Пир Джона Сатурналла Норфолк Лоуренс
Джон отвернулся, чтобы скрыть улыбку. В кухню вошли Адам Локьер и Питер Перз, припорошенные снегом.
— Цапля отказался идти, — сообщил Адам. — На прудах лед толщиной шесть дюймов, а малый все равно упирается. — Он отдал Филипу связку ключей. — И сахарная голова изрядно уменьшилась в размере.
Пряный сидр перелили в простую супницу. Филип расставил блюда в нужном порядке и велел подать подносы. Льюк и Колин обливались птом над жаровнями. Радостно ухмыляющийся Симеон внес первый поднос с тарталетками, и Альф принялся наполнять их яблочно-вишневым вареньем. С хозяйственного двора донесся голос мистера Банса: «Немного левее, Хески! Осторожнее, не споткнись здесь, Адам!» Потом кожаный полог в дверном проеме отодвинулся, и в кухню вплыл жареный боров, несомый на шестах, уложенных на плечи. Хески держал под ним поддон для стекающего жира. Спина животного чуть не задевала потолок, бока раздувались от начинки. На деревянных клыках, прикрепленных к рылу, висели две изящные клетки, сплетенные из ивовых прутьев. В каждой клетке сидел на жердочке один из голубей Диггори Винга.
— Сковелл бы таким гордился, — сказал Джону Филип, разглядывая блестящую золотисто-коричневую корочку на борове. — Но послушайте, как же мы его наверх-то затащим?
Чтобы поднять громадную тушу по естнице, потребовались соединенные усилия Колина, Льюка, Джона, Адама и всех подавальщиков Квиллера вместе с ним самим. Шум голосов, доносившийся в служебный коридор из Большого зала, показался Джону почти таким же громким, как во время визита короля. Мистер Банс нес разделочный нож размером с абордажную саблю. Джон проверил, достаточно ли устойчиво возлегает боров на гигантском подносе, потом голос мистера Фэншоу — такой же пронзительный и гнусавый, каким всегда был голос мистера Паунси, — принялся объявлять имена всех кухонных работников:
— Мистер Адам Локьер из Бакленда, повар! Мистер Хески Биньон из Бакленда, младший повар!..
Наконец прозвучало имя Джона. Он выступил вперед из-за подноса с жареным боровом и обомлел от изумления.
Отполированные серебряные тарелки сверкали в свете бесчисленных свечей, трепетавших повсюду вокруг. По всей длине Большого зала тянулся «высокий» стол, сооруженный из подручных материалов. За ним стояла Лукреция. Джон зачарованно уставился на нее.
Она была в серебристо-голубом шелковом платье, складки которого мерцали и переливались в трепетном свете свечей. Рядом с ней стояла миссис Гардинер. А с другой стороны от домоправительницы находился пустой стул. Лукреция сделала приглашающий жест.
— Итак, работники баклендской кухни согласились присоединиться к нам, мастер Сатурналл, — произнесла молодая женщина, чьи щеки пылали румянцем. — Это большая честь для всех нас.
Джон слегка поклонился Поул и Гардинер и занял место между ними. Филип и остальные кухонные работники смотрели на него во все глаза, пихая друг друга локтями и ухмыляясь. Джемма, сидевшая чуть дальше, подалась вперед, выглядывая из-за безмолвного мистера Паунси.
— Первый тост — за мастера Сатурналла! — провозгласила Лукреция, и один из подавальщиков Квиллера наполнил кубок пряным сидром; перед Джоном стояла солонка в виде корабля.
Размахивая абордажной саблей, мистер Банс атаковал хрячий бок. Орудуя ножом длиной со свое предплечье, мистер Квиллер отрезал тонкие ломти от окорока. Подавальщики разносили тарелки со свининой, нашпигованной бараниной и яблоками, и обходили стол с подносом, нагруженным жареными птичьими тушками с золотистой корочкой. Вскоре стук вилки и ножа в руках Джона влился в общий звон столовых приборов, стоявший в Большом зале. Рядом с ним миссис Гардинер с наслаждением хлебала из кубка. Наконец она подавила отрыжку и расслабленно откинулась на спинку стула. Джон поднял свой кубок:
— За здравие вашей светлости!
Лукреция наклоном головы поблагодарила за тост.
В другом конце зала подавальщики уселись за стол вместе с поварами и поварятами, садовниками Мотта, дворовыми работниками и служанками, и все они с аппетитом поглощали свои порции. Филип вел оживленный разговор с Мэг, а Джемма хмуро косилась на него. Сидевшая рядом с ней Джинни приветливо улыбнулась Джону. Наклонившись через стол, Пандар по секрету сообщал что-то оторопевшему Хески и хохочущему Симеону. Джед Скантлбери, похоже, подавился, но все равно продолжал заталкивать в рот куски свинины, а Питер Перз хлопал его по спине. Пока Джон озирал знакомые лица, Лукреция обратилась к нему через разомлевшую миссис Гардинер:
— Помнишь, как ты сидел здесь в прошлый раз, мастер Сатурналл?
— Я был дегустатором короля.
Когда осоловелые глаза почтенной домоправительницы сомкнулись, он подался к Лукреции:
— Я хотел бы сейчас уединиться с тобой.
Она улыбнулась:
— Для чего бы это, мастер Сатурналл?
— У меня есть кое-что для тебя.
— Опять пареная репа? Или талый снег?
— Секрет, — прошептал он.
Лукреция пристально смотрела на него через сморенную дремотой миссис Гардинер. Внезапно раскрасневшийся Джед Скантлбери вскочил на ноги.
— Кто говорит, что Железнозадый отменил Рождество? — прокричал молодой человек и поднял свой кубок. — За Рождество! За короля!
Все разом подняли кубки.
— Сегодня ночью, — прошептал Джон под шум голосов, дружно подхвативших тост. — Приходи поскорее.
— Так это и есть твой секрет?
Лукреция разглядывала плоскую деревянную шкатулку. Но когда она откинула крышку, лицо ее расплылось в недоверчивой улыбке.
— Украшения?
— «Дам пояс мягкий из плюща, — процитировал Джон. — Янтарь для пуговиц плаща».
— Мои любимые строки…
— «С тобой познаю счастье я… Приди, любимая моя».
Наступило долгое молчание. Лукреция смахнула слезу с одного глаза, потом с другого.
— Как ты их изготовил? — наконец спросила она.
Джон вспомнил жгучий укол стыда, который он ощутил, когда тайно выносил из кладовой кусок мадейрского сахара, отколотый от головы. В своей комнате он размолол сахар, потом расплавил и стал растягивать на толстые нити, которые скручивал и переплетал, пока они твердели в воздухе. Теперь Лукреция смотрела на пояс из золотистых колец, перстень с ограненным камнем и пряжку, сплетенную из тончайших волокон янтарного цвета. Он пожал плечами:
— Это было не так уж трудно.
— Боюсь, они слишком сладкие, на мой вкус.
— Они предназначены не для твоих уст.
Лукреция недоуменно взглянула на него:
— Тогда для чьих же?
Через несколько минут тишину спальни нарушил странный диалог.
— Приди, любимая моя, — сказал Джон. Хруп.
— Ой! — вскрикнула Лукреция.
— С тобой вкушу блаженство я.
Хруп.
— Прекрати, Джон!
— Открыты нам полей простор…
Хруп-тресь-хруп…
— Ты разбудишь весь дом своими визгами, — укоризненно сказал Джон, наклоняясь, чтобы куснуть очередное карамельное кольцо.
Золотистый пояс обвивал талию обнаженной Лукреции. Внезапно девушку обуяло безудержное веселье.
— Перестань! — задыхаясь от смеха, пролепетала она. — Пожалуйста, Джон, перестань…
— Леса, долины… — хруп-тресь, — склоны гор.
Наконец ей удалось вырваться.
— Теперь ты надевай, — приказала она.
