Инкогнито Яфор Анна

В какой бы час из дат календарей,

Какая б ни случилась непогода,

Когда я назову тебя своей,

Наступит Май в любое время года.

Ослепну я от солнечных лучей,

И неба синь опустится на плечи,

Когда я назову тебя своей,

Заплачут боги, и зажгутся свечи.

И возвратятся стаи журавлей,

И яблони прольются белоцветом,

Когда я назову тебя своей,

Единственной своей на свете этом.

Не будет больше боли от разлук,

Не будет ощущения потери,

И никогда уже из этих рук

Тебя не вырвут у меня метели.

Когда я назову тебя своей,

И с первых звуков этого мгновенья,

За наше счастье я у всех людей

Для нас обоих вымолю прощенье…

Сказоч-Ник

Его губы оказались такими теплыми и нежными, что Арина растаяла, стоило лишь ощутить их на себе.      Это было даже слаще, чем в ее сне. Будоражащие кровь ощущения, почти забытое с юности волнение, описать которое Арина не нашла бы слов.

Она тихо застонала, обвивая руками шею мужчины, и плотнее прижалась к нему, с каждым вздохом все глубже втягивая его запах и тепло.

– Милая… – он оторвался от ее губ, только чтобы осыпать поцелуями лицо, щеки, лоб.

Мечты не заходили так далеко. Жаркие сны были слишком далеки от реальности. Сейчас, замирая в крепких, надежных объятьях, Арина мечтала лишь о том, чтобы это время не заканчивалось. Чтобы он все так же обнимал ее, а тело, сильное, невероятно привлекательное, выдавало однозначность его желаний.

Мужчина хотел ее. Именно ее, не абстрактную женщину, способную утолить плотской голод, а ту, что сжимал в своих руках. Арина скользнула губами по колючему подбородку, вздрагивая от очередной жаркой волны.

Собственная дерзость пугала, но остановиться не было ни сил, ни желания. Темнота стала ее сторонником, скрытая от внимательных глаз, женщина осмелела настолько, что позволила вырваться наружу потаенным желаниям. Прикоснуться. Обхватить плечи, такие широкие, ощутить, как перекатываются мышцы под мягкой дорогой тканью пиджака. Попробовать губами солоноватую кожу на шее, соскользнуть туда, где в вырезе рубашки ощущалось биение тоненькой жилки. Потерять голову от сумасшедшей жажды прикусить эту жилку, ощущая языком ее пульсацию.

Он потянул за собой, раздался негромкий хлопок двери, и стало еще темнее, так, что Арина перестала видеть даже очертания.

Но ей это нравилось, впервые в жизни отсутствие света не вызывало неудобств, а казалось более чем подходящим. Нырнула в этот темный омут, окончательно теряя голову. А поцелуи обрели другой вкус, и нежность в них сменилась откровенным, неприкрытым желанием. Она не успевала вовремя дышать, все сильнее впиваясь в его губы, такие же жадные и неистовые.

Не знала, что подобное бывает. Не подозревала, что можно испытывать такое, когда желание причиняет боль и сильнее всего прочего хочется единения. Но жажда близости превышала одну лишь потребность тела.

Ее душа кричала, вырываясь наружу каким-то немыслимым кипением, с которым Арина не знала, как справиться. Она придвинулась еще ближе, почти вдавливаясь в мужчину, пальцы смяли воротник рубашки, но оказались ласковыми и нежными, запутавшись в волосах. Погрузилась в одни лишь ощущения, такие упоительные, что они затмили собой все мысли о возможных последствиях ее безрассудства.

Вздрогнула, когда мужчина вдруг отстранился, зажмурилась зачем-то, хотя их и так окружала непроглядная темнота, отчаянно попытавшись сдержать дрожь.

– Птичка, постой… – из-за срывающегося дыхания Арина едва разобрала слова. – Еще немного – и я не смогу остановиться…

Она застонала, не узнавая в протяжном, хрипловатом звуке собственный голос. Сколько минут было отведено на ее счастье? Как распробовать каждое из этих мгновений? Впитать в себя до краев, чтобы потом утешаться ими до конца дней? Ведь другого уже не будет. Того, кто так глубоко пробрался в сердце, что растопил годами нарастаемый там лед. Ей мало одной только встречи… Одного танца… Одних поцелуев – ничтожно мало. Финал так близко, посмеет ли она не воспользоваться щедрым и неожиданным даром судьбы?

Терпения больше не осталось, как и сдержанности, которой Арина всегда гордилась. Губы сделались непослушными, а от покрывающего ее лицо дыхания мужчины веяло таким жаром, что хотелось сгореть в нем. Добровольно сдаться в плен, подчиниться в схватке, где заведомо не было проигравших.

