Человек книги. Записки главного редактора Мильчин Аркадий
С искренним приветом
Б. ТомашевскийВскоре после этого письма 24 августа 1957 года Борис Викторович скончался, и казалось, что на моей затее можно поставить крест. Но неожиданно в редакцию пришло письмо вдовы Б.В. Томашевского Ирины Николаевны Медведевой, впоследствии ставшей широко известной благодаря опубликованной за рубежом под псевдонимом книге, оспаривающей принадлежность «Тихого Дона» М.А. Шолохову.
В отдел полиграфии изд-ва «Искусство»От Томашевской-Медведевой И.Н.
6 декабря 1958 года
В связи с тем, что издательство обращалось к моему покойному мужу Б.В. Томашевскому с предложением переиздать его книгу «Писатель и книга» – сообщаю издательству, что книга может быть в настоящее время переиздана с дополнениями и поправками, взятыми из конспектов курса по текстологии, читанного Томашевским в 1950–1955 годах в Ленинградском университете. Книга может быть сдана в готовом виде в ноябре 1958 года.
И. Томашевская-Медведева
В датировке письма Ирина Николаевна ошиблась. Письмо могло быть написано только в 1957 году, поскольку она сама сообщала, что может представить оригинал в ноябре 1958 года.
Получив письмо Ирины Николаевны, я, конечно, очень обрадовался, но все же, помня об отношении самого Б.В. Томашевского к переизданию книги и предвидя, что при заключении договора на нее у руководства издательства «Искусство» могут возникнуть сомнения в целесообразности переиздания книги 1928 года, я решил заручиться мнением авторитетного литературоведа-текстолога и в том же декабре 1957 года послал письмо известному ленинградскому литературоведу Исааку Григорьевичу Ямпольскому. Я попросил его высказаться относительно возможности выпуска этой книги вторым изданием, несмотря на отрицательное отношение к этому самого автора, и, если он считает это возможным, отрецензировать ее с современных позиций и оценить предложение И.Н. Медведевой о дополнениях.
Предупредил я И.Г. Ямпольского и о том, что мы рассчитываем снабдить книгу вступительной статьей и комментариями.
Ответ И.Г. Ямпольского был благоприятным.
Ленинград. 12 января 1958.
Уважаемый тов. Мильчин! (Извините – не знаю Вашего имени и отчества.)
Только что получил Ваше письмо и спешу ответить.
Я считаю заслуживающей всяческого одобрения и поддержки мысль издательства «Искусство» о переиздании работы одного из основателей советской текстологии Б.В. Томашевского «Писатель и книга».
Разумеется, если бы не внезапная кончина Б.В. Томашевского, он бы обновил и дополнил книгу, так как за тридцать лет в области издания русской классики сделано немало (в том числе и самим Борисом Викторовичем), многие вопросы прояснились. Но поскольку он не успел это сделать, нужно, по моему мнению, переиздать книгу, дополнив ее сохранившимися университетскими лекциями и снабдив предисловием. В таком виде книга Б.В. Томашевского, несмотря на то, что кое-что, как считал он сам, в ней устарело, будет, бесспорно, очень полезна.
Что до рецензии, то я бы охотно ее написал, но до осени настолько занят, что не имею физической возможности сделать это.
Когда будете осуществлять это издание, хорошо подумайте об авторе вступительной статьи – это не такой простой вопрос.
Всего лучшего
И. Ямпольский
Обстоятельства складывались как нельзя более благоприятно для нового издания «Писателя и книги», и, вооруженный письменным отзывом И.Г. Ямпольского, я постарался как можно быстрее заключить договор с И.Н. Медведевой на текстологическую подготовку издания, примечания и дополнения к нему.
Параллельно надо было срочно найти авторитетного специалиста, который сумел бы написать вступительную статью и представить ее в издательство за короткии срок, не позднее ноября 1958 года, когда должна была поступить рукопись книги от И.Н. Медведевой. Из нескольких возможных кандидатур я остановился на двух именах – С.М. Бонди и Б.М. Эйхенбауме. И, помня предупреждение И.Г. Ямпольского, решил, прежде чем принять окончательное решение, посоветоваться с ним. Он быстро прислал ответ:
Ленинград, 22 янв. 1958
Уважаемый Аркадий Эммануилович!
Вы спрашиваете меня, как я отношусь к кандидатуре С.М. Бонди как автора вступительной статьи к книге Б.В. Томашевского. Думаю, что это самая подходящая кандидатура. Если С.М. Бонди согласится написать статью, это, без сомнения, бдет очень хорошо. Статья будет содержательная, и С.М. Бонди найдет, конечно, соответствующий тон, что весьма существенно.
Что касается рецензии, то я охотно написал бы ее, но не могу Вам твердо обещать, что мне удастся это сделать. У меня много обязательств и служебной работы, а здоровье, к сожалению, крайне ограничивает мои возможности, так что при всем желании я могу Вас подвести. Поэтому осенью я, если будет малейшая возможность, напишу рецензию, но Вы имейте в виду и другого рецензента.
Всего лучшего
И. Ямпольский
Не помню точно причин, по каким «роман» с С.М. Бонди не состоялся. Кажется, я просто не сумел с ним связаться, да и прослышав, что в соблюдении сроков он не слишком обязателен, быстро остыл и решил обратиться к Борису Михайловичу Эйхенбауму, тем более что Ирина Николаевна Медведева одобрила такой выбор. Борис Михайлович согласился и в установленный срок представил очень хорошую статью. Более того, уверовав в меня, Борис Михайлович предложил нашей редакции издать его работу «Основы текстологии», подробный проспект которой он уже разработал. Увы, какой-то рок и ему помешал это сделать. Вскоре после того, как мы заключили с ним договор на такую книгу, 24 ноября 1959 года Борис Михайлович скоропостижно скончался, так и не осуществив своего замысла. Но поскольку представленный им проспект книги был столь подробен, что напоминал скорее конспект, то я включил его в третий выпуск сборника «Редактор и книга» (М., 1962).
Когда сборник вышел, я послал его дочери Бориса Михайловича Ольге Борисовне. Вот что она написала мне в ответ:
Милый Аркадий Эммануилович!
Спасибо Вам большое за присылку экземпляра. Вы даже представить себе не можете, как мне радостно было увидеть напечатанной именно эту папину работу. Ему так хотелось написать книгу, и он бы ее написал, вероятно, очень увлекательно и живо – так он за свою жизнь привык к текстологии и полюбил эту, казалось бы, суховатую науку. И очень хорошо, что Вы снабдили этот конспект примечаниями и своей вступительной заметкой. Короче говоря – не зря Борис Михайлович называл Вас «милый Мильчин».
