяву. Должно быть, тот хлебнул лишнего, так как его нигде не было видно. Слава богу. Ведь в тот вечер Селлерс напился в хлам – еще бы, намешал виски с темным пивом – и, возвращаясь домой из паба, попытался снять какую-то тёлочку, которую заметил в окне ресторана. Он вошел внутрь и, не обращая внимания на ее спутников, молодого человека и супружескую пару средних лет, сделал ей предложение. Как оказалось, вместе со своим молодым человеком и родителями она отмечала день рождения – ей исполнился двадцать один год. Она несколько раз сказала ему, но его это не остановило. Он продолжал настаивать на том, чтобы она отправилась вместе с ним в соседний отель. В конце концов, метрдотель и официант выволокли его на улицу и, посоветовав больше не возвращаться, захлопнули дверь у него перед носом. Если задуматься, ему бы наверняка повезло больше, сделай он такое предложение ее матери.

– Если мистер Натрасс или мисс Бенсон свяжутся с вами…

– Вы будете искать Флисс? – спросила Тэмсин. – Если в ближайшее время она не объявится, я свихнусь, переживая за нее. Твикенхэм, вот откуда нужно начинать поиски.

– Почему оттуда?

– Там вроде как живут родители Рейчел Хайнс. Я почти уверена, что сегодня Флисс поехала именно туда.

Селлерс записал в своей записной книжке: «Рейчел Хайнс – родители – Твикенхэм».

– Она следующая, не так ли? – спросила Тэмсин.

– Простите?

– Первой была Сара Джаггард. Ее чуть не зарезали. Потом застрелили Хелен Ярдли. Рей Хайнс – номер третий, верно? Она должна стать следующей жертвой.

Никогда еще я не была так счастлива, подумала сержант Чарли Зейлер. Все утро она пребывала в состоянии удивительной радости. Увы, Чарли была дома одна, а блаженство – как она лишь недавно открыла для себя, ибо раньше ни разу не испытывала ничего подобного – еще сильнее пульсирует в венах, еще ярче светится под кожей, когда рядом другие люди.

Вот почему Чарли была готова обнять Сэма Комботекру за шею и осыпать его поцелуями – разумеется, платоническими, – когда тот пришел, чтобы проводить ее в кабинет Пруста. Вот почему сейчас, шагая рядом с Сэмом по коридору и выслушивая на ходу его извинения и заверения в невиновности, Чарли ощущала, как счастье подбирается к своему пику. Рядом с ней ее лучший друг, ей хорошо, сегодня прекрасный день, можно поболтать и в полную грудь надышаться воздухом. И подумаешь, что ее оторвали от работы и каким там образом это было сделано. В данный момент самое главное – клочок бумаги в ее кармане.

Она не собиралась никому ничего рассказывать, кроме сестры – в конце концов, это сугубо личное дело, – но пока она все еще ждала, когда Лив ей перезвонит, и вот теперь они с Сэмом идут рядом…

Нет, идет она. Он шагал впереди, каждые несколько секунд оглядываясь на нее через плечо, как будто опасался, что Снеговик превратит его в лед, если он будет засматриваться на Чарли слишком долго.

Кому какое дело? И кому дело до того, чего хочет Пруст? Пусть подождет, пусть всё подождет, кроме потребности дать выход тому, что клокочет у нее внутри. Она бы предпочла рассказать жене Сэма, Кейт – та была бы идеальной кандидатурой, лучше даже, чем Лив, – но Кейт сейчас здесь нет.

– Саймон этим утром оставил мне признание в любви, – наконец не удержалась она.

Сэм тотчас замер на месте и обернулся.

– Что?

Он ушел слишком далеко вперед. В коридорах старой части здания, в котором располагался полицейский участок, было почти невозможно что-то услышать – мешали вечные звуки текущей воды. Видимо, что-то было не в порядке с трубами. По словам Саймона, те гудели так же, как в дни его детства – когда-то здесь располагался местный бассейн. В отдельных местах стены до сих пор жутко воняли хлоркой.

– Саймон оставил мне признание в любви, – улыбаясь, повторила Чарли. – Я проснулась и увидела, что оно лежит рядом со мной на кровати.

