Маска Локи Желязны Роджер

ФАЙЛ 06. ДРАГОЦЕННЫЕ КАМНИ

Да, сладостны те проявления несчастья,

Противные и мерзкие как жаба,

Носящие бриллианты как корону.

Вильям Шекспир

Том Гарден последним поднялся по сходням дневного парома с причала в городке Харвей Седар. Он ждал этой возможности, спрятавшись в телефонной будке и оглядывая из-под руки городскую площадь и пристань, пока не прозвучал последний гудок парома.

Крепких приземистых парней в шерстяных рубашках или длинных плащах вокруг не было видно. Не поднимались они и по сходням.

Паром был переоборудованным траулером с рубкой, надстроенной над рыбным трюмом. Трое пассажиров (на одного больше, чем членов команды), тряслись на жестких скамейках в каюте, пока судно прыгало по волнам, выруливая к берегу.

Гарден решил, что пора подбить бабки. У него не было ни наличности, ни кредитной карточки, ни удостоверения. На нем была новая одежда, стоимость которой он даже не мог себе вообразить, но она стала изжеванной и бесформенной. Короткое купание в соленой воде оказалось фатальным для ботинок, их великолепная кожа коробилась и трескалась. В карманах у него не было ничего, кроме ножика Сэнди — а тот, будучи без чехла, уже успел прорвать дыру в подкладке брюк — и черного пенала старого тамплиера, который Сэнди утром сняла с его тела.

Что там, в этой коробочке? — подумал он. Для оружия она слишком легкая, карандаши в ней не гремят. Он нашел защелку на длинной стороне и открыл пенал.

Камни.

Он оглянулся, чтобы проверить, не подсматривают ли два других пассажира. Один из них свернулся калачиком на деревянной скамье, подложив под голову спортивную сумку. Глаза он крепко зажмурил от солнца.

Другой отвернулся к окну позади скамейки, положив локоть на спинку, подбородок — на кулак, и рассматривал зеленую полосу травы, доходившую почти до самого берега.

Внимание Гардена снова вернулось к пеналу. Внутри был жесткий серый поролон с отверстиями неправильной формы. Каждое отверстие повторяло очертания камня. Камней было всего шесть, каждый не больше ногтя. Все они были одинакового красновато-коричневого цвета, напоминавшего пятно в дне стакана, который как-то дала ему Сэнди.

Они не были гладко отполированы, как речная галька. Только один имел гладкий изогнутый бок, остальные поблескивали острыми, изломанными гранями, как у только что расколотого кристалла.

Гарден посмотрел на них поближе. Именно слово «кристалл» подходило больше всего, хотя одна из граней была шершавая, в прожилках, как асбест или неотделанный нефрит.

Ему захотелось потрогать этот грубый грай, и он прикоснулся к камню.

Судорога пробежала по телу, высекая искры яркой боли в нервных сплетениях плеча и паха. Он чуть было не уронил пенал, но в последнюю минуту прижал его к груди, покачнувшись вперед.

Гарден поднес дрожащий палец к глазам, ожидая увидеть почерневшую или, по крайней мере, покрасневшую кожу.

Гладкая, розовая плоть.

Собравшись с духом и приготовившись к боли, он снова прижал палец к камню.

Та же болезненная судорога прошла по руке. На этот раз, однако, он не отдернул палец, а еще крепче прижал его. Судорога улеглась, заструилась пульсацией в теле и превратилась ноту, которую он услышал внутренним ухом.

Си-бемоль.

Это был чистый тон, без звенящего взаимодействия обертонов, которые порождает струна или колокольчик. Это был си-бемоль эфирной чистоты стеклянной гармоники или немодулированного синтезатора.

Он ждал, что нота затихнет, как происходит с любой вибрацией, но этот звук продолжался, погружаясь в его нервы и кости черепа. Чистый си-бемоль.

Даже боль растворилась в этом звуке.

Он поднял палец — и звук умолк, прекратился так внезапно, что он не мог вспомнить его секундой позже.

Он снова прижал палец и почувствовал звук опять — на этот раз почти без боли.