Мне очень жалко, что я – не литературный работник и мало что могу сделать с тем, что есть в архиве Бориса Михайловича. Но, вероятно, когда-нибудь многое из того, что в этом архиве есть, – появится в свет.
Будьте здоровы.
Так как этой книги еще в продаже нет, – я размахиваю ею, – и все мне завидуют. Она еще выглядит очень завлекательно.
О. Эйхенбаум
Вернусь, однако, к «Писателю и книге». Со вступительной статьей Б.М. Эйхенбаума работать мне пришлось, естественно, мало. В основном мои замечания сводились к тому, чтобы несколько смягчить тон его суждений о воззрениях некоторых московских текстологов, – снять резкость оценок, оставив их суть. Борис Михайлович с этим согласился. Мое письмо к нему с этими замечаниями, к сожалению, осталось в архиве редакции, а его ответное письмо я передал М.О. Чудаковой, не позаботившись снять ксерокопию, что и не позволяет мне воспроизвести его здесь.
Я несколько забежал вперед; стоит также привести сохранившиеся у меня письма и записки Ирины Николаевны, представляющие некоторый интерес.
Одно из писем касается неосуществленного замысла издания другой книги Б.В. Томашевского, замысла, который – кто знает – может быть, и будет когда-нибудь воплощен в жизнь. Договор на «Писателя и книгу» так вдохновил Ирину Николаевну, что она поспешила прислать в редакцию заявку на сборник работ Б.В. Томашевского «Вопросы издания классиков»:
В редакцию литературы по книгоиздательскому делуиздательства «Искусство»
Предлагаю к изданию книгу Бориса Викторовича Томашевского «Вопросы издания классиков» (25 авт. листов).
Данная книга состоит из работ Б.В. Томашевского 1930–1957 гг. и ни в какой мере не совпадает с его книгой 1928 года «Писатель и книга», написанной с инструктивно-учебной целью.
Сборник «Вопросы издания классиков» представляет собой книгу, в которой эрудированный филолог, историк литературы делится своим опытом тридцатидвухлетней работы над текстами произведений классической литературы и их изданием. В сборник входят статьи по общим проблемам текстологии (как прикладной отрасли филологической науки), по отдельным сложным текстологическим казусам в установлении текста произведений классиков, а также рецензии на различные издания, общие критические статьи о работе издательств над изданиями классиков и выработанные по просьбе издательств инструкции.
Основную, первую часть книги составляют работы Б.В. Томашевского по отдельным вопросам установления текстов. Все эти работы, несмотря на свой академизм, имеют вполне литературный характер. Читать их легко и занимательно. Выпуск книги «Вопросы издания классиков» имеет не только практическое значение фиксации многолетнего опыта одного из основоположников советской текстологии (название этой практической дисциплины принадлежит Б.В. Томашевскому), но и общекультурное значение.
Книга эта демонстрирует советское достижение в области, которую за рубежом считают привилегией западных филологов.
И. Томашевская
Переговорив с главным редактором издательства «Искусство» (им тогда был Александр Васильевич Караганов), я подготовил ответ Ирине Николаевне от его имени, который он подписал:
Глубокоуважаемая Ирина Николаевна!
Издательство в принципе не возражает против издания сборника статей Б.В. Томашевского «Вопросы издания классиков» в 1960–1961 году. Окончательное решение вопроса об издании этого сборника может быть принято по представлении проспекта сборника, уточнении его состава.
Главный редактор издательства «Искусство»(А.В. Караганов)
Мысль подготовить сборник возникла у Ирины Николаевны, когда она выбирала две-три статьи Б.В. Томашевского для приложения ко второму изданию «Писателя и книги» в качестве образцов применения текстологических взглядов к сложным практическим случаям. Об этом говорит фраза из ее письма от 21 апреля 1958 года, в котором она, не дождавшись ответа на свою вторую заявку (не прошло и десяти дней со дня отправки ее в издательство), просит «написать относительно второй книги, что важно для конструкции “Приложения”». Хороших статей оказалось так много, что выбрать две-три лучшие было нелегко.
В открытке от 3 июня 1958 года Ирина Николаевна сообщает мне о том, как идет подготовка оригинала «Писателя и книги»:
Глубокоуважаемый Аркадий Эммануилович!
Спасибо за весточку, а главное, за расположение к трудам Томашевского. Я, по правде сказать, была уверена, что изд-во не станет говорить о 2-й книге прежде выхода 1-й. Темпы, с которыми идет «Текстология» в Вашей редакции, и так беспримерны. Особенно удивительны они кажутся для издательства, которое имеет прочную славу в смысле «темпов». Деньги переведены. Спасибо за содействие. Книга перепечатана и один из трех экземпляров у меня здесь [в Гурзуфе] в работе. «Приложения» будут состоять из двух глав статьи Б.В. в пушкинском «Лит. наследстве» – это 2 печатных листа. Еще лист соберу из мелочей по Достоевскому и Пушкину. Я буду в Ленинграде 4–5 июля и к 1-му постараюсь выслать Вам рукопись. Привет.
И. Томашевская.
На мое предложение составить к новому изданию «Писателя и книги» предметный или тематический указатель Ирина Николаевна ответила так:
Глубокоуважаемый Аркадий Эммануилович!
Составив словник для указателя, я убедилась в том, что указатель будет слишком куцый и что в общем все сводится к нескольким темам, фиксированным в оглавлении. Это побудило меня лишь расширить оглавление за счет подтемок. Посылаю Вам это изделие с тем, чтобы Вы исправили, если найдете нужным, формулировки и дали оглавление с примечанием (о том, что названия подтемок дано редакцией). А может быть, в соответствующие места ввести так называемые «фонарики»?
Решайте, как лучше. Что касается тематического указателя, то я думаю, что и более умелый составитель не добился бы хорошего результата. Впрочем, может быть, и добился бы, но сейчас нет времени делать такой указатель.
Посылаю Вам указатель с обозначением страниц издания 1928 г., так как машинописные экземпляры у нас расходятся в пагинации. Надеюсь на Ваше письмецо в Гурзуф.
Всех благ и доброго отдыха
Ир. Томашевская.Гурзуф. 27 августа 1958 года
Книга была напечатана с расширенным оглавлением вместо предметного указателя. Сегодня я бы этим не ограничился, а тогда сроки поджимали. Тем более что рукопись надо было подписать в печать в виде машинописного оригинал-макета (выше я уже рассказал об этом методе, который мы тогда пропагандировали). Через месяц после подписания в ноябре 1958 года оригинал-макета к печати он был сдан в типографию, и в первом квартале 1959 года книга уже вышла в свет. Правда, пришлось вклеивать список опечаток, которых, может быть, удалось бы избежать, если бы в издательстве держали корректуру.
