Футболономика: Почему Англия проигрывает, Германия и Бразилия выигрывают, а США, Япония, Австралия, Турция и даже Ирак выходят на первый план Купер Саймон

11. ПРЕДСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ ФАНАТОВ-САМОУБИЙЦ

Среди множества историй, от века бытующих в футболе, есть байка о том, что бразильцы выбрасываются из окон многоэтажных домов, когда их национальная сборная выбывает из борьбы за Кубок мира. Говорят, такое случается, даже когда бразильская сборная побеждает. Один спортивный обозреватель ЧМ-1958 в Швеции утверждает, что своими глазами видел, как некий бразилец совершил самоубийство из «чистого восторга» по поводу победы Бразилии в финале. Эту историю пересказывает и Джанет Левер в своей книге «Футбольное безумство» (Soccer Madness), ставшей шокирующим откровением в 1983 г., когда еще никто (а тем более американские дамы-социологи) не писал книг о футболе. Вот как она комментирует ту историю с самоубийством.

Бразильцы, конечно, не одиноки в своей страсти убивать себя из любви к своей команде. На ЧМ-1966 некий западногерманец смертельно ранил себя, когда у него сломался телевизор во время трансляции финала, где сборная его страны встречалась с англичанами. Не обошло это эксцентричное пристрастие и американцев. В виде примера часто рассказывают быль про одного жителя Денвера, который застрелился, оставив предсмертную записку, где говорилось: «Я болею за "Бронкос" с момента основания клуба и больше не в силах выносить их беспомощной возни».

Еще трагичнее было самоубийство юной Амелии Боланьос. В июне 1969 г. эта 18-летняя жительница Сальвадора дома смотрела по телевизору матч между Гондурасом и Сальвадором (исход которого определял судьбу путевки на чемпионат мира в Мексике). На последней минуте Гондурас забил победный гол, и тогда, как писал выдающийся польский журналист Рышард Капущинский, Боланьос «вскочила и бросилась к отцовскому письменному столу, где в ящике хранился пистолет. И убила себя выстрелом в сердце». Ее похороны транслировали по национальному телевидению. За гробом, покрытым национальным флагом, шли президент Сальвадора, члены кабинета министров и футболисты национальной сборной. Пройдет месяц, и смерть Боланьос даст повод к войне между Сальвадором и Гондурасом, получившей название «футбольной».

Известна также история про женщину-болельщицу из Бангладеш, повесившуюся после того, как сборная Камеруна проиграла Англии на чемпионате мира 1990 г. В предсмертной записке она написала «Камерун выбыл из борьбы, и жизнь моя кончилась». Права, в сущности, индийская газета The Hindu, отметившая на своих страницах, что граждане Бангладеш в чудовищной степени склонны к самоубийствам на почве футбола. Как сообщила газета в статье от 2006 г., после дисквалификации Марадоны на ЧМ-1994 за употребление запрещенного эфедрина «самоубийства совершили порядка сотни бангладешских футбольных болельщиков». (Было бы весьма любопытно узнать, из каких источников The Hindu почерпнула эти сведения.)

Что футбол провоцирует самоубийства — это на сегодняшний день избитая истина. Ее часто пускают в ход, желая показать, сколь сильно и глубоко овладевает футбол душами своих поклонников, а также (наряду с данными о количестве смертельных сердечных приступов, случившихся на диване во время просмотра матчей по телевизору) в подкрепление тезиса, что чемпионат мира по футболу порождает больше смертей, чем голов.

Мы действительно обнаружили очень тесную зависимость между футболом и самоубийствами. Правда, она обратная, а не прямая, как принято думать. Нет оснований утверждать, будто футбольные болельщики выбрасываются из окон из-за проигрыша своей команды. Поработав вместе с блестящей группой греческих эпидемиологов, мы собрали массу документальных подтверждений того факта, что футбол не столько толкает болельщиков на самоубийства, сколько отвращает от этого пагубного намерения тысячи людей. Словом, футбол — скорее спаситель, а не губитель жизней.

По данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), каждый год в мире около 1 млн человек совершают самоубийства. Это почти вдвое больше цифры смертности от рака груди и впятеро больше, чем погибло в военных действиях 2002 г. Возьмем для примера Германию: в 2005 г., по официальной статистике, счеты с жизнью по своей воле свели 10 260 немцев — больше, чем погибло вследствие ДТП, употребления наркотиков, ВИЧ, убийств и прочих насильственных преступлений вместе взятых. Для немцев моложе 40 лет самоубийство было второй по частоте причиной смерти. Причем официальные цифры занижены, считают в университетской клинике Гамбург — Эппендорф, при которой организован центр по работе с потенциальными самоубийцами: «Не исключено, что значительная часть нераспознанных самоубийств имеется и среди случаев, отнесенных к категориям "дорожно-транспортные происшествия", "наркотики" и "смерть от неустановленных причин"».

Люди в разной степени подвержены риску суицида в зависимости от того, кто они и какое место в занимают в жизни. У вас был бы очень серьезный повод для опасений, будь вы разведенным литовцем в годах, с алкогольной зависимостью и клиническим случаем депрессии. А вот в Латинской Америке уровень самоубийств относительно низок, если не брать периоды проведения чемпионатов мира по футболу. В глобальном масштабе женщины более склонны к суицидальным попыткам, чем мужчины, однако именно для последних характерно наибольшее число «успешных» самоубийств. Так, в США из совершаемых ежегодно 30 000 самоубийств на мужчин приходится 80%. По пока еще не выясненным причинам пик самоубийств отмечается в весенне-летний период, когда световой день длиннее всего. Для Северного полушария это май — июнь.

Вопрос о причинах, побуждающих человека совершить самоубийство, волнует социологов столько, сколько существует эта наука. В 1897 г. вышло в свет исследование «Самоубийство. Социологический этюд»[37]. написанное Эмилем Дюркгеймом, выходцем из семейства потомственных французских раввинов. Это не просто одно из первых серьезных социологических исследований данного феномена. Это первое серьезное социологическое исследование почти универсального охвата. Основываясь на богатом статистическом материале, Дюркгейм показал, что когда люди утрачивают связь с социумом вследствие внезапных жизненных перемен — таких, как развод, смерть второй половины, финансовый кризис, — они иногда убивают себя. Дюркгейм делает вывод, что данная форма самоубийства «является результатом недостатка упорядоченности в деятельности человека и порождаемых этим страданий».

Несколькими десятилетиями позже социологи задались вопросом, а не являются ли результаты футбольных матчей одной из причин, порождающих человеческие страдания? Предполагалось, что число самоубийств на этой почве могло быть значительным: в конце концов, большинство самоубийц — мужчины, а для многих из них спорт составляет неотъемлемую часть смысла жизни. Профессор социологии из канадского Альбертского университета Фрэнк Тровато одним из первых начал изучать связь между спортом и самоубийствами. Он установил, что когда хоккейная команда «Монреаль Канадиенс» (а в свое время ее называли национальной сборной Французской Канады) в 1951-1992 гг. до срока выбывала из плей-офф, квебекские мужчины в возрасте 15-34 лет были более всего склонны к самоубийствам. Еще дальше пошел социолог Роберт Фернквист из Центрального университета штата Миссури. Он изучил статистику за период 1971-1990 гг. по 30 американским столицам (вместе с пригородами), где есть свой профессиональный футбольный клуб, и показал, что меньше самоубийств случалось в тех городах, чьи команды чаще всего выходили в плей-офф. В столичном регионе размером с Бостон или Атланту плавный выход в плей-офф мог снизить число самоубийств примерно на 20 в год, утверждает Фернквист. Эти спасенные жизни выступают контраргументом мифическим бразильцам, пачками выпрыгивающим из окон из-за поражения своей команды.

Позже Фернквист изучил и другую связь между спортом и самоубийствами, а именно — число самоубийств в американских городах после перебазирования местной спортивной команды в другой город. Выяснилось, что кое-кто из болельщиков, «брошенных» своей командой, был весьма склонен наложить на себя руки. Такое, в частности, отмечалось в Нью-Йорке, когда в 1957 г. оттуда съехали бейсбольные команды «Бруклин Доджерс» и «Нью-Йорк Джайентс»; в Кливленде в 1995-1996 гг., когда команда «Брауне» (американский футбол) переселилась в Балтимор, а также в Хьюстоне в 1997-1998 гг., после отъезда «Ойлерс». В каждом из названных случаев уровень самоубийств в первые два месяца после отъезда команды поднялся на 10-14% по сравнению с аналогичным периодом предшествующего года. Каждый такой переезд, видимо, подталкивал нескольких человек свести счеты с жизнью. Вот что пишет Фернквист: «Внезапная перемена в жизни, вызванная географическим перебазированием профессиональной спортивной команды, определенно заставила лиц, в значительной степени идентифицирующих себя как болельщики, по крайней мере на короткий промежуток времени, резко изменить свой взгляд на привычный порядок вещей в обществе». Понятно, что никто из самоубийц не совершил рокового шага непосредственно под влиянием потери своей любимой команды. Вероятнее всего, у них и без того хватало психологических проблем, и на этом фоне спортивное разочарование стало особенно непереносимым.

Среди «спортивных» самоубийц современности более всего прославился, пожалуй, Хантер Томпсон, активный представитель и популяризатор так называемой гонзо-жугрналистики. Для него жизнь без спорта стала невыносима, и он застрелился в феврале 2005 г., через четыре дня после того, как написал черным маркером заметку, озаглавленную «Футбольный сезон закончен»:

«Никаких больше игр. Никаких бомб. Никаких прогулок. Никакого веселья. Никакого плаванья. 67. Это на 17 лет больше, чем 50. На 17 больше, того, в чем я нуждался или чего хотел. Скучно...»

Томпсон, время от времени выступавший в роли спортивного обозревателя, был большим поклонником футбола. Это он в период президентской гонки 1968 г. составил компанию кандидату от республиканцев Ричарду Никсону, к которому, кстати, испытывал сильнейшую антипатию, в ночной поездке через штат Нью-Хэмпшир. На заднем сидении лимузина эти двое всю поездку не умолкая проговорили о футболе. «То была фантастически странная поездка, — напишет позже Томпсон. — А может, и самое фантастическое из всего, что я делал в жизни, и она тем фантастичнее, что оба мы, и Никсон, и я, получили от нее удовольствие». Воспоминания, как рассказывает Томпсон на страницах книги «Страх и отвращение политической кампании 72» (Fear and Loathing on the Campaign Trail 72), вылились в зловещие суицидальные размышления: Томпсон курил вблизи от топливного бака самолета претендента, а помощник Никсона выхватил дымящуюся сигару у него из пальцев и выбросил прочь, на что Томпсон сказал ему: «Ваше счастье, господа, что я вменяемый и ответственный журналист, а не то я бы закинул свою зажженную "Зиппо" прямо в бак».

«Кто-кто, но только не вы, — ответил ему помощник. — Эгоистам это не свойственно. Вы бы ни за что не совершили ничего такого, о чем не смогли бы впоследствии написать, не правда ли?»

«Может, вы и правы», — сказал на это Томпсон. Лишь потом выяснилось, что он ошибался. Прах покончившего с собой журналиста по его просьбе был развеян выстрелом из пушки в Аспене, штат Колорадо.

Вот что в целом известно о «спортивных» самоубийствах в Северной Америке. По взаимосвязи самоубийств с европейским футболом информации гораздо меньше. В одном из очень немногочисленных на настоящий момент европейских научных исследований психиатр Университетского госпиталя Ноттингема Марк Стилз задается вопросом, не спровоцировали ли самые худшие провалы «Ноттингем Форест» суициды среди местных болельщиков? Он изучил данные о пациентах с диагнозом «намеренное самоотравление», поступивших в госпиталь на машинах скорой помощи в два самых черных дня для «Форест»: после поражений в финале Кубка Англии в 1991 г. и в четвертьфинале того же Кубка в 1992 г. Стилз обнаружил, что оба провальных матча повлекли за собой увеличение количества самоотравлений. После проигрыша в финале рост числа суицидов был статистически значимым, указывая на неслучайность этого явления. Стилз приходит к выводу, что «внезапное разочарование, переживаемое всем местным сообществом, могло стать роковым стрессом для некоторых особенно уязвимых его членов».

Все это замечательно интересно, но неубедительно. Начать с того, что размер выборки в исследованиях такого рода достаточно мал. Сколько человек после упомянутых матчей поступило в ноттингемский госпиталь с диагнозом «самоотравление»? (Ответ: десять в течение 12 часов после окончания матча 1991 г. и девять после четвертьфинала 1992 г.) А сколько народу в любой отдельно взятый месяц совершают самоубийства в Ноттингейме? Друтой изъян этих исследований в том, что их авторы с самого начала находились под влиянием гипотезы, которую можно было бы определить как «синдром бразильцев, выпрыгивающих из окон жилых домов», иными словами, что болельщики, уязвленные в самое сердце поражением своей команды, сводят счеты с жизнью. Подобные исследования в большинстве своем сосредоточиваются только на одной стороне проблемы, забывая о другой. Иначе говоря, изучают феномен лающей собаки, забывая о случаях, когда она не лает, — т.е. исследуют только тех, кто совершил самоубийство.

А что, если взаимосвязь между самоубийствами и спортом куда глубже? Если он занимает такое огромное место в жизни спортивных фанатов, если дает им ощучцение принадлежности к большой семье болельщиков, если фанаты и впрямь живут и дышат спортом, как в рекламе «Кока-Колы», то разве не способен спорт, наоборот, отвратить потенциального самоубийцу от пагубных мыслей? В общем, мы решили изучить вторую сторону проблемы, а именно — нелающих собак, т.е. тех, кто не совершил самоубийства, поскольку от этого его удержал интерес к спорту.

Вышло так, что нам удалось изучить проблему на примере из жизни. Американец Фредерик Эксли был фанатом «Нью-Йорк Джайентс», и жизнь его протекала попеременно то в стенах психиатрических клиник, то в лоне семьи, причем и там, и там ему приходилось одинаково несладко. В 1968 г. Эксли опубликовал произведение, названное им «беллетристическим мемуаром» и озаглавленное «Записки фаната» (A Fan's Note). Эта книга считается едва ли не лучшей из всех когда-либо написанных на спортивную тематику. Неслучайно своей книге «Футбольная лихорадка» Ник Хорнби, отчасти как дань уважения Эксли, дает подзаголовок «Жизнь фаната» (A Fan's Life).

Эксли, изображенный на страницах «Записок фаната», — классический случай индивида с выраженными суицидальными наклонностями. Это нелюдим и алкоголик, живущий раздельно с супругой. Отношения с женщинами у него фатально не складываются, друзей он от себя отвратил и целыми месяцами валяется на кровати или на диване в доме матери или тетки. Какое-то время его единственным другом был пес по имени Кристи Третий, которого он обряжал в такую же, как у него самого, синюю толстовку и учил стоять на задних лапах. «Подобно большинству американцев, — пишет Эксли, — я веду оцепенело-воздержанное и свободное ото всего существование без сколько-нибудь длительных привязанностей и неприязней».

Единственное в жизни, что обеспечивает ему хоть какое-то общество, — его страсть к «Нью-Йорк Джайентс». Когда он обретается в Нью-Йорке, то не пропускает ни одного домашнего матча любимой команды, простаивая на трибуне в компании нескольких бруклинцев: «итальянца-шофера хлебного фургона, ирландца-патрульного, жирного автомеханика, двоих-троих портовых грузчиков и каких-то еще людей, чей род занятий стерся из моей памяти... И они симпатизировали мне».

В дни, когда «Джайентс» не играет, Эксли точит дома и главным образом пьянствует в одиночестве. Зато когда команда играет, он обязательно смотрит матч, либо со своей бруклинской компанией, либо в барах, либо в доме отчима — в зависимости от того, на каком жизненном этапе пребывает. Для отчима эти длительные гостевания были сущим проклятием, однако «никогда мы так хорошо не ладили с ним, как осенними воскресными полуднями»: «со временем, хотя поначалу это было едва заметно, он тоже заразился моим энтузиазмом по поводу красоты игры, начал сопереживать поражениям и радоваться победам, что в конце концов привело его в стан поклонников "Джайентс"». Отчим умудрился даже умереть смертью, приличествующей болельщику, — прямо перед началом матча «Джайентс». «Сидя на краешке диван-кровати и глядя в телевизор, где как раз представляли стартовый состав участников игры, он закрыл глаза, тихо соскользнул на пол и мирно скончался от закупорки коронарных сосудов».

В одном месте своих мемуаров Эксли неизбежно приходит к мысли о самоубийстве. Он убедил себя, что болен раком легких. Твердо решив избавить себя от страданий, через которые прошел его отец, он замышляет свести счеты с жизнью. Выпивая со случайными собутыльниками в барах, Эксли усвоил привычку наводить разговор на тему суицида, выспрашивая у собеседника, какой, по его мнению, лучший способ уйти из жизни. Те же всегда рады были соответствовать: «Этот предмет вызывал у них такой клинический искренний энтузиазм типа "Ну, если бы я задумал лишить себя жизни, то...” — что это заставило меня воспринимать самоубийство как нечто занимающее более солидное место в сознании американцев, чем я прежде воображал».

Лишь единственная вещь не позволяла Эксли порвать со своим земным существованием. То были «Джайентс», «жизнеутверждающая облагораживающая сила». Он был «не в состоянии представить, чем была бы (его) жизнь без футбола, помогающего противостоять превратностям судьбы».

В реальной жизни Эксли дожил до 63 лет и умер в 1992 г. у себя дома в полном одиночестве от удара. Без своих любимых «Джайентс» он никогда бы не дожил до таких лет.

Между тем не исключено, что вокруг нас множество таких Эксли. Статистика телевизионной аудитории во время трансляций спортивных мероприятий убеждает нас, что в жизни многих людей спорт выступает важнейшей формой социальной активности. Почти треть американцев смотрят матчи на Супер Боул. Однако европейский футбол еще более популярен. В Нидерландах, где, по всей видимости, более страстно болеют за свою национальную сборную, чем в других европейских странах, три четверти населения смотрят самые ответственные игры с участием «своих». Во многих странах Европы чемпионаты мира по футболу вызывают больше всеобщего интереса публики, чем любые другие события. А кроме того, чемпионаты, как правило, проводятся в июне, пиковом для северного полушария месяце с точки зрения количества самоубийств. Как вы думаете, скольких Эксли уберегли от выпрыгивания из окна международные футбольные турниры — самые популярные в мире спортивные состязания?

И вопрос этот не чисто риторический. Изучение статистики футбольных туфниров и самоубийств позволило бы совместить в одном исследовании невероятно захватывающее общественное мероприятие и данные о суицидах по выборке размером в население нескольких стран. И мы принялись собирать информацию.

Нам требовалась статистика самоубийств с разбивкой по месяцам по как можно большему числу европейских стран. Такого сорта сведения вряд ли широко публикуются. Но нам повезло — выяснилось, что эпидемиологи из Греции Элени Петриду и Фотис Пападапулос несколькими годами раньше начали кропотливо собирать эти данные, списываясь со статистическими бюро разных стран. Ник Дессиприс, работавший с ними статистик, по нашей просьбе провел анализ собранных данных. Как он обнаружил, почти во всех странах, по которым у него имелись сведения, люди реже накладывают на себя руки в те периоды, когда их национальная сборная выступает на чемпионатах мира и Европы. Как отметил Дессиприс, сокращение количества самоубийств имеет «статистическую значимость» — иными словами, не есть случайное совпадение.

Обратимся к Германии. Среди исследуемых нами стран Германия самая крупная по населению и имеет крепкую сборную, которая проходит квалификацию практически на все крупные турниры. Петриду и Пападапулос получили помесячные сводки по самоубийствам в Германии за период 1991— 1997 гг. За это время ужасающее количество ее граждан, по официальным данным, покончили с собой — 90 000 человек. Пиковыми месяцами по числу самоубийств были март — июнь.

Но когда Германия выступала на футбольных турнирах — а это было в июне 1992, 1994 и 1996 гг., — меньше немцев по своей воле свели счеты с жизнью. В среднем за июнь тех лет, когда проводились крупные футбольные турниры, в Германии было зарегистрировано 787 самоубийств, совершенных мужчинами, и 329 — женщинами. В том же месяце в годы, когда не было международных футбольных турниров, а именно, в 1991, 1993, 1995 и 1997 гг., число самоубийств было значительно выше. Если конкретно, то за не-футбольный июнь в среднем было зарегистрировано 817 случаев самоубийства мужчин и 343 — женщин, т.е. умерло на 30 мужчин и на 14 женщин больше, чем в тот же месяц, но в годы, когда Германия участвовала в футбольных турнирах. Как по мужчинам, так и по женщинам месяцем с самым низким числом самоубийств в нашей выборке стал июнь 1996 г., когда Германия победила на Евро.

Аналогичный тренд мы выявили и по остальным десяти из 12 исследованных нами стран. В футбольный июнь, когда страна принимала участие в крупном турнире, число самоубийств падало. Это тем более важно, если учесть, насколько повышается в периоды турниров употребление алкоголя, ведь считается, что спиртное обычно как раз способствует самоубийству. И лишь в Нидерландах и Швейцарии футбольные турниры, судя по статистике, не способствовали спасению жизней; напротив, в этих странах наблюдался рост числа самоубийств в период футбольных турниров, хотя и очень слабо выраженный. В остальных десяти странах спасительный эффект футбола подчас выглядел очень впечатляюще. Скажем, в Норвегии за период 1988-1995 гг. Самая помешанная на футболе европейская страна в указанные годы участвовала всего в одном турнире, чемпионате мира 1994 г. Средний показатель самоубийств за семь июней, когда норвежская сборная не выступала на крупных турнирах, равнялся 55 случаям. Однако в июне 1994 г. лишь 36 норвежцев наложили на себя руки — безусловно, это самый низкий показатель среди всех восьми июней, фигурирующих в нашей выборке по Норвегии. Или взять Данию, где мы располагали данными о самоубийствах с 1973 по 1996 г., т.е. за самый длительный период из всех, что у нас имелись по странам. В июне 1992 г. датчане выиграли европейский чемпионат. В том месяце самоубийства совершили 54 мужчины (самый низкий показатель по июню с 1978 г.) и 28 женщин, совокупный минимум (вместе с данными за 1991 г.) за период, на который имеются данные.

Затем мы попробовали подсчитать, разумеется, в самом грубом приближении, сколько жизней футбольные турниры спасли в каждой стране. Наш показатель «спасенных жизней» представляет собой снижение среднего числа самоубийств за футбольный июнь, в который проходил чемпионат мира или Европы, по сравнению со средним числом самоубийств за июнь тех лет, когда чемпионатов не проводилось. Результаты наших расчетов представлены в таблице 11.1. По Нидерландам и Швейцарии показатели отрицательные, поскольку, как уже отмечалось, в этих странах число самоубийств в футбольные месяцы было выше, чем в не-футбольные.

Таблица 11.1

Число самоубийств за июнь, когда проходил чемпионат мира, по сравнению со средним их количеством

*Данныe по Норвегии не имели разбивки в зависимости от пола.

Следующий вопрос, который нас интересовал, состоял в том, что происходит, когда национальная сборная выбывает из борьбы. Возможно ли, что те потенциальные самоубийцы, которые отказались от своего намерения, чтобы посмотреть футбол, снова возвращаются к мыслям о тщете существования и выбрасываются из окон? Если это действительно так, значит, в следующий после футбольного турнира месяц следует ожидать всплеска самоубийств.

Однако мы обнаружили, что в десяти из 12 исследуемых стран число самоубийств снизилось не только в месяце, когда проходил турнир, но и за весь тот год. Только в Нидерландах в год проведения турнира число самоубийств выросло, а в Испании разница оказалась несущественной. Зато в остальных десяти странах даже после вылета национальной сборной, что неизбежно ставило крест на футбольной эйфории, не отмечалось компенсирующего повышения числа самоубийств. Наоборот — такое впечатление, что объединяющий эффект футбольного турнира длился еще некоторое время после того, как он закончился, и подавлял суицидальные настроения, а значит, и показатели числа самоубийств. По каждой из этих десяти стран спасительный эффект распространился не только на июнь, но и на весь год. В таблице 11.2 представлены наши приблизительные оценки количества спасенных жизней в тот год, когда национальная сборная участвовала в международном турнире («спасенные жизни» в данном случае — сокращение числа самоубийств в футбольный год по сравнению со среднегодовым показателем за не-футбольные годы). По самому грубому подсчету, футбольные турниры за исследуемый период спасли жизни нескольким сотням европейцев.

Таблица 11.2

Спасенные жизни за «футбольные» годы с разбивкой по полам

Нам не удалось обнаружить помесячных сводок самоубийств ни по одной из четырех частей Британии. Тем не менее, судя по двум единственным известным нам предыдущим исследованиям поданной теме, футбол и в этой стране спасает жизни.

Есть такое понятие, как «парасуицид»: это суицидальные действия, имеющие целью не убить себя, а скорее причинить себе вред или привлечь к себе внимание. Одним из примеров парасугицида может служить медикаментозное отравление, но не смертельной дозой. Психиатр из Эдинбурга Джордж Мастертон и его коллега Дж. Страчан изучили статистику парасуицидов по Шотландии во время мировых чемпионатов по футболу и сразу по их окончании за 1974,1978,1982 и 1986 гг. На каждый из этих чемпионатов Шотландия прошла отбор. Как обнаружили Мастертон и Страчан, всякий раз число парасуицидов по обоим полам во время чемпионата сокращалось, причем этот эффект «держался в течение еще по крайней мере восьми недель со дня последнего матча». Случай Шотландии представляет собой весьма убедительное свидетельство против теории футбольных суицидов посредством выпрыгивания из окон, поскольку, если у шотландских футбольных фанатов и был повод свести счеты с жизнью, так это из-за выступления сборной на ЧМ-1978. (Перед чемпионатом Элли Маклеод, тренер шотландской сборной и большой фантазер, гордо заявлял, что сборная завершит соревнования «с медалью какого-нибудь достоинства».)

Позже Мастертон в содружестве с Энтони Мандером изучил статистику по поступившим в Королевский Эдинбургский госпиталь в связи с острыми психиатрическими состояниями во время и по окончании чемпионатов мира 1978, 1982 и 1986 гг. Исследователи обнаружили «снижение числа любых психиатрических заболеваний (за исключением случаев обострения алкоголизма в течение турнира) в период и по окончании» чемпионатов мира. Причем сокращение числа экстренных обращений в госпиталь распространялось не только на мужчин, но и на женщин, и выражалось отчетливее не столько во время мировых чемпионатов, сколько по их окончании. Скажем, в течение нескольких недель после чемпионата мира отмечалось 56%-ное сокращение числа госпитализаций мужчин в связи с невротическими состояниями.

Далее исследователи попытались дать объяснение происходившему.

Существует довольно мало ситуаций, позволяющих шотландцам открыто и в приемлемой форме проявлять эмоции, связанные с национальным самосознанием, и спорт, возможно, вызывает наиболее сильные из них. а (футбол) — это национальная игра... Мы склонны полагать, что подобный разделяемый всеми интерес в сочетании с наплывом националистических чувств мог бы до некоторой степени усилить социальную спаянность точно так же, как, по предположениям Дюркгейма. во время войн снижался уровень суицидов.

Ключевое понятие здесь — социальная спаянность. Это и есть та польза, которую почти все болельщики — как потенциальные самоубийцы, так и все мы — извлекают из своего спортивного фанатства. Победа или поражение здесь не имеют принципиального значения. Вряд ли проигранный любимой командой матч настолько расстраивает болельщиков, что многие из них готовы ринуться к окнам в своих многоэтажках с намерением немедленно выброситься и свести счеты с жизнью. В США болельщики вечных неудачников, каковыми являются бейсбольные команды «Чикаго Кабс» и «Бостон Ред Соке», совершают суициды не чаще, чем люди, чьи отцы совершили суицид, говорит Томас Джойнер, автор исследования «Почему люди убивают себя» (Why People Die by Suicide).

В статье Джойнера «Про жителей штата конского каштана[38], команду Gators, воскресенье Супер Боула и Чудо на льду[39]» (On Buckeyes, Gators, Super Bowl Sunday, and the Miracle on Ice) убедительно доказывается, что, как правило, имеет значение не столько победа команды, сколько само ее выступление, поскольку это дает болельщикам возможность разделить свои переживания с окружающими. И действительно, Джойнер обнаружил меньшее число самоубийств среди жителей Колумбуса, штат Огайо, и Гейнсвилла, штат Флорида, в те годы, когда местные университетские футбольные команды демонстрировали успешную игру. При этом причина, по мнению Джойнера, кроется в том, что болельщики команд-победительниц сильнее «сплачиваются»: они чаще одеваются в футболки цветов своей команды, совместно смотрят матчи в барах, обсуждают свою команду и прочее, что характерно и для европейских стран, когда их национальные сборные выступают на чемпионате мира. Именно это «сплочение, всеобщее единение», а не факт победы любимой команды спасает человека от суицидальных мыслей. Доказательством служит обнаруженное Джойнером снижение числа самоубийств среди американцев в воскресенья Супер Боула по сравнению с прочими воскресеньями года, даже при том, что среди зрителей таких матчей немного страстных болельщиков играющих команд. День матча дарит всем ощущение причастности к действу.

В этом и заключается спасительная роль футбола. В сегодняшней Европе, наверное, нет другой силы, которая могла бы так мощно сплотить общество, как участие национальной сборной в чемпионате мира. Сегодня, как и 30 лет назад, когда еще не было кабельного телевидения, жители всей страны в один и тот же час собираются у телеэкранов, чтобы смотреть одну и ту же программу, а на следующий день только и делают, что обсуждают на работе перипетии вчерашнего матча. Одна из притягательных особенностей матча мирового чемпионата состоит в осознании, что вместе с тобой его смотрит чуть ли не весь мир. Люди одинокие (а они всегда в зоне суицидального риска) вдруг ощущают себя желанными участниками общенационального форума. Это источник социального единения. Все сказанное помогает объяснить, почему крупные футбольные турниры, судя по всему, спасают немало женских жизней в странах Европы, даже при том, что относительно небольшое число женщин совершают суицид или смотрят футбол (по крайней мере, так было до начала 2000-х гг.). «Всеобщее единение» во время крупных футбольных соревнований — явление настолько универсальное, что втягивает в свою орбиту множество женщин, тогда как клубный футбол не в состоянии в такой мере их привлечь. Может статься, во время футбольных чемпионатов женщины с психологическими проблемами получают спасительную передышку в вечном жизненном конфликте со своим партнером, на это время всецело поглощенным футболом.

Помимо спорта такого рода национальное единение способны породить лишь война или крупная катастрофа. Поразительнее всего, что в ту неделю, которая последовала за убийством Джона Кеннеди в 1963 г. и стала временем не только всеамериканской скорби, но и «всеобщего сплочения», в 29 исследованных городах страны не было зарегистрировано ни одного самоубийства. Аналогично и в дни после террористических атак 11 сентября, которые стали еще одним периодом всеобщего единения, число звонков на горячую линию экстренной помощи самоубийцам, 1-800-SUICIDE, сократилось вдвое, достигнув 300 в сутки. Это минимальное количество обращений «за все время существования подобной службы», отмечает Джойнер. Точно так же и в Британии летом 1997 г. гибель принцессы Дианы способствовала снижению числа суицидов.

Как утверждает Джойнер, порождаемое спортом «всеобщее единение» может особенно благоприятствовать «индивидам со слабыми навыками межличностного общения (что часто свойственно людям в состоянии глубокой депрессии или с суицидальными наклонностями)». Чтобы влиться в сообщество болельщиков, не обязательно быть очаровашкой.

В 1956 г. Фредерик Эксли обретался в Чикаго в самом бедственном положении — погрязший в пьянстве, безработный, всеми отвергнутый и никем не любимый. Он пишет: «Хотя в первый год жизни в "городе счастья" я совершенно игнорировал футбол, осенью 1956 г., потеряв работу, я снова почувствовал, что это единственное, что хоть как-то меня утешает». На определенном этапе жизни всем нам приходилось испытывать подобные ощущения.

12. СЧАСТЬЕ

В 1920-х гг. среди беднейшего черного населения Транскея, региона в Южной Африке, зародилось странное поверье, что скоро к ним на самолетах прилетят чернокожие американцы, чтобы уничтожить белых и спасти избранных. Называлась даже дата, 1927 г.

В сегодняшней Южной Африке можно обнаружить во многом схожую веру: в 2010 г. богатые со всего мира прилетят на самолетах, чтобы принести спасение всей нации. В тот майский день 2004 г., когда ЮАР избрали хозяйкой мундиаля, жители Соуэто приветствовали это событие криками: «К нам идут деньги!»

Половина людей, которых мы встретили в Йоханнесбурге, как выяснилось, уже имели стратегический план на 2010 г.: купить квартиру в городе, чтобы в дни чемпионата сдать туристам; или открыть продажу сосисок и маисового пудинга на подходах к стадионам; или собрать деревенских женщин, чтобы плели из бисера сувениры в виде национальных флагов стран-участниц чемпионата. В Южной Африке только и говорят о такого рода планах, а знаменитости, рассказывая газетам, над чем сейчас работают, не забывают добавить: «Самое важное, чтобы все было готово к 2010 г.». Этот год стал магическим числом, совсем как год Апокалипсиса или тот 1927 г., о котором грезил народ Транскея.

Все это выглядело так, словно южноафриканцы всем скопом участвуют в организованном правительством коллективном космическом путешествии, которое закончится в заранее намеченный день — 12 июля 2010 г., следующий после финала ЧМ-2010. А между тем это всего лишь облеченное в крайнюю форму традиционное верование, что принять у себя крупное спортивное мероприятие — верный способ обогатиться. И правда, всякий раз, когда то или иное государство планирует участвовать в конкурсе на проведение чемпионата мира или Олимпийских игр, его политики начинают пророчить ему «экономическое процветание», иными словами, перед такой страной открывается золотое дно, откуда черпать не перечерпать всевозможных благ. Изображаются отрадные картины толп туристов, обуянных жаждой скупить все, что только ни подвернется, превозносятся выгоды от всемирной бесплатной телевизионной рекламы городов, где будут проходить матчи, а также долгосрочных выгод от современных дорог и стадионов, которые будут построены в преддверии События. Не приходится удивляться, что сегодня чуть ли не каждая страна только и мечтает принять у себя какое-нибудь крупное спортивное соревнование. Особенно острая конкуренция развернулась за право принять ЧМ-2018.

На самом деле крупный спортивный турнир вообще не обогащает принимающую страну. Причина, по которой государства так бьются за это право, лежит совсем в иной плоскости: чемпионаты хороши тем, что делают вас счастливыми. И довольно странно, что жаждущие этой чести, судя по всему, сами не понимают, что ими движет.

В 1989 г. на американские экраны вышел фильм «Поле его мечты» (Field of Dreams), подкупающая сентиментальная история с Кевином Костнером в главной роли. Он сын бейсбольного фаната и сам, хотя и фермерствует в Айове, с детства мечтал стать звездой бейсбола, ведь его покойный отец был страстным поклонником этой игры. В последнее время фермера преследует странный потусторонний голос; он все время нашептывает ему идею устроить на своей кукурузной плантации бейсбольное поле. «Если ты построишь его, он придет» — эта фраза проходит рефреном через весь фильм. Мораль истории проста: построить стадион на новом месте — значит возвысить себя и получить немалую выгоду. Зародившаяся в Америке, эта идея со временем покорила и Европу, прежде всего затронув футбол.

Сегодня в США выделилась небольшая отрасль «консалтинга», чья узкая задача в том и состоит, чтобы давать экономическое обоснование для этого пресловутого «если ты построишь его, он придет». Чуть не в каждом городе Америки чуть не в каждый период времени обязательно найдется кто-то, кто вынашивает планы строительства грандиозного спортивного комплекса. Какой из крупных американских городов ни возьми, каждый мечтает заполучить крупный приз — стать вотчиной какой-нибудь из спортивных команд в составе лиги, в идеале — той, что имеет франшизу от НФЛ. Если не получается, то можно бейсбольную или баскетбольную, а коли не выгорит и с этими, так хоккейную или на самый худой конец — футбольную. Стать домом для какой-нибудь американской спортивной «франшизы» считается примерно такой же удачей, как принять у себя чемпионат мира. По сути, «франшиза» — такое же перекати-поле, как и чемпионат мира; ее владельцы неустанно ищут, где лучше, и готовы перебазироваться туда, где предложат самые лучшие условия. В США владельцы спортивных команд привыкли требовать, чтобы город, который они собираются осчастливить своим присутствием, построил им стадион на средства местных налогоплательщиков, непременно с парковкой, причем такой, чтобы приносила доход. Затем сооружение передается в руки владельца франшизы, а тот милостиво соглашается заодно и распоряжаться средствами от продажи билетов. За последние 20 лет в США было возведено десятков семь новых стадионов и спортивных арен для ведущих спортивных лиг. В общей сложности на это было затрачено $20 млрд, причем половина — непосредственно за счет налогоплательщиков. Например, жители Нового Орлеана «раскошелились» на строительство стадиона «Супердом», вместо того чтобы усовершенствовать дамбы, защищавшие город от наводнений.

Один показательный случай произошел в 1989 г., когда группа из 70 инвесторов, среди которых был и сын тогдашнего президента США, Джорджа Г. У. Буша, приобрела бейсбольный клуб «Техас Рейнджере» за $83 млн. Новые владельцы пожелали иметь для своей команды стадион побольше. И что довольно странно для группы миллионеров правого толка, они решили, что платить за новый стадион должны местные налогоплательщики, и для вящей убедительности пригрозили, что в противном случае перебазируют «Рейнджере» в другой город. В итоге горожане техасского Арлингтона послушно проголосовали за повышение местного налога с продаж на полпроцента, что позволило собрать требуемую для строительства бейсбольного стадиона сумму — $191 млн.

Генеральным управляющим «Рейнджере» стал сын президента и будущий президент Джордж Уокер Буш. В основном его обязанности сводились к исполнению роли официального лица клуба. Во время матчей «Рейнджере» Буш-младший неизменно восседал на трибуне и раздавал желающим бейсбольные карточки со своим собственным фото. Об этой своей причастности к бейсболу Буш широко распространялся во время предвыборной кампании 1994 г., когда баллотировался на пост губернатора штата Техас. Впрочем, других достижений, которыми он мог бы похвастать, у него было мало. Тем не менее Буш-младший был избран и в первые же дни украсил свой кабинет в Остине двумя с половиной сотнями бейсбольных мячей с автографами известных бейсболистов.

В 1998 г. группа Буша сбыла «Рейнджере» Тому Хиксу, выручив за сделку $250 млн. Характерно, что самым ценным активом был домашний стадион команды, построенный на деньги налогоплательщиков. Лично Буш заработал на этой операции $14,9 млн. По его собственным словам, «если обо всем этом будет договорено и все сделано, я заработаю столько денег, сколько и не мечтал». А между тем в то время он уже нацелился на более амбициозную, нежели губернаторство, политическую цель.

Из сказанного видно, что фирменный трюк владельцев американских спортивных клубов состоит в том, чтобы заставить налогоплательщиков раскошелиться на строительство стадионов. Вот тут-то и вступают в игру ушлые экономисты. Они любят повторять, что человек чувствителен к поощрительным стимулам. Во всяком случае, сами экономисты куда как чувствительны. Любой, кто в США вознамерится склонить налогоплательщиков выложить свои кровные на постройку стадиона, заказывает экономисту исследование «экономического эффекта» сего начинания. По странному совпадению, любое такое исследование доказывает как дважды два, что строительство стадиона обогатит местных налогоплательщиков. (Об этом вымогательстве написана книга с метким названием «Поле для махинаций» (Field of Schemes).

Типичный аргумент «рго» выглядит так: строительство стадиона создаст рабочие места сначала для строителей, а потом для тех, кто будет там трудиться. Спортивные мероприятия привлекут болельщиков и зрителей со всей округи («Если ты построишь его, он придет»), а те будут вовсю тратить деньги. Чтобы обслужить нужды толп зрителей, к стадиону подтянется бизнес. Территория вокруг стадиона в экономическом плане оживится, что умножит число желающих поселиться в данном районе. Это, в свою очередь, привлечет самые разнообразные виды бизнеса и трансформируется в увеличение числа рабочих мест. «Строительство стадионов на общественные средства заменило собой все прочее, что когда-либо составляло суть городской политики», — отмечает Дэйв Зирин в книге «Народная история спорта в США» (People's History of Sports in the United States).

Исследование «экономического эффекта» строительства стадиона снабжает эту схему внушительными цифрами. Если вчитаться в текст, сразу станет понятно, что выгода исчисляется, чуть ли не миллиардами, причем независимо от того, в какой валюте они выражены. Но самое замечательное, что опровергнуть эти выкладки практически невозможно. Допустим, вы сулите общественности, что строительство стадиона за десять лет даст экономическую выгоду в $2 млрд. Если доходы города (а их-то как раз труднее всего подсчитать) за десять лет вырастут не на два, а на один миллиард, вину за это всегда можно свалить на какие-нибудь внешние факторы, никак не относящиеся к строительному проекту (хотя бы на трудности в мировой экономике). Доказать, что начальные расчеты были неверны, можно только в том случае, если рассчитать, каким был бы за этот период экономический рост города, не имей он никакого стадиона. Но такой «сослагательный» показатель расчету не поддается, хотя бы потому, что у него нет фактической основы. От школы консультантов «если ты построишь его» отпочковалась отдельная отрасль, посвященная изучению или, лучше сказать, оправданию еще более непомерных финансовых трат на такое масштабное мероприятие, как Олимпийские игры.

Наверное, ни у кого не поднялась рука подорвать основы этого бизнеса чем-то столь же неудобным, как истина. Но тут на сцену вышел Роб Бааде. Сей скромный уравновешенный ученый муж едва ли подходил на роль смельчака, не побоявшегося бросить вызов стадионному лобби. Ведь и сам он недавно еще входил в когорт) спортсменов топ-класса. В университетские годы Бааде был капитаном баскетбольной сборной штата Висконсин. Когда разгорелся конфликт между белым тренером и темнокожим большинством игроков сборной, как-то само собой получилось, что Бааде возглавил мятеж против тренера; по его признанию, то был самый тяжелый год в его жизни.

Впоследствии Бааде, работая над дипломным проектом, стал специализироваться на государственных финансах — экономической дисциплине, весьма щедрой на формулы и скупой на словесную шелуху. Одновременно он хотел тренировать, чтобы на практике применить знания, накопленные в баскетбольной сборной Висконсина. Кто-то из коллег рассказал ему о колледже в городке Лейк-Форест, идиллическом местечке в пригороде Чикаго. К огорчению своих профессоров, поборников чистой науки, Бааде отправился в Лейк-Форест для временного замещения вакантной должности, да так и остался там на 18 лет, в течение которых не только тренировал местную команду, но и добился места штатного профессора экономики. В тренерской работе он тоже отличился: за год до его прихода тамошняя баскетбольная команда не выиграла ни одного матча, зато стараниями Бааде через четыре года она стабильно выигрывала 85% матчей.

Вступая на стезю академической науки, молодой ученый, как правило, старается заявить о себе исследованием в каким-нибудь нетривиальной области. Бааде решил задействовать свой спортивный опыт, чтобы углубиться в изучение экономической подоплеки спорта, что в то время оставалось невспаханной целиной экономической науки. На семинаре в Нью-Йорке он представил свой доклад, озаглавленный «Спортивный налог». Случилось так, что в зале присутствовали репортеры из New York Times и Wall Street Journal. Вот они-то и зацепились за походя брошенный Бааде тезис, что государственные инвестиции в строительство стадионов не обеспечивают налогоплательщикам достойной отдачи. Казалось бы, как спортивный тренер Бааде должен был примкнуть к стану поборников строительства спортивных сооружений. Пойди он этим путем, и ничто не помешало бы ему заработать хорошие деньги на «консультировании». А молодой ученый взял да и выступил на стороне противников стадионного лобби.

Словом, Бааде заметили, и мозговой центр консервативного толка Институт Хартленд попросил его изложить свои соображения. В американской политической жизни можно по пальцам пересчитать проблемы, относительно которых правые солидаризуются с позицией либерально настроенных интеллектуалов, к каковым относится Бааде, но с опубликованным им в 1987 г. докладом сложилась именно такая ситуация. Там черным по белому было написано: «Вопреки заявлениям городских властей, данное исследование установило, что спортивные мероприятия и стадионы зачастую не оказывают сколько-нибудь существенного позитивного эффекта на экономику города, а в региональном контексте могут и вовсе способствовать сокращению вклада "спортолюбивого" города в доходы своего региона».

Бааде поставил неудобные вопросы, которые стадионное лобби всегда предпочитало обходить стороной. Например, откуда возьмутся строительные рабочие для возведения нового стадиона? Неужели у них сейчас нет работы? Если так, то не спровоцирует ли их привлечение на строительство стадиона дефицит рабочей силы соответствующей квалификации там, где они трудились прежде? Более того, если потребность в них возрастет в связи с началом нового строительства, то не повлечет ли это роста затрат?

Словом, экономическая сторона вопроса теряет оптимистическую окраску, стоит только понять, что те, на кого вы рассчитываете, скорее имеют альтернативные варианты выбора, нежели сидят сложа руки в ожидании, пока не появится проект нового стадиона. Не исключено, что каждый доллар, направляемый на проект стадиона, оголил другой участок, не менее нуждающийся в финансировании. Возьмем, в частности, городской бюджет — если власти города направляют некоторую его часть на строительство стадиона, то, учитывая необходимость сбалансировать бюджет, это может означать недофинансирование, скажем, содержания городских парков и школ. Негативный эффект от утраченных вследствие этого рабочих мест снизит ожидаемые выгоды от нового стадиона. Если же город не сбалансирует бюджет, не повлечет ли это накопления налогового бремени, которое ляжет на плечи будущих поколений налогоплательщиков, вынуждая их в какой-то момент поступиться чем-то, что для них важно?

Уже это само по себе плохо, но что, если стадион не оправдает возлагаемых на него ожиданий по части выгод? Разве стадионы не используются каких-то несколько часов в неделю, и то в сезон? Что тогда говорить о несезонном периоде? Даже если учесть возможность проводить время от времени рок-концерты (а как вы думаете, сколько раз ваш город посетит с гастролями Элтон Джон?), все равно значительную часть года стадион и прилегающая к нему округа будут погружены в сонную тишину. И много ли найдется желающих поселиться в таком мертвом месте? Например, районы, прилегающие к стадионам «Янкиз» и «Ши», едва ли высоко котируются среди ньюйоркцев как желаемое место жительства.

Помимо того, Бааде сомневается, что иногородние посетители стадиона оставят в городе так уж много денег. Большинство приезжих спортивных болельщиков разве что купят себе хот-дог и пиво на время матча, а потом уедут домой — и какое же это экономическое процветание? Торговый пассаж, многоэкранный кинотеатр или госпиталь способны обеспечить городу куда большие траты со стороны приезжих.

К концу 1980-х гг. неудобные вопросы начали ставить и другие экономисты. Но Бааде предпринял кое-что получше. Желая доказать, что в расчетах поборников стадионов концы не сходятся с концами, он произвел собственные вычисления. Вряд ли Бааде мог рассчитать «сослагательный» показатель, однако достаточно близко подошел к нему путем сопоставления экономического роста городов, где базировались команды ведущих спортивных лиг, с городами, где их нет. В конце концов, рассудил Бааде, если поборники правы, со временем благой эффект от наличия в городе стадиона должен отразиться на его экономических показателях.

За основу сравнения Бааде взял душевой доход, а также количество новых бизнес-предприятий и рабочих мест. Чем больше он углублялся в исследования, тем меньше разницы находил. Получалось, что экономический профиль городов со стадионами мало отличался от экономического профиля городов без стадионов. В общем, дополнительные траты, о которых так много рассуждали поборники стадионов, не давали никакой дополнительной экономической выгоды.

Со временем исследования Бааде вызвали резонанс. Другие экономисты приходили к тем же, что и он, выводам и выдвигали новые способы для проверки истинности тезиса, что стадион обогащает город. Во многих американских городах начались «антистадионные движения».

В середине 1990-х гг. Бааде был вызван для дачи показаний перед конгрессом. В тот день проходили слушания и по таким животрепещущим вопросам, как скандал с компанией Whitewater, в котором якобы был замешан Б. Клинтон, и военное вторжение в Боснию, но когда начались слушания по поводу стадионов, помещения, где работали другие комитеты, опустели — всем хотелось знать, что скажет Бааде. Свою роль сыграло и присутствие на слушаниях комиссара НФЛ Пола Таглибью, человека, в компании с которым мечтал быть замеченным чуть ли не каждый конгрессмен. Могущественным спортивным боссам вроде Таглибью начали всерьез досаждать неприятные факты, которые озвучивал Бааде.

Академическая свобода есть одна из самых лелеемых американскими университетами ценностей, но, как пришлось убедиться Бааде, не менее ревностно они блюдут и свободу делать деньги. Он вспоминает слова одного своего старого приятеля, сказанные ему после тех слушаний в конгрессе: «Может, правда и на твоей стороне, профессор, но на твоем месте я бы поостерегся. Ты встал на пути у целого ряда коммерческих проектов». Университетское начальство не радугет, когда кто-то из сотрудников расстраивает местных политиков и бизнесменов. При том, что колледж Лейк-Форест всегда поддерживал Бааде, бывали времена, когда его руководство явно предпочло бы, чтобы у профессора были иные взгляды.

Но Бааде все равно продолжал говорить правду. Среди экономистов, которые в массе своей не слишком спортивны, он заслужил особое уважение еще и как бывший спортсмен. Иногда это бывало очень кстати, скажем, когда в ходе общественных дебатов кто-то спросил его: « Не в обиду будет сказано, профессор, но поясните все же, что может понимать в спорте экономист вроде вас?»

Кончилось тем, что Бааде добрался и до футбола. Совместно с Виктором Матизоном он провел исследование экономического эффекта от приема Соединенными Штатами чемпионата мира 1994 г. Попытки обнаружить свидетельства более быстрого экономического роста городов, где проводились игры чемпионата, окончились ничем. Тем не менее мы видим, что сегодня тот давнишний набор липовых аргументов, выкованных американцами, получил распространение и в других странах.

Попеременно то возникающие, то исчезающие грезы об «экономическом процветании» стали неотъемлемой частью современных футбольных турниров, равно как и всплески надежд и разочарований по поводу побед английской сборной. Например, через несколько месяцев после приема Британией Евро-1996, в докладе некой организации под названием Tourism Research & Marketing сообщалось, что на турнир съехалось менее 100 000 зарубежных гостей, тогда как согласно прогнозу— предположительно взятому Футбольной ассоциацией Англии с потолка — их должно было приехать 250 000 человек. Не наблюдалось и крупных трат со стороны гостей Евро. Прямые доходы Британии от Евро-1996 составили $155 млн, а это капля в море по сравнению с внушительными $20 млрд, потраченными в том же 1996 г. зарубежными визитерами. Так, исследование, проведенное общими силами Ливерпульского университета и муниципалитета Ливерпуля, показало, что 30 000 человек, побывавших в городе на матчах Евро-1996, истратили скромные $l,56 млн. А сколько дополнительных рабочих мест принес Евро городу? 30, и то временных.

Спустя несколько лет правительства Японии и Южной Кореи накануне совместного проведения ЧМ-2002 объявили о радужных экономических перспективах своих стран благодаря ожидаемым гигантским доходам соответственно в $26 млрд и $9 млрд. Само собой, после мирового турнира никаких особых признаков экономического подъема не наблюдалось, даже наоборот, стало очевидно, что часть зарубежных туристов в тот год предпочли отказаться от посещения этих стран, опасаясь футбольных хулиганов.

Наконец, исследования, инициированные Бааде и его последователями, достигли критической массы — становилось все очевиднее, что даже если ты его построишь, совсем не обязательно, что «он придет». Словом, все меньше верилось в заявления поборников строительства новых стадионов, что это-де сулит весомые экономические выгоды, а сами заявления звучали все глуше. В итоге прогноз доходов от ЧМ-2006, который принимала Германия, оказался куда более сдержанным. Даже при том, что данное исследование спонсировала футбольная федерация Германии, показатель ожидаемой выгоды не превысил $2 млрд. (Аналогична ситуация и с ожидаемыми экономическими выгодами от летних Олимпийских игр 2012 г. в Лондоне — о них если и говорят, то намеренно очень расплывчато.)

Из имеющихся у нас подсчетов трат гостей крупных футбольных турниров более всего внушает доверие тот, что был сделан на ЧМ-2006, проходившем в Германии. Хотя это стало величайшим в истории медиасобытием и длилось оно целый месяц (ну разве что сам футбол был на редкость скучным), даже оно не слишком-то обогатило страну — хозяйку турнира.

Группа экономистов под руководством Хольгера Прюсса из Майнцского университета поставила перед собой задачу рассчитать, сколько «новых» (т.е. дополнительных и именно футбольных) денег в реальности истратили гости, посетившие Германию в период ЧМ. В прошлом, когда стадионное лобби еще вещало во весь голос, такого рода расчет делался очень просто: число мест на стадионах, где должны были проводиться матчи, умножалось на некое вымышленное количество денег, которые якобы потратит каждый зритель (сюда включались плата за отель, питание, трансферы отель — стадион и, естественно, стоимость входных билетов) и выходила гигантская гипотетическая сумма.

Еще в то время этот метод вызывал нарекания у серьезных экономистов, указывавших, что не каждый гость в действительности приносит экономике страны-хозяйки новые деньги. Исследования группы Прюсса только подтвердили этот тезис. Обследования крупной выборки гостей чемпионата показало, что иностранцы, специально прибывшие в Германию на мундиаль, составляют лишь около пятой их части. Более половины «гостей» чемпионата оказались, в сущности, своими же гражданами. Иными словами, в массе своей это были люди, которые в любом случае находятся и тратят деньги в Германии, независимо оттого, проводит она ЧМ или нет. Не будь в Германии чемпионата, они, по всей видимости, потратили бы те же деньги на другие развлечения (скажем, посещали бы кино, рестораны и т.п.). Если же они тратили деньги на посещение стадионов, то это было за счет уменьшения их расходов в других секторах германской экономики, что значительно умаляло дополнительные экономические выгоды от проведения чемпионата. Конечно, некоторая часть немецких болельщиков из-за него предпочла остаться дома, вместо того чтобы уехать на отдых за рубеж и смотреть матчи барах где-нибудь на испанском побережье. Однако выигрыш от их «футбольных» трат сводится на нет из-за недополученных экономикой трат другой части немцев, которая предпочла выехать за рубеж ровно по той же причине, — желая оградить себя от суматохи и сумасшествия, всегдашних спутников мировых чемпионатов.

Остальных зарубежных зрителей (а они составили четверть от общего количества гостей) группа Прюсса подразделила на две категории. В одну вошли те, кто в любом случае приехал бы в Германию туристом, но решил приурочить свой тур ко времени проведения чемпионата. Их группа Прюсса окрестила «таймерами». В другую категорию вошли те, кто по совпадению оказался в Германии как раз во время проведения ЧМ, и посещал матчи из любопытства, желая выяснить, что там происходит. Их условно назвали «зеваками».

Вклад «таймеров» и «зевак» в общую величину расходов должен был быть невелик, поскольку и без чемпионата они все равно потратили бы в Германии энную сумму. Группа Прюсса довольно подробно опрашивала респондентов о планируемых ими тратах. Вывод гласил, что ЧМ-2006 помог посетителям раскошелиться в общей сложности на €2,8 млрд. Это жалкие крохи по сравнению с гигантской, и пожалуй что гламурной, в духе Пэрис Хилтон, суммой в €1трлн с гаком, что ежегодно тратят в Германии потребители. Кроме того, эти 2,8 миллиарда порядочно уступают и государственным расходам Германии на прием чемпионата.

Примечательно, что более трети совокупных расходов посетителей ЧМ приходятся на тех, кто ни разу не был на стадионе, а смотрел все матчи только на больших экранах в общественных местах. Короче говоря, эффект от ЧМ вряд ли вообще был замечен организмом германской экономики, ну разве что как булавочный укол.

Практически все исследования дают один и тот же результат: прием спортивного мероприятия не увеличивает ни численности туристов, ни количества постоянных рабочих мест, ни темпов экономического роста. Так что на следующем мундиале, который пройдет в Южной Африке, самолетов, из которых проливается дождь из долларов, не будет. Когда министр финансов призвал в Йоханнесбург трех видных экономистов в области спорта на семинар по поводу экономических выгод от проведения чемпионата мира 2010 г., те в один голос заявили, что лучшее, на что может рассчитывать Южная Африка, — это что ЧМ не приведет к снижению темпов экономического роста. Даже ожидающиеся полмиллиона иностранных гостей не подарят ЮАР «экономического процветания». В 2007 г., например, Южно-Африканская Республика привлекала в среднем примерно 750 000 иностранных визитеров за месяц.

Не стоит забывать и о расходах страны-хозяйки. Если экономические выгоды от всех этих международных турниров довольно туманны, то о расходах по организации этого никак не скажешь. Экономисты Брэд Хамфрис и Шимон Прокоповиц приблизительно подсчитали, во что обойдется Польше прием половины Евро-2012 (который она принимает совместно с Украиной). Так вот, Польше предстоит потратиться не только на новые стадионы, аэропорты и гостиницы для приезжих болельщиков. Одной УЕФА для ее официальных представителей и гостей требуется целый пятизвездочный отель, да еще и расположенный в пределах 45 минут езды от стадиона. Еще 16 отелей понадобится командам, причем в основном тоже пятизвездочных. Арбитры нуждаются отелях такого же класса, и непременно вблизи от стадионов. Команде врачей, осуществляющих допинг-контроль, тоже нужны пятизвездочные отели, желательно «в сельской местности». Существенную долю затрат на их строительство любезно возьмет на себя польское правительство из собственного кармана. Потребуется также оборудовать камерами видеонаблюдения как стадионы, так и улицы городов, где будут проводиться матчи.

В целом расчеты Хамфриса и Прокоповица показывают, что Польше придется выложить на проведение Евро-2012 около $10 млрд. Не спорим, некоторые объекты отстроенной инфраструктуры могут пригодиться и после чемпионата. Однако значительная ее часть дальнейшего применения не найдет — то, что требуется для проведения футбольного турнира, это, как правило, совсем не то, что необходимо для повседневной жизни, и потому стадионы, построенные Японией специально для ЧМ-2002, сегодня фактически пустуют. Все эти видеокамеры, дороги к стадионам и гламурные отели в сельской глуши могут в Польше так и не окупиться.

Но! — скажут сторонники строительства стадионов — не забывайте, что самые крупные экономические выгоды имеют нематериальный характер. Майкл Кац — юрист и йоханнесбургский миллионер, председательствующий в оргкомитете по проведению ЧМ в ЮАР. Посиживая в своем офисе с кондиционером, расположенном в престижном деловом районе Сандтон, он заявляет, что Кубок мира продемонстрирует «иностранцам, что в этой стране можно безопасно инвестировать и торговать». Словом, чемпионат мира послужит укреплению бренда Южной Африки.

Однако случится это, только если все пройдет гладко. А вдруг через три дня после старта турнира на какого-нибудь английского фаната нападут автограбители, а позже негодяи изнасилуют американскую спонсоршу, прибывшую в Йоханнесбург, чтобы посмотреть матчи и обзавестись полезными деловыми связями? Кто усомнится, что CNN распространялась бы о таких инцидентах днями напролет и неизвестно сколько времени? Статистика говорит, что такого рода события вероятны. Вооруженные грабители Йоханнесбурга уж наверняка объявили режим трудовой вахты на июнь — июль 2010 г., отменив отпуска и выходные.

На это Кац возражает, что «тогда нужно навеки отказаться принимать у себя чемпионат мира и вообще вести какой бы то ни было бизнес, потому что какие-нибудь неприятности всегда могут случиться». Нам хорошо известно, что прием спортивного турнира, особенно крупного, может и серьезно навредить бренду хозяина. Такое уже случилась в 1972 г., когда Мюнхен принимал Олимпийские игры, и в 1996 г. на Олимпийских играх в Атланте. ЧМ-2010 продемонстрирует миру одно из двух: либо что Южная Африка — страна, в которой нет места бедности, коррумпированности, антисанитарии и преступности, либо что Южная Африка как раз и есть средоточие всего этого.

Большинство экономистов сегодня склонны согласиться с мнением Бааде, что принимать спортивный турнир — не значит обогатиться. Тогда возникает вопрос, почему столько стран не ленятся подавать заявки? С чего бы это США, Россия, Австралия, Англия, Индонезия, Мексика, Япония, Испания, Португалия, Нидерланды и Бельгия изъявили желание стать хозяевами чемпионата мира 2018 г.? Ответ не имеет никакого отношения к деньгам. Скорее он раскрывает нам нечто интересное о новой политике обретения счастья, которая постепенно становится все более популярной в богатых странах.

В последнее время социологи далеко продвинулись в изучении такого понятия, как счастье. Лучшим источником для них служит исследовательская программа «Евробарометр», которую финансирует Европейская комиссия. В рамках программы ежегодно проводится опрос тысячи жителей каждой европейской страны о том, насколько они счастливы. Вот как в точности сформулирован вопрос: «В целом как вы ощущаете — вы очень удовлетворены, достаточно удовлетворены, не очень удовлетворены или вообще не удовлетворены жизнью, которую ведете?»

Опросы проводятся вот уже 40 лет подряд. Сейчас уже накопилась информация, позволяющая сделать кое-какие заключения. Наверное, самое интересное — это что само по себе наличие денег счастливым их обладателя не делает. «В самой сердцевине нашей жизни кроется парадокс», — такими словами Ричард Лэйард начинает свою книгу «Счастье: уроки, почерпнутые у новой научш» (Happiness: Lessons from a New Science), одну из целого ряда литературы на данную тему. «Большинство людей желают иметь более высокие доходы и стремятся к этому. Тем не менее, хотя западные общества все богатеют, их народ счастливее не становится». Лэйард (иногда его называют «главным по счастью в британском правительстве») утверждает, что в США, Англии и Японии люди не ощущают себя счастливее, хотя за последние 50 лет средний доход в этих странах более чем удвоился.

Судя по всему, нам, людям, свойственно быстро привыкать к изменившимся обстоятельствам. То, раньше считалось предметами роскоши, перешло в разряд необходимых атрибутов повседневного обихода (хотя по этому же принципу наше ощучцение благосостояния быстро адаптируется к потере половины привычного дохода). Нас больше заботит не столько абсолютная величина нашего богатства, сколько занимаемое место на общественной лестнице. Самый главный «счастьевед» Рут Винховен говорит: «Стоит нам обскакать каких-нибудь Джонсов, нашим социальным ориентиром становятся стоящие выше Смиты, и мы опять чувствуем себя несчастными».

Лишь в странах, где средний годовой доход на душу населения ниже отметки примерно в $15 000 (таких, как Мексика, Филиппины, Индия), рост богатства сделал их жителей немножко счастливее. «Причина ясна, — отмечает Лэйард, — дополнительный доход по-настоящему ценится, когда он позволяет человеку вырваться из тисков абсолютной, физически ощущаемой бедности». В Европе такое давно стало редкостью.

Данные «Евробарометра» подводят и еще к нескольким интересным выводам. Так, скандинавы очень счастливы, а жители Восточной Европы — нет. Удивительно счастливы ирландцы, как к югу, так и к северу от границы. Свою роль в представлениях о счастье играют, конечно, возраст, пол и социальный статус. Счастье среднестатистического западноевропейца имеет тенденцию убавляться по мере взросления лет примерно до 26, а потом возрастать. Женщины, похоже, обычно ощущают себя более счастливыми, чем мужчины, что могло бы пролить свет на причины более низкого уровня женских самоубийств. Чем люди образованнее, тем они более склонны быть счастливыми. Состоящие в браке в целом счастливее одиночек. Имеет значение и климат в обществе: в период роста безработицы и инфляции люди в основном чувствуют себя менее счастливыми. А общение с друзьями и родственниками усиливает ощущение счастья.

И точно так же, как мы установили, этому способствует принятие страной международного футбольного турнира. Если ваша страна проводит у себя чемпионат мира, вы не станете богаче, но наверняка почувствуете себя счастливее.

За день до финала Кубка мира 2006 г. один из нас, Саймон, побывал на берлинской улице, где в свое время жил. Так вот, 15 лет назад Гогенфридбергштрассе была унылой и безрадостной, с выстроившимися по обе стороны шеренгами одинаково закоптелых жилых домов — из тех, где вход в уборную с лестницы, а квартиры отапливаются пожароопасными угольными печами. Под стать были и ее жители; годами живя бок о бок, они не общались друг с другом никогда. Теперь же улица настолько преобразилась, что Саймону пришлось свериться с указателем, потому что он решил, что ненароком ошибся. И было отчего: из всех окон свешивались национальные флаги Германии, пусть и китайского производства, а также флаги других стран. И еще повсюду на Гогенфридбергштрассе играли дети, что в общем-то чудо для Германии, где инстинкт продолжения рода, как считается, постепенно исчезает. Вот ведь как — чемпионат мира превратил обычно угрюмую нацию в счастливцев.

История типичная. Георгиос Каветсос и Стефан Шимански взялись определить, есть ли корреляция между счастьем и спортивными соревнованиями (в чем большое содействие им оказал гуру в вопросах изучения феномена счастья Роберт Маккуллоч). Они взяли в Европейской комиссии данные, отражающие, насколько счастливыми ощущают себя граждане 12 западноевропейских стран за период 1974-2004 гг., и соотнесли их со всеми данными о спортивных мероприятиях. Первый из поставленных ими вопросов лежал на поверхности: становятся ли счастливее граждане страны, когда ее сборная делает успехи? Выяснилось, что нет: видимой корреляции отмечено не было. Затем Каветсос и Шимански вычислили корреляцию между уровнем счастья и проведением спортивных состязаний и обнаружили взаимосвязь.

Опрос, проведенный после того, как страна приняла у себя спортивный турнир, показал, что ее граждане более счастливы, чем раньше.

Каветсос и Шимански действовали так: сначала повторили проведенные ранее исследования уровня счастья с привлечением обычного набора показателей (таких, как уровень дохода, матримониальный статус и пр.), а затем выяснили, добавляется ли счастья гражданам страны, которая выступает хозяйкой крупного турнира.

Исследования проводились по восьми случаям, когда страны Западной Европы принимали у себя крупные футбольные соревнования: чемпионаты мира 1990 и 1998 гг. соответственно в Италии и Франции и европейские чемпионаты в Италии (1980), Франции (1984), Западной Германии (1988), Англии (1996) и Бельгии с Нидерландами (2000). В семи случаях из восьми наблюдалось значительное повышение уровня счастья среди граждан стран-хозяек. Исключение составила Великобритания, где после Евро-1996 уровень счастья граждан несколько снизился, но ведь мы знаем, что Великобритания и Англия — совсем не одно и то же.

Свидетельство убедительное, не правда ли? Тем не менее известно, что ощущение счастья формируется под влиянием множества разнообразных факторов, а потому мы решили проверить, можно ли вычленить и измерить влияние только одного из них — футбольного — в указанных странах, отделив его от остальных. Пришлось объединить несколько крупных баз данных, но при этом из нашего исследования выпала информация за ряд лет. Выяснилось, например, что не каждый год респондентов при опросах просили указать свой доход. В итоге для исследования у нас остались данные только по пяти странам-хозяйкам: Италии (ЧМ-1990), Франции (Евро-1984), Западной Германии (Евро-1988) и Бельгии с Нидерландами (совместно принимавшими Евро-2000). Признаем, что выборка невелика, но во всех пяти странах проведение турниров делало граждан более счастливыми, даже если внести поправку на прочие факторы, влияющие на формирование ощущения счастья. Опросы показали, что жители каждой страны-хозяйки ощущали себя более счастливыми в год, следующий за турниром, чем в год, ему предшествовавший. Аналогично, в год проведения чемпионатов осенние опросы (т.е. сразу после соревнований) выявили у граждан более высокий уровень счастья, чем весенние за тот же год.

Скачок был довольно значительный. Чтобы испытать аналогичный взлет счастья от повышения материального достатка, жителям богатых стран, например Нидерландов или Франции, потребовалось бы увеличить свой месячный доход на многие сотни долларов. Для сравнения заметим, что среднестатистический гражданин становится в два раза счастливее, когда в его стране проводится футбольный турнир, чем когда он получает высшее образование. Эффект от проведения чемпионата можно сравнить с эффектом от внезапного увеличения дохода, причем такого, который обеспечивает рывок с низших позиций в низкодоходной половине населения в высокодоходную половину, причем на средние позиции. Это не какой-нибудь выигрыш в лотерею, а что-то более существенное. Если рассчитать подобный эффект в масштабах страны в целом, то взлет счастья населения от проведения в стране футбольного турнира может быть равнозначен нескольким миллиардам долларов.

По странам-хозяйкам наибольший «прирост» счастья отмечается среди лиц старшего возраста. Предположительно по той причине, что большинство пожилых людей значительную часть времени проводят дома у телевизора и больше практически ничем не занимаются. Другая особенность состоит в том, что люди менее образованные чаще становятся счастливее, чем более образованные. Из всех исследованных нами подгрупп населения лишь одна (причем существенная) вообще не испытала счастья от проведения в стране футбольного турнира — это женщины.

«Прирост» счастья ощущается жителями страны-хозяйки как минимум два месяца, учитывая тот факт, что крупные турниры обычно проходят в середине лета, а опросы приходятся на осень. Что касается чемпионатов мира, то эффект дополнительного счастья довольно устойчив: каждая исследованная нами подгруппа все еще ощущала его на себе даже два, а то и четыре года спустя.

Европейские чемпионаты дают «прирост» счастья лишь на небольшой срок. Как мы обнаружили, тот факт, что год назад данная страна принимала у себя Евро, никак не влияет на то, насколько счастливыми ощущают себя ее граждане.

Но если жители страны-хозяйки чувствуют прилив счастья после проведения турнира, то перед ним их счастье несколько убывает. Обусловлено это традиционной лихорадкой накануне события. Успеют ли построить новые стадионы, не понаедут ли толпы английских болельщиков-хулиганов, не станет ли национальная сборная всеобщим посмешищем — эти тревоги и сомнения, судя по всему, рождают всеобщий стресс. В целом за шесть лет и за четыре года до главного турнира в изученных нами подгруппах населения стран-хозяек наблюдался некоторый спад в уровне счастья.

Итак, выясняется, что чемпионат по футболу не приносит богатства, но жители страны, в которой он проводится, определенно становятся счастливее. Возникает резонный вопрос. Допустим, часть стран стремится принять у себя футбольный турнир (также, как все американские города хотят стать хозяевами чемпионата какой-нибудь ведущей спортивной лиги), рассматривая это как один из способов осчастливить свой народ. Тогда почему бы им открыто это не признать? Зачем скрывать свое истинное намерение за ворохом экономических небылиц, выдавая их за строго научные аргументы?

Ответ на этот вопрос кроется в том, что у политиков ушло чертовски много времени на освоение языка счастья. До самых недавних пор европейские государственные деятели говорили преимущественно о деньгах. А то, что их не приносило, зато могло добавить людям немного счастья, повергалось осмеянию и презрительно называлось «фактором комфортности», как будто политика должна быть выше таких тривиальностей. Государственным деятелям представлялось, что главная забота правительства—сделать свой народ богаче. Тем более что уровень дохода всегда определить куда проще, чем уровень счастья. Поэтому-то, выступая за подачу заявки на проведение крупного турнира, политики привычно аргументировали свою позицию на языке денег. По сути, это был едва ли не единственный доступный им лексикон.

Постепенно приходило понимание, что в богатых странах дополнительные деньги не дают гражданам дополнительного счастья. Одним из первых увидел это Роберт Кеннеди, заметивший в марте 1968 г. (за три месяца до того, как был убит), что валовой внутренний продукт «измеряет все...за исключением того, что делает жизнь стоящей штукой».

Лишь за последние пару лет европейские политики стали меньше рассуждать о деньгах и больше — о счастье. Бросаются в глаза перемены в Британии: если Гордон Браун — политик устаревшего «денежного» покроя, то Дэвид Кэмерон — явно из новомодных радетелей за счастье. Недаром в речи 2006 г. он пробовал ввести в политический обиход аббревиатуру GWB, «general well-being» — «всеобщее благополучие», предлагая заменить им набившую оскомину аббревиатуру GDP, «gross domestic product» — валовой внутренний продукт. «Улучшение всеобщего благополучия нашего общества, — заявил Кэмерон, — на мой взгляд, является ключевым политическим вызовом нашего времени... Британская политика слишком часто высказывалась в таком духе, словно ее единственной и главной заботой является экономический рост». Взамен Кэмерон хотел, чтобы политика «признала ценность отношений с родными, друзьями и окружающим миром».

Похоже, футбольные турниры как раз и порождают такого рода взаимоотношения: они собирают публику в барах и семейных гостиных, и внезапно одно событие становится средоточием помыслов всей страны. В современных обществах вряд ли найдется другое общественное мероприятие, способное затронуть широчайшие слои населения во всем мире, как чемпионат мира. Мы уже видели, что одно только сопереживание судьбе своей сборной на подобном турнире способно отвратить от суицидальных намерений самых одиноких и разочарованных жизнью бедолаг. Если выступление национальной сборной рождает социальное сплочение, то проведение в стране международного турнира обладает еще более мощным объединяющим эффектом. Население страны-хозяйки — и уж точно его мужская часть — ощущает более тесную взаимосвязь с окружающими. Более того, когда страна принимает у себя международный спортивный турнир, повышается национальное самоуважение, а значит, ее граждане ощущают себя более благополучными.

Даже политики, и те становятся счастливее, когда их страна выступает в роли хозяйки турнира. Оно и понятно — по большей части их деятельность приносит разочарования. Предположим, один из них пытается выбить средства для строительства дорог, но кто-нибудь другой пытается ставить ему палки в колеса. Даже если удается добыть финансирование, все равно строить дороги — дело муторное, потому что непременно наткнешься на протесты с чьей-нибудь стороны. То же самое в целом справедливо и в отношении жилищного строительства, и внешней политики, и утилизации отходов: быть политиком означает вести нескончаемые войны с сонмом своих противников.

Все обстоит иначе, когда вы выступаете за проведение в стране крупного международного спортивного события. В мгновение ока все так и рвутся пополнить собой стан ваших союзников. Когда Лондон бился за право принять летние Олимпийские игры, на одном из заседаний Палаты общин Стив Редгрейв, король академической гребли, вынул из кармана золотую олимпийскую медаль (а он золотой призер пяти Олимпийских игр с 1984 по 2000 г.), и все члены парламента, невзирая на партийные и политические разногласия, дружно ему рукоплескали. Даже отправка войск на войну не рождает сегодня такого поразительно единодушного настроя.

Когда Европа освободилась от пут идеологии (было покончено с национализмом, социализмом, коммунизмом и фашизмом, а также религиозной рознью), многие европейские политики лишились поля деятельности, и среди того немногого, чему они могли бы отдать свои силы, некоторые избрали спорт, по обычаю драпируя свои пробивные усилия лицемерными аргументами. Вот что писал в бытность мэром Лондона Кен Ливингстон: «Что важнее всего, Олимпийские игры дадут городу столь необходимые новые спортивные сооружения: плавательный бассейн олимпийского типа, каковых сейчас всего два по сравнению с 19-ю в Берлине, а также велотрек, который потом будет передан в общественное пользование».

Аргументы эти, грубо говоря, всего лишь отговорки. Если вам так уж необходимо возродить к жизни бедный район вокруг предполагаемого спорткомплекса, так возродите его, постройте удобные дома, протяните линии электричек. Если хотите олимпийский бассейн и велодром с подогреваемым треком, ну и стройте эти сооружения. Можно весь Лондон застроить бассейнами и велотреками, но даже тогда это обойдется городу куда дешевле, чем играть роль хозяина Олимпиады. Единственная вразумительная причина ее принять — это желание сделать людей более счастливыми. Политики, поддержавшие заявку Лондона на участие в конкурсе, об этом не упоминали, поскольку в начале 2000-х гг., когда он проходил, они еще не открыли для себя такой политической цели, как счастье, хотя и четко осознавали, что избиратели отблагодарят их голосами за выигранный конкурс.

Лондонская Олимпиада вполне может окупить себя повышением общенационального счастья. Если вооружиться цифрами, то в 2008 г. у третьей квартили британцев, имеющих источник заработка, ежемесячный доход равнялся 1033 (по тогдашнему курсу около $1800), а у верхней квартили — 2608 (примерно $4500). Опираясь на данные прошлого, можно подсчитать: повышение уровня счастья от того факта, что страна принимает у себя Олимпиаду, оценивается в $2750 на одного работающего, а в общенациональном масштабе это дает счастье, равноценное фантастической сумме в $54 млрд. Поскольку 8 млн лондонцев имеют самый высокий доход в ЕС, им пришлось бы исхлопотать чертовски огромные налоговые скидки, чтобы добыть себе то счастье, которое сулит им Олимпиада.

Пуритане могли бы возразить, что даже у такой обеспеченной страны, как Британия, наверняка нашлись бы более полезные способы потратить такую уйму денег. Однако ожидаемый «прирост» в счастье британцев от проведения Олимпиады ясно указывает, что политики прекрасно помнят формулу: «Хлеба и зрелищ». В странах постматериалистических ценностей, к каковым относится

Британия, такие цели, как принять Олимпиаду и осчастливить народ, видимо, сопоставимы в цене.

Однако куда более сомнительны перспективы Южной Африки трансформировать потраченные на чемпионат мира деньги в счастье своих граждан. Она остается страной с душевым доходом гораздо ниже, чем $15 000, и потому ее жители были бы более счастливы, имея в кармане больше денег, чем от осознания, что страна принимает у себя чемпионат. Почти треть южноафриканцев живут менее чем на $2 в день. Они нуждаются в жилье, электричестве, оплачиваемых отпусках, медицинской помощи.

Мы уже знем, что Кубок мира, увы, не обогатит жителей Соуэто. И еще большой вопрос, что проведение турнира — правильный способ сделать их счастливее. По последним оценкам, неуклонно ползущий вверх счет за одни только новые стадионы достиг отметки в 13 млрд рэндов, или почти $1,6 млрд (на 2 млрд рэндов больше, чем изначально предполагалось). Этими $1,6 млрд можно было бы оплатить сотни тысяч домов для бедных, т.е. намного больше, чем ежегодно строит южноафриканское правительство. Так что из-за Кубка мира многие южноафриканцы останутся в своих лачугах.

Когда выезжаешь из Соуэто, глазам открывается картина не очень-то радостная. От придорожных щитов с намалеванной рекламой конторы похоронных услуг веет скрытой болью — «Похоронные распорядители Мотаунг — мы приветствуем дух Убунту!» Есть еще «Погребальные услуги XXI века», а можно обслужиться и в «Погребение по таинству Раста». А сразу за городской границей раскинулась ковровая клумба; цветы высажены так, что образуют гигантские цифры 2-0-1-0, — это год, когда американцы налетели сюда на своих самолетах, чтобы даровать спасение всем здешним жителям поголовно.