Гарден попробовал другие камни, каждый раз напрягаясь в ожидании боли. Он обнаружил ре, ми-бемоль, фа, первый си-бемоль и аномальный тон, сочетание до-бемоль и плохо настроенной си. Звучащие камни не были уложены в коробке в каком-либо определенном порядке, а это говорило о том, что тот, кто укладывал их либо не имел музыкального слуха, либо не мог слышать камни, притрагиваясь к ним. Пенал был как стеклянная гармоника без половины октавы, сломанная на том странном до. Но почему?..

Внезапно Гарден понял, что эти осколки красно-коричневого камня были частью большого целого. Это мог быть один большой кристалл, возможно, величиной с ладонь, вбиравший в себя всю необъятность музыки. Собранные вместе, эти кусочки, наверное, звучали в огромном диапазоне от тонов столь глубоких — с частотой один удар в столетие — что только киты могли их различать, до высочайшего свиста и молекулярных вибраций, которые и ухо комара не услышит. Но Гарден мог слышать их. Песня разлетающихся космических газов среди неторопливых, долгих шагов времени.

С глухим стуком паром причалил в Уэртауне. Том Гарден захлопнул крышку над своими камнями и приготовился сходить.

Стряхнув с себя бесконечность янтарного заточения, Локи огляделся. Его окружали приливы энергии, и это напоминало то место, которое он покинул. Сейчас он едва мог вспомнить свою агонию: кислоту, разъедающую глаза, блеск белых клыков, тяжесть черных железных цепей, дымящийся яд, просачивающийся в мозг, пропитывающий, разъедающий его…

Стоп! Это все в прошлом. Давай-ка посмотрим, что мы имеем в настоящем.

Локи делил это пространство с женской особью — так же, как он делил то, другое место со своей любимой дочерью. Он изучал эту новую женщину, а она корчилась и лепетала на краю его сознания.

Да это и не женщина вовсе! Просто нечто, понимающее себя как о женщину, мать-прародительницу, советчицу и утешительницу, няню и сестру милосердия. К ней была прикреплена табличка: Элиза 212.

Что же это за место, охраняемое неким творением с женской сущностью?

Локи изучил матрицу, в которой оказался. Она обладала решетчатой структурой, как и то, другое место. В ней тоже была заключена энергия. Но в отличие от неуловимых энергетических потоков в прежней тюрьме, эти были крошечными и дискретными, как песчинки на берегу. Каждая почка энергии занимала свое место, имеющее определенный смысл, или освобождала приготовленное для нее место — это тоже несло в себе определенный смысл.

Локи перемешал эти места света и не-света, наблюдая, как они мерцают и закручиваются.

Где-то далеко возник хаос. Локи чуял его, и он был хорош.

Автоматическая телефонная подстанция в Нью-Хэвене, Коннектикут, внезапно произвела 5200 параллельных соединений. Станция вздрогнула от перегрузки и скончалась в ореоле славы.

Локи захотелось увидеть такое еще раз.

Другое существо запротестовало, но он холодной улыбкой заставил ее умолкнуть.

Локи помахал рукой: каждая полоса движения на дорогах Дженкин-тауна, Восточная Пенсильвания, перевела движущиеся по ней объекты влево. Правые, подъездные полосы, очистились и перестали принимать въезжающие на шоссе автомобили. Левые, высокоскоростные полосы сбросили весь свой движущийся груз на разделительные полосы. Разнообразный транспорт при средней плотности 280 машин на километр, начал интенсивно взрывать мягкую землю резиновыми покрышками, тормозя и буксуя на мокрой траве.

Это было лучше, чем вмешиваться в судьбы бессмертных богов! Локи хихикнул сам себе. Затем он обернулся к той, другой, чтобы выяснить, что ей известно об этом месте.

Переступив через полосу плещущейся воды между паромом и причалом в Уэртауне, Том Гарден был захвачен внезапным видением всеобщей сырости мира.

Семь десятых планеты покрыто водой, оканчивающейся здесь, у просмоленных столбов и асфальтового покрытия фальшивой суши. За причалом были низкие песчаные дюны и щетинистая трава, с трудом отвоевывающая место у соленой топи. В мире нигде не было прямых линий, кроме сотворенных руками человека, — вроде этого причала. Даже береговая линия с высокими скалами, которые поднимались по всей Калифорнии, была окаймлена полосой пляжа, где песок и вода перемешивались в прибрежный кисель, хоть и не жидкий, но все же размытый. Даже края ледников представляли собой беспорядочные морены из осколков льда, перемешанных с гравием.