Судя по письму И.Н. Медведевой от 6 ноября 1958 года, она все же сделала попытку оснастить книгу вместо указателя словарем: обратилась с просьбой составить его к одной из сотрудниц редакции «Библиотеки поэта», литературоведу-текстологу Ксении Константиновне Бухмейер:
Да, насчет словаря думаю, что его сделать не удастся. Бухмейер писала, что делает, но не знаю, успеет ли. Скажу Вам по телефону.
В этом же письме Ирина Николаевна отвечала на мои замечания по тексту и делилась своими сомнениями:
О статье «Сочинения русских классиков в изданиях Академии наук» скажу следующее. Б.М. Эйхенбаум, просматривая «Приложение», отметил, что статья носит характер служебного резюме и написана именно для недр учреждения. Мне показалось, что отчасти он прав. Посмотрите и, сравнив обе статьи, решите этот вопрос. Если сочтете возможным – оставим статью.
Статья в книге осталась: она могла помочь издателям при составлении текстологических инструкций.
В статье для «Нового литературного обозрения» я ничего не писал о моем приезде в Ленинград для разрешения вопросов, о чем меня просила Ирина Николаевна. Ответив на часть из них в упомянутом письме от 6 ноября 1958 года, она написала:
Я еду в Ленинград прямо, так как там у меня дело срочное. Очень прошу Вас позвонить мне в Ленинград числа 13–15-го по телефону А 164-82. Лучше до 10 утра или после 12 ночи.
Может быть, перед отправкой в печать мне все-таки посмотреть книгу? Тогда я приеду к Вам или Вы ко мне. Последнее удобнее в смысле справок, которые под рукой. Может быть, Вы могли бы съездить на денек-два. Остановиться можно у нас, и редакция не понесет особых расходов.
И я действительно выехал в Ленинград и посетил квартиру Томашевских для снятия вопросов. Ночевать там не ночевал, сама же квартира произвела на меня очень сильное впечатление. Она была больше похожа на музей. Необыкновенная чистота, сверкающий паркет, по стенам замечательные гравюры видов Петербурга. А когда Ирина Николаевна пригласила меня за большой обеденный стол, я как провинциал чувствовал себя очень стесненным: боялся сделать что-нибудь не так, как полагается по этикету. Но, кажется, обошлось.
Когда Ирина Николаевна узнала от меня, что книга вышла, она прислала благодарственное письмо, которое я привожу целиком, поскольку в нем отразились некоторые черточки положения в советских условиях литератора вообще и наследника писателя в частности:
Глубокоуважаемый Аркадий Эммануилович!
Спасибо Вам за добрую весть. Хоть с опечатками… но все же хорошо, что книга вышла. И я так признательна Вам за содействие: за мудрое доброжелательство и большую работу, которую далеко не все делают так добросовестно. Мне бы очень хотелось выразить это не в письме, а в личном общении, но, увы, до конца апреля я не смогу попасть в Москву. Из сего вытекают следующие просьбы:
1) Книгу хоть одну пришлите посмотреть. Не терпится посмотреть. Конечно – 3 экз. мне мало. Напишите, могу ли я через издательство купить 20 экз. и как это сделать в смысле оплаты, т. е. нельзя ли путем вычета из гонорара.
2) Эйхенбаум болен и уехал отдыхать. Его дочь просила, если можно, ускорить перевод гонорара. Деньги в бухгалтерии есть.
3) Я тоже ничего не имела бы против денег. Помните, Вы говорили, что какая-то сумма мне причитается за примечания или за что-то. Так как при всех своих трудах я в качестве литератора заработала минимально за эти 1 года, то для меня важна справка о мною заработанной сумме больше, чем сама сумма. Итак, если можно попросить бухгалтерию составить такую справочку (они знают форму, так как для членов Союза писателей делается это постоянно). Что касается сумм тех и других (т. е. наследственных), то они, вероятно, так плачевны, что их можно выслать почтой. Но на всякий случай посылаю заявление о переводе на книжку. Мне очень стыдно Вас обременять всеми этими делами, но я в надежде когда-нибудь оказаться и для Вас полезной.
Всего доброго
И. Медведева. 19 марта 1959 г.
Выход «Писателя и книги» не остался незамеченным. В «Вопросах литературы» (1960. № 4) была напечатана положительная рецензия Б.Я. Бухштаба.
Главное же заключается в том, что книгу Б.В. Томашевского удалось возродить к новой активной жизни, сделав ее достоянием более или менее широкого круга авторов, редакторов, текстологов, литературоведов. Она вошла в список основной литературы, рекомендуемой студентам, которые готовят себя к профессии редактора, и вместе с проспектом «Основ текстологии» Б.М. Эйхенбаума стала классикой отечественной текстологии.
И еще одно важное обстоятельство – редакция литературы по книгоиздательскому делу благодаря книге Б.В. Томашевского вышла за пределы того узкого круга читателей, которые были у нее до этого.
«В лаборатории редактора» Лидии Чуковской[12]
Как я уже говорил, я постоянно искал людей, которые могли бы писать не о технической, а о содержательной стороне редакторского дела. При каждом удобном случае заводил об этом разговор с приходившими в редакцию авторами и рецензентами, если только была надежда, что собеседник подскажет мне имя человека, способного по-новому рассказать о работе редактора.
Так, общаясь с Аркадием Иосифовичем Ваксбергом, я спросил его, не знает ли он кого-нибудь, кто мог бы написать книгу о редактировании произведений художественной литературы. Спросил его не случайно, поскольку знал, что он как практикующий адвокат, специалист по авторскому праву общается со многими писателями и осведомлен об их творческих интересах. Аркадий Иосифович спросил меня, читал ли я в только что выпущенном втором выпуске альманаха «Литературная Москва» статью Лидии Чуковской «Рабочий разговор». Узнав, что я о ней ничего не слышал, он посоветовал мне прочитать ее, сказав, что более удачной кандидатуры для написания книги о редактировании художественной литературы, чем Чуковская, мне не найти, и дал ее телефон.
Прочитав «Рабочий разговор» – статью полемическую, и притом содержательную и глубокую, – я понял, что Ваксберг прав и что если Чуковская согласится с нашим предложением, это будет большая удача. И, набравшись храбрости (мне, как всегда, мешала моя стеснительность), позвонил Лидии Корнеевне, представился и спросил, не согласится ли она написать на основе своего редакторского опыта книгу. Не помню, как и о чем еще шел разговор, но ответ был положительный. Позднее я узнал, что Чуковская и сама размышляла о книге на эту тему. Бывают же такие совпадения.