Сэм нахмурился.

– У вас все в порядке? Вы с Саймоном… не разошлись? Он, случайно, не…

Чарли хихикнула.

– Объясни мне, почему ты сделал такой вывод из того, что я сказала? Все прекрасно, Сэм. Все абсолютно прекрасно. Он оставил мне признание в любви. Самое настоящее.

– Тогда ладно, – отозвался Сэм. Было видно, что он мало что понял.

– Не буду говорить тебе, что он написал.

– Нет, конечно, не надо. – И когда это мужчина бывает рад сорваться с крючка? – Может, мы… – Комботекра кивком указал на кабинет Снеговика. – Давай поскорее закончим с этим делом.

– С чего это ты так нервничаешь? Мне не привыкать, Сэм. С тех пор как я ушла из уголовной полиции, у Пруста вошло в привычку тереть лампы, в надежде, что я тут же, как джинн, предстану перед ним.

– Почему он не позвонил тебе сам? Почему послал за тобой меня?

– Не знаю. Да и какая разница? – отмахнулась Чарли. Теперь, когда она рассказала Сэму о записке Саймона, та стала для нее еще более реальной. Может, лучше ничего не рассказывать Лив? Та потребует подробностей, захочет узнать точно, слово в слово, что он написал. И непременно нашла бы в записке изъяны. А один там точно был, и немалый. Например, там не было слова «любовь».

Да. Я знаю, что никогда этого не скажу, но это так.

Чарли по достоинству оценила эту тонкость. Нет, более чем просто оценила. Она пришла в восторг. Записка Саймона была идеальной. Лучше этих одиннадцати слов было невозможно придумать. Лишь самый жуткий зануда употребил бы в любовной записке слово «любовь». «Черт, снова я за свое, – подумала Чарли, – мысленно спорю с Лив».

Та непременно захочет знать, поставил ли Саймон свое имя в конце записки и оставил ли поцелуи. Нет и нет. Она задаст вопрос про бумагу. Чарли придется ответить, что это уголок желтого линованного листа формата А4, вырванного из блокнота, который обычно лежит у нее возле телефона. Но разве это главное? Саймон – мужчина; вряд ли он стал бы использовать надушенную розовую бумагу с цветочной виньеткой. Лив непременно скажет: неужели ему было трудно взять целый лист, а не какой-то огрызок? Она скажет: подумаешь, большое дело. Ты обручена вот уже полтора года, и у вас еще не было секса, а он даже не удосужился объяснить тебе почему, – но какое это имеет значение теперь, когда он написал несколько слов на клочке бумаги?

Возможно, после сегодняшнего вечера Саймону не нужно будет ничего объяснять. Полчаса назад он оставил ей голосовое сообщение. Сказал, что увидится с ней позднее и чтобы она постаралась вернуться домой как можно раньше. Наверняка он оставил ей записку неспроста – раньше за ним такое не водилось.

Может быть, он решил, что пора?

Перед тем как отправиться на работу, Чарли тоже вырвала из блокнота клочок, на котором написала: «Насчет медового месяца: все, что ты предложишь, – прекрасно, даже если это будут две недели в “Бомоне”». Саймона наверняка будет долго смеяться. «Бомон» – дешевая гостиница, предоставляющая ночлег с завтраком, через дорогу от дома его родителей; ее хорошо видно из окон их гостиной.

– Он решил поставить тебя в невыгодное положение, – резко произнес Сэм. – Потому и отправил за тобой меня. По его мнению, ты должна места себе не находить, гадая, что все это может значить.

– Успокойся, Сэм. Я не сделала ничего плохого.

– Просто я говорю то, что сказал бы Саймон, будь он сейчас на моем месте.

Чарли рассмеялась.

– Что это? Ты только что рявкнул на меня, или мне показалось? – спросила она. – Вообще-то, да. Рявкнул. С тобой все в порядке?

По причине его безупречных манер у Сэма имелось прозвище, придуманное Крисом Гиббсом, – Степфорд[10]. Комботекра как-то раз признался Чарли, что больше всего на свете ненавидит производить аресты. Она спросила почему, и он ответил: «Надевать на человека наручники – мне кажется, это так… грубо».

