Человек книги. Записки главного редактора Мильчин Аркадий
Став главным редактором «Книги», я уже примерно знал обязанности главного редактора издательства. Хочу сразу уточнить: в сущности, я был главным редактором не издательства, а его книжной части. Издательство выпускало много периодических изданий: библиографические летописи ВКП (Всесоюзной книжной палаты), газету «Книжное обозрение», журнал «В мире книг»; ими руководили их главные редакторы и к их выпуску имела отношение не главная редакция, а другие службы издательства.
Тем не менее обязанности главного редактора книжной части издательства были чрезвычайно многообразны, и, выполняя их, можно было утонуть в текучке и потерять всякие ориентиры.
Суждение обо мне как главном редакторе разных лиц было противоречивым: от крайне негативного (Г.А. Виноградова) до преувеличенно одобрительного (Ю.А. Молока, по словам М.В. Раца).
Глеб Александрович Виноградов, который был сначала старшим редактором редакции полиграфической литературы, а затем заведующим этой редакцией и немало лет проработал со мною рядом, сказал мне, как я уже упоминал, что не представляет меня в роли главного редактора. Это надо было понимать так, что по своим человеческим качествам я мало подхожу для того, чтобы быть начальником. И я не могу с этим не согласиться. Но раз меня назначили на эту должность, думал я в ответ, то так или иначе попытаюсь с ней справиться. Вдобавок я боялся, что если откажусь, то могу лишиться редакторской работы вообще.
Юрий Александрович Молок, как пишет М.В. Рац, считал, что именно я создал издательство «Книга». Это было явным преувеличением. Я не знаю, почему он пришел к такой оценке. Для меня совершенно ясно, что создателем прославленной «Книги» 80-х годов были все ее руководящие работники – директор Владимир Федорович Кравченко, главный художник Аркадий Товьевич Троянкер, заведующая редакцией литературы по книговедению и библиофильству Тамара Владимировна Громова, заведующая планово-экономическим отделом Фаина Михайловна Шкловер, заместитель директора по производству Ким Львович Шехмейстер. Но думаю, что многим «Книга» обязана и мне. И то, что именно я придумал слоган (по нынешней терминологии): «Всё для книги, всё о книге», не случайно, а закономерно, потому что именно такое направление я старался придать издательству.
Третье, промежуточное суждение обо мне как главном редакторе принадлежит автору уже многократно упоминавшейся беседы со мной, опубликованной в журнале «Книжное дело» (1994. № 1), Инне Рахманиной. В разговоре со мной она заметила: «Вы совсем не похожи на других главных редакторов издательств». Она не разъяснила, в чем, на ее взгляд, эта несхожесть, но думаю, она имела в виду, что другие главные редакторы назначались главным образом из партийной номенклатуры, так сказать, сверху, из числа тех, кто мало знаком с издательским делом и хорошо если знал содержание выпускаемой издательством литературы. Я же вышел из редакционно-издательских низов, прошел все ступени издательской лестницы.
Став главным редактором издательства «Книга», я не мог не задумываться над тем, что` занимающий такую должность обязан делать. Не то чтобы я сел и принялся специально сам с собой обсуждать эту проблему и делать основополагающие выводы. Конечно, нет. Но в суете текущих дел мои мысли то и дело возвращались к главному в собственной работе.
Из моего прошлого опыта заведующего редакцией и заместителя главного редактора мне было ясно, что главному редактору необходимо:
– составлять тематические планы (выпуска, редакционной подготовки, годовой и перспективный);
– налаживать редакционно-издательский процесс подготовки рукописей к производству и подписания в печать корректурных оттисков;
– контролировать содержание предназначенных к выпуску работ тех редакций, контроль за которыми закреплен за ним (в моем случае вначале двух редакций: литературы по издательскому делу и книжной торговле и литературы полиграфической, а впоследствии еще и редакций литературы по книговедению и библиофильству, по книжному искусству, миниатюрных и факсимильных изданий), и наиболее ответственных книг других редакций.
Это были, так сказать, текущие обязанности главного редактора. Но я понимал, что главный редактор должен заниматься не только текущими делами.
Поэтому я посчитал, что прежде всего мне нужно четко сформулировать основные задачи издательства, чтобы, исходя из них, строить планы выпуска книг, отбирать (на основе анализа и оценки) произведения к изданию, намечать темы книг, которые помогли бы в наибольшей степени выполнить эти задачи.
В моем домашнем архиве я нашел несколько недатированных записок, в которых пытаюсь определить основные задачи и направления деятельности «Книги». Процитирую одну из них, самую короткую:
Три основные задачи ставит перед собой издательство, три генеральных направления выпуска литературы развивает.
Первое направление – выпуск литературы, которая способствует развитию и совершенствованию книжного дела и книги, т. е. профессиональной литературы для работников на книжном поприще (она помогает повышать квалификацию работникам издательств, полиграфических предприятий, книжных магазинов, библиотек, готовить новые их кадры, развивать научную книговедческую, библиотековедческую, библиографоведческую мысль).
Второе направление – выпуск библиографических изданий в помощь научной, производственной, просветительной деятельности читателей, их самообразованию, в помощь справочной и книжно-пропагандистской работе библиотек.
Третье направление – выпуск литературы, которая пропагандирует культуру чтения, книжные и библиотечно-библиографические знания, любовь к книге среди самых широких кругов читателей.
Все же я обладал некоторыми качествами, полезными и нужными для главного редактора.
Прежде всего, умением систематизировать разнородные материалы, без чего невозможно составить логически состоятельный план.
Положительным было и мое стремление подчинять свою деятельность ясно понимаемым основным задачам издательства.
Несмотря на то что меня заедала бюрократическая текучка, я все же не терял из виду основную и важнейшую свою редакционную задачу. Такой задачей я считал перспективное планирование, позволяющее организовать системный выпуск книг, исходящий из основных задач издательства по каждому разделу литературы. С этого я начал свою работу в качестве заведующего редакцией еще в «Искусстве». То же продолжал я делать как заместитель главного редактора и тем более как главный редактор «Книги».