Лидия Корнеевна прислала проспект книги. Я постарался как можно быстрее оформить договор.
Рукопись Лидия Корнеевна представила в срок, в ноябре 1959 года, хотя теперь, в 2011 году, когда вышла ее переписка с Л. Пантелеевым, можно понять, чего это ей стоило:
18 апреля 1959 г.: Я уныло и бездарно корплю над пятой главой[ «Будылья татарника» – о работе редактора над стилем]. Два шага вперед, три назад. Срок, срок, срок! Мне не поспеть ни за что (С. 140).
6 мая 1959 г.: Спасибо, милый друг, что верите в мою книжку, – мне эта вера очень нужна. Я как-то растерялась и ослабела, а ведь сколько еще труда – и горя – впереди (Там же. С. 141).
11 августа 1959 г.: Я пишу книгу – упорно и медленно. Устала я. Написала кое-как V главу, теперь мучаюсь с шестой – маршаковской. Каждый день мысленно благодарю Вас за драгоценный материал (Там же. С. 143).
Драгоценный материал – это заметки Л. Пантелеева о редакторах, присланные им с письмом от 11 августа 1958 года. В примечании к нему Е.Ц. Чуковская, подготовившая к изданию том переписки, пишет: «К письму приложены заметки Л. Пантелеева о редактировании (машинопись, 13 стр.)».
Вероятно, это те самые страницы, которые во время моей работы над рукописью «В лаборатории редактора» Лидия Корнеевна дала мне прочитать и разрешила снять копию. Тогда же, восхищенный ими, я перепечатал их для собственного архива и в статье о книге «В лаборатории редактора» в «Октябре» впервые опубликовал[13], а впоследствии повторил публикацию в сборнике «О редактировании и редакторах» и на сайте www.editorium.ru. Эти заметки Лидия Корнеевна в письме к Пантелееву от 4 сентября 1958 года оценила так:
Вы сделали – и в такое трудное для Вас время – для моей книги больше, чем кто-либо; больной переписывали, вспоминали, стучали на машинке и снабдили меня материалом, которому цены нет.
Страницы Ваших писем о редакторе (те, где Вы характеризуете тупицу) так совпадают с моими черновиками, что мне было жутковато читать (С. 137).
Уже после выхода книги «В лаборатории редактора» Лидия Корнеевна просила у Пантелеева разрешения опубликовать эти страницы в сборнике «Редактор и книга», но автор почему-то этого не захотел. Я же в своих лекциях на курсах повышения квалификации редакторов, говоря о редакторской работе над языком и стилем, еще до публикации этих страниц обязательно зачитывал их слушателям, считая, что они в силу своей выразительности и яркости – одно из сильнейших противоядий против вредоносных для авторского текста редакторских действий.
А в журнальной статье о том, как издавалась книга Чуковской, я их опубликовал, так как не был уверен, что переписка Пантелеева и Чуковской когда-нибудь будет напечатана. И хотя через 10 лет это, к счастью, произошло благодаря усилиям Елены Цезаревны Чуковской, в томе переписки этого текста все же не оказалось, так как Е.Ц. не нашла его в архиве.
Вообще, Пантелеев очень помог Лидии Корнеевне в работе над книгой. Она посылала ему рукопись для оценки, и одобрение этого строгого, тонкого и глубокого ценителя вселяло в нее уверенность, так нужную любому писателю. Получив рукопись (вероятно, всех глав, кроме последних двух), он 2 марта 1959 года написал подробный отзыв на нее. Письмо это теперь опубликовано (Там же. С. 139–140), и я не стану приводить его целиком, скажу лишь, что Пантелеев особенно одобрил полемические страницы книги:
Там, где нет полемики, Вы – не в своей стихии. (С Панферовым Вы разделываетесь блестяще. Не знаю, как выдержит все это редактор, если он хоть немного похож на того, с которого Вы портрет пишете.)
По тексту книги видно, что Чуковская отнеслась к замечаниям Пантелеева очень внимательно: исправила фразу, которая показалась ему «недостаточно энергичной», ввела, как он предлагал, названия глав.
В феврале 1960 года Лидия Корнеевна послала Пантелееву сначала шестую главу («Редакционный оркестр»), а затем седьмую («Маршак-редактор»). Шестую он одобрил полностью и только попенял на то, что в главе «много Станиславского», а вот глава о Маршаке вызвала у него возражения: его память сохранила иные портреты сотрудников маршаковской редакции, особенно Ю. Владимирова и Б. Житкова (см. это подробное письмо от 25 февраля 1960 года: Там же. С. 148–150).
Ответного письма Лидии Корнеевны, из которого можно было бы понять, как она отнеслась к замечаниям Пантелеева, в «Переписке» нет. Однако по тексту этой главы в первом издании книги нетрудно заметить следы поправок, связанных с замечаниями Алексея Ивановича. И описание внешнего облика Ю. Владимирова стало несколько иным, и в портрете самого Пантелеева появились черты, почти дословно повторяющие те, которые он приводил в своем письме. И исчез из начальной главки Б.С. Житков.
Алексей Иванович был не единственным советчиком Лидии Корнеевны. Рукопись книги Лидии Чуковской поступила в редакцию уже прочитанной и выверенной ее друзьями, редакторами-литераторами Т.Г. Габбе, А.И. Любарской. В конце концов прочел ее и одобрил С.Я. Маршак. Мне, издательскому редактору, оказать такую помощь автору было, конечно, не по силам.
Рукопись мне в основном понравилась, но удовлетворила меня не полностью. Мне хотелось разговора более учебного, что ли, с показом анализа и оценки редактором художественных элементов произведения (сюжет, фабула, образ, пейзаж, портрет, членение текста на рубрики и т. д.), причем показом на конкретных примерах удачной и неудачной работы редактора. Мое пристрастие к логичности и систематичности и несколько упрощенное представление о художественном произведении как объекте, который можно разъять на составные части, каждую рассмотреть, подвергнуть критике, вместе с автором отшлифовать, а потом все собрать и благодаря этому достигнуть наилучшего результата, было тут, как я теперь понимаю, неуместно. Конечно, хорошо показать редакторам-новичкам, как отличить художественное от того, что лишь рядится в одежды художественности, но не такую задачу ставила перед собой Лидия Корнеевна. Не обучать человека с литературным образованием – иного на месте редактора художественных произведений и не мыслилось – азам профессии, а привлечь его внимание к самым острым, болевым для литературы проблемам повседневной редакторской практики – вот чего хотела Чуковская и вот чего я не учел, когда писал свою рабочую рецензию на ее рукопись.
