Комната с белыми стенами Ханна Софи
– И как раз собираюсь ею заняться. Это что-то вроде экзамена. Если я его выдержу, то на один шаг приближусь к должности следователя по особым делам. Это так у них официально называется.
– Ты хочешь сказать, шпиона? – Меня душит смех. Я представляю себе главного фоторедактора, запертого в моей квартире, и свою лучшую подругу, мечтающую стать шпионом. Я хохочу, не в силах остановиться.
– Смотри, никому не говори, хорошо? На сайте сказано, что об этом нельзя рассказывать. – Мне слышно, как Тэмсин фыркает. – По-моему, они слишком многого хотят. Неужели и в самом деле никому?
– Вряд ли. По-моему, они хотели сказать, что об этом можно рассказывать кому угодно, при условии, что собеседник не одет в футболку с логотипом «Аль-Каиды».
– Ты плачешь?
– Нет, скорее смеюсь, но ты не бери в голову.
– Флисс, я говорю совершенно серьезно. Я разговаривала с одним детективом, и он сказал, что из меня получился бы неплохой следователь, и я подумала…
– Зачем тебе понадобилось разговаривать с детективом?
Тэмсин издает стон.
– Знаю, это вопреки твоим принципам, но прошу тебя, купи газету и прочти. И когда сделаешь это, приезжай ко мне, чтобы я не выпускала тебя из поля зрения.
– Тэм, давай лучше ты ко мне. У тебя еще есть те ключи, что я давала тебе?
– Где-то есть, а что?
– Просто… поезжай ко мне домой и отомкни входную дверь. Выпусти Ангуса Хайнса и снова запри. В смысле, дверь, после того, как ты его выпустишь. Это не займет много времени. Я потом компенсирую тебе расходы – бензин, такси, билет на метро, что скажешь. Плюс в придачу ужин в ресторане по твоему выбору. Главное, согласись выполнить мою просьбу.
– Давай перемотаем ее назад, где говорится «выпусти Ангуса Хайнса». Говори, что Ангус Хайнс делает в твоей квартире?
– Он вошел, хотя я его не приглашала. Я не смогла выставить его вон, поэтому была вынуждена закрыть в квартире. Иначе он увязался бы за мной. Я же не хочу с ним разговаривать. Ужасный, самодовольный тип. У меня от него мурашки пробегают по коже.
– Ты заперла Ангуса Хайнса в своей квартире? О господи! Разве это не насильственное ограничение свободы? Или даже похищение? Флисс, за такие дела можно в два счета угодить за решетку. Какая муха тебя укусила?
Я нажимаю красную кнопку и отключаю телефон. Если она захочет выпустить его, то приедет и выпустит. Если нет, пусть оба остаются там, где находятся, и развлекаются тем, что перемывают мне косточки.
Может, мне стоит спросить у водителя, не доводилось ли близнецам Крэй запирать у себя дома главного фоторедактора, и если да, что им за это было? Правда, в данную минуту он сам увлеченно беседует с кем-то по телефону, и мне не остается ничего другого, как предаться размышлениям.
Да, устраиваясь на работу в «Бинари Стар», я знала, что там работает Лори. Да, я знала, что он связан с Хелен Ярдли и СНРО. Да, я знала, что он пытался вызволить Рей из тюрьмы.
Нет, мне и в голову не приходило, что в конечном итоге он взвалит на меня работу над фильмом про несправедливые приговоры по делам о внезапной смерти младенцев. Потому что, знай я это, поскорее унесла бы оттуда ноги. К тому моменту, когда я пришла в «Бинари Стар», отца уже не было в живых. В отличие от мамы.
Мама до сих пор жива. У нее будет разрыв сердца, узнай она, что я снимаю документальный фильм, в котором Рей Хайнс будет представлена невинной овечкой. Даже если отец ошибался, говоря о ней резкие слова в тот день в ресторане, мама все равно останется при своем мнении. И будет в шоке. Одного этого достаточно, чтобы отбить у меня всякое желание снимать этот фильм.
Тогда зачем ты пошла работать в «Бинари Стар» к Лори Натрассу? Но могла ли я в 2007 году представить себе, в каком положении окажусь сейчас? Если я сейчас позвоню домой и скажу все это Ангусу Хайнсу, он будет, наконец, удовлетворен и позволит мне работать над лентой?
Я зарываюсь лицом в ладони. О господи, что я наделала? Наверное, я должна сказать водителю, чтобы он повернул назад в Килберн, но я не нахожу в себе сил. Я не желаю снова видеть рядом с собой Ангуса Хайнса.
Такси останавливается рядом со зданием «Бинари Стар». Расплатившись, я выхожу из машины. Внешняя дверь не заперта – значит, внутри кто-то есть. Я вхожу в двойные стеклянные двери и сталкиваюсь нос к носу с Раффи.
– Кого я вижу? Фелисити в субботу! – говорит он, уперев руки в бока и сделав изумленное лицо. – Не иначе как мне это примерещилось.
– Ты… обычно работаешь по субботам?
– Угу. – Он подается вперед и шепчет мне на ухо. – Иногда, вопреки заповеди Божьей, даже по воскресеньям. Только не говори Ему.
Интересно, неужели Раффи чем-то напуган и пытается убедить себя в обратном? Иначе зачем человеку торчать в выходные на работе? Или нет, это я переношу на него свои страхи. Потому что Раффи выглядит как обычно.
– С сегодняшнего дня я намерена работать по выходным, – заявляю я с серьезным видом.
Раффи поджимает губы. Еще бы, учитывая, сколько мы собираемся тебе платить. Это в моей голове звучит его голос или же у меня паранойя? В любом случае ощущение такое, будто в каждой руке у меня по пистолету, а на мне футболка с надписью через всю грудь «Не промахнись».
– Тебя в твоем кабинете ждет сюрприз, – говорит Раффи. – Кстати, когда я последний раз заглянул в офис Майи, там тебя тоже ждала пара сюрпризов.
Прежде чем я успеваю спросить, о чем он, его уже и след простыл. И лишь двери хлопают ему вслед.
Кабинет Майи закрыт. На ручке болтается табличка «идет совещание». Из-за двери до меня доносится ее голос и еще несколько голосов. Ненормальные трудоголики, вот кто они такие. Неужели они не в курсе, для чего существует суббота? Почему не дома? Почему не надели пижаму и не свернулись калачиком на диване? Почему не смотрят повторение очередной серии «Место под солнцем. Дома и вдалеке»?
– Я это ценю, – произносит чей-то громкий голос.
«Это»? Что еще за «это»? Табачный дым? Это некое тайное сборище Общества Ценителей Никотина на Рабочем Месте? Я решаю, что если у Майи и есть для меня сюрпризы, то с ними можно подождать.
В кабинете, который мой, Лори или ничей, в зависимости от вашей точки зрения, меня ждет небольшой серебристый робот. Мне требуется пара секунд, чтобы прочесть этикетку и понять: это не робот, а осушитель воздуха. Сердце тотчас падает куда-то в область кишечника. Еще неделю назад я была бы в полном восторге, но только не сейчас. Момент говорит сам за себя. Раффи знает: теперь это мой новый кабинет. Знает он и то, что проблем с конденсацией в нем нет. Вдруг этим осушителем он как бы намекает на то, что вскоре я вернусь в свою прежнюю сырую конуру, где мне самое место?
Я запираю дверь и включаю компьютер. Лори отправил мне электронное письмо, в котором сказано «См. новую версию статьи», а ниже «Отправлено с мобильного телефона». Мобильный телефон напечатал даже больше букв, чем Лори. При этом у него со мной даже не было секса. Не будь я так взвинчена, я бы нашла это обстоятельство смешным.
Никакой новой версии статьи к письму не прилагается. К счастью, Лори, как только понял, что забыл прицепить к первому посланию статью, прислал еще одно письмо – со своего ноутбука. В этом вообще никаких слов, только прикрепленный файл со статьей.
Я открываю файл и щелкаю мышкой на печать. Затем, порывшись в сумке, извлекаю из нее визитку Ангуса Хайнса и посылаю ему ответ на его последний вопрос – честный и полный, насколько это только возможно. Я объясняю, что сбежала от него потому, что не смогла дать ответ, глядя ему в глаза. Я признаюсь ему, как больно мне думать об отце, – у меня уже вошло в привычку избегать любых разговоров о нем. Я не извиняюсь за то, что замкнула Ангуса в моей квартире, и не спрашиваю, там ли он сейчас или, может, уже успел выбраться на свободу.
Кроме двух посланий Лори, единственное сообщение в папке «Входящие», заслуживающее внимания, – от доктора Рассела Мередью. «Салют, Флисс», – начинается оно. Это еще что за фамильярность? Разве он не кавалер ордена Британской империи? Я проверяю папки. Да, так и есть. Впрочем, могло быть и хуже, типа «Привет, подруга! Как жизнь?». Я читаю его письмо дальше. «Я поговорил с Лори. Он сказал мне, что ты намерена включить в фильм интервью с Джудит Даффи. По его мнению, этого лучше не делать. Я с ним согласен. Если ты позвонишь мне, я объясню почему. Не подумай, будто я пытаюсь указывать тебе, как делать твою работу, – боже упаси. Однако существует риск в погоне за объективностью упустить синицу в руке, которая стоит гораздо больше патологического лжеца-журавля в небе, если ты понимаешь, о чем я. Поэтому, прежде чем делать интервью, которое мы с тобой планировали, нам стоит еще разок переговорить по телефону. Моя готовность к сотрудничеству не в последнюю очередь зависит от того, чего мне ожидать. Надеюсь, ты меня понимаешь. С наилучшими пожеланиями, Рассел Мередью».
Иными словами, не слушай точку зрения моего врага – поверь мне на слово, что она – исчадие ада.
Я нажимаю кнопку «удалить», корчу компьютеру рожу, после чего набираю номер домашнего телефона Джудит Даффи и едва ли не умоляю ее о встрече. Говорю ей, что я ни за и ни против нее – просто мне интересно услышать, что она скажет.
Я уже готова, схватив новую версию статьи Лори, выйти из кабинета, когда слышу в коридоре голоса, причем они звучат все ближе и ближе.
– …когда любой из них двоих позвонит вам, убедите его, что в их же интересах, чтобы они связались с нами.
– Обязательно – отвечает голос Майи.
– Ради их же собственной безопасности, они должны понять, что вся деятельность, связанная с созданием этой ленты, прекращается до получения дальнейших указаний, которые не заставят себя ждать. И если вы найдете адрес в Твикенхэме, который дала вам Рейчел Хайнс…
– Я уже сказала, что у меня его нет, – отвечает Майя. – Я отдала его Флисс.
– …или если вы его помните…
– Я никак не могу его помнить, потому что не запоминала. Наверное, я думала о чем-то своем, когда записывала его, и передала его ей, даже не взглянув. Если хотите, дайте мне список улиц в Твикенхэме, вдруг там окажется знакомое имя. Но кроме этого…
– Ну хорошо, – говорит один из двух мужских голосов с сильным йоркширским акцентом. Я тотчас узнаю этот голос: он оставлял мне сообщение на автоответчике. Детектив Селлерс. – Скажите, мы не могли бы напоследок бегло осмотреть кабинет мисс Бенсон?
– Который?
– А у нее их несколько?
– Она недавно переехала в кабинет Лори, но я не уверена, что успела перенести туда все свои вещи. Лори же пока не успел забрать из кабинета свои.
– Думаю, нам стоит осмотреть оба.
– Кабинет Лори здесь, рядом. Следуйте за мной.
А как же ордер? – едва не кричу я и, как ужаленная вскочив со стула, ныряю под письменный стол. Я вижу перед собой четыре ножки, и до меня доходит, что передняя панель стола не доходит до пола. Я так и знала. Вот дерьмо.
Шаги между тем звучат все ближе. Я вскакиваю, перебегаю комнату к осушителю воздуха. И, разумеется, сбиваю его. Вновь поставив чертов агрегат вертикально, разворачиваю его самой широкой стороной к двери, сажусь позади него на пол, прижимаюсь к нему спиной, подтягиваю колени к подбородку, обнимаю их рукам и стараюсь не слышать звучащий в моей голове голос:
Это еще зачем? Чтобы они не увидели тебя, когда заглянут в кабинет сквозь стекло? И что потом? Через минуту Майя впустит их внутрь, и тогда они… увидят, что ты прячешься от них.
Черт, неужели нет способа притвориться, будто я сижу рядом с осушителем, потому что сегодня в кабинете особенно сыро? Меня бросает в пот. Вдруг это обстоятельство сделает мою ложь более убедительной?
– Что это? Электрообогреватель? – доносится до меня второй мужской голос.
– Никогда не видел таких огромных. – Это Селлерс.
Я прижимаю подбородок к груди. Я понятия не имела, на какие акробатические трюки способна: сидя на полу, свернуться клубком. Может, мне стоит заняться йогой?
Что ты скажешь, когда они отопрут дверь, войдут и увидят тебя?
– Извините. Может, вы для начала осмотрите старый кабинет Флисс? Мне нужно время, чтобы найти запасной ключ к кабинету Лори. Он вечно забывал свой и потому пользовался запасными, которые затем оставлял в самых неподходящих местах.
Слава богу. Впрочем, мое облегчение длится всего полсекунды. До меня доходит, что единственным достоинством моего старого кабинета был полный обзор кабинета Лори, который расположен напротив от меня через внутренний двор. Я могла бы лечь на пол под окном, и тогда полиция не заметит меня. Зато наверняка заметит Майя, когда будет проходить мимо. Выругавшись сквозь зубы, я разворачиваю осушитель широкой стороной к окну и перетягиваю его примерно на метр. Интересно, детективы заметят, что его передвинули, или же решат, что все его стороны одинаковой ширины?
Это единственное место, где я могу сидеть, не будучи замеченной с обеих сторон. Я вновь сворачиваюсь клубочком и жду, когда в коридоре снова раздадутся шаги полицейских. Ожидание растягивается почти на годы. Кстати, когда я их услышу, что тогда? Каков мой дальнейший план действий? Вопросы крутятся у меня в голове, словно мошкара, вьющаяся вокруг лампочки, застилая своей массой единственный источник света.
С чего я решила, что этот номер сойдет мне с рук? И каков его смысл? Почему Тэмсин велела мне почитать газету? Почему я так люблю Лори, хотя, по идее, он должен быть мне неприятен? Почему мне невыносима мысль о том, что я не должна разговаривать с Рей, пока детектив Селлерс не даст мне добро? И почему ее разыскивает полиция? Неужели копы считают, что это она убила Хелен Ярдли? Вдруг это то, что она хочет мне рассказать?
Я слышу чьи-то шаги. В дальнем конце коридора вновь рокочет голос детектива Селлерса, с каждым мгновением он все ближе и ближе. Я ползком подбираюсь к окну и пытаюсь его открыть. Но похоже, краска на раме присохла намертво.
Я когда-нибудь видела, чтобы Лори работал с открытым окном? Я вообще что-нибудь когда-нибудь замечала, кроме его самого, когда часами глазела на него через внутренний двор? Кроме волосков на его руках, кроме черных носков на ногах? Что за глупый вопрос.
Я всем своим весом налегаю на оконную раму и толкаю ее, бормоча себе под нос «Да, да, спасибо тебе!», как будто она уже поддалась. В других ситуациях этот маленький фокус обычно срабатывал. Рама издает скрежет, а в следующий миг – аллилуйя! – окно распахивается, и я вылезаю наружу. Я уже готова затаиться под ним, прижавшись к стене, когда вспоминаю про сумку. Черт.
Я вновь проталкиваю свою тушку в окно. Ну почему это дается мне с таким трудом? Вряд ли я стала толще, чем три секунды назад. Мне вообще удивительно, как это я не потеряла вес, учитывая количество вышедшего из меня пота.
Вновь оказавшись внутри, я в ужасе застываю на месте. Паника несется по моим жилам, как по американским горкам. Полиция и Майя совсем рядом, будут у двери через пару секунд. Мне слышно металлическое лязганье связки ключей. Я хватаю сумку и не то протискиваюсь, не то падаю в окно на твердые камни двора. Черт, как же больно… Одновременно с этим слышится треск рвущейся ткани. Я поднимаюсь на колени и снимаю с торчащей из рамы острой щепки лоскут, который только что был частью моей блузки.
Между тем слышно, как в замке поворачивается ключ. Времени нет. Я кое-как толкаю щепку на место и захлопываю окно. Оно почти закрылось. Увы, снаружи мне никак не закрыть его на шпингалет, тем более что Майя и два детектива уже входят в комнату. Поэтому я делаю то единственное, что могу сделать, а именно ложусь под окошком на бок и прижимаюсь своей многострадальной тушкой к стене. Быстро оглядываю окна на той стороне внутреннего двора. Похоже, я в безопасности – комнаты напротив пусты.
– Это осушитель воздуха, сержант, – говорит детектив Селлерс. Значит, главным у них тот, что потише.
– Что ты скажешь про Майю, Жак? – спрашивает он.
Выходит, ее с ними больше нет? Она что, с катушек съехала? Какого черта она оставила двоих копов одних копаться в моем кабинете?
– Классное тело, классные волосы. Лицо так себе, – говорит Селлерс.
И характер тоже так себе, подмывает меня крикнуть из моего, с позволения сказать, места отдохновения во внутреннем дворике. Между плитами проросли побеги травы. Один из них щекочет мне нос. На его листьях комочки земли и белая пыль – частички оконной краски. Я уже замерзла, а скоро вообще превращусь в ледышку.
– По-моему, адрес в Твикенхэме ей известен. Уж слишком бурно она протестовала.
– Тогда почему она не хочет нам его сообщить?
– Лори Натрасс презирает полицию. Он как минимум дважды в неделю заявляет об этом в газете. Ты думаешь, он скажет нам, где сейчас Рей Хайнс?
– Наверное, нет, – соглашается Селлерс.
– Ни за что не скажет. Он станет ее защищать – по крайней мере так ему кажется. Смею предположить, в «Бинари Стар» эту позицию разделяют все… Эй, взгляни-ка на это!
Что такое? На что они смотрят?
Новое сообщение от Ангуса Хайнса.
Нет, нет, нет. Я готова взвыть. На экране компьютера остался мой почтовый ящик. Теперь полицейские узнают, что я кого-то заперла в моей квартире. Боже, неужели я все-таки попаду за решетку?
– Интересно…
– Сержант, ты открыл чужую почту? По-моему, ты рискуешь. Или ты забыл, что по этому поводу говорят законы?
– Я всего лишь случайно зацепил «мышку». «Дорогая Флисс, есть два списка, которые покажутся тебе любопытными. В одном из них собраны все женщины и несколько мужчин, против которых Джудит Даффи давала в суде показания по уголовным делам. Во втором – все те, против кого она давала показания в семейных судах. В обоих списках – имена тех, кто обвинялся в физическом насилии по отношению к детям, а иногда и в убийстве ребенка. Тебе наверняка будет интересно узнать, что еще в двадцати трех случаях доктор Даффи дала показания в пользу одного или обоих родителей, заявив, что, по ее мнению, никакого насилия по отношению к ребенку не было».
– И?..
– Это всё. «С наилучшими пожеланиями, Ангус Хайнс».
Это всё? И ни слова про незаконное задержание в моей полуподвальной квартире? Я вздыхаю. Ведь моя квартира и впрямь полуподвальная. Раньше я об этом как-то не думала. Держать человека взаперти в любом случае жестоко. Запереть же его в подвале – это, знаете ли, уже попахивает садизмом.
Замечательно. Просто замечательно.
– Тридцать два человека в уголовном списке, пятьдесят семь – в семейном, – говорит Селлерс. До меня доносится его свист. Не иначе как он подумал: «Ведь это же куча народа!»
– Рассмотрение семейных дел проходит за закрытыми дверями. Откуда у него эти имена?
Хороший вопрос, но для меня не самый главный. Почему Хайнс без всяких объяснений прислал мне два эти списка? Неужели тем самым он дал мне понять, что я должна снять этот фильм? Наверное, заперев его у себя в квартире, я доказала ему, что люблю и умею проявлять инициативу? Пожалуй.
Эти имена он вполне мог получить от Джудит Даффи. Она же могла вести учет всех, против кого давала показания в суде. Она и Рей сейчас подруги. Рей и Ангус – даже больше, чем друзья. Я крепко зажмуриваюсь. Да, информации у меня хоть отбавляй, а вот прогресса – никакого. Каждый новый факт подобен нити, ведущей в никуда.
– О господи! – восклицает Селлерс.
Что? Что там у них?
– На экране мелькнула иконка «новое сообщение». Я нажал на нее и…
– Ты хочешь сказать, что случайно задел «мышку»? И?..
– Ты посмотри на это фото.
– Это случайно не…
– Это рука Хелен Ярдли. Это ее кольца – обручальное и свадебное.
– Она держит карточку, на которой шестнадцать чисел и… что там под этой карточкой? Книга?
В моих ушах громко пульсирует кровь. Какое счастье, что они нашли это первыми. Я надеюсь, что они удалят это сообщение, чтобы мои глаза его не видели.
– «Только любовь», – говорит Селлерс. – Это ее собственная книга. Ты видел адрес отправителя? [email protected]. Какой странный адрес.
– Перешли письмо себе на ящик, а это окно закрой.
– Думаешь, это он, сержант?
– Да, – отвечает второй коп, тот, что потише. – Снимок сделан в гостиной Хелен Ярдли – видишь обои на заднем плане? Думаю, он сфотографировал ее в понедельник, перед тем как застрелить. Кто бы он ни был, он хочет, чтобы Флисс Бенсон узнала, что он сделал. Он как будто… хвастается или типа того.
Не знаю, то ли у меня отлегло от сердца, то ли я в шоке. От одной только мысли, что убийца держит меня на прицеле и даже четыре раза давал о себе знать, мне хочется залезть под душ, из которого хлещет кипяток, и стоять под его струями до скончания века. Но если он хвастается, если я его аудитория, возможно, в его планы не входит причинять мне вред? Мне страшно хочется в это верить…
Слышен шелест бумаги. Они копаются в моих папках.
– Сержант, здесь полно про Ярдли, Джаггард и Хайнс. Думаю, нам стоит взять все это с собой, а также компьютер Бенсон. Кстати, и компьютер Натрасса тоже, даже если для этого нам придется вломиться к нему домой.
– Ты читаешь мои мысли. Я поговорю с Прустом.
Надеюсь, не с мертвым французским романистом?
– А еще нам нужны ордера. И чем раньше, тем лучше. Вряд ли судьи посмеют послать нас куда подальше. Хелен Ярдли мертва. На Сару Джаггард напали, Рей Хайнс пропала и пока не найдена; можно считать, что ей тоже грозит опасность. Причем всех троих связывает этот документальный фильм.
– Нам известно, где Бенсон была в понедельник?
В понедельник? Меня прошибает холодный пот. К погоде это не имеет отношения; просто я понимаю, куда они клонят. Мне стоит огромных усилий не вскочить и не крикнуть: «Я была у себя в кабинете! Весь день!»
– Оставь эти папки там, где ты их нашел, – говорит тихоня-сержант. – Я попрошу Майю Жак, чтобы она заперла кабинет и проследила за тем, чтобы здесь никто ничего не трогал.
Они уходят. Спустя несколько минут до меня доносится цоканье каблуков Майи и лязг поворачиваемого в замке ключа.
Ну наконец-то. С моим кабинетом они, похоже, закончили. Они, но не я. Я остаюсь на месте и, прежде чем пошевелиться, заставляю себя досчитать до ста. Затем снова забираюсь внутрь и закрываю за собой окно. Черт, не выходной, а прямо-таки вылазка на природу, думаю я, стряхивая с одежды комья земли и пыль.
Моя рука дрожит. Даже не прочитав письмо от «весельчака», я стираю его. Все равно у полиции уже есть копия, что даже к лучшему. Распечатываю письмо Ангуса Хайнса. Распечатку кладу к себе в сумку, вместе с новым вариантом статьи Лори. По рассеянности, забыв о том, что слышала лязг ключа в замке, пытаюсь открыть дверь и не могу. Ну, разве не ирония судьбы, что я тоже оказываюсь взаперти? Если не ошибаюсь, есть такая вещь, как «синдром запертых». Сейчас им страдаем мы оба – Ангус Хайнс и я. Похоже, зануды, что твердят «не рой другому яму», все же правы.
Я отпираю своим ключом дверь изнутри, выхожу в коридор и снова закрываю дверь за собой. Чтобы не попасться Майе на глаза, выхожу из здания другим коридором. На улице останавливаю такси и называю водителю свой домашний адрес. Если вдруг рядом с домом я замечу подозрительную машину, которая может принадлежать полиции, просто скажу шоферу проехать дальше. Если же нет, хотелось бы убедиться, что с моей квартирой все в порядке – никаких разбитых окон, никаких осколков стекла на ковре, никаких царапин на стенах. И никакой злющей Тэмсин на моем диване, сгорающей от желания высказать все, что она обо мне думает.
Завтра я вернусь к себе в кабинет и сделаю копии всех бумаг, прежде чем их заберет полиция. Майи завтра точно на месте не будет. Воскресенье для нее – святой день. День маникюра и педикюра. А вот Раффи очень даже может быть, нарушая, как он выразился, заповеди божьи, однако он вряд ли проявит интерес к тому, чем я занимаюсь. Если не терять времени, я за пять-шесть часов сумею снять ксерокопии со всех документов. При этой мысли я заранее валюсь с ног от усталости.
Ну хорошо, ты сделаешь копии, а куда ты их денешь? Где спрячешь? В квартире Тэмсин и Джо? В своей собственной? В оба места может нагрянуть полиция. И ведь наверняка нагрянет, учитывая интерес копов к моей персоне.
Похоже, какое-то время назад я уже приняла решение, но только теперь готова себе в нем признаться. Марчингтон-хаус. Вот куда я все это отвезу. Рей не станет возражать. Я знакома с ней меньше недели, но уверена, что она ничего не скажет. Там наверняка имеются пустые комнаты. Там хватит места и для меня, и для нескольких коробок с документами. У меня будет достаточно времени пересмотреть все бумаги, которые произвели на свет Лори и Тэмсин. Я наверняка найду в них… Что именно? Нечто такое, что Лори упустил, потому что за деревьями не разглядел леса?
Я чувствую себя совершенно разбитой, однако сна ни в одном глазу. Не хочется даже смотреть в окно. Мне нужно заняться чем-то полезным. Я вытаскиваю из сумки статью Лори и погружаюсь в чтение. Вскоре натыкаюсь на одно предложение и останавливаюсь. В нем явно что-то не так.
«Пусть доктор Даффи сама никого не убивала, однако на ней лежит ответственность за загубленные жизни нескольких десятков невинных женщин, чье единственное преступление состояло в том, что, когда их дети умерли, сами они оказались не в то время не в том месте. Хелен Ярдли, Сара Джаггард, Дорна Ллуэллин… имена можно перечислять до бесконечности».
Три имени – какой куцый список! Почему Лори для убедительности не включил в него больше имен? Я уверена, в первоначальной версии их было больше. Открываю последнюю страницу. Лори – что весьма мудро с его стороны, или же просто потому, что редакторы не оставили ему выбора – удалил свои инсинуации в адрес Рианнон Эванс. В первом варианте статьи он утверждал, что Рианнон убила своего сына Бенджамина, потому что она уличная проститутка, а у них-де это в порядке вещей. Мне понятно, почему он вырезал этот кусок, но зачем удалять имена из списка жертв Джудит Даффи? И это при том, что этот список включает в себя десятки имен!
Я роюсь в сумочке в поисках первоначального варианта статьи, но его там нет. Наверное, забыла дома. Мне в голову приходит другая мысль: можно прочесть письмо Ангуса Хайнса. Я достаю распечатку и быстро пробегаю глазами имена.
Два имени сразу бросаются в глаза – Лорна Кист и Джоанна Бью. Черт, они ведь уже мне где-то встречались… Точно! В статье Лори, вместе с именами Хелен Ярдли и Сары Джаггард. Нет, это не обман зрения, я действительно их видела.
В первом варианте статьи Лорна Кист и Джоанна Бью были частью того списка. Почему же сейчас их там нет?
Из книги «Только любовь» Хелен Ярдли и Гейнор Манди
5 ноября 1996
Суд не дал мне ничего хорошего, но хуже всего было 5 ноября. В этот день я впервые столкнулась лицом к лицу с доктором Джудит Даффи, когда та давала свидетельские показания, отвечая на вопросы прокурора. Невероятно, но раньше я ни разу ее не видела, хотя она утверждала, что знает меня и мою семью. Зато я знала, что она за человек. Нэд и Джиллиан предупредили меня. Эта особа, не моргнув глазом, заявит, что убитая горем мать совершила двойное убийство, не удосужившись даже поговорить с ней или хотя бы познакомиться. В отличие от нее, доктор Рассел Мередью, один из многочисленных героев этой истории и главный эксперт защиты, провел со мной и Полом не один день. Он часами расспрашивал нас, собирая тщательнейшим образом свое, как он говорил, «досье». Мы шутили, что когда досье будет готово, оно окажется толще тома энциклопедии. Между прочим, доктор Мередью пытался представить это досье судье Уилсону, но тот лишь бросил в ответ: «По-вашему, я должен все это прочесть?» Мы были в шоке.
Доктор Даффи заняла свидетельское место. Я не сводила с нее глаз. Впервые с самого начала процесса меня охватил настоящий ужас. Было в ней нечто такое, отчего у меня по спине пробежали мурашки.
До этого момента я не сомневалась, что, когда этот цирк закончится, мы с Полом снова окажемся дома. Нам вернут Пейдж, и мы вновь заживем дружно и счастливо. Я ничуть в этом не сомневалась, ведь на мне не было никакой вины. Я это знала. Пол это знал. Присяжные тоже это поймут. Нэд заверил меня, что как только Рассел Мередью в своей сдержанной, но авторитетной манере объяснит им, что смерть Моргана и Роуэна вполне могла быть вызвана естественными причинами, никто не посмеет признать меня виновной в их убийстве.
Однако встретившись глазами с Джудит Даффи, я впервые ощутила ужас. Меня как будто кулаком в живот ударили. В ее презрительном взгляде не было ни капли сочувствия. Она держалась высокомерно. Для нее я была полное ничтожество. Такая, не дрогнув, отправит меня до конца моих дней за решетку лишь затем, чтобы доказать свою правоту. Тогда я этого не знала, но позднее выяснилось, что Пол подумал о ней то же самое, а также Нэд и Джиллиан.
Казалось, будто палач сдирает с меня живьем кожу. Я сидела, совершенно беспомощная, слушая, как Даффи, смакуя каждое слово, описывает суду, что я сделала со своими любимыми сыновьями, какие увечья им нанесла. Я слышала, как она говорит присяжным, многие из которых уже были в слезах, что я отравила своих детей солью, что неоднократно душила их с целью увезти их в больницу, лишь бы только привлечь внимание к своей персоне. Более чудовищной лжи я не слышала за всю свою жизнь. Если б я хотела привлечь к своей персоне внимание, то вышла бы на улицу в костюме Минни Маус, голая станцевала бы перед домом канкан, вытворила бы что-то смешное и безобидное, но никогда – никогда – не стала бы убивать собственных детей.
Когда же доктор Даффи заявила, будто у Роуэна был пробит череп, я едва не закричала: «Вы лжете! Я даже пальцем не тронула бы своих сыновей. Я обожала их. У меня к ним не было ничего, кроме любви».
Никогда не забуду, как она закончила давать показания. Это навсегда врезалось мне в память. Когда я читала протокол судебного заседания, он слово в слово совпадал с тем, что я запомнила.
Радгард: Миссис Ярдли полагает, что оба ребенка, Морган и Роуэн стали жертвами так называемого синдрома внезапной детской смерти. Что вы на это скажете?
Даффи: Помимо весьма необычного факта, а именно одновременно двух случаев СВДС в одной семье…
Радгард: Извините, что перебиваю вас, доктор, но я хотел бы сосредоточить внимание на семье Ярдли, а не на других семьях, с которыми вам приходилось иметь дело в вашей профессиональной деятельности. Давайте не будет играть в статистику. Мы все прекрасно знаем, сколь ненадежны, если не сказать, бессмысленны, бывают статистические данные применительно к конкретному случаю. Скажите лучше, возможно ли, на ваш взгляд, что Морган и Роуэн стали жертвами синдрома внезапной детской смерти?
Даффи: Я бы сказала, это крайне маловероятно, почти невозможно. Зато вероятно другое: у обеих смертей есть некая общая причина, причем причина эта носит судебный, а не медицинский характер.
Радгард: То есть, по вашему мнению, оба ребенка были убиты?
Даффи: Да, по моему мнению, оба ребенка умерли от неслучайных травм.
Джудит Даффи, не дрогнув, рассказывает обо мне одну ложь за другой. Меня душат слезы. Я вне себя от горя; ни Пол, ни я даже не представляем себе, какой вред она нанесла мне своей фразой «крайне маловероятно, почти невозможно». А вот Нэд, за спиной у которого многолетний опыт судебных разбирательств, сразу понял, чем чревата эта фраза, сказанная нарочно для присяжных. Не играет никакой роли, что всего несколько секунд назад неподражаемый Айвор Радгард сказал, что в таких случаях, как мой, статистика – крайне ненадежная вещь. Его слова не отложились в их сознании. Увы, они прозвучали не столь внушительно, как магическая формула доктора Даффи, цель которой найти вину там, где ее нет: «крайне маловероятно, почти невозможно».
Затем встал Рейбен Меррилс, чтобы задать доктору Даффи несколько встречных вопросов. Нэд тотчас одарил меня своей знаменитой улыбкой, – не улыбка, а луч надежды: мол, не переживай, Меррилс лучший адвокат во всей стране. Он разнесет ее в пух и прах.
Меррилс действительно сделал все что мог.
Меррилс: Давайте уточним. Вы утверждаете, что, на ваш взгляд, невозможно, что дети – более чем один ребенок, – родившиеся от одних и тех же родителей и жившие в одном и том же доме, умерли от естественных причин?
Даффи: Я так не говорила.
Меррилс: Ибо я могу привести вам несколько случаев семей, в которых имели место более одного случая СВДС, без каких-либо намеков на преступный умысел.
Даффи: Вы путаете термины. Естественные причины и СВДС – это отнюдь не одно и то же. В семье, где присутствует ген гемофилии, например, высока вероятность того, что кто-то из родственников умрет по причинам, имеющим отношение к этой болезни. Это и будут естественные причины. Когда же таковых нет, когда мы не можем объяснить, что повлекло за собой смерть младенца, мы называем это СВДС.
Меррилс: Хорошо, пусть это будет СВДС. Скажите, по вашему мнению, возможно, что в одной семье может иметь место более чем один случай?
Даффи: Разумеется.
Меррилс: Поясняю: по вашим словам, разумеется, возможно, что в одной и той же семье жертвами СВДС может иметь место более чем один случай?
Даффи: Да, такое возможно.
Меррилс: Тем не менее всего пару минут назад вы сказали нечто совершенно противоположное?
Даффи: Неправда. Я сказала, что…
Меррилс: Вы сказали, что «крайне маловероятно, почти невозможно», что Морган и Роуэн оба умерли в результате СВДС.
Даффи: Я имела в виду, что…
Меррилс: Вы сказали – и присяжные это подтвердят, – «крайне маловероятно, почти невозможно», что в семье Ярдли одновременно имели место два случая СВДС.
Даффи: Я этого не говорила.
Меррилс: Доктор Даффи, я уверен, что присяжные озадачены не меньше, чем я, ибо мы все слышали ваши слова.
На этом вопросы закончились. Мое сердце стучало, словно копыта испуганной лошади. Слава богу, подумала я. Теперь присяжные поймут, какая жуткая лгунья эта доктор Джудит Даффи. Разве можно серьезно относиться к ее мнению, когда Рейбен Меррилс только что поймал ее на вопиющей лжи? Увы, стоило мне посмотреть на Пола и Нэда и увидеть, что оба сидят хмурые, как на мое воодушевление набежало темное облако.
Позднее я узнала, что они серьезно встревожились о том, какой эффект могло произвести на присяжных повторение той злополучной фразы. Хотя Меррилс быстро и убедительно показал, что Даффи бессовестно лжет, он дважды повторил ее слова о том, что одновременная гибель обоих мальчиков в результате СВДС – это «крайне маловероятно, почти невозможно». Позднее Нэд сказал мне, что самый лучший способ заставить кого-то во что-то поверить, – это несколько раз повторить одни и те же слова.
– Контекст, в котором они прозвучали, не так важен, – сказал он. И оказался прав. Какая же я была наивная!
Раз за разом в течение судебного разбирательства присяжные слышали эту фразу «крайне маловероятно, почти невозможно». 5 ноября я этого не знала, и вот теперь должна провести девять лет жизни за решеткой. А все из-за нескольких слов, сказанных доктором Джудит Даффи, которая от меня не слышала ни единого слова.
24 октября 2004 года
24 октября ко мне в тюрьму, чтобы взять у меня интервью, приехала журналистка газеты «Дейли телеграф». Пол пошутил, что, мол, теперь я такая знаменитость, что журналисты вынуждены дожидаться очереди, чтобы повидаться со мной. Кстати, тюремные служащие так меня и называют: «наша местная знаменитость».
Здесь, в Геддам-Холле, буквально все проявили ко мне участие. Все понимали, что я невиновна, – приятное разнообразие после Дарема, где меня ненавидели и всячески унижали. Я знала: за эту перемену отношения ко мне я должна благодарить Лори. Он развернул настоящую кампанию в мою поддержку. Даже такой осторожный человек, как Нэд, пробормотал, что наша апелляция в феврале следующего года может оказаться успешной. Там, на воле, Лори в буквальном смысле творил чудеса. СНРО с каждым днем набирала силу.
Я же была так морально подавлена, что вряд ли чем-то могла им помочь из-за тюремных стен. Однако Лори держался героем и постоянно твердил, мол, все знают, что СНРО – наше с ним совместное детище. Я не могла дождаться той минуты, когда, наконец, выйду на свободу и смогу помогать женщинам, попавшим в такую же жуткую ситуацию, что и я, женщинам, которых наше хваленое правосудие предало и бросило на произвол судьбы. Их было много, и я испытывала к ним любовь и сострадание. Я слышала, что к нам в Геддам скоро переведут Рейчел Хайнс. Ее случай был идентичен моему: невиновная мать, получившая тюремный срок за смерть детей, которых она не убивала. Недавно ей было отказано в праве на апелляцию. Узнав об этом, я едва не разрыдалась.
В тюрьме я могла занять себя лишь одним – писать, и вскоре полюбила это занятие. Поначалу я согласилась вести дневник лишь потому, что об этом меня попросил Лори, но стоило мне начать, как я уже не могла остановиться.
Я сказала журналистке из «Телеграфа», что не теряю надежды в один прекрасный день опубликовать книгу о моей жизни, в которой опишу все, через что я прошла. Та кивнула, как будто это было вполне естественное, вполне ожидаемое желание. Не уверена, что она поняла, как это для меня важно. Сама она только и делает, что пишет, ведь это ее работа. Я же после окончания школы не написала ни строчки. Но журналистка была такая милая, что я даже дала ей взглянуть на мои черновики.
– Ужасно, не правда ли? – пошутила я.
– Стихотворение прекрасно, – похвалила она. – Честное слово.
Я рассмеялась. С тем же успехом она могла сказать «да, Хелен, твой стиль ужасен». Стихотворение – единственное, что она похвалила из написанного. Кстати, в отличие от всего остального, оно было написано не мной. Я откопала его в одной антологии в тюремной библиотеке. Оно показалось мне прекрасным, поэтому я села и переписала его в себе в блокнот в качестве источника вдохновения. На самом деле его автор – некая Фиона Симпсон, и называется оно «Якорь спасения».
«Постящиеся женщины в своих кельях осушили соты своего мозга до последней сахарной капли здравого смысла, превратив череп в пустой посеребренный сосуд, где любовь могла бы обитать, словно кукушка…
Спросит ли хоть кто-нибудь, как ей, помимо этой преданности, удалось отгородиться от того, как мы живем, как удалось стряхнуть с себя соблазны мира, чтобы стать той, как требует ее ревнивый возлюбленный?
И все же внутри трепещет крыльями птица, случайно залетевшая, или же дар безумной благодати, вкус чего-то сладкого… Пустое бытие, комната с белыми стенами».
Я плохо понимала, о чем это стихотворение. Но с первой же секунды, как только его прочла, я поняла: оно многое для меня значит. Оно стало одним из самых бесценных моих сокровищ. Мне казалось, будто оно написано про меня. Стихотворение было про женщин в кельях, а я тоже была женщиной в келье – пусть даже временно. Особенно мне нравились последние строки, так как они были полны надежды. Мне казалось, что именно это и хотела сказать их автор: даже когда вас заперли и все у вас отняли, единственное, что остается, – это надежда. Надежда – это птица, что все еще трепещет крыльями, «случайно залетевшая, или же дар безумной благодати, вкус чего-то сладкого». И поскольку человек потерял все, в его жизни, которая теперь «комната с белыми стенами», надежда, пусть даже самая крошечная и хрупкая, может показаться огромной, сладкой и мощной, потому что она – единственное, что у него есть.
По ночам, лежа на тюремной койке, я плакала по моим детям и представляла себе, как в темноте рядом со мной трепещут крылья надежды.
Глава 14
Суббота, 10 октября 2009 года
– То, что меня спишут в утиль, – это давно принятое решение, – сказала Джудит Даффи. – Это случится, даже если я стану на свою защиту, а так как я не собираюсь…
– Неужели? Даже не дадите никому высказаться от вашего имени?
Чарли постаралась, чтобы ее реплика прозвучала скорее недоверчиво, нежели осуждающе. Они проговорили с Даффи всего минут десять. Впрочем, даже этих десяти минут Чарли хватило, чтобы понять, сколь предвзято она настроена к своей собеседнице. Пока другие говорили, она обычно насмехалась над тем, как они одеты, над их привычками, их глупостью. Все это, конечно, не вслух, а мысленно, чтобы ее никто не слышал, и, возможно даже, вполне безобидно. Правда, вскоре она поймала себя на том, что у нее почти нет опыта слушать других людей так, как это полагается – или как ей казалось, это следует делать, – то есть без тайной надежды на то, что уже в первые же секунды сидящая в ней стерва найдет, во что бы ей впиться зубами.
Кстати, коли уж речь зашла об одежде, Джудит Даффи была одета довольно несуразно. Сама по себе каждая вещь была очень даже ничего, но вместе они совершенно не сочетались: кружевная белая блузка, бесформенный бордовый кардиган, серая юбка до колен (не иначе как от какого-то костюма), черные колготки и черные туфли на низком каблуке с огромными бантами – такие подошли бы женщине помоложе, но на Даффи смотрелись нелепо. Чарли так и не смогла понять, как ее собеседница пыталась выглядеть этим утром – нарядно или демократично. В результате получилось не так и не этак.
Чарли уговорила Даффи впустить ее к себе в дом, сыграв на том, что между ними много общего. Это потребовало от нее большей честности, чем она рассчитывала. В конце концов Чарли почти убедила себя, что она и эта некрасивая строгая докторша – своего рода сестры по духу, причем убедила себя до такой степени, что осуди она Даффи, тем самым осудила бы и себя, а Чарли, если честно, устала это делать. Это дело она бросила уже примерно год назад.
– К великому неудовольствию моего адвоката – никакой защиты, – сказала Даффи, – и никакой апелляции. Не хочу ни с кем вступать в пререкания – ни с Генеральным медицинским советом, ни с Расселом Мередью. И, конечно же, с Лори Натрассом, учитывая его неистребимое упрямство в деле доказательства собственной правоты. Любой, кто столкнется с ним лбами, через двадцать лет обнаружит, что все еще не сдвинулся с места. – Даффи улыбнулась.
Они с Чарли сидели на плетеных стульях без подушек в оранжерее Даффи. Вокруг было царство зелени – зеленая плитка на полу, выкрашенные в зеленый цвет стены. Из того, что Чарли видела в гостиной, зеленый был любимым цветом хозяйки дома. Из оранжереи открывался вид на длинный, ухоженный, однако лишенный растительности сад – лишь газон и пустые клумбы. Вдоль газона протянулся низкий деревянный забор, а по другую его сторону – сад примерно тех же размеров, но только с кустарником и цветами, в дальнем конце которого виднелась точно такая же оранжерея, что и у Даффи.
– Когда мое имя только сделалось притчей во языцех, я была готова объяснить мою позицию первому, кто соглашался меня выслушать. Мне потребовалось два года, чтобы заметить, что, пытаясь оправдаться, я делаю себе самой только хуже.
– Да, есть нечто разрушающее душу в попытках убедить людей, что на самом деле вы лучше, чем о вас думают, – согласилась Чарли. – Лично меня в таких случаях так и подмывало сказать: «Идите вы все в задницу или даже куда подальше».
Она не стала извиняться за грубое выражение. Если пенсионер имеет право без билета ездить в автобусе, то статус изгоя наделяет вас правом на крепкое словцо.
– Я не хороша и не плоха, – сказала Даффи, плотнее заворачиваясь в кардиган. – Как и все люди. Мы все чувствуем боль, мы все пытаемся ее избегать и подчас не замечаем, как причиняем ее другим. Многие из нас в тот или иной момент нашей жизни нарочно причиняют ее другим людям – кто-то сильнее, кто-то слабее.
– Боюсь предстать в ваших глазах этакой нахалкой… Вы могли бы побороться за свою работу и репутацию на заседании Генерального медицинского совета, но сказанное вами все равно было бы верно.
– Вердикт Совета не изменит того, кто я такая, – как, впрочем, и общественное мнение, – сказала Даффи. – Даже одиночество и душевная боль. Именно поэтому я и прекратила любые попытки.
– То есть вам теперь все равно, что думают о вас люди?
Даффи подняла глаза к стеклянной крыше оранжереи.