Перспективный план – это путеводная нить издательской деятельности. За время работы в «Книге» (18 лет) я вместе с редакциями три раза составлял пятилетние перспективные планы.
Они сравнительно широко обсуждались.
У меня сохранился конспект моего выступления в Ленинграде перед редакторами и другими работниками издательств по перспективному плану выпуска издательством «Книга» литературы по издательскому делу. Конечно, это только часть перспективного плана, лишь по одному разделу, наиболее мне близкому и дорогому. Поэтому именно его я и выбрал для собственного выступления.
Мне кажется, что есть смысл воспроизвести здесь этот конспект, так как он отразил принципы моей издательской и редакторской работы, хотя сегодня я и вижу в нем много наивного.
1. Вы, наверно, согласитесь, что деятельность издательства лишь тогда становится целеустремленно плодотворной, когда вдохновляется глубокими, значительными идеями.
Они помогают ему отбирать темы, отдавать предпочтение одним, отклонять другие, оставаться равнодушным к третьим.
Они становятся критерием оценки рукописей, заставляя радостно биться сердце редактора, когда автору удалось приблизиться к воплощению этих идей, и горестно вздыхать, когда автор взамен ожидаемого перепевает давно известное.
Они, эти идеи, воодушевляют и руководят, направляют и движут.
2. Какими же идеями руководствуемся мы, работники издательства «Книга», в подготовке и выпуске литературы для издательских, прежде всего редакторских работников?
В самом общем виде можно ответить так: мы стремимся помочь издательским работникам повысить эффективность и качество их деятельности. Это генеральная идея.
Именно поэтому мы стали присматриваться к тому, чт сдерживает эффективность, чт препятствует повышению качества изданий, и пришли к выводу: самые большие потери издательства несут из-за того, что вынуждены тратить массу сил на такое исправление рукописей, которого можно было бы в значительной мере избежать, если бы авторы хорошо знали основные требования к рукописям. Если бы редактор и автор хорошо знали типовые требования, у них бы больше времени, возможностей оставалось на совершенствование важнейших достоинств рукописи, на решение наиболее существенных творческих задач.
Вот почему мы считаем, что нам надо все силы положить на то, чтобы создать систему пособий и справочников, которые помогали бы авторам готовить рукопись в полном соответствии с издательскими требованиями, а редакторам, оценивая рукописи, руководствоваться теми же требованиями.
Речь идет и о формальных, и о содержательных требованиях к рукописи в целом и каждому ее элементу.
Многие из этих требований еще не сформулированы, многие сформулированы плохо или спорно.
Издания страдают от того, что многие авторы плохо знают издательские требования, и от того, что немало редакторов недалеко ушли от таких авторов, часто не знают, что с рукописью делать, не вооружены для критики авторской работы.
Издатели-редакторы в огромном числе случаев слабо ведут подготовительную, предварительную работу с автором (перед заключением договора). Между тем, только точно сформулировав основные требования к автору, можно увеличить вероятность авторского успеха, придать целенаправленность авторской работе.
3. Таковы в основном наши замыслы и планы. Кто может помочь нам их реализовать? На кого мы в первую очередь рассчитываем?
Мы убеждены, что ставку надо делать и на редактора, и на автора, ибо, практически решая многообразные творческие задачи, редактор и автор могут, а в принципе и обязаны осмысливать свои решения.
Нельзя рассчитывать на серьезные сдвиги в качестве книг и других изданий, если не обобщать практику, не вытягивать из нее все то, что может послужить качественному подъему литературы.
Именно здесь издательство может наиболее ощутимо повлиять на литературный процесс.
4. И задачу нашего издательства мы понимаем как задачу создания благоприятных издательских условий для обобщения и осмысления передовой издательской практики как наиболее широкой и прочной базы для развития издательской теории.
5. Какие же издательские формы мы хотели бы использовать для решения своих задач?
Прежде всего создание и издание новой серии «От рукописи – к книге».
Ее основная задача – обобщать и осмыслять опыт создания книг для выработки важнейших требований и положений, которыми целесообразно руководствоваться в своих действиях редактору и автору.
Мы разработали тематический состав серии, исходя из классификации требований к изданиям.
Автору и редактору надо хорошо знать специфические требования к изданиям разного вида по целевому назначению. Что мешает и что помогает добиваться своей цели учебникам, справочникам, монографиям, научному сборнику, инструкции и т. д.? Где автор не учитывает видовых особенностей, а где бьет точно в цель?
Отсюда первая группа пособий серии – книги о видах изданий по целевому назначению.
Мы полагаем, что во многих случаях это будут коллективные работы.
Нам нужно посеять сейчас зерна, чтобы в течение многих лет собирать урожай.
Нам нужно увлечь своей идеей широкий круг издательских работников и авторов, убедить их в том, что их успех не только и не столько в плодотворной работе над данной рукописью с данным автором, что повысить качество и эффективность своей работы они смогут, лишь приложив серьезные творческие усилия для обобщения и осмысления своего опыта.
Мы призываем вас ответить на наш призыв, подумать о посильном своем и своих товарищей участии в нашем предприятии.
Ленинградские издатели – большая сила, богатый творческий коллектив, и мы на него очень полагаемся.
Кроме серии – в вашем распоряжении сборник «Редактор и книга», где можно помещать статьи по частным проблемам, или тем общим, которые выходят за рамки серии, или даже на темы, совпадающие с темами серии, но тогда, когда для выступления с книгой нет еще достаточного материала, а решения, касающиеся отдельных сторон, уже найдены.
Мы готовы предоставить редакторам возможность выступить с отдельными книгами, обобщающими их многолетний опыт, итоги их наблюдений и размышлений, полезных для молодых и немолодых редакторов.
Не нужно забывать, что опытный редактор – это большая ценность для издательства, что если бы остальные равнялись на его знания, умения, навыки, приемы, качество изданий существенно возросло бы.
