Пир Джона Сатурналла Норфолк Лоуренс

— И райские хлебцы, — добавил Филип. — Уж не лишай Пирса такого лакомства.

Глухо стучали поленья. Ревел огонь в очагах. Под сводчатым потолком перекатывались волны соблазнительных запахов. Мучимый бессонницей, Джон ночами подолгу лежал, уставившись в потолок, не в силах думать ни о чем, кроме предстоящего пира. За неделю до назначенного дня к нему в комнату тихо постучали. За дверью стоял один из новеньких поварят со свечой.

— К вам дама пожаловала, мастер Сатурналл, — робко пролепетал он.

Сердце прыгнуло у него в груди, но тотчас успокоилось. Лукреция не пришла бы к нему открыто.

— Проводи ее сюда, — велел он мальчику.

Через несколько минут по коридору прошествовала дородная женщина. Войдя в комнату, она кивком поприветствовала Джона и села в лучшее из двух кресел у очага.

— У всех нас есть в душе темные уголки, не так ли, мастер Сатурналл? — промолвила миссис Гардинер.

Джон кивнул, несколько озадаченный.

— Подумала, надо бы нанести визит сыну Сюзанны Сандалл. Раз уж мастер Сковелл нас покинул.

Джон вглядывался в озаренное огнем лицо женщины, гадая о цели ее прихода.

— Твоя мать любила не Ричарда Сковелла, — отрывисто произнесла домоправительница. — Ты догадался, да?

В полной растерянности мыслей, он опять кивнул, припоминая разговор, некогда услышанный в этих стенах. Нет, это был не Сковелл.

— Элмери, — сказал Джон. — Чарльз Элмери.

— Гнусная сорока-воровка. Он был человеком темным и скрытным. Даже мастер Сковелл понимал истинную натуру Элмери не лучше, чем знал душу твоей матери или чем я проникаю взором сквозь стены.

Она задумчиво перевела глаза на низкую дверь в нише, ведущую в соседнее помещение.

— Но вы говорили, что они не ладили, моя мать и Элмери…

— У всех нас есть в душе темные уголки, — повторила домоправительница. — Глядя со стороны, любой сказал бы, что Сюзанна его ненавидит. И я тоже всегда так считала. Этот темный уголок всегда оставался недоступным моему взору. Покуда здесь не появился ты. — Она пристально посмотрела на него. — Ты вылитый он.

— Мой отец?

Миссис Гардинер пожала плечами:

— Элмери был статен и хорош собой. И говорил на всех языках мира.

— Но не говорил правды ни на одном из них, — пробормотал Джон.

— Верно, — согласилась пожилая женщина. — Сюзанна тоже знала это. Но она постоянно носила книгу с собой, никогда с ней не расставалась. Чарльз Элмери мог ее прочитать.

Джон вспомнил матушку, пересказывавшую на память страницу за страницей.

— У каждого из них было что-то, нужное другому, и ни один не сумел воспротивиться искушению. В ночь смерти леди Анны твоя мать застала здесь Элмери. Потом Сковелл застиг обоих…

— Сковелл говорил, что ее выгнал сэр Уильям.

— О нет. Сэр Уильям никогда не сделал бы такого. Порой казалось, что он ее побаивается. Это ведь по его приказу Сюзанну привезли сюда с другого конца долины.

Джон нахмурился:

— Но что сэр Уильям мог знать о ней?

Миссис Гардинер пожала плечами:

— Это мне неведомо. Но мне понятно одно. Твоей матушкой овладела страсть. И ответная страсть вспыхнула в другом человеке. Однако в конечном счете никто из них не получил того, чего хотел. Ты меня понимаешь, Джон Сандалл?

Она имеет в виду Лукрецию, вдруг осознал он. Вот почему она пришла.

— Я знаю ее с рождения, — продолжала миссис Гардинер, в упор глядя на Джона. — Она стала бы твоей не раздумывая. Если бы могла.

Не дожидаясь ответа, домоправительница ухватилась за ручки кресла и с усилием поднялась на ноги:

— Ну а теперь, мастер Сатурналл, будь любезен, проводи отсюда эту постороннюю особу…

Сотня разных вопросов ждала Джона в кухне на следующий день и еще сотня — на следующий за ним. Однако, невзирая на всю занятость, он постоянно возвращался мыслями к словам миссис Гардинер.

Она стала бы твоей не раздумывая. Что это было, поощрение к действию или предостережение? Если бы могла.

— До пира три дня осталось, — недовольно заметил Филип еще днем позже. — Ты бы хоть слушал, что тебе говорят.

— Фарши, — твердо сказал Джон. — Ну-ка еще раз: что там у нас с фаршами?

Филип потряс головой.

— Что ты собираешься делать? — тихо спросил он.

— Я ее повар. И обещал ей свадебный пир.

Поздно вечером Джона вызвала Джемма.

— Меня она прислала, — прошептала молодая женщина. — Хочет поговорить с тобой.

В недвижном вечернем воздухе плыл приглушенный гул голосов, доносившихся из дома. Башмаки Джеммы глухо стучали по тропе, пролегающей вдоль ограды Восточного сада. Джон услышал взрыв смеха. Приятели Пирса, подумал он. Или просто ужин заканчивается. Впереди темнел каштановый лес. Из него выступала церковь, чья колокольня походила на огромный каменный палец, указующий в небо. Внезапно Джону вспомнился другой лес, из далекого прошлого.

— Она ждет там, — сказала Джемма. — Ничего мне не объяснила. Всю неделю почти не раскрывала рта. — Молодая женщина немного поколебалась. — Она сама не своя, Джон.

Дверь церкви была не заперта. Шаги Джона гулко раздавались по каменному полу. Дверь в колокольню, находящаяся в глубине зала, стояла приоткрытой.

Ступеньки были усыпаны штукатуркой. Марпот со своим молотком, вспомнил Джон. Он затащил сюда Лукрецию. Потом невесть почему спешно покинул усадьбу. Наверху брезжил слабый свет.

Под ногами хрустела штукатурная крошка. Мысль о Лукреции, ждущей на колокольне, разбухала в мозгу. Она не могла дать Пирсу согласие. Лукреция, которую он знал, — не могла. Наконец лицо Джона обдало свежим ночным воздухом.

Марпот и наверху не угомонился. Здесь тоже на полу повсюду валялись куски штукатурки. Гробница напоминала трон. На ней восседала древняя каменная фигура, обратив источенный временем лик к долине. Но взгляд Джона приковали стены, освещенные стоящими на полу лампами. Стены, выложенные мозаичными картинами. На первой из них изображались леса и сады, среди которых вилась знакомая река.

Это была долина Бакленд, но увиденная из дворца Беллики. Присев на корточки, Джон провел пальцами по зеленым террасам склона, где матушка учила его грамоте. Но откуда здесь взялось это изображение? Кто в незапамятное время смотрел на долину из окон дворца Беллики? Он обернулся и взглянул на изъеденный временем каменный лик.

— Ты тоже знаешь его, Джон. Ты всегда его знал.

Он вздрогнул от неожиданности, услышав голос Лукреции. Молодая женщина выступила из тени. Даже в тусклом свете ламп лицо ее выглядело странно. Она густо напудрила щеки, осознал Джон. И ярко накрасила губы. Когда она встала рядом, устремив взор на мозаичную панораму долины, от нее повеяло терпким, дурманным ароматом духов. Потом Лукреция заговорила бесстрастным тоном:

— Его звали Колдклок. Он появился здесь, когда римляне убрались домой. Он принимал участие в пире Беллики. Вместе со всеми. Но он предал ее.

Джон неподвижно уставился на Лукрецию, лихорадочно соображая. Гробница. Изображения на стенах. Первый из Фримантлов, взирающий на долину.

— Он? — наконец с трудом выговорил Джон, переводя глаза с молодой женщины на древнюю каменную статую. — Твоим предком был Колдклок?

Вместо ответа, Лукреция указала на следующее панно, где природные террасы восходили подобием ступеней к аккуратно разбитым садам. Сады Беллики, сообразил Джон. Посреди них вздымался дворец с громадным очагом и высокими сводчатыми окнами. Вокруг столов толпились мужчины и женщины. Но над всеми ними возвышалась зловещая фигура. С топором в одной руке и факелом в другой. Человек этот рубил столы.

— Он дал клятву Богу, — сказала Лукреция. — Перед лицом служителей Иеговы. Клятву вернуть долину Христу. Поэтому он разорил сады Беллики и изгнал прочь преданных ей людей. Он порубил в щепы ее столы и похитил огонь из ее очагов.

На последней мозаичной картине изображалось бегство Колдклока из разоренных садов. По щекам его текли ручьями горькие слезы. Но под мышками он зажимал кусты и деревья, а в руках по-прежнему держал пылающий факел и топор.

— Он принес их сюда, — сказала Лукреция. — Украл у Беллики и принес. Не было в Бакленде никакого чудотворного огня. И никакого пряного вина не было…

Перед древней каменной фигурой покоилась каменная скрижаль с высеченными на ней словами Завета. Значит, первым был Колдклок, подумал Джон, пристально глядя в незрячие глаза. Потом Кэллок. Потом Фримантл. Как и утверждал Пирс. Он посмотрел на Лукрецию, безмолвно стоящую рядом со своим предком, и внезапно вспомнил странное, отчужденное выражение, которое проступило у нее в чертах, когда он рассказывал историю Беллики.

— Ты знала, — медленно произнес Джон. — Ты всегда знала.

— Да.

— Но молчала.

Он ждал, что Лукреция заговорит. Все объяснит. Конечно же, у нее была причина хранить молчание. Что-то наложило печать на ее уста, когда они вдвоем лежали в спальне. Он сумеет понять и простить. Но Лукреция недвижно стояла в тени, безмолвная, как ее предок. Джон ощутил, как глубоко внутри начинает раскаляться старый уголек гнева.

— Почему? — резко спросил он.

Лукреция молчала, обратив к нему густо напудренное лицо, похожее на маску. Гнев вспыхнул в нем жарким пламенем.

— Ты лгала мне! — обвиняюще возвысил он голос. — Лгала своим молчанием. Всем своим существом. Ты украла у нас Пир. Отняла у нас Долину.

Джон смотрел на бесстрастную маску из белой пудры и красной помады. Чуял тяжелый аромат духов. Так вот оно, ее истинное лицо, с горечью подумал он. Эта непроницаемая маска. Но Лукреция ответит на вопрос, он принудит ее ответить. Когда Джон шагнул к ней, она вскинула руки. Чтобы оттолкнуть, решил он в первый момент. Но вместо этого Лукреция с силой сжала его лицо в ладонях.

— Вот тебе ответ, — лихорадочно прошептала она. — Ты ведь этого хотел? Так возьми же.

Грубо-сладострастный аромат заполнил ноздри Джона. Жар ее тела обжег сквозь тонкое платье. Ноги ее раздвинулись. Прежде чем он успел задать следующий вопрос или запротестовать, Лукреция закрыла ему рот жадным поцелуем.

Из книги Джона Сатурналла:

О пире, приготовленном в год восстановления английской монархии по случаю союза двух домов, Фримантлов и Кэллоков, некогда отделившихся друг от друга, но наконец вновь воссоединившихся

Только обладатели долгой памяти помнят ныне бракосочетание Пирса Кэллока, лорда Форэма и Артуа, с леди Лукрецией Фримантл, имевшее место в первый год правления нашего второго короля Карла. Еще меньше осталось тех, кто помнит самого последнего лорда Форэма. Однако имя его поминается в наших разговорах чуть не каждодневно. Когда мы признаем нечто нелепым сумасбродством или бессмысленным выкрутасом, который требует много усилий, но не приносит особой пользы или удовольствия, мы именуем это «Кэллоков изыск», по названию затейливого аллегорического блюда, состряпанного под моим надзором для брачного пира упомянутого джентльмена.

Темой для этого блюда, сооруженного из теста и склеенного трагантовой камедью, послужил героический подвиг, известный как «Прыжок Кэллока». В роли лошади лорда Форэма выступала коза, а дрожащие пудинги и трясущиеся жалеи символизировали ужас, который внушал своим врагам ныне покойный хозяин поместья Бакленд. Марципановое ружье стреляло пулей, скатанной из фарша. Поместительный кошель, сшитый из свиных ушей и набитый пряной капустой, с виду напоминал, как тогда отметили многие, огромный зад. Он был проткнут кинжалом, вырезанным из корня пастернака, а вокруг был начертан знаменитый боевой клич лорда Форэма: «За веру и королеву Марию!»

О тарталетках и пирогах, последовавших далее, о жареном мясе и томленой рыбе всех сортов, о горах паштетов и разнообразных келькешосках в виде драгоценностей и безделиц, призванных привлечь женский взор, я говорить не стану. Когда их подавали к столу, я был уже далеко оттуда…

Он бежал с колотящимся сердцем, тяжело топоча по подернутым инеем газонам Восточного сада, перепрыгивая через низкие живые изгороди и продираясь через высокие, бежал мимо старой оранжереи и вдоль задней стены маслодельни. Приблизившись к боковой калитке, он быстро глянул по сторонам, нет ли поблизости Мотта. Но престарелый садовник в столь ранний час еще спал. Спали все, кроме Уилла Кэллока.

Солнце еще не взошло над горизонтом. Траву покрывала серебристая изморозь. Уилл глубоко вдохнул, и студеный воздух обжег ноздри. Вокруг не было ни души. Никого в целом мире. Он скользнул взглядом вдоль ограды Восточного сада и по тропе, ведущей к церкви. Прямо впереди вздымалась колокольня. Внезапно Уилла пробрала дрожь.

Он спускался в склеп минувшим летом, следом за гробом с телом отца. После смерти от него исходил такой же запах, как при жизни, только более сильный: затхлый винный дух просачивался сквозь кедровые доски. Даже в этот ясный зимний день память по-прежнему цеплялась за отца. Однажды, подумал Уилл, и я тоже буду лежать в заросшем паутиной склепе. После похорон несколько недель кряду он в холодном поту просыпался по ночам от кошмаров. Матушка гладила его по густым черным волосам:

— Ты скучаешь по нему, Уильям. Конечно скучаешь…

Но он не скучал. Отец почти все время проводил при дворе и возвращался для того лишь, чтобы пить вино и орать. А один раз даже ударил матушку Уилла. Теперь он умер, и матушка днями напролет разбирала бумаги вместе с мистером Мартином и мастером Элстерстритом. При мысли об одноруком стюарде Уилл вспомнил о своем товарище по этой утренней вылазке.

«Встретимся во дворе на рассвете», — сказала Бонни Элстерстрит накануне вечером. Теперь он смотрел в сторону пустынного двора, гадая, не поймала ли девочку мать при попытке тихонько выскользнуть из дому. Мать Бонни славилась на всю усадьбу своей осведомленностью решительно обо всем, что происходило в ее стенах, — шла ли речь о старой миссис Поул, пустившей ветры в своих покоях, или о самом Уилле, разбившем лучшую фарфоровую желейницу мастера Парфитта или швырявшем вместе с Бонни камнями в древнюю могилу у карповых прудов…

Ага, вот и она. Десятилетняя девчушка, с подобранными выше колен юбками и распущенными волосами, развевающимися у нее за спиной подобием рыцарского знамени, пронеслась мимо конюшни и через двор. Пренебрегая воротами, она протиснулась сквозь щель в ограде.

Минутой позже Бонни стояла рядом, взвешивая в ладони камень и оценивающе поглядывая на старый колодец. Колодец был вырыт давным-давно, для короля, сказал как-то Мотт. Не нынешнего, а предыдущего. Теперь он разваливался от ветхости — как и каретный сарай, и конюшня, да и вообще вся усадьба, по словам мистера Мартина.

— Думаешь, попадешь в него? — с вызовом спросила Бонни.

Они с Уиллом были почти полные ровесники, с разницей в несколько дней. Зачаты в одну ночь, по секрету сообщила Уиллу подруга. Она слышала разговор их матерей.

Бонни широко размахнулась и швырнула — камень стремительно пролетел по низкой дуге и ударился в полуразрушенную стенку колодца. Девочка торжествующе повернулась:

— Ха!

Уилл метнул камень и промахнулся. Потом промахнулся еще раз. Вот в борьбе он бы точно одолел Бонни. За последний год на руках у него наросли крепкие мышцы. Но если он победит, она будет дуться. А если проиграет… Как тогда над ним станут насмехаться друзья-поварята, даже думать не хотелось. Оба снова прицелились. И снова Бонни попала, а Уилл промазал. Может, у него камни какие-то не такие? Он пошарил глазами по земле в поисках камней получше. Внезапно раздался мужской голос:

— Локоть нужно держать повыше.

Мужчина стоял позади Уилла, глядя на него сверху вниз. Как-то чудно он одет, подумал мальчик. Незнакомец был в прекрасном голубом камзоле и высоких кожаных сапогах, под стать великолепной чалой лошади, спокойно стоявшей у ворот, но вот на голове у него красовалась старая потрепанная шляпа с обвислыми полями. Из-под нее выбивались курчавые черные волосы, чуть припорошенные сединой.

— Кидай не вверх, а по прямой, — продолжал мужчина. — И в самом конце резко швыряй кистью.

С этими словами он подобрал с земли камень, с прищуром глянул на колодец и швырнул. Пущенный снаряд с треском поразил цель. Мужчина кивнул Уиллу:

— Теперь ты.

Уилл поднял локоть повыше и метнул камень. Мгновением позже раздался такой же треск. Мужчина снял шляпу и поклонился:

— С кем имею честь?

— Уилл Кэллок, — представился Уилл.

Мужчина серьезно кивнул.

— А я Бонни Элстерстрит, — сказала Бонни, толкая Уилла локтем.

— Очень рад познакомиться с вами, мисс Бонни. — Незнакомец отвесил легкий поклон.

— А вы к нам по какому делу? — спросила девочка.

Мужчина приподнял бровь, словно этот вопрос только сейчас пришел в голову ему самому.

— Я надеялся, меня здесь покормят, — наконец ответил он.

Странный гость осмотрелся вокруг, и Уилл заметил, что внимание его привлекает не дом, а церковь и вздымающаяся над ней колокольня. Пристальный взгляд мужчины задержался на высоких арочных проемах на верху башни. Потом все трое разом обернулись на резкий голос.

— Бонни! Мастер Кэллок! А ну-ка, живо домой! Что вы здесь делаете в такую рань?

К ним решительно шагала рассерженная женщина, размахивая капором с распущенными лентами. Уилл испуганно покосился на Бонни. Миссис Элстерстрит под горячую руку лучше было не попадаться. Но когда мужчина повернулся к ней лицом, мать Бонни, к великому удивлению Уилла, остановилась как вкопанная. В первый момент показалось, будто с ней приключился сердечный приступ, настолько внезапно она застыла на месте. Потом на лице ее проступило недоверчивое изумление.

— Джон?

Мужчина виновато улыбнулся:

— Прости, Джемма. Мне следовало предупредить письмом о…

Но женщина, отмахнувшись от извинений и оправданий, быстро подошла к нему и взяла за руки. Затем, к негодованию Бонни и Уилла, они крепко обнялись.

— Пойдем, — сказала миссис Элстерстрит, отстраняясь от него. — Филип у себя наверху.

На глазах у нее блестели слезы.

— Он примет меня? — спросил мужчина по имени Джон.

— Что за глупый вопрос?

— А ее светлость?

— Мы подали все блюда в согласии с твоими указаниями, — сказал Филип, с чьего лица еще не полностью сошло изумление. — Даже свиные уши.

Джемма потрясла головой:

— Слава богу, мастер Пирс был слишком пьян, чтобы понять что-нибудь. А уж про того… того монстра и говорить нечего.

— Настоящий «Кэллоков изыск». — Филип ухмыльнулся, теребя пальцами серебряную цепь у себя на шее. — Первый в своем роде. Поистине грандиозное творение. Мы с Симеоном почти неделю возились. Потом, когда ты покинул усадьбу…

— Прости меня, — отрывисто промолвил Джон, подаваясь вперед и сжимая здоровую руку друга. — Я никак не мог остаться.

Филип пожал плечами, словно дело было в столь давнее время, что уже и не вспомнить.

— Мы узнавали о тебе только из новостных листков. Король приглашал тебя на службу, но ты отказался. Ты отправился на берберский берег, путешествовал среди турок. Епископы называли тебя еретиком. Потом служил при дворе во Франции…

Джон улыбнулся:

— Беспокойные были годы.

— И прибыльные, я слышала, — одобрительно заметила Джемма. — Старый Джош говорил, ты приобрел в собственность половину земель вокруг Флитвика, даже не посмотрев на них. И купил для него дом в Саутоне. Для него и его мула.

— Правда, Джош там и ночи не провел, — сказал Джон. — А земли находятся поодаль от Флитвика. Никудышные земли, лишь каштановыми лесами и примечательны.

Они спустились в кухню. Высокий мужчина, стоявший у огромного медного котла, обернулся на приветствие Джона и выронил из руки половник.

— Ты остался верен себе, как я погляжу, Симеон, — улыбнулся Джон. Он поднял половник с пола и вернул владельцу. — Хороша ли сегодня овсянка, господин главный повар?

— Мастер Сатурналл! — вскричал потрясенный Симеон и тотчас повернулся к ближайшему поваренку. — Миску! Миску для мастера Сатурналла!

Его имя произвело суматоху. Мистер Банс схватил Джона за плечи и возбужденно спросил, неужто он и впрямь вернулся. Мистер Стоун радостно приветствовал его из судомойни. В ответ на вопрос о миссис Гардинер Джону сообщили, что она преставилась два года назад. А мистер Паунси последовал за ней меньше недели спустя. Адам Локьер женился на Джинни и теперь управлял усадьбой.

— Тем немногим, что от нее осталось, — мрачно сказал Филип Джону, когда они остались наедине. — Похоже, Пирс завещал бльшую ее часть своему винному поставщику.

Альф принял духовный сан и служил священником в Кэллок-Марвуде. Питер Перз следил за старыми фруктовыми садами, а Хески отправлял обязанности клерка приемного двора. Перед глазами Джона мелькали, мельтешили лица, знакомые вперемежку с незнакомыми. Началась подача завтрака, и родной кухонный шум волнами покатился вокруг него. Он унес свою миску в подсобную и сел рядом с мистером Бансом, чьи поварята при виде его словно язык проглотили. Добирая ложкой овсянку из миски, Джон заметил, что все сидящие за столом выжидательно смотрят на него.

— Превосходное блюдо! — объявил он. — Таким может гордиться любой повар.

Все дружно расплылись в улыбках. Когда работники потянулись из-за стола, Джон увидел в дверях Джемму.

— Ее светлость примет тебя.

Жирная помада на губах Лукреции отдавала свиным салом. Густой аромат духов наполнял ноздри Джона. Она вцепилась в него и прижала спиной к стене. Он ощущал жар ее тела сквозь платье. Исходивший от нее мускусный запах, казалось, становился все гуще, все слаще. Потом пылавший в нем гнев переродился в неистовое желание. Ее руки лихорадочно стягивали с него одежду, пока он срывал с нее юбки. Когда они сплелись в яростных объятиях, она подгоняла Джона, словно наслаждаясь его грубостью.

Когда все закончилось, они одевались молча. Потом Джон еще раз взглянул на древние мозаичные картины. Их вскрыл Марпот, осознал он. Сбил молотком штукатурку и обнаружил там своего драгоценного охотника на ведьм из глубины веков. Неудивительно, что он сбежал. Колдклок стал Кэллоком. Кэллок стал Фримантлом. И все они связаны клятвой, все поколения рода вплоть до сэра Уильяма. Конечно, владелец Долины Бакленд знал, за кем послать, когда его жена занедужила. И мать Джона прибыла сюда. И приняла на свет Лукрецию. Пока все эти мысли проносились у него в голове, молодая женщина пристально смотрела на него, и ничего нельзя было прочитать на лице, скрытом под маской из размазанной пудры и помады. Потом гнев полыхнул в нем с новой силой. Он повернулся прочь, пинком открыл дверь и, спотыкаясь, зашагал вниз по лестнице.

Теперь Джемма опять стучала каблуками впереди, ведя Джона по обветшалому дому. Когда они свернули в коридор, где находился приемный кабинет сэра Уильяма, сердце у него забилось учащенно. Домоправительница постучалась и распахнула дверь.

Лукреция сидела за буковым столом, загроможденным кипами бумаг и приходно-расходных книг. На лбу у нее появились тонкие морщинки. Простое платье было застегнуто до горла. След от Марпотова удара так и остался: линия носа чуть изгибалась посредине. Темные глаза внимательно смотрели на него.

— Вы вернулись, Джон Сатурналл.

Он сотни раз представлял этот момент. Но лицо Лукреции всегда являлось в воображении непроницаемой маской, каким запомнилось в последнюю ночь.

— Да, ваша светлость. — Он почувствовал, как Джемма неловко переминается с ноги на ногу у него за спиной. — Нельзя ли нам побеседовать наедине?

— У меня нет секретов от моей домоправительницы, мастер Сатурналл.

Ну и прекрасно, подумал Джон. Он стоял перед Лукрецией в богатом камзоле и превосходных сапогах, однако чувствовал себя в точности как в первый раз, когда предстал перед ней в грязном голубом плаще Абеля, накинутом на костлявые плечи.

— Я успел познакомиться с мастером Уильямом.

— Он ваш сын, — просто сказала Лукреция после минутного колебания.

У Джона отпала челюсть. Но Лукреция бесстрастно смотрела на него поверх бумажных кип.

— Пирс знал? — наконец выдавил он.

— Мы никогда об этом не говорили.

Перед глазами у него возник черноволосый мальчик. Внезапно Джону захотелось опять стоять рядом с ним, направляя его руку.

— Он унаследует поместье, ваша светлость?

— Все, что от него останется после выплаты долгов кредиторам Пирса. — Она не сводила с него каменного взгляда. — Почему вы вернулись?

Джон вспомнил, как у него подпрыгнуло сердце при известии о смерти Пирса. Потом недели сомнений и колебаний. Причиной которых было молчание Лукреции той давней ночью. Почему же она ничего не сказала тогда? Этот вопрос и теперь вертелся у него на кончике языка. Но он посмотрел на женщину, неестественно прямо сидящую за буковым столом, и решил, что сейчас не время. Джон натянуто улыбнулся:

— Мне очень жаль, ваша светлость, но я вынужден добавить к списку ваших кредиторов еще одно имя. Мое собственное.

Она приподняла бровь:

— Что же задолжал вам мой покойный муж, мастер Сатурналл? Помимо поездки на украденной лошади?

— Передо мной в долгу не он, ваша светлость. Долг, о котором я говорю, возник еще прежде, чем Пирс стал хозяином Бакленда. Прежде, чем здесь появилось поместье. Во времена, когда Бакленд все еще принадлежал Беллике. Ваш предок кое-что забрал у моего.

Глаза Лукреции сузились:

— Что же это? Какой у меня долг перед вами?

— Ваша светлость задолжала мне пир.

Джемма приказала поставить кровать в старых покоях мистера Паунси. Свободных комнат нынче много, пояснила она, слуг-то осталось всего ничего. Ел Джон в кухне, вместе с поварами.

— Все, что Пирс не пропил, он потратил на экипажи и лошадей, — сказал Джону Симеон, когда они скребли ложками по оловянным тарелкам. — Погреба теперь почти пустые. Я с прошлого лета не видел лимонов.

— Прямо как в старые добрые времена, — усмехнулся Джон. — Скоро вы станете выпекать райские хлебцы.

— Не приведи господь, — содрогнулся Симеон.

Один из поварят в другом конце стола толкнул локтем товарища, и они коротко перешепнулись. Потом мальчик громко спросил:

— А правда, что вы стряпали для прежнего короля, мастер Сатурналл?

— Было дело однажды, — ответил Джон. — Я и дегустировал для него.

— А для турецкого короля вы тоже стряпали?

— Нет, не привелось. Но я как-то жарил барана для халифа. Мясо у них совсем постное, у берберских баранов. Их нужно день напролет поливать жиром.

— А для французского короля, мастер Сатурналл?

— Кремы, кремы и еще раз кремы, — улыбнулся Джон. — Желе такие твердые, что хоть сарацинскими саблями руби. Однажды нож у нарезчика застрял в желе намертво…

Он рассказывал поварятам разные небылицы и вел долгие беседы с Филипом, Адамом, мистером Бансом или Беном Мартином. Погода становилась все холоднее, и небо над Равнинами заволокло низкими серыми облаками. Джон совершал долгие прогулки вокруг дома и часто задерживался у старого колодца, всякий раз гадая, не подойдет ли к нему черноволосый мальчуган, которого он учил бросать камни. Но он видел Уилла Кэллока только издали, когда тот проносился через сад или взбегал по склону пригорка. Возвратившись в кухню, Джон невольно поглядывал в сторону коридора, ведущего мимо пекарни в глубину кухонного царства, к помещениям, где когда-то жил Сковелл и работала его мать. Сейчас, по словам Джеммы, там трудилась Лукреция. Если он требует пира, воскликнула госпожа после разговора с ним, будет ему пир. Причем в Андреев день.

— Она намерена сама приготовить все кушанья, — доложила Джемма. — Я предлагала свою помощь, но она уперлась. И мастер Симеон предлагал, но она отказалась. Говорит, мол, все сделает своими руками. Хотя, по правде сказать… — Джемма осеклась.

— По правде сказать? — вопросительно повторил Джон.

— По правде сказать, она ножа от ложки не отличает, — закончила домоправительница.

Скоро начнутся снегопады, предупредил Филип. Конюхи будут держать его лошадь под седлом и наготове. Иначе он застрянет в Бакленде до весны. Дни текли своей чередой. Утром в Андреев день Джон умылся в тазу, принесенном одной из новых служанок, и тщательно оделся, затянув шнурки и застегнув пряжки. Продирая гребнем густые волосы, он задел бугристый шрам от мушкетной пули. В дверях вырос Филип:

— Хоть на прием к королю. — Он оглядел Джона с головы до ног и поправил ему воротник. — А что вид такой унылый? Или ты не горишь желанием отведать угощений, состряпанных леди Люси?

Джон сидел, считая секунды и минуты, мысленно повторяя слова, которые скажет Лукреции. Ее упорное молчание той ночью. Ее союз с Пирсом. Джону казалось, теперь он все понимал. Наконец прозвонил колокол к обеду. Тогда он встал и пошел по коридорам. Слуги при встрече с ним почтительно дотрагивались до шапок, служанки приседали. Пересекая внутренний двор с узловым садом, Джон посмотрел на темно-серое небо. Когда он поднимался по лестнице, ноги у него будто налились свинцом.

Стены в Солнечной галерее были завешены гобеленами. За окнами Джон видел живые изгороди Восточного сада. Потом внимание его привлекло какое-то движение. Из одной из живых изгородей вынырнула маленькая фигурка в намотанном на шею шерстяном шарфе. Уилл Кэллок перемахнул через низкий кустарниковый бордюр и помчался по лужайке. Вслед за ним из кустов появился старик. Мистер Мотт сердито закричал и неуклюже потрусил вслед за мальчиком.

— Беги, — прошептал Джон.

Мальчик припустил, и скоро престарелый садовник остался далеко позади. Джон с улыбкой смотрел вслед Уиллу, пока тот не скрылся из виду, а потом обвел глазами Восточный сад. Оранжерея все еще стояла на прежнем месте, всем своим видом вопия о ремонте. Там будут расти ананасы и персики, подумал он. Вызревать тяжелые виноградные гроздья и хурма. Облачная пелена, заволакивавшая небо, казалось, стала еще плотнее. Приемный двор закроют завтра, сказал Филип. Конюхи оседлают его лошадь, как было обещано. Джон посмотрел на дверь в конце галереи, и сердце невольно забилось сильнее.

В комнате все осталось по-прежнему, только теперь она сияла чистотой и портьеры были раздвинуты и подвязаны. Перед горящим камином стояли два кресла, но маленький столик между ними был накрыт на одну персону. Переведя взгляд на кровать, Джон услышал, как щелкнула задвижка на двери с кухонной лестницы. А что, если бы дверь не распахнулась тогда? И он не ввалился бы в галерею и не растянулся бы плашмя на полу перед ней? Чтобы поднять взгляд и увидеть худое угловатое лицо… В галерее раздались шаги.

Вошла Лукреция с подносом. Волосы она заплела в косы и уложила затейливыми кольцами, но платье на ней было простое. Он слегка поклонился:

— Доброго дня, леди Лукреция.

— Доброго дня, мастер Сатурналл.

Ее окутывал нежный цветочный аромат. Розовая вода, понял Джон. Лукреция опустила поднос на кровать и расставила на нем блюда в нужном порядке. Потом взяла в руки кувшин и повернулась к нему с каменным лицом:

— Сядьте.

Джон сел.

— Пир начинается с пряного вина, — сказала она. — Если мне не изменяет память.

Джон кивнул.

— Приправленного шафраном, корицей и мускатным орехом, — уточнил он. — И жареными финиками, ваша светлость.

— У вас замечательная память, мастер Сатурналл, — промолвила Лукреция, наполняя кубок. — Но я сохранила иные воспоминания о вине, которым вы меня потчевали.

Джон отпил и улыбнулся про себя, ощутив вкус воды.

— После вина подавали фарши, кажется, — продолжала Лукреция. — Из лебедя? Потом из гуся, потом из утки…

Он вспомнил слова, которые шептал ей на ухо. Изысканные описания простой грубой пищи, что он стряпал для нее в голодный год. Теперь слушать и пробовать предстояло ему. Лукреция зачерпнула ложкой комковатое месиво из маленького горшочка. Давленая брюква, понял Джон. Он вскинул взгляд.

— Ешьте, — велела Лукреция.

Она подала вареный корень петрушки, пареную соленую рыбу, жидкую овсяную кашу и сушеные яблоки, размоченные в вержусе. Джон сидел в напряженной позе, жуя и глотая, а Лукреция неподвижно стояла перед ним. Наконец он отложил ложку.

— Вам не по вкусу мои угощения, мастер Сатурналл?

Джон посмотрел на тарелки, горшочки и судки. Представил, как она неуклюже возится с котелками и сковородками. Варит, толчет, трет и режет. Как она себе мыслила эту их встречу? Он вдруг понял, что не может больше молчать.

— Ты выгнала меня. Такая у тебя была цель.

Он увидел, как по лицу Лукреции растекается ошеломление.

— Я понял это лишь много позже. Когда я в первый раз рассказывал тебе о Пире, ты уже знала эту историю. Знала, но молчала. «Почему?» — спросил я тебя, но ты не ответила. Однако тогдашним своим молчанием ты солгала мне, верно? Ты хотела ввести меня в заблуждение. Хотела распалить во мне гнев. Потому что той ночью я мог задать тебе вопрос и получше.

Лукреция молча стояла перед ним, снова с лицом бесстрастным и непроницаемым. И только темные глаза чуть двигались, напряженно вглядываясь в него.