Внесите тела Мантел Хилари

– До меня доходили слухи о вашей ссоре, но ведь с тех пор прошел год?

– Леди Рочфорд вам рассказала. Не слушайте ее, она все придумывает. Впрочем, это правда, я поссорилась с Гарри, или он со мной. А все из-за молодого Уэстона, который повадился торчать в покоях королевы. Гарри решил, что тот имеет на меня виды. Я тоже так думала, но, клянусь, я его не завлекала!

– Мэри, именно это вы и делали, – смеется он. – Вы обречены завлекать мужчин даже против воли.

– А Гарри Норрис возьми да и скажи: сейчас как врежу этому сосунку между ребер, чтобы знал, – хотя Гарри не из тех, кто лезет в драку. А королева, моя кузина, говорит: только не в моих покоях. Тогда Гарри сказал: с разрешения вашего величества я выволоку его во двор и там поколочу.

Мэри не в силах удержаться от жалкого смешка.

– Они обсуждали его, будто его там не было, а Фрэнсис стоял и слушал, а потом и говорит: хотел бы я посмотреть, как ты меня поколотишь, Норрис, в твои-то преклонные годы, ты и на ногах-то держишься с трудом…

– Мистрис, нельзя ли покороче?

– И так они пререкались, и пихались, и бранились битый час, а миледи королева только знай их подначивать. А потом Уэстон и говорит: уймись, Добрый Норрис, я здесь из-за другой, и ты прекрасно знаешь, из-за кого. Нет-нет, я не знаю, говорит Анна, скажите нам. Леди Вустер? Или леди Рочфорд? Не таитесь, Фрэнсис, признайтесь, кто дама вашего сердца. А он говорит: это вы, мадам.

– И что ответила королева?

– О, она разгневалась, налетела на него, велела никогда больше так не говорить, а то ее брату Джорджу придется поколотить его ради чести королевы Англии. А еще она все время смеялась. Потом Гарри Норрис стал пререкаться со мной из-за Уэстона, а Уэстон с ним из-за королевы. И оба они спорили с Уильямом Брертоном.

– А этот откуда взялся?

– Он как раз вошел… – Мэри хмурится. – Кажется, это было в тот раз… или в другой, не важно. И королева сказала: вот мужчина для меня, Уилл вам не чета, он не станет кривить душой. Но она мучила и дразнила их всех. Анну не разберешь: то читает вслух мастера Тиндейла, то открывает рот, а оттуда торчит дьявольский хвост.

С тех пор, если верить Шелтон, проходит год. Гарри Норрис и мистрис Шелтон мирятся, и Гарри смиренно приползает в ее постель. Все возвращается на круги своя до сегодняшнего дня. Двадцать девятого апреля.

– Началось все с Марка, – рассказывает Мэри Шелтон. – Этот Марк вечно слоняется рядом с опочивальней. А она, проходя мимо, то засмеется, то потянет его за рукав, то толкнет под локоть, а однажды выдернула перо у него из шляпы.

– Первый раз слышу о таких любовных играх, – замечает он. – Должно быть, они в обычае у французов?

– А сегодня утром она говорит, только посмотрите на этого щеночка. Взъерошила ему волосы, потянула за уши – у дурачка от удивления глаза на лоб полезли. Почему ты такой грустный, Марк, твое дело веселить нас, а не грустить. Он хотел упасть на колени, но она не позволила. Ради Святой Девы, стой на месте, я оказала тебе честь, почтив своим вниманием, а ты решил, что я удостою тебя разговором, словно ты джентльмен, а не простолюдин. Нет, нет, мадам, говорит Марк, я не смею надеяться на ваше доброе слово, мне достаточно взгляда. И она замолчала, ждет, когда он начнет восторгаться ее взглядом, говорить, что ее глаза, словно магниты, и прочее в том же духе. А он просто разрыдался, сказал: «Прощайте», и убежал, а она знай себе смеется. Потом мы вошли в опочивальню.

– Нельзя ли покороче?

– Анна спросила: неужто он вообразил, будто я одна из этих… которые в Пэрис-гарден, ну, этих…

– Я слыхал про Пэрис-гарден.

Она вспыхивает:

– Да-да, конечно. В опочивальне леди Рочфорд сказала: этого Марка надо вышвырнуть из окна, как вашу собаку Пуркуа. Тогда королева заплакала и ударила леди Рочфорд, а та ей говорит: следующий раз я дам сдачи, вы не королева, а просто дочь рыцаря, господин секретарь Кромвель найдет на вас управу, кончилась ваша власть, мадам.

– Леди Рочфорд болтает лишнее, – говорит он.

– Потом вошел Гарри Норрис.

– А я все думаю, куда он запропастился.

– Вошел и спрашивает: что за шум? Анна говорит: окажите мне любезность, утопите мою невестку, тогда брат найдет жену посвежее, от которой будет больше проку. Гарри Норрис так и остолбенел. А Анна все не угомонится, говорит: разве вы не клялись, что сделаете все, о чем я ни попрошу? Что ради меня готовы дойти босиком до Китая? А Гарри – вы же знаете, ему только дай повалять дурака – отвечает: не до Китая, а всего лишь до Уолсингема. Раз уж вы решили совершить паломничество, говорит Анна, то заодно покайтесь в грехах, покайтесь, что заритесь на вдову, если с королем случится что-нибудь нехорошее.

Он хочет записать слова Шелтон, но не смеет шевельнуться, боится, что она замолчит.

– Затем королева оборачивается ко мне и говорит: теперь вы понимаете, мистрис Шелтон, почему он на вас не женится? Он любит меня, в чем клялся неоднократно, а как дошло до дела, отказывается засунуть в мешок леди Рочфорд и зашвырнуть в реку. Тут леди Рочфорд выбежала из опочивальни.

– Ее нетрудно понять.

Мэри поднимает глаза:

– Вы смеетесь, а мне было не до смеха. Я думала, они шутят насчет Гарри Норриса, а оказалось, нет. Клянусь, он стал белый как полотно и спрашивает: вы решили выболтать все ваши секреты или только некоторые? А потом вышел и даже не поклонился, а она бросилась за ним. Не знаю, что она ему сказала, потому что мы словно вросли в пол.

Выболтать секреты. Все или некоторые.

– Кто слышал ее слова?

Она трясет головой:

– Человек десять. Не могли же мы заткнуть уши!

А потом королева впала в ярость.

– Она сказала, нужно вернуть Гарри, позвать священника, и что Гарри должен засвидетельствовать ее целомудрие и верность. Сказала, что они оба должны взять свои слова обратно и присягнуть на Библии, и тогда все поймут, что их речи – пустой вздор. Она испугалась, что леди Рочфорд пойдет к королю.

– Джейн Рочфорд любит разносить злые вести, но не эту.

Не мужу. Она не посмеет сказать королю, что старый друг и верная жена обсуждали, как будут утешать друг друга после его смерти.

Это измена. Возможно. Думать о смерти короля. Закон признает: путь от мечты до замысла, от замысла до деяния недолог. Мы называем это «помышлением»: мысль производит на свет деяние, деяние рождается безобразным и недоношенным.

Мэри Шелтон не сознает, чему стала свидетельницей. Она решила, что наблюдает ссору любовников, еще один эпизод в долгой истории ее сердечных неудач.

– Теперь я сомневаюсь, – произносит она вяло, – что Гарри Норрис на мне женится или станет и дальше притворяться, будто впрямь собирался. Спроси вы меня неделю назад, не благоволит ли к нему королева, я ответила бы «нет», но теперь, когда я смотрю на них, мне становятся понятны слова, взгляды и, кто знает, возможно, не только взгляды? Я… я думаю… не знаю, что и думать.

– Хотите, я женюсь на вас, Мэри? – спрашивает он.

Она нехотя смеется:

– Нет, господин секретарь. Вы вечно обещаете жениться то на одной, то на другой, но всем известно, что вы мните себя великим призом.

– А, вот мы и вернулись в Пэрис-гарден. – Он пожимает плечами, улыбается, но ему уже не терпится отделаться от Мэри Шелтон. – Запомните: никому ни слова. Теперь вам и остальным фрейлинам следует подумать о том, как себя защитить.

Мэри не сдается:

– Я не хотела ничего плохого. Если королю расскажут, он ведь разберется? Может быть, решит, что все это пустые слова? Я не поручусь, что знаю наверняка. Да и кому ведомо, что между ними было? Я не присягну, что знаю…

Присягнешь и скоро, думает он.

– Понимаете, ведь Анна – моя кузина. – Мэри замолкает. – Я ей многим обязана, она столько для меня сделала…

Например, подтолкнула в королевские объятия, когда сама была на сносях, усмехается он про себя: нельзя отпускать Генриха из семьи.

– Что ее ждет? – Мэри смотрит ему прямо в глаза. – Он бросит ее? Так все говорят, но Анна не верит.

– Ей не следует быть такой самонадеянной.

– Она говорит: я знаю, как вернуть его. Сами видите, до сих пор у нее получалось. Но как бы ни сложилось с Гарри Норрисом, я все равно от нее уйду. Анна, не моргнув глазом, отнимет его у меня, если уже не отняла. Негоже благородной женщине позволять так с собой обращаться. Леди Рочфорд тоже не останется. Джейн Сеймур убрали, потому что… не моего это ума дело. А леди Вустер на лето уедет в поместье, ей скоро рожать.

Он наблюдает, как бегают ее глаза, прикидывая, просчитывая. Больше всего Мэри заботит, чтобы покои королевы не опустели.

– Ничего, в Англии хватит благородных девиц. Она начнет все сначала, да, все сначала. Леди Лайл пришлет своих дочерей из Кале, от первого брака. Они пригожие девицы, и, если их обучить, из них выйдут хорошие фрейлины.

Похоже, Анна Болейн и впрямь их околдовала: мужчин, женщин. Они не видят того, что происходит вокруг, не слышат того, что говорят. Они погрязли в собственной тупости.

– Напишите Хонор Лайл, – велит ему Мэри с превосходной самонадеянностью. – Если вы пристроите ее дочерей ко двору, она вечно будет у вас в долгу.

– А как же вы? Что станется с вами?

– За меня не беспокойтесь.

Мэри не умеет долго отчаиваться. Именно это привлекает к ней поклонников. Придут новые времена, новые мужчины, новые порядки. Она вскакивает, чмокает его в щеку.

Вечер субботы.

Воскресенье.

– Где ж вы были утром? – Леди Рочфорд распирает от нетерпения. – На это стоило посмотреть! Король и Анна стояли у большого окна, и весь двор глазел на них снизу. Король знает о ссоре с Норрисом, да что там, теперь о ней знает вся Англия! Видели бы вы короля – весь пунцовый. А она стояла, прижав к груди руки, вот так… – Леди Рочфорд показывает. – Словно Эсфирь на большой королевской шпалере.

Он видит перед собой картину: шерстяные придворные вьются вокруг расстроенной госпожи. Одна из служанок как ни в чем не бывало спешит в царицыны покои с лютней в руках, прочие шепчутся по углам: женщины задрали лица, мужчины склонили головы. Напрасно он ищет себя между разряженных придворных в пышных шляпах. Вероятно, он где-то в другом месте, что-то распутывает: обрывки нитей, упрямые узелки.

– Эсфирь, – поизносит он. – Понятно.

– Анна послала за принцессой, – продолжает леди Рочфорд, – вырвала ее из рук кормилицы и подняла вверх, словно отвечая королю: «Муж мой, неужели ты сомневаешься, что она твоя?»

– Вы можете только предполагать, каков был его вопрос. Вряд ли вы разобрали слова.

Он слышит собственный голос и удивляется его холоду.

– Там, где я стояла, было не слышно. Но все равно ей несдобровать!

– И вы не бросились ее утешать? Разве она не ваша госпожа?

– Нет, я побежала искать вас.

Леди Рочфорд берет себя в руки и говорит очень серьезно:

– Мы, ее фрейлины, желаем себя обелить. Мы думаем, королева не честна, и боимся, что нас обвинят в попустительстве.

– Летом, не прошлым, два года назад, вы сказали мне, что королева одержима мыслью о ребенке и боится, что король не способен подарить ей дитя. Сказали, что он не удовлетворяет ее. Вы готовы повторить свои слова?

– Странно, что тогда вы за мной не записали.

– Разговор был длинным, и, при всем уважении, миледи, вы изъяснялись намеками. Мне нужно знать, что вы скажете, когда вас приведут к присяге.

– А кого будут судить?

– Именно это я надеюсь выяснить. С вашей помощью.

Он слушает себя словно со стороны. С вашей помощью. Вас никто не обвиняет. За исключением его величества.

– Про Норриса и Уэстона вы знаете, – говорит она. – Они сами признались в любви к ней. Так вот, они не единственные.

– Возможно, прочие лишь проявляли галантность?

– Шныряя вокруг по ночам? С лодки на лодку. В калитку при свете факелов, подкупая привратников. Это продолжается больше двух лет. Они появляются в самых неожиданных местах. Чтобы вывести их на чистую воду, нужно постараться. – Она замолкает, хочет убедиться, что он внимательно слушает. – Допустим, двор в Гринвиче. Некий джентльмен состоит при короле, его поручение исполнено, он может убираться восвояси, а ты возвращаешься к королеве и застаешь его в темном углу. Что он здесь забыл? Норрис, вы ли это? Сколько раз я думала, кто-то из них в Вестминстере, а он оказывался в Ричмонде. Или в Гринвиче, когда должен быть в Хэмптон-корте.

– Если они делили обязанности, это еще не повод их подозревать.

– Я не об этом, господин секретарь. Дело не во времени – в месте. Галерея рядом с покоями королевы, ее передняя, ее порог, садовые ступени, калитка, которую забыли запереть. – Джейн наклоняется и касается кончиками пальцев его руки, лежащей поверх бумаг. – Они приходили и уходили среди ночи, а если попадались кому-нибудь на глаза, говорили, что у них тайное послание от короля.

Он кивает. Одна из обязанностей джентльменов, состоящих при короле, – передавать устные послания сановникам, иностранным послам и, разумеется, королеве. Их не принято расспрашивать – они не обязаны ни перед кем отчитываться.

Леди Рочфорд откидывается назад и мягко замечает:

– Прежде чем они поженились, она занималась этим с Генрихом на французский манер. Вы понимаете, о чем я?

– Понятия не имею. Вы бывали во Франции?

– Нет, я думала, вы бывали.

– На войне. Между солдатами ars amatoria[15] не в ходу.

Она пристально разглядывает его, суровея лицом.

– Вы хотите опозорить меня, заставив произнести то, что мне придется произнести, но я не юная девственница, мне терять нечего. Она понуждала Генриха изливать свое семя не туда, куда следует. И теперь он не может простить ей.

– Упущенные возможности, понимаю.

Семя, излитое королем в иные отверстия тела или в глотку. Вместо того чтобы отыметь королеву на честный английский манер.

– Король считает это мерзостью. Но Генрих, чистая душа, храни его Господь, не ведает об иных мерзостях. Мой муженек Джордж не отходит от Анны. Впрочем, я уже вам рассказывала.

– Они родственники, в этом нет ничего противоестественного.

– По-вашему, ничего?

– Миледи, я понимаю, вы хотели бы считать братскую любовь, а равно и супружескую холодность преступлением, но мне нечем вас утешить – перед законом они чисты. – Он медлит. – Поверьте, я исполнен сочувствия к вашим бедам.

Ибо что остается женщине вроде Джейн Рочфорд, если все на свете против нее? Вдове со средствами легко жить своим умом, жене торговца – усердно управлять мужниным делом, откладывая золото про запас. Простая горожанка, которую побивает благоверный, может подговорить крепких дружков, чтобы те стучали в сковороды у нее под дверью среди ночи, пока небритый муженек не выскочит на улицу в одной рубахе, которую они не преминут задрать, чтобы осмеять его жалкий уд. Но молодой благородной женщине негде искать защиты. Власти у нее не больше, чем у бессловесной ослицы, одна надежда, что хозяин не слишком часто станет пускать в ход хворостину.

– Ваш отец, лорд Морли, ученый человек, весьма мной почитаемый. Вы не пробовали обратиться к нему?

– Зачем? – В голосе леди Рочфорд сквозит презрение. – Когда мы поженились, он сказал, что сделал для меня все, что мог. Все отцы таковы. Он отдал меня за Болейна, как сбыл бы с рук борзого щенка. Теплая конура и миска с объедками – что еще нужно? Вы же не спрашиваете скотину о ее желаниях.

– Вы никогда не думали, что ваш брак можно расторгнуть?

– Нет, господин Кромвель. Мой отец все предусмотрел, вам ли не знать, вы же числите себя его другом. Никаких обручений, никаких помолвок. Даже вам с Кранмером не удалось бы признать наш брак недействительным. В день свадьбы Джордж сказал мне прямо за столом: я делаю это только потому, что мне велел отец. Самые подходящие слова для двадцатилетней девушки, грезящей о любви. Я не смолчала и ответила ему в таком духе, что, если бы отец меня не заставил, я бы к вам близко не подошла, сэр. А когда потушили огни, нас уложили в постель. Он протянул руку и принялся теребить мою грудь, приговаривая, что видал и получше, а повидал он немало. А потом велел мне лечь и раздвинуть ноги. Исполним наш долг, сказал он, подарим моему отцу внука, и если родится сын, будем жить порознь. А я ответила: делай что хочешь, если сумеешь, даст Бог, семена попадут в рыхлую почву и приживутся, а потом забирай свою мотыгу и чтобы я больше ее не видела. – Она хихикает. – Но вы же знаете, я бесплодна. Или они хотят, чтобы я так думала. А может быть, у моего мужа дурное или негодное семя? Видит Бог, где только Джордж его не оставляет. О, он ведь евангелист, святой Матфей направляет его, святой Лука защищает. На свете нет более праведного человека, чем Джордж, единственное, чего Господь не предусмотрел, это снабдил человеков слишком малым количеством отверстий. Если Джордж встретит женщину, у которой манда под мышкой, то возблагодарит Создателя, подыщет для нее дом и станет наведываться к ней каждый день, пока ему не прискучит. Для Джорджа нет ничего святого. Он не постесняется покрыть суку терьера, если та вильнет хвостом и скажет: «гав-гав».

Он теряет дар речи. Теперь ему никогда не отделаться от навязчивой картины: Джордж, отважно совокупляющийся с терьерихой.

– Я боюсь, что он заразил меня чем-то нехорошим, поэтому я не могу понести дитя. Что-то разрушает меня изнутри и когда-нибудь сведет в могилу.

Когда-то леди Рочфорд просила его вскрыть тело, если она умрет внезапно. Тогда она боялась, что муж отравит ее, нынче уверена, что давно отравил. Вам пришлось несладко, миледи, тихо говорит он.

– Однако какой в этом прок? Если Джордж знает о королеве то, что стоит узнать королю, я вызову его свидетелем, но сомневаюсь, что он откроет рот. Брат не станет свидетельствовать против сестры.

– Я не об этом, – отзывается леди Рочфорд. – Я утверждаю, что он бывает в ее спальне, с ней наедине, когда двери заперты.

– Они беседуют?

– Я стояла под дверью, но голосов не слышала.

– Возможно, молятся?

– Я видела, как они целовались.

– Брату и сестре целоваться не возбраняется.

– Но не так!

Он берется за перо.

– Леди Рочфорд, я не могу записать: «Он целует ее не так».

– Его язык был у нее во рту, а ее язык – во рту у него.

– Вы хотите, чтобы я это записал?

– Вы не доверяете собственной памяти?

Если подобное всплывет на суде, думает он, в городе начнутся волнения – все равно что сказать в парламенте, что епископы совокупляются прямо на своих скамьях.

Он ждет, перо медлит над бумагой.

– Что заставило королеву пойти против природы?

– Так легче править, неужели не понимаете? Ей повезло с Елизаветой, девочка похожа на нее. Вообразите, если бы родился мальчик с лицом, вытянутым, как у Уэстона? Или как две капли воды похожий на Уилла Брертона? Что сказал бы король? Однако никто не осмелится назвать ребенка незаконнорожденным, если он похож на Болейнов.

Еще и Брертон. Он делает пометку, вспоминает, как однажды Брертон зло пошутил, что он, Кромвель, бывает одновременно в двух местах. Пришла моя очередь смеяться.

– Чему вы улыбаетесь? – спрашивает леди Рочфорд.

– Я слышал, любовники королевы позволяли себе рассуждать в ее покоях о смерти короля. Джордж был среди них?

– Если бы Генрих услышал, как они смеются над его мужскими достоинствами, он бы этого не вынес.

– А теперь хорошенько подумайте о последствиях. Если вы дадите показания против мужа в суде или в совете, от вас многие отвернутся.

Можно подумать, сейчас я окружена друзьями, читается на лице леди Рочфорд.

– Мне не в чем себя упрекнуть, – говорит она вслух. – Вся ответственность – на вас, господин секретарь. Я не самая умная, не самая проницательная женщина, а вы – это вы, вы умеете проворачивать дела и не упустите своего. Все решат, что вы заставили меня признаться.

Осталось сказать немногое.

– Чтобы все и дальше так думали, вам придется скрывать свои истинные намерения и на людях изображать печаль. А когда Джорджа заключат под стражу, обратитесь к королю с прошением о помиловании.

– Непременно. – Джейн Рочфорд высовывает язычок, словно хочет ощутить сладость мгновения на вкус. – Мне ничего не грозит, король не откликнется.

– Прислушайтесь к моему совету: ни с кем не говорите.

– Прислушайтесь к моему: поговорите с Марком Смитоном.

– Я собираюсь в Стипни. Приглашу Марка на ужин.

– Почему бы вам не принять его прямо здесь?

– Здесь сегодня и так хватает суеты, не находите?

– Суеты? Пожалуй.

Он смотрит ей вслед. Не успевает дверь за леди Рочфорд закрыться, как в комнате оказываются Рейф и Зовите-Меня. Бледные, сосредоточенные, спокойные: значит, не подслушивали, отмечает он про себя.

– Король повелел начать расследование, – объявляет Ризли. – Проявляя благоразумие, но не затягивать. После ссоры в спальне королевы пошли толки, и он вынужден прислушаться. Не подпускает к себе Норриса.

– Эти джентльмены из королевской опочивальни, они думали, им все сойдет с рук, – подхватывает Рейф. – Говорят, королева спокойна. Завтрашний турнир никто не отменял.

– Знаешь что, Рейф, – говорит он, – сходи к Ричарду Сэмпсону, скажи, что, entre nous[16], дело приняло новый оборот. Возможно, нам не придется доказывать, что брак короля с Анной не имеет законной силы. Теперь королева не в том положении, чтобы торговаться. Козырей у нее не осталось. Думаю, Генри Норрису несдобровать. Уэстону. Ах да, еще Брертону.

Рейф поднимает брови.

– Королева с ним едва знакома.

– Кажется, он завел дурную привычку входить в неподходящее время.

– Вы так спокойны, сэр, – говорит Зовите-Меня.

– Учитесь.

– Что сказала леди Рочфорд?

Он хмурится.

– Прежде чем отправишься к Сэмпсону, Рейф, присядь во главе стола. Вообрази себя королевским советом на тайном заседании.

– Целиком, сэр?

– Норфолк, Фицуильям и остальные. Теперь вы, Ризли. Вы – фрейлина королевы. Не смущайтесь. Поклонитесь, благодарю вас. Я буду пажом, который подаст вам табурет. И подушку. Присаживайтесь и улыбнитесь советникам короля.

– Как скажете. – Поначалу Рейф колеблется, но вскоре игра захватывает его, юноша наклоняется, игриво треплет Ризли по щеке. – С чем вы пришли к нам, благородная госпожа? Поведайте, что скрывают эти алые уста.

– Прекрасная дама утверждает, – говорит он, Кромвель, сопровождая свои слова взмахом руки, – что королева поступает опрометчиво и предосудительно. Поведение Анны заставляет подозревать ее в порочных наклонностях, пусть даже свидетелей ее проступков нет.

Рейф хмыкает:

– Возникает вопрос, мадам, почему вы молчали до сих пор?

– Порочить королеву – измена. – Язык у мастера Ризли подвешен хорошо, поток девичьих откровений льется легко и свободно. – Мы были вынуждены покрывать ее. Что нам оставалось? Лишь взывать к ее чести, убеждая оставить неправедный путь. Она запугала нас, ревновала к каждому кавалеру, угрожая бесчестьем любой, кто выказал слабость и оступился – не важно, почтенной матроне или юной девушке, возьмите хоть Элизабет Вустер.

– В конце концов вы не выдержали и решили во всем признаться? – спрашивает Рейф.

– А теперь ударьтесь в слезы, Ризли, – подсказывает он.

– Считайте, дело сделано. – Зовите-Меня прячет лицо в ладонях.

– Вот так спектакль, – вздыхает он. – Хотел бы я сбросить личину и оказаться дома.

Шон Мадок, лодочник в Виндзоре: «Она балуется с братом».

Терстон, его повар: «Они стоят у двери в рядок, наяривают свое добро».

Он вспоминает слова Томаса Уайетта: «У Анны такая тактика, она говорит: да, да, да, а потом сразу – нет… А хуже всего ее намеки, почти похвальба, что она говорит “нет” мне и “да” другим».

Сколько у Анны было любовников? «Десять? Ни одного? Сто?»

Он, Кромвель, считал Анну ледышкой, женщиной, которая выставила свою девственность на продажу и получила за нее самую высокую цену. Однако такой она была до замужества. До того как Генрих взгромоздился сверху, потом слез с нее и удалился в свои покои: тени свечей пляшут на потолке, шепот фрейлин, таз с теплой водой, кусок ткани. Она подмывается, в ушах голос леди Рочфорд:

– Осторожно, мадам, не вымойте принца Уэльского.

И снова темнота, простыни пропахли мужским потом, бестолковая служанка сопит и ворочается на тюфяке: Анна один на один с дворцовыми и речными шорохами. Она говорит, никто не отвечает, только девчонка бормочет во сне; молится, и снова нет ответа; она поворачивается на бок, оглаживает бедра, касается грудей.

А если однажды, да, да, да, да? Любому, кто окажется под рукой, когда лопнет нить ее добродетели? Пусть даже собственному брату?

– Я услышал сегодня такое, чего не чаял услышать в христианской стране, – говорит он Рейфу, Зовите-Меня.

Двое молодых джентльменов ждут, не сводят глаз с его лица.

– Я все еще в роли дамы или могу сесть и взять перо? – спрашивает Ризли.

Что мы делаем, думает он, тут, в Англии. Посылаем сыновей в чужие дома, и нередко брат с сестрой вырастают, не зная друг друга, а повзрослев, встречаются, словно в первый раз. Обворожительный незнакомец, зеркальное отражение тебя. Ты влюбляешься: на вечер, на час, а после обращаешь все в шутку, но чувства никуда не делись. Эти чувства заставляют мужчин быть мягче с женщинами, которые от них зависят. Но если пойти дальше, посягнуть на запретную плоть, шагнуть через пропасть, разделяющую мысль и действие? Священники говорят, что от искушения до греха рукой подать, только это неправда. Вот ты целуешь девичью щеку, а вот уже кусаешь прелестницу в шею? Называешь ее милой сестричкой, а после разворачиваешь и задираешь юбки? Так не бывает. Тебе придется пройти через эти комнаты, расстегнуть эти крючки. Ты не лунатик. Нельзя прелюбодействовать, не ведая, что творишь. Тебе придется взглянуть на ту, с кем согрешил. Ибо она не прячет лица.

Впрочем, возможно, леди Рочфорд лжет. С нее станется.

– Меня непросто смутить, – говорит он, – но сейчас я в затруднении, ибо мне приходится иметь дело с предметами, о коих я не решаюсь рассуждать вслух. Я могу говорить о них лишь намеками, однако намеки не годятся для обвинительного заключения. Я похож на шарлатана, который показывает уродцев на ярмарках.

Подвыпившие крестьяне вечно недовольны тем, что им подсовывают за их кровные денежки. Находятся и те, кто выражает неодобрение вслух:

– Да разве ж это уродец? Особливо супротив моей тещи.

Их сторонники в толпе одобрительно хлопают смельчаков по плечу и фыркают.

Тише-тише, земляки, успокаиваете вы особо рьяных, это вам для затравки. Еще одно пенни – и я покажу то, что храню в дальнем углу балагана. От этого зрелища содрогнутся самые стойкие! Сами увидите, нечистый потрудился на славу.

Они смотрят, блюют на собственные башмаки. А ты пересчитываешь монеты и запираешь их в сундук.

Марк в Стипни.

– Он принес инструмент, – говорит Ричард. – Лютню.

– Скажи, пусть уберет.

Если Марк и был весел, то теперь погрустнел и смотрит с подозрением.

– Я думал, сэр, меня позвали развлечь вас, – говорит с порога.

– Так и есть.

– Решил, соберется большое общество.

– Вы знакомы с моим племянником, мастером Ричардом Кромвелем?

– В любом случае я с радостью для вас сыграю. Может быть, вы хотите, чтобы я послушал ваших детей-певчих?

– Не сегодня. В сложившихся обстоятельствах, боюсь, вы их перехвалите. Лучше присядьте и выпейте с нами вина.

– С вашей стороны было бы истинным благодеянием порекомендовать нам хорошего музыканта, умеющего играть на ребеке, – говорит Ричард. – Наш вечно пропадает в Фарнеме, где осталась его семья.

– Бедный мальчик тоскует по дому, – произносит он по-фламандски.

– Не знал, что вы говорите на моем языке. – Марк удивленно поднимает глаза.

– Охотно верю. Иначе были бы осмотрительнее, рассуждая обо мне вслух.

– Уверяю вас, сэр, я не имел в виду ничего дурного.

Марк забыл слова, но, судя по лицу, помнит, что в выражениях не стеснялся.

– Вы предсказали, что меня повесят. – Он разводит руками. – Как видите, я жив, здоров, но пребываю в затруднении. И, несмотря на вашу нелюбовь ко мне, мне больше не к кому обратиться. Я прошу вас о милости.

Марк сидит, спина прямая, губы слегка разжаты, носок одного башмака смотрит на дверь, – больше всего на свете юноша хотел бы оказаться подальше отсюда.

– Видите ли, Марк, – он складывает ладони, словно перед статуей святого, – ни для кого не тайна, что мой господин король и моя госпожа королева в ссоре. И все, чего я хочу, – помирить их ради блага королевства.