Я тогда не осознавал, что одна из главных целей, которые имела в виду Лидия Корнеевна, создавая свою книгу, – защитить авторов от грубого произвола редакторов, создать в издательствах подлинно творческую атмосферу. Помимо чисто идеологических, многие редакторы советского времени нередко предъявляли писателям такие «художественные» требования, которые исходили из ложных, надуманных, односторонних посылок и диктовались скорее опасениями, как бы чего не вышло, чем действительными слабостями произведений. И, пользуясь властным положением, добивались своего, что не могло не вести к порче авторского текста, а порой и к творческим писательским трагедиям.
Именно поэтому разговор об отношениях «редактор – автор» приобретал тогда большое общественное звучание. Именно поэтому нельзя было не вести сражение за такую меру вмешательства редактора в авторский текст, которая не наносила бы урона творческой индивидуальности.
Лидия Чуковская, которую отец, Корней Иванович Чуковский, не совсем справедливо называл фанатиком редакционного невмешательства, одной из первых вступила публично в борьбу за права автора. В ее статьях на эти темы, в книге «В лаборатории редактора» проявился ее страстный общественный темперамент, непреклонное стремление к справедливости.
Всю силу своего гневного слова обрушивала она на бюрократизацию редакционной работы.
Книга «В лаборатории редактора» занимает в литературном наследии Лидии Корнеевны Чуковской особое место. Это первая ее крупная книга о литературе. Заглавие пусть не вводит в заблуждение. Разговор в книге ведется о редакторе как деятеле литературы. Лидия Корнеевна подводит итог собственной редакторской работе и работе своих коллег-друзей в легендарной ленинградской редакции детской литературы, руководителем которой до 1937 года был С.Я. Маршак.
Немудрено, что большинство моих замечаний и предложений (а я исписал несколько страниц) Лидия Корнеевна отвергла, приняв лишь некоторые, те, что касались явных промахов, случающихся в работе любого автора.
Все же пришлось встречаться с Лидией Корнеевной по поводу разных частностей. Каждая из встреч, которые происходили большей частью у нее дома, в квартире Корнея Ивановича на улице Горького, была для меня событием и в то же время литературной школой. Все, что говорила Лидия Корнеевна, а она, как правило, затрагивала темы, которые ее в тот момент волновали, и литературные, и общественные, не могло не оказывать на меня самого сильного воздействия, настолько страстно и убедительно обличала она малейшую фальшь и несправедливость. Особенную ненависть испытывала она к любым проявлениям сталинизма, к формализму, равнодушию. Запомнилось мне, с каким презрением говорила она о произведениях писателя Медынского, возмущаясь его глухотой к художественному слову, казенщиной, пронизывающей язык и стиль этого писателя.
Очень характерна для Лидии Корнеевны посланная мне как-то с рукописью записка:
К‹орней› И‹ванович› получил на днях письмо от одного автора, кот‹оро›му он не ответил.
«Я написал заявление в ЦК (копия в Правду), и там Вас научат отвечать автору вовремя».
Как говорится, без комментариев.
Л.К. любила, когда приходилось к слову, читать по памяти стихи. Знала она их великое множество. Чаще всего читала Ахматову. Охотно рассказывала о редакции Детиздата (Детгиза) в Ленинграде, которой руководил С.Я. Маршак и в которой она была редактором, о судьбе своих подруг и коллег по редакции Т.Г. Габбе и А.И. Любарской, о своем муже, талантливом ученом-физике М. Бронштейне, погибшем в сталинских застенках. Преодолевая колоссальное сопротивление, Лидия Корнеевна добилась переиздания его превосходной научно-художественной книги «Солнечное вещество», до войны выпущенной ленинградской редакцией Детиздата. Новое издание вышло в Детгизе в 1959 году. Лидия Корнеевна подарила мне эту книгу с надписью: Редактору от редактора. Аркадию Эммануиловичу от Л. Чуковской. 2.VI.59 Москва. Пишу об этом только для того, чтобы показать, что между Лидией Корнеевной и мною сложились доверительные отношения, очень важные для совместной работы над книгой при подготовке ее к изданию.
Позже, уже при подготовке 2-го издания книги, Лидия Корнеевна давала мне читать гранки своей повести «Софья Петровна», присланные ей из редакции журнала «Сибирские огни». Повесть была принята, набрана, но затем от Лидии Корнеевне потребовали такой переработки, на которую она никак не могла согласиться, и публикация не состоялась. Параллельно повесть побывала в издательстве «Советский писатель», с Л.К. заключили договор, одобрили, выплатили 60 процентов, но затем от издания отказались. Главной причиной была выдвинутая партийными функционерами лживая формула: «Культ личности партией разоблачен, преодолен, и нечего заострять на нем внимание».
Что касается рукописи «В лаборатории редактора», Лидия Корнеевна явно переоценивала мои заслуги в работе над ней. В августе 1960 года, когда книга печаталась (она была подписана к печати 14 июля этого года), я был в отпуске на Украине, и Лидия Корнеевна, получив от редакции чистые листы, написала мне:
7. VIII.60
Дорогой Аркадий Эммануилович.
В самом деле, сигнал, по всей вероятности, не заставит себя долго ждать: передо мною 8 листов моей книги, а остальные обещаны завтра. Эти 8 не подряд, но все равно, я прочитала их с большим любопытством. Очень рада, что перед отъездом Вы успели просмотреть все тревожные куски. На тех 8 листах, которые сейчас прочитала, в общем все благополучно, никаких страшных опечаток я не обнаружила – так, кое-какие неприятные мелочи: в одном листе 7 вместо! в другом абзац явно не там, где следует. Я попробую сказать о них Вашей заместительнице, но, насколько я понимаю, сделать уже нельзя ничего… Я не огорчаюсь: это вздор. Исправлю во втором издании, если оно будет.
Да будет ли первое? Я как-то и до сих пор не верю…
Но будет или не будет – я хочу воспользоваться случаем, чтобы от души поблагодарить Вас и сказать, что хорошо мне работалось с Вами. Многим книга и автор обязаны Вам. Вы заставили меня (не заставляя!) многое проверить, додумать, яснее и полнее выразить. Вы избавили книгу от многих ошибок, а меня – от многих излишних тревог. Вы все время берегли мои силы и нервы, не жалея своих. Спасибо Вам – отдыхайте хорошенько! – крепко жму Вашу руку и надеюсь, что мы работали вместе не в последний раз.