– Я и не хочу, чтобы ты останавливался…

Пуговицы градом рассыпались по полу, когда она дернула в стороны полы рубашки. Впилась в обнажившуюся кожу сумасшедшим, несдержанным поцелуем, ухватилась руками, не в состоянии сдержать переполняющую ее дрожь.

– Родная… – тело откликалось быстрее, чем он успевал к ней прикасаться. Горячее черное море окутало с ног до головы, и в нем не было месту ни свету, ни воздуху, – только огонь, и сладкая, томительная нега, срывающая с тела последние оковы стыдливости.

Впилась ногтями в плечи, подаваясь навстречу рукам, нетерпеливо срывающим одежду, снова застонала, подгоняя. То ласкала, то гладила, то снова цеплялась непослушными пальцами, уже почти не отвечая на болезненные от своей несдержанности поцелуи. И лишь ощутив, что от грани, превращающих двух в одно целое, их отделяет одно-единственное движение, невольно сжалась, понимая, что неизбежно последует теперь. Испугалась – но только на короткое время. Предстоящая боль была слишком хорошо знакома, но сейчас не отталкивала. Ради всей этой неповторимой нежности и кипучей страсти Арина была готова закрыть глаза на дискомфорт плоти.

***

Он уловил, как податливость ее тела вдруг обрела совсем иное звучание, как мышцы сковало напряжение, не имеющее ничего общего со страстью и вожделением. Приказал себе остановиться, ослабляя почти звериную хватку и стараясь не обращать внимания на требующую разрядки плоть.

– Милая?

Что-то определенно было неправильно, он допустил какую-то оплошность, и понимание этого оказалось сродни ледяному душу. Нет, желания не стало меньше, но сейчас гораздо важнее было разобраться в происходящем.

– Хорошая моя, расскажи, что не так…

– Все так… – вслед за страхом пришел стыд, что не сумела сдержать эмоции. И еще больший ужас: что теперь мужчина уйдет, не захотев продолжать. И она так и не прикоснется к чуду, случайно оказавшему столь близко. – Все хорошо… Правда… – заставила себя произнести то, в чем была абсолютно уверена. – Не останавливайся, пожалуйста… Я… потерплю.

Это было сродни удару под дых. Лишь какой-то немыслимой силой он удержался от того, чтобы не взреветь, не разнести в пыль все кругом. Не разорвать в клочья. Оставив лишь ее – единственную… Хрупкую, нежную, желанную до безумия – и произносящую такие жуткие слова.

Потерпит? Кто внушил ей подобный бред? Кто заставил разувериться в том, что в происходящем между двумя таинстве нет, не может и не должно быть никакой боли? И сколько этой боли она уже перенесла?

Где нашлись силы сдержаться? Усмирить и гнев, и вой собственного тела, мучительно требующего освобождения?

Он снова склонился к трепещущим губам с осторожным, ласкающим поцелуем, заставляя женщину успокоиться.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш… родная… все и правда будет хорошо. Я тебе обещаю…

Арина задрожала, когда губы спустились ниже, исследуя ее тело, вторя умелым прикосновениям рук. Попыталась прикрыться, когда мужчина добрался до груди, но собственное тело вновь предало, бесстыдно отзываясь на незнакомые ласки. Расслабилась, выгибаясь навстречу, а от ее хрипловатого всхлипа кровь застучала в висках.

Она хотела ощутить, слиться с ним, получить удовольствие от близости именно с этим человеком, потому отбросила все запреты. В незнакомой комнате, даже интерьера которой не могла разглядеть, тишина преобразилась звуками долго сдерживаемого желания и нетерпения. Казалось, что поцелуи сменились укусами, руки мужчины как будто были везде, исследовали ее тело, постигали, проникали в недозволенные пределы, а она лишь подавалась навстречу, стараясь поторопить удовольствие. Потерялась в переживаниях настолько, что думала лишь о себе, преисполненная огня, ощущая, как раз за разом низ живота сводят неведомые прежде, сладкие судороги, становящиеся все более острыми. Задыхалась от тяжести мужского тела, но еще никогда эта тяжесть не была настолько упоительной, а каждый толчок отдавался в теле непередаваемой дрожью, от которой терялись слова, и для криков не оставалось сил, лишь медом по венам растекалось наслаждение.

А он продолжал двигаться, глубже, быстрее, резче, до тех пор, пока не смешались сердца и ощущения, превращаясь в одно – то, что сосредоточилось в месте их единения. Потом темнота вокруг взорвалась, а вместе с ней взорвалась и сама Арина. Заметалась, забилась в его руках, уносимая невидимым вихрем. Мышцы продолжали бесконечно долго сжиматься, стискивая внутри пульсирующую мужскую плоть, пока он не застонал, почти зарычал, сдавливая ее плечи так, что показалось даже, будто от его силы затрещали кости.

Когда силы у обоих иссякли и дрожь в теле постепенно начала стихать, а яркие вспышки перед глазами сменились все той же чарующей темнотой, Арина расслабленно раскинулась на ложе, сомкнув руки на повлажневшей спине мужчины. Ловила пальцами тающее напряжение, губами ласкала плечо, шею, привыкая к солоноватому вкусу его кожи. Была поглощена произошедшим настолько, что долгое время не хотела даже двигаться с места.

Возбуждение, апогей и вот теперь – тихая, уютная сладость, в которую хотелось укутаться, словно в мягкий плед и не выбираться никуда. Уснуть вместе с ним, слиться со становящимся все глубже и ровнее дыханием.

Мужчина зарылся лицом в ее волосы.

– Драгоценная моя… прости, я совсем потерял голову. Как ты?

Она попыталась прошептать в ответ, что все больше, чем хорошо, но даже шепота не вышло. С губ сорвались какие-то не поддающие определению звуки, не то мурлыканье, не то сипение, а пальцы крепче сдавили влажные от страсти плечи. И веки в один миг потяжелели, и навалилась невероятная усталость, от которой тело вдруг сделалось похожим на непослушное желе.

– Кажется, я сейчас усну… – выдохнула все тем же незнакомым самой себе голосом, и низкий, горловой смешок мужчины лизнул кожу, будто новая ласка.

– Кажется, я уже сплю… Давай отдохнем немножко, а потом поговорим обо всем… Да? Птичка моя…

Он не дождался ответа. Уткнулся губами в висок, поудобнее обнял за плечи, укладывая к себе на грудь, и действительно заснул, не уловив от усталости, как напряглось в его объятьях тело женщины. Уже не от желания – от дикого, мгновенно ставшего неконтролируемым страха.

Что будет после его пробуждения? Когда развеется окружающая их темнота, спасительная и желанная, каким станет прозрение? Его? Для самой Арины все предельно ясно, ее чувства теперь, после пережитого сладкого безумства лишь упрочились, обретя вполне конкретное наименование. Сердце было переполнено восхищением к мужчине так же, как тело – исполнившимися желаниями. Запретными, немыслимыми – и самыми вожделенными. Вот только тот, кто стал источником всего этого смятения и не представлял, кого держит в своих руках. Как она сможет смотреть ему в глаза? Как посмеет произнести хоть слово в свое оправдание? И можно ли хоть чем-то оправдать то безумство, в которое втянула их обоих?

Ей стало холодно. Сильные руки все так же продолжали обнимать, крепко и бережно одновременно, сухие, горячие губы чуть подрагивали, при вздохе касаясь кожи на ее лице. А она леденела, понимая, что конец уже не просто близко, – он втягивает ее в свою бездну, разевает зловещую пасть, глумясь над обессиленной женщиной, позволившей себе на мгновенье поверить в сказку.

Ему было хорошо. Даже жалкий, ничтожный Аринин опыт не позволял в этом усомниться. Так пусть и останется… воспоминание о незнакомке, подарившей удовольствие. Насытившей тело. О маленькой птичке, которую он придумал. Которой не было, да и не могло быть в реальности.

Опыт бессонных ночей, вынуждающих двигаться по квартире бесшумно, чтобы не разбудить дочку, сейчас стал союзником. Арина поднялась с дивана, почти не дыша. На ощупь отыскала в темноте платье, не заботясь ни о белье, ни об обуви. Беззвучно возблагодарила судьбу за то, что ткань совсем не шуршала. Окутала замерзающее тело шелковым коконом, скрывая и оставленные жадными руками и губами следы, и ноги, прикрытые лишь прозрачным кружевом чулок.

Уже на лестнице, ослепнув от яркого света, женщина вспомнила, что в крошечной сумочке остался подаренный мужчиной телефон. Но ей ли сейчас сокрушаться об утраченной вещи, когда она теряла намного больше? Жизнь рассыпалась на мелкие кусочки, и не было никакой возможности это предотвратить. Ее расплата пришла так скоро, а впереди маячила одна лишь только боль. Ее будет больше, чем когда-либо прежде, но ведь Арина и так это знала. И все равно не станет жалеть о том, что произошло. Сохранит, сбережет в душе, в глубине сердца, в каждой клеточке тела воспоминания о своем волшебном дне рожденья. Когда в один миг сбылись самые смелые мечты… и так же быстро разбились вдребезги.