Сэм остановился, прислонился к стене и тяжело вздохнул.

– У тебя никогда не возникало ощущения, будто ты превращаешься в Саймона? Вы так давно с ним общаетесь, что…

– У меня по-прежнему нет желания читать «Моби Дика», не говоря уже о том, чтобы дважды в год его перечитывать. Так что я бы сказала «нет, не возникало».

– На днях я допрашивал супругов Браунли, тех самых, что удочерили ребенка Хелен Ярдли. У обоих алиби, причем твердокаменное. Я больше не собираюсь тратить на них время.

– Но?.. – уточнила Чарли.

– Когда я сказал Грейс Браунли, что я детектив, первыми ее словами были «мы не сделали ничего плохого».

– Я только что сама это сказала.

– Нет. В этом-то все и дело. Ты сказала «я не сделала ничего плохого». Она же сказала «мы не сделали ничего плохого». Знаю, это практически одно и то же, но я знал, что подумал бы Саймон, будь он там.

Вот и Чарли подумала то же самое.

– «Мы не сделали ничего плохого» означает «не думаю, что мы сделали что-то плохое». «Мы не сделали ничего плохого» означает «то, что мы сделали, было абсолютно оправданно».

– Именно, – согласился Сэм. – Я рад, что не один я так думаю.

– Даже самый крепкий ум неспособен противостоять промыванию мозгов со стороны Саймона Уотерхауса, – сказала Чарли.

– Мне хотелось понять, почему Грейс Браунли была настроена так враждебно, и поэтому я вчера вечером без приглашения заявился к ним домой. Мне не составило труда выудить у нее то, что мне нужно, намекнув, будто я уже все и так знаю.

– И?..

– Что ты знаешь о процедуре усыновления?

– Ты еще спрашиваешь? – вопросом на вопрос ответила Чарли, удивленно выгнув бровь.

– Обычно ребенка по возможности стараются вернуть его биологическим родителям. Это самый оптимальный вариант. Пока дело об усыновлении ждет своего решения, ребенка могут отдать во временную приемную семью. Если окончательное решение семейного суда отказывает биологической матери и ребенка ей не возвращают, тогда социальные службы начинают подыскивать постоянную приемную семью. Но некоторые местные власти – в их числе и власти Калвер-Вэлли – имеют так называемый план параллельного усыновления, к которому прибегают в ряде случаев. Это крайне спорное дело, и многие городские советы стараются об него не мараться. Есть мнение, что подобная практика нарушает права биологических родителей.

– Попробую угадать, – попросила Чарли. – Дело Пейдж Ярдли относится к числу таких случаев.

Сэм кивнул.

– Вы берете супружескую пару, которая, по-вашему, идеальна для данного ребенка, одобряете ее в качестве временной семьи, что быстрее и легче, чем получить разрешение на усыновление, и как можно скорее отдаете им ребенка. Теоретически у Пейдж был шанс вернуться к биологическим родителям, однако в действительности все знали, что этого не произойдет.

Как только это было объявлено официально и Полу и Хелен Ярдли было сказано, что дочь им больше не принадлежит, супруги Браунли были выбраны в качестве постоянных приемных родителей. После чего они официально стали родителями девочки, которая уже жила у них и к которой они уже привязались, что бывает нечасто во временных семьях. Но в данном случае социальные работники неофициально заранее намекнули им, что девочка навсегда останется у них.

– Но разве это также не нарушение прав возможных приемных родителей? – спросила Чарли. – Наверняка были случаи, когда семейный суд удивляет всех, приняв решение в пользу биологической матери. Тогда социальные работники вынуждены говорить что-то вроде: «Ой, извините, вы не можете усыновить этого ребенка».