Мне, конечно, было очень приятно читать строки, в которых моя редакторская работа оценивалась так высоко, но я не мог не делать скидку на чувства автора, видевшего свое создание напечатанным.
В дарственной надписи на титульном листе первого издания книги «В лаборатории редактора» мне особенно дороги строки, в которых Лидия Корнеевна выражала «твердую уверенность», что книга без меня «не только была бы много хуже – нет, ее вообще не было бы». Это как раз то, что доставляло мне в моей редакторской работе наибольшее удовлетворение, – задумать книгу и реализовать замысел. Конечно, «В лаборатории редактора», строго говоря, создавалась не столько по моему замыслу, сколько по моему почину, но главное, что в литературе для редакторов она стала событием.
Что же касается многих ошибок, от которых я якобы избавил книгу, то это сильное преувеличение. Хотя от одной неприятной оплошности я автора действительно предостерег.
Пятую главу книги Лидия Корнеевна назвала «Дудылья татарника». В одной из подглавок Чуковская защищала живую народную речь от редакторов-пуристов, изгонявших ее из текстов художественных произведений. Доказывая неправомерность, порочность таких действий, она приводила примеры из классиков:
Лев Толстой в авторской речи употребляет слова «леха», «прополонная рожь»56, неизвестные редактору и потому для него неприемлемые, а Шолохов пишет «дудылья татарника»57, «журчилась вода»58… Что такое «дудылья» и почему «журчилась», а не «журчала»? Ах, с каким удовольствием выкорчевал бы редактор эти «дудылья» из текста любого другого автора! (С. 123).
Вот это сочетание «дудылья татарника» Чуковская и выбрала как очень характерное для названия главы о работе редактора над языком художественной прозы.
Цитаты, которых в книге множество, причем самых разных авторов, я в рукописи проверял только выборочно, так как по просьбе Лидии Корнеевны сверял цитаты с источниками и оформлял библиографические ссылки Владимир Иосифович Глоцер, тогда начинающий литератор, в дотошности и сверхдобросовестности которого я уже успел убедиться.
В рукописи я не стал проверять цитаты из Шолохова, целиком положившись на Владимира Иосифовича, но, читая верстку, обратил внимание на ссылку: она была сделана не на первоисточник, а на литературоведческую книгу, автор которой приводил эти цитаты из Шолохова для иллюстрации какой-то своей мысли. Все было сделано корректно: ссылка начиналась словами Цит. по. Но как раз это меня и насторожило, тем более что слово «дудылья» мне было незнакомо. Вот я и решил проверить цитату из Шолохова по первоисточнику, хотя сделать это было очень непросто. В литературоведческой книге, на которую ссылалась Чуковская, было напечатано точно так, как у нее: «дудылья татарника», но без указания, из какого произведения и с какой его страницы словосочетание взято.
Что было делать? Оставить все как есть? Но я помнил, как мои наставники в институте предупреждали об опасности этих Цит. по. И занялся поиском. Вечером вынул из шкафа «Поднятую целину» и стал читать все описания природы подряд. Ими Шолохов чаще всего начинал главы своего романа. Увы, ничего подобного там не нашел. Настала очередь «Тихого Дона». В первом томе моего двухтомного издания тоже не нашлось «дудыльи татарника». Я был в отчаянии, но упорно продолжал поиск. И мое упорство было вознаграждено: на с. 795 второго тома в описании – о счастье! – я увидел то словосочетание, которое так долго искал. Только вместо «дудылья татарника» там стояло «будылья татарника». Литературовед то ли описался, то ли не заметил опечатки. А Лидия Корнеевна положилась на него, как и Глоцер.
Как неприятно было бы автору, защищающему живое народное слово от посягательств редакторов-пуристов, ошибиться как раз в знании живого народного языка! Тем более что слова «дудылья» нет в словаре Даля, а вот слова «будылья», «будыльник» в значении «ствол крупного травянистого растения» Даль приводит. Правда, одно из значений злополучного слова, а именно «дудка» (применительно к растению Anthriscus sylvestris), Даль, справедливости ради надо сказать, в этой статье тоже приводит. Именно эта схожесть будыльи с дудкой, возможно, подвела литературоведа, а за ним и Лидию Корнеевну. Но это я понял уже потом, заглянув в словарь Даля из любопытства. А тогда я действовал по наитию. Но это спасло книгу.
Ошибка была исправлена, хотя заголовки глав были клишированными и художнику пришлось делать новый оригинал заголовка главы, а производственному отделу – заказывать в типографии новое клише. Это немного задержало отправку верстки на сверку. В тексте же и в ссылке исправить ошибку было несложно.
Во время подготовки рукописи к изданию, видимо по просьбе Лидии Корнеевны, я текст из главы «Маршак-редактор» о работе Маршака над «Дядей Степой» С.В. Михалкова послал автору, попросив сообщить, всё ли в приведенном отрывке верно, нет ли неточностей. Михалков вернул мне мое письмо с выдержкой из рукописи, исправив в нем только первые две фразы этого текста.
Было в рукописи:
Несколько месяцев работал он над «Дядей Степой», первой поэмой С. Михалкова, нарочно приехавшего из Москвы в Ленинград. Знаменитый рефрен «Дядя Степа, будь здоров!» был найден автором и редактором вместе.
Первую фразу С. Михалков исправил так:
Работал он и с С. Михалковым над «Дядей Степой», первой поэмой молодого автора, специально приехавшего на это время из Москвы в Ленинград.
Вторую фразу он старательно зачеркнул и на полях написал: Вот так! С. Михалков. 14.II.60.
В книге текст был изменен с учетом исправлений не только Михалкова, но и, вероятно, Маршака, сообщившего Чуковской дополнительные подробности, и приобрел следующий вид:
Много поработал он над «Дядей Степой», первой поэмой С. Михалкова, – в Москве, куда он приезжал по редакционным делам, и в Ленинграде, куда специально приехал молодой поэт. «Поэме не хватало лирического дыхания, – рассказывал впоследствии Маршак, – не хватало “тяги”, которую через много лет помянул в своих стихах Твардовский.
(Как говорит старик Маршак:
– Голубчик, мало тяги!)»
(Чуковская Л. В лаборатории редактора. М., 1960. С. 253).
С текстом, идущим дальше, С.В. Михалков был согласен.
В общем, если рукопись поступила в издательство в середине ноября, как явствует из письма Лидии Корнеевны к Пантелееву, то вся подготовка ее к производству (включая мою работу с автором, перепечатку, считку, сдачу на вычитку и потом в производственный отдел, а после разметки технического редактора в типографию) заняла всего три с половиной месяца.
