Конфиденциально. Ближний Восток на сцене и за кулисами Примаков Евгений

Истинная причина второго разрыва дипломатических отношений

Во время Шестидневной войны Израиль, о чем уже писалось, проигнорировал предупреждение СССР, требовавшего немедленного прекращения огня. Дипломатические отношения были разорваны сразу же вслед за захватом Израилем Голанских высот.

Некоторые считают вторичный разрыв Советским Союзом дипотношений с Израилем мерой чрезмерной, тем более что их восстановление затянулось на долгие годы, во время которых Советский Союз, не в пример Соединенным Штатам, как бы «одной ногой» стоял на Ближнем Востоке, что ослабляло его возможности влиять на ход политического урегулирования арабо-израильского конфликта. Даже признавая логичность такой постановки вопроса, очевидно, нельзя отрывать разрыв дипломатических отношений с Израилем от той реальности, в которой принималось это решение.

Победа Израиля над арабскими странами, вооруженными советским оружием, да еще в условиях нахождения в Египте и Сирии советских военных советников, требовала решительной реакции со стороны СССР. Необходимость такой реакции подогревалась, с одной стороны, американской позицией недвусмысленной поддержки Израиля и, с другой, ростом недовольства в арабском мире «пассивностью» СССР. Применение вооруженных сил Советским Союзом было исключено, так как это могло привести к войне с Соединенными Штатами, — и СССР, и США опасались такого развития событий, стремились его не допустить. Дипломатическая активность СССР с целью заставить Израиль прекратить огонь, а затем уйти с оккупированных территорий при противодействии в Совете Безопасности ООН США и их союзников давала далеко не полный эффект и адекватно не укрепляла советских позиций на Ближнем Востоке. Советская пропагандистская машина была запущена, чтобы убедить, что в арабских странах СССР рассматривали как своего «спасителя», но это соответствовало действительности лишь в небольшой мере. Я слышал в Каире, как многие, узнав о сокрушительном уничтожении всех ВВС Египта, утверждали, будто это сделали американские летчики, и кричали: «Где же русские пилоты?»

Именно в такой обстановке и было принято решение разорвать дипломатические отношения с Израилем — считалось, что в сложившихся условиях этот ход оптимальный. А тот факт, что отношения не восстанавливались в течение столь длительного периода, как мне представляется, уже шел во вред роли СССР в арабо-израильском урегулировании.

После разрыва дипотношений, вначале, еще не проявились причины, стимулирующие к поискам контактов между двумя странами. Советская позиция в целом исходила из того, что Израиль недвусмысленно поддерживал «главного противника» СССР — так назывались во время холодной войны США. Вместе с тем имело немалое значение для Москвы то, что Израиль оставался активно враждебной стороной в отношении тех государств, на которые СССР опирался в своей политике на Ближнем Востоке. Израиль продолжал оккупировать арабские территории и, по существу, не признавал резолюции Совета Безопасности ООН, требовавшие прекратить эту оккупацию.

Это ставило СССР в тяжелое положение. Оно усугублялось в результате того, что США, взяв линию на самостоятельные инициативы в области политического урегулирования арабо-израильского конфликта, сокращали таким образом возможности СССР воздействовать на ход этого процесса. Характерен пример с «планом Роджерса». Известный американский журналист Джозеф Олсоп, обычно получавший информацию из Госдепартамента, написал в газете «Вашингтон пост», что предложения США по ближневосточному конфликту якобы были предварительно согласованы с Советским Союзом. Этого не было.

«План Роджерса» практически отверг и Израиль. Но как утверждает один из лучших специалистов по Израилю И.Д. Звягельская, в ответ на крайне отрицательные отзывы Голды Меир о предложениях госсекретаря Никсон нашел способ передать израильским лидерам, что США не собираются им ничего навязывать. За этим 19 августа 1970 года последовало выдвижение второго «плана Роджерса», который уже предлагал не всеобщее, а «промежуточное» урегулирование. Этот план был принят Египтом, Иорданией и Израилем. Через два месяца Израиль признал и резолюцию 242 Совета Безопасности.

Это могло открыть определенные возможности для того, чтобы придать динамику процессу урегулирования. Однако параллельно с таким положительным сдвигом возникла серьезная угроза вовлечения СССР в военную конфронтацию в зоне Суэцкого канала. Об этом уже писалось, но повторю: в 1969 году израильская авиация стала совершать глубинные рейды на египетскую территорию; в январе 1970 года Насер прибыл в Москву. Советское руководство приняло решение поставить в Египет системы ПВО, оснащенные ракетными комплексами «земля-воздух»; для быстрого задействования этих комплексов был направлен в Египет советский персонал, а для их прикрытия — истребители с советскими летчиками.

Именно в таких сложных и противоречивых условиях со многих сторон стали поступать сигналы о желательности конфиденциальных советско-израильских контактов. Такие сигналы поступили от израильского руководства. Их заинтересованно передавали и те, кто тяготился монополией США на процесс урегулирования, — Вашингтон нередко мотивировал это тем, что СССР, не имея контактов с Израилем, не может быть полноценным посредником в деле ликвидации конфликта. Сигнал поступил и от Садата.

«Особая папка» ЦК о конфиденциальных контактах с израильским руководством

Референт Л.И. Брежнева Е. Самотейкин не скрывал передо мной своего недовольства, что, как я уже писал, Н.В. Подгорный настоял на отзыве моего материала, помещенного в тассовскую «нулевку», где я утверждал о неблагоприятных для СССР переменах в Египте и на Ближнем Востоке в целом. Самотейкин попросил меня все-таки написать лично для Брежнева о моем видении обстановки. Так родилась моя записка, датированная 28 июля 1971 года, «Некоторые вопросы, связанные с ближневосточным кризисом [59].

«Как представляется, предложения т. Примакова, хотя они и сформулированы довольно общо, заслуживают внимания», — написал Е. Самотейкин, препровождая мою записку Л.И. Брежневу. Вот выдержки из нее:

«Прошло четыре года с начала нынешнего ближневосточного кризиса. Ощутимы некоторые негативные моменты, которые представляются следующими:

1. Соотношение израильско-арабских сил не претерпело коренных изменений в пользу арабских стран. Нередко говорят, что время работает против Израиля. Это утверждение, очевидно, обоснованно, если рассматривать проблему в длительной перспективе, учитывая прежде всего крайнее несоответствие людских ресурсов, а также развитие процессов, ведущих в далеком будущем к технико-экономической нивелировке арабских стран с Израилем. Но если анализировать возможную краткосрочную или среднесрочную перспективу, скажем, на 15–20 лет, то навряд ли удастся за это время выравнять военные возможности сторон.

2. Вопреки многим прежним представлениям, центробежные силы, разделяющие арабский мир на нынешнем этапе, оказались значительнее центростремительных сил, ведущих к арабскому единству. Даже такой фактор, как необходимость совместной борьбы за ликвидацию общей для всех опасности, постоянно исходящей от Израиля, не объединил арабов.

3. События показали, что в течение четырехлетнего периода борьбы за ликвидацию последствий израильской агрессии в целом не произошло быстрого развития революционного процесса в арабском мире, а в ряде случаев имели место сдвиги обратного порядка — это грозит перерождением национально-освободительных революций.

4. Несмотря на заметные потери в авторитете и влиянии США на Ближнем Востоке в первое время после „шестидневной войны“, этот процесс в последующем приостановился, и можно считать, что США в ряде случаев удается восстановить свои позиции. В арабских странах наблюдается тенденция, причем расширяющаяся, рассматривать США в виде решающего фактора, который может сыграть свою роль в деле урегулирования ближневосточного конфликта.

Советский Союз, очевидно, настолько заангажирован на Ближнем Востоке, что он вправе рассчитывать, чтобы по всем важным вопросам „союзнические“ правительства вели себя недвусмысленно, искренне и последовательно и тем более не в ущерб нашим интересам.

Наряду с большей твердостью нашего курса в арабских странах, как представляется, следовало бы предпринять некоторые инициативные шаги в отношении Израиля и США. Вашингтон имеет определенные возможности для маневрирования еще и потому, что проводит активную политику в отношении двух сторон, вовлеченных в ближневосточный конфликт».

Написав все это, я не знал, что ровно за месяц была получена шифротелеграмма из Хельсинки, в которой говорилось: министр иностранных дел Финляндии Лескинен 28 мая в доверительном порядке проинформировал временного поверенного в делах СССР о беседе с Голдой Меир в перерыве между заседаниями сессии Совета Социнтерна. Меир обратилась к нему с просьбой организовать ее встречу с советскими представителями «в любое время, в любом месте и на любом уровне — для обмена мнениями о положении на Ближнем Востоке».

3 июня Политбюро ЦК КПСС приняло решение: «Поручить т. Андропову Ю.В. в соответствии с обменом мнениями на заседании Политбюро ЦК продумать этот вопрос».

А 23 июля секретарь ЦК КПСС К.У. Черненко направил следующую записку Л.И. Брежневу:

«Уважаемый Леонид Ильич

Эту краткую запись беседы с представителем Австралии Р. Хоуком прислал тов. Шелепин А.Н. и специально позвонил мне и просил направить только Вам.

С приветом — К. Черненко»

Содержание беседы приводится в неизмененном виде с сохранением орфографии.

«Сов. секретно

Только в два адреса:

Товарищу КИРИЛЕНКО А.П. (строго лично)

Товарищу ГРОМЫКО А.А. (строго лично, вручить немедленно)

Председатель профцентра Австралии т. Р. Фок после его поездки в Женеву, Рим и Тель-Авив настойчиво просил принять его в Советском Союзе и провести с ним переговоры.

Учитывая настоятельную просьбу Фока, я встретился с ним…

Совершенно неожиданно для меня он заговорил о конфликте на Ближнем Востоке. Фок сказал, что, будучи в Израиле, он встречался там с премьер-министром, зам. премьера-министра и министром иностранных дел Израиля, которые, зная о том, что он едет в Советский Союз, просили его по возможности довести до сведения Советского правительства следующее: „Правительство Израиля не придерживается тех границ, которые они приобрели в результате 6-дневной войны в 1967 году. Готовы пойти на уступки, отойти от тех границ, где они сегодня находятся и просили его это мнение правительства Израиля по возможности довести до правительственных кругов Советского Союза… Правительство Израиля готово в положительном плане рассмотреть вопрос о Голландских высотах и решить его разумно так, чтобы это было приемлемо и для Израиля, и для арабских государств. Они готовы по этому вопросу вести конструктивные переговоры и пойти на уступки. Израиль готов покинуть территорию Сеная, за исключением района Шармэль-Шейха, который имеет для них важное значение для безопасности границ Израиля, и это должно понять Советское правительство.

Правительство Израиля готово решить вопрос о Суэцком канале и Западном береге реки Иордан и считает, что есть все условия для успешных переговоров по этим вопросам и что по ним можно положительно договориться. Однако правительство Израиля не хочет, чтобы иорданская армия заняла западный берег Иордана. Самый сложный вопрос для Израиля — это Иерусалим. Мы хотим, продолжали они, уйти с подавляющего большинства оккупированных территорий. Это искренняя позиция израильского правительства, и оно просит, чтобы Советское правительство верило в это. Правительство Израиля просит Советское правительство оказать в этом отношении свое влияние и свой авторитет на правительства арабских стран. Премьер-министр и министр иностранных дел Израиля просили также Фока довести до правительственных кругов СССР их мнение о том, что „правительство Израиля очень хочет восстановить дипломатические отношения с Советским Союзом“.

Фок со своей стороны заявил следующее: „Сегодня весь мир говорит о предстоящей поездке Никсона в Пекин. По мнению Фока, СССР должен и может перехватить инициативу Никсона и незамедлительно предпринять шаги по восстановлению контактов с Израилем. Это, по его мнению, затмит 2 вопрос в мировом общественном мнении о поездке Никсона в Пекин, позволит СССР перехватить инициативу взять дело урегулирования на Ближнем Востоке в свои руки. СССР от этого только выиграет, а США проиграют…“

22. ХП.1971 года А. Шелепин»

Одновременно поступил сигнал от Садата. 23 июля в шифротелеграмме из Каира секретарь ЦК Б.Н. Пономарев сообщал, что Садат сказал ему: «Это даже плохо, что с Израилем говорят только США, а не СССР. Он подчеркнул, что способ установления нами возможных контактов с Израилем оставляется на усмотрение советской стороны».

Так родилась совершенно секретная «Особая папка». Она определила проведение конфиденциальных контактов с израильским руководством, которые осуществлялись с перерывами с августа 1971 по сентябрь 1977 года. В этих контактах был задействован сначала я один, а потом вместе с Юрием Васильевичем Котовым — ответственным сотрудником КГБ. Со временем образовались и другие неофициальные каналы связи, но, судя по всему, наш был основной. Рассказ о нем представляет интерес и потому, что он показывает: даже в период отсутствия дипломатических отношений с Израилем Советский Союз пытался, действуя по всем направлениям, привести дело к компромиссному, в интересах всех сторон, урегулированию на Ближнем Востоке.

Встречи с Эваном, Меир и Даяном

«Совершенно секретно

Особая папка

тт. Андропову, Громыко

Выписка из протокола № 12 заседания Политбюро ЦК от 5 августа 1971 года

Вопрос МИД СССР (по Израилю)

1. Направить в Израиль для проведения негласных контактов с официальными представителями Израиля тов. Примакова.

2. Утвердить проект указаний тов. Примакову для бесед с израильскими руководителями.

3. Утвердить указания послу СССР в Каире.

Секретарь ЦК»

Нужно сказать, что все материалы, которые цитирую, я увидел только три десятка лет спустя, когда по моей просьбе, связанной с написанием этой книги, они были рассекречены. Да и о том, что назначен осуществлять столь ответственную миссию, узнал лишь после состоявшегося решения об этом. Будучи заместителем директора Института мировой экономики и международных отношений, проводил свой отпуск с женой в Венгрии на озере Балатон, когда туда приехал из Будапешта сотрудник нашего посольства и сказал: «Вам необходимо срочно вылететь в Москву».

Что случилось? В голову лезла страшная мысль: что-то стряслось с сыном, который не был с нами. Чуть-чуть меня успокоило разъяснение представителя посольства, столь рьяно выполнявшего данное ему поручение: «А супруга может оставаться отдыхать — срочно вызывают вас одного».

И вот я в Москве. У трапа самолета меня встретил мой товарищ, принимавший участие в начальной стадии «курдской эпопеи», о которой тоже пишу в этой книге, Владилен Николаевич Федоров. На момент встречи в аэропорту генерал Федоров был начальником отдела Ближнего Востока Советской внешней разведки. От него я сразу узнал о причине вызова. Затем последовали встречи с Ю.В. Андроповым, А.А. Громыко, тщательное знакомство с директивными указаниями по поездке.

Решили осуществить ее с помощью председателя Комиссии по атомной энергии Израиля Ш. Фрейера, с которым познакомился во время одного из заседаний Пагуошской конференции. Профессор Фрейер — очень симпатичный, либерально настроенный, расположенный к откровенным беседам человек — принадлежал к тем израильским кругам, которые хотели сближения с СССР. Его положение позволяло ему выходить на «израильский верх». Он мне говорил тогда, что было бы полезно организовать контакты СССР с Израилем «хотя бы на неофициальном уровне».

Передали Фрейеру, что я хотел бы встретиться с ним в Риме. Там он с готовностью взял на себя организацию моей секретной поездки в Тель-Авив. О полной конфиденциальности миссии не забывали каждый раз говорить мне все, с кем встречался в Москве до поездки. В Рим Фрейер прибыл с директором кабинета министра иностранных дел Израиля Бароном. С билетом в Кельн через транзитный зал римского аэропорта 28 августа 1971 года я попал на борт самолета израильской авиакомпании «Эль Ал», взявшего курс на Тель-Авив.

Разместили меня в квартире жилого дома. Не скрою, чувствовал себя неуютно — один, в незнакомой стране, думал: произойдет что-то и никто даже не узнает. Но при этом понимал, что израильтянам невыгодно, чтобы «что-то произошло». Устал, все эти мысли отступили, и я заснул крепким сном. А на следующий день после прилета состоялась встреча с министром иностранных дел Израиля Аба Эбаном. Он вначале решил прочесть мне лекцию, как был создан Израиль, об отношениях с арабскими странами, с жаром стал высказывать претензии к советской политике. Тут я решил прервать его: «У нас есть куда больше, что сказать о недостатках вашей политики. Но я не думаю, что в таком обмене „любезностями“ смысл нашей встречи». Небезынтересно отметить, что Эбан читал по заранее заготовленному тексту и предложил даже протоколировать беседу, от чего я отказался, сославшись на неофициальный характер своей миссии. Тогда он попытался истолковать инициативу Меир в Финляндии как «предложение именно официальных контактов». Но, видимо почувствовав по моей реакции, что Эбан перегибает палку, в разговор вмешался участвовавший во встрече советник премьер-министра Динрих и сказал, что Меир в его присутствии предлагала контакты между нами в любой форме. Динрих не ограничился этим и передал записку Эбану, однако тот продолжал выяснять, «кого я представляю — Громыко, Андропова или кого-то еще». Сказал ему, что в ответ на предложение премьер-министра Израиля о встрече я направлен в Израиль с неофициальной и конфиденциальной миссией советским руководством.

После такого начала можно было прийти к выводу о бесполезности моей миссии. Но поубавили пессимизма последовавшие беседы с премьер-министром Голдой Меир и министром обороны Моше Даяном, во всяком случае, беседы с ними позволили лучше определить израильскую позицию.

Голда Меир была опытным политиком, умевшим скрывать свои истинные взгляды за невинной милой улыбкой. А взгляды эти были далеко не сентиментальные. Как-то Бен-Гурион сказал, что в его правительстве только один настоящий мужчина — это Голда Меир. Я бы добавил: порой слишком эмоциональный «мужчина». Родившись в 1898 году в Киеве, она 3 с малолетства находилась в США, куда эмигрировала ее семья.

С 23-летнего возраста жила в Палестине, где принимала активное участие в сионистском движении.

Что касается Моше Даяна, то он отличался от Меир сдержанностью и солдатской прямолинейностью. Родился он в 1915 году в Палестине. Еще подростком присоединился к военной организации Хагана, арестовывался английскими мандатными властями, но в разгар Второй мировой войны был выпущен на свободу и принял участие в разведывательной операции, осуществленной англичанами перед высадкой в Сирии. Там был ранен — осколки бинокля попали в глаз, — остался жив, но до конца жизни носил черную повязку, закрывающую рану. Быстро выдвинувшись по военной линии, занимал посты начальника Генштаба и министра обороны, а по приглашению победившего на выборах в 1977 году Бегина стал, несмотря на то что не был членом его партии Ликуд, министром иностранных дел.

Вопреки распространенному мнению, ни Меир, ни Даян не говорили по-русски.

В отличие от Эбана Меир сразу же постаралась задать доброжелательный тон беседе. Ее, несомненно, проинформировали, что, после того как я расстался с Эбаном, сказал израильскому переводчику (разговоры с израильскими руководителями шли через переводчика на русском и иврите): «Очевидно, зря откликнулись на предложение о начале контактов». По-видимому, не случайно и то, что встреча с Меир произошла не в резиденции премьер-министра, а в ее доме в Западном Иерусалиме. Поприветствовав меня, она начала разговор с того, что восхищена Москвой (какая красавица!), русским языком (какой звучный!), вспомнила нашего посла Бодрова (какой остроумный!), свою дочь и зятя — йеменского еврея (как он свободно говорит по-русски!).

«Ну а теперь, — сказала она, — поближе к делу. Израиль заинтересован в улучшении отношений с Советским Союзом. Мы никогда не присоединимся к каким бы то ни было акциям, направленным против СССР. Соединенные Штаты знают хорошо, что они не могут диктовать нам нашу политику». Но мы тоже знали, что Меир в свое время по прямому указанию Бен-Гуриона вела в Вашингтоне разговоры о возможном присоединении Израиля к НАТО. Решил не говорить об этом впрямую, но спросил ее, как можно тогда расценивать недавнее заявление Даяна, что США, «игнорируя военное значение Израиля, до сих пор не включили его в военную систему НАТО». Очевидно, мое замечание попало в цель, так как на следующий день Даян, сославшись на мой разговор с Меир, сказал: «Я хочу сразу же подчеркнуть, что мое заявление было извращено при публикации в израильской печати. Нам не нужна защита со стороны США, и в то же время мы не хотим сражаться за их цели и интересы. Нам необходимо лишь вооружение, которое мы получаем и без вступления в НАТО».

Меир тоже сделала упор на собственные усилия Израиля по обеспечению его безопасности. На ее лице появилась гримаса, когда я сказал: «Безопасность можно и следует отделить от территориального вопроса, который для арабов имеет жизненно важное значение. Я долго находился в арабском мире и знаю, что улица захлестнет любое арабское правительство, отказывающееся от освобождения оккупированных в 1967 году земель».

«Даже под угрозой нового тура войны, — вспыхнула Меир, — Израиль не примет диктата ни со стороны арабов, ни со стороны США или других великих держав в отношении возвращения к положению до июня 1967 года». На нее не оказали никакого воздействия мои замечания, что претворение в жизнь резолюции Совета Безопасности ООН от 22 ноября 1967 года отнюдь не означает возвращения к прежнему положению, так как приносит Израилю признание со стороны соседей, создает международно-правовой статус для его границ, кстати резко расширяющихся по сравнению с теми, в которых было по решению ООН создано это государство, и, наконец, гарантирует безопасность Израиля.

«Безопасности можно достичь не с помощью пресловутых гарантий, — продолжала Меир, все больше распаляясь. — Где были войска ООН с гарантиями секретаря Хаммаршельда, что они будут защищать судоходство? На Голанские высоты наши танки взбирались почти вертикально, и мы потеряли много людей. Что вы думаете, мы отдадим их назад? Когда Насер начал „войну на истощение“ в зоне Суэцкого канала, он узнал, что мы каждое утро публикуем в газетах сообщения о погибших и их портреты. Насер сказал, что такая нация не может победить. Он просто ничего не понял».

Нарочитые попытки показать себя независимыми от США могли не приниматься всерьез — мы обладали другой информацией. Но с такой же меркой нельзя было подходить к категоричному отрицанию необходимости гарантий безопасности Израиля со стороны ООН, США или других великих держав.

Не скрою, в Москве считали — это было заложено и в директивные указания для бесед с израильскими руководителями, — что предложение по международным гарантиям безопасности позволит сделать Израиль более сговорчивым по вопросам ухода с оккупированных территорий. Стала очевидной проблематичность такой увязки. Яснее ясного сказал об этом на следующий день после моей встречи с Меир Даян: «Если вы ставите вопрос таким образом: отойдите на линию 4 июня, и мы готовы обсудить любые ваши предложения, гарантирующие безопасность Израиля, — то я категорически против такого решения. Компромисс с арабами может состояться с обязательным включением в него территориальных вопросов».

К концу беседы со мной Меир мало чем напоминала хладнокровного политика. «Если война будет, мы будем ее вести, — сказала она. — Если нам будут мешать какие-либо самолеты, мы будем их сбивать». Это было сказано в условиях, когда возникла угроза прямого столкновения между советскими и израильскими пилотами в египетском небе. По моей реакции Меир почувствовала, что зашла слишком далеко. На мой вопрос: «Уточните, какие самолеты вы намерены сбивать?» — она сразу же, не задумываясь, выпалила: «В 1948 году (во время первой арабо-израильской войны. — Е. П.) мы сбили пять английских самолетов».

Тут же Меир сказала, как Израилю важны контакты с СССР.

После этой встречи Барон пригласил меня наедине отобедать с ним в китайском ресторане. Откровенно сказал ему, что при принятии решения направить прямо в Израиль советского представителя для контактов с израильским руководством исходили из доведенной до нас израильской информации о готовности обсудить конкретные вопросы урегулирования. Причем, со ссылкой на руководителей Израиля, подчеркивалось, что в их позиции есть новые элементы, способные продвинуть процесс урегулирования. Я пока этого не обнаруживаю.

Как бы в ответ Барон предложил, как он сказал, «чисто абстрактно, теоретически рассмотреть ряд идей». Может ли, например, Египет согласиться передать Шарм-аш-Шейх Израилю при заявлении последнего, что он признает его как часть египетской территории. Я ответил, что, с моей точки зрения, это невозможно. Аналогичный ответ был дан Барону, когда он спросил о моем мнении, может ли Сирия согласиться на постоянное размещение военных постов Израиля на Голанских высотах при сохранении сирийского суверенитета над их остальной частью.

Барон явно занервничал, когда я коснулся намеков Меир о готовности сбивать наши самолеты. «Неужели она не понимает, как мы ответим на это. Или думает, что американцы помогут, пойдя на риск ядерной войны?» — «Нет, конечно нет, — быстро сказал Барон. — Ваш приезд очень важен. Нужно идти к доверию, а оно сразу не создается». Барон заговорил о восстановлении дипломатических отношений СССР с Израилем. Я не имел полномочий обсуждать этот вопрос и откровенно сказал об этом Барону.

Встреча с М. Даяном происходила в Западном Иерусалиме в отеле «Хилтон». Мы заехали в подземный гараж и поднялись на лифте. В гостиничном номере нас ждал Даян, который сказал: «Мне приказано явиться сюда и встретиться с вами». Улыбнулся, услышав мой ответ: «А я думал, что вы сами отдаете приказы». Очевидно не без знакомства с содержанием моих бесед с Меир и Бароном, Даян сказал о стремлении Израиля «избежать любого столкновения с советским военным персоналом в Египте, израильские ВВС имеют прямые инструкции в отношении этого». Между тем, по его словам, накануне прекращения огня в зоне канала израильские самолеты были атакованы нашими. «В случае продолжения таких атак, — сказал он, — нам нужно либо отходить от канала, либо защищаться в воздухе. У нас нет выбора, кроме как принять последнюю альтернативу». Спросил у Даяна, считает ли он, что выбора альтернативы лишены другие, например СССР. Подчеркнув стремление Советского Союза ослабить напряженность и привести дело к урегулированию на Ближнем Востоке, вместе с тем обратил его внимание, что наша страна имеет ряд обязательств, вытекающих из политики достижения мира в интересах и Израиля, и арабских народов. Отметил также близость ближневосточного района к нашим границам и поэтому особую чувствительность СССР к событиям на Ближнем Востоке, заинтересованность в стабильном урегулировании конфликта. А такая стабильность может быть достигнута лишь при компромиссном решении.

Даян не спорил по этому вопросу. Не оспаривал он и моего вывода о том, что нет военного решения. На слова «Израиль не в состоянии оккупировать Египет или Сирию, удержать оккупацию, да никто и не позволит ему сделать это» Даян отреагировал следующим образом: «Мы понимаем, что военные действия с арабами закончатся тем же положением, которое существует сегодня, — линией разграничения сил. Но и арабы ничего не добьются возобновлением военных действий».

Естественно, не был обойден вопрос о палестинском государстве. Даян был максимально прямолинеен и здесь: «На территории Палестины есть мы и есть Иордания. Такое положение нас устраивает». Посчитал нужным сказать Даяну, что решение вопроса о государстве — за палестинцами и навряд ли они кому-то позволят решать эту проблему за себя.

Из разговоров можно было прочувствовать заинтересованность израильского руководства в крайнем случае согласиться с частичным отводом войск на Синае. Но Меир и особенно Эбан проявляли негативизм, может быть показной, к этой «американской идее».

Судя по моим беседам, израильское руководство сделало ставку на сохранение положения, сложившегося после войны 1967 года, — оно хотело бы заморозить ситуацию на Ближнем Востоке на длительный период.

Должен сказать: несмотря на то что придерживались по большинству обсуждавшихся вопросов противоположных взглядов, иногда выражавшихся в достаточно резкой форме, чувствовал стремление, особенно Барона и Фрейера, снизить накал страстей за счет гостеприимства. Запомнился ужин в венгерской таверне в Тель-Авиве, где присутствовали Барон с супругой и личная секретарша премьер-министра Лю Каддар. Она неуклюже вмешивалась в светский разговор, что коробило жену Барона, которая явно не воспринимала вульгарностей, но все-таки относилась к госпоже Каддар с внешним респектом, видимо понимая ее значение.

С Фрейером был в кино. Не помню, какой фильм смотрели, но был удивлен тем, что зрители, заполнившие кинозал, были так похожи на арабов — и внешне, и по поведению — свистели, когда порвалась лента, — как будто сидел в кинотеатре в Дамаске или Багдаде. Побывал на севере Израиля, но отказался поехать на оккупированные территории — Голанские высоты или Западный берег. Сопровождавшему меня гиду был представлен как «ученый из Финляндии».

Краткие впечатления от поездки запечатлел в записной книжке: «Северные районы. Действительно, повсюду убежища от обстрелов. В кибуцах религиозное влияние слабо. Нет синагог. Дети живут отдельно. Спортплощадки, небольшие бассейны. С 4 до 7 часов каждый день плюс суббота детей забирают родители. Общие для всех столовые. Если приезжают гости, можно забрать еду домой. Коммуна владеет средствами производства. Многие кибуцы имеют фабрики. Все решает собрание, даже поступление ребенка в университет. Выйти из кибуца можно, но при этом все оставляется общине. Эмигрантские городки. Дома очень разные. В каждом — спецкомната от обстрелов. Очень много солдат на дорогах. Голосуют, просят подвезти. Обязательный срок службы: три года для юношей, два года для девушек».

Перед моим возвращением в Рим Барон, сославшись на мнение Меир, сказал, что она считает наши контакты успешными с точки зрения выяснения позиций и хотя бы потому, что контакты все-таки состоялись после четырехлетнего перерыва. Барон предложил осуществлять их на постоянной основе.

Подробный мой доклад в Москве был воспринят положительно. Были даны указания послу СССР в Каире проинформировать о поездке советского представителя в Израиль президента Садата.

Контакт в Вене: попытка заинтересовать Израиль в советском посредничестве

24 сентября состоялось решение Политбюро о проведении либо в Вене, либо в Гааге очередной встречи с представителями правительства Израиля «с целью закрепления контактов с израильскими руководителями и детального обсуждения позиций сторон по ближневосточному конфликту». Обеспечение встречи и связи, как и в первом случае, было поручено Комитету госбезопасности.

Договорились встретиться в Вене. Нам сообщили, что в Вену вылетают для встречи со мной генеральный директор МИД Израиля Газит и Барон. 7 октября 1971 года прилетел в Вену, где уже находились израильские представители. Встречи происходили в различных загородных ресторанчиках.

Этим встречам Москвой придавалось большое значение, так как они должны были состояться после того, как СССР выступил со своим планом политического урегулирования ближневосточного кризиса. Советский план предлагал, во-первых, в виде меры, которая сразу же снимет остроту конфликта, увязку вывода израильских войск со всех оккупированных в 1967 году территорий с одновременным прекращением войны и установлением мира между всеми арабскими государствами и Израилем. Во-вторых, предусматривалось, что этот вывод может осуществляться в два этапа и уже после первого будет объявлено о прекращении войны и установлении мира. В-третьих, предлагалась целая система мер по обеспечению безопасности границ всех стран этого региона. Особенно важно, что советский план был принят в основных своих частях арабскими странами, которые еще четыре года назад торпедировали латиноамериканский проект резолюции на Чрезвычайной сессии Генассамблеи ООН, так как ни при каких условиях не соглашались на запись о прекращении войны и установлении мира с Израилем. Эволюция арабской позиции произошла в том числе в результате плотной работы Советского Союза.

Нацеленность намечаемых в Вене встреч на конкретное продвижение процессов урегулирования была очевидной. В указаниях для бесед с представителем руководства Израиля, утвержденных Политбюро, акцент делался на то, чтобы разъяснить: наша позиция — не пропагандистская, она выработана в интересах всех сторон, вовлеченных в конфликт. В частности, предлагалось «при подробном анализе советских предложений акцентировать внимание на содержащихся в них мерах по обеспечению гарантий безопасности границ Израиля и свободы судоходства по всем морским путям этого района».

Советский Союз явно хотел сыграть конструктивную посредническую роль в урегулировании. Мне предписывалось не просто изложить наш план, но вести дело к тому, чтобы «израильский представитель детально остановился на позиции своей страны по ряду вопросов, связанных с территориями, будущими границами, а также размещением войск или наблюдателей ООН». При этом я должен был подчеркнуть готовность серьезного изучения нами конкретных израильских предложений, особенно если они будут носить конструктивный характер.

Мы не отвергали «промежуточное урегулирование» — открытие Суэцкого канала. Более того, в директивах указывалось на необходимость предметно рассмотреть предложения президента Египта по открытию канала, чтобы получить информацию о готовности Израиля принять те или иные положения плана Садата. Вместе с тем предлагалось откровенно сказать, что при отсутствии гибкости в израильском подходе Египет, естественно, будет еще более настойчиво стремиться получить новые виды оружия, особенно в авиации, где он пока отстает в наступательных средствах от Израиля, и Советскому Союзу будет трудно оставлять без положительного решения соответствующие просьбы Каира.

Однако собеседники явно не хотели обсуждать конкретные вопросы, и реальная возможность продвинуться в урегулировании была упущена. Как сказал Газит, советские предложения не подходят потому, что они базируются на использовании механизма ООН, а это не устраивает Израиль. Да и гарантии великих держав тоже неприемлемы. Опять прозвучал тот же мотив — лишь удержание территорий, оккупированных в 1967 году, может обеспечить безопасность Израиля. Чувствовалось, что по согласованию с США либо без них Израиль без всякого реального учета складывающейся обстановки, возможно, под воздействием эйфории от победы в 1967 году взял курс на навязывание своей позиции арабским странам.

Забегая вперед, скажу, что советский план мог бы быть развит до положений «дорожной карты», которая в начале XXI века стала признаваемым мировым сообществом путем к урегулированию ближневосточного конфликта. У израильского руководства был шанс еще в 1971 году решительно продвинуться к миру с арабами. Хочу подчеркнуть — не с одним лишь Садатом, а с арабами в целом, чему мог и был готов способствовать Советский Союз.

Вместе с тем и Газит, и Барон в личном плане пытались обговорить вопросы, не увязанные с общим урегулированием, — они это подчеркивали. Например, возможность после достижения договоренностей о промежуточном урегулировании («суэцкий вариант») провести второй этап отвода израильских войск в более длительные сроки, скажем в течение ряда лет (15, 10, 5). Но при этом речь шла об одном лишь Синае. Или опять уже поднимаемый ранее вопрос о возможности передачи Израилю Шарм-аш-Шейха и Газы «при сохранении на них суверенных прав арабских стран». Или о включении израильских воинских контингентов в войска ООН, если будет решено разместить их в отдельных районах. Я обращал внимание собеседников на то, что все эти вопросы могут обсуждаться, но в рамках общего урегулирования, они должны быть жестко сочленены с формулой «территории за мир». Газит отвергал такую постановку с порога. Барон ее тоже отрицал, но в более мягких тонах.

Израильтяне затронули вопрос о своих девяти военнопленных, находящихся в Египте. Они попросили освободить четверых тяжелораненых или хотя бы одного — летчика Ияла Ахикара, парализованного в результате нескольких пулевых ранений. При этом выражалась готовность рассмотреть любое встречное предложение египтян в отношении более 60 египетских военнопленных, находящихся в Израиле. В информации для Садата о проведенных в Вене контактах была подробно изложена эта просьба Израиля.

В ходе венских встреч выявился еще один момент — стремление израильтян свести на нет миссию представителя Генерального секретаря ООН Ярринга и подменить ее «добрыми услугами» США.

Как и в Тель-Авиве, поднимались вопросы об эмиграции евреев из СССР в Израиль. В то время уже не было прямых препятствий для такой эмиграции, но, чтобы ее не поощрять, предпринималась целая система мер: и увольнение с работы тех, кто проявил желание эмигрировать, и требование выплаты за полученное в СССР образование. А в самом Израиле нарастала антисоветская кампания, в которой особенно усердствовали молодчики Меира Кахане. Сказал Газиту: «Если бы вы открыто осудили провокационные действия Кахане, то это было бы хорошо воспринято в Москве».

Во время последней встречи, которая состоялась 15 октября, Барон подчеркнул, что их поездке в Вену придавалось большое значение. Два раза их принимала Меир. По его словам, такое внимание было проявлено особенно в связи с тем, что во время нашей венской встречи в Москве находился Садат.

Сложности с продолжением контактов

После моего возвращения в Москву Ю.В. Андропов и А.А. Громыко направили в ЦК КПСС записку:

«ЦК КПСС

13 ноября с. г. по обусловленному с представителями Израиля конфиденциальному каналу получено письмо на имя Примакова Е.М., в котором израильская сторона дает следующую оценку происшедшему в Вене обмену мнениями:

„По возвращении мы представили полный доклад нашим руководителям, с которыми вы встречались во время вашего пребывания здесь. Считается, что наши беседы были полезными. Хотя расхождения во мнениях остаются, все же было важно ознакомиться с образом мышления друг друга. Мы уверены, что периодический обмен мнениями мог бы принести большую пользу“.

Письмо подписано директором кабинета министра иностранных дел Израиля X. Бароном.

В связи с изложенным было бы желательно направить израильской стороне по существующему конфиденциальному каналу связи следующий ответ за подписью Примакова Е.М.:

„Ваше письмо от 4 ноября с. г. получил. По возвращении из Вены я также доложил о содержании состоявшихся бесед. У нас здесь существует аналогичная оценка их результатов“.

Просим рассмотреть.

Андропов

Громыко

„3“ декабря 1971 года»

На записке резолюция — «Согласиться». Под резолюцией три подписи: Суслов, Косыгин, Подгорный — и приписка Черненко: «Л.И. Брежнев ознакомлен».

В конце марта из Израиля пришло предложение о новой встрече. Вместе с тем в письме отмечалось, что встречи считаются полезными, хотя «ничего нового в израильской позиции нет». Предложение о новой встрече, напрямую связанное (дабы не было никаких иллюзий!) с тем, что в позиции Израиля ничего не изменилось, было оставлено нами без ответа.

В сентябре 1972 года я принимал участие в XXII Пагуошской конференции в Оксфорде (Англия). Туда прибыл Ш. Фрейер, сказав мне, что целью его поездки было намерение встретиться со мной «для обсуждения интересующих обе стороны вопросов». По его словам, инструкции для бесед он получил от М. Газита и «других израильских руководителей».

Фрейер всегда говорил со мной откровенно. И на этот раз он без всяких обиняков подчеркнул, что, по израильской оценке, отъезд советского военного персонала из Египта должен позитивно сказаться на отношениях СССР с Израилем. Сославшись на полученные инструкции, он сказал, что израильская сторона планирует поставить перед нами вопрос о возобновлении дипломатических отношений. Однако, добавил он, «в новых условиях» это должно быть отделено от вопроса об отношениях между Израилем и арабскими странами, иными словами, от ближневосточного урегулирования.

Я задал вопрос Фрейеру: а не используются ли контакты с нами Израилем для давления на американцев, которые заигрывают с Египтом, и для попыток осложнить советско-арабские связи? Обратил внимание Фрейера, что СССР по-прежнему имеет сильные позиции не только в Египте, но и в ряде других арабских стран, в палестинском движении, поэтому политика СССР была и остается одним из главных факторов развития ближневосточной ситуации. Характерно, что Фрейер согласился с высказанной мною мыслью о тех целях, которые, как он сказал, «некоторые в Израиле» связывают с нашими встречами. Но, по его словам, Меир не входит в число этих «некоторых». Фрейер сказал, что он через израильское посольство в Лондоне в деталях сообщит в Иерусалим о содержании наших бесед.

Ю.В. Андропов доложил о состоявшейся встрече с Фрейером в ЦК КПСС. На записке Андропова имеется три подписи об ознакомлении с ней — М.А. Суслова, Н.В. Подгорного, А.Н. Косыгина.

Новая конфиденциальная встреча с представителями Израиля на неофициальной основе была проведена с 22 по 26 марта 1973 года снова в Вене. Израильскую сторону опять представлял Газит, недавно занявший пост директора канцелярии премьер-министра, и Барон, бывший директор кабинета министра иностранных дел Израиля, назначенный послом в Нидерланды.

С нашей стороны было тоже два участника. Вместе со мной в Вену прибыл Ю.В. Котов — один из лучших аналитиков внешней разведки, прекрасно разбирающийся в ближневосточных делах. Встречи проходили на окраине австрийской столицы в частном двухэтажном особняке, предложенном израильской стороной.

Из новых впечатлений об израильской позиции можно было бы отметить следующие. Израильское руководство приблизилось к заключению с Египтом соглашения о частичном урегулировании с открытием Суэцкого канала. В этом вопросе оно даже готово было провозгласить свое согласие не ограничиваться выводом войск на Синае на «промежуточные позиции». В то же время Израиль полностью исключал предварительную разработку какого-либо плана расписания отвода своих войск с оккупированных в 1967 году арабских территорий, даже с Синая. При этом израильтяне считали, что Соединенные Штаты должны помочь Израилю вступить в прямой контакт с Садатом, — израильтяне рассчитывали на прямые переговоры с ним.

Газит явно стремился показать незаинтересованность в участии СССР на стадии подготовки частичного урегулирования с Египтом. Нам было доподлинно известно, что о вытеснении Советского Союза из процесса подготовки «промежуточного» урегулирования с Египтом израильтяне договорились с Соединенными Штатами. Но на последнем этапе, видимо, им необходимо было по многим причинам получить наше одобрение соглашения между Израилем и Египтом об открытии Суэцкого канала.

Что касается решения палестинской проблемы, то, по мнению израильтян, это могло происходить только в рамках Иордании. Израильские собеседники практически ушли от обсуждения наших аргументов о том, что известные резолюции ООН предоставили права палестинцам возвратиться на родину, а тем из них, кто не воспользуется этим правом, получить компенсацию. Мы обратили внимание наших собеседников на нежелание обсуждать проблему самоопределения палестинцев, подчеркнув, что жизнь заставит Израиль признать права палестинцев на собственное государство.

Было заметно, что Газит, не говоря уже о Бароне, не шел на обострение полемики, смягчал тон своих высказываний. Создалось также впечатление, что израильтяне, будучи полностью уверенными в своем военном превосходстве над арабами, не ожидают инициативных военных действий с их стороны и считают, что отведен большой срок для использования межарабских противоречий и сохранения негативизма в отношении общего политического урегулирования. А ведь наши встречи происходили за считаные месяцы до начала октябрьской войны 1973 года.

Между этой и предыдущей встречей прошел значительный период. Отметив это, Барон наедине сказал нам: у израильского руководства поначалу сложилось мнение, что форма более или менее регулярных конфиденциальных контактов будет на данный период в какой-то степени компенсировать отсутствие дипотношений между двумя странами. Мы с Котовым заметили, что причиной задержки ответа на предложение израильтян о возобновлении контакта было настойчивое подчеркивание с израильской стороны отсутствия у нее «новых моментов для обсуждения».

На самом деле это была одна из причин. Другая, по-видимому, — конечно, мы об этом не говорили — заключалась в том, что тормозящее влияние на развитие контактов с Израилем оказывала созданная нами же формула: восстановление советско-израильских дипломатических отношений возможно только при условии ликвидации причин решения о разрыве дипотношений в 1967 году, а именно — освобождение Израилем оккупированных арабских земель и предоставление палестинцам законных прав, в том числе на создание своего государства. Никто из советских руководителей на том этапе персонально не решался выступить за изменение этой формулы, чтобы не подвергнуться обвинению в «соглашательстве», в «содействии агрессору».

В реальности в пользу восстановления дипотношений были настроены Андропов, внешняя разведка, колебался Громыко, «не возражал» Брежнев. Однако многие были против. Характерно, что в записке Ю.В. Андропова и А.А. Громыко в ЦК КПСС по результатам наших переговоров 1973 года в Вене было предложение «сообщить израильтянам, что мы могли бы изучить их просьбу о расширении помещения консульской секции посольства Нидерландов в Москве, если оно поставит такой вопрос перед МИД СССР»[60]. В решении Политбюро от 18 апреля 1973 года по записке Андропова и Громыко говорилось: «Предложения одобрены без сообщения об изучении вопроса о расширении помещения консульской секции посольства Нидерландов в Москве».

Тем не менее в решении Политбюро о мартовских контактах предлагалось организовать новую встречу с израильскими представителями в Вене 10–15 июня. Неофициальный и секретный характер контактов устраивал тогда советское руководство, а закладываемая частота этих встреч объективно могла бы привести к их перерастанию на официальный уровень. Я думаю, что большинство в Политбюро подталкивало именно к этому, хотя вслух об этом, очевидно, не высказывались.

Однако началась непонятная волокита с израильской стороны: мы не получали писем, которые, как утверждалось, нам были направлены, затем выражалась готовность увидеться с нами во время поездки Газита в Европу. Так прозрачно давали понять, что встреча с нами — чисто производная от этой поездки. При этом опять подчеркивалось отсутствие нового в израильской позиции. Все это не располагало к быстрому возобновлению контакта.

Между тем начала работать Женевская конференция по Ближнему Востоку. Перед началом одного из ее заседаний Киссинджер спросил Громыко, не согласился бы он, чтобы участники конференции раздельно нанесли визиты сопредседателям — госсекретарю США и министру иностранных дел СССР. Было ясно, что речь идет о визите Эбана к Громыко, который согласился его принять. Эбан начал беседу со слов, что выступление Громыко на конференции вызвало очень хороший отклик в Израиле, поскольку в нем отчетливо прозвучала неизменность советского признания права Израиля на существование как независимого и суверенного государства. Потом Эбан внимательно выслушал подробные разъяснения Громыко, что политика вражды с арабскими государствами и территориальных аннексий несовместима с заявлениями о желании обрести безопасность Израиля.

Эбан сказал, что «идет речь о самых минимальных, а не о максимальных условиях, обеспечивающих его безопасность». Но так как в Израиле приближаются выборы, он, дескать, не может излагать конкретно свои соображения, хотя нисколько не сомневается в успехе на выборах Голды Меир.

Беседа, по сути, была пустой. Эбан ее вел по известному кругу: отказ Израиля от прекращения оккупации арабских территорий, захваченных в 1967 году, с одновременным созданием иллюзий о возможности кое-каких подвижек в своей позиции при упорном нежелании обсуждать конкретные вопросы.

Оставшись с Эбаном наедине, Громыко коснулся зондажа, который проводит Израиль по вопросу восстановления дипотношений с Советским Союзом. Он сказал о невозможности рассмотрения этого вопроса сейчас. «По мере того как конференция будет делать прогресс и будет обеспечено соглашение об окончательном урегулировании, тогда, конечно, вопрос созреет», — повторил Громыко советскую позицию.

После этой беседы, по-видимому, не было нужды активизировать в ближайшее время негласный контакт с израильтянами по нашему каналу.

Новое израильское руководство: импульс с двух сторон к возобновлению встреч

Идея неофициальной секретной встречи снова всплыла после того, как в июне 1974 года Меир ушла в отставку и на посту премьер-министра ее заменил Ицхак Рабин, а Эбана — Аллон.

В это время в ближневосточной ситуации обозначился ряд новых моментов. Уход Меир с поста главы правительства произошел после публикации отчета «комиссии Аграната» о причинах серьезных неудач Израиля на начальной стадии войны 1973 года. Даже успехи на ее заключительном этапе не могли притупить определенный психологический сдвиг в израильском обществе, которое впервые стало серьезно сомневаться в том, что военное преимущество над арабами, получающими современное советское вооружение, будет вечным и безопасность Израиля, опирающегося на военную силу, незыблема. Одновременно происходил процесс — об этом уже говорилось — смягчения позиции ООП в отношении Израиля. Была принята формула, по которой еще не предусматривалось признание Израиля, но были сделаны шаги в этом направлении: создание палестинского государства провозглашалось «на территориях, освобожденных от оккупации». Рушилась международная изоляция Организации освобождения Палестины. Впервые в повестку дня Генассамблеи ООН был внесен палестинский вопрос не как чисто гуманитарный (беженцы), а как проблема национального самоопределения палестинцев. По выступлению Арафата Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию, провозглашающую право палестинского народа на самоопределение, национальную независимость и суверенитет.

В таких условиях зависали договоренности Израиля об «иорданском варианте» решения палестинской проблемы.

В Москве считали, что в создавшейся обстановке следует попытаться оказать влияние на Израиль по созданию палестинского национального государства. Вместе с тем упор делался на то, чтобы «уложить» частичные решения Израиля с Египтом в общее русло Женевской конференции. Мы не хотели мешать этим договоренностям, но необходимо было связать их с общим урегулированием в интересах всех непосредственных участников ближневосточного конфликта, тем более что и в позиции Садата, и в варианте, выработанном Киссинджером, все больше просматривалась ставка на сепаратное египетско-израильское соглашение.

Соединенные Штаты, увлеченные «игрой» с Садатом, чуть понизили планку своих отношений с Израилем. Форд, занявший пост президента США в августе 1974 года, еще в большей степени, чем Никсон, сделал упор на укрепление американских позиций в Египте. В результате с марта по июнь 1975 года было приостановлено заключение новых американских военных контрактов с Израилем.

Израиль действовал импульсивно, пытаясь изменить складывающуюся не в его пользу ситуацию. Обозначилась линия на отказ от активизации Женевской конференции. Идея непрерывности ее работы была похоронена, хотя во время встречи с Громыко в декабре 1973 года Эбан согласился, чтобы конференция продолжала свою работу без перерыва. Был взят курс на подписание разработанного Киссинджером варианта соглашения с Египтом. Рабин в то же время принял решение о строительстве новых поселений на Западном берегу и Голанских высотах и сквозь пальцы смотрел на деятельность организации «Гуш эмуним», которая строила поселения на оккупированных территориях и без разрешения правительства. Из явного небытия пытались вытянуть «иорданский вариант» решения палестинской проблемы.

На фоне таких противоречивых шагов и неоднозначных результатов войны 1973 года росло расслоение израильского общества. Не было единства ни в правящем блоке Маарах, ни в партии Авода, в которой обострилась борьба за лидерство между премьер-министром Рабином и министром обороны Пересом. С учетом всей совокупности процессов и противоречий, определявших в то время ближневосточную ситуацию, Политбюро ЦК КПСС 9 марта 1975 года приняло решение об организации новых конфиденциальных встреч с руководящими деятелями Израиля («Особая папка»). С этой целью предписывалось направить в Израиль двух советских представителей: Примакова и Котова.

Снова в Израиль — беседы с Рабином, Аллоном, Пересом

В Израиле с 4 по 6 апреля у нас состоялись встречи с премьер-министром Рабином, министром иностранных дел Аллоном, министром обороны Пересом. Со всеми встречались в их домах: с Рабином — в новом районе Тель-Авива, с Аллоном — в еврейском квартале старого города Иерусалима, с Пересом — на его квартире в престижном тель-авивском квартале Рамат-Авив и, конечно, вначале с нашим постоянным партнером Газитом — в отеле «Дан».

С Газитом были затронуты два вопроса, имевшие скорее технический характер. Первый: к израильтянам, как сказал нам Газит, «подходят» и другие лица от имени советского руководства. «Какое место занимает в этой связи ваш канал?» — спросил он. Очевидно, речь шла о Викторе Луи — московском корреспонденте английской газеты «Ивнинг стар», которого на Западе считали агентом КГБ. Он побывал в Израиле и написал о возможностях восстановления советско-израильских отношений. Приблизительно в это же время к послу СССР А.Ф. Добрынину в Вашингтоне обратился израильский посол Диниц и предложил через него установить связь с руководством Израиля. Советское руководство не отвергло и этой возможности, хотя не исключалось, что таким путем израильтяне просто проверяют надежность и истинный характер нашего канала: судя по всему, у них могла зародиться мысль о его «ведомственном» характере. В указаниях Политбюро ЦК КПСС Добрынину говорилось: соглашаясь на установление контакта с руководством Израиля через Диница, мы исходим из того, что он будет способствовать на Ближнем Востоке достижению справедливого и прочного мира, который обеспечивал бы интересы всех государств, включая Израиль.

Но канал Добрынин — Диниц не состоялся, и поэтому в Москве сделали упор на возобновление встреч по нашей линии.

Мы сказали об этом Газиту, еще раз подчеркнув, что выходим непосредственно на высшее советское руководство, которому мы докладываем о встречах и от которого получаем указания. По-видимому, мы прошли с успехом через очередную «проверку наших полномочий» — иначе не состоялись бы те встречи, для проведения которых мы прибыли в Израиль.

Второй вопрос был поднят нами. Дело в том, что в западных СМИ появилось сообщение о наличии советско-израильского конфиденциального контакта. Мы затронули эту тему, заранее предполагая, что Газит будет уверять, что его страна строго придерживается договоренности о конфиденциальности встреч. Однако было любопытно узнать, как он объяснит появление на Западе этой информации. По его словам, утечку сделал «не Израиль, а ваш противник» — намек был на США. Действительно, правая американская печать усматривала в поездке советских представителей в Израиль пример «происков СССР» в условиях разрядки, да к тому же в «зоне жизненно важных интересов США». Такая трактовка была выгодна противникам разрядки напряженности с СССР. Израильтяне наверняка информировали о наших встречах американское руководство, и утечка могла произойти от тех, кто владел этой информацией, например из ЦРУ. Однако подозрения могли распространяться и непосредственно на израильскую сторону. Посол СССР в США Добрынин сообщил в Москву, что большинство экспертов сходится во мнении: израильское руководство пошло на такой шаг, чтобы в ответ на американское давление уколоть Вашингтон, показать, что у Израиля есть и другие альтернативные пути поисков решений ближневосточных дел, и таким образом оказать определенное контрдавление на США.

Но о таком альтернативном пути не было сказано ни слова нашими израильскими собеседниками. А ведь мы приехали не с пустыми руками. Впервые нам было поручено заявить — и мы подчеркивали в беседах с каждым из трех израильских руководителей, — что встречи призваны способствовать процессу нормализации отношений между нашими двумя странами. Не был услышан наш призыв восстановить работу Женевской конференции, которая может стать наиболее подходящим местом для рассмотрения всех проблем урегулирования — и больших и малых. Причем нами подчеркивалось, что Советский Союз не налагает табу ни на какие предложения, которые может внести на конференцию та или другая сторона, и готов совместно рассматривать любые из них. Незамеченной осталась и наша увязка участия представителей ООП в конференции с самого начала возобновления ее работы со стремлением СССР помочь ее руководству противостоять экстремистским тенденциям отдельных групп палестинского движения. Мы сказали прямо, что при проявлении позитивного отношения Израиля к возможности создания палестинского государства на Западном берегу и в районе Газы Советский Союз готов сыграть положительную роль, учитывая имеющиеся у него связи с ООП.

Думаю, что при реалистичном подходе лидеров Израиля к вопросам безопасности своей страны все это могло послужить предметом для углубленного обсуждения. Тем более нам поручалось (и мы это сделали) сказать: можно в закрытом порядке договориться, что СССР будет предпринимать все, чтобы не допустить со стороны кого бы то ни было нарушения соглашений о мирном урегулировании на Ближнем Востоке. Мы подчеркнули, что СССР стремится к нормализации обстановки на Ближнем Востоке на разумной основе, делает все, чтобы удержать арабов от опрометчивых шагов. Но важно, чтобы и Израиль воздерживался от действий, способных еще больше осложнить и без того взрывоопасную обстановку в этом районе.

Мы сделали акцент и на том, что хорошо понимаем: без США невозможно урегулировать конфликт — и не стремимся, да и не сможем, если бы даже хотели, нарушить израильско-американские отношения.

Что же услышали в ответ?

Все наши собеседники опять говорили о том, что они не могут отойти на линию от 4 июня 1967 года потому, что это, дескать, будет пагубным для безопасности Израиля. Но каждый из них внес свою лепту в доказательство правоты такой постановки вопроса, и каждый из них сосредоточился на критике в адрес советской политики. И что самое главное — во всех беседах израильские руководители опять уходили от обсуждения конкретных вопросов, а такое обсуждение могло бы быть полезным для всеобщего урегулирования, в том числе для безопасности Израиля.

Из моей записной книжки:

«Встреча с Рабином 5 апреля 1975 года. Рабин оправдывал ориентацию Израиля на США в урегулировании ближневосточного конфликта „односторонностью“ советской политики. Он мне сказал: „Вы представляете арабскую позицию. На этой основе мы могли бы вести переговоры с ними без посредников“. Видно уловив ироничное выражение наших лиц, добавил: „Поверьте, что это мы можем“. При этом он явно имел в виду Садата и короля Хусейна. Это было видно из следующих его слов: „Мы надеемся, что Садат не изберет войну. Может быть, он решится на небольшие военные действия лишь в качестве катализатора политического решения“.

Что касается палестинского вопроса, то он сказал напрямик: „Режим королей не вечен. На территории Иордании и на части Западного берега как раз и может существовать палестинский очаг“. Будучи генералом, он не отказался и от такой формулировки: „Мы добиваемся мира, но через войну тоже получаем движение к миру“. Видимо, для того, чтобы приглушить информацию о трениях Израиля с США, Рабин утверждал: „Энергетический кризис ослабнет, и Соединенные Штаты снова займут позицию безоговорочной поддержки Израиля“».

Много позже, в 2004 году, в Нью-Йорке были изданы мемуары Билла Клинтона «Моя жизнь». Он, в частности, описывает свою беседу с Рабином во время неофициального ланча после подписания палестино-израильского соглашения 13 сентября 1993 года. Процитирую президента США: «Как объяснил мне Рабин, он стал понимать, что территория, которую Израиль оккупировал в 1967 году, больше не нужна для обеспечения безопасности страны и, по существу, стала источником нестабильности. Рабин подчеркнул, что, как показала начавшаяся несколько лет назад интифада, оккупация территории, где живет множество недовольных людей, не укрепляет безопасность Израиля, а, напротив, делает его более уязвимым для нападения изнутри. Затем, когда во время войны в Персидском заливе Ирак обстрелял Израиль ракетами „Скад“, Рабин понял, что эту землю нельзя считать буфером безопасности, страхующим от нанесения ударов извне с применением современного оружия. И наконец, по его словам, если бы Израиль навсегда оставил за собой Западный берег реки Иордан, ему пришлось бы решать вопрос, следует ли разрешить живущим там арабам голосовать на выборах в Израиле, как это делали те из них, кто жил в границах территории, существующей до войны 1967 года. Если бы эти палестинцы получили право голосовать, то, учитывая их высокий уровень рождаемости, Израиль через несколько десятилетий перестал бы быть еврейским государством. Отказ же в праве на голосование означал бы, что Израиль уже не демократическая страна, а государство с режимом апартеида»[61].

Прочитав это, я не поверил своим глазам: ведь все это мы с Котовым говорили Рабину еще в 1975 году, а он тогда жестко парировал все наши аргументы. Неужели нужны были эти восемнадцать кровавых лет с того момента, чтобы стать реалистом? Или, быть может, Рабин и другие израильские руководители автоматически отвергали все то, что шло от Советского Союза? А жаль.

6 апреля нам представилось побеседовать с Игалом Аллоном, который произвел положительное впечатление. «Я верю, — сказал он, — что СССР искренне стремится к миру. И считаю, что без переговоров с участием СССР не продвинуться к урегулированию. Мы не думаем, что перед нами стоит выбор: либо США, либо СССР в качестве посредников. Нужны и они, и вы. Но конечно, пока нет дипломатических отношений с Советским Союзом, США обладают преимуществом. Может быть, мы ошиблись, — улыбаясь, сказал Аллон, — когда согласились, чтобы сопредседателем Женевской конференции был СССР, имеющий отношения лишь с одной стороной в конфликте». Он, по сути, как и Рабин, но в других выражениях, касаясь палестинского вопроса, сказал: «Арабы Западного и Восточного берегов — один народ. Нужно закрепить их отношения. Все проблемы нужно урегулировать, но рано устанавливать процессуальные формы решения палестинской проблемы. Пусть Женевская конференция соберется без ООП, хотя Израиль и признает резолюцию 242 и существование палестинской проблемы». Из слов Аллона можно было понять, что он не делает ставку на изменение режима в Иордании, — у него, по-видимому, существовало противоречие по этому вопросу с Рабином. «Король Хусейн, — сказал Ал-лон, — не отказался от Западного берега, это лишь тактика».

Аллон коснулся вопроса эмиграции евреев из СССР очень специфически: «Почему бы не сделать жест и не выпустить осужденных в Ленинграде?» — спросил он. Как известно, там была арестована группа лиц, пытавшихся угнать самолет. Мы ему ответили, что это уголовные преступники. Добавили, что нужно различать два вопроса: разрешение эмиграции и поощрение эмиграции. Мы второго делать не будем.

С Пересом беседа была вообще бесцветной. Предложил нам вначале выбрать водку или виски. Присоединился к нам и выпил рюмку водки, и не одну. А потом начал философствовать на тему о «марксистском анализе обстановки». «Марксизм» Переса абсолютно не сблизил наши взгляды.

Практически на каждой встрече — так было и у Переса — израильские собеседники выдвигали обвинение в том, что СССР вооружает арабов, которые не оставили намерения «сбросить Израиль в море», снабжает их разведывательной информацией о планах и военном потенциале израильских вооруженных сил. На встрече с Пересом, которая затянулась за полночь, эта тема в его исполнении зазвучала особенно агрессивно. Может быть, сказалось, что он пытался откупорить вторую бутылку водки, чего не дал сделать присутствовавший на встрече помощник министра обороны. Так или иначе, но Перес напористо утверждал, что «советская разведка круглосуточно ведет работу против Израиля, окружила его сетью шпионских радиолокаторов, передавая информацию арабам». Вдоль морской границы, продолжал Перес, постоянно курсирует советский военный корабль, ведущий электронную разведку, а ему, Пересу, дескать, доподлинно известно, что на корабле находятся сотрудники, владеющие ивритом, которые прослушивают и дешифруют перехваты израильской военной радиосвязи.

Когда мы усомнились в сказанном Пересом, он, перебив нас, сказал, что немедленно даст указание и нас доставят на израильском военном вертолете в район нахождения советского корабля в Средиземном море и даже могут высадить на его палубу. Мы спокойно ответили, что никуда не полетим и ему не советуем посылать вертолет к советскому военному кораблю. Очевидно поняв, что разговор может стать весьма напряженным, Перес свел к шутке свое предложение и сменил тему.

Снизили накал беседы и мы, сказав Пересу, что СССР неизменно поддерживает незыблемость права Израиля на существование как суверенного и независимого государства. Мы никогда не только не поддерживали призывы к его уничтожению, но и не позволим этого, равно как и не позволим навязывать решение ближневосточных проблем с помощью вооруженной силы. Да, мы поставляем арабским странам оборонительное вооружение, средства ПВО, истребители, артиллерийские комплексы. И это делается для того, чтобы сбалансировать военные силы сторон в условиях, когда Израиль получает все необходимое ему вооружение из Соединенных Штатов. Такой баланс, по-видимому, необходим для того, чтобы прийти к компромиссным условиям урегулирования.

Несмотря на демонстрируемое стремление продолжать наш контакт, в израильском руководстве, очевидно, были и те, кто хотел его срыва. В день после нашего возвращения из Тель-Авива в Вену, 8 апреля, в утреннем выпуске венской газеты «Курьер» было напечатано сообщение о пребывании в Израиле двух советских представителей, ведущих конфиденциальные переговоры с израильскими лидерами. Сообщение сопровождалось карикатурой: человек в советской военной форме с погонами полковника держит в одной руке оливковую ветвь, а в другой руке прячет за спиной ракету. Котов тут же позвонил в Израиль Газиту с вопросом, как понимать публикацию в «Курьере». Газит уже знал об этой публикации и извиняющимся тоном ответил, что израильская сторона очень сожалеет о случившемся. В Тель-Авиве, по его словам, полагают, что утечку сделал кто-то из противников израильско-советского сближения с намерением торпедировать наш контакт. «Вполне возможно, — добавил Газит, — что это дело одного из израильских чиновников, имевшего доступ к информации о вашем пребывании в Израиле». От имени своего руководства Газит выразил пожелание, «чтобы этот инцидент не нарушил установившийся полезный диалог между нашими странами».

Отметив неспособность израильской стороны обеспечить конфиденциальность встреч, Котов сказал, что дальнейшая судьба контакта будет решаться в Москве. Советское руководство решило продолжить контакт с руководством Израиля.

Вернувшись в Москву, были приняты Андроповым. Подробно рассказали ему о впечатлениях от поездки. Андропов тут же позвонил Громыко и сказал, что было бы небезынтересно выслушать нас. От Андропова направились прямо к Громыко, который так же, как и Юрий Владимирович, расспрашивал в деталях о наших впечатлениях от бесед с израильскими лидерами.

После доклада Андропову о результатах встреч в Израиле я показал ему карикатуру со словами: «Юрий Владимирович, это же настоящая фальсификация». Андропов согласился, что карикатура абсолютно не отражает характера нашей миссии. «И не только в этом она не соответствует действительности, — продолжал я, — на карикатуре изображен полковник, а Котов все еще подполковник». Все рассмеялись, а уже за дверью андроповского кабинета присутствовавшие на беседе заместители начальника внешней разведки Б.С. Иванов и А.С. Воскобой обговорили вопрос о досрочном повышении Котова в звании в качестве поощрения за успешную работу. Так Юрий Васильевич заслуженно стал полковником.

Снова в Израиль — встреча с Бегином

Правительство Рабина, а затем, когда он ушел в отставку, и правительство Переса были чрезвычайно ослаблены, в том числе и потому, что они не желали считаться с реальностью. Авторитет Маараха в глазах избирателей падал. В мае 1977 года впервые в истории Израиля победу на выборах одержал Ликуд. Новое правительство было сформировано во главе с Менахемом Бегином. Министром иностранных дел стал «неоднопартиец» Бегина Моше Даян.

Советское руководство решило активизировать наш контакт в расчете на то, что, быть может, удастся обсудить конкретику урегулирования ближневосточного конфликта с новыми израильскими лидерами. На этот раз мы с Котовым летели в Тель-Авив через Вену и Цюрих. В Вене нас встретил и организовал нашу дальнейшую поездку Ефраим Палти. Через десять лет Ефраим Галеви (это его настоящая фамилия) стал директором МОССАДа. В Тель-Авиве нас встречал начальник канцелярии премьер-министра Элияху Бен Элиссар. Он руководил предвыборной кампанией Ликуда, имел хорошие перспективы на выдвижение, что и произошло позже: он стал председателем кнессета, а когда партия Бегина проиграла на очередных выборах, остался руководителем фракции Ликуда в кнессете. Он был назначен первым послом Израиля в Египте, затем послом Израиля в США и Франции. Очевидно, появление Бен Элиссара в качестве нашего нового непосредственного партнера в немалой степени было связано с тем, что нам хотели показать: правительство Бегина придает контакту большое значение.

Встреча с Бегином состоялась поздно вечером 17 сентября в Иерусалиме в резиденции премьера. Это тоже, очевидно, было призвано продемонстрировать серьезное отношение нового руководства Израиля к беседе с советскими представителями.

Менахем Бегин был фигурой сложной. Он родился в польском городе Брест-Литовск в 1913 году, окончил юридический факультет Варшавского университета. С юношеских лет был активным членом военизированного молодежного сионистского формирования Битар. Когда фашистские войска вторглись в Польшу, Бегин бежал в Литву. После присоединения Литвы к Советскому Союзу в 1940 году Бегин, как известный уже в то время активный член сионистского движения, был арестован и заключен в лагерь в Коми. После нападения Германии на Советский Союз он и другие граждане Польши были освобождены и включены в польскую армию Андерса. В ее рядах Бегин оказался в Трансиордании, которая тогда была подмандатной территорией Великобритании. В мае 1942 года он очутился в Палестине, где, покинув польскую армию, вступил в организацию «Иргун цвай леуми» (Эцель). Эта организация, как и отколовшаяся от нее Лехи, была типичным диверсионно-террористическим образованием. Символ Эцеля — рука, сжимавшая винтовку, на фоне карты Палестины и Трансиордании (!), с надписью «Только так». Главой Эцеля в 1944 году стал Менахем Бегин. Через два года боевики Эцеля взорвали отель «Кинг Дэвид» в Иерусалиме. Организация занималась и захватом заложников. В 1947 году боевики Эцеля захватили и казнили двух английских сержантов. За голову Бегина — живого или мертвого — британские власти назначили огромную для того времени награду — 30 тысяч долларов.

После создания Израиля террорист Бегин стал политическим деятелем, возглавив партию Херут, превратившуюся в главного оппонента правящей партии Мапай и лично Бен-Гуриона, которые обвинялись херутовцами в сотрудничестве с англичанами, а позже — с американцами. В 1973 году Бегин возглавил правый блок Ликуд, ядро которого составила партия Херут.

Наша встреча с ним произошла за три месяца до «исторического визита» Садата в Иерусалим, за которым последовало Кэмп-Дэвидское соглашение и подписание египетско-израильского мирного договора 1979 года. В 1978 году Бегин вместе с Садатом получили Нобелевскую премию мира. Договор, как уже говорилось, был подготовлен при активнейшей поддержке Соединенных Штатов. Однако Бегин был далек от роли деятеля, выполняющего указания из Вашингтона. Более того, у нового израильского правительства были трудности в развитии отношений с США. Американская администрация, в свою очередь, прохладно относилась и до конца не доверяла Бегину.

Бегин был человеком, способным к непредвиденным разворотам. Он отличался от многих других израильских руководителей тем, что не боялся принимать решения, потому что, как это ни звучит парадоксально, не опасался ударов справа — уже правее его, пожалуй, никого и не было на израильском политическом поле.

Кстати, Бегин, единственный из всех наших собеседников — израильских руководителей, свободно говорил по-русски. Он начал беседу с нами с ностальгических воспоминаний об СССР. И нужно сказать, что в этих воспоминаниях не было горечи от лично им пережитого. Напротив, он без всякой наигранности говорил, что «русский народ — самый благородный, великий и доброжелательный, о чем я повторяю моим молодым помощникам». Подчеркнул, что это мнение у него укрепилось и тогда, когда был в «стесненных обстоятельствах в Коми».

Кстати, Бегин написал книгу «Северное сияние», в которой он тоже не злобствовал по поводу Советского Союза.

В ходе последовавшей беседы с Бегином четко проявилось несовпадение взглядов по проблеме ближневосточного урегулирования. Он высказался против возобновления работы Женевской конференции по Ближнему Востоку. Затем затронул проблему эмиграции. Вместе с тем Бегин неоднократно подчеркивал роль СССР как одного из главных действующих лиц на Ближнем Востоке и на мировой арене в целом. Развивая эту мысль, он сказал, что в процессе урегулирования, «которое не произойдет в один день», только СССР может влиять на арабов и это должно высоко цениться в Израиле. Характерно, что, когда зашел разговор об участии Соединенных Штатов в урегулировании, Бегин сказал: «Мы настроены решительно в отношении того, что сами сможем добиться урегулирования путем минимальных уступок».

Чувствовалось, что за этими словами стоит не просто надежда, а уверенность в том, что Израилю удастся подтянуть Садата к сепаратному решению. Мы зашли в кабинет Бегина сразу же после того, как оттуда вышел Даян, прибывший прямо из Марокко, где имел секретную встречу с заместителем премьер-министра Египта. Бегин ни словом не обмолвился об этом, но, естественно, был под влиянием доклада Даяна, из которого следовало о «прорыве» на египетском направлении, а это было действительно огромным достижением для Израиля.

В ходе разговора с Бегином мы не почувствовали особо воинственного настроения, как это часто ощущалось со стороны наших партнеров по предыдущим контактам. Различие между Бегином и его предшественниками проявилось и тогда, когда он затронул вопросы эмиграции евреев из СССР. Даже подняв конкретную проблему Щаранского[62], Бегин демонстрировал нежелание обострять ситуацию.

На конец беседы мы припасли главное: нам было поручено сообщить Бегину, что с началом возобновления работы Женевской конференции руководство СССР будет готово объявить о восстановлении дипломатических отношений с Израилем. Такая формула прозвучала с нашей стороны впервые. Думаю, что Москва нашла для себя способ решить этот трудный вопрос — восстановление отношений без «потери лица», продолжая увязывать его с ближневосточным урегулированием, но теперь уже без требования ликвидации последствий войны 1967 года. Бегин внимательно выслушал наше предложение, но, думаю, не оценив той перспективы, которую оно открывало, сказал: «Пусть Брежнев пригласит меня в Москву. Я обещаю, что мы договоримся с ним по всем проблемам». При этом, подчеркнул Бегин, это должна быть не конфиденциальная поездка, а официальный визит премьер-министра Израиля. Мы пытались убедить его в невозможности такого визита в условиях отсутствия дипотношений между нашими странами. Но он безапелляционно повторял: «Доложите Брежневу о моем предложении. Я уверен, он меня примет и мы обо всем договоримся».

Мы сочли, что Бегин попросту не понял, что советские руководители сделали качественно новый шаг по пути восстановления отношений с Израилем, а увязка с конференцией в действительности ничего плохого для Израиля не содержала. Таким образом, была утрачена возможность восстановить еще в 1977 году дипломатические отношения между СССР и Израилем, что могло бы изменить в лучшую сторону развитие событий на Ближнем Востоке. Что касается СССР, то ему тоже был небезразличен этот вариант — он мог способствовать тому, чтобы снять международное давление на нашу страну с использованием «еврейского вопроса». Можно добавить, что в Москве на среднем уровне даже не решились доложить хотя бы руководству ЦК и МИДа о предложении Бегина.

В целом мы почувствовали желание нового израильского руководства продемонстрировать свое доброе расположение и сохранить диалог с Советским Союзом. В подтверждение этого можно привести хотя бы такой факт. Еще в Москве мы были знакомы с тем, что, несмотря на занимаемую на словах антиизраильскую позицию, эфиопское руководство во главе с Менгисту регулярно получает оружие из Израиля, поставляемое морем в порт Момбасу. Эфиопия в то время вела войну против Сомали, а Менгисту клялся в верности Москве, но тщательно скрывал факт секретных договоренностей с Израилем. В ожидании приема у премьер-министра мы задали этот вопрос Бен Элиссару, который подтвердил факт поставок израильского оружия. «Естественно, — сказал он, — сделка строго конфиденциальная. Израилю было бы в высшей мере нежелательно предавать гласности эту деликатную сделку, в качестве компенсации за поставленное оружие эфиопское руководство обязалось отпустить в Израиль 20 тысяч фалашей — граждан Эфиопии, исповедующих иудаизм. Что касается Эфиопии, то ей было невыгодно входить в противоречие с решениями Лиги арабских государств о бойкоте Израиля. Более того, для Израиля, — добавил он, — важно налаживание связей с Эфиопией в целях раскола антиизраильского фронта в Африке».

Наша поездка в сентябре стала последней. Созданный нами конфиденциальный контакт продолжал существовать вплоть до декабря 1991 года и периодически использовался для решения отдельных технических и оперативных вопросов в основном по линии спецслужб двух стран. Но в этом я уже не принимал участия.

В этот же период случались спонтанные встречи представителей Израиля и СССР в разных странах и в ООН, преимущественно инициированные израильской стороной. Однако эти встречи не носили серьезной политической нагрузки.

Официальные встречи: Нетаньяху как переговорщик

Дипломатические отношения между двумя странами были восстановлены лишь в последние месяцы существования Советского Союза. Уже в официальном качестве министра иностранных дел я посетил Израиль три раза — в 1996–1997 годах.

22 апреля 1996 года произошла встреча с премьер-министром Пересом. Она мало отличалась от той, что состоялась в начале 70-х на неофициальном уровне. «Нам нужен только один посредник, и им должны быть Соединенные Штаты», — с металлом в голосе произнес Перес. Так он ответил на мое предложение, с помощью которого я пытался придать хоть какую-то динамику застопорившемуся процессу ближневосточного урегулирования. Для закрепления уже достигнутых результатов предложил, чтобы все участники арабо-израильского конфликта приняли на себя обязательство не отвергать договоренности, достигнутые при их предшественниках. Это представлялось очень важным, так как надвигались перемены — по обе стороны конфликта к власти могли прийти более молодые и не связанные никакими обязательствами лидеры. Одновременно предлагалось осуществлять движение к урегулированию по всем «трекам», не оставляя в стороне ни один из них.

Такую инициативу полностью одобрил президент Египта Мубарак, с которым я встретился до этого в Каире, позитивно отнесся к ней и президент Сирии Хафез Асад во время беседы со мной в Дамаске. Речь шла о документе, который можно было бы подписать, как говорится, в рабочем порядке, без созыва специальной конференции. Перес начисто отверг эту идею.

31 октября, во время следующей поездки на Ближний Восток, я встретился в Тель-Авиве с новым премьер-министром Израиля Беньямином Нетаньяху. В отличие от Переса он сказал, что заинтересован в активной роли России, подчеркнув, что наряду с США Россия является сопредседателем Мадридской мирной конференции. Однако жизнь сложна: расположив к себе конструктивным подходом к роли России в политурегулировании, Нетаньяху на деле отходил от договоренностей с палестинцами, состоявшихся при Рабине, убитом еврейским террористом в 1995 году, и Пересе. Сбывалось то, что я попытался предотвратить подписанием документа о преемственности курса на урегулирование. Сказал Нетаньяху, что Россия не сойдет ни при каких обстоятельствах со своей позиции в отношении необходимости создания палестинского государства. Подтвердил это и тем, что после этой и следующей встречи с Нетаньяху, состоявшейся через год, ездил в Газу, где меня принимало палестинское руководство во главе с Арафатом, и заявлял во время пресс-конференций и там, и в Иерусалиме, что Россия категорически настаивает на выполнении Израилем мадридской формулы «территории в обмен на мир».

Однако мне казалось, что с Нетаньяху все-таки можно вести дела. Моя первая встреча с ним совпала с периодом возросшей напряженности на линии прекращения огня между Израилем и Сирией. Сирийцы считали, что израильтяне проводят военные маневры на Голанских высотах, готовясь ударить по Сирии, а израильтяне думали, что переброска элитарных сирийских частей к высотам означает стремление Дамаска начать наступление на израильские позиции. Нетаньяху с недоверием спросил: «Можете ли вы на пресс-конференции заявить, что Россия против нарушения прекращения огня на Голанских высотах?» — «Конечно, могу это сделать», — ответил я и подчеркнул это в заявлении израильским журналистам. Тогда Нетаньяху попросил меня сообщить сирийцам, что Израиль не намерен предпринимать каких-либо военных действий на Голанских высотах и был бы заинтересован получить аналогичный ответ из Дамаска. Я по его просьбе осуществил «челночную дипломатию», снова полетел в Дамаск, где передал Асаду слова Нетаньяху, а затем сообщил Нетаньяху, что и сирийцы не намерены нарушать соглашение о прекращении огня.

Позже я понял причину беспокойства израильского премьера: военная разведка Израиля, которую не раз уличали в самом Израиле в блефе с целью продемонстрировать свои «блестящие возможности», доложила информацию своего источника в Дамаске, что сирийцы якобы готовят прорыв на Голанские высоты. Через некоторое время выяснилось, что доклад разведки не отражал действительности. Но первой о том, что сирийцы не заинтересованы в военном столкновении, сообщила российская сторона. Уверен, что этот эпизод мог способствовать укреплению Нетаньяху во мнении о полезности контактов с Россией.

Еще раз подтвердилось это, когда я принимал Нетаньяху в Москве в качестве председателя российского правительства. Ельцин был болен и поручил роль «хозяина» мне. Не в пример многим своим предшественникам, Нетаньяху был расположен к открытому, откровенному обмену мнениями. Мне это, нужно признаться, импонировало. С ним можно было обсуждать самые острые вопросы — он не отвергал их с порога, как это делали многие другие израильские руководители. Вот несколько примеров. Нетаньяху понимал, может быть даже лучше своих предшественников, необходимость урегулирования с Сирией.

Я подчеркиваю здесь его понимание этой проблемы, но не согласен с содержанием, которое он стремился придать этим договоренностям, и говорил ему прямо, что Дамаск не согласится на отказ от суверенитета над Голанскими высотами и поддерживается в этом Россией. Тем не менее Нетаньяху прислушался к моим словам, что нельзя игнорировать Сирию, ее позиции в Ливане и, предварительно не обговорив с ней — конфиденциально, прямо или косвенно, — выводить израильские войска с ливанского юга. Многие в Израиле подталкивали именно к тому, чтобы отвод израильских войск максимально расшатал ситуацию в Ливане, укрепил в ней антисирийские элементы. Нетаньяху согласился со мной.

«Главное для меня — безопасность Израиля, — утверждал он. — С учетом этого мы готовы рассматривать вопрос о Голанских высотах». Но когда я спросил, согласно ли его правительство объявить, что готово эвакуировать свои войска с Голанских высот и признать суверенитет Сирии над ними при многих «если», он, по сути, не дал ответа на этот вопрос.

Конечно, я далек от идеализации фигуры Нетаньяху. Естественно, у нас сохранялись разные подходы к урегулированию, но важно, что с ним можно было говорить напрямую. Мы договорились поддерживать контакты и продолжать обмениваться мнениями через специально выделенных для этого лиц. Произошло несколько встреч между ними в Европе, во время которых был продолжен обмен мнениями.