Человек книги. Записки главного редактора Мильчин Аркадий

Этот этап, этап безусловного расцвета и больших успехов, связан с приходом на место ушедшего на пенсию Телепина нового директора, Владимира Федоровича Кравченко.

Владимир Федорович Кравченко

В самом начале 1977 года заместитель председателя Госкомиздата СССР В. Сластененко представил издательству «Книга» нового директора – Владимира Федоровича Кравченко. Почему это представление было поручено именно Сластененко, который курировал в Комитете книжную торговлю, могу только догадываться (возможно потому, что он хорошо знал брата В.Ф. Кравченко, работника Госплана СССР, и был знаком с самим Владимиром Федоровичем).

Я не сразу, но все же понял, что лицо Владимира Федоровича мне знакомо и что я его уже видел. Мы познакомились с ним года за два до его прихода в «Книгу» в Кишиневе, куда я ездил для чтения лекции на республиканском семинаре (или конференции) по повышению квалификации молдавских работников отрасли. Он даже встречал меня у подножки вагона, был суетлив и подчеркнуто любезен. Тогда, конечно, ни он, ни я не подозревали, что нам придется встретиться совсем в других ролях: он станет моим начальником, а я – его подчиненным.

В Кишинев он, выпускник редакционно-издательского отделения факультета журналистики МГУ, поехал по собственному желанию, хотя ему, по его словам, предлагали место в редакции журнала «Вопросы литературы», где он проходил преддипломную практику. Но Кравченко выбрал Кишинев по семейным обстоятельствам (кажется, в Молдавии обосновались его родители). В Кишиневе он поначалу стал редактором в редакции художественной литературы главного издательства республики «Картя молдовеняскэ» (возможно, как все такие выпускники, освоив предварительно первую редакционную ступеньку – работу младшего редактора). Человек деятельный, энергичный, творческий (креативный, как сказали бы теперь), он через несколько лет стал заведующим редакцией художественной литературы. Затем он приглянулся Академии наук Молдавии и был назначен директором республиканского академического издательства «Штиинца». Но по истечении некоторого времени вошел в конфликт с главным редактором издательства, молдаванкой. Это немудрено при его вспыльчивом, не терпящим возражений характере. В первые годы его работы в «Книге» он не раз жаловался мне на молдавский национализм – видимо, памятуя о том, что в конфликте с главным редактором поддержали не его, а ее. В конечном итоге его назначили директором рекламно-информационного издательства «Тимпул» (Время). В этой должности он и пребывал в тот мой приезд в Кишинев.

Помню, что он принимал участие в дружественном не то обеде, не то ужине, устроенном сотрудниками издательства «Картя молдовеняскэ» для гостей конференции – меня и еще одного приезжего лектора, работника, кажется, Одесского издательства, – с домашними угощениями молдавских редакторов (очень вкусными), лекцией профессора-виноградаря о винах Молдавии (блистательной) и с их дегустацией.

В общем, знакомство наше с Владимиром Федоровичем было шапочным. Смутно припоминаю, что он говорил что-то о местной провинциальности.

Все же вполне понятный страх (кого еще пришлют нами командовать?) несколько уменьшился, когда я понял, что знаю этого человека.

Он, как чуть позднее это стало мне от него самого известно, недовольный работой в Молдавии, добился (вероятно, не без помощи знакомств) перевода в Москву, где был зачислен в резерв номенклатуры Госкомиздата СССР, а в ожидании, пока для него найдется подходящее место, его назначили главным редактором газеты «Архитектура» (приложения к «Строительной газете»).

О том, каким директором «Книги» был Владимир Федорович Кравченко и каковы его заслуги в том, что издательство стало в 1980-х годах одним из самых прославленных, а выпускаемые им книги – бестселлерами, я написал в некрологе о нем, который хочу привести в начале этой части моих «Записок», чтобы потом сосредоточиться на наших взаимоотношениях в течение всего времени сотрудничества (1977–1985) и на его человеческих качествах. Мне трудно сочетать одно и другое в едином повествовании.

Итак, вот что я написал в некрологе, опубликованном в сборнике «Книга: Исследования и материалы» (2002. Сб. 80):

Имя скончавшегося 8 января 2002 г. Владимира Федоровича Кравченко неразрывно связано с издательством «Книга», издательством, сыгравшим заметную роль в развитии отечественного книжного дела, пока еще мало освещенную в отечественной печати.

Владимир Федорович возглавил издательство «Книга» в самом начале 1977 г. и руководил им более десяти лет. В его трудовой биографии деятельность в издательстве «Книга» – несомненно, высшее достижение, хотя после «Книги» он занимал более высокие посты, был начальником управления Госкомиздата СССР, ректором Всесоюзного института повышения квалификации работников печати.

Родился В.Ф. Кравченко в июле 1935 г. в Воронежской области. Высшее образование получил на редакционно-издательском отделении факультета журналистики МГУ. Окончив его, поехал работать в Кишинев, где прошел путь от рядового редактора до директора издательства. Так что в «Книгу» он пришел уже опытным работником, со сложившимися взглядами на редакционно-издательскую деятельность, с четкими представлениями не только об ее цели применительно к издательству «Книга», но и о средствах достижения этой цели.

Главная задача, которую он поставил перед собой, – превратить «Книгу» из узко отраслевого издательства, главным образом обслуживающего ведомственные потребности книгоиздания и библиотечно-библиографического дела, в издательство для широких кругов читателей, в издательство, чьи книги стали бы образцом книжной культуры.

Быстро разобравшись в состоянии дел «Книги», он начал реформировать издательство, наметив несколько неотложных целей:

– поставить на все ключевые посты в издательстве специалистов самого высокого класса;

– придать системность издательскому репертуару, непременно включив в него книги, которые бы по содержанию и оформлению заставили бы говорить о них всю страну;

– создать новые редакции для развития перспективных направлений;

– объединить разбросанные по Москве службы издательства в одном помещении.

И Владимир Федорович стал действовать, проявляя недюжинную хватку, энергию и волю.

В издательстве не было должности главного художника. Владимир Федорович добился включения ее в штатное расписание, пожертвовав второстепенной административной единицей.

Он хотел видеть на этой должности такого художника, который способен совершить прорыв в оформлении книг, создать для книг издательства свой фирменный стиль. Как ни тщательно отбирал В.Ф. Кравченко кандидатов, нужные нашлись не сразу. Ни для первого занимавшего этот пост художника, ни для второго такая задача оказалась не по силам. И Владимир Федорович решительно отказался от их услуг, не теряя надежды на успех. Его жизненное кредо: всего можно добиться, если очень захотеть и не сидеть сложа руки. Наконец он остановил свой выбор на известном книжном дизайнере Аркадии Троянкере и, несмотря на сопротивление Госкомиздата, добился его утверждения, что было не просто. Выбор оказался на редкость удачным. Троянкер вместе с художником Борисом Трофимовым разработал оригинальный фирменный стиль издательства. В издательство пришли замечательные художники, создавшие шедевры книжного оформления: М. Аникст, С. Бархин, Г. Берштейн, Ю. Ващенко, А. Костин, И. Макаревич, Л. Орлова, Ю. Перевезенцев, А. Райхштейн, Г. Спирин, Л. Тишков, В. Черниевский, В. Янкилевский и др. Благодаря им книги издательства привлекли к себе внимание не только отечественной, но и мировой художественной общественности. Не случайно и в сегодняшних газетах нет-нет, да и помянут «Книгу» добрым словом. «…Это было чрезвычайно интересное явление, издательство “Книга”», – вспоминал в «Экслибрисе НГ» художник Леонид Тишков. О высоком престиже «Книги» вспомнили также «Известия» в приложении, посвященном современному российскому книгоиздательству.

Понимая, как важно для «Книги» и новых целей высокое полиграфическое качество изданий, Владимир Федорович так же требовательно отнесся к подбору своего заместителя по производству, остановив выбор после одной неудачи на Киме Львовиче Шехтмейстере, бывшем тогда заместителем главного редактора журнала «Полиграфия». Такое решение не было неожиданным, и тут нельзя не отдать должное проницательности директора «Книги», его умению разглядеть в людях скрытые возможности. Потому что Ким Львович сумел наладить хорошие отношения с руководителями многих типографий и создать издательству благоприятные условия для сотрудничества с ними.

Смелым было решение Владимира Федоровича назначить заведующей редакцией литературы по книговедению и библиофильству журналистку Тамару Владимировну Громову, раньше никогда не работавшую в книжном издательстве. Благодаря ее энергии и организаторской хватке с «Книгой» начали сотрудничать многие первоклассные авторы, вышли книги, прославившие издательство.

К концу первого года своего пребывания в издательстве Владимир Федорович добился включения в повестку коллегии Госкомиздата СССР вопроса о работе «Книги», что помогло структурной перестройке издательства. Он не побоялся того, что коллегия выдвинет перед издательством сложные задачи, за выполнение которых придется отвечать. Зато комитет записал в свое решение ряд пунктов, позволивших изменить структуру издательства и улучшить его материальное положение.

Были созданы новые редакции: литературы по книговедению и библиофильству, по искусству книги, миниатюрных и факсимильных изданий. Все это переводило издательство в иной, высший разряд.

Талантливый администратор, умело приспособившийся к особенностям советской системы управления, Владимир Федорович не был чужд, что очень важно, и творческих устремлений. Он был человек живой, загорающийся, изобретательный. Именно ему издательство и читатели обязаны созданием серии «Писатели о писателях», название которой тоже было предложено им. Госкомиздат СССР ради изменения структуры выпуска в пользу художественных и детских книг стал поручать издательствам научно-технической и общественно-политической литературы выпускать переиздания таких книг, пользующихся большим спросом. Владимир Федорович убедил руководство комитета поручить «Книге» в рамках этого комитетского задания издавать серию художественных биографий писателей. Несколько такого рода книг вне серии издательство уже выпустило ранее. Предложение было очень удачным. Серия позволила резко увеличить листаж выпуска и, кроме того, расширила известность «Книги» среди широкого круга читателей. Поначалу в нее входили только переиздания книг, но потом серия постепенно стала наполняться оригинальными произведениями – подлинным вкладом в литературу. Достаточно назвать «Сотворение Карамзина» Ю. Лотмана, «Жизнеописание Михаила Булгакова» М. Чудаковой, «Скрещение судеб» М. Белкиной, «Жизнь Ивана Крылова» М. Гордина.

Особенное значение придавал Владимир Федорович выпуску миниатюрных и факсимильных изданий. По его почину была разработана концепция их выпуска. Много усилий приложил он, чтобы изданию этих книг придать большой размах. Он не скупился на гонорары для художников, чтобы привлечь лучших из них в издательство. Многие из миниатюрных книг – настоящие шедевры книжного искусства.

Серию миниатюрных изданий «Книга и время» самым естественным образом дополнили малоформатные издания такого же типа, и «Книга», поощряемая своим директором, в нарушение профиля стала выпускать и художественную литературу. Девиз издательства «Всё о книге, всё для книги» давал для этого основания. К миниатюрным и факсимильным изданиям добавились сборники художественных произведений разных стран о книге, чтении, книжниках – «Корабли мысли», «Очарованные книгой», «Вечные спутники» и др.

Малоформатные художественные издания «Книги» стали предметом чаяний библиофилов. Любоваться ими можно бесконечно. При этом Владимир Федорович считал необходимым и миниатюрные, и малоформатные издания выпускать с развитым аппаратом (вступительной статьей, примечаниями, биографией художника и т. д.), привлекая для этого лучших специалистов. Так что книги эти были образцом и высокой издательской культуры.

Впервые за многие годы отечественного книгоиздания «Книга» порадовала читателей отлично выполненными факсимильными изданиями рукописных книг, шедевров отечественного книжного искусства, книговедческой классики.

Новый импульс получили издания по книговедению, издательскому делу, полиграфии, по библиотечно-библиографическим проблемам. Обогатились новыми выпусками серии «Деятели книги», «Труды деятелей книги».

Работа издательства была замечена. Появились отклики в центральной печати – «Правде», «Известиях».

Особенно много сил положил Владимир Федорович на то, чтобы получить для издательства достойное помещение. Он использовал свои связи с архитектурно-строительными организациями Москвы, поскольку непосредственно перед приходом в «Книгу» около года работал главным редактором «Архитектуры» – приложения к «Строительной газете». Но сделанные ему предложения по разным причинам не подходили. Помог случай. Вызванный совсем по другому поводу в ЦК КПСС к В.В. Воронцову, помощнику М.А. Суслова, В.Ф. Кравченко так красочно описал беды издательства, что заручился его поддержкой, и после благоприятной резолюции М.А. Суслова развернул бешеную деятельность, итогом которой было выделение здания на Тверской, 50. Дому потребовалась реконструкция и капитальный ремонт. На один проект полагалось не меньше двух лет. Но Владимир Федорович сумел так очаровать главного архитектора, что проект был завершен за год. В дальнейшем строительство дома в его заботах вышло на первое место. И результаты превзошли все ожидания. Издательство могло гордиться своим зданием, с конференц-залом, с музеем миниатюрной книги, с прекрасной справочной библиотекой.

Работать под началом Владимира Федоровича было нелегко, но очень интересно. Он был неутомим в поисках путей развития издательства, любил ставить перед подчиненными сложные, порой, казалось, невыполнимые задачи. Его любимым словом был глагол «озадачить», но не в смысле удивить, а именно поставить задачу. Руководителем он был требовательным, и жестко проверял, как исполняются обязанности и планы.

В.Ф. Кравченко сумел создать условия, при которых «Книга» смогла стать издательством уникальным, вписавшим в историю отечественного книгоиздания новые оригинальные страницы. Бывшие сотрудники издательства уверены, что, не перейди он на работу в комитет, «Книга» бы и сегодня радовала читателей замечательными изданиями.

Не отказываясь ни от единого хвалебного слова Владимиру Федоровичу, я должен честно сказать, что громаднейшие его достоинства сочетались с очень серьезными нравственными изъянами: в некрологе говорить о них было неуместно, но и умолчать о них было бы неправильно.

В первый год директорства Владимир Федорович подчеркнуто демократично налаживал добрые доверительные отношения со мной и с другими сотрудниками, в частности производственного отдела. Ходил вместе с нами (чаще всего это были, кроме меня, технолог Валентина Григорьевна Белозерова, ставшая позднее заместителем заведующего производственным отделом, и плановик-экономист Тамара Мондрус, кто-то еще) обедать в соседний ресторан Дома композиторов. Разговоры за столом не об издательских делах помогали директору сблизиться с сотрудниками, лучше узнать их. Видимо, он хотел создать о себе доброе впечатление и в то же время прощупать, каковы мы как специалисты и что думаем об издательстве и его работе.

Поначалу Кравченко был сама любезность. Две его фразы из этого времени запомнились особенно хорошо.

Одна выражала, какими ему хочется видеть наши взаимоотношения:

– Надеюсь, будем дружить домами.

Вторая говорила о том, как он мыслит наше взаимодействие в издательстве:

– Вы возьмете на себя научную сторону дела, я – административно-хозяйственную.

Домами мы не дружили, может быть, больше потому, что у меня не было к этому никакой склонности и я никак не поддержал эту идею.

Что касается взаимодействия в руководстве издательством, то, в общем, такое разделение обязанностей долгое время выдерживалось. И это неудивительно: тогда он еще сознавал, что в книговедении и сложной многообразной продукции издательства разбирается плоховато. Ведь это факт, что он тогда не знал, кто такой Алексей Алексеевич Сидоров и что значит слово «инкунабула». Это не значит, что Владимир Федорович не высказывал своих мнений по поводу планов, но в содержательную оценку запланированных к выпуску книг он не вмешивался, целиком полагаясь на меня и редакторов.

Все же такая скромность директора в оценке собственной роли меня немного удивила, но, подумал я, раз ему хочется так разделить труд директора и главного редактора, что ж, определенная логика в этом есть. Впрочем, я уже тогда понимал малую осуществимость этого предложения, что и подтвердилось в дальнейшем, и понятно, что не могло быть иначе при замыслах Кравченко и при тех задачах, которые поставил перед ним председатель Госкомиздата Б.И. Стукалин. Сразу стало понятно, что новый директор ставит перед собой цель прославить издательство, сделать его непохожим на другие, заставить говорить всех о нем и о его книгах. Действительное же положение издательства было таково, что человек, не обладающий таким безграничным тщеславием, такой бешеной энергией и непреклонной волей, быстро опустил бы руки. Но нашего директора интеллигентские сомнения не мучали. Он нацелился на то, чтобы сделать издательство (а значит, и себя) знаменитым, и двинулся по этому пути решительно и напролом.

Его не могло устраивать, что профиль издательства ограничивал возможности выпуска книг для широкого читателя, в частности изданий художественной литературы.

Он считал, что выпуск книг того или иного направления можно развить, только создав соответствующую редакцию, все усилия которой будут направлены на расширение выпуска литературы этого направления.

И прежде всего это относилось к библиофильско-книголюбской литературе, которую до «Книги» выпускало Издательство Всесоюзной книжной палаты и редакция «Искусства» (книги Смирнова-Сокольского, Вл. Лидина). А тогда как раз набирало силу Общество книголюбов, и поэтому Кравченко сразу уловил перспективность выпуска книг этого рода. А раз так, то в намеченной им структурной перестройке издательства было предусмотрено создание редакции литературы по книговедению и библиофильству. Это создавало предпосылки для того, чтобы издательство из узкоспециального превратилось в такое, которое по известности не будет уступать «Художественной литературе».

Владимиру Федоровичу нужны были в репертуаре издательства книги-сувениры, книги-подарки, которые могли бы прославить «Книгу» и в то же время служить своеобразным обменным товаром: с их помощью директору было сподручно решать хозяйственные проблемы.

В планах и производстве «Книги» находилось несколько миниатюрных изданий. Издание «Миниатюрные книги: вчера, сегодня, завтра» Е.Л. Немировского и О.М. Виноградовой (директора московской типографии № 5, которая практиковала производство миниатюрных книг) вышло в 1977 году. До этого, в 1975 году, было выпущено двухтомное миниатюрное библиографическое издание «Миниатюрные книги СССР», составленное председателем Московского клуба собирателей миниатюрных книг П.Д. Почтовиком и библиографом ГБЛ С.И. Захаровой (общая редакция и вступ. ст. О.С. Чубарьяна). Готовилась к сдаче в производство «Похвала книге: Мысли и высказывания» – сборничек, составленный прежним директором Телепиным, который долгое время отбирал афоризмы, казавшиеся ему наиболее яркими и значительными.

Вероятно, направляя Кравченко в «Книгу», Стукалин объяснил ему, каким видится это издательство Комитету. Впрочем, он говорил об этом и на коллегии Госкомиздата после отчета Телепина о работе «Книги». Стукалину представлялось, что издательство должно выпускать экспериментальные книги; подразумевал он под этим, видимо, книги новых конструкций, оригинально смакетированные, отпечатанные новыми способами печати. Отдавая должное отдельным превосходным изданиям, выпущенным «Книгой» и замеченным мировой издательской общественностью (вероятно, он имел в виду книгу В.Р. Аронова «Эльзевиры» в серии «История книжного искусства»), он, однако, считал, что такие книги не были результатом системной работы, появились в известной степени случайно.

Естественно, что миниатюрные книги привлекли внимание Кравченко. Конечно, составить программу их выпуска и даже сформулировать задачи пришлось мне. Кравченко ведь принадлежали лишь самые общие установки. Конкретизировать их предстояло редакционному коллективу и мне как его руководителю, и я это охотно делал, поскольку понимал перспективность и целесообразность намеченной перестройки (см. ниже главку о миниатюрных и факсимильных изданиях). Было бы ошибочно думать, что своему расцвету «Книга» обязана исключительно и целиком только В.Ф. Кравченко. Успех издательства – плод усилий многих, хотя отправную точку сумел найти именно он. Однако при всей его хватке, энергии и воле ему бы не удалось содержательно свершить то, что он задумал, если бы в издательстве не было, во-первых, меня, владевшего необходимыми для этого книжными знаниями и опытом выпуска книговедческой и библиофильской литературы, во-вторых, таких талантливых людей, как главный художник А.Т. Троянкер, заведующая редакцией литературы по книговедению и библиофильству Т.В. Громова и ряд других редакционных работников. Троянкеру и Громовой я посвятил отдельные главки (см. ниже).

Еще немного о разделении труда. Кравченко в разработку перспективных планов не вмешивался, лишь высказывал некоторые требования. Так, он просил начать выпуск серии книг для редакторов, которые мы совместными усилиями назвали «От рукописи – к книге», что могло меня только порадовать.

А вот с другой его редакционной идеей я не был согласен, хотя и не возражал ему. Желая видеть издания «Книги» не какими-то жалкими брошюрами в бумажной обложке, а непременно книгами в переплете, он потребовал преобразовать серию «Судьбы книг» так, чтобы каждый ее выпуск издавался в привлекательно оформленном переплете. Это было бы неплохо, но требовало объема 10–12 печатных листов, а не у каждой книги с интересной судьбой мог быть такой объем. Кравченко парировал это возражение советом: «Готовьте сборники, повествующие о судьбах нескольких книг». Вполне разумное предложение, хотя оно и очень осложняло редакционно-подготовительную работу. Ведь объединять в один серийный выпуск рассказы о судьбах нескольких книг можно только тогда, когда между этими книгами есть нечто общее. Кравченко же полагал, что можно соединять в одну книгу ничем не связанные рассказы. Мои возражения против такого симбиоза были основаны, в частности, и на том, что на переплете таких книг вместо единого заглавия оказалось бы сочетание нескольких разных заглавий тех произведений, которые в нем опубликованы, а это неизбежно осложнило бы их распространение. И мы впоследствии выпускали сборники, если составляющие их произведения были объединены чем-то общим («Рожденные Октябрем», «Слова, пришедшие из боя», «Книги, открывающие мир»).

Короче говоря, наши взгляды порой расходились, но если в первые год-два Кравченко воспринимал это спокойно, то с течением времени его отношения и со мной, и с другими сотрудниками издательства стали иными. Он уже не ходил вместе с нами обедать в ресторан Дома композиторов или позднее в столовую Моссовета. Он уже смотрел на выпускающих или техредов несколько свысока. Сознавая, что своими успехами «Книга» в очень большой степени обязана именно ему, он почувствовал свою силу и уже не нуждался в налаживании полудомашних отношений с подчиненными и не стремился выглядеть добрым дядюшкой. Не сразу, но в конечном счете он стал чувствовать себя большим советским начальником: добился для себя персональной черной «Волги», получил трехкомнатную квартиру на Плющихе в элитном доме. Позднее, в 1985 году, защитил диссертацию «Актуальные проблемы современного книгоиздания (Опыт системного исследования)», в которой подвел итоги успехам «Книги», и стал кандидатом филологических наук (реферат диссертации он подарил мне с надписью Аркадию Эммануиловичу от всего сердца). Он написал вступительную статью к сборнику произведений И. Друцэ, выпущенному «Молодой гвардией».

Чем больших успехов достигало издательство, тем заметнее менялся облик его директора. Из простого, доступного, улыбчивого рубахи-парня, любезного и внимательного к каждому, он превратился в грубого, не терпящего никаких возражений, капризного начальника, смотрящего свысока на рядовых работников. Он доверял только своему вкусу и своему пониманию вещей, при этом главное внимание обращал на внешность книги, ее оформление. Насчет всего остального его мнение совпадало с мнением вышестоящих.

Все это отразилось на его общении с сотрудниками издательства и со мной в частности.

Он уже не мог спокойно выслушивать мои соображения, если они расходились с его мнением. Однажды это вылилось в приступ бешенства. Он побелел и завопил на меня:

– Не возражайте мне! Потом скажете, что хотите! Не случайно Телепин, передавая мне дела, говорил, что вы упрямы.

Для меня такая вспышка гнева, в сущности, из-за пустяка была внове и унизительна. Я вышел из его кабинета как оглушенный и долго не мог успокоиться. На глазах у меня были слезы обиды. Куда девалась уважительность и предупредительность, граничащая с льстивостью? Еще минуту назад мне казалось, что мы коллеги, товарищи по совместной работе, а иерархия должностей не более чем формальность. И на тебе!

Я пошел зачем-то в планово-экономический отдел, который находился тогда в другом помещении, на задворках кооперативного дома композиторов, и, чтобы дойти до него, нужно было пересечь двор. Лишь через некоторое время я пришел в себя.

Подобострастный с начальством, Кравченко хотел, наверно, чтобы и его подчиненные относились к нему так же. Он считал недопустимым, чтобы младшее по должности лицо возражало против оценок и выводов старшего по должности. На одном из заседаний коллегии Главной редакции общественно-политической литературы при обсуждении годового тематического плана издательства руководитель этой редакции В.С. Молдаван стал безапелляционно высказываться относительно какой-то книги как ненужной. Я попытался отстоять ее, стараясь доказать необоснованность и неверность его заключения. Кравченко тут же стал «мягко» меня поправлять в том смысле, что Аркадий Эммануилович возражает по горячности, что нужно прислушаться к тому, что говорит Василий Савельевич, и если он считает, что без этой книги лучше обойтись, то нужно с этим согласиться. Ему важнее было подчеркнуть свое уважение к непосредственному комитетскому начальнику, свою дисциплинированность, чем отстоять какую-то там книгу. Доброе отношение начальства дороже любой книги. Не беда, что автор уже несколько лет ждет включения своей работы в план. Не беда, что издательство давно выплатило 60 процентов гонорара. Зато завтра можно ожидать благоприятного отношения Молдавана к нуждам издательства.

Вообще, В.Ф. Кравченко с самого начала старался наладить с самыми разными своими начальниками добрые отношения, оказать им услуги, стать для них нужным человеком.

Он «обхаживал» главного редактора Василия Савельевича Молдавана, заведующего редакцией (отделом) этой главной редакции Бориса Ивановича Федорова, старшего редактора Татьяну Евгеньевну Сергееву. Он приглашал их на все издательские вечера. А когда я через полгода после прихода Владимира Федоровича в «Книгу» защитил кандидатскую диссертацию, он настоятельно рекомендовал мне отметить защиту ужином в ресторане в узком кругу. На этот ужин по его совету я пригласил всех упомянутых выше лиц. Я мог это сделать хотя бы потому, что Василий Савельевич Молдаван знакомился с авторефератом моей диссертации и даже написал на нее благожелательный отзыв. Все же, честно говоря, мне это не нравилось, поскольку выглядело угодничеством. Но по слабости характера я не сопротивлялся, и ужин в ресторане «Центральный» состоялся; впрочем, прошел он вполне благопристойно.

Позднее Кравченко «выбил» для В.С. Молдавана в гараже, с директором которого у него уже давно был тесный контакт, другую, лучшую служебную машину. В.В. Чикину, первому заместителю председателя Госкомиздата СССР, он помог с ремонтом квартиры.

Это только то, что известно мне.

Он быстро сумел вступить в неформальные дружеские отношения с начальником Управления руководящих кадров Кислицыным.

Он приглашал Молдавана, Кислицына и других руководящих комитетских лиц на издательские вечера с ужином в ресторане. Такие, например, как вечер в Доме архитектора.

Вечер этот был, среди прочего, ознаменован тем, что Молдаван во время танца с Фаиной Михайловной Шкловер, будучи в подпитии, уронил ее на пол и чуть не упал сам.

Любопытная деталь, характерная для нравов номенклатуры: Кислицын, уходя с вечера, оказался перед дверью рядом со мною и вдруг стал расспрашивать, а не обижает ли меня Кравченко. Скажите, мол, мы быстро его одернем. Не в моем стиле было ябедничать. Да и доверять Кислицыну я не мог, так что отказался от его «помощи». Убежден, что это была чистейшей воды мелкая провокация, инспирированная, возможно, самим Кравченко, хотя не исключаю, что до Кислицына дошли какие-то сведения о грубости Кравченко. Кстати, шедший рядом с Кислицыным Молдаван поддержал его: скажите, мол, мы не дадим вас в обиду. Трудно допустить, что Госкомиздат стремился защитить меня от Кравченко. Скорее это могло быть использовано, чтобы заменить меня другим человеком, более подходящим для руководства Госкомиздата и его Управления руководящих кадров.

«С чего вдруг такая внимательность и благожелательность?» – подумал я потом. А в ту минуту ответил только, что никто меня не обижает.

Не помню, раньше или позже описанного вечера в Доме архитектора с Кравченко случилась неприятная история. В Госкомиздат поступило анонимное письмо-донос: Кравченко, мол, ведет себя аморально, вступил в близкие отношения с заведующей канцелярией Анной Викторовной Сергеевой, молодой женщиной привлекательной наружности. Письмо то ли действительно было написано малограмотным человеком, то ли стилизовано под малограмотного. В нем говорилось и о том, что директор груб с подчиненными.

Несмотря на то что письмо было анонимным, в Госкомиздате решили не оставлять его без внимания и поручили В.С. Молдавану проверить, что здесь правда, а что ложь. Он стал вызывать к себе сотрудников издательства для разговора.

Пригласил и меня. Дал прочитать письмо. Спросил, правда ли это, сказал, что я могу быть откровенным: никому о содержании нашей беседы он не расскажет. Поинтересовался, как я вообще расцениваю Кравченко как директора. Я был краток:

– Владимир Федорович Кравченко приносит издательству большую пользу. Внимание к Анне Викторовне он проявляет, но насколько близки их отношения, я не знаю. Да и не мое это дело. На работе это не сказывается. Что касается грубости, то это правда. Он бывает груб, оскорбительно кричит на подчиненных, в том числе и на меня.

На это Молдаван заметил:

– Если по делу, ничего страшного в этом не вижу. Я тоже бываю очень жестким с подчиненными.

На том мы и расстались.

Краткость и сдержанность моего ответа объяснялась не только тем, что мне был неприятен повод для этого разговора, но и уверенностью в том, что все мною сказанное Молдаван, несмотря на все заверения, передаст Владимиру Федоровичу. Я ведь видел, что между ними установились дружеские отношения, выходящие за рамки отношений начальника, благоволящего к успешно работающему подчиненному. И был прав.

Конечно, Кравченко мне не сказал, что он знает все, что я говорил Молдавану. Но по его довольному тону при разговоре со мной вскоре после беседы с Молдаваном и некоторым намекам было ясно: Молдаван ему все рассказал.

Любопытно, что когда позднее я собрался по поручению Госкомиздата СССР поехать в Кишинев, чтобы выступить с докладом на то ли конференции, то ли семинаре работников республиканской книгоиздательской отрасли, Кравченко меня предупредил:

– Имейте в виду: вы там обо мне особенно не распространяйтесь. Все, что скажете, мне станет известно.

Я, собственно, и не собирался откровенничать о нем, так что предупреждение было излишним. Но расспросы о нем были. И я удовлетворял любопытство, но скупо и сдержанно, не позволяя себе никакой критики.

Чем объяснить его предупреждение? Ведь он как бы оберегал меня. Думаю, ему важнее было, чтобы никто в Молдавии не усомнился в его достоинствах. Но беспокоился он напрасно. Да и оценивал я его деятельность и без того в целом положительно. Был объективен в этом, несмотря на его грубость и свои обиды. А обижаться было на что.

Когда я вернулся на работу после долгого (в несколько месяцев) отсутствия из-за тяжелой болезни и перенесенных двух тяжелых операций, он не справился о моем самочувствии, а встретил меня убийственной фразой:

– Вы сорвали мне отпуск!

Встретить так товарища по работе после того, как тот пребывал в больнице в состоянии между жизнью и смертью, – это нужно уметь.

И это было не единственным проявлением хамства по отношению ко мне. Заведующая редакцией Т.В. Громова 18 июня 1982 года написала на имя директора заявление с просьбой перевести редактора М.Я. Фильштейна, выходца из Молдавии и знакомого Кравченко, на должность старшего редактора и увеличить его оклад (со 120 до 140 р.). Я по ее просьбе завизировал это заявление, что, мол, не возражаю. И что же? Он передал это заявление заведующей планово-экономическим отделом Ф.М. Шкловер, приколов к нему бумажку с такой резолюцией:

Т. Шкловер Ф.М.

Следовало бы объяснить т. Мильчину А.Э., что не визировать, а выдвигать конструкт. предложение он должен: за счет кого, вместо кого и т. д.

И поделикатней! Кравченко

Все это было подготовкой к моему вытеснению из «Книги». Цель – сделать мое положение в издательстве невыносимым.

Для того чтобы вынудить уйти работника, который не справляется со своими обязанностями или неугоден по другим причинам, у Кравченко был выработан действенный, хотя и довольно примитивный метод.

Сначала шла подготовка в виде заданий, которые надо выполнить к определенному сроку, и в виде резкой критики на собраниях и заседаниях. Затем поступало предложение заслушать отчет такого работника на заседании партбюро. И если эта угроза не действовала, то партбюро по итогам отчета выносило партийное взыскание и рекомендовало директору укрепить руководство данного участка. Но чаще всего до этого не доходило и объект нападок быстренько подавал заявление с просьбой уволить его по его собственному желанию.

По этой схеме Кравченко добился ухода заместителя директора по производству, бывшего главного инженера одной из типографий Академии наук СССР, которого он же сам переманил в издательство. Но этот заместитель не столько вел сложные производственные дела издательства, сколько они вели его. В итоге он предпочел уйти по собственному желанию, что и надо было Кравченко.

В общем, по этой же методе началось вытеснение из «Книги» и меня. Подготовку Кравченко начал в начале 1984 года. В декабре мне должно было исполниться 60 лет, и, значит, можно было отправить меня на пенсию. Но, сознавая мой большой авторитет в издательском коллективе, а может быть, и завидуя ему, директор понимал, что нужно очень веско убедить коллектив в обоснованности своих претензий ко мне.

Я тогда как раз вышел на работу после долгой и тяжелой болезни. 30 сентября 1984 года я писал Риссу:

Вот уже неделю, как я работаю. <…>

На упрек директора, что я сорвал ему отпуск, я ответил, что в болезни моей вины нет. На это последовала реплика, что не виноват, конечно, но отпуск сорван, причем с энергичным нажимом. Я был ошарашен, но общий замысел мне еще тогда не открылся. Я воспринял это только как проявление низкой культуры поведения и административного хамства.

Но дальше, через несколько дней, этот факт вписался как органично входивший в линию, намеченную по отношению ко мне. Вышел я на работу в понедельник, а на четверг было назначено партийное собрание. По плану следовало рассматривать основные тематические направления перспективного плана на 19861990 гг. Но, учитывая мое долгое отсутствие, тему заменили другой, которая в конце концов обрела такую формулировку: «О выпуске изданий на актуальные темы». Мне директор дал наставление выступить с информационным сообщением на 10 минут. Я, естественно, подготовил такое сообщение, но не на 10, а на 2025 минут, так как в качестве важнейших Госкомиздат выделил около 15 тематических направлений, и охарактеризовать каждое и наше участие в нем за 10 минут было мудрено. Перед самым собранием по моему проекту решения было неожиданно сделано замечание – нет, мол, ни слова о том, как издательство, редакции обеспечивают высокое качество идейного содержания, художественного оформления и полиграфического исполнения. Не говоря уже о том, что в проекте, хотя и в скромном объеме, этот аспект все же присутствовал, но в свете того, что мне было поручено информационное сообщение, замечание казалось странным. На собрании директор выступил с длинной речью, суть которой сводилась к нападкам на меня, представленного в форме «главная редакция», и на редакции. Мы в стороне от главных дел, которыми занимается издательство. Издательству удалось решить проблемы хозяйственные, проблемы производственные и только редакционные в загоне и запустении. Создали комплексную редакцию миниатюрных книг, но она в развале, в ней нет заведующего. (В скобках замечу, что сделали это во время моей длительной болезни, но не довели до конца, заведующего редакцией миниатюрных и факсимильных изданий Кравченко перевел в новую редакцию факсимильных изданий, не позаботившись о замене, считая, что в такую редакцию, как редакция миниатюрных изданий, найти заведующего проще простого; выработать же нужное положение о такой редакции без меня не сумели.) Наметили создать филиал издательства в Ленинграде, довести до конца не сумели. Начали внедрять комплексную систему управления качеством, начали хорошо, даже другие издательства интересовались опытом, но не завершили. От хозяйственных проблем в стороне. Только он занимается тем, какой будет вывеска в издательстве, а главной редакции и дела до этого нет. В строительство здания вклада тоже никакого не внесли. Нет в издательстве и крепкого координационного центра, который бы четко и крепко руководил всем редакционно-издательским процессом. А таким центром должна быть главная редакция.

Обоснованность одной из этих нападок – о том, что не сумели довести до конца создание филиала в Ленинграде, – была более чем слабой. В 1981–1982 годах Кравченко загорелся идеей создать в Ленинграде поначалу общественный филиал нашего издательства и поручил мне организовать его. Я обратился за помощью к Николаю Павловичу Лаврову, преподавателю ленинградского филиала МПИ и внештатному инструктору сектора печати Ленинградского обкома КПСС. Он собрал заинтересованных лиц – представителей институтов, библиотек, издательств, типографий, повел меня к заведующему сектором печати обкома. Все высказали заинтересованность в идее, а обкомовец даже выразил готовность создать отделение издательства в Ленинграде (может быть, обкому это и было под силу, но не издательству с его ограниченными ресурсами). Дальше разговоров дело не пошло. Быть может, и у меня пороху не хватило. Но главное все же в том, что материальных возможностей для того, чтобы развернуть в Ленинграде работу, у издательства не было. На общественных началах все собравшиеся при содействии Лаврова были готовы работать, но при условии, что издательство примет их предложения (заявки) о выпуске конкретных книг. Но именно этого издательство не могло сделать в тех объемах, которые предлагали наши общественные помощники.

Любопытна цитата из письма ко мне Якова Борисовича Рабиновича, моего эпистолярного друга, капитана первого ранга в отставке и известного ленинградского библиофила, от 4 декабря 1982 года:

…в разговоре с В.А. Петрицким [коллега Рабиновича по работе в Городской секции библиофилов] я узнал, что он беседовал с директором издательства Вашего т. Кравченко и тот якобы сказал ему, что этот филиал вообще нереален, да и не нужен.

Это похоже на правду, а если так, то вот какова цена попреков Кравченко в мой адрес. Из того же письма Рабиновича стало также ясно, что на производство миниатюрных книг в типографиях Ленинграда рассчитывать нечего, так как обком отнесся к этому отрицательно, как сообщил ему В.Г. Федоров, председатель Ленинградского отделения ВОК РСФСР.

Резкая критика меня как главного редактора под видом критики главной редакции была лишь частично вызвана действительным недовольством моей работой, а также сравнительно частым отсутствием по болезни (1979 год – месяц в клинике, 1980/81 год – полтора месяца в госпитале, на стыке 1983 и 1984 годов – три месяца). И ошибки редакционного характера были не столь угрожающими, чтобы они могли склонять к выводу о несостоятельности моего руководства издательством. Конечно, был испорчен проспект МККВЯ-85, и его пришлось перепечатывать, и я не сумел это предотвратить, была резкая, но примитивная и необоснованная критика за иллюстрирование «Последнего летописца» Н.Я. Эйдельмана (о чем рассказано выше). Но все это рабочие ошибки, без которых не обходится практически ни одно издательство.

Главная причина, как позднее выяснилось, была в ином. Кравченко хотел угодить Управлению руководящих кадров, с начальником которого у него сложились дружеские отношения, а тому надо было трудоустроить оканчивавшего Академию общественных наук заместителя заведующего Отделом международных связей Комитета Алексея Филипповича Курилко. Тогда я этого не знал, но понимал, что Кравченко поставил своей целью изгнать меня из «Книги», выпроводить на пенсию сразу после того, как мне исполнится шестьдесят. Но так как коллектив вряд ли одобрил бы это, директор начал исподволь подготавливать почву излюбленным своим методом.

На собрании резкую отповедь его критике дал Владимир Матвеевич Ленау из редакции журнала «Полиграфия». Это несколько спутало карты Кравченко. Он настолько не ожидал такого афронта, что смешался. Однако реакция на это последовала после собрания незамедлительно. Он добился от секретаря партбюро, чтобы в редакции журнала «Полиграфия» была организована самостоятельная партийная организация: ведь журнал территориально был разобщен с издательством.

Кравченко считал, что я работаю на уровне заместителя главного редактора, т. е. занимаюсь внутренними делами издательства, но не представительствую в организациях и учреждениях, не расширяю связи с общественностью, не выступаю по телевидению и радио (заметки о книгах издательства я все же писал, но и только, а значит, представительствовал недостаточно), погряз в мелких издательских делах, не привлекаю в защитники интересов издательства новых влиятельных людей, не посещаю сектор издательств Отдела пропаганды ЦК КПСС, чтобы знать, куда ветер дует, иначе говоря, меня нельзя назвать деловым в том смысле, в каком понимал этот эпитет сам директор.

Однако то, что казалось ему мелким, на самом деле было необходимым для успеха издательства, потому что выстраивать системный выпуск книг – дело весьма сложное и важное. Если Кравченко считал моей главной задачей держать нос по ветру: бывать в ЦК КПСС (он ставил мне в пример директора издательства «Художественная литература» Валентина Осипова, который, по его словам не вылезал из ЦК), то я понимал свою задачу как главного редактора по-иному. Самым важным своим делом считал перспективное планирование, которое позволяло бы воплощать издательские замыслы в жизнь, не дожидаясь, пока книги на нужные темы сами свалятся на столы редакций. Ведь книге, чтобы родиться, надо не девять месяцев, а порой не меньше пяти лет. А затем не один год уходит на процесс издания. Вообще, планирование редакционной подготовки и выпуска – первейшая забота главного редактора

Но, как я уже писал в главе «Моя издательская карьера, или Моя издательская судьба», я борьбе за свой пост предпочел почетный уход на пенсию. И был прав. Нужно отдать должное Кравченко. Мое согласие на уход так обрадовало его, что по его ходатайству я получил звание заслуженного работника культуры РСФСР и персональную пенсию. Кравченко заключил со мной договор на сборник «Писатели советуют, негодуют, благодарят» (над его рукописью я работал более десяти лет). Издательство широко отметило мой юбилей (8 декабря 1984 года мне исполнилось 60 лет).

Как восприняли мой уход на пенсию сотрудники? Многие – как болезненную утрату. Вот что записал в своем дневнике 19 августа 1985 года, когда я покидал издательство, заместитель главного редактора Вячеслав Трофимович Кабанов, способный литератор, пришедший в издательство из Госкомиздата, где его не оставили только потому, что сестра его жены эмигрировала в Израиль:

Понедельник

У меня новый главный редактор, имеющий фамилию Курилко. Он бывший замначальника Управления международных связей Комитета [Госкомиздата]. Я его знал, но не очень. Он окончил Академию общественных наук, и его нужно было пристроить. Поэтому Мильчина срочно пенсионировали. А мы успели сойтись. И, главное, я у него мог обучиться издательскому делу. Аркадий Эммануилович – корифей, уходящая натура, больше таких не будет (Кабанов В.Т. Однажды приснилось: Записки дилетанта. М., 2000. С. 361).

Кравченко же вскоре в полной мере оценил, какого главного редактора он приобрел, и даже жаловался мне на него, встретивши меня как-то в издательском коридоре. На это я ответил: «Вы же знали, кого брали».

Впоследствии на одном партийном собрании в издательстве тому же Кабанову директор через своего секретаря поручил выступить с докладом о задачах издательств в связи с очередным пленумом ЦК КПСС. Вот что рассказал об этом докладе в своих воспоминаниях, опубликованных в «Знамени», сам Кабанов:

Из моего доклада:

…Но почему же нет ощущения, что атмосфера в издательстве меняется? И это не только ощущение, она действительно не изменилась. Кто тут виноват? Думаю, что все виноваты – и руководство, и партийная организация, и весь коллектив.

Наверное, в стиле работы каждого издательства большую роль играет личность его директора. А в жизни нашего издательства – особенно большую. Потому что я не знаю в нашем коллективе более сильной личности, чем Владимир Федорович Кравченко. Личность такого масштаба, имеющая «верховную» власть в сочетании с настоящим профессионализмом, может очень многое. Очень многое Владимир Федорович и делает. Но пришло, думаю, время поговорить о продолжении его достоинств – о недостатках. Здесь позволю себе небольшое лирическое отступление. Когда я думаю о Владимире Федоровиче, мне почему-то приходят на память пушкинские строки:

… Он человек, им властвует мгновенье, Он раб молвы, сомнений и страстей. Простим ему неправое гоненье: Он взял Париж. Он основал Лицей.

Да, Владимир Федорович основал наш славный «Лицей», и он взял не один «Париж». Он настоящий мастер стратегии и тактики, умеющий реализовывать самые дерзновенные, самые фантастические замыслы… Но ведь время расцвета издательства «Книга» пришлось, как ни удивительно, на период застойных явлений. Владимир Федорович спас издательство от застоя, но действовал методами, сообразными с застойной действительностью. Теперь настала пора перестраиваться, в корне менять методы и стиль работы. Пока этого не происходит.

Возьмем простую вещь. Мы видим по телевизору процедуру выборов директора рижского завода RAF. Одна из претензий к старому директору, что он не бывает в цехах. Наше издательство по сравнению с RAFом – маленькое гнездышко. А Владимир Федорович бывает в редакциях? Знает повседневные проблемы людей, их настроения? Думаю, что хочет знать, но только – не выходя из кабинета, через систему управленческих связей.

В кабинет директора очень трудно попасть. Может быть, это и правильно, но при этом Владимир Федорович установил такой режим отношений, что без его личного участия не решается ни один сколько-нибудь важный вопрос. А это уже парадоксальная ситуация. Механизм начинает лихорадить.

При этом самые важные вопросы решаются исключительно в узком кругу доверенных лиц. Это не вдохновляет коллектив на активность. Настроение преобладает такое: все равно без нас решат.

Кроме того, происходит легкое головокружение у тех, кто посвящен в решение вопросов…

Комитет дал нам права, устраняет мелочную опеку, но его старые функции теперь берет на себя администрация самого издательства, иногда просто создавая механизм торможения.

Не буду останавливаться на кадровых вопросах. Скажу только, что и здесь у нас пока что преобладают волевые решения. Следствия же такого подхода бывают плачевные. Думаю, необходимо во всеуслышание сказать то, что всем давно уже ясно: крупной ошибкой была отставка Аркадия Эммануиловича Мильчина. Мы до сих пор расплачиваемся за эту ошибку. Пусть это даже была инициатива комитета, платим-то мы… (Знамя. 2009. № 7).

На следующий день после того, как Кабанов произнес эту речь, Владимир Федорович вызвал его в свой кабинет и, по словам самого Кабанова, сказал ему:

– Вот на том самом месте, где вы сидите, сидел Мильчин и просил меня отпустить его на творческую работу.

На самом деле я спрашивал его, хочет ли он продолжать со мной работать. Но ложь во спасение. Кабанова он сплавил в создававшееся тогда издательство «Книжная палата», где тот в качестве главного редактора сумел сделать много хорошего – выпустить много превосходных книг.

Все же я понимал, что своему расцвету «Книга» обязана прежде всего Кравченко, Троянкеру, Громовой. Их вклад нагляден и убедителен. А моя работа хоть что-нибудь да значила? Этот вопрос мучил меня. И несмотря на то, что в дни моего 80-летия на меня обрушился шквал похвал (впрочем, главным образом речь шла обо мне как авторе, а не как об издателе), в том числе и со стороны В.Т. Кабанова, я чуть позднее написал ему:

Тщеславие – вещь бездонная. Уж скольких комплиментов я удостоился, а мне все мало. Впрочем, дело не в их нехватке, не в желании получить еще и еще, а в том, что я сам для себя не уяснил по гамбургскому счету, в чем конкретно, очень конкретно я сделал полезного не по собственному мнению, а по мнению других людей, для издательства «Книга». Я все время задаю себе вопрос: успехам своим «Книга» обязана прежде всего Кравченко (без него их быть не могло), Троянкеру (без него прославленных своим оформлением книг тоже быть не могло), Громовой (без нее в издательство не пришли бы многие авторы, чьи книги принесли издательству успех). А была ли в этих успехах какая-то моя роль? И если была, то в чем она выражалась, если не считать обычного руководства редакционным процессом и умения не мешать и поддерживать все ценное, что предлагалось другими работниками издательства. И точного ответа не нахожу. Были, конечно, книги и серии, которые мне обязаны своим рождением. Вот и вся конкретика.

Я даже решил задать этот вопрос Троянкеру. Ему ведь со стороны виднее. Но у меня не было его телефона, да и звонить кому-либо по телефону для меня мука, какой-то психологический комплекс неполноценности. Но на днях меня посетил художник Максим Жуков, приехавший из Нью-Йорка, где он остался жить после службы в ООН от нашей страны, читать лекции в какой-то работающей в Москве английской школе дизайна. Он передал мне привет от Троянкера, у которого был до меня, а заодно сообщил и его телефоны. Три дня я собирался и наконец позвонил. Поговорили. На мой странный вопрос он сказал, что вкратце может ответить сразу. Что-то вроде того, что интеллигентность, культура, содержание выпускаемых книг. Очень общо и несопоставимо с его и Кравченко вкладом. Хотя, может быть, этого вполне достаточно, и нечего мне трепыхаться (02.07.06).

В ответ Вячеслав Трофимович написал мне:

Сначала о гамбургском счете. Виктор Борисович Шкловский, может быть, и напрасно ввел этот счет в литературу и вообще в искусство. Даже его беглое сопоставление имен и то – эпатажно: кто доезжает, а кто и не доезжает до города и пр. У борцов «гамбургский счет» имеет прямой смысл; кто-то на лопатках, а кто-то сверху. А в творчестве и даже в строении творческой атмосферы, в достижении организационно-творческого градуса гамбургский счет почти всегда неприменим. Кстати, такой счет отчасти возможен при сопоставлении Кравченко с Троянкером, потому что Кравченко хотел играть с Аркадием на одном поле, но, конечно, до города Гамбурга не доезжал… Аркадий мне как-то пожаловался:

– Он думает, что знает искусство оформления и полиграфию лучше меня… А я-то знаю, что я лучше знаю!

Да, тут гамбургский счет и был бы уместен, хотя дело не просто в знании и умении. Они были несопоставимы в том, что называется вкус. Когда я в «Книге» пробил издание Высоцкого к его пятидесятилетию, Кравченко, получив на этот счет практически поручение ЦК, так возбудился, что разыскал где-то цветной печатный портрет Высоцкого с вьющимися кудрями на фоне скачущих коней – работы… Шилова и радостно мне его передал для помещения на переплет. Это была такая мерзость, это было так ужасно, что у меня зачесались зубы. Я молча взял портрет, свернул его в трубку, заложил за шкаф и даже не показал Троянкеру. А Кравченко, слава Богу, уже летел «от гор и мимо башен» и сел «на чахлый пень».

Вообще-то о Вашей роли в успехах «Книги» надо спрашивать не меня. Я видел Вас в деле очень недолго и в почти еще несознательном состоянии. И не Троянкера спрашивать. Он человек сухой и жесткий, хотя верный ответ надо искать где-то там, в том, что он назвал «очень общо». О роли Мильчина надо, пожалуй, спрашивать Громову. Вот кто Вас действительно любил и понимал. Я помню ее короткую плачущую речь при расставании с Вами, когда Тамара Владимировна говорила, что, глядя на Вашу подпись в резолюциях, где прочитывалось только «Мил…», ей хотелось продолжать: «Милый…»

Громова возопила бы, узнав, что ищете сопоставления своего вклада с вкладом Кравченко и Троянкера! Да разве это сопоставимо? – вскричала бы она. – Кравченко добыл роскошное помещение, привел в роскошное состояние свой кабинет, устроил музей миниатюрных изданий, умел входить и выходить с добычей из кабинетов Комитета, крепил связи с влиятельными практически людьми, был мастером интриги и демагогии… Какой же тут гамбургский счет может быть между Кравченко и Мильчиным? Да самое большое достижение Кравченко и было в том, что он опирался на Мильчина и Троянкера, не любя их, завидуя им… Троянкер был, конечно же, великий мастер, виртуоз, но и только. Души в нем не было, но было мастерство. И оказался он в прекраснейшем, наизамечательнейшем положении, когда директор расчетливо дает ему свободу действий, а главный редактор любуется его мастерством.

<…>

Аркадий Эммануилович, я же помню собрания бессмертных в Вашем кабинете: книговеды, искусствоведы, историки – «разношерстные все господа», – но с именами, заслугами, званиями. И все они, даже споря с Вами, глядели на Вас и Вашего ждали мнения, слова… Ваша личность – человеческая и профессиональная – определяла лицо издательства «Книга». О каких еще конкретно вкладах тут нужно говорить? Не надо Вам перебрасывать костяшки на счетах. Вам надо просто поверить мне и множеству еще людей «Книги», которые Вам этого не скажут (может быть), но от которых я до сего времени слышу:

– Нас Мильчин учил!

Ваш вклад в «Книгу» и книгоиздание вообще не просчитывается – так он велик.

Думаю теперь, что я терзался зря. Ведь не случайно Тамара Владимировна Громова заплакала, когда узнала, что меня выдворяют на пенсию. Потому что она, как никто, знала, что` я делал для издательства, как поддерживал ее, как помогал ей, направляя работу руководимой ею редакции. А Вячеслав Трофимович Кабанов своим только что процитированным письмом утвердил меня в этой мысли.

Издательство «Книга» стало по-своему легендарным. Так о нем вспоминали на газетных и журнальных страницах уже после того, как оно закончило свое существование.

Газета «Известия» в номере за 1 сентября 1999 года:

В издательстве «Книга», которое замышлялось как отраслевое, но в конце 70-х годов резко подняло планку и стало многопрофильным, тщательно следили за полиграфическим уровнем книг. Вопреки тогдашней советской моде на «рисованные» обложки (в лучшем случае – фотомонтажи) здесь применяли современные дизайнерские решения. Стильное оформление, факсимильные и миниатюрные издания – все это вкупе с неизменно высоким уровнем авторов и редакторов работало на престиж «Книги». Лучшие литературоведы – Юрий Лотман, Мариэтта Чудакова – входили в редакционный совет; филологические серии «Судьбы книг» и «Писатели о писателях» набирали колоссальные тиражи – и пятьдесят, и сто, и двести тысяч.

Кому же издательство «Книга» обязано тем, что стало по-своему легендарным?

Мне представляется, что по большому счету Тамаре Владимировне Громовой, Аркадию Товьевичу Троянкеру (см. ниже главки о них) и, конечно, Владимиру Федоровичу Кравченко. Но без ложной скромности скажу: и мне.

Системное тематическое планирование и разработанная мною концепция выпуска миниатюрных и факсимильных изданий сыграли немалую роль в успехе издательства, и, может быть, будь на моем месте кто-то другой, достижения издательства были бы не так велики.

Ф.М. Шкловер, отдавая должное В.Ф. Кравченко за высокое качество выпущенных книг, порицает его за экономически рискованные решения. Она пишет, что он «допустил одну из непоправимых ошибок, отдав карточки и летописи издательству “Книжная палата”. Ведь у нас на счетах всегда были деньги, и по тем временам весьма немалые. А с расширением прав издательств ими можно было по-деловому воспользоваться, увеличивая производство, расширяя тематику и даже создавая собственную полиграфию».

Закончилась работа Кравченко в «Книге» из-за того, что ему стало тесно в рамках нашего издательства. Он все носился с идеей объединения с другими издательствами, например с «Художественной литературой», но из этого ничего не получилось и в конце концов он пожертвовал ради карьеры своим детищем – «Книгой» – и перешел в Госкомиздат СССР в качестве начальника Управления издательств, выпускающих литературу на экспорт. Тогдашний председатель комитета Ненашев перевел в преобразованную в акционерное общество «Книгу» на место Кравченко своего советника Адамова, а впоследствии стал председателем совета директоров акционерного общества «Книга и бизнес» (так было переименовано издательство «Книга»). Кравченко, правда, не хотел полностью расставаться с «Книгой» и добивался, чтобы она вошла в подчинение тому Управлению, которое он возглавлял. Однако, несмотря на все заслуги Кравченко, ведущие работники издательства всячески уговаривали нового директора не поддаваться его уговорам и воспрепятствовать переподчинению издательства. Видимо, его опека вкупе с капризностью и узким пониманием задач при работе над конкретными книгами им осточертела. Другое дело, что их надежды на Адамова не оправдались, поскольку он стал виновником гибели «Книги». Но о гибели «Книги» особый разговор ниже. Во всяком случае, те, кто своим талантом прославил «Книгу», – Троянкер и Громова – вскоре покинули издательство из-за неблагоприятных условий для творческой созидательной работы.

Точными сведениями о том, как Кравченко руководил Союзэкспорткнигой, я не располагаю, но от сотрудников «Книги» до меня доходили слухи, что он вошел в конфликт с зубрами – директорами подведомственных ему издательств, культурный уровень которых был, безусловно, выше его культурного уровня. Так или иначе, но это управление себя не оправдало и его ликвидировали, а Кравченко назначили ректором Всесоюзного института повышения квалификации работников печати, где он стал даже профессором, а после распада СССР и естественного конца этого института организовал Международную академию книги и книжного искусства. Что крылось за таким громким названием, сказать трудно. Но ее дебюту – миниатюрному изданию «Тысячи и одной ночи», выпущенному издательством «Эврика», также созданным Владимиром Федоровичем Кравченко, – посвятило подвал «Книжное обозрение» (1993. № 28. 16 июля). Об «Эврике» я знал от Валентины Федоровны Лариной, которой Кравченко предлагал стать редактором этого издательства. Выпустила ли «Эврика» еще какие-то издания, не знаю. А издательскую деятельность Кравченко прервала безвременная кончина.

Тамара Владимировна Громова

Тамара Владимировна пришла в издательство из журналистики. До издательства она много лет работала в «Комсомольской правде», сначала в качестве специального корреспондента на целине (впрочем, там она могла быть и по комсомольской путевке), затем как редактор и заведующая отделом культуры этой газеты. Из «Комсомольской правды» она перешла на работу в отдел культуры ТАССа. Работа там ее не удовлетворяла: ей нужна была деятельность, в которой она могла бы в полной мере проявить свои организаторские таланты, энергию и творческую жилку.

Ю. Буртин в своей «Исповеди шестидесятника», вспоминая одаренных сокурсников по Ленинградскому университету, не забыл и о Громовой, «чья редакция в издательстве “Книга” еще в доперестроечные 80-е годы выпускала то, что никто тогда не осмелился бы издать» (Дружба народов. 2000. № 12. С. 124).

Он посвятил Громовой фрагмент, дающий представление о ее личности и характере:

Я хотел бы упомянуть еще об одном событии своих студенческих лет – о своих разговорах с Тамарой Громовой.

Она училась на отделении журналистики, была, кажется, старшей дочерью в многодетной рабочей питерской семье, а на нашем курсе – едва ли не самой яркой и «моторной», «комсомольской богиней», бессменным членом (если не секретарем) то ли курсового, то ли факультетского бюро. В составе какой-то молодежной делегации она однажды даже ездила в «капстрану» – Финляндию, что тогда было крайней редкостью, знаком особого политического доверия. Отчасти «по должности», а главное, благодаря свойствам своего характера: живости, энергии, доброжелательности, открытости – она со всеми на курсе была в прекрасных отношениях. Но я был достаточно далек от комсомольских «сфер», на собрания ходил лишь изредка, от стройотрядов уклонялся, предпочитая им мамин огород, так что до последних месяцев нашего студенчества у нас с ней не было поводов для общения. Однако на пятом курсе с ней стало что-то происходить. Она отказалась от комсомольской карьеры, которая была ей обеспечена, отдалилась от руководящих сфер и – не знаю уж, по каким причинам, – задумалась. Тогда, за пару месяцев до окончания, нас вдруг потянуло друг к другу. Раз-другой я был у нее дома, мы пили чай и разговаривали. Тут ни с одной стороны не было ни малейшего намека на влюбленность, но была солидарность в направлении мыслей, общность вопросов, для формулировки которых мы – ввиду их новизны и непривычности – с трудом подбирали слова. Одну из таких трудно добытых формулировок-открытий, ставшую для меня, может быть, главным итогом этих бесед, я запомнил навсегда: да, конечно, в нашей советской жизни преобладает хорошее, но есть в ней один изъян – мы… духовно… несамостоятельны… Этот, на сегодняшний взгляд, элементарнейший вывод по тем временам дорогого стоил; мое отпадение от сталинизма, в сущности, началось именно с него (Там же. С. 134).

В наше издательство Тамара Владимировна Громова попала в некоторой степени случайно. Заведующая отделом рукописей ГБЛ Сарра Владимировна Житомирская позвонила мне и порекомендовала ее как хорошего работника. Думаю, что она сделала это по просьбе Н.Я. Эйдельмана, которого Тамара Владимировна привлекла к сотрудничеству в «Комсомольской правде». А мы в это время подыскивали кого-либо на место заведующего только создаваемой по инициативе Кравченко редакцией литературы по книговедению и библиофильству. Я уже беседовал на этот предмет с Ю. Коротковым, который успешно работал в редакции «Жизни замечательных людей» «Молодой гвардии», а затем перешел в издательство «Большая советская энциклопедия», откуда в то время то ли ушел, то ли собирался уйти на творческую работу. Но он, поразмыслив, отказался. Были и другие неплохие кандидаты, но по разным причинам они отпали.

Переговорив с Тамарой Владимировной, я, опираясь больше на рекомендацию Житомирской, чем на собственную оценку, решил, что она подходит. Впрочем, мне сразу стало ясно, что как организатор Громова будет на месте: живой характер был виден отчетливо. И я решил представить ее Кравченко. На него Тамара Владимировна тоже произвела хорошее впечатление, и после беседы ее с руководством Главной редакции общественно-политической литературы (кандидатов на должность заведующего редакцией утверждала Главная редакция) Громова была принята в издательство в таком качестве.

Для «Книги» приход Тамары Владимировны был большой удачей. Живая, энергичная, иногда даже бесцеремонная в стремлении достичь цели, если этого требовали интересы дела, она быстро увлеклась благородными задачами, стоявшими перед редакцией: раскрыть и восславить роль книги в жизни человека и общества. У Тамары Владимировны не было никаких рефлексий, она действовала стремительно, все время была как бы в атаке, наступлении.

Главная ее заслуга – в том, что она привлекла к сотрудничеству с издательством первоклассных авторов: Ю.М. Лотмана, Н.Я. Эйдельмана, К.Н. Тарновского, А.Л. Осповата, М.Д. Тименчика, М.О. Чудакову, Н.Н. Покровского, Ю.В. Манна и др. Привечала и всячески поддерживала Тамара Владимировна М.В. Белкину.

Благодаря энергии, настойчивости, активности и личному участию Тамары Владимировны в подготовке книг были основаны важнейшие для издательства серии и продолжающиеся издания; выходили сборники художественных произведений о книге, чтении, книжниках разных стран и эпох («Корабли мысли», «Лучезарный феникс», «Очарованные книгой», «Зеркало мира», «Листая вечные страницы», «Библиотека в саду»).

Благодаря ей состоялась и стала популярной серия «Писатели о писателях», потому что она привлекла к авторству книг серии таких авторов, как Лотман, Чудакова, Манн и др. Она усилила серию «Судьбы книг» произведениями Л. Аннинского, В. Порудоминского, А. Аникста.

У нее было хорошее критическое чутье.

Тамара Владимировна смело привлекала к работе молодых талантливых авторов: А. Зорина, А. Пескова, А. Немзера, А. Долинина, которые тогда только начинали свой творческий путь и стали известными литераторами гораздо позднее.

Без нее не могло бы состояться такое продолжающееся издание, как «Памятные книжные даты» (о нем я уже рассказывал выше, в посвященной ему главке).

Хотя она и была членом компартии, она не скрывала от меня, что не верит в коммунистические и советские догмы, в сказки о социализме с человеческим лицом, но она уважала мнение тех, кто считал ленинизм учением, лишь неверно примененным на практике, например историка К.Н. Тарновского, уважала и мои тогдашние убеждения.

Вскоре после того, как в издательство пришло новое руководство во главе с Адамовым, неблагоприятная для творческой работы атмосфера вынудила Громову покинуть издательство и перейти на работу главным редактором сначала Издательства Детского фонда, а затем издательства «Рудомино» при Библиотеке иностранной литературы.

Аркадий Товьевич Троянкер

Его роль в успехе «Книги» несомненна. Он вместе со своим единомышленником Борисом Трофимовым разработал фирменный стиль оформления издательства. Этому стилю впоследствии посвящали целые статьи – см., например, статью С.С. Водчица «Свое лицо, или Фирменный стиль издательства» в журнале «Университетская книга» (2008. № 9. С. 39–41).

Он привлек к созданию книг замечательных художников (многие из них перечислены мною выше в некрологе Кравченко).

Благодаря ему книги издательства стали образцами книжного искусства.

Вот что позднее, в 2001 году, вспоминал о его работе привлеченный им к сотрудничеству с «Книгой» оригинальный художник Леонид Тишков в беседе с Еленой Герчук:

…Когда Аркадий Товьевич Троянкер стал главным художником издательства «Книга», они с художественным редактором Гришей Берштейном рискнули дать мне сделать иллюстрации к книге из их тогдашней малоформатной серии. На выбор: «Корабль дураков» или «Войну с саламандрами». Я выбрал Чапека.

– «Саламандру» я прекрасно помню, тогда это была сенсация – твои картинки.

– Потом я еще много в «Книге» работал. Вместе с моим соавтором Николаем Козловым сделал «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», нарисовал всего Козьму Пруткова. Сейчас уже ясно, что это было чрезвычайно интересное явление, издательство «Книга». Вся малоформатная серия, все, что в ней делали художники – Костин, Бархин, Ващенко, Юлий Перевезенцев, Игорь Макаревич, – совершенно уникально. И фотоиллюстрации к художественной литературе в то время впервые там появились – Янкилевского, Володи Куприянова, Олега Смирнова. И вообще все, что они тогда создали, все их книги о книгах – это все, конечно, прямо в историю искусств. И еще ведь все эти книжки типографски очень хорошо выглядят. Там об этом заботились. Когда я делал книжку, то ездил сам в типографию, общался даже с ретушером. Увидел, как книги делаются, увидел процесс. Это был мой институт, я дальше мог уже этими знаниями пользоваться. Это на уровне технологии; а идеологический подход какой был? Когда возникла идея издать книгу поэм Пушкина, где каждый художник должен был иллюстрировать одну поэму, то организовали выездную сессию. Мы все поехали в Прибалтику, и туда по просьбе издательства приехал Юрий Михайлович Лотман, и мы с ним беседовали, задавали свои вопросы, он нам читал блестящие лекции – всего для нескольких человек, и все это для того, чтобы проиллюстрировать Пушкина. Уже кто-то начал, кто-то что-то сделал, у меня тоже есть рисунки – «Домик в Коломне» должен был делать, – а потом сразу крах произошел, сменилось руководство, Троянкера как-то вытеснили, и все художники сразу ушли. Не та атмосфера стала. А мне уже понравилось, я хотел и дальше книжки делать. Но уже самостоятельно. Сам стал сочинять, писать, рисовать, издавать… (Ex libris НГ. 2011. 22 нояб. С. 5).

О работе Троянкера еще позднее писал и художник Петр Перевезенцев:

…хороший издатель – он творец, такой же, как художник, художник ставит себе творческую задачу, и издатель тоже может поставить ему задачу творческую, а не маркетинговую. У меня был опыт работы с Троянкером, когда он был главным художником издательства «Книга», в 1987 году. Все это был типичный редкий случай, когда издатель действительно прав. Мучил он художников страшно, но в моей практике это был единственный случай, когда мои иллюстрации раз от разу становились все лучше и лучше. У него был такой любимый афоризм: «Здесь работают только лучшие – и не ради денег». То есть книга понималась как чистое творчество, – его, Троянкера, творчество, и он мог с полным правом говорить – «мои книги». Его детища (Книжное обозрение. 2004. 24 февр. С. 9 / PRO 3).

И уйти из «Книги» Троянкер был вынужден потому, что новое руководство (Адамов и компания) предпочли творческому процессу создания книги соблюдение производственных графиков, создали обстановку, при которой созидательная художественная работа невозможна.

Миниатюрные и факсимильные издания

Уже вскоре после того, как Владимир Федорович Кравченко в самом начале 1977 года был представлен коллективу издательства «Книга» как новый его директор, 12 апреля 1977 года я написал О.В. Риссу:

В издательстве у нас, вероятно, будет создана новая редакция – миниатюрных и факсимильных изданий. Дело интересное. Поработал над проектом трехлетнего плана работы этой редакции. Можно много хорошего сделать, если, конечно, будут созданы нормальные условия. Тогда подвергнемся атакам со стороны всяких любителей. Тиражи-то этих изданий не могут быть большими. Значит, придется туго. Но дело стоит того. Можно получить дополнительную возможность для расширения изданий книг в области книжного дела, пусть и маленьких, и переиздать немало ценных справочных и тому подобных изданий вроде Мезьер [23], Иллюстрированной истории книгопечатания Булгакова и интересных книг ХVIII – начала XIX века. Хотя бы рылеевской «Звездочки», сохранившейся в единственном экземпляре, хранящемся в Публичной библиотеке.[24]

Издательство «Книга» и до прихода в него В.Ф. Кравченко выпустило несколько миниатюрных книг, но системным выпуском их оно обязано новому директору, который задумал создать специальную редакцию миниатюрных и факсимильных изданий и добился этого. По его просьбе председатель Госкомиздата СССР Стукалин, который благоволил к В.Ф., включил в план работы коллегии Комитета отчет издательства «Книга». Это нужно было Кравченко, в частности, и для того, чтобы в решение коллегии по его отчету вошел пункт о создании такой редакции в издательстве «Книга». Только так можно было воплотить в жизнь идею Стукалина сделать «Книгу» издательством эталонных и экспериментальных книг, образцов книжного искусства и полиграфического мастерства. Без специальной редакции сделать это было намного сложнее.

Конечно, Кравченко смотрел далеко вперед и понимал (как я уже говорил выше), что помимо выполнения задания Стукалина эти наши книги как неизбежный дефицит при их малом тираже станут хорошей «валютой», которая поможет наладить нужные издательству и ему самому деловые связи и создать благоприятные условия для реализации трудно воплощаемых замыслов.

Мое посильное участие в создании редакции миниатюрных и факсимильных изданий – разработка концепции и основных тематических направлений выпуска этих изданий.

На мой взгляд, это было делом именно главного редактора издательства. Конечно, им мог заняться и заведующий этой редакцией. Но самой редакции и, естественно, заведующего ею еще не существовало. А когда Кравченко его выбрал и назначил, стало ясно, что ему это не под силу. Г. Иванов, журналист, вернувшийся со службы в советском посольстве в Чехословакии, не только не разбирался в миниатюрных и факсимильных изданиях, но и азами редакционно-издательского дела еще не овладел. Он мог быть только организатором, им он и был.

Я же к этому времени уже был более или менее знаком с миниатюрными книгами как типом издания, поскольку по просьбе заместителя директора ГБЛ Огана Степановича Чубарьяна опекал выпуск двухтомного миниатюрного библиографического указателя отечественных миниатюрных книг с начала ХIХ века до середины 1970-х годов (формат 70 90 в 1/128 долю листа) под заглавием «Миниатюрные книги СССР (М., 1975. Т. 1: Дореволюционные издания. 192 с. Т. 2: Издания советского периода. 192 с.).

О.С. Чубарьян был большим любителем миниатюрных книг. Он написал вступительную статью к этому изданию «О миниатюрных книгах». Составителями выступили председатель Московского клуба собирателей миниатюрных книг Павел Давидович Почтовик, инициатор этого издания, и библиограф ГБЛ Софья Ивановна Захарова. Издательским редактором в редакции по библиотечному делу и библиографии стала Наталья Сергеевна Митрофанова, хорошо владевшая правилами библиографического описания.

Почтовик, работник Трансжелдориздата, сразу же вовлек меня в работу возглавляемого им клуба и пригласил на заседание по случаю его пятилетия. Оно проходило в Доме актера на Тверской, поскольку М.И. Жаров также оказался поклонником и собирателем миниатюрных книг. Павел Давидович уговорил меня быть редактором небольшой миниатюрной брошюры о работе клуба, выпущенной по случаю его пятилетия.

Так что когда зашла речь о создании редакции миниатюрных и факсимильных изданий, я мог уже высказать некоторые общие суждения о том, какими должны быть миниатюрные книги.

В моем архиве сохранилась записка того времени с рассуждениями на эту тему:

Выпуск миниатюрных книг не может вестись только исходя из литературных соображений, когда самое главное – что издать. Здесь центр тяжести неизбежно смещается на то, как издать. Это, конечно, не значит, что издатель миниатюрных книг может быть равнодушным к содержанию и выбору литературных произведений. Это говорит лишь о том,что каждая новая миниатюрная книга должна быть событием книжной культуры, что она непременно должна обладать совершенно оригинальной формой, делающей ее драгоценной именно благодаря своеобычной книжной форме. Таков один пласт миниатюрных книг, который следовало бы отнести к высокохудожественным изданиям. Другой же пласт – это книги деловые: миниатюрные справочники, путеводители, памятки и т. п., для которых миниатюрная книжная форма есть наилучшая с точки зрения работы с ними читателей (на ходу, в процессе какой-либо деятельности). В обоих случаях, таким образом, речь идет о том, что миниатюрная форма для изданий произведений самая органичная, что любая другая не позволит добиться наилучшего для читателя результата.

Страницы: «« « ... 1011121314151617 » »»