«В лаборатории редактора» была первой в моей практике книгой, вышедшей за пределы того читательского круга, которому адресовались книги о редактировании. Она стала предметом повышенного интереса писателей и вызвала общественный резонанс. Кроме того, читали ее и просто любители литературы, желавшие проникнуть в «лабораторию редактора». И если другие книги находили отклик только в профессиональной отраслевой прессе, то об этой отозвались журналы «Вопросы литературы» и «Новый мир». Писали о ней и некоторые газеты.
Но первым, получив книгу в дар, еще до обсуждения в ЦДЛ, 16 октября 1960 года, послал свой отзыв о ней друг, чья беспристрастная и точная оценка была для Лидии Корнеевны всего дороже, – Пантелеев. Его вкусу и критическому таланту она доверяла полностью, а главное, знала по опыту, что он никогда не будет из дружеских отношений хвалить, скрывая свои замечания. Оценил он книгу очень высоко:
Те из редакторов, кто не лишен проблесков ума и таланта, прочтут ее с пользой для себя и для литературы; те же, кто этих проблесков лишен, по-видимому, и не читают ничего, но таких, с помощью Вашей книги, обуздает теперь молодой автор, личность, которую Ваша книга тоже воспитывает и подковывает. Да, Ваша книга повышает требования не только к редактору, но и к литературе в целом.
Спасибо Вам!
Сказать по правде, я боялся немножко перечитывать – то, что я так недавно читал в рукописи. Думал, что будет неинтересно. Но начал читать и зачитался, увлекся (С. 166).
Лидии Корнеевне оценка Пантелеева была очень нужна и важна, о чем она ему и написала 21 октября 1960 года:
Спасибо за отклик на книгу. Мне необходимо было убедиться, что Вы не разочаровались в ней (С. 167).
Обсуждение книги в Центральном доме литераторов состоялось 19 октября 1960 года, причем Большой зал был полон. Я кратко записал главное в выступлениях писателей и критиков, а выступило почти двадцать человек.
Лев Кассиль очень хвалил книгу, во-первых, за то, что читается легко, с большим интересом (трудно оторваться, как от романа), во-вторых, за то, что она полезна для любого литератора и будет настольной книгой. Недостаток – специально не рассматриваются вопросы идеологии.
Лев Копелев сказал, что, когда пишешь теперь, чувствуешь за спиной Чуковскую, пишешь с оглядкой на нее. По публицистической страстности книг, подобной этой, после Горького мы не знаем.
Елену Ильину книга убедила в том, что любой ценный редакторский опыт нуждается в обобщении и публикации (мысль, очень созвучная моим мыслям того времени).
Юлиан Григорьевич Оксман похвалил книгу за то, что у автора свой голос, и даже сравнил Чуковскую с Горьким и Герценом, не в том смысле, что Чуковская стоит в одном ряду с ними, а по страстности, публицистичности разговора. К недостаткам он отнес то, что глава «Маршак-редактор» больше интригует, чем удовлетворяет. Вывод: она должна быть развита.
Виктор Шкловский выступил с критикой книги. Мы не на юбилее, сказал он. Нужно по-деловому разобраться в книге. Он высказался против нивелирования писательских манер, неизбежного, с его точки зрения, когда редактор со своими мерками подходит к писателю. Главу «Маршак-редактор» он расценил как неудачную: не показана борьба, острота ее. Шкловский высказался об институте издательских редакторов как о ненужном и вредном. В качестве доказательства он привел случай с рукописью своей книги, сданной в «Советский писатель». На нее было написано 22 рецензии, причем одни рецензенты требовали от него то, против чего выступали другие. В качестве положительного примера он привел практику Издательства писателей в Ленинграде, которое выпускало книги фактически без издательских редакторов быстро и хорошо.
Вл. Россельс оценил книгу как факт литературы. Противоречие, с его точки зрения, – в том, что мало существует произведений, не нуждающихся в редакторе, но неверно давать редактору-нелитератору право делать с автором то, что делали писатели-классики. Аналогия редактора с режиссером, по его мнению, неудачна. В книге не хватает фигуры автора.
А. Турков посчитал, что цитат все же излишне много, но в то же время сказал, что автор смело борется и точно попадает в цель.
А. Акимова сравнила издание книги без редактора с магазинами без продавца или троллейбусами без кондуктора. Покритиковала книгу за то, что не показана работа над крупным произведением и не указаны фамилии редакторов.
Ю.П. Тимофеев говорил о беде редакторов, оставшихся наедине с рукописью и не знающих, что с ней делать, и оттого заменяющих художественные критерии всякими другими. Этому он посвятил и свою статью, напечатанную позднее в сборнике «Редактор и книга» (М., 1963. Вып. 4).
Н. Роскина высказалась о необходимости семинара редакторов.
Л. Пеньковский оценил книгу как хорошую. Он привел пример плохой переводческой и редакторской работы, когда выражение в оригинале со значением «разбил сад» было переведено: «уничтожил сад».
Р. Орлова посчитала нужным переиздать книгу, которая, по ее мнению, поднимает уровень нашей литературы; подчеркнула важность мысли о редакционном оркестре, но говорила о порочности такой ситуации, когда рукопись правят в издательстве сразу несколько человек. Нужен трамвай не без кондуктора, а с кондуктором, но с одним, а не с двадцатью.
Б. Сарнов оценил книгу как в какой-то степени культуртрегерскую. Он процитировал М. Бременера: с чем в первую очередь бороться – с агностицизмом или с бандитизмом? Сказал, что плохо, когда нет изумления редактора перед автором. А оно должно быть. Писатель обогащает редактора, их совместная работа – процесс взаимного обогащения. Книга хороша потому, что учит редактора быть художником.
Сергей Львов говорил о важности соблюдения редакционной этики.
В. Черненко (Детгиз) критиковал главу «Маршак-редактор» за то, что Маршак показан как единственный зачинатель советской детской литературы, и за слишком, на его взгляд, восторженный тон.
Т. Трифонова отметила как положительное качество книги то, что она доступна и для широкого читателя, но покритиковала за то, что в книге не хватает фигуры активного писателя, умеющего переубедить редактора.
В заключительном слове Лидия Корнеевна, во-первых, возразила В. Шкловскому, считавшему, что об издательских редакторах не нужно писать, а нужно уничтожать их как класс. Она сказала, что нужны или не нужны редакторы, но они существуют и вряд ли в ближайшем обозримом будущем их устранят, а раз так, то надо говорить и писать об их работе. Одно из самых ярких мест ее выступления – пример редактирования: Маршак, прочитав рукопись Житкова, поцеловал его; поцелуй – это тоже форма редактирования.