— Я? На что?
Она подступила к нему, потрясая цепью.
— Нет!
— Да…
Позже, когда пояс, пряжка и перстень были с хрустом перемолоты их зубами, когда их клейкие губы наконец разлиплись и они, тяжело переводя дыхание, распростерлись навзничь среди скомканных простыней, Джон почувствовал, как рука Лукреции скользнула в его ладонь. Они лежали, глядя в потолок, где дрожали красноватые отблески камина.
— Наш сад — здесь, — проговорила девушка. — Здесь, в этой комнате.
— Сад?
— Ты говорил, они угождали друг другу. Первые мужчины и женщины. Они изъявляли друг другу свою любовь и жили как равные. — Лукреция повернулась к нему. — Это наш сад, Джон. Это наш Пир.
Последний снег выпал в канун Святой Агнессы. Зажав в горсти зерна подсолнечника, Лукреция помолилась о благополучии Бакленда, а потом бросила их через плечо в камин. Сухие семена зашипели, затрещали в огне.
— Раздвинь портьеры, — попросила Лукреция.
Джон отдернул тяжелый бархатный занавес, с которого изверглись потоки пыли. В спальню хлынул свет. Они вместе выглянули в окно.
— Снег тает, — проговорила Лукреция, положив подбородок ему на плечо.
— Вот и закончилась зима, — откликнулся Джон.
На пастбищах снежный покров сошел полностью. Среди слякоти там и сям уже зеленели островки травы. Скоро снег остался только в самых глубоких низинах, и наконец растаял даже огромный сугроб под привратными башнями. В Благовещение открылись дороги. Потом вернулся Марпот.
Из книги Джона Сатурналла:О хлебе, которым питались первые люди и их потомкиКакие хлебы выпекались в раю, ведомо одному лишь Великому Пекарю, ибо не кто иной, как Он, покровительствовал всем зерновым злакам, что произрастали на древних полях и отдавали свои колосья, не требуя тяжкого труда ни от человека, ни от животного. Потом из мягкой пушистой пшеницы получались воздушные белые караваи, из жестковатой колючей ржи выходили суржевые ковриги, а из сушеных бобов изготавливался лошадиный хлеб, который хрустел на зубах и урчал в желудках Адама и Евы. Грубая мука делалась также из желудей, каштанов и различных орехов, но как их молотили без тяжелых цепов, перемалывали без каменных жерновов и просеивали без решёт или сит, мне неизвестно. Не знаю я и как такое тесто поднималось без опары, замешивалось без месильных лоханей и выпекалось без печей. Ибо в самом первом саду Адам никогда не перетруждался, собирая дрова.
Таким образом не требующий усилий хлеб изготавливался лишь в начале времен, но не позже, когда обитатели более холодного рая пускали на муку разного рода орехи, замешивали тесто без опары (за неимением таковой) и добывали столько же топлива для своих печей, сколько собирал Адам в свое время. Сравнительно с Эдемом их рай казался запущенным бесплодным садом, и хлебы в нем были грубее и менее приятные на вкус — не такие воздушные, как пшеничные караваи, и не такие сытные, как суржевые ковриги, но все же вполне годные в пищу человеку и животному. Назывались они райскими хлебцами, а как изготавливались, я расскажу ниже…
Холодные голубые глаза мужчины, глубоко посаженные под массивным лбом, медленно скользили по стенам, бесцельно шарили по окнам. Он сидел на темной лошади, рядом стоял Эфраим Клаф, а перед ними толпились солдаты народного ополчения, сжимавшие мушкеты или державшие чумазые руки на эфесах своих сабель. Обитатели усадьбы, согнанные во внутренний двор и окруженные угрюмыми мужчинами, неотрывно смотрели на всадника, который выпрямился в седле и снял шлем, явив взорам копну прямых светлых волос.