Книги Рождественской, Чуковской, Каплана – вот и все, что мы сегодня можем предоставить читателям. Мало.
Нам очень важно знать, как вы оцениваете изложенную программу. Поддерживаете ли ее? Что считаете нужным в ней уточнить, исправить, перестроить? Какие темы добавить? На каких сосредоточить внимание в первую очередь?
Ваша поддержка, ваши замечания и поправки для нас очень важны.
Еще одна группа вопросов связана с необходимостью вооружить издательских работников и авторов продуманной системой профессиональных справочников.
Сегодня издательские работники располагают сравнительно небольшим кругом справочных изданий [далее перечислены эти издания].
И поскольку нам предстоит разработать программу дальнейшего выпуска справочных изданий для издательских работников, хотелось бы услышать сегодня, в каких справочных изданиях вы испытываете нужду? Какой вам представляется система справочных изданий для издательских работников, если исключить из нее общие словари по русскому языку издательства «Русский язык», предметные отраслевые справочники, словари и энциклопедии разных издательств. Назову некоторые возможные темы для более предметного обсуждения проблемы:
Словарь-справочник названий.
Справочник по пунктуации.
Справочник по издательской экономике.
Справочник по корректуре.
В связи с переизданием «Справочной книги корректора и редактора» нам очень важны ваши конкретные замечания и предложения. Что можно изъять, учитывая малый круг пользователей и наличие первого издания? Что надо добавить? На какие вопросы надо дать ответ? Что нужно уточнить и поправить? Каким быть по составу приложениям? Что малопонятно? Как лучше построить таблицы единиц физических величин, чтобы ими удобнее было пользоваться?
В общем, нам важны любые ваши советы. Это одна из главных причин сегодняшней встречи.
Нам очень важно знать, что вы цените в наших книгах, а что и почему отвергаете? Какие решения кажутся вам образцовыми, а какие неудачными? Нам нужно это знать, чтобы на ходу корректировать свои действия и лучше учитывать ваши потребности.
Из предшествующего текста может показаться, что я стал чувствовать себя на посту главного редактора довольно уверенно. Однако это не так, о чем можно судить по отрывкам из моих писем Риссу.
17 февраля 1968 года:
Работы у меня действительно много. И самое положение главного редактора для меня непривычно. Подписываю что-нибудь и не верю: «Неужели это я – главный редактор? Что-то не очень похоже». Воспринимаю все это как недоразумение и готовлю себя к тому, что все это не надолго, что при первой же крупной неприятности постараются укрепить руководство издательства. Вот какая история. А пока в меру своих сил буду стараться честно исполнять свои обязанности, хотя вчера узнал о первой наметившейся неприятности из-за одной, казалось бы, самой безобидной книги [сейчас не вспомню, что за книга и какая с ней была неприятность].
Писал я Риссу и о том, что для моей должности (тогда еще заместителя главного редактора) нужно иметь пробивную натуру, а он в ответ убеждал меня, что многие из тех, кто обладает пробивной силой, наносят только вред делу. Но я с ни не мог согласиться:
Хотя Ваши рассуждения о пробивных и непробивных людях во многом справедливы, должен сказать, что могу согласиться с ними только отчасти. Хороший, порядочный человек, наделенный большой энергией, сильной волей, обладающий даром красноречия, может много хорошего сделать. Другое дело, что такие люди редки, но их-то и не хватает. Я все же хотел бы обладать большей энергией и волей, умением убедительно отстаивать свое мнение, а то на практике получается, что все хорошие доводы приходят на ум после драки, а после драки кулаками не машут. Прописная истина. Да и от стула отрываюсь маловато. В общем, самокритика. Просто часто понимаешь, что должность обязывает ко многому такому, на что я не способен, и этот разрыв между пониманием того, что нужно делать, и тем, что делаешь на самом деле, достаточно мучителен, отчего я при первой же возможности вернулся бы к обычной редакторской деятельности. Надоел я, наверно, с этими своими разговорами. Никак не могу уйти от этой темы (17.06.67).
Олег Вадимович Рисс своими ответными письмами морально поддерживал меня, как никто другой.
13 марта 1967 года:
Простите, что с небольшим опозданием отвечаю на Ваше откровенное и грустное письмо. То, о чем Вы упоминали, омрачает не только Вашу жизнь. Увы, это «знамение времени», или «болезнь века», ибо полное подобие упомянутого Вами лица мы видим во главе почти всех ленинградских издательств. Да и только ли издательств? Невольно заподозриваешь в этом какую-то определенную линию – не случайность. Как в таких случаях быть? Я тоже когда-то негодовал и ершился, а потом затвердил на все случаи жизни последнюю строку пушкинского «Памятника» и решил взять ее за руководство. Да, слава богу, нашел еще обнадеживающие строки у Салтыкова-Щедрина. Так что выход один: смотреть на все это как на преходящее, временное явление и набраться мужества и терпения. А в деловом отношении меня еще умные политработники в 40-е годы учили, как поступать с невежественным начальством: указания выслушивать, а делать то, что считаешь нужным. Как раз так и действовали председатели колхозов, когда им навязывали кукурузу.
24 февраля 1968 года:
…Все же думаю, что лучше занимать его [пост главного редактора] Вам, чем кому-либо другому. Для этого есть все основания и прежде всего интерес к делу, который все решает.
Увы, я продолжал жаловаться. Вот что я писал 14 апреля 1968 года:
Письмо это заканчиваю 20 апреля. Не было настроения писать. Очень тяжелая неделя двигалась. Вот она прошла. Сейчас немного успокоился, хотя продолжаю терзаться сомнениями. Если удастся встретиться, расскажу о них. А писать – понадобилось бы слишком много места или получилось бы невольно огрубленно, неточно. В общем, усиленно думаю о рядовой работе, для которой я лучше приспособлен.
Чем были вызваны эти горькие строки, точно не помню. Но причин могло быть много:
– конфликт Телепина с месткомом профсоюза, который не дал согласия на увольнение работника, посчитав, что для этого нет достаточных оснований, а директор, подстрекаемый своим помощником по кадрам, проходимцем и пьяницей Сергеевым, не придумал ничего лучшего, как подать на местком в суд;
– выпады Телепина против коллектива издательства, спровоцированные тем же Сергеевым;
– цензурные придирки;
– навязывание Телепиным авторов, недостойных печататься в издательстве, вроде А. Ерохина, журналиста бездарного, но зато из когорты помощников М. Суслова.
Рисс в ответ приложил немало усилий, чтобы рассеять мои мрачные мысли:
…Видимо, Вы такой же человек настроения, как и я. Стесняться этого не следует, так как еще Ленин говорил Горькому, что настроение – великая вещь. Но я прекрасно понимаю, что при наличии совести (атрибут в наше время вообще-то наличествующий не у всех) Вас будут постоянно мучить разные обстоятельства, которые Вы не властны изменить. Бороться с этим можно только уверяя себя, что все течет, все изменяется, и что мы уже пережили (я в большей степени, Вы в меньшей – соответственно прожитым годам) смену приливов и отливов. <…> Вы не настолько охочи до «высоких мест», чтобы трагически переживать возвращение «к станку», если оно произойдет. Всегда опасно лететь с высот тому, кто нечестно на них забрался, а Вы безусловно не из таких.
Конечно, я догадываюсь, Вам очень трудно угодить на все вкусы и действовать против своей совести там, где Вы уверены, что надо поступать иначе, но – увы! – жизнь требует постоянных компромиссов. Особенно на такой работе, как Ваша. Сначала я обеспокоился, как отзовутся на практике всякие новые «установки», но потом успокоился, что не хватит ни воли, ни умения проводить их твердо в жизнь. Не те времена и не те люди.
<…>
Итак, хорошо, что одна неприятная неделя прошла. Не бойтесь следующей. С каждым разом накат воли ослабевает (24.04.68).
Признаюсь, письма Олега Вадимовича действовали успокаивающе, но переменить настрой не могли. Все же это была единственная поддержка в то время, и я благодарил его за нее:
Спасибо за дружескую поддержку. Она пришлась очень кстати. Письмо Ваше придало мне силы, помогло не впасть в отчаяние, к которому я был близок. И хотя я по-прежнему настроен пессимистически, все же Ваши слова возродили проблески надежды. Меня менее всего пугает возврат к рядовой работе. Беда в том, что этот возврат сегодня для меня закрыт, а завтра может оказаться вовсе недоступным. Ведь места-то заняты. Если бы сегодня освободилось хотя какое-то редакторское место, я тут же стал бы претендовать на него. Руководящая работа меня тяготит по многим уже изложенным ранее причинам (03.05.68).
Тут был еще такой нюанс. Меньше всего я имел в виду, что останусь без работы. Но мне ведь требовалась не любая редакционная работа, а такая, которая составляла смысл моей жизни, – связанная с редактированием и редакционно-издательской деятельностью, а возврат в редакцию то ли на должность заведующего, то ли старшего или просто редактора был закрыт. Не увольнять же работающих там людей ради того, чтобы освободить мне место, особенно если такое передвижение вниз будет связано с какими-то моими прегрешениями.
Когда же такая возможность представилась – перешел на работу в Институт марксизма-ленинизма В.В. Сазонов, заведовавший редакцией литературы по издательскому делу и книжной торговле, – я не осмелился просить директора вернуть меня в редакцию. Это было бы неверно истолковано: я помнил угрозу В.С. Фомичева. К тому же от такого шага удерживала меня обстановка в издательстве. На месте главного редактора я смогу защитить редакционный коллектив от глупых нападок, чего сменивший меня на этом посту, скорее всего, делать не станет.
Олег Вадимович, конечно, сразу же (06.05.68) постарался рассеять мой «преждевременный пессимизм». Он даже предложил «технический прием», помогающий развеять плохое настроение: «Когда вас что-то тяготит, то надо, так сказать, размотать клубок, т. е. постараться найти первопричину упадка духа. И вот так, следуя по нити, не только находить “зерно”, но и восстанавливать душевное равновесие». Так мы с Олегом Вадимовичем поддерживали друг друга. То я его, то он меня.
На мою жалобу, что в издательстве работать сейчас неприятно, Рисс отреагировал философски:
…спросите кого угодно, работает ли он на заводе, в театре или в школе, он скажет то же самое. <…> Так что утешьтесь… Работать-то все-таки надо!
В письмах к нему я продолжал сообщать о своих делах и своем самочувствии на новом посту:
Меня давит громадность задач, которые вижу в подробностях и которые, чувствую, во всем объеме мне не под силу (до 4 ноября 1968 года).
Что до меня, то разрываюсь в ответах на тысячи вопросов, в основном мелких, а крупные уплывают, и я с ужасом чувствую, как дело все больше и больше управляет мной. Единственное, что меня хоть чуть-чуть примиряет с этим, так это то, что людям со мной легко (11.06.68).
Положение издательства в конце 1968 года, первого года моего пребывания на посту главного редактора, потребовало от меня головоломных усилий для решения проблем, с которыми я, как ни странно, справился. Вот что я писал Риссу об этом:
У меня сейчас наступают очень горячие и очень тяжелые дни. При утверждении плана 1969 года летом нам прибавили стараниями директора Библиотеки им. Ленина 4 млн. листов-оттисков, доведя листаж до 18,5 млн. печ. листов-оттисков. Немного, но все же легче стало дышать. Ведь мы удовлетворяем запросы библиотек и читателей всего на 30–50 процентов в очень многих случаях. Сворачивать все издательство, чтобы выпустить две-три книги, невозможно. Не только потому, что люди останутся за бортом, но и потому, что кроме практических нужд и интересов любознательного читателя существуют интересы науки, интересы исследователей, требуется большое число учебников. В общем замкнутый круг. Так вот, помимо того, что из плана 1968 года перешло свыше 30 названий книг общим листажом 5 млн. печ. листов-оттисков, теперь, к концу года выясняется, что из добавленных первоначально 4 млн. печ. листов-оттисков 2 млн. отбирают. И вот теперь мне предстоит из первоначального плана в 135 названий и 18,5 млн. печ. листов-оттисков выбросить книг на 7 млн. печ. листов-оттисков. Представляете себя задачку! А ведь это не только книги. Это люди. Это коллективы. Это самолюбия. Это интересы. Можно либо свихнуться, либо потерять чувствительность. Ведь каждого жалко, каждого понимаешь, но если каждого жалеть, то как найти выход.
<…>
Помимо того, сейчас идет большое число рукописей, которые нужно читать как для контроля, так и для того, чтобы не засохнуть в административно-полубюрократической суете, которая высасывает все соки, не давая ни удовлетворения, ни радости; надо позаботиться о новом перспективном плане на 1971–1975 гг. Хочется, чтобы этот план был составлен не по обычному шаблону, а как перечень основных задач на этот период и тем, которые помогают в решении этих задач. <…> Хочется сосредоточить усилия издательства на основных, решающих направлениях и проблемах, чтобы было меньше случайности в издании литературы нашего профиля. Возможно, я идеалист, и ничего не добьюсь, но не потому, что это практически невозможно (возможность безусловна), а потому, что это требует бешеной энергии, тысяч встреч, умения легко разговаривать, а вот этого-то у меня и не хватает, хоть тресни. Для меня всякий разговор – это преодоление какой-то мертвой точки. То, что другому дается без всяких усилий, у меня отнимает много сил. Вот беда. Это еще из детства. Конечно, в силу необходимости преодолеваю сопротивление характера, но трудно это дается. Честное слово! Вот уже три недели, если не больше, как записал телефон Алексея Николаевича Леонтьева, психолога, чтобы посоветоваться с ним относительно планов издания психологических трудов, связанных с нашими интересами. И что же? Не хватает решительности начать этот разговор. Позвоню, конечно. [Так и не позвонил.] Но ведь время идет, может быть, что-то важное уже упущено (18.11.68).
Некоторое представление о моей рабочей загрузке дает письмо к Риссу от конца ноября 1968 года:
На целую неделю задержался с письмом: куча причин – главным образом невероятный наплыв работы (рукописей, совещаний и прочих напастей). Приходил домой на последнем издыхании. Да к тому же три вечера из пяти были заняты: заседание бюро секции редакционно-издательских работников Союза журналистов до 10 вечера, после которого нужно было прочитать 5-листную рукопись беседы о книгах, чтобы пойти к 9 утра на обсуждение ее в Библиотеку им. Ленина – один вечер; партсобрание, посвященное ходу выполнения плана, – другой вечер; отчетно-выборное профсоюзное собрание, после которого мы еще успели побывать в театре – смотрели в филиале МХАТа «Жил-был каторжник» Ануя, – третий вечер. Наконец, вчера мучился из-за вспухшей десны (абсцесс, который вскрыли, но который настолько давал себя знать, что не мог вообще ничего делать, даже читать).
И все же, оглядываясь назад, могу без лишней скромности сказать, что я оказался более или менее удовлетворительным главным редактором. Не потому, что удержался на этой должности 18 лет, а потому, что
– немало сделал, чтобы направить выпуск книг издательством в соответствии со сформулированными мною основными его задачами;
– сумел организовать редакционно-издательский процесс подготовки изданий к производству и их выпуска, несмотря на все внешние и внутренние препятствия;
– внес немалый вклад в пропаганду и рекламу книг издательства (в основном печатную, а однажды даже телевизионную, которую сам, увы, не видел);
– разборами редакторских работ по правленым рукописям и сигнальным экземплярам на заседаниях в главной редакции способствовал повышению квалификации редакторов и улучшению качества книг;
– наладил нормальные отношения с коллективными авторами – центральными библиотеками (задача далеко не легкая и простая).
Некоторые авторы одобрительно отозвались в печати о моей деятельности главного редактора.
Когда в 2005 году меня удостоили звания Человека книги, один из них, профессор И.Г. Моргенштерн, прочитав об этом, написал:
…я вспоминаю, как в 1976 г., прислав в издательство «Книга», главным редактором которого был А.Э. Мильчин, предложение выпустить книгу типа «Занимательная библиография», мы с Б.Т. Уткиным получили от него письмо с вопросом, как вы себе представляете эту книгу? Написали и отправили несколько рассказов занимательного характера. В ответ – готовый договор. Далее – два издания (1978 и 1987 гг.) общим тиражом в 120 тысяч экз., 12 рецензий на них и множество ссылок.
Ранее в письме к моей дочери один из активных наших авторов В. Кунин также одобрительно отозвался обо мне как главном редакторе. К сожалению, это письмо затерялось в море моих бумаг. Я так прокомментировал этот отзыв в своей записной книжке:
Почему Кунин так высоко ценит меня? Вспоминая наше общение, могу сказать, что я приветствовал его как автора потому, что он этого заслуживал, был по-настоящему хорошим литератором.
В один из составленных им сборников он включил перевод человека, уехавшего в Израиль, что в то время приравнивалось если не к преступлению, то к предательству; публикация его перевода в моем случае считалась бы большим прегрешением. Поэтому указание в печати: Перевод такого-то было бы оценено как пособничество предателю и отступнику. Кунин ничего от меня не скрыл, и мы с некоторым риском опубликовали перевод под псевдонимом.
Во внутрииздательском планировании и организации редакционно-издательского процесса мне удалось проявить полезную изобретательность. При месячных графиках сдачи оригиналов в производственный отдел все редакции умудрялись сдавать рукописи в последних числах месяца, а то и в самый последний день. Из-за этого в корректорской создавались пробки и вычитка части оригиналов задерживалась. Нужно было построить процесс таким образом, чтобы на всех этапах редакционного процесса оригиналы не залеживались, а сразу поступали в обработку. Поэтому я решил заменить месячные графики сдачи оригиналов в производственный отдел декадными. Точнее, графики оставались месячными, но с подекадной разбивкой. При этом для каждого редактора месяц начинался и заканчивался в свою декаду (10-го, 20-го или 30-го числа). Это решение оказалось удачным.
Однако заведующие редакциями, пользуясь моей мягкостью, порой задерживали сдачу графиков. И мой заместитель Владимир Павлович Кочетов изобразил летучку в главной редакции в шуточной пьесе:
Мильчин, главный редактор.
Иванова, заведующая редакцией по издательскому делу и книжной торговле.
Федорова, и. о. заведующего редакцией миниатюрных изданий.
Кошелева, заведующая редакцией литературы по библиотековедению и библиографии.
Лебедев, заведующий редакцией по искусству книги.
Синюков, заведующий редакцией факсимильных изданий.
Громова, заведующая редакцией литературы по книговедению и библиофильству.
Троянкер, главный художник.
Пиляева, заведующая отделом оформления.
Лещинская, заведующая редакцией рекомендательной библиографии.
Рубин, заведующий редакцией ведомственных и заказных изданий.
Соколова, старший редактор отдела рекламы.
Крючкова, заведующая производственным отделом.
Сергеева, старший редактор группы планирования.
Волкович, младший редактор главной редакции.
Мильчин. Все сдали месячный график?
Иванова (испуганно). А когда нужно было сдать?
Мильчин. Вчера.
Иванова. А можно через неделю?
Федорова. Я тоже через неделю – у нас в редакции некомплект!
Звонит телефонМильчин (снимает трубку). Рита, вас.
Волкович выходит в приемнуюКошелева. А мне непонятно…
Синюков уныло вздыхает, думаетРубин, закрыв глаза, посапываетВолкович возвращаетсяЛебедев (охорашивается)…
…..
…..
… (все цензурно)
Все подавленно молчатМильчин. У кого какие вопросы?
Синюков (в меланхолии). To be or not to be?
Громова (настырно). Когда будет готово оформление? Когда будет готово оформление? Когда будет готово оформление?
Троянкер. Не могу знать. Не могу знать. Не могу знать. Мне кажется, это как бы не входит в круг моих обязанностей.
Пиляева (поспешно). Я отвечу, я отвечу, я отвечу…
Звонит телефонМильчин (снимает трубку). Рита, вас.
Волкович выходит в приемную и больше не возвращается.
Кошелева. А мне непонятно, а мне непонятно, а мне непонятно…
Федорова. Некомплект!
Лебедев, Лебедев, Лебедев, Лебедев, Лебедев, Лебедев.
Лещинская. Коровицына, Коровицына, Коровицына [зав. отделом рекомендательной библиографии Б-ки СССР им. Ленина].
Соколова. Немцы, болгары, эфиопы, поляки, англичане, датчане, китайцы, французы, Объединенные Арабские Эмираты, Западная Сахара, Тринидад и Тобаго, Сейшельские острова…
Пиляева. Брошюру Рубина «Сливщику-разливщику» мы можем воспроизвести только на японской технике.
Рубин, вздрогнув и открыв глаза, озираетсяКрючкова (неприступно). А мы не можем! Не можем! Не можем!! Не можем!!! Редакторов надо сечь, сечь, сечь!.. Художников – палкой, палкой, палкой!..
Мильчин (устало). Спасибо. Все свободны.
Сергеева (вдогонку). К тридцать второму числу месяца просьба сдать план по оргработе, по учебе, по воспитанию, по соцсоревнованию!
Мильчин. План! План! План! План!
Кочетов застенографировал
Мое участие в разработке издательских нормативных документов и в оценке их проектов
Мои знания техники и методики издательской работы были замечены в Комитете по печати (Госкомиздате СССР), и руководители разных комитетских управлений привлекали меня к разработке общеиздательских нормативных документов.
Так, когда первому по времени главному редактору Главной редакции общественно-политической литературы А.С. Махову поручили разработать инструкцию «Типового положения о подготовке рукописи к изданию», он включил меня в состав авторского коллектива. Мне достались разделы, касающиеся работы редактора и корректуры. А когда проект инструкции был подготовлен, его отпечатали небольшим тиражом и разослали в издательства с требованием прислать замечания в Комитет.
Писем с замечаниями прибыло много. И Махов поручил мне внести изменения и подготовить текст для утверждения на коллегии Комитета.
Работа эта была, можно сказать, титанической (более подробно о ней рассказано в главе «Мое авторство»). У многих издательств была своя специфика, которую нужно было учесть в инструкции. Короче говоря, в результате моих трудов печатный проект инструкции превратился в лоскутное одеяло с бесчисленными машинописными вставками или поправками в связи с обоснованными замечаниями и предложениями издательств. В конечном счете инструкция была утверждена, а мне вынесли благодарность в приказе Комитета «за активное участие в разработке “Типового положения о подготовке рукописи к изданию”».
Вторым документом, в подготовке которого мне пришлось принять участие по просьбе начальника планово-экономического управления Комитета, был Прейскурант № 116 номиналов на книги. От Комитета этой работой занималась Великанова, которая перешла туда из издательства «Искусство», где была экономистом в планово-экономическом отделе. Так что мы хорошо знали друг друга. Конечно, я уже не помню детали моего вклада в подготовку этого важнейшего для издательского дела документа, который определял розничные цены книг. Помню только, что по моим замечаниям в его проект внесли немало поправок классификационного характера. Кроме того, я избавил текст проекта от стилистических недочетов. Делал это все я в нерабочее время, и начальник управления настоял, чтобы я был вознагражден деньгами. Мне пришлось подписать соглашение с одной из типографий (кажется, это была типография «Искра революции») за какую-то работу, так как в Комитете на оплату денег не было. Для меня это было неприятно. Успокоил свою совесть тем, что я действительно много сделал и деньги мне достались не задаром.
Возможно, меня пригласили после того, как ознакомились с написанными мною замечаниями и предложениями по проекту от издательства «Книга».
Замечания были существенными:
1. Устанавливать номинал необходимо на учетно-издательский лист, а не на печатный. При установлении номинала на печатный лист будут одинаково расцениваться разные затраты труда (при более высокой емкости печатного листа затрат труда издательских работников будет больше, при меньшей – меньше, а цена одна). Вдобавок такое ценообразование не будет способствовать экономии бумаги, к чему нас постоянно призывают (зачем издательству вкладывать больше материала в печатный лист, если это не будет учитываться в цене?).
2. В «Методических указаниях к прейскуранту» указано, что к научно-популярной литературе относятся «произведения художественно-документальной и художественно-публицистической литературы (художественные очерки и дневники, документальные романы, повести и рассказы)». Это разъяснение противоречит делению литературы на виды, но, самое главное, не учитывает различия в оплате авторского труда: художественно-документальный роман с точки зрения постановления об авторском вознаграждении должен быть оплачен только как художественная проза со всеми вытекающими отсюда последствиями (более высокие ставки гонорара, выплата потиражных), т. е. затрат у издательства значительно больше, чем при издании научно-популярной литературы, а цена та же. Издательство предлагает относить всю художественную литературу к разделу «Художественная литература».
И так далее 6 страниц замечаний и предложений, которые сохранились в моем архиве и уже потеряли всякую ценность, и если имеют какое-то значение, то только для истории отечественного издательского дела.
Разные научные организации, разрабатывающие стандарты, положения, инструкции, прежде чем представить их на утверждение в вышестоящие организации, рассылали их в издательства с просьбой прислать замечания, пожелания, предложения. Большинство издательств либо вовсе не отвечало на такие просьбы, либо отделывалось формальными отписками. В лучшем случае главный редактор предлагал какой-либо из служб издательства подготовить ответ по существу. Мог бы так поступать и я, но этому препятствовало то обстоятельство, что я был не только главным редактором, но и специалистом по книгоиздательскому делу, автором работ на эти темы. Поэтому, как ни трудно мне было выкроить время, я всегда сам подготавливал и слал детальные конкретные замечания.
Так, в самом начале июня 1968 года (письмо не датировано) я посвятил Рисса в «достоинства» одного такого проекта документа:
Кажется, писал Вам уже, что присылали нам на отзыв проект нового стандарта корректурных знаков. Нового в нем очень мало. На обсуждение он выносится довольно странно. Знаки уже приняты СЭВом и замечания предлагают делать только по примерам применения корректурных знаков. А так как Всесоюзная книжная палата поручила эти примеры подготовить какому-то отставному полковнику, который, по-видимому, не смыслит в корректуре ни уха, ни рыла, то можете себе представить, что там творилось. Пришлось написать несколько страниц замечаний. Их не меньше по количеству знаков, чем в самих примерах. Когда писал, порывался несколько раз бросить. Ну что это в самом деле! Ведь масса своих дел, которые не успеваешь переделать. А тут еще из-за какого-то малограмотного дяди сиди, критикуй, чтобы потом он пожинал плоды этой критики. Единственное, что удержало и заставило довести до конца, это опасение, что стандарт могут утвердить в таком непотребном виде.
И действительно, письмо с замечаниями по этому стандарту заняло 5 страниц через полтора интервала. Стандарт был безграмотным по смыслу формулировок, показывавших, что писавший не знает того, о чем пишет. Всего два-три примера для иллюстрации.
Так, первое из основных правил в проекте стандарта устанавливало, что большинство корректурных знаков повторяется на поле, за исключением тех, которые повторять не следует. А какие не следует, оставалось догадываться.
В правиле применения одного из знаков было написано, что знак в поле повторяется. А в примере рядом, что «знак в поле повторять не следует». Многие примеры применения корректурных знаков были оформлены с нарушением правил. Доморощенная терминология могла только запутать читателя: «Сократить линейку» вместо «Укоротить линейку», «Заменить выделяющимися знаками» вместо «разными знаками» или «различающимися знаками».
Сменивший А.С. Махова на посту главного редактора Главной редакции общественно-политической литературы В.С. Молдаван использовал мои знания для того, чтобы я готовил ответы Главной редакции с замечаниями по проектам разных нормативных документов, которые присылали ВКП и другие организации. Я разбирал и оценивал эти документы от имени Главной редакции и пересылал свои разборы Молдавану. Было их немало. Но эти разборы и замечания служили и для ответа от имени издательства «Книга». В моем домашнем архиве сохранилась довольно пухлая папка копий таких отзывов издательства. По ним можно судить о качестве работы организаций-разработчиков и, конечно, о моих знаниях и критическом мышлении.
Как Госкомиздат руководил издательским делом
Достоинства централизованного управления книгоизданием перечеркивались его грубыми издержками. Когда в Госкомиздате или в секторе издательств Отдела пропаганды ЦК КПСС появлялся новый начальник или инструктор, он немедленно навязывал всем свою точку зрения на работу издательств, причем часто делал это исключительно ради того, чтобы его не могли упрекнуть в бездействии. А принимая даже, в общем, необходимое решение, придавал ему такую жесткую форму, что всякое разумное и целесообразное отступление от нового правила расценивалось почти как преступление, и чтобы не провиниться, издательства совершали порой глупейшие действия.
Один пример – не из моей практики, но вполне характерный для партийного стиля руководства. М.М. Пришвин 22 февраля 1944 года записал в своем дневнике:
Оказалось, что для экономии бумаги в ЦК решили убрать все предисловия. Так и у меня из юбилейного сборника убрали, и читатель не будет знать, почему же именно и для чего сделана вермишель из моих сочинений.
А вот пример уже из жизни нашего издательства.
Когда Госкомиздат СССР принялся бороться за экономное расходование бумаги, ему сразу изменило чувство меры в оценке использования бумаги издательствами.
