Память льда. Том 2 Эриксон Стивен
— Не уверен, но он всё до сих пор не наступил.
Скворец ничего не отвечал в течение полудюжины ударов сердца, затем потянулся к пологу шатра.
— Увидимся утром, Дуджек.
— Ага, — ответил Первый Кулак.
Когда Скворец пришёл к своему шатру, он увидел высокую фигуру в тёмных одеждах. Он улыбнулся, приблизившись к ней.
— Я скучал по тебе.
— Я тоже, — ответила Корлат.
— Бруд подкинул тебе работы. Заходи, я сейчас зажгу фонарь.
Он услышал её вздох, когда тисте анди вошла в шатёр.
— Как по мне, лучше не надо.
— Ну, ты можешь видеть в темноте, но…
Она потянулась к нему, прижала к себе и прошептала:
— Если хочешь болтать, говори кратко. Моё желание не утолить словами.
Его руки обвились вокруг неё.
— Хотел только спросить, нашла ли ты Серебряную Лису.
— Нет. Похоже, она умеет странствовать по тропам, которых, как я думала, больше не существует. Более того, двое её неупокоенных волков явились и… проводили меня обратно. Они… необычные.
Скворец вспомнил момент, когда впервые увидел т’лан айев: как волки вставали, точно пыль с пожухлой травы, обретали свой звериный облик и укрывали гигантской стаей склоны холмов.
— Знаю. В их облике есть что-то непропорциональное…
— Да, ты прав. Их облик режет глаз. Слишком длинные лапы, слишком массивные плечи, но короткие шеи, и слишком широкие челюсти. Но не только их физический облик кажется мне… тревожным.
— Даже более тревожным, чем т’лан имассы?
Корлат кивнула.
— У т’лан имассов внутри пустота, подобная непроглядной пещерной тьме. Но у т’лан айев не так. Внутри этих волков… я видела скорбь. Вечную скорбь…
Она задрожала в его руках. Скворец молчал. Ты видишь в их глазах, любовь моя, то, что я вижу в твоих. И это отражение — узнавание! — так потрясло тебя.
— У границы лагеря, — продолжала Корлат, — они рассыпались в пыль. Мгновение назад рысили по бокам и вот вдруг… пропали. Я не знаю почему, но это обеспокоило меня больше, чем всё остальное.
Потому что именно это ждёт нас всех. Даже тебя, Корлат.
— Разговор вроде планировался короткий. Давай его закончим. Идём в постель, любимая.
Она заглянула ему в глаза.
— А потом, после этой ночи?
Он поморщился.
— Да, будет какой-то перерыв.
— Карга возвратилась.
— Уже возвратилась?
Корлат кивнула. Она хотела что-то добавить, но заколебалась, поглядев в его глаза, и промолчала.
Сетта, Лест, Маурик. Эти города пусты. Однако армии всё равно разделятся. И никто не скажет, почему. Обе стороны альянса имеют что скрывать, заботятся о секретности, и чем ближе подходят к Кораллу, тем это сложней.
Большинство тисте анди исчезли. Ушли вместе с Рейком в Лунное Семя. Но где Лунное Семя? И что, во имя Худа, они задумали? Не явимся ли мы в Коралл только затем, чтобы узнать, что город пал, Паннионский Провидец мёртв, его душа взята Драгнипуром, а над головой висит гигантская гора?
Чёрные моранты искали эту треклятую летучую скалу… безрезультатно.
Но и у нас есть секреты. Мы посылаем Парана и «Мостожогов» вперёд; Худ нас побери, мы делаем куда больше, чем только это.
Началась нежелательная борьба за власть, но все мы знали, что она неизбежна. Сетта, Лест, Маурик. Тонкая игра перестала быть тонкой.
— Моё сердце принадлежит тебе, Корлат, — сказал Скворец женщине в своих объятиях. — Ничто больше не имеет значения для меня. Ничто… и никто.
— Пожалуйста… не извиняйся за то, что даже ещё не произошло. Не говори об этом вообще.
— И не думал, любимая.
Лжец. Думал. На свой лад. Ты извинялся.
Она приняла его ложь с кривой улыбкой.
— Хорошо.
Позже, вспоминая свои слова, Скворец желал, чтобы они были более ясными — свободными от скрытых намерений.
Паран смотрел слипающимися от недостатка сна глазами, как Быстрый Бен закончил беседовать с Харадас, а затем вернулся к капитану.
— Сапёры взвоют, — сказал Паран, когда они возобновили свой путь к малазанскому лагерю, заново установленному на южном берегу реки Серп.
Быстрый Бен пожал плечами.
— Я отведу Вала в сторонку на пару слов. В конце концов, Скрипач для него ближе родного брата, и, учитывая, в какую заварушку встрял Скрип, ему пригодится вся помощь, какую он только сможет получить. Единственный вопрос, доставят ли тригалльцы груз вовремя.
— Они необычайные ребята, эти торговцы.
— Они сумасшедшие. Только чокнутые взялись бы делать то, что они делают. Полнейшее безрассудство и наглость — только благодаря им эти ребята всё ещё живы.
— Я бы добавил сюда бесспорное умение путешествовать по враждебным Путям.
— Будем надеяться, этого умения хватит, — ответил чародей.
— Там ведь не только морантская взрывчатка, да?
— Да. Ситуация в Семи Городах самая отчаянная. В любом случае, я сделал всё, что мог. А вот насколько эффективно, покажет будущее.
— Ты удивительный человек, Быстрый Бен.
— А вот и нет. Только лучше об этом помалкивать. Вал будет держать рот на замке, как и Скворец…
— Господа! Какой приятный вечер!
Оба обернулись на голос, раздавшийся прямо за их спинами.
— Крупп! — зашипел Быстрый Бен — Ах, ты, скользкий…
— Ныне и сейчас Крупп умоляет о снисхождении. Сие лишь счастливая случайность, что Крупп услышал твои достойные восхищения слова, покуда ковылял за тобой по пятам столь тишайше; и воистину, теперь он не желает ничего иного, кроме как участвовать, хотя бы и скромно, в сём смелом предприятии.
— Если скажешь кому-нибудь хоть слово, — прорычал Быстрый Бен, — я перережу тебе глотку.
Даруджиец извлёк носовой платок и обтёр себе лоб тремя быстрыми движениями, от чего шёлк явственно пропитался потом.
— Крупп заверяет смертоносного чародея, что молчание для Круппа есть ближайшая подруга, любовница — невиданная и невидимая, непредвиденная и неумолимая. В тот же самое время Крупп провозглашает, что честные граждане Даруджистана не останутся в стороне от столь величественного предприятия — сам Барук поспособствует, и даже лично — настолько, насколько сие возможно. Увы, ему нечего предложить, кроме этого. — С этими словами Крупп встряхнул платком и извлёк из него маленький стеклянный шарик, который тут же уронил на землю. Тот разбился, издав нежный звон. Встал туман, поднялся на высоту колен между даруджийцем и двумя малазанцами и медленно принял облик бхок’арала.
— А-ай, — пробормотал Крупп, — сколь гадкое, визуально оскорбительное создание.
— Только потому, что ты сам на него похож, — отметил Быстрый Бен, глядя на это явление.
Бхок’арал повернул свою чёрную голову размером с грейпфрут и, сверкая глазами, взглянул на чародея. Затем тварь обнажила иглоподобные зубы.
— Привет! Барук! Хозяин! Он! Поможет!
— Удручающе немногословное усилие дорогого, несомненно переутомившегося Барука, — заметил Крупп. — Его наилучшие заклинания выказывают лингвистическое изящество, не сказать, приятную плавность речи, в то время как сие… существо, увы, являет…
— Тихо, Крупп, — буркнул Быстрый Бен. Он обратился к бхок’аралу: — Как бы неожиданно это ни звучало, я рад принять помощь Барука, но хотел бы узнать, каков его интерес. В конце концов, восстание — в Семи Городах. Малазанское дело.
Голова бхок’арала закачалась вверх-вниз.
— Да! Барук! Хозяин! Рараку! Азат! Великая!
— Великая? — эхом откликнулся Паран.
— Великая! Опасность! Азат! Икарий! Больше! Колтейн! Восторг! Честь! Союзники! Да! Да?
— Кхм… похоже, легко не будет, — пробормотал Быстрый Бен. — Ладно, вернёмся к деталям…
Паран развернулся, услышав приближающегося всадника. Появилась фигура — неясная в звёздном свете. Первой деталью, на которую обратил внимание капитан, была лошадь, — мощный боевой конь, гордый и, несомненно, горячий. Женщина верхом на скакуне была, наоборот, весьма невзрачной: старый, видавший виды доспех, под кромкой шлема — непримечательное, моложавое лицо.
Её взгляд скользнул по Круппу, бхок’аралу и Быстрому Бену. Не меняя выражения лица, он обратилась к Парану:
— Капитан, я хотела бы поговорить с вами лично, сударь.
— Как пожелаете, — ответил он и отошёл с ней на пятнадцать шагов от остальных, — достаточно для личной беседы?
— Вполне, — ответила женщина, натягивая поводья и спешиваясь. Она шагнула к нему. — Сударь, я — Дестриант «Серых мечей». Ваши солдаты удерживают некоего пленника, и я прибыла для того, чтобы официально просить препоручить его нашим заботам.
Паран моргнул, затем кивнул.
— А, это, должно быть, Анастер, который прежде командовал тенескаури.
— Верно, сударь. Мы всё ещё не закончили с ним.
— Понимаю… — он замялся.
— Он оправился от раны?
— От потери глаза? Наши лекари оказали ему помощь.
— Возможно, — сказала Дестриант, — мне следует сообщить свою просьбу Первому Кулаку Дуджеку?
— Нет, в этом нет необходимости. Я могу говорить от имени малазанцев. И в этом качестве обязан прежде задать несколько вопросов.
— Как пожелаете, сударь. Извольте.
— Что вы собираетесь сделать с пленником?
Она нахмурилась.
— Сударь?
— Мы не одобряем пыток, невзирая на тяжесть его преступлений. Если потребуется, мы будем вынуждены усилить защиту Анастера и отклонить ваше прошение.
Она коротко посмотрела в сторону, затем снова сосредоточила взгляд на нём, и Паран догадался, что Дестриант гораздо моложе, чем ему показалось поначалу.
— Пытка, сударь, это относительное понятие.
— Вот как?
— Пожалуйста, сударь, позвольте продолжить.
— Милости прошу.
— Этот человек, Анастер, может считать, что мы собираемся пытать его, но данный страх есть порождение невежества. Ему не причинят вреда. На самом деле Кованый Щит стремится сделать нечто совершенно противоположное для этого несчастного.
— Она хочет принять его боль.
Дестриант кивнула.
— Духовное объятие — вроде того, что Итковиан сделал с Рат’Фэнером.
— Именно так, сударь.
Паран молчал некоторое время, затем спросил:
— Это намерение ужасает Анастера?
— Да.
— Почему?
— Потому что более в себе он ничего не знает. Он полностью отождествляет себя с болью в своей душе. И оттого боится её прекращения.
Паран развернулся в сторону малазанского лагеря.
— Следуйте за мной, — сказал он.
— Сударь? — спросила она из-за его спины.
— Он ваш, Дестриант. С моим благословением.
Она отшатнулась после его слов к своему коню, который фыркнул и отступил в сторону.
Паран обернулся.
— Что…
Женщина выпрямилась, подняла руку к бровям и тряхнула головой.
— Прошу прощения. Был особый… вес… в том, как вы сказали это слово.
— Сказал это… ох!
Ох. Худов дух, Ганос, это было ужасно неосторожно.
— И что же? — спросил он неохотно.
— И… Я не уверена, сударь. Но я полагаю, что могу дать вам совет, э-эм, впредь проявлять большую осмотрительность.
— М-да, я полагаю, вы правы. Вы достаточно пришли в себя, чтобы мы могли продолжить?
Дестриант кивнула, взявшись за поводья своего скакуна.
Не думай об этом Ганос Паран. Прими как предостережение — и ничего более. Ты ничего не сделал Анастеру — ты даже его не знаешь. Предостережение — и уж ты к нему прислушаешься!..
Глава двадцать вторая
Малезэн Злопамятный (род.?). Страшные сказки для детей
- Стекло есть песок, а песок — стекло!
- А муравей пляшет вслепую
- (так, как танцуют слепые)
- по краю грани — по грани края.
- Яркая ночью, тусклая днём —
- паучиха не знает улыбки,
- но она улыбнётся, хотя
- муравей всё равно не увидит,
- ведь слепой ничего не видит,
- а вот уже и «не видел»…
— Увы, от бездумного страха она дёргается, — прозвучал над ним голос провидомина. — Мне кажется, в последнее время её беспокойство стало… чересчур сильным, Святейший.
Паннионский Провидец взвизгнул:
— По-твоему я сам не вижу? По-твоему, я слепой?
— Ты мудр и всеведущ, — пробормотал провидомин. — Я лишь высказал свои тревоги, Святейший. Он уже не может ходить, а изуродованные рёбра мешают дышать.
«Он»… изувеченные… скрученные рёбра, словно костяные пальцы, сжимают лёгкие всё сильнее. Провидомин. Это обо мне ты говоришь.
Но кто я?
Когда-то я чувствовал силу. Давным-давно.
Был волк.
Волк. Угодивший в ловушку — мою грудь. Эти кости, да, — он не может дышать. Дышать так больно.
Вой исчез. Затих. Волк не может больше звать… звать…
Кого?
Однажды я положил руку на её покрытое шерстью плечо. У самой шеи. Мы с ней ещё не пробудились тогда. Так близко, шли след в след, но ещё не пробудились… печальное неведение. Хоть она подарила мне свои смертные видения, свою единственную историю — такой, какой знала, а глубоко в её сердце спала…
…спала моя возлюбленная.
— Святейший, твоя Мать задушит его в объятиях, если вернуть пленника к ней…
— Ты смеешь мне приказывать? — шипящий голос Провидца дрожал от гнева.
— Нет, Святейший. Я только говорю очевидное.
— Ультентха! Дражайший септарх, подойди-ка сюда! Взгляни на человека у ног твоего провидомина. Что ты думаешь?
— Святейший, — раздался новый, более тихий, голос. — Довереннейший из моих слуг говорит правду. Кости этого человека столь повреждены, что…
— У меня есть глаза! — закричал Провидец.
— Святейший, — продолжил септарх. — Освободи пленника от этого кошмара.
— Нет! Не буду! Он мой! Он принадлежит Матери! Ей нужно кого-то обнимать — он нужен ей!
— Её любовь губительна, — подал голос провидомин.
— Вы оба смеете мне перечить? Мне позвать Крылатых? Чтобы они вас обоих отправили в небытие? А сами ссорились за ваши жалкие останки? Да?
— Если такова твоя воля, Святейший.
— Да, Ультентха! Именно! Моя воля!
Провидомин подал голос:
— Мне вернуть его Матроне, Святейший?
— Позже. Оставь его здесь. Его вид доставляет мне удовольствие. А теперь, Ультентха, докладывай.
— Укрепления готовы, Святейший. Когда враги пересекут равнину, они упрутся в городскую стену. И не станут посылать лазутчиков в лес на холмах справа, душой ручаюсь.
— Уже поручился, Ультентха. А что эти треклятые великие вороны? Если хоть один из них увидел…
— Твои Крылатые отогнали их прочь, Святейший. Небо расчистили, и вражеская разведка осталась ни с чем. Мы позволим противнику разбить лагерь на равнине, затем выйдем из укрытий и ударим с фланга. В это же время атакуют боевые маги со стен, Крылатые с неба и септарх Инал от ворот. Святейший, победа будет за нами.
— Я хочу Каладана Бруда. Хочу, чтобы мне принесли его молот. Я хочу, чтобы малазанцев стёрли в порошок. Чтобы боги баргастов ползали у моих ног. Но больше всего я хочу «Серых мечей»! Ясно? Хочу этого человека, Итковиана, и вот тогда я дам Матери новую игрушку. Зарубите себе на носу: если хотите милосердия для Тока Младшего, приведите мне Итковиана. Живого.
— Как пожелаешь, Святейший, — отозвался септарх Ультентха.
Всё будет так, как он пожелает. Он — мой бог. Чего бы он ни пожелал. Всё, чего пожелает. Волк не может дышать. Волк умирает.
Он… мы умираем.
— И где враги сейчас, Ультентха?
— Два дня назад после переправы они и в самом деле разделились.
— Они разве не понимают, что все города на их пути мертвы?
— Великие вороны должны были предупредить об этом, Святейший.
— Тогда зачем?
— Мы не уверены. Крылатые не осмелились подлететь поближе — их ещё не обнаружили, и, полагаю, лучше бы так было и впредь.
— Согласен. Что ж, возможно, они вообразили, что мы приготовили ловушки — засадные отряды или что-то в этом роде — и боятся внезапной атаки с тыла, если не проверят города.
— Благодаря их опасениям у нас больше времени, Святейший.
— Они — болваны, окрылённые победой в Капастане.
— Так точно, Святейший. И за неё они заплатят очень дорого.
Все платят. Никому нет спасения. Я думал, что я в безопасности. Волк был силой — сам по себе, пробуждающейся мощью. К нему я бежал.
Но волк выбрал неправильного человека, неправильное тело. Когда он явился лишить меня глаза — обжигающая серая вспышка, которую я принял за камень, — я был целым, молодым, здоровым.
А теперь я во власти Матроны. С огромных рук слазит старая кожа, воняет заброшенными змеиными ямами. Сжимаются объятия — и кости ломаются вновь и вновь. Так много боли, безбрежный океан страдания. Я чувствовал страх Матроны, о котором говорил Провидец. Вот что лишило меня рассудка. Вот что меня уничтожило.
И лучше бы мне не воскресать. Лучше бы память не возвращалась. Знание — нежеланный дар.
Проклятие осознания. Лежать на холодном полу, чувствовать, как медленно отходят приливные волны боли — я больше не чувствую ног. Я чую соль. Пыль и плесень. Тяжесть на левой руке. Вес моего же тела, от которого рука немеет.
Если бы только я мог пошевелиться.
— …засаливать тела. Пока что недостатка нет. Цинга унесла столько тенескаури, что нашим войскам остаётся лишь собирать трупы, Святейший.
— Обычные хвори не тронут солдат, Ультентха. Я видел это во сне. Госпожа прогуливалась среди тенескаури, — и вот! — плоть их разбухла, пальцы на руках и ногах сгнили и почернели, зубы выпали в потоках крови. Но когда она подошла к моим избранным воинам, то улыбнулась. И ушла прочь.
— Святейший, — спросил провидомин, — почему Полиэль благословила наше дело?
— Не знаю и знать не хочу. Возможно, ей было явлено особое видение — о славе нашего торжества, или, быть может, так она выпрашивает милость. Наши солдаты будут здоровы. А когда захватчики окажутся повержены, мы продолжим свой победоносный марш на новые города и земли и разжиреем благодаря новой добыче.
Захватчики… среди них моя родня. Я был Током Младшим, малазанцем. И малазанцы скоро будут здесь.
Из глотки пленника вырвался тихий булькающий смех, который становился всё громче.
Беседа затихла. Лишь смех заполнял всю комнату.
Голос Провидца прозвучал прямо над малазанцем:
— И что же тебя так развеселило, Ток Младший? Говорить можешь? Ах, да, кажется, я уже спрашивал.
Тяжело отдышавшись, Ток ответил:
— Да, могу. Но ты меня не слышишь. Ты никогда меня не слышишь.
— В самом деле?
— Войско Однорукого, Провидец. Самая смертоносная армия, какую только порождала Малазанская империя. Войско идёт за тобой.
— Мне трястись от страха?
Ток рассмеялся вновь:
— Как пожелаешь. Но твоя Мать знает.
— Думаешь, она боится твоих тупых солдат? прощаю твоё невежество, Ток Младший. У дорогой Матушки, как бы это сказать, есть старые… страхи. Лунное Семя. Но позволь я поясню, дабы не возникало дальнейших недоразумений. Тисте анди и их перепуганный Повелитель считают Семя Луны своим домом, но они — лишь ящерицы в заброшенном храме. Они понятия не имеют о великолепии, которое их окружает. Хотя, увы, дорогой Матушке не до таких тонкостей. Теперь в ней теплится разве что огонёк инстинкта, о разуме и речи нет. Яггуты помнят Лунное Семя. Только у меня есть свитки «Блажи Готоса», которые шепчут о к’чейн на’рук — «короткохвостых», неудачных детях Матроны — тех, кто создал механизмы, связавшие чары давно забытыми узлами, строил огромные летающие крепости и оттуда совершал разрушительные нападения на своих длиннохвостых сородичей. Но в конце концов они проиграли. Их уничтожили. Лишь одна повреждённая твердыня уцелела, предоставленная воле ветров. Готос полагает, она уплыла на север, где попалась в ловушку лютой зимы яггутов, на тысячи лет застряла во льдах. Пока её не нашёл Повелитель тисте анди. Теперь ты понимаешь, Ток Младший? Аномандр Рейк понятия не имеет об истинной силе Лунного Семени — силе, которую никогда не получит, даже знай он о ней. Милая Матушка помнит — по крайней мере, какая-то её часть. Конечно, ей нечего бояться. Вокруг на двести лиг нет даже намёка на крепость, мои Крылатые искали высоко в небе, через Пути, всюду. Единственный вывод: Лунное Семя либо утонуло, либо наконец упало. Ты ведь сам говорил, что его изрядно потрепали под Крепью? Теперь ты видишь, Ток, — ваша малазанская армия не пугает никого, включая Матушку. Войско Однорукого сокрушат при нападении на Коралл. И Бруда с его рхиви. И даже Белолицых раздавят — они не приспособлены к таким войнам. Я заберу их всех. И скормлю тебе пару кусочков Дуджека Однорукого — ты же изголодался по мясу? По чему-нибудь, что… не отрыгивали. Верно?
Ток ничего не ответил, даже когда его желудок жадно свело судорогой.
Провидец наклонился ниже и пальцем коснулся виска малазанца.
— Тебя так просто сломать. Все твои надежды. Одну за другой. Даже слишком легко. Ток Младший, твоё единственное спасение — я. Теперь ты это понял, верно?
— Да, — ответил тот.
— Очень хорошо. Тогда молись о милосердии в моей душе. Правда, я там его не нашёл, хотя готов поверить, что маловато искал. Но, возможно, оно там есть. Надейся на это, мой друг.
— Да.
Провидец выпрямился.