Конечно, мои резюме выступлений слишком кратки, чтобы дать полное представление об их содержании, но все же основное, что в них звучало, мне, надеюсь, передать удалось.
Думаю, что одно важное обстоятельство объясняло повышенный интерес к книге «В лаборатории редактора» и ее одобрение большинством выступавших. Книга вышла в самом начале 60-х годов. И живое, страстное слово в защиту писателей от всяких пут и ремесленного диктата не могло не найти отклика в душах деятелей литературы, жаждавших духовного раскрепощения и поверивших в его быструю осуществимость. Не случайно именно Лев Копелев так высоко оценил работу Чуковской. Более того, он стал пропагандистом этой книги – поместил в газете «Московский литератор» заметку, посвященную ее обсуждению в ЦДЛ.
Не могу не сказать о невольно подслушанном мною разговоре. Когда обсуждение закончилось и все стали расходиться, две женщины оказались рядом со мною и одна из них сказала другой:
– Странно, что Чуковская не сказала ни слова о редакторе своей книги. Ведь она обязана ему тем, что ее написала.
За точность реплики не поручусь, но смысл был именно таким.
Не скрою, мне было приятно слышать это, но я видел, как волновалась Лидия Корнеевна, и понимал, что ей было просто не до благодарностей редактору.
Впоследствии Лидия Корнеевна сказала мне об угрызениях совести, которые испытала, вспомнив, что забыла сказать о моей роли в выпуске книги. Ее вывело из равновесия выступление Шкловского, критичность которого была вызвана предысторией их личных взаимоотношений. Я уже знал от нее, что однажды, будучи в гостях у Шкловских, она в порыве гнева от чего-то им сказанного запустила в него чашку. Жертв не было, но и дружеские отношения прервались. Так что ожидать беспристрастной, объективной оценки книги от Шкловского было трудно. Но объяснять его точку зрения на редакторов только этим обстоятельством было бы тоже неверно. Она, эта точка зрения, как всегда у Шкловского, парадоксально доведенная почти до абсурда, явно опиралась на его жизненный и писательский опыт. Другое дело, что ничто в книге Чуковской не давало повода для столь страстного неприятия. Ведь во взгляде на то, каким не должен и каким должен быть редактор, Шкловский и Чуковская были очень близки.
Первые печатные отзывы о книге появились в журналах «Новый мир» (в статье А. Туркова «Заметки о критике» 1961. № 4) и «Вопросы литературы» (рецензия Ф. Левина «Полпред читателя» в № 3 за 1961 год). Откликнулись на книгу и газеты – «Литература и жизнь» (1961. 13 января; о напечатанной в ней заметке «Книга, которую будут читать» сообщил Лидии Корнеевне Л. Пантелеев в приводимом ниже письме), киевская «Друг читача» (1960. 24 сентября. № 47); кроме того, какой-то книготорговый орган поместил толково составленную аннотацию на нее (у меня сохранился текст этой аннотации, но, к сожалению, не помечено, где она была напечатана).
Рецензия критика и редактора с многолетним опытом Федора Левина, незадолго до этого заклейменного в качестве одного из главных «космополитов» и, вероятно, потому крайне осторожного в своих оценках, вызвала полемику, главным образом потому, что он считал опыт редакции Маршака неприменимым в современных условиях.
Лидия Корнеевна, познакомившись с этой рецензией, написала мне 10 апреля 1961 года:
Дорогой Аркадий Эммануилович, я только теперь прочитала рецензию Левина и только теперь отвечаю на Ваше письмо. Да, Вы правы, рецензия вредная. Не для книги, для дела… Где же и когда я утверждала, что опыт ленинградской редакции надо переносить в современные редакции без изменений? И почему ему не приходит на ум, что в 30-е годы, когда было двое-трое профессиональных писателей, а остальных приходилось вербовать и обучать с азов – мы тратили по полтора года на книгу, теперь же такие сроки исключение, ибо профессионалов – сотни. Да и редакторов – десятки, а не четверо, как было нас тогда… Да и пусть ленинградский опыт не годится, но ведь и то, что сейчас, тоже не годится; надо искать новые формы работы, которые дали бы возможность поднять качество литературы. И прежде всего для этого надо иначе готовить редакторов и иначе организовать редакции. Надо, чтобы они стали художественными учреждениями, сознающими, что они работают в искусстве. О направлениях он тоже вопрос ставит не так. (Кстати, какая ерунда, будто Детгиз работает на основе принципов Горького и пр.) Ну, это большой разговор.
Как вы думаете, стоит ли отвечать ему для выяснения вопроса? И где – в журнале или во втором издании книги?
А прочитали ли вы, что пишет о Лаборатории «Новый мир» (статья Туркова «Заметки о критике»)?
За письмо Клавдии Васильевны – спасибо. Случай с директором очень интересен и характерен. Огорчило меня, что литераторам книга показалась сложной. Надеюсь, что это «не типично».
Я возвращаюсь 13-го. Буду, конечно, Вам звонить.
Клавдия Васильевна – это К.В. Рождественская, редактор и писательница, работавшая некоторое время в редакции, руководимой С.Я.Маршаком, а затем уехавшая из Ленинграда в Пермь. Там, в Пермском книжном издательстве, в 1960 году вышли ее записки редактора «За круглым столом». Рецензию на нее Владимира Глоцера мы опубликовали во втором выпуске сборника «Редакторы книги о своем опыте» (М., 1960), а саму книгу выпустили вторым изданием в 1962 году. Между прочим, Виктор Астафьев, которого я хотел привлечь в авторы нашего издательства, в ответном письме ко мне рекомендовал ее к изданию, не зная, что она уже издана. Приведу письмо К.В. Рождественской к Л.К. Чуковской от 8 октября 1960 года целиком:
Большое спасибо, Лидия Корнеевна, за книгу. Я получила ее только вчера (была в отъезде). Схватилась за нее и к утру успела прочесть. Утолила первый голод. Общее впечатление – грандиозно и очень весомо. Удивилась смелости отдельных кусков. Значение книги в практической работе редактора и писателя огромно. Она убьет (к сожалению, не сразу) редакторов-упростителей и поможет прозреть многим. Очень хорошо, что Вы в полный голос заговорили о главной боли. Надо бы добиться того, чтобы Главиздат рекомендовал Вашу книгу всем издательствам. Книга наносит крепкий удар по многому, что мешает творческому расцвету нашей литературы. Глава об «Оркестре» должна бы вызвать глубочайшие изменения в подборