Пир Джона Сатурналла Норфолк Лоуренс

— Он был разорен, — ответил Джон. — Мужчины и женщины, обитавшие в нем, остались ни с чем. Как мы. Но они выжили.

— Каким образом? — осведомился брат Джима, Джем. — Чем они питались? Древесной корой, что ли?

Джон разгреб снег у себя под ногами, пошарил по мерзлой земле и поднял бурый орех:

— Они делали хлеб. Перемалывали каштаны и пекли хлеб из каштановой муки.

Он стоял перед ними, плечом к плечу с Филипом. Но по толпе продрогших мужчин пробежал ропот.

— Так это и есть твой хваленый рай? — спросил один из людей Квиллера.

— Таким хлебом только свиней кормить, — подхватил его товарищ.

— А что будете есть вы с леди Люси? За своим «высоким» столом? — с вызовом бросил Джим Джингелл.

Лицо Джона посуровело.

— То же, что и вы.

Но мужчины недоверчиво трясли головой. Волна страшной усталости накатила на Джона. Он силился найти подходящие слова, но тщетно. Может, они и правы, подумал он. Нет никакого сада. Нет никакого Пира. Они давным-давно бесследно утрачены. Потом раздался женский голос:

— В Эдеме не было «высокого» стола.

Вперед протолкалась фигура в грубом шерстяном плаще с капюшоном, низко надвинутым на лоб. Она повернулась к толпе и откинула капюшон.

— Первые женщины и мужчины ели вместе, как равные, — громко сказала Лукреция. — Так же будем есть и мы. Они были равны в своем богатстве. А мы равны в своей нищете.

Она стояла перед ними подбоченясь. Джон увидел, как смягчаются лица и негодование на них сменяется любопытством.

— Мы испечем этот райский хлеб, — решительно объявила она. — Как говорит мастер Сатурналл.

— И вы тоже будете его есть? — спросил угрюмый голос.

— Да, мастер Джингелл, — ответила Лукреция, отыскав его взглядом в задних рядах. — Все будут. Мы изготовим этот хлеб. И мы будем им питаться.

С этими словами она нагнулась, порылась пальцами в снегу, нашла каштановый орех и положила в свою торбу. Баклендские слуги застыли от изумления при виде леди Лукреции, работающей на равных с ними. Потом Джон стряхнул с себя оцепенение и тоже наклонился, присоединяясь к ней. Секундой позже их примеру последовал Филип. Потом вперед выступил Альф.

— Да уж, я представлял себе рай совсем иначе, — проворчал он, нагибаясь за каштанами.

Следом за ним от толпы отделился Адам. Потом и все остальные, пожимая плечами и тряся головой, разбрелись кто куда, разгребая ногами снег в поисках лесного урожая.

Джон внаклонку продвигался вперед, копаясь пальцами в снегу, но краем глаза следил за Лукрецией. Скоро ее белые руки покраснели от холода и щеки зарумянились. Наконец она искоса глянула на него:

— Вам приятно наблюдать, как дочь сэра Уильяма трудится?

— Прошу прощения, ваша светлость.

— Я не священник, мастер Сатурналл, — резко промолвила она. — Не мне отпускать вам грехи.

— И все же я прошу отпущения.

— Странная просьба для того, кто прилюдно отверг своего отпускателя грехов. — Лукреция выковыряла орех из земли, вытерла об юбку и бросила в торбу.

— Он отверг сам разум, — покаянно проговорил Джон, разбрасывая башмаком снег. — Отверг человека, дороже которого у него нет.

— Неужели?

У Джона было ощущение, будто он ступает по тонкому льду одного из прудов Цапли. Один неверный шаг — и он провалится.

— У него не хватило мужества признать свою ошибку, — шепотом продолжал он. — Он отрекся от своих истинных чувств…

— Довольно.

Джон поспешно закрыл рот. Лукреция снова наклонилась и стала разметать снег покрасневшими руками. Ковыряясь пальцами в холодной земле, она негромко произнесла:

— Если вам угодно просить об отпущении, мастер Сатурналл, извольте сделать это не здесь, при всех обитателях усадьбы, а в другом месте.

— В другом месте, ваша светлость?

Но Лукреция уже отошла от него.

— Здесь был наш сад! Ты сам так говорил! — На гневном лице Лукреции пылали красные отблески камина. — Здесь мы угождали друг другу, как первые мужчины и женщины! Здесь мы «изъявляли свою любовь друг другу», как ты выражался. Покуда совесть Джона Сатурналла не воспротивилась этому.

— Я… — начал Джон.

— Молчи!

Обличительная речь началась, едва он переступил через порог, и поток слов все не иссякал.

— Как ты посмел отвергнуть меня? — продолжала Лукреция, тыча пальцем в его грудь. — Сбежал в свою кухню. Не сомневаюсь, развлекался там с Джинни. Видела я, как ты на нее пялился.

— Джинни? — опешил Джон.

— Ах! — Она с деланым изумлением вскинула брови. — Или была другая? Какое там имя ты стонал, когда я обмывала тебе голову? Кэсси, кажется?

Так, значит, за ним ухаживала Лукреция. До того, как Марпот потащил ее на колокольню. Джон опустил глаза и увидел, что ногти у нее обломаны и кожа на костяшках потрескалась. Порывисто подавшись к ней, он сжал ее руки в своих ладонях:

— Прости меня. — И почувствовал, как ее пальцы стискиваются в кулаки.

— Как ты мог, Джон? — прошептала Лукреция, и тихий этот упрек был страшнее любого гнева. — Как ты мог оттолкнуть меня?

— Такого никогда больше не повторится, — покаянно проговорил он. — Обещаю.

Ребра у нее проступали сквозь бледную кожу, остро торчали тазовые кости. Джон легко провел пальцем по горбинке на носу. Они лежали в постели, дрожа от холода.

— Я ни о чем не мог думать, только о Марпоте, — сказал он, когда Лукреция прижалась к нему, прильнув щекой к его плечу и положив ладонь ему на грудь. — Как он наказал Филипа вместо меня. При всякой мысли о тебе я тотчас вспоминал про его увечье. Но Марпот и тебя не помиловал. Альф говорил, он затащил тебя в церковь. Перед самым своим бегством…

— Довольно. — Лукреция прижала палец к его губам. — Марпот ушел. Мы насадим новый сад. Ты и я.

Они собирали из-под снега каштановые орехи, обжаривали их, чистили и размалывали в муку, которую смешивали с водой и ставили подниматься. Тэм Яллоп и Симеон выпекали в печах рассыпчатые плоские хлебцы. В Большом зале слуги, служанки и повара сидели вместе за длинными столами.

— Если это райский хлеб, — громко сказал Филип, откусывая от сухой крошащейся лепешки, — лучше уж отправьте меня в ад.

— Филип! — прошипела через стол скандализированная Джемма; Адам Локьер ухмыльнулся:

— Банс говорил, у нас еще остались сушеные яблоки.

— И сушеные почки ракитника, — добавил Питер Перз.

Все усердно жевали.

Весна принесла проливные дожди и известие о казни короля. Память мужчины с печальными глазами, убитого Кромвелем и парламентом, в усадьбе Бакленд почтили днем молчания. Джон прислушивался к глухому рокоту дождя, когда в кухню вошел промокший до нитки Хески.

— Там во дворе человек, мастер Сатурналл, — прошептал паренек. — Он вас спрашивает.

Под ледяным ливнем стояла знакомая фигура, рядом с белоснежным мулом. Волосы у Джоша стали почти такими же белыми, отметил Джон.

— Я знаю про Генри, — сказал погонщик, не дав Джону открыть рот. — Я знал все наперед, когда он только выступил из усадьбы с войском.

— Мне очень жаль, Джош, — вздохнул Джон, потом бросил взгляд на подъездную дорогу. — Как тебе удалось до нас добраться?

— Вашему полковнику Марпоту приказали вернуться обратно в Зойленд. В Саутоне им недовольны. Секретарь нового лорд-наместника — твой давний знакомец.

— Кто такой?

— Сэр Филемон Армсли.

Джон потряс головой:

— Ты ошибаешься, Джош. Сэр Филемон служил королю при дворе.

Погонщик пожал плечами:

— Нынче он письмоводитель старого Неда. И заседает в комитете. Но я здесь не поэтому. — Он указал на вереницу лошадей, нагруженных вьюками и корзинами. — У меня там письмо. Взял у одного малого, которого встретил неподалеку от Банбери. А он — у погонщика из Оксфорда. Письмо от сэра Уильяма.

— Он вернется? — спросил Джон, пытаясь представить реакцию Лукреции.

Но Джош покачал головой:

— Сэр Уильям приказал долго жить.

Дочь моя! Надеюсь, ты пребываешь в лучшем здравии, нежели автор сего письма, который в мирное время терпит страдания, каких не ведал на бранном поле. Правители нашей новой Республики — удивительные люди, знающие наши души лучше нас самих. Ибо верноподданных они обвиняют в измене, а тех, кто сражался за своего монарха, объявляют преступниками. Будучи самыми настоящими ворами, они называют себя праведными судьями, и всех, кого не положили огнем своих пушек, они теперь уловят своими писчими перьями.

Одних правительственные уполномоченные лишают крова и изгоняют из поместий. Над другими свершают варварское насилие, каким ныне грозят и нашему королю. Таков наш новый Вавилонский плен.

Тебе придется противостать этим людям вместо меня, о чем я сообщаю тебе с болью, равной той, что причиняла мне пила, вгрызавшаяся в мое колено. То, что им известно о совещаниях, проводившихся в Бакленде узким кругом, не подлежит ни малейшему сомнению, ибо один из нашего сообщества ныне входит в состав их комитета. У Филемона Армсли столько же лиц, сколько вокруг него людей, на них взирающих. Он утверждает, что исподволь отстаивает наши интересы.

Я завещаю тебе все эти беды — и еще одну. Сегодня врачи сказали мне, что кровь моя отравлена. Аптекари держатся такого же мнения. Но я давно это знал. Наше родовое наследие всегда было ядом, который течет в наших жилах, смешанный с алой кровью, питающей нас.

Сейчас поздняя ночь, ты и Бакленд далеко от меня. Однако я храню спокойствие, полагаясь на слово, данное мне тобой, и зная теперь твой подлинный характер. Леди Анна отдала свою жизнь не зря. В твоих руках, я уверен, Долина будет в сохранности. Ты послана мне Небом, Лукреция, мне и ей…

Джон ждал Лукрецию в Солнечной галерее, подыскивая подобающие случаю слова. Но когда она пришла после полуночи, с опухшими от слез глазами, у него отнялся язык. Она молча прижалась к нему, содрогаясь от беззвучных рыданий.

В Большом зале развесили траурные полотнища. Слуги исполняли свои обязанности в молчании. Лукреция надела темное платье и вуаль. Сидя рядом с Джоном в спальне, она неподвижно смотрела на дверь.

— Однажды он застал меня здесь за игрой. — Она оглянулась на колыбель с серебряными колокольчиками, на покрытые пылью гребни и флаконы. — Мы с Джеммой играли здесь в королев и служанок.

— Теперь тебе придется играть другую роль, — сказал Джон. — Теперь ты хозяйка поместья Бакленд.

Сэр Филемон прибыл в сопровождении отряда всадников, как и в прошлый раз; его переметные сумы раздувались от документов. Сидя за огромным буковым столом в кабинете, Лукреция выслушала его заверения в преданности; Джон, Бен Мартин и мистер Фэншоу стояли позади нее. Он будет ходатайствовать по их делу перед комитетом, пообещал сэр Филемон. Но увы, он не может вернуться с пустыми руками. Джон увидел, как сморщился шрам на щеке, когда мужчина улыбнулся извиняющейся улыбкой, доставая свои бумаги. К сожалению, без компромиссных выплат не обойтись…

После того как Марпота выдворили из Долины, в усадьбу снова потянулись коробейники и повозки с разным товаром. Бен Мартин и мистер Фэншоу проверяли счета в кабинете стюарда, составляли списки рент, налогов и прочих платежей, подсчитывали суммы задолженностей и объезжали Долину, собирая недоимки. Скоро в людном приемном дворе Филип надзирал за толпой, призывая к порядку энергичными жестами здоровой руки. Мотт начал засаживать огород. Кухонные работники снова стали принимать пищу внизу.

Известие о возрождении усадьбы разнеслось далеко по окрестностям. Люди прибывали в поисках работы. В полях за рекой артель наемных работников под руководством Адама Локьера разбрасывала навоз. В садах мужчины и мальчики копали, обрезали, чинили и сажали. Только карповые пруды стояли без ухода, и в темной воде среди водорослей лениво плавали рыбы.

Выбитые окна Большого зала застеклили, и в длинных переходах усадьбы вновь стало оживленно. Джон и Лукреция больше не могли перекидываться взглядами за столом и соприкасаться руками под ним, не говоря уже о том, чтобы обниматься в пустых коридорах. Сталкиваясь с Лукрецией днем, Джон едва успевал взять ее за руку, как рядом уже слышались чьи-нибудь шаги и ей приходилось торопливо от него отскакивать.

— Я не смогла улизнуть! — сердито прошептала она после того, как он в очередной раз тщетно прождал ее в Солнечной галерее.

Их свидания стали реже. Порой они не встречались неделю-две, потом порывисто бросались друг другу в объятия, охваченные лихорадкой страсти. На следующий день, орудуя своим половником у очага или обсуждая с Филипом меню на ближайшие дни, Джон задавался вопросом: уж не пригрезилось ли ему ночное свидание, столь резко вырвавшее его из обыденной жизни в кухне?

Но в конце года, в День святого Андрея, Джон накрыл стол в Солнечной галерее и дождался Лукрецию, стоя подле него с подносом, нагруженным блюдами. Она села и с улыбкой промолвила, когда он склонился над ней с ложкой в руке:

— Если хочешь, можешь сесть рядом со мной, мастер Сатурналл.

Тазовые кости у нее больше не торчали и ребра уже нельзя было пересчитать под кожей. Только след от удара Марпота остался. Лежа с ней в постели, Джон легонько провел пальцем по горбинке.

— Твоя кривоносая невеста, — пробормотала Лукреция.

— Хотел бы я, чтобы ты была ею.

Той зимой кладовые и овощехранилища были полны. В Двенадцатую ночь улыбающийся мистер Фэншоу вызвал Джона наверх и провел по лестнице, мимо старой питейной кладовой и по коридору в Большой зал.

Снова повара, поварята, вертельщики и судомои выходили из-за ширмы и приглашались за стол. Домашние и дворовые слуги двигались на лавках, освобождая место, и скоро Большой зал пестрел всеми ливрейными цветами — красным, зеленым и пурпурным. Филип Элстерстрит ухитрился сесть рядом с Джеммой. Адам Локьер и Альф, подавшись вперед, перешучивались с Джинни и Мэг. За ними мистер Банс и мистер Стоун зевали над своими кубками, а Симеон Парфитт сердито жестикулировал, утихомиривая трех весело орущих поварят. Жизнь, в которой Симеон, горестно хлюпая носом, заглядывал в почерневший варочный ковш, а Сковелл вкладывал свой половник Джону в руку, казалось, осталась в далеком прошлом.

Сэр Филемон достиг договоренности по их делу в комитете, сказала Лукреция. Соглашение останется в силе, покуда будут производиться компромиссные выплаты, утверждал Бен Мартин. Джон бросил взгляд на мистера Паунси. В последнее время бедняга целыми днями играл в шахматы с миссис Гардинер, по секрету сообщил мистер Фэншоу. Лукреция, сидевшая с другой стороны от домоправительницы, сейчас откинулась на спинку стула и почти полностью скрылась за ее дородной фигурой. Джон кивнул одному из подавальщиков, прося налить еще вина. Миссис Поул сдавленно хихикала рядом с мистером Фэншоу. Когда веселье за столами стало буйным, дамы поднялись на ноги, собираясь удалиться. На секунду задержавшись позади Джона, Лукреция шепнула:

— Приходи сегодня.

Он сумел ускользнуть из кухни лишь поздно ночью и поднимался по крутой лестнице, шагая через ступеньку. Дверь в спальню была открыта. Лукреция стояла у камина, в серебристо-голубом шелковом платье. Когда Джон остановился в дверях, она захватила ткань с боков, натягивая потуже:

— Оно мне почти впору.

— Может, королева вызовет тебя в Париж.

— Я не поеду.

— Может, королевский двор вернется.

— Не сегодня. — Лукреция повернулась к нему, разглаживая на себе шелк. — Ты раскормил меня, Джон Сатурналл. Видишь, как у меня округлился живот. А вдруг он вырастет еще больше, только вообрази…

Он слышал, как шелестит шелк, обтекающий ее тело, и чувствовал слабый запах пряного вина, исходящий от нее. Лукреция повернулась к нему спиной, и Джон увидел, что корсаж не зашнурован. Когда он приблизился к ней в свете свечей, платье соскользнуло с ее плеч и легло мягким ворохом у ног.

В приемном дворе Калибут Пардью прокричал новости про Охвостье Кромвеля и Бербонский парламент, про восстание Пенраддока и падение лорд-наместников. Но тяжелые черные портьеры в Солнечной галерее по-прежнему оставались задернутыми. Живот у Лукреции с той ночи не увеличился. За стенами усадьбы незаметно сменялись времена года: зима спешила к весне, весна врывалась в лето, лето клонилось к осени, потом год кончался и начинался следующий. Джон вдыхал запах Лукреции и ощущал тепло ее тела рядом.

— В твоем саду было так же? — сонным голосом спросила она. — Там так же наслаждались друг другом?

Джон улыбнулся:

— Вряд ли им выпало такое же счастье, как нам.

Каждый год в День святого Андрея он готовил праздничный ужин и подавал его на подносе. Каждый год Лукреция поднимала на него глаза:

— Если хочешь, можешь сесть рядом со мной, мастер Сатурналл…

Блюда становились все роскошнее. В усадьбу стали прибывать бочки и клети, каких Джон не видел с дней, когда шла подготовка к бракосочетанию Лукреции. Открывая их, он находил померанцы, мадейрский сахар, шафран, мускатный орех и перец. Кухня снова наполнилась горько-сладкой духотой и облаками пара, напоенного богатыми ароматами и острыми запахами. В новостных листках из Каррборо сообщалось о постоянном отсутствии лорд-протектора в местах, часто посещавшихся прежде, потом о смерти его дочери и наконец о болезни, названной в «Mercurius Bucklandicus» меланхолией. Потом, через неделю после Михайлова дня, когда осень плавно переходила в зиму, толпа разгоряченных селян из Кэллок-Марвуда поднялась по склону холма и вошла в ворота усадьбы. Они шагали по подъездной аллее, горланя песни, радостно вопя и поминутно прикладываясь к кожаным флягам. Привлеченные шумом, Джон и Филип поспешили наружу, чтобы встретить буйное сборище. Пересекая второй внешний двор, Джон увидел, как Лукреция в сопровождении мистера Фэншоу выходит из Большого зала и останавливается на крыльце, хмуря лоб. При виде хозяйки Бакленда крестьяне заорали еще громче, и их предводитель поднял флягу, шутливо салютуя:

— Мы пришли выпить за лорда Железнобокого, ваша светлость! За нашего лорд-протектора! Дьявол, помилуй его душу!

Лукреция нахмурилась сильнее, возмущенная разнузданным поведением.

— И его железную задницу тоже! — гаркнул другой мужик.

Потом закричали хором и все остальные:

— Кромвель умер! Да здравствует король!

Все люди во дворе опустили свои инструменты, побросали на землю свои ноши и начали переглядываться. Недоумение на их лицах сменилось ликованием.

— Все кончено, Джон! — воскликнул Филип.

Кожаные фляги пошли по рукам, мужчины толкались, обнимались и восторженно вопили.

Джон кивнул и отхлебнул из фляги. Но когда он обернулся, Лукреция неподвижно стояла на крыльце, безмолвная, как и он.

— Нашему раю пришел конец, — сказал Джон, когда они встретились в Солнечной галерее ночью.

— И ты так легко покинешь наш сад? — Лукреция через силу улыбнулась.

— Он никогда не принадлежал нам. Мы просто в нем гуляли.

— Адам и Ева тоже.

— Они были изгнаны из рая.

Из книги Джона Сатурналла:

Вновь восстановленное блюдо для вновь восстановленного короля, носящее название «Троянская свинья» и являющее собой Иерархию Мясных Животных, от низших до самых благородных

Каждому Восстановлению необходимо предшествует Распад, как за каждым несчастьем неизменно следует счастье. Падение Эдема обернулось величайшим благом для Земли, ибо произраставшие в нем плоды распространились повсюду, и, противным образом, беспечная праздность Адама преобразовалась в лень, как впоследствии ее нарекли наши неутомимые церковники, а любовь к нему жены Евы сделалась похотью. В наши дни возвращение короля — золотое воспоминание. Но золото это не для всех блестит одинаково ярко.

Как низшее животное может скрывать в своей утробе благородное, так, напротив, внутренности превосходного зверя могут оказаться вредотворными, наподобие тех, что троянцы обнаружили в коне, оставленном греками под стенами Трои. Многие предрекали беду, когда сын покойного короля вернулся, и иные из них заслуживали злополучья больше, чем другие. Но все разделывали поданное Блюдо и находили в нем каждый свое воздаяние, справедливое или нет.

Возьмите всех нижеперечисленных животных и птиц, каких сумеете достать и подогнать по размерам друг к другу: свинью, овцу, козленка, ягненка, гуся, каплуна, утку, фазана, куропатку, перепелку, воробья и корольковую пеночку.

Выпотрошите туши животных и удалите кости. Ощипите и выпотрошите всех птиц, за изъятием корольковой пеночки, которую надлежит только ощипать. Начав с последней, зашейте каждую тушку и тушу в предыдущую и начиненную таким образом свинью поставьте жариться над углями или поленьями, горящими медленным огнем. Древние римляне взамен кишок укладывали колбаски, а в брюшной полости прятали живых певчих птиц, но кулинары нашего благоразумного времени воздерживаются от подобных излишеств. Постоянно вращайте свинью на вертеле, чтобы внутренности хорошо пропеклись. Двух дней и одной ночи для жарки будет довольно. Затем проткните все слои мяса шпагой и убедитесь, что истекающий сок совершенно прозрачен…

Один глаз у Клафа раздулся, как жаба. Другой полностью заплыл черно-фиолетовым кровоподтеком. Зажатый в толпе Джон видел, как шевелятся разбитые и распухшие губы, бормочущие молитву. В грязных лохмотьях, с обритым черепом в струпьях, Эфраим стоял на эшафоте посреди Каррборовского рынка, между двумя мужчинами с тяжелыми челюстями, один из которых сейчас затянул потуже петлю из грубой веревки у него на шее.

— Вздергивайте мерзавца помедленнее! — проорал кто-то в первых рядах толпы, обращаясь к палачам на сколоченном наспех помосте. — Покажите нам его язык!

Рыночная площадь с утра заполнялась медленно, но теперь здесь было не протолкнуться. Пятая казнь за последние пять недель, сообщил Джону какой-то мужик. Джон, Филип и Джемма оставили телегу с грузом на постоялом дворе под присмотром Адама. По настоянию Джеммы они заняли места на площади пораньше, но сейчас Филип дотронулся до ее плеча:

— Пошли отсюда, Джемма. Хватит уже.

Молодая женщина помотала головой, не отрывая взгляда от помоста. Перед Эфраимом стояла испещренная бурыми пятнами колода с приколоченным к ней наручником. Завершив молитву, он дико уставился на нее, сотрясаемый новым приступом ужаса.

— Я ни разу пальцем никого не тронул! — внезапно выкрикнул Клаф, но слова его были встречены дружным свистом и улюлюканьем.

Третий палач принялся точить топор под эшафотом, и скрежет оселка явственно прорезался сквозь шум толпы.

— Ну пошли же, Джемма, — повторил Филип.

— Нет.

В следующий миг, под одобрительный рев зрителей, палачи потянули за веревку, и Клаф начал медленно подниматься над дощатым настилом.

Известие о смерти лорд-протектора прежде всего стало поводом для бурных празднеств. Однако его величество, высадившись в Дувре, возвестил о более мстительном настроении. В Саутоне лорд-наместник и его люди без промедления поклялись в верности новому правителю, и только ополчение Марпота воспротивилось. Теперь, согласно сообщению «Mercurius Bucklandicus», Марпотовы жены находились на пути в Виргинию, а почти все его солдаты лежали мертвые в топях Равнины. Самого Марпота опознали, когда он пытался сесть на корабль в Столлпорте. «Мерзавец задохся до смерти, — сказал Джону Калибут, принесший новость в усадьбу. — Они отрезали ему срамные части и затолкали в глотку древком метлы». Из всего зойлендского ополчения в живых остался один Клаф.

Веревка натянулась. Эфраим задергался всем телом, силясь освободиться от пут, дотянуться ногами до помоста. Но палачи поднапряглись еще немного, и петля затянулась туже. Рывками поднимаясь все выше, Клаф корчился и судорожно брыкался. Скоро его лицо густо побагровело, рот широко разверзся и распухший язык вывалился наружу.

— Вот и славно! — прокричала какая-то женщина в толпе. — А теперь укоротите выродку руки!

Сопротивление Клафа постепенно слабело, а когда почти полностью прекратилось, мужчины отпустили веревку, и он с глухим грохотом рухнул на дощатый настил. Один из палачей опустился на колени и перерезал веревку, стягивавшую его запястья.

— Под топор его! — провизжала женщина. — Попользуйте ублюдка лекарством, что евоный хозяин всем прописывал!

Внезапно Клаф ожил, зашевелился и попытался подняться. Но один из мужчин с силой пнул его, а другой схватил за руку и поволок к плахе. Несколько секунд они боролись, потом рука Клафа оказалась в железном наручнике. Толпа притихла. Вот оно, подумал Джон. То же самое они сделали с Филипом. Внезапно он ощутил во рту вкус желчи. Мужчина с топором встал поудобнее и размахнулся. Еще мгновение — и топор упал.

Нечеловеческий вопль вырвался из груди Эфраима Клафа.

— Боже святый, — пробормотал Филип.

— Теперь можно уйти, — сказала Джемма.

Они стали проталкиваться через толпу. Когда они заворачивали за угол, над площадью разнесся второй душераздирающий вопль, и толпа радостно взревела.

— Выпустите ему кишки! — орали голоса позади них. — Вздерните еще раз!

Теперь Клаф визжал пронзительно и протяжно. Только когда троица уже подходила к постоялому двору, истошные визги наконец прекратились.

— Как он умер? — спросил Адам, подтягивая постромку.

— В мучениях, — ответил Джон.

— Оно и немудрено.

Адам подергал за постромки, сказал «все в порядке», а потом указал на задок телеги, где лежал длинный ящик, накрытый просмоленной парусиной. От него исходил аромат свежего кедра и вяза. Однако к нему примешивался еще один запах — едва различимый, но хорошо памятный запах сырого савана.

— Надо бы привязать. — Адам кивнул на гроб. — Не хватало еще, чтобы сэр Уильям свалился с телеги.

Тело лорда Бакленда было извлечено из могилы в тот же день, когда король высадился в Дувре, однако, для того чтобы доставить гроб в Каррборо, потребовалось целых три недели. Джон сел на гнедую кобылу, Филип взобрался на мышастую и свободно намотал поводья на здоровую руку. Он подождал, когда громыхающая телега отъедет на безопасное расстояние, потом повернулся к другу:

— Они все вернутся. Что ты будешь делать?

— Что я буду делать? — Джон поднял глаза, словно поглощенный созерцанием хмурого неба. — Когда?

— Сам знаешь.

Джон перевел взор с неба на травянистую обочину, которая, похоже, вызывала у него не меньший интерес. Джон наблюдал за ним с плохо скрываемым раздражением.

— Когда Пирс вернется.

— Возблагодарим же Господа за промысел Его, разрушивший Иерихон. Давайте помолимся, чтобы Он дал нам силы воздвигнуть новый Иерусалим из камней руин. Мы собрались сегодня, чтобы препоручить Всевышнему душу сэра Уильяма Фримантла, покойного лорда Бакленда. В наших молитвах мы поминаем усопшего, который доблестно сражался за короля и сохранил верность Короне в годину самых суровых испытаний. Пусть ныне сэр Уильям разлучен со своей дочерью Лукрецией и преданными слугами, но давайте утешимся мыслью, что он воссоединился с возлюбленной женой Анной и своими павшими товарищами. Верный воин короля, он воевал и за них тоже. Теперь наш вновь восстановленный король занимает свое законное место на троне, а сэр Уильям служит Царю Небесному…

А пальцы у епископа Каррборо все такие же толстые, подумал Джон. Аметистовый перстень его светлости тускло поблескивал в полумраке церкви, завешенной черными полотнищами. Слова поминальной службы гулко разносились с новой кафедры. Гроб сэра Уильяма стоял на катафалке посреди зала, перед собранием скорбящих в траурных одеждах.

Прибытие гроба в усадьбу послужило своего рода общим приглашением. Сейчас позади Лукреции, одетой во все черное и в капоре с вуалью, сидели Саффорды из Мира, Роулы из Броденэма, леди Массельбрук из Чарнли, лорд Фелл, лорд Фербро и маркиз Хертфорд. За ними, под длинными траурными знаменами, свисающими с потолочных балок, теснились на деревянных скамьях слуги сэра Уильяма.

Епископ подал знак к молитве. Джон опустился на колени и направил мысли на покойного, вспоминая появление сэра Уильяма в кухне в день бракосочетания его дочери. Теперь этот день вновь приближался.

Снаружи донесся топот копыт. Минутой позже дверь в церковь распахнулась и пятеро мужчин стремительно зашагали по проходу, стуча сапогами по каменным плитам, держа в руках шляпы с покачивающимися перьями. Первый шел странной поступью, чуть встряхивая ногами при каждом шаге, словно пытаясь стрясти с сапог налипшую грязь. Подойдя к алтарю, они преклонили колени и перекрестились. Потом первый встал, повернулся и отвесил Лукреции картинный поклон, перебросив через плечо короткий плащ, отчего взорам открылся блестящий шелк жакета и тонкое кружево сорочки.

— Леди Лукреция, — звучно произнес Пирс, высокомерно улыбаясь всему собранию, — прошу простить нас за опоздание.

Подбородок у него стал потяжелее, отметил Джон. Живот округлился, и волосы причесаны иначе. Но губы кривятся все в той же презрительной усмешке, с какой некогда надменный юнец бросил его одного на поле сражения при Нейзби. По залу прокатился приглушенный ропот. Но скрытая под вуалью Лукреция едва заметно кивнула.

— Миледи, — громко продолжил Пирс, нимало не обескураженный, — я прибыл просить вашей руки согласно изволению покойного короля. — Он перевел взгляд на епископа. — Милорд, я прошу вас обнародовать объявление о нашем бракосочетании в Каррборо, а равно провозгласить здесь и сейчас…

— Смотри-ка, не теряет времени даром, — пробормотал Филип, сидевший рядом с Джоном.

— После того, как десяток лет отъедался в Париже, — добавил Адам, занимавший место с другой стороны от него.

Сам Джон промолчал.

По коридорам наверху важно расхаживали вновь объявившиеся соседи и придворные господа, которые требовали, чтобы подавальщики Квиллера, проходя мимо них, всякий раз снимали головные уборы, а садовники Мотта кланялись им, когда они изволят прогуливаться в Розовом саду. Скоро они потребуют, чтобы свиньи приседали в реверансе перед ними, раздраженно ворчал мистер Фэншоу.

Опять подавальщики Квиллера выстраивались в очередь по всей длине лестницы и таскали вверх-вниз подносы. Опять завтрак плавно перетекал в обед, который едва успевал закончиться к ужину. Каждое утро Джон колотил поварешкой по огромному медному котлу, поднимая с тюфяков поварят и призывая на рабочие места зевающих поваров. Он целиком погрузился в работу и даже в кухонном дворе почти не показывался, не говоря уже о доме. Но Лукреция все не шла у него из головы.

Она не принимает Пирса, докладывала Джемма Филипу. Ссылается на горе, всколыхнувшееся в ней с новой силой. Она не выходит из своих покоев и ни с кем не видится. Тем временем Пирс и его товарищи допоздна засиживались в летней гостиной, провозглашая тосты друг за друга. Он купил новую лошадь за счет поместья, сообщил мистер Фэншоу. Вдобавок из Каррборо и Саутона начали прибывать торговцы с неоплаченными счетами, пожаловался Бен Мартин.

Лишь по прошествии еще одной недели Джон столкнулся лицом к лицу со своим соперником. В кои-то веки он вышел по хозяйственной надобности во внешний двор и, завернув за конюшню, увидел Кэллока, которого хлопали по спине двое приятелей.

— Ай да Пирс, ай да молодец! — воскликнул один.

— Ну, наездник-то ты лихой! — подхватил другой.

— И фехтовальщик каких поискать! — вскричал первый, и все трое расхохотались, но при виде старого знакомого Пирс переменился в лице.

Его нос, прежде красный, теперь приобрел синюшный оттенок, заметил Джон. По щекам расползлись сосудистые сеточки. Он был в жакете с вышивкой герба Фримантлов — скрещенных факела и топора. Несколько секунд Пирс неловко бегал глазами, но потом овладел собой.

— А, Джон Сатурналл! — весело воскликнул он. — Надеюсь, ты хорошо кормил обитателей усадьбы в мое отсутствие? — Пирс повернулся к своим товарищам. — Этот малый с виду простой повар. Но на самом деле он бывалый солдат, такой же храбрый, как я. Хорошо проявил себя, скажу прямо. Даже оказал мне услугу. В битве при Нейзби, да, мастер Сатурналл?

— Услугу, ваша светлость? — едко переспросил Джон. Он ощущал кислый запах перегара, исходящий от Пирса. — Да вы никогда не нуждались в моих услугах. Ведь именно при Нейзби, не так ли, состоялся знаменитый «Прыжок Кэллока»?

Последовало короткое молчание.

— Он что, насмехается над тобой, что ли? — спросил Пирса один из приятелей.

— Огрей-ка его саблей плашмя, — посоветовал другой.

— Да нет, у него просто такая манера разговаривать, — быстро сказал Пирс. — Оставьте нас, пока мы… гм… вспоминаем былые сражения.

Двое мужчин пошли прочь, а Кэллок оттащил Джона в сторону.

— У нас обоих свои воспоминания, — тихо произнес он.

— Мы оба знаем правду, — ответил Джон. — Как знают Пандар, Филип, Адам…

— Это все было в прошлой жизни, — перебил Пирс. — С тех пор у всех нас появились новые хозяева. — По его лицу расползлась хитрая улыбка. — И у тебя тоже, мастер Сатурналл.

Джон холодно уставился на него, но на сей раз взгляд Кэллока не дрогнул.

— У поместья Бакленд нет хозяина, — сказал Джон. — Только хозяйка.

— Да неужели?

Пирс махнул рукой в сторону дома, и Джон почувствовал, как незримые холодные пальцы впиваются в его внутренности. Не может быть, пронеслось у него в голове. Он гнал прочь всякие мысли об этом со дня, когда мужики из Кэллок-Марвуда шаткой поступью подошли к дому, размахивая флягами. Нет, Лукреция не согласилась бы ни при каких условиях… Однако, сколь бы решительно Джон ни отрицал такую возможность, в глубине души он всегда знал, что эта минута наступит. Знал с момента их первого объятия.

— Разве ты у себя в кухне еще не слышал радостную новость? — продолжал Кэллок.

Леденящий ужас охватил Джона. Он вспомнил приятелей, хлопающих Пирса по спине. Разговор про лихих наездников и фехтовальщиков. Улыбка Пирса стала шире.

— Она приняла мое предложение.

Из Столлпорта прибыли бочки с устрицами, завернутыми в листья морских водорослей. В кухню вносили выстланные мокрой соломой клети с жирными лещами и форелями. В длинном ящике, куда поместилась бы изрядных размеров пушка, привезли гигантского морского угря, который имел вид столь устрашающий, что мистеру Бансу удалось утихомирить поварят, притворно вопивших от ужаса, лишь с помощью мистера Стоуна, забравшего самых голосистых крикунов в судомойню. В теплой кладовой громоздились мешки изюма, смородины, сушеного чернослива и инжира. На полках холодной кладовой теснились миски со студнем из свиной головы и говяжьих ножек, горшки с соленой мольвой, бесчисленные глиняные банки с анчоусами. Колин и Льюк препроводили в разделочную четырех младших поваров, шестерых дворовых работников с пилами и недовольно ворчащего Барни Керла, чтобы они свежевали, потрошили и разделывали свиней. Симеон, Тэм Яллоп и остальные пекари затаскивали в кухню мешки с мукой, доставленной с кэллок-марвудской мельницы. Подвода, принадлежащая хозяину тамошнего питейного заведения, раз за разом поднималась по склону холма, въезжала в ворота усадьбы и разгружалась во дворе, пока погреба не заполнились пивными бочками всех размеров. В фургоне, устланном толстым слоем папоротника-орляка, прибыли темные дубовые бочки рейнского вина. Из пряностной комнаты неслись ароматы корицы и шафрана.

В главной кухне открывались буфеты и пересчитывалась посуда. Ножи, сечки и мясные топорики отсылались мистеру Бансу для заточки. Ступы и ручные мельницы обследовались на предмет трещин. Чистились хлебные терки, полировались медные ковши. Мистер Стоун со своими подчиненными драил сковороды и котлы. Джон надзирал за работами. Нужно приготовить блюда, символизирующие союз двух древних родов, сказал он Филипу. И еще соорудить из сахарного теста кулинарный изыск, аллегорически представляющий достижения и подвиги Пирса.

— В таком случае следует сшить мешок из свиных ушей, — презрительно фыркнул Филип, — и наполнить его трясущимся пудингом.

— Вода и репа, — предложил Адам. — Которыми мы питались, пока он обжирался в Париже.