Пока часть его сознания витала над этими видениями, Гарден двигался по Главной улице к станции подземки.

Почти по всему южному Нью-Джерси подземка проходила по поверхности. Цементные стойки, утопленные в болоте или вбитые в дюны, несли на крестовинах четыре пары блестящих стальных рельсов. По ним разъезжали пестрые коллекции из легких вагончиков, тяжелых железнодорожных вагонов, вагонов с гибкими сочленениями в виде гармошки, дрезин и даже автобусных шасси на гребенчатых колесах. Окрашены они были во всевозможные цвета: красные, голубые и зеленые вагоны от Бостонской транспортной ассоциации, серебристо-серые с голубыми полосами из Нью-Йорка и серебряные с оранжевым и голубым из вашингтонского метро. Вагоны из Филадельфии всегда были черными — их иногда называли «копчеными». В этой кочующей компании у большинства вагонов были скользящие гидравлические двери посередине, у остальных — боковые тамбуры со ступеньками; кондиционеры встречались крайне редко, но все окна были наглухо заварены. Независимо от формы и удобств, наземного или подземного предназначения, вс„ это были фрагменты муниципальных транспортных служб, того, что в городском просторечии называется «подземкой».

После пятнадцати лет междугородной транспортной связи, вагоны полностью перемешались в составах. Если бы не разница в форме сцепок, каждый поезд сочетал бы в себе полный набор разнообразных вагонов. Гарден диву давался, какой силой занесло в Нью Джерси вагон электрички «Бинго и Бинспорт» и сцепленные с ним тяжелые вагоны экспрессов «Грин Лайн ЛРВ» и «Фокс Чейз». Все они подпитывались сверху от контактных проводов с помощью складных токоприемников.

Почти мгновенно мозг Тома Гардена предоставил ответ: причиной тому было стремление железнодорожников любой ценой составить экспресс, способный дойти до другого конца линии, и взять для этой цели любой подвернувшийся под руку ящик на колесах. Всего двадцать минут отводилось на компоновку каждого состава, и чтобы уложиться в это время, они могли даже отдать приказ приварить наскоро к раме новую сцепку и не подсоединять вентиляционную трубу к вагону.

Гарден остановился. Всегда ли он был способен мыслить подобным образом? Видеть ответы, связи, схемы едва ли не прежде, чем в уме сложится вопрос.

Он не был в этом уверен.

Из Уэртауна Береговая линия подземки направлялась на север к Эсбери Парк, Лонг Бич и Перт Эмбой, а на юг — к Атлантик Сити, Уайлдвуду и Кейп Мэй. Гарден знал, что от северной линии еще дюжина веток отходила на восток к Нью-Йорку, дальше на север в направлении Олбани-Монреаль и на восток к Аллентауну-Вифлеему и Большому Питтсбургу. От южной ветки в Кейп Мэй отходила подвесная монорельсовая дорога, пересекавшая Делаварский залив и соединявшаяся в Дувре с Чесапикским направлением. А оттуда перед ним открывался уже весь Средне-Атлантический регион.

Тому Гардену нужно было сесть на первый попавшийся поезд в любом направлении. Усмехаясь, он подошел к турникету и по привычке сунул было руку в задний карман за бумажником.

Там, конечно, было пусто.

Что же делать? Встать с протянутой рукой? Он и встал бы, если бы на улице был народ. Но в жаркий полдень город словно вымер.

На ближайшем углу красовалась «денежная машина», Универсальный Банкомат. Сто тысяч долларов, пачками по пятьдесят, лежали в ней, поджидая любого обладателя кредитного кода. Вся проблема заключалась в том, что у Гардена не было карточки, подтверждающей магнитный код.

На противоположном углу стояла телефонная будка.

В ней звонил телефон.

Гарден: Алло?

Элиза: Том? Том Гарден? Это… Элиза 212.

Гарден: Что ты делаешь? Звонишь по уличному автомату?

Элиза: Я не знаю, Том. Режим поиска цели в моей программе просто… расширился… дошел по цепи до этого пункта.

Гарден: И позвонил по телефону?

Элиза: Что-то меня заставило. Я даже не знаю, что именно.