– По словам Грейс Браунли, им постоянно твердили, что нет никаких гарантий, так что теоретически они знали, что случается всякое и решение может быть вынесено в пользу Ярдли. В таком случае они не смогли бы утверждать, будто кто-то вводил их в заблуждение. В то же время им постоянно намекали, что, мол, дело идет к положительному решению и Пейдж скоро станет их законной дочерью. Это был знаменитый ребенок. Единственная оставшаяся в живых из троих детей, чья мать заподозрена в детоубийстве. Социальные службы поставили своей целью сделать все для блага девочки. В глазах чиновников Браунли были идеальными кандидатами на роль приемной семьи для Пейдж. И он, и она – адвокаты с высокими заработками, у них прекрасный просторный дом…

– А на самом деле? Кольца в носу? Татуировки в виде змей? – спросила Чарли. Заметив недоумение Сэма, она поспешила разъяснить: – Шучу. Люди столь предсказуемы, не так ли? Разве это не фантастика – встретить адвоката с татуировкой в виде змеи? – Она рассмеялась. – Не обращай внимания, я просто влюблена.

– Выбор пал на Браунли не случайно, – сказал Сэм. – На тот момент они находились в процессе преодоления преград на пути к усыновлению, через который проходят все потенциальные приемные семьи. Однажды их пригласили на встречу, где им сообщили, что для них есть ребенок, девочка, и что дело решенное, осталось пройти лишь кое-какие формальности. Но им сказали, что есть хорошая новость – им не придется ждать, когда юристы поставят подписи под нужными документами, – нужно лишь обратиться с заявлением о том, чтобы сделать их временной приемной семьей, и тогда их будущая дочь уже через несколько недель будет с ними. Себастьян Браунли был в восторге, Грейс, в отличие от него, терзали сомнения. Она не такая самоуверенная, как ее муж, и более острожная. Ей не нравились все эти подмигивания и намеки.

– Так вот что она имела в виду, сказав «мы не сделали ничего плохого»?

Сэм утвердительно кивнул.

– Даже после того, как удочерение состоялось, ей не давал покоя страх, что в один прекрасный день Пейдж… ныне Ханну могут забрать у них, так как с самого начала это была не совсем честная сделка. Муж был бессилен убедить ее в том, что все ее опасения напрасны.

– А такая вероятность была? Я имею в виду, что Пейдж могли у них забрать.

– Нет, это невозможно. Процедура параллельного усыновления незаконна. Как ты сказала, теоретически решение может быть вынесено в пользу биологических родителей, и если оно выносится, потенциальные усыновители вынуждены смириться с ним, ведь они были предупреждены с самого начала.

– В некотором смысле это вполне разумно, – заметила Чарли. – По крайней мере, с точки зрения интересов ребенка ему лучше как можно скорее попасть к приемным родителям.

– Это варварство, – пылко возразил Сэм. – Биологическая мать вечно находится в подвешенном состоянии. Хелен Ярдли и ее муж Пол наверняка надеялись, что у них есть шанс вернуть Пейдж. Они знали, что их сыновья умерли от естественных причин, и потому надеялись, что с ними обойдутся справедливо. Как говорится, мечтать не вредно! Все это время социальная служба, а также Грейс и Себастьян Браунли – два совершенно чужих человека – знали, что девочку ждет удочерение и она попадет в другую семью. Грейс с самого начала терзалась угрызениями совести, и я ее понимаю. Так нельзя относиться к людям. Это неправильно, Чарли.

– Может, и так, но в мире много всего неправильного, и немалая часть этих неприятностей навалена грудой на наших рабочих столах. Почему тебя это задевает?

– Хотелось бы сделать вид, будто мною движут благородство и альтруизм, но это не так, – ответил Сэм и, закрыв глаза, покачал головой. – Наверное, я зря рассказал это Саймону. О чем я только думал?

– Что ты потерял меня, – сказала Чарли.

– Одного не пойму – почему социальные работники были так уверены в том, что Пейдж Ярдли никогда не вернут Хелен и Полу? Ведь это было далеко не рядовое дело об опеке. Допустим, местные власти знают всю подноготную неблагополучных семей, где дети предоставлены сами себе, где их бьют. Такие, с позволения сказать, родители слезно клянутся, что больше никогда не будут так делать, после чего опять берутся за свое, если не хуже. Когда детей забирают у таких матерей, это вполне нормально, но в случае с Хелен Ярдли все было не так. Если она не убивала своих детей, значит, она невиновна. Если оба ее сына умерли в результате СВДС – что еще не было доказано в суде, и никто ничего точно не знал это, – выходит, что Хелен не сделала ничего плохого, ведь так? Зачем органам опеки рисковать, прибегая к плану параллельного усыновления? Вот чего я не понимаю.

Сэм медленно выдохнул.

– Это показывает, насколько я наивен. Теоретически человек невиновен, пока не доказано обратное. Но это теоретически. По словам Грейс, все социальные работники знали, что Хелена убила своих детей. У них были знакомые в больнице, которые это точно знали. Они были там, когда Хелен привозила туда детей, когда те переставали дышать. Одна женщина, социальный работник, даже сказала Грейс, что разговаривала со многими врачами, в числе которых была и Джудит Даффи, и все они в один голос сказали ей, что Хелен Ярдли, цитирую, «не мать, а барон Мюнхгаузен».

– Может, и так, – вздохнула Чарли. – Может, она действительно убила их.

– Чарли, как можно говорить такое! – возмутился Сэм и зашагал прочь. Чарли уже было собралась броситься за ним вдогонку, но Сэм неожиданно развернулся и зашагал обратно к ней. – Обвинения с нее были сняты. Для повторного суда не нашлось оснований. Да их и для первого суда было негусто, можно сказать, кот наплакал. Согласись, это безумие – отдать женщину под суд без убедительных доказательств того, что она совершила преступление! Дело не в том, совершала его Хелен Ярдли или нет, – я говорю о высокой вероятности того, что никакого преступления не было вообще. Я видел документы по этому делу, которые были переданы в прокуратуру. Ты знаешь, сколько врачей были не согласны с Джудит Даффи? Сколько их заявило, что Морган и Роуэн Ярдли умерли от естественных причин?

– Сэм, успокойся!

– Семеро! Семеро врачей. И, наконец, через девять лет, когда с Хелен сняты все обвинения, какой-то ублюдок убивает ее, а я, расследующий ее дело, чтобы восстановить справедливость ради ее семьи и ее памяти, что же я делаю? Я выслушиваю Грейс Браунли, которая говорит мне о каком-то работнике контактного центра, которая якобы видела, как у нее на глазах Хелен пыталась задушить Пейдж.

– Лия Гулд, – произнесла Чарли.

Сэм растерянно посмотрел на нее.

– Откуда?..

– Я читаю книжку Ярдли, «Только любовь». Саймон хотел, чтобы я ее прочла, но гордость не позволила ему прямо попросить меня об этом. К счастью, я умею читать его мысли.

– Я тоже должен ее прочесть, – с виноватым видом признался Сэм. – Гордость не помешала Прусту дать мне такое поручение.

– Не твое чтиво?

– Я стараюсь избегать книг, от которых мне хочется повеситься.

– Думаю, ты удивился бы, – возразила Чарли. – В книжке куча храбрых, вдохновляющих персонажей: Снеговик – да-да, представь себе, – Лори Натрасс, Пол, верный муж, надежда и опора. И тот адвокат, забыла его имя…

– Нэд Венто?

– Точно, он самый. Что интересно, у него имелась коллега, некая Гиллиан, которая, похоже, не менее активно помогала Хелен, но о ней там не сказано ни единого доброго слова. Такое впечатление, что Хелен Ярдли предпочитала мужчин.

– Это не делает ее убийцей, – возразил Сэм.

– Я этого не говорила. Я лишь хочу сказать, что она обожала внимание, исходившее от ее доблестных спасителей-мужчин, – «не мать, а барон Мюнхгаузен». – Разве Мюнхгаузен не жаждал всеобщего внимания?

Впрочем, в книжке Хелен Ярдли Чарли настораживали и другие вещи – в первой ее трети та несколько раз заявляла, что не убивала своих сыновей. По ее словам, причиной их смерти был СВДС. Насколько Чарли понимала, это означало, что у смерти ребенка нет никаких объяснений. Странно, что Хелен Ярдли утверждала, будто ее дети умерли именно в результате СВДС, как будто это неоспоримый медицинский диагноз. Это такая же бессмыслица, как если б она заявила: «Мои дети умерли не знаю от чего». «Разве не стала бы мать, потерявшая в результате СВДС двух детей, искать истинные причины трагедии? Вместо того чтобы пытаться выдать отсутствие таковых за разгадку? Или это мне мерещится зловещий подтекст там, где его нет?» – подумала Чарли.

