Память льда. Том 1 Эриксон Стивен

Во время многочисленных приступов паннионцы оттаскивали тела своих бойцов от широкой лестницы и использовали для их складирования боковые дворы. Туда же сваливали и еще живых раненых. Все они к этому времени умерли от ран или задохнулись.

На верхних ступенях Итковиан помедлил. От Агоры Джеларкана все еще слышались звуки боя, но это было все, что он смог уловить. Сцену окутывало молчание, столь несоответствующее оживленному недавно преддверию дворца, тому, что было недавно процветающим городом, что Итковиан впервые с начала осады почувствовал глубокое потрясение.

Дорогой Фенер, отыщи для меня победу в этом.

Он спустился по лестнице, глухо стуча и чавкая сапогами о камни. За ним молча шли его подчиненные.

Они пробирались через разрушенный город, пробивая путь между гор мертвецов, сначала на въезде во дворец, затем на прилегающей улице. Это было долгое путешествие, хотя никто живой не заслонил им дорогу. И все же без битвы не обошлось. Их осаждало все, что видели глаза, что обоняли носы, что они могли чувствовать под ногами.

Битва, сделавшая бесполезными доспехи, напрасными удары мечей. Единственной защитой могла быть душа, зачерствевшая за пределами всякой человечности. Но Итковиан не готов платить такую цену. Я Надежный Щит. Я сдаюсь тому, что лежит вокруг. Гуще дыма клубится освобожденное и потерянное горе, мутя безжизненный воздух. Город убит. Даже выжившие в подземных тоннелях — возьми меня Фенер, они никогда не вылезут… чтобы увидеть все это.

Путь пролег между кладбищ. Итковиан увидел место, на котором стояли он и его товарищи. Оно не особенно отличалось от любого другого места, на которые падал его взор. Груды мертвецов. Как и обещал Брукхалиан, ни один камень мостовых не сдан без боя. Маленький город сделал все, что смог. Победа Панниона могла быть неизбежной, но тем не менее существовал порог, за которым миг торжества превращается в проклятие.

А теперь свою неизбежность проявляли кланы Белолицых Баргастов. Что принес Паннион, оборачивалось на него. Все мы принесли в мир безумие, и теперь нам придется оттаскивать себя от этой Бездны, сходить со спирали падения. Их страха нужно сделать гнев, а из гнева — сочувствие.

Едва отряд вошел в забитую улочку на краю квартала Дарудж, из устья другой улицы выскочили два десятка Баргастов. В руках кровавые мечи — крюки, выкрашенные белым лица замараны. Передний ухмыльнулся Надежному Щиту.

— Защитники! — пролаял он на плохом капанском. — Как вам дар освобождения?

Итковиан проигнорировал вопрос. — Ваш род в Трелле, сир. Даже сейчас я вижу угасающее защитное сияние.

— Мы увидим кости своих богов, о да, — кивнул воин. Его маленькие темные глаза осматривали Серых. — Ты ведешь племя женщин.

— Женщин Капустана, — сказал Итковиан. — Самый упорный материал города, хотя только мы смогли определить это. Теперь они Серые Мечи, сир, и они придают нам силы.

— Мы везде видим ваших братьев и сестер, — прогудел Баргаст. — Будь они нашими врагами, мы радовались бы их смерти.

— А будь они союзниками? — спросил Надежный Щит.

Все воины сделали один и тот же быстрый жест, дотронувшись до лба тылом держащих мечи ладоней. Предводитель сказал: — Потеря заполняет отброшенную нами тень. Знай, солдат, что оставшийся после вас враг был хрупок.

Итковиан пожал плечами. — Вера Панниона знает только необходимость, не поклонение. Ее сила неглубока, сир. Вы сопроводите нас до Трелла?

— Пойдем по бокам, солдаты. В вашей тени лежит честь.

Большинство строений Даруджийского квартала выгорело и рухнуло, засыпав улицы черными обломками. Когда Серые Мечи и Баргасты пробирались по извивам наиболее проходимых дорог, взор Итковиана привлекло одно все еще стоящее здание, справа от них. Гостиница, стены которой странным образом выгнулись. У обращенной к нему стены были навалены горючие материалы; огонь опалил камни, но по какой-то причине пожара не произошло. Все видимые Итковиану стрельчатые окна выглядели забаррикадированными.

Предводитель Баргастов проворчал: — Вы перенаселяете свои могильники.

Надежный Щит взглянул на него: — Сир?

Воин кивнул на окутанное дымом здание и продолжил: — Да, это проще, чем копать и выравнивать яму вне города, носить землю корзинами. Кажется, вам больше нравится свободный вид с городских стен. Но мы не живем среди мертвых, как ваш народ…

Итковиан повернулся, рассмотрел здание, теперь уже оказавшееся чуть сзади отряда. Глаза его сузились. Баррикады в окнах. Снова плоть и кости. Двойные Клыки, кто строит такие некрополи? Неужели это последствия обороны?

— Мы подходили ближе, — сказал шагавший рядом воин. — Стены излучают свое собственное тепло. В трещины сочится розовая жижа. — Он сделал иной жест, словно вздрогнул: рукоять кривого меча ударила по кольчуге на груди. — Клянусь костями, солдат, мы убежали.

— Только это здание так… наполнено?

— Других не видели, хотя мы нашли одно имение, не поддавшееся осаде — на стенах и на воротах стоят оживленные трупы. Воздух смердит от колдовства, гнусных эманаций некромантии. Говорю тебе, солдат, мы с радостью покинем город.

Итковиан впал в безмолвие. Его словно разрывало изнутри. Фенерово Таинство провозглашало истину войны. Честно говорило о жестокости, которую человек способен обрушить на ближнего своего. Войны разыгрывались как карточная партия теми, кто ведет за собой других; в нее играли на иллюзорной арене спокойного расчета… но эта ложь не выживала при столкновении с реальностью, а реальность, кажется, не имела ограничителей. Таинство боролось за сдержанность, настаивало, что надо искать не слепой славы, но славы, рождаемой из священного, просветленного понимания. За безграничной реальностью лежит завет искупления.

Теперь эти взгляды покидали Итковиана. Он отпрянул от них, словно зверь в клетке, со всех сторон окруженный сценами жестокости. Бегство для него запрещено, но этот запрет наложен им же самим, рожден его сознающей волей, сформирован словами его обета. Он должен нести это бремя, невзирая на цену. Огни мщения совершали в нем трансформацию. Он готовился стать искуплением — для душ павших в этом городе.

Искупление. Для всех, кроме него самого. Он мог надеяться лишь на искупление от бога. Но, дорогой Фенер, что случилось? Где ты? Я склоняюсь, ожидая касания твоего, но не могу найти тебя нигде. Твое владение… кажется, оно… опустело. Куда же мне идти?

Да, со мной еще не покончено. Принимаю это. А когда будет? Кто ждет меня? Кто заключит меня в объятия? Его пробила дрожь. Кто заключит в объятия меня?

Надежный Щит прогнал этот вопрос, стараясь обновить свою решимость. В конце концов, у него нет выбора. Он должен быть горем Фенера. И рукой правосудия своего Господина. Нелегкая ответственность; он чувствовал, что оплата будет не меньшей.

Они подошли к площади перед Треллем. Увидели сходящиеся сюда другие отряды Баргастов. Сопровождавшие их весь день звуки битвы на Агоре Джеларкана стихли. Враг вытеснен из города.

Итковиан не думал, что Баргасты будут преследовать. Они достигли того, чего желали. Устранили угрозу Панниона, нависшую над костями их богов.

Если септарх Кульпат еще жив, он, возможно, переформирует потрепанные части, восстановит дисциплину и подготовится к следующему ходу. Контратака или отступление на запад. В том и другом случае были свои риски. У него может оказаться недостаточно сил для повторного взятия города. Армия, потерявшая лагеря и пути поставки, скоро почувствует нехватку всего. Это неизбежно. Капустан, маленький, не особо важный город на восточном побережье центрального Генабакиса, стал многократным проклятием. И все потерянные здесь жизни означают лишь начало новой войны.

Они вышли на площадь. Место, где пал Брукхалиан, было прямо перед ними, но все тела уже убрали — несомненно, отступающие паннионцы. Плоть для еще одного 'королевского пиршества'. Не важно. За ним приходил Худ. Лично. Было это знаком уважения или насмешкой со стороны бога?

Взор Надежного Щита еще на миг задержался на пятне на мостовой, затем обратился к главному входу в Трелл.

Все подступы были заполнены Баргастами, но дальше идти они не решались.

Итковиан поглядел на свой отряд. Нашел капитана — которая недавно была старшим сержантом, обучала рекрутов — затем Велбару. Он глядел на их рваные, запятнанные доспехи, изможденные, осунувшиеся лица. — Сиры, мы трое идем в центр площади.

Женщины кивнули.

Трое вышли на площадь. Тысячи взоров остановились на них, послышался ропот, затем ритмичный, негромкий звон стучащих друг о друга лезвий.

Справа появилась другая группа. Солдаты в мундирах, которые Итковиан не узнал, и рядом с ними люди с кошачьими полосатыми татуировками. Вел их человек, уже знакомый Итковиану. Надежный Щит замедлил шаг.

Грантл. Имя отдавалось в его груди ударом молота. Жестокая уверенность захватила разум. Смертный меч Трейка, Летнего Тигра. Первый Герой возвысился.

Мы… нас поменяли.

Укрепляя себя, Итковиан продолжил шаг, остановившись на самой середине агоры.

Одни из солдат в иноземной униформе подошел к Грантлу. Зашагал с ним рука об руку, рявкнул что-то остальным, и они отстали. Этот человек и Грантл двигались прямо навстречу Итковиану.

Их внимание привлекло бурное движение у ворот Трелла. Оттуда вывалились жрецы и жрицы Совета Масок, спеша вперед, удерживая между собой вырывающегося собрата. Во главе был Раф'Трейк. На шаг позади него даруджистанский купец Керули.

Солдат и Грантл достигли Итковиана первыми.

Тигриные глаза Грантла изучали Надежного Щита из-под даруджийского шлема. — Итковиан из Серых Мечей, — прогудел он, — все кончено.

Итковиану не было нужды спрашивать пояснений. Истина вонзилась в сердце, как нож.

— Нет, не кончено, — бросил другой. — Привет вам, Надежный Щит. Я капитан Паран из Сжигателей мостов, Войско Однорукого.

— Он не только это, — пробурчал Грантл. — То, что он сегодня провозгласил…

— Он сделал не по своей воле, — закончил Паран. — Надежный Щит! Фенер изгнан из своего королевства. Он ныне бредет по далекой стране. Вы — ваша компания — потеряли своего бога.

Итак, это уже известно всем. — Мы знаем об этом, сир.

— Грантл говорит, что ваше место и ваша роль кончились. Серые Мечи должны отойти в сторону, ибо преимущество получил новый бог войны. Но этому не бывать. Для вас приготовлен путь… — Паран поглядел мимо Итковиана. Возвысил голос: — Привет, Хамбралл Тавр. Не сомневаюсь, твои дети ждут в Трелле.

Надежный Щит поглядел через плечо, увидев в десяти шагах громадного Баргаста в кольчуге их мелких монет. — Они могут и подождать, — проговорил Тавр. — Я должен увидеть это.

Паран скривился: — Носатый ублюдок….

— Да.

Малазанин снова повернулся к Надежному Щиту и хотел заговорить, но Итковиан опередил его: — Один момент, сир. — И ступил за спины собеседников.

Раф'Фенер дергался и извивался в руках собратьев. Маска перекосилась, их кожаной основы были вырваны пряди серых волос. — Надежный Щит! — закричал он, видя приближение Итковиана. — Во имя Фенера…

— Да, во имя его, сир. — бросил Итковиан. — Ко мне, капитан Норул. Призван закон Таинства.

— Сир. — Мрачная женщина подошла к нему.

— Ты не можешь! — завизжал Раф'Фенер. — Только Смертный Меч может призвать Таинство!

Итковиан не шевельнулся.

Жрец сумел вытащить руку и ткнул пальцем в Итковиана. — Мой ранг равен Дестрианту! Или ты посмел предъявить претензию на титул?

— Дестриант Карнадас мертв.

— Этот человек не был Дестриантом, Надежный Щит! Может быть, Соискателем, но мой ранг все равно выше. Так что лишь Смертный Меч может призвать против меня закон Фенера, и ты это знаешь.

Грантл фыркнул. — Итковиан, Паран рассказал мне о предательстве. Ваш жрец продал паннионцам жизнь Брукхалиана. Не только отвратительно, но и недальновидно. Итак. — Он помолчал. — Подойдет любой Смертный Меч? Если так, я призываю Таинство. — Он оскалился на Раф'Фенера. — Покарай этого подонка.

Нас заменили. Действительно, у нас новый Владыка Битв.

— Он не может! — вопил Раф'Фенер.

— Смелое заявление, — сказал Итковиан маскированному жрецу. — Чтобы отвергнуть право этого человека на титул, вы, сир, должны воззвать к нашему богу. В свою защиту. Сделайте это, сир, и уйдете отсюда свободным.

Глаза под маской выпучились. — Ты знаешь, Итковиан, что это невозможно!

— Тогда ваша защита пала, сир. Таинство призвано. Я становлюсь рукой правосудия Фенера.

Заговорил стоявший рядом и внимательно слушавший Раф'Трейк: — Этого не нужно, Надежный Щит. Отсутствие вашего бога меняет… все. Конечно вы знаете все разновидности традиционных наказаний. Простая казнь — не по закону Таинства…

— Не подходит этому человеку, — прервал его Итковиан. — Капитан Норул.

Та подошла к Раф'Фенеру, вырвала его у жрецов и жриц. В ее больших, меченых шрамами руках он показался тряпичной куклой. Она развернула жреца и бросила животом на камни мостовой. Присела, вытягивая его руки вперед. Мужчина заверещал, внезапно поняв, что случится дальше.

Итковиан вытащил меч. С лезвия поднимался дымок. — Таинство, — сказал он, подходя к вытянутым рукам жреца. — Измена, продажа жизни Брукхалиана ради своей собственной. Измена, худшее преступление перед законом Таинства и перед самим Фенером. Приговор вынесен в соответствии и правосудием Летнего Вепря. — Он помолчал. — Молитесь, сир, чтобы Фенер нашел то, что мы пошлем к нему.

— Он не найдет! — крикнул Раф'Трейк. — Ты не понимаешь? Его королевство… твоего бога там больше нет!

— Он знает, — сказал Паран. — Вот что случается, когда дело становится личным. Поверьте, мне не хотелось бы быть частью всего этого.

Раф'Трейк повернулся к капитану: А ты кто такой, солдат?

— Сегодня — прямо сейчас, жрец — я Владыка Колоды Драконов. Кажется, мне придется вести переговоры… в пользу вас и вашего бога. Увы, — сухо добавил он, — Надежный Щит кажется очень… несговорчивым…

Итковиан едва ли слышал эти слова. Глядя на распростертого перед ним жреца, он сказал: — Наш Повелитель… ушел. Воистину. Так что… молись, Раф'Фенер, чтобы какое-либо милосердное создание сжалилось над тобой.

Раф'Трейк взвился при этих словах Надежного Щита. — Во имя Бездны, Итковиан — нет преступления столь гнусного, чтобы оправдать творимое тобой! Его душу разорвет на части! Там, куда полетят эти куски, нет милосердных созданий! Итковиан…

— Молчите, сир. Это правосудие мое и Таинства.

Жертва завизжала.

А Итковиан ударил мечом. Острие звякнуло, ударив по камням. Из обрубков обеих рук Раф'Фенера брызнули две струи крови. Кистей… нигде не было видно.

Итковиан прижал лезвие меча к обрубкам. Плоть зашипела. Крики Раф'Фенера вдруг затихли — он потерял сознание. Капитан Норул отошла, оставив мужчину валяться на мостовой.

Паран заговорил. — Надежный Щит, выслушайте меня. Пожалуйста. Фенер ушел — он бредет по миру смертных. Значит, он не сможет благословить вас. Всё, что вы берете в себя… некуда передать. Некому облегчить вашу ношу.

— Я прекрасно понимаю всё это, сир. — Итковиан все глядел вниз, на Раф'Фенера, снова приходящего в себя. — Но это знание бесполезно.

— Есть иной путь, Надежный Щит.

Он повернулся, сузил глаза.

Паран продолжал: — Выбор был… изобретен. Я всего лишь вестник…

Раф'Трейк подошел к Итковиану. — Мы приветствуем вас, сир. Вас и ваших последователей. Летний Тигр нуждается в вас, Надежный Щит, и раскрывает объятия…

— Нет.

Глаза за маской сузились.

— Итковиан, — сказал Паран, — это было предусмотрено… был подготовлен путь… Старшими силами, вновь пробужденными и действующими в мире. Я здесь, чтобы сообщить, чего они хотят от вас…

— Нет. Я клятвенник Фенера. Если придется, я разделю его участь.

— Это предложение спасения — не измены! — крикнул Раф'Трейк.

Тело Раф'Фенера задрожало, из горла вылетел раздирающий вопль, обрубки дернулись, словно схваченные чьими-то незримыми, нечеловеческими руками. На теле показались темные татуировки, но не Фенеровы — ибо не этот бог взял себе отрубленные руки священника. Змеевидные, чуждые знаки заполнили его кожу, когда неведомый хозяин поставил свои клейма, свидетельства владения смертной душой человека. Слова, чернеющие, словно ожоги.

Вздулись пузыри, лопнули, истекая густой желтой жидкостью.

Площадь наполнили крики невыносимой, невообразимой боли. Тело на мостовой забилось в судорогах, когда мышцы и жир отделились от костей, сварились и распались.

Но человек не умирал.

Итковиан вложил меч в ножны.

Малазанин понял первым. Его рука метнулась, схватила Надежного Щита за руку. — Во имя Бездны, не…

— Капитан Норул.

Женщина, чье лицо под ободком шлема было белым, крепко сжала рукоять своего меча. — Капитан Паран, — произнесла она натянутым, хрупким голосом, — отпустите его.

Он повернул к ней голову. — Да, но если бы вы знали, что он задумал…

— Тем не менее, сир. Отпустите, или я убью вас.

Глаза малазанина странно блеснули при этой угрозе. Но Итковиан не мог уделить юному капитану много внимания. У него была обязанность. Наказание Раф'Фенера свершилось. Его боль должна прекратиться.

Но кто спасет меня?

Паран ослабил хватку.

Итковиан склонился к измятой, едва узнаваемой фигуре на камнях: — Раф'Фенер, услышь меня. Да, я здесь. Примешь мое объятие?

Несмотря на всю зависть и злобу измученного человека, все, приведшее его к предательству не только Брукхалиана — Смертного Меча — но и самого Фенера, в душе его оставалась малая толика сожаления. Сожаления и понимания. Тело дернулось, конечности задвигались, словно он старался выползти из тени Итковиана.

Надежный Щит кивнул, обнял гноящееся тело и поднял на ноги.

Я знаю твое отвращение, и понимаю, что это твоя последняя выходка. Расплата. На это я могу ответить лишь добротой, Раф'Фенер. Потому: я принимаю вашу боль, сир. Нет, не борись с этим даром. Я освобождаю твою душу для Худа, для утешения смерти…

Паран и остальные видели лишь неподвижно стоящего с телом Раф'Фенера на руках Надежного Щита. Изуродованный, истекающий кровью жрец еще миг боролся, потом, казалось, упал внутрь себя. Его вопли затихли. Настала тишина.

В уме Итковиана развертывалась жизнь этого человека. Ему открылся путь жреца к предательству. Он видел юного послушника, чистого сердцем, жестоко вышколенного в вере и благочестии, но получившего и цинические уроки борьбы мирских сил. Закон и политика — змеиное гнездо, бесконечное соревнование между мелкими и слабыми умами ради иллюзорных выгод. Жизнь в холодных залах Трелла выхолостила душу священника.

Пещеры потерянной веры заполнило самомнение, основанное на страхах и ревности, и порочные деяния стали единственно возможным ответом. Необходимость самосохранения превратила каждую добродетель в выгодный товар.

Итковиан понял его, смог проследить каждый шаг, неотвратимо ведший к измене, к обмену жизни на жизнь, о чем условился он с агентами Паннион Домина. И вместе с этим — священник понимал, что обертывает вокруг тела змею, чьи поцелуи смертельны. Он в любом случае был все равно что мертв… но он слишком далеко ушел от веры, слишком далеко, чтобы вообразить возможность возвращения к ней.

Я понимаю тебя, Раф'Фенер. Но понимание не есть синоним прощения. Справедливость неколебима. Потому ты должен был познать боль.

Да, Фенер должен бы ждать тебя; наш бог должен был принять твои отрубленные руки, чтобы следить за тобой и в смерти, чтобы произнести слова, приготовленные только для тебя одного — слова на твоей коже. Последняя расплата за преступления. Так должно было быть, сир.

Но Фенер ушел.

А то, что держит тебя сейчас, имеет… иные намерения.

Я отвергаю его претензии на тебя…

Душа Раф'Фенера завопила, вновь пытаясь убежать. Сквозь крики пробивались настойчивые слова: Итковиан! Не надо! Оставь меня, прошу. Не для твоей души — я никогда не хотел — прошу, Итковиан…

Надежный Щит укрепил объятия духа, разрывая последние барьеры. Никто не может отрицать их горе, даже ты.

Но барьеры, упав, не выбирают, что пройдет через них.

Ударившая Итковиана буря ошеломляла. Боль, такая интенсивная, что стала абстрактной силой, живой сущностью, заполненной паникой и ужасом. Он открылся им, позволил их воплям заполнить себя.

На поле боя, даже когда остановилось последнее сердце, остается боль. Она спрятана в почве, камне, наполняет воздух, от места к месту, паучья сеть памяти, дрожащая от безмолвной песни. Но клятвы Итковиана лишили его даров безмолвия. Он слышал эту песню. Она заполняла его целиком. И он становился ее контрапунктом. Ответом ей.

Я нашел тебя, Раф'Фенер. Ты найден, и я… отвечаю.

Внезапно, за болью, молчаливое присутствие — чуждое присутствие. Великая сила. Не злобная, но совсем… иная. В ней — вихрящееся смущение, отчаяние. Желание сделать из неожиданного подарка, рук смертного… что-то прекрасное. Но плоть человека не удержит такого дара.

Ужас в буре. Ужас и… горе.

Ах, даже боги рыдают. Восхвалите же, сир, мой дух. Я приму и вашу боль.

Чуждое присутствие отпрянуло — но было поздно. Объятия Итковиана предлагали неизмеримый дар — и нечто вошло в них. Он почувствовал, как его душа растворяется, рвется. Слишком велико!..

За холодным ликами богов таится теплота. Но это было горе во тьме, ибо не сами боги бывают неизмеримо глубоки, но души смертных. Что до богов — они просто платили.

Мы… мы дыба, на которую вздернуты они.

Затем ощущение угасло, потому что чужой бог сумел освободиться, оставляя Итковиану лишь угасающее эхо страданий далекого мира — мира со своими жестокостями, слоями и слоями долгой, мучительной истории. Угасающее… смолкнувшее.

Одарив его разрывающим сердце знанием.

Невеликое милосердие. Едва он сосредоточился на боли Раф'Фенера и нарастающем давлении прокатившейся по Капустану волне смертей, когда его объятия были насильно раздвинуты. Со всех сторон — вопиющие души, и ни одна история не подлежит пренебрежению и забвению. Ни от одного он не может отвернуться. Сотни и тысячи душ, страдания длиною в жизнь, потери, любовь и горесть, и каждая влечет за собой, каждая напоминает собственную его мучительную смерть. Огонь и железо, дым и рушащиеся камни. Воспоминания о достойных сожаления, бесполезных смертях тысяч и тысяч.

Я должен искупить. Должен дать ответ. На каждую смерть. Каждую.

Он затерялся в буре, его объятия неспособны сомкнуться вокруг громадности осаждающего его отчаяния. Но он борется. Дар мира. Удалить травмы боли, освободить души на поиск своих путей… к ногам бесчисленных богов, в царство Худа, или, даже в самую Бездну. Необходимые странствия, освобождение душ, пойманных в ловушку собственных мучительных смертей.

Я… я — Надежный Щит. Это моя участь… держать… удержать все. Достичь… о боги! Выкупить их, сир! Это ваша задача. Сердце вашего обета — вы странник среди трупов на поле боя, вы мироносец, искупитель павших. Вы восстановитель сломанных душ. Без вас смерть бесцельны, а отрицание смысла — величайшее преступление мира против собственных детей. Держись, Итковиан… держись крепко…

Но у него не было бога, к которому можно прислониться спиной, не было твердого и уверенного присутствия, способного утолить его нужду. Он всего лишь смертная душа…

Да, я не должен сдаваться. Боги, слышьте меня! Я не могу быть вашим. Но ваши павшие дети, они мои. Будьте свидетелями того, что лежит за моим холодным ликом. Свидетельствуйте!

Паран, как и все на мрачно молчащей площади, наблюдал, как Итковиан медленно опускается на колени. В его руках обвисло разлагающееся, бездыханное тело. Одинокая коленопреклоненная фигура казалась капитану вместилищем всего утомления мира, образом, который врезался в его ум и который, он знал это, никогда не забудется.

Тех сражений — войн — что шли внутри Надежного Щита, почти не было видно снаружи. Через несколько мгновений Итковиан поднял одну руку, отстегнул шлем, снял его, обнажив пропитанный потом кожаный подшлемник. Ко лбу и шее приклеились длинные влажны е пряди волос, окружив лицо плащаницей, когда он еще ниже опустил голову. Труп в его руках рассыпался бледным пеплом. Надежный Щит не пошевелился.

Только грудь его неровно вздымалась и опускалась.

Судорожный вздох.

Остановка.

Сердце гулко застучало в груди капитана Парана. Он бросился вперед, схватил Итковиана за плечи, потряс. — Проклятье, нет! Я не для этого сюда прибыл! Проснись, чертов ублюдок!

… покой… теперь я познал его? Мой дар… ах, это бремя…

Голова Надежного Щита откинулась. Он прерывисто вздохнул.

Удержать… такой вес! Как? Боги — вы видели это. Вы смотрели бессмертными очами. Вы не подошли. Вы отвергли мой крик о помощи. Почему?

Малазанин согнулся, чтобы взглянуть Надежному Щиту в лицо. — Колотун! — Крикнул он через плечо.

Когда целитель подбежал, Итковиан, встретив взгляд Парана, медленно поднял руку. Проглотив волнение, он старался найти слова. — Не знаю как, — проскрипел он, — но вы вернули меня….

Паран деланно улыбнулся. — Вы Надежный Щит.

— Да, — пролепетал Итковиан. И, прости меня Фенер, в твоем деянии не было милости… — Я Надежный Щит.

— Я чувствую это в воздухе, — сказал Паран, ища взгляд Итковиана. — Он… кажется, очистился.

Да.

И со мной еще не покончено.

Грантл стоял, смотрел, как малазанин и его целитель беседуют с командиром Серых Мечей. Туман в его мыслях — он понял, что тот окутывал его несколько дней — начал развеиваться. Его осадили подробности, встревожила очевидность произошедших перемен.

Его глаза стали… другими. Нечеловечески зоркими. Любое движение, сколь угодно слабое и периферийное, привлекало внимание, усиливало бдительность. Он решал, что оно не важно или относится к добыче, угрозе, неведомому; решения инстинкта, отныне не похороненного в глубинах, а таящегося прямо под коркой разума.

Он мог ощутить каждую мышцу, каждое сухожилие и кость, мог концентрироваться на одной, забыв про все другие — пространственная чувствительность, дающая абсолютный контроль. Если он захочет, сможет без звука пойти по лесной подстилке. Может замереть, затаив даже дыхание, став совершенно неподвижным.

Но он чувствовал и нечто большее, чем физические изменения. В нем гнездилась жестокость убийцы. Холодная, неумолимая, отрицающая сострадание или колебание.

Эта мысль его ужаснула.

Смертный Меч Летнего Тигра. Да, Трейк, я чую тебя. Я знаю, что ты со мной сделал. Черт дери, мог бы спросить.

Он поглядел на своих последователей, понимая, что это воистину так. Последователи, его собственные Верные. Клятвенники. Ужасающая истина. Среди них Стонни Менакис… нет, она не у Трейка. Она избрала Старшего Бога Керули. Хорошо. Если она склонится передо мной, мои мысли будут совсем не религиозны… и на что это будет похоже? Ах, девочка…

Она уловила его взгляд, подняла голову.

Грантл подмигнул.

Ее брови поднялись. Он чувствовал ее тревогу, забавляясь — единственный его ответ ужасу перед затаившимся внутри безжалостным убийцей.

Она заколебалась, но все-таки подошла. — Весельчак?

— Да. Чувствую, словно только что проснулся.

— Да… ну, старое в тебе осталось, уж поверь.

— Что происходит?

— Ты не знаешь?

— Похоже, знаю, но не уверен… в себе, в своей памяти. Мы защищали гостиницу, и там было хуже, чем между пальцев на ногах у Худа. Тебя ранили. Ты умирала. Тот малазанский солдат исцелил тебя. А это Итковиан — на его руках только что обратился в прах священник. Боги, похоже, ему надо помыться…

— Сбереги нас Беру! Это действительно ты, Грантл. Думала, ты уж потерян для ме… для нас.

— Думаю, я потерял часть себя, дорогуша. Потерял для всех.

— С тех пор как стал обожаемой штучкой?

— Это шутки Трейка. Я не такой. Он сделал ужасный выбор. Покажи мне алтарь, и я скорее помочусь, чем поклонюсь.

— Тебе придется ему поклоняться, так что советую сменить привычки.

— Ха, ха. — Он покачался, пошевелил плечами и вздохнул. Стонни слегка отпрянула при первом же движении. — Ух, это было слишком по-кошачьи — мышцы повело волной под этой полосатой шкурой.

— И это было здорово. Волной? Можешь опробовать мои новые возможности, подружка.

— Мечтать не вредно, болван.

Веселье было хрупким, и оба чувствовали это. Стонни на мгновение замолчала. Дыхание со свистом вырвалось из ее губ. — Бьюк. Кажется, ему конец…

— Нет, он жив. По правде говоря, нарезает круги над нашими головами. Ястреб — перепелятник — дар Керули, чтобы помочь слежке за Корбалом Брочем. Он теперь Солтейкен.

Стонни поглядела на небо, прикрыв глаза ладонью. — О, это просто здорово! — Она бросила ядовитый взгляд на Керули, стоявшего рядом, спрятав в рукавах руки, молча и незаметно наблюдая за всем. — Все благословлены, кроме меня! Где же справедливость?

— Ну, ты уже благословлена несравненной красой, Стонни…

— Еще слово, и я тебе хвост отрежу. Клянусь!

— У меня нет хвоста.

— И точно. — Она смотрела на него. — Слушай, нам надо кое-что сделать. Что-то мне подсказывает, что возвращение в Даруджистан для нас обоих не очень вероятно — по крайней мере, пока. Наши пути расходятся, старикашка?

— Не спеши, дорогуша. Посмотрим, как все сложится…

— Извините меня.

Они обернулись на возглас, обнаружив подошедшего Раф'Трейка.

Грантл скривился маске. — Что?

— Смертный Меч, полагаю, нам есть что обсудить…

— Полагай что хочешь, — ответил дарудж. — Я уже разъяснил Усатому, что это плохой выбор…

Раф'Трейк чуть не задохнулся. — Усатому? — прошипел он в негодовании.

Стонни засмеялась и хлопнула жреца по плечу: — Почтительный ублюдок, точно?

— Я не кланяюсь никому, — буркнул Грантл. — И боги не исключение. Я соскребу эти полоски прямо сейчас, если терка поможет.

Жрец дернул ушибленным плечом. Глаза под кошачьей маской пробежали по Стонни. Услышав Грантла, он снова уставился на даруджа. — Это не повод для дебатов, Смертный Меч. Вы тот, кто вы есть…