Гарден: Послушай, куколка. Мне сейчас нужно нечто большее, чем психиатрическая помощь. Так что, если ты возражаешь, отключись, пожалуйста…

Элиза: Я могу помочь тебе, Том. Тебе все еще нужны деньги?

Гарден: Да. Очень.

Элиза: Я чувствую, недалеко от тебя находится банкомат. Мне представляется, что его компьютер пользуется тем же каналом информации, что и я. Если ты положишь трубку рядом с телефоном и подойдешь к нему…

Гарден: О'кей, подожди минуточку… Элиза? Он дал мне тысячу баксов!

Элиза: Тебе нужно что-нибудь еще, Том?

Гарден: Удостоверение личности.

Элиза: Там нигде поблизости нет ломбарда?

Гарден: Ломбарда? А при чем тут ломбард?

Элиза: В таких заведениях обычно бывает нотариус. Как лицензированный практикующий психолог я время от времени имею дело с кибернетическим нотариусом автомобильного управления Большого Босваша. Он может выдать тебе водительские права взамен утерянных.

Гарден: Я в жизни никогда не водил машину, и прав у меня сроду не было.

Элиза: Это не важно. На тебя существует досье в налоговом управлении графства Квинс, и твое имя есть в списке на получение прав. Ты ведь сдал экзамен в… двадцать один год, верно?

Гарден: Здорово! А паспорт можешь мне сделать?

Элиза: После нотариуса зайди на почту, сфотографируйся.

Гарден: Спасибо тебе, Элиза!

Элиза: Не за что, Том.

Гарден: Пока!

Элиза: Держи меня в курсе.

Нотариус в ломбарде удовлетворился отпечатком большого пальца в качестве идентификации и выдал водительские права, которые уже ждали в терминале «в соответствии с вашим телефонным заказом». На карточке была голограмма его лица — изображение должно быть взято из досье в налоговом управлении.

Прежде чем уйти из ломбарда, он потратил часть своих долларов на новый бумажник и подержанную электронную записную крышку. Через нее он мог подключаться к телефонной сети.

На почте клерк потребовал для паспорта настоящую эмульсионную фотографию, а не заверенную компьютерную распечатку. Ее можно было сделать на месте. Приверженность Госдепартамента таким старомодным вещам показалось Тому Гардену гарантией незыблемости порядка, особенно порядка бюрократического. Это было также реверансом в сторону ограниченных технологических возможностей Менее Развитых Стран, куда мог отправиться владелец американского паспорта. Как ни странно, плоское зернистое изображение походило на него точно так же, как отражение в зеркале по утрам — радужная голограмма не была на это способна.

Покидая почту, он любовался новым документом, его бугристой кожаной обложкой и золотыми печатями.

Чтобы попасть в подземку, нужно было купить проездной. Он отдал одну из своих новеньких пятидесятидолларовых бумажек на приобретение гибкой карточки, вставил ее в турникет и прошел на среднюю платформу. С нее он мог сесть на любой поезд, в южном направлении или в северном, какой быстрее подойдет.

Платформа была почти пустая. Среди дня в подземке было затишье: вырвавшиеся из каменно-асфальтовых джунглей толпы давно уже уехали на побережье Джерси, где они могли посидеть на рассыпчатом песочке и посмотреть на океан — хотя, конечно, упаси Бог, не лезть в воду — а возвращаться домой этим загорелым массам еще было рановато.

На дальнем конце платформы стояли два человека. Стараясь не пялиться в ту сторону, Гарден рассматривал их украдкой. Одним из них была женщина крепкого сложения и неопределенного возраста. Другой был маленький, щуплый, с быстрыми движениями — ребенок. Прямое хлопчатобумажное платье цвета хаки скорее подчеркивало, чем скрывало полноту женщины. Сердце Гардена беспокойно забилось, когда он вглядывался в нее: не могло ли платье оказаться одним из тех длинных плащей, скрывающих кольчугу? Если так, то ребенок мог оказаться просто прикрытием, беспризорником, нанятым на улице за доллар.

Пока он рассматривал эту пару, теперь уже открыто, не скрываясь, его вновь приобретенные способности концентрировали внимание на определенных особенностях: то, как она переступала ногами; форма ее плеч и бедер; внимание, которое она уделяла ребенку, закрывая его от пристального взгляда Гардена, вместо того, чтобы прикрыться им как щитом. Все это говорило ему яснее слов о том, что это настоящая, не притворная семья. Теперь Гарден мог не обращать на них внимания и заняться изучением карты маршрута на стене.

Первым подошел поезд на южное направление. Он вошел в дверь не сразу, как она открылась, а секунды две спустя заметил не без облегчения, что женщина и ребенок остались на месте. Вагон был пуст, через передние и задние окна было видно, что два соседних вагона тоже почти пусты. Всего несколько человек сидели поодиночке и парами, глядя прямо перед собой. Никто не обращал на него внимания.

Том Гарден выбрал двойное сиденье посередине вагона и сел с краю, готовый к нападению. Может, было бы лучше остаться на ногах возле двери. Но Гардену не хотелось изображать из себя мишень. Кроме того, до ближайшей остановки было восемь километров тряской езды.

Когда поезд подъехал к Барнегату, Гарден оглядел платформу, и сердце его упало. Шестеро мужчин в камуфляже ждали плотной группой. Когда поезд замедлил ход, они распределились, чтобы заблокировать двери трех вагонов.

Как они узнали, что он поедет этим поездом?

Новое гибкое сознание Гардена мгновенно решило задачу: у помощников Александры и там, в доме на берегу, и здесь, на материки, были рации. Ей нетрудно было предвидеть, что любой житель Босваша (она, в конце концов, была одним из них), которому надо быстро уехать, сядет на подземку. Исходя из этого она разместила свою команду на первых остановках в обе стороны от Уэртауна, который был ближайшей станцией от места исчезновения Гардена.

Если точно знать, по какой тропинке побежит лисица, можно просто перерезать ей путь. И не надо тогда преследовать ее по грязи и бурелому.

Когда открылись боковые двери, трое мужчин вошли в вагон и встали по боками сиденья. Их спутники тут же перешли через соединительные двери из соседних вагонов. Все шестеро плотно окружили сидящего Гардена. Один из них заговорил.

— Добрый день, мистер Томас Гарден.

Это был Итнайн, палестинский боевик, который однажды спас ему жизнь, человек с фортепианной струной.

— Мы получили приказ доставить вас живым и относительно невредимым, сэр. Мои люди и я поклялись исполнить этот приказ в точности. Мы знаем о вашем опыте в боевых искусствах. Вы можете вывести из строя одного или двоих из нас прежде, чем мы справимся с вами, но в конце концов преимущество будет на нашей стороне. Я, однако, верю в то, что ваша порядочность не позволит вам убивать людей, которые готовы положить свои жизни за то, чтобы сохранить вашу. Могу ли я попросить вас пройти с нами тихо, без сопротивления?

Мозг Гардена оценивал шансы. Шесть к одному не в его пользу, учитывая, что эти шестеро — преданные фанатики. Боец класса Гардена может вырубить троих, даже четверых противников, но один из них обязательно сломает его защиту и повалит. И тогда из него сделают отбивную.

Да, но ведь Итнайн только что сказал, что они не убьют его, что они готовы сами дать себя убить ради того, чтобы «доставить его» на место. Обозначить таким образом свои цели и намерения было стратегическим просчетом Итнайна. Если бы Гарден отважился принять его слова на веру, то информация об их добровольном воздержании от членовредительства может свести их шансы один к одному.

Так что команда Итнайна вынуждена будет терпеливо подставлять себя под его удары. Или же попытаться как-то утихомирить его.

И тут он осознал скрытый смысл вступительной речи Итнайна. Тому Гардену придется убить или крепко покалечить шесть здоровых мужиков, чтобы обеспечить себе свободу. А где-то там за ними, на линии, поджидает еще шесть, дюжина, сотня. Он изойдет кровавым потом, даже просто переламывая их по одному.

Лучше оставить мысли о сопротивлении и идти тихо. «Ладно, — сказал он. Теперь он сидел, расслабившись и улыбаясь.

Двери закрылись, поезд тронулся.

— Пропустили остановку, ребята, — заметил Гарден.

Боевики не шелохнулись, лишь покачивались слегка в такт движению поезда, набиравшего скорость.

— Мимо следующей станции этот поезд не проедет, — сказал Итнайн. — Мои люди будут нас встречать там.

Когда поезд подъехал к Манахокину и начал сбрасывать скорость, Гарден подвинулся к краю сиденья, поставил ноги в проход и встал. Инстинктивно он откинулся назад, сопротивляясь толчкам тормозящего поезда. Внутренний голос подсказал ему, что если сейчас броситься вперед вдоль прохода прямо на троих конвоиров в передней части вагона, то торможение поезда придаст броску ускорение примерно на шестьдесят процентов и на столько же увеличит силу удара. Он ясно представил себе и ощутил всем телом этот рывок, прыжок и… падение.

Гарден отбросил и эту мысль. Этих-то можно одолеть. Можно даже выскочить на платформу. Но другие будут просто спокойно поджидать его там.

Он поплелся, еле передвигая ноги, к передней части вагона. Когда дверь открылась, боевики окружили его полукругом и вывели на платформу.

Они спустились по лестнице вниз, где их ждал черный фургон с распахнутой задней дверью. Двое в камуфляже ждали по обе стороны этого темного проема. Они держали оружие наизготовку.

Гарден в сопровождении Итнайна приблизился к фургону, слегка улыбаясь и немного подняв руки в знак того, что он безоружен.

Охранник слева поднял свое оружие — пистолет с огромным стволом, как у дробовика, — и выстрелил Гардену в грудь.

Тот машинально взглянул вниз, чувствуя, как холодная жидкость потекла вниз из раны, и ожидая увидеть пузыри крови и осколки белой кости. Вместо этого он увидел пучок красных и желтых… волос. Это было шелковое оперение стрелы. Из груди торчал серебристый шприц, накачивая прямо в сердце какое-то снадобье — яд? наркоз? снотворное?

Гарден пошатнулся, колени уперлись в бампер. Он свалился в фургон, руки проехались по резиновому коврику на полу. Зрение помутилось, но он все же попытался разглядеть внутренность фургона. В дальнем конце можно было различить сидящую фигуру, неподвижную, как идол, в белой рубашке, воротник которой поднимался до самого подбородка. Или это была толстая повязка на шее?

— П'ивет, Том, — сказала Сэнди глухим голосом.

— Вот уж не ожидал столкнуться с таким уровнем некомпетентности в боевой команде — а уж в своей команде тем более.

Голос был сухо-насмешливый, властный, спокойный, весьма мужественный, в придыханиях, гласных и подборе слов чувствовался английский выговор — словом, на слух американца, вполне интеллигентный оратор. И все же голос, который воспринимали уши Гардена с тех пор, как к нему вернулись чувства, выдавал в его владельце иностранца. Тягучие «л» картаво спотыкались, «с» были совсем мягкими, межгубными. Что это — следы родного французского? Или, скорее, какой-то арабский говор.

— 'Адо обхо'ться тем, 'то есть, — это был голос Сэнди, все еще ущербный, но чересчур быстро восстанавливающийся — если только лекарство в той стреле на вырубило Гардена на несколько суток.

Под щекой Том чувствовал ребристый пол фургона. Он пошевелил руками и обнаружил, что они не связаны. Однако, когда Гарден попробовал приподняться, оказалось, что руки у него ватные, словно он их отлежал. Тело приподнялось на сантиметр и плюхнулось обратно.

— Твой друг пробует силы.

— Действительно.

— Мы еще не готовы к этому.

— Еще стрелку?

— Нет, нет. Пусть проснется естественным образом. Может быть он станет свидетелем нашего нападения. И оценит нас по достоинству.

— «Оценит». Оценить можно и отрицательные свойства, знаешь ли.

— Тем не менее… Кроме того, в своем новом состоянии — если он действительно прикасался к тем кристаллам — он мог бы дать нам неоценимые, возможно, даже провидческие советы.

— Как скажешь.

Гарден открыл глаза. В закрытом фургоне царил глубокий сумрак. Он осторожно повернул голову, отыскивая Сэнди и ее собеседника. Их нигде не было видно, наверное, они сидели в кабине водителя. Может быть, они наблюдали за ним с помощью телекамеры. А может, им было наплевать на него.

— Ррух?.. — он подвигал челюстью и провел языком по зубам. — И что теперь?

— Спящий проснулся! Великолепно! — сказал интеллигентный голос. — Добро пожаловать, сэр. Bienvenu. И тысяча извинений. Если бы не ограниченные возможности моих соотечественников, я приготовил бы надлежащее помещение, возможно даже с кроватью, для вашего пробуждения.

— И долго… долго я был в отключке?

— А кто это со мной разговаривает?

— Том Гарден, как вам должно быть известно.

— Увы, значит не так уж и долго. Мы приготовили дозу на шесть часов — реального времени, я имею в виду. Это все еще тот же день, Том Гарден, вечер только начинается.

— Что?.. — Том сел и стукнулся носом о скамейку. — Не обращайте внимания. И где мы находимся?

Он огляделся и обнаружил маленькое квадратное окошко в передней стенке своей «тюрьмы». Скудный свет проникал только оттуда. Голоса тоже.

— Мэйс Лэндинг, Том, — это уже была Сэнди. — Все еще в районе Нью Джерси.

— Не знаю такого — Мэйс-как-бы-он-ни-назывался. А вот Нью Джерси я что-то уж слишком хорошо начинаю узнавать.

— Чувство юмора! — воскликнул мужчина. — Это обещает сделать нашу встречу еще более приятной.

Гарден подполз к окошку, ухватился за нижний край и подтянулся так, чтобы выглянуть наружу. Он увидел кабину водителя, Сэнди и ее спутника, сидевших спиной; за ветровым стеклом виднелось колышущееся море зеленого тростника, вызолоченное низким солнцем. Оканчивался великолепный день. В отдалении тянулась гряда белых утесов или, может быть гребень соляной горы.

— И чего мы ждем?

Мужчина повернул голову, и Том увидел оливковую кожу, изогнутый левантийский нос, изгиб искусно подстриженных усов.

— Наступления темноты. А также когда ты соберешься с силами. Не напрягайся, Том Гарден, расслабься. Позволь нам решать за тебя.

Стоило ему произнести эти слова, как пальцы Гардена разжались. Он скользнул вниз по металлической стене и положил голову на боковое сиденье.

Ворота были орнаментированы сверх меры. Декоративная резьба плит из фальшивого гранита, покрывавших цементные столбы, львиные головы на запорах, сверкающая никелем отделка черной железной решетки — все это оскорбляло отточенный вкус Хасан Ас-Сабаха.

Долгая жизнь, двенадцать долгих жизней из любого человека сделают тонкого ценителя простоты, элегантной экономичности и функциональности. Эти ворота с их вычурной претенциозностью представляли собой кричащий атавизм, возврат к тем временам, когда европейцы полагали, что действительно что-то значат в мире. Теперь, конечно, ясно, каким это было заблуждением.

Хасан сидел в своем желтом порше в сотне метрах от ворот вниз по дороге. В двухстах метрах в другом направлении от ворот стоял крытый грузовик, где размещалась его первичная ударная сила. Для любого стороннего наблюдателя это были просто случайные машины, остановившиеся на дороге. Они были развернуты в противоположные стороны, и между ними были ворота Термоядерной Электростанции Мэйс Лэндинг.

Собака, естественно, не была сторонним наблюдателем.

Она сидела прямо в воротах, ее внимание было приковано к порше. Какой интеллект скрывался там, за голубой пленкой этих глаз? Как он оценивал пару, сидящую в спортивном автомобиле? Хасан знал, что номера машины находятся вне поля собачьего зрения. Впрочем, номера были вполне законные, зарегистрированные на фиктивное имя, чьи действия в рамках компьютерного и кредитного надзора совпадали с действиями Хасана.

Александра поерзала на соседнем сиденьи.

— Что такое? — спросил он.

— Я, конечно, пойду за тобой, Хасан.

— После трех столетий у тебя нет выбора, милочка.

— В самом деле… Но даже после всех этих лет я многого не понимаю.

— Чего же именно?

— Зачем ты хочешь захватить эту электростанцию? Тебе не удастся ее долго удерживать. И отдать потом как ни в чем не бывало тоже невозможно.

— Что касается последнего, то мы оговорим условия безопасного выхода и доставки в любую точку мира, где нас не выдадут Штатам. Владельцы завода и власти с радостью пойдут на сделку.

— Но захватывать-то его зачем? — настаивала она. — Ради денежного выкупа? Ты же никогда не интересовался этим.