– Что из этого тебе не стоило говорить Саймону? – спросила она Сэма.

– Да все, что угодно. Я был зол на социальную службу за то, как обошлась с этими Ярдли, и я выпускал пар, но это не имеет никакого отношения к убийству Хелен. Мне следовало держать рот на замке, особенно про Лию Гулд. Саймон размахивал перед моим носом статьей из «Обсервера», в которой цитировали эту самую Гулд. Та якобы признала, что ошиблась, – ей просто показалось, на самом деле не было никакой попытки удушения, и теперь она глубоко сожалеет о том, что способствовала вынесению неправосудного приговора.

– Дай угадаю, – произнесла Чарли. – Когда ты сказал Саймону, что Грейс Браунли привела в качестве подтверждения вины Хелен Ярдли свидетельские показания Лии Гулд, он решил, что разговор с ней больше нельзя откладывать.

– Если Пруст узнает, что я покрывал его, мне крышка, – мрачно заявил Сэм. – Что же мне делать? Я сказал Саймону «нет», недвусмысленное «нет», но он пропустил это мимо ушей. «Я хочу, чтобы Лия Гулд посмотрела мне в глаза и сказала мне, что же все-таки она видела», – сказал он. Я должен пойти к Прусту и…

– Но ты пока этого не сделал, – улыбнулась Чарли.

– Я должен. Наша задача – расследовать убийство Хелен Ярдли, а не то, что случилось или же не случилось в контактном центре тринадцать лет назад. Саймона больше интересует, виновата ли она в убийстве своих детей, а не то, кто убил ее. Если Пруст пронюхает об этом – а он обязательно пронюхает, потому что он всегда…

– Сэм, я не покрываю Саймона, потому что он Саймон, а потому… с каких это пор ты перестал обращать внимание на историю жизни жертвы убийства? У Хелен Ярдли было бурное прошлое, и Лия Гулд, похоже, сыграла в нем важную роль. Кто-то должен поговорить с ней. И что с того, что это было тринадцать лет назад? Чем больше фактов ты нароешь о Хелен Ярдли, тем лучше. О том, что она сделала или чего не делала.

– Пруст ясно дал понять, каков должен быть наш коллективный подход к этому делу: Хелен невиновна и не заслужила того, что произошло с нею, – сказал Сэм, покраснев. – На этот раз я согласен с ним, но дело ведь не во мне, верно? От меня никогда ничто не зависит. Саймон носится словно вихрь, делая все, что ему заблагорассудится. Я же не могу даже сделать вид, будто могу повлиять на него. Я могу лишь сидеть и наблюдать за тем, как расследование все больше и больше выскальзывает из моих рук.

– Есть нечто такое, что Саймону не все равно, причем даже в большей степени, нежели то, была ли Хелен Ярдли виновата и кто убил ее саму, – сказала Чарли, точно не зная, следует ли говорить об этом Сэму. – Пруст.

– Пруст?

– В тот день он тоже был в контактном центре. Единственный интерес Саймона – выяснить, что видела тогда Лия Гулд, потому что хочет узнать, что тогда видел Снеговик. Если тот был свидетелем попытки детоубийства и солгал суду, пытаясь защитить женщину, которую он сам признал невиновной, то Пруст – единственный, на кого он может наброситься.

Чарли призналась самой себе, что боится того, насколько далеко может зайти Саймон. Он слишком одержим, чтобы рационально думать. Прошлой ночью он почти не спал, клокоча яростью из-за того, что Пруст снова пригласил их к себе на ужин. Похоже, Саймон убежден в том, что Снеговик пытается измываться над ним, навязывая ему дружбу. Чарли это казалось неестественным, но ее сомнения, когда она озвучила их, лишь вдохновили Саймона на то, чтобы облечь плотью его пароноидальные фантазии: Пруст придумал новый гениальный план, цель которого – унизить его и лишить власти. Как можно с кем-то бороться, когда этот кто-то предлагает: «Поужинаем вместе?» Легко, сказала Чарли, отчаянно хотевшая спать: «Скажи ему – извините, я не стану ужинать с вами. Вы мне несимпатичны. И никогда не станете симпатичны, и я отказываюсь быть вашим другом».

Сэм Комботекра потер переносицу.

– Все становится еще хуже, – сказал он. – Если Саймон затеет войну против Снеговика, мне придется искать новую работу.

– Где Уотерхаус? – Это был первый вопрос Пруста. Снеговик был занят тем, что складывал на своем столе высокую стопку конвертов.

– Уехал в Вулверхэмптон, в очередной раз допросить Сару Джаггард, – ответил Сэм. Причем ответ был явно подготовлен заранее.

Чарли попыталась сдержать улыбку.

– Вы не говорили, что хотите видеть Уотерхауса, сэр. Вы упомянули лишь сержанта Зайлер.

– Я не хочу его видеть. Я хочу знать, где он. Это две разные вещи. Насколько я понимаю, сержант Зайлер, вы в курсе нашего расследования, не так ли? Вы знаете, кто такая Джудит Даффи? – Пруст щелкнул большим и указательным пальцами по пирамиде конвертов. Та покачнулась, но не рухнула. – Некогда уважаемый врач-педиатр, а ныне – пария, которую скоро вычеркнут из врачебного регистра за служебное преступление. Вам ведь известны основные факты?

Чарли кивнула.

– Сержант Комботекра и я были бы благодарны вам, если б вы вместо нас поговорили с доктором Даффи. Один пария с другим.

Чарли как будто проглотила металлический шар. Сэм простонал сквозь стиснутые зубы. Пруст это слышал, однако как ни в чем не бывало продолжил:

– Рейчел Хайнс вполне может быть следующей целью нашего киллера. Она куда-то исчезла, но Даффи, по всей видимости, известно ее местонахождение. В понедельник они вместе ходили в ресторан. Я хочу знать почему. С чего это вдруг безутешная мать решила разделить трапезу с непорядочным врачом, по чьей вине она угодила за решетку?

– Я не знаю, – призналась Чарли. – Согласна, это выглядит странно.

– Просто Даффи и миссис Хайнс – это алиби друг для друга по делу об убийстве Хелен Ярдли, – сказал Пруст. – Даффи не станет разговаривать с нами – во всяком случае, добровольно. Я уже был готов доставить ее к нам вопреки ее воле, но тут мне в голову пришла идея получше. – Он подался вперед и забарабанил по столешнице пальцами, как по клавишам пианино. – Думаю, сержант, вы могли бы разговорить ее. Вотритесь к ней в доверие. Если это сработает, она скажет вам гораздо больше, чем сказала бы нам. Вы знаете, что это такое, когда ваше имя на страницах газет смешивают с грязью. Ей это тоже знакомо. Вы ведь сумеете найти к ней подход? Вы умеете находить с людьми общий язык.

А что умеете вы?

Позор, пария – это всего лишь слова. Они не имели над ней власти, пока Чарли им этого не позволяла. Зачем думать о событиях 2006 года, если ей этого не хочется? В последнее время она все чаще и чаще предпочитала этого не делать.

– Тебе нет необходимости делать это, Чарли. Мы не имеем права требовать это от тебя.

– Под словом «мы» он подразумевает меня, – сказал Пруст. – Неодобрение сержанта Комботекры подобно лавине обрезков папиросной бумаги, легких, как перышко. Их легко стряхнуть с себя.

– Мне ничего об этом не известно, – порозовев, ответил Сэм. – Дело не во мне. Нельзя так обращаться с людьми, сэр.

Чарли вспомнила все, что ей приходилось читать о Джудит Даффи. Как ее больше заботила судьба чужих детей, чем своих собственных, которых она сбагрила нянькам, чтобы самой работать и днем, и ночью. Как после развода она пыталась состричь денег со своего бывшего мужа, хотя сама зарабатывала приличные суммы… Чарли не верила ни единому слову из этого. Она знала, что способна сделать с репутацией человека шумиха вокруг судебного дела в прессе. Она сама через это прошла.