Марпот по-прежнему носил длинные волосы, увидел Джон. Он все понял, как только огромный медный котел гулко зазвенел под ударами половника. Повара и поварята беспорядочно заметались по кухне. Потом ворвались ополченцы и погнали несостоявшихся защитников усадьбы во двор, избивая кулаками и прикладами ружей. Теперь Марпот пристально разглядывал их со своей лошади:
— Кто здесь осмелился напасть на моего священника?
Джон почувствовал, как все вокруг него зашевелились, переглядываясь и переминаясь с ноги на ногу. Но никто не произнес ни слова. На лице Марпота появилась жестокая улыбка. Он обернулся и сделал повелительный жест.
Ряды солдат расступились, и несколько женщин в изорванных платьях и простых льняных чепцах двинулись вперед по образовавшемуся проходу, с трудом таща двухколесную телегу. Когда повозка остановилась, на нее запрыгнули двое мужчин. Мгновением позже громадная колода — сплошь испещренная бурыми пятнами, с прибитым в центре торца железным наручником — скатилась с задка телеги и глухо ударилась о землю.
При виде плахи по толпе баклендских слуг прокатился встревоженный гул.
— Им это не по нутру, брат Эфраим, — громко сказал Марпот. — Они противятся своему исправлению.
Но Джон перевел взгляд со зловещего предмета на группу женщин, стоящих за ним. Некоторые из них смотрели в землю. Другие с любопытством разглядывали дом. Но одна неподвижно смотрела прямо перед собой, словно сквозь каменные стены усадьбы — вдаль.
Голубые глаза Кэсси остались такими же, какими он помнил. И веснушки тоже. На краткий миг их взгляды встретились, потом она потупила голову.
— Я спрашиваю, кто осмелился напасть на моего священника? — повторил Марпот.
По его знаку мушкеты вскинулись и нацелились на обитателей усадьбы. Приземистый мужик с окладистой бородой направил ствол Джону в живот.
Джон знал: не кто иной, как он, вызвал их сюда. Когда ударил Клафа. Когда оттащил его от Лукреции. Марпот со своими людьми пожаловал в Бакленд из-за него. Ощущая тошнотворный холодок под ложечкой, он поднял руку:
— Я.
Голубые глаза Марпота уставились на него. Если он и узнал Джона, то не подал виду. Джон пристально смотрел на человека, натравившего деревенских жителей на них с матерью, и в душе его боролись два чувства: гнев, вызванный воспоминаниями, и страх при мысли о дальнейших событиях. Он перевел взгляд на плаху. Внезапно раздался еще один голос:
— И я.
Джон удивленно оглянулся. Позади него стоял Симеон Парфитт с поднятой рукой.
— Симеон! — прошипел Джон, яростно жестикулируя.
Но Симеон пихнул локтем Хески, и тот тоже медленно вскинул руку. Их примеру последовали Адам Локьер и Филип. Пока Джон растерянно озирался вокруг, все новые и новые руки тянулись вверх, и под конец даже Пандар с Барни Керлом присоединились к остальным. Густой лес воздетых рук окружил Джона со всех сторон, сомкнулся стеной. Но в следующую минуту сквозь этот живой частокол он увидел поодаль последнего баклендского слугу, направляющегося к ним.
Два изодранных крыла прохлопали над травой лужаек, пропрыгали через калитку. К ним крупным шагом шел Цапля. Он расплылся в широкой улыбке, но потом увидел мушкеты и, мигом переменившись в лице, сердито сверкнул глазами на солдат, обступивших друга.
— Нет! — тихо выдохнул Джон и выбросил вперед ладони, прогоняя прочь оборванную фигуру.
Но Цапля лишь повторил его движение. Джон махнул рукой, веля уйти, а Цапля с радостной улыбкой махнул в ответ — и задел крылом одного из солдат.
— Отойди от него! — выкрикнул Джон, но стоявший рядом мужчина двинул ему прикладом подвздох.
Цапля перестал улыбаться и нахмурился. А потом широко размахнулся.
Первый удар отдался эхом по всему двору — крыло с лязгом врезалось в ближайший шлем. Обитатели Бакленда так и грохнули от смеха. Следующий солдат получил крепкий удар по спине. Смех перерос в хохот. Воодушевленный поддержкой, Цапля махнул крыльями с удвоенной силой, сначала налево, потом направо, и солдаты попятились прочь. Еле переводя дух, Джон проталкивался сквозь толпу. Но добраться до своего друга он не успел: Марпот кивнул чернобородому солдату, и тот выступил вперед, вскидывая мушкет.
— Нет! — пронзительно крикнул Джон.
Солдат даже бровью не повел. Он шагнул в сторону, чтобы ничто не перекрывало линию огня. Потом грянул выстрел. Из мушкетного дула вырвалось облачко дыма.
Цапля застыл с поднятой для удара рукой, и на лице у него проступило недоумение. Когда на рубахе расплылось кровавое пятно, он посмотрел на Джона, словно спрашивая, почему на этот раз они проиграли. А уже через секунду глаза у Цапли закатились, крылья бессильно поникли. Он медленно наклонился вперед и даже не упал, а рухнул мешком, тяжело завалившись на бок. Больше он не шевелился.
Тишину нарушил голос Лукреции:
— Убийца!
Хозяйка усадьбы пробиралась сквозь толпу слуг, гневно глядя на Марпота. Но когда она приблизилась к всаднику вплотную, тот резко отвел руку назад, и мгновением позже грубая перчатка впечаталась в лицо Лукреции. Она опрокинулась навзничь, и баклендские слуги хором ахнули. Солдаты тотчас навели на них мушкеты.
— Лживая Иезавель! — проревел Марпот. — Преклоняла колени со мной в церкви? Лгала мне перед Богом?
Между пальцами Лукреции потекла кровь. Джон рванулся вперед, и она отчаянно замахала ему, веля остановиться.
— Вот моя рука! — прокричал Джон Марпоту. — Сойди и возьми ее!
Он потряс кулаком, стоя перед плахой и яростно глядя в холодные голубые глаза. Эфраим Клаф тихо сказал что-то своему господину, и Марпот кивнул.
— Вижу, ты не боишься моего топора, — обратился он к Джону. — Возможно, угрызения совести подействуют на тебя сильнее.
Эфраим произнес еще несколько слов. Марпот опять кивнул, потом указал на Филипа:
— Взять его.
— Нет!
Джон прыгнул к ближайшему солдату. Если бы только он смог дотянуться до его сабли. Если бы только смог выдернуть ее из ножен и всадить по самую рукоять Марпоту в брюхо, вспороть мерзавца, как мушкетная пуля вспорола бедного Финеаса. Нужно только схватиться за эфес и вытащить клинок… Но чья-то тяжелая ладонь упала на его плечо, а миг спустя на затылок обрушился страшный удар. Весь мир взмыл ввысь, закручиваясь вихрем. Джон падал, падал в черную бездну.
Слуха коснулись женские голоса, шепчущие, бормочущие и тающие вдали. Сумей он зацепиться за один из них, сразу проснулся бы. Но они не давались, ускользали. Над ним склонился Абель Старлинг:
— Вот мы и встретились снова.
Джон помотал головой:
— Ты умер. Ты мой…
— Демон? Ты ведь знал, что на тебя тот браслет не наденут?
— Нет…
— А браслетик-то был не сахарный, верно?
Джон отвернулся. Но куда бы он ни посмотрел, всюду видел Абеля.
— Сначала ты влюбился в Кэсси. Потом в леди Лукрецию. Да ты настоящий волокита, Джон.
— Тебя нет, — сказал Джон. — Ты умер.
Лицо Абеля приняло злое, мстительное выражение. Джон хотел встать, но на грудь наваливалась страшная тяжесть. Это все мое воображение, подумал он. Или совесть. Абель наставил на него палец:
— Вот почему ты прогнал Клафа. Ты сам хотел Лукрецию. И получил что хотел. Возможность задирать ей юбки, как выражался Пирс. Но заплатил-то за удовольствие не ты, верно?
— Да, — простонал Джон.
Лицо Абеля расплылось и исчезло. Вместо него появился яркий свет. Пламя свечи. Оно отражалось в голубых глазах. Отбрасывало блики на веснушчатое лицо.
— Знаешь, что это такое, Джон? — Кэсси дотронулась до своей щеки. — Помнишь?
— Грехи.
— Правильно.
Она протянула к нему руки с растопыренными пальцами. Все ногти у нее были черные. Джон попытался ответить, но в голове тяжело бухало. Огромный кулак молотил по ней, вбивая в землю. Волна темноты нахлынула на него и повлекла за собой, но он отчаянно забился, силясь выплыть. Потом Кэсси превратилась в Мэг. Рядом с ней возникла Джинни.
— Филип… — еле ворочая языком, проговорил Джон. — Где Филип?
— Тише… тише… — сказала Мэг.
— Что они с ним сделали? — прохрипел он.
— Тебе нужен покой, — молвила Джинни.
— Скажите мне! — прошипел он, пытаясь сесть.
Девушки переглянулись. Потом заговорила Мэг:
— Они отрубили ему руку.
Кухня выглядела так, будто по ней пронесся ураган: разломанные столы и лавки свалены в груду у стены, пол усеян осколками горшков и банок. Хески повернулся от очага, где пытался раздуть тлеющие угли. Один глаз у него заплыл багрово-черным кровоподтеком. Другой смотрел на Джона.
— Где он? — спросил Джон. — Где Филип?
Но необходимости отвечать не было. По коридору эхом разносились сдавленные стоны. Со стучащими висками, сглатывая подступающую к горлу желчь, Джон бросился мимо Хески в пряностную комнату, откуда доносились звуки. Там в углу Джемма, Адам и Альф сидели на корточках вокруг скорчившегося у стены Филипа.
При виде друга Джону вспомнилась мать, сжавшаяся в комок на земле и надсадно кашляющая. Филип раскачивался взад-вперед, держась за запястье и судорожно хватая ртом воздух. Сквозь толстый кокон тряпок, намотанных на культю, сочилась кровь. У Джона похолодели руки-ноги. Он рухнул на колени:
— Видит бог, я виноват, Филип.
Филип помотал головой и с трудом выдавил:
— Не ты.
Потом бледная как полотно Джемма схватила Джона за плечо.
— Помоги ему! — проговорила она придушенным шепотом.
Джон встал и, шатаясь, вышел в коридор. Там он нашел Симеона, и они вместе поспешили в комнату Сковелла.
— Доберись вон до той полки, — велел Джон, указывая под потолок, где сгущались тени. — Передавай мне бутылки и банки…
Он смахивал пыль, выдергивал пробки и нюхал содержимое. Через несколько минут они силком вливали в рот Филипу горькое зелье. Он давился, задыхался и кашлял, но, когда склянка наконец опустела, движения его стали вялыми и дыхание успокоилось. Потом глаза у него закатились, и Джемма опустилась на пол рядом с ним.
— Он будет бормотать всякий вздор, — предупредил Джон. — Видеть странные сны.
Молодая женщина прижала к груди голову Филипа.
— Я думала, что в жизни никого не возненавижу, — сказала она с ожесточением, какого Джон никогда прежде не слышал. — Но теперь я научилась ненавидеть.
И такое у нее было лицо, что Джон почел за лучшее промолчать. Заметив взгляд Адама, устремленный в сторону двери, он обернулся.
На пороге комнаты стояла Лукреция, в залитом кровью платье. Вокруг носа, распухшего от удара Марпота, расплывался багровый синяк. Она двинулась вперед, с умоляющим видом протягивая руку:
— Джон…
Несколько мгновений он оцепенело смотрел на нее, но потом перевел глаза на неподвижное тело Филипа, и в ушах прозвучал насмешливый голос Абеля Старлинга: «Ты получил что хотел…» Внезапно Джону стало тошно от одной мысли, что она к нему прикоснется. Он вскочил на ноги и быстро отступил от нее:
— Не подходи ко мне. Уйди отсюда.
Они похоронили Цаплю под могучим дубом. Альф произнес слова заупокойной молитвы — все, какие помнил. Потом все вернулись в дом. Старшие мужчины собрались вокруг стола в подсобной.
— Они забрали всё, — доложил мистер Фэншоу. — Разорили огород Мотта. Угнали овец и лошадей. Даже сено увезли.
Бен Мартин, с синяком во всю щеку, выглядел не веселее остальных.
— Квиллер послал человека в Каррборо, — сказал он. — Тот добрался только до Кэллок-Марвуда. Марпот оставил там отряд солдат. Пришлось спасаться бегством.
— Если Марпот хочет уморить нас голодом, почему он просто не вышвырнул нас из усадьбы — и дело с концом? — спросил мистер Банс.
Никто не знал. Потом заговорил Альф:
— Спросите леди Люси. Он затащил ее в церковь, на колокольню. Подымаясь по лестнице, колотил молотком по стенам и орал проклятья. А вот вышел оттуда притихший. Белее мела, будто призрака увидел. Быстро собрал своих людей и был таков.
— Это моя вина, — горестно промолвил Джон. — Филипа наказали вместо меня. За то, что я избил Клафа…
— Никто так не считает, — перебил Альф. — А уж Филип и подавно. На твоем месте мы бы тоже Клафа отдубасили. И даже крепче, правда?
Все согласно закивали.
— Я бы мерзавцу башку размозжил лопатой, — заявил Пандар.
Адам кивнул:
— Так или иначе, на этот раз они обобрали нас дочиста. Они и деревья из земли повыдирали бы, кабы смогли.
— Ладно хоть деревья оставили, — вздохнул Альф, поднимаясь на ноги. — Похоже, нам придется добывать пропитание в лесу.
Взяв торбы, лопаты и мотыги, они разделялись на отряды и совершали вылазки в каштановые рощи, где рассыпались по прогалинам, собирая дикий ячмень и выкапывая съедобные коренья. На заброшенных полях усадебной фермы за рекой Адам, Джед и Альф возглавляли упряжные команды, которые с трудом брели по старым бороздам, волоча за собой тяжелую соху. Каждый вечер они возвращались домой еле живые от усталости, в облепленных грязью башмаках. В кухне Хески и Симеон варили похлебку из кореньев, загущенную ячменем. К концу недели все ходили совершенно измотанные, со стертыми в кровь ногами. В разоренной голой церкви Альф громко читал молитвы. Обитатели усадьбы, собравшиеся вокруг него, хором повторяли слова, потом пели псалом. Джон стоял в последних рядах и смотрел на Лукрецию, чье лицо скрывалось за оборками капора.
В голове у него отдавались эхом жестокие слова, в запале брошенные ей. Их ночи в Солнечной галерее, казалось, остались в далеком прошлом. Ее отсутствие рядом в ночные часы ощущалось как дыхание студеного ветра, вступившего в сговор с холодным пасмурным небом. Но на земле во дворе по-прежнему оставалась вмятина от плахи. И высокий дуб раскидывал ветви над могилой Цапли. При виде перевязанной культи Филипа вся решимость разом пропадала. Я потерял Лукрецию, думал Джон, я получил по заслугам. Он постоянно украдкой поглядывал на Филипа, когда они сидели за столом вместе, и наконец Филип стянул с культи повязку:
— Можешь посмотреть, если хочешь.
Джон густо покраснел:
— Нет, я…
— Это сделал Марпот, — сказал Филип. — И он за это ответит. Ты здесь ни при чем.
Работа стала тяжелее. Джон вставал затемно и колотил поварешкой по котлу, будя обитателей усадьбы. Людям, отправлявшимся на поиски пропитания, приходилось углубляться все дальше в лес, чтобы наполнить торбы. Солнце нещадно палило, сжигая всходы пшеницы в полях. К середине лета зеленые колосья поднялись лишь до колена.
Они по цепочке передавали от реки кожаные ведра и деревянные бадьи с водой, которую выливали в кривые борозды. Злаки снова пошли в рост, но к концу лета огромные участки поля оставались голыми. Они косили, веяли и молотили. Потом перемалывали зерно в ручных мельницах. Они собирали плоды и ягоды, ловили силками кроликов и ощипывали голубей. В изнеможении падая на кровать ночью, Джон засыпал, едва голова касалась подушки.
Щеки у них вваливались все сильнее, и глаза западали все глубже. Войско Марпота по-прежнему перекрывало дороги, и приемный двор пустовал. Осенью пришло известие о суде над королем. Джон вспомнил мужчину с печальными глазами, который подозвал его к себе и усадил рядом. В Рождество все обитатели усадьбы вновь собрались в Большом зале и откушали тушеной крольчатины с черствым хлебом из муки грубого помола. Когда миссис Гардинер, по обыкновению, заснула и начала тихонько похрапывать, Джон бросил взгляд на Лукрецию, сидевшую с другой стороны от нее.
За весь год они едва перемолвились парой слов. Нос у нее сросся кривовато. Джон считал, что такая легкая неправильность придает лицу очарования. Но она при виде его всегда отворачивалась.
Зима шла своим чередом. Морозы крепчали, и холод вытягивал силу из тел. С каждым днем работники собирались на утреннюю поверку все медленнее. Когда двое из подчиненных Квиллера слегли, их места заняли Мэг и Джинни. Изможденные, бледные люди выходили колонной на рассвете и возвращались, еле волоча ноги, после наступления темноты, с бессильно поникшими головами и громко урчащими желудками. Но всегда требовалось еще натаскать и нарубить дров, принести воды наверх, прорыть очередную сточную канаву.
— Половина кочанной капусты поражена ржавчиной, — доложил Джону Филип в Мартинов день. — А листовая совсем сгнила. Что там с репой, узнаем, когда выкопаем. — Он уже перестал носить повязку на культе. — Некоторые опять поговаривают о том, чтобы податься отсюда куда-нибудь. Самая беда с мукой. Без хлеба нам никак…
Джон чувствовал в людях глубокую усталость. Их одежда превратилась в лохмотья, спины бессильно сутулились. Каждое утро он видел все те же хмурые, подавленные лица. Наступила и минула Двенадцатая ночь. Неделю спустя между Джедом Скантлбери и Джимом Джингеллом вспыхнула ссора. Уже через минуту они катались по снегу под голыми каштанами, неуклюже нанося друг другу удары. Остальные столпились вокруг, крича и улюлюкая. Адам и Питер растащили противников.
— Проваливай, если хочешь! — проорал Джед. — Марпот примет тебя с распростертыми объятиями.
— Это лучше, чем помереть с голоду! — огрызнулся Джим.
— Никто не помрет, — сказал Джон.
— Да неужели? — усомнился Барни Керл. — Кладовые пусты. Да и в лесу почти ничего не осталось.
— Что мы будем есть? — спросил Питер Перз.
Все измученные, красные от мороза лица повернулись к нему. Кто-то топал ногами, стараясь согреться. Джон почувствовал, как смертельная усталость людей передается ему.
— Он не знает, — громко объявил Джим Джингелл.
В толпе послышалось недовольное ворчание. Несколько человек повернулись и двинулись прочь.
— Постойте! — позвал Джон.
Все смотрели на него — одни с любопытством, другие с недоумением, — пока он пытался собраться с мыслями.
— Когда-то здесь был сад, — наконец заговорил Джон. — В нем произрастали все растения на свете.
Казалось, слова поглотил снег. Голые деревья безмолвно стояли вокруг.
— Так то был рай, — сказал Тэм Яллоп. — А здесь ничего похожего.
— Когда-то здесь был рай.
— Он издевается над нами! — возмутился Джим Джингелл, оглядываясь на остальных. — Верно?
— Ну и куда же он делся, твой сад? — крикнул другой голос.