И вот издательство «Книга» подверглось жесткой критике руководства Госкомиздата СССР за множество пустых страниц в переводной книге Рудера «Типографика. Руководство по оформлению» (М., 1982), хотя если бы мы не сохранили оформление оригинального издания, оно потеряло бы всякий смысл. Ведь автор показывал, как именно, на его взгляд, нужно решать ту или иную оформительскую задачу. Да и тираж книги был для того времени небольшим – 10 тыс. экз. Но какой удобный пример для того, чтобы высечь издательство и продемонстрировать, что Госкомиздат всерьез взялся за экономию бумаги ради того, чтобы удовлетворить спрос на издания художественной литературы.
Для того чтобы осуществлять идеологический контроль за деятельностью издательств, главные редакции Госкомиздата рецензировали рукописи готовящихся к изданию книг и вышедшие книги. Выбор определялся заглавием, которое вызывало подозрения у сотрудников главной редакции, иногда по идиотическим причинам, как это было с книгой О.В. Рисса «От замысла к книге. О технике литературного труда». Подробно об этом рассказано в моем «Жизнеописании… О.В. Рисса». Здесь я коснусь только основного мотива, вызвавшего тревогу: «А вдруг на эту книгу будут опираться графоманы?» Видимо, жалобы графоманов на издательства так осточертели госкомиздатовским сотрудникам, что они, обжегшись на молоке, стали дуть на воду. Подозрения вызывали любые книги для авторов как якобы плодящие графоманов, хотя на самом деле графоманов плодила выпускаемая издательствами серая литература. Внешне все в таких книгах было как надо: и тема актуальная, и герои – передовики. Вот и пример для графоманов: «Так и я могу». Мы же, издавая книги для авторов, преследовали главным образом благую цель – помочь им представлять в издательства рукописи (в том числе и договорные) в надлежаще оформленном виде, соответствующем всем издательским требованиям. Благодаря этому могли быть сокращены сроки выпуска запланированных книг, поскольку редакторам и авторам не пришлось бы тратить время на приведение рукописи в соответствие с издательскими требованиями. Не случайно ведь чуть ли не каждое издательство старалось выпустить инструкцию для авторов о подготовке рукописи к изданию, которую можно было приложить к договору как одно из особых его условий. Издательства стремились экономить свое и авторское время. Правда, в этом была и отрицательная сторона – опора на сложившиеся в каждом издательстве правила и традиции, далеко не всегда обоснованные и ведущие к разнобою в книгах разных издательств. И мы видели свою задачу в том, чтобы убедительно обосновать издательские требования к авторам и привести их к единообразию. А остановить графоманов запрет на литературу для авторов все равно бы не помог.
ЦК КПСС последовательно принимал решения о повышении требовательности к идейному содержанию книг, а Госкомиздат в соответствии с ними предъявлял свои требования к издательствам.
Так, издательство «Книга» подверглось в 1972 году жесткой идеологической критике председателя Госкомиздата СССР Б.И. Стукалина в его отчетном докладе на партийно-хозяйственном активе отрасли по итогам 1971 года и в решении актива за несколько, казалось бы, безобидных абзацев в книге В.Н. Ляхова «Очерки теории искусства книги» (М.: Книга, 1971).
Разбирая в главе «Литература. Иллюстрация. Книга» сложную проблему воспроизведения словесных тропов писателя иллюстратором, В.Н. Ляхов в параграфе «Выразительность слова. Тропы» писал, в частности:
Современный читатель все более углубляется в подтекст, ищет скрытые моменты литературного повествования. И интерес к художественной форме во многом исходит именно отсюда.
Без этого невозможно, например, войти в удивительный, трогательный и величественный роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». В его сложнейшей художественной структуре легко обнаруживаются два смысловых и, соответственно этому, два пластических плана: бытовой (реальный) и фантастический. Прихотливо переплетая их, писатель, однако, повсюду остается верен с самого начала принятому колористическому принципу. «Земной» мир выдержан им в сером, как бы тоновом регистре, в системе точных пространственно-предметных отношений, которые не утрачиваются даже в самых острых гротесковых описаниях. А рядом, в мире, не подчиняющемся законам земной причинно-следственной зависимости, – сверкание цвета: то мрачно-таинственного, врубелевского, то идиллически мягкого, то беспощадно резкого, но всегда звучного и значимого, дающего музыкальный тон всему действию. Вспомним, как сильно звучит переход от первой главы книги ко второй, когда в глаза прямо-таки ударяет поток света, цвета… «В белом плаще с кровавым подбоем…» Целый каскад красочных пятен будит в нас чувства, совсем не похожие на те, что возникали на первых страницах книги, где гомонила задыхающаяся от жары вечерняя Москва, где звучали слова о пиве, МАССОЛИТе, о подсолнечном масле и антирелигиозной пропаганде…
«Мастер и Маргарита» – одна из книг, которая заставляет всерьез задуматься над природой художественного издания писателя и возможных путях отражения его своеобразия в искусстве иллюстрации (с. 235).
Почему же этот текст был признан руководителем Госкомиздата СССР идейно-порочным? Он сам ответил на это в своем докладе: потому, что Михаил Булгаков был антисоветски настроенным писателем, а значит, всякая похвала его произведений (а в тексте Ляхова она звучала вполне отчетливо) не отвечает интересам партии и должна быть осуждена, а действия издательства, которое похвалу пропустило, могут быть объяснены только его идейной нетребовательностью.
И этой позиции Стукалин держался твердо. Когда Андрей Дмитриевич Гончаров, заведовавший кафедрой в Московском полиграфическом институте и тесно связанный с Госкомиздатом в качестве одного из самых авторитетных членов жюри конкурса искусства книги (он, кажется, даже был его председателем), вместе с В.Н. Ляховым, тоже членом того же жюри, пошли к нему и попытались отговорить от нападок на издательство и книгу (поскольку решение актива готовится загодя, об этих нападках стало известно заранее), они потерпели неудачу. Идейная неполноценность работников «Книги» была заклеймена. Думаю, что позднее Б.И. Стукалину было не очень приятно вспоминать этот эпизод преследования Булгакова, признанного, по одному из опросов, лучшим русским писателем нашего столетия.
Еще один частный эпизод, демонстрирующий стиль госкомиздатовского руководства.
Читать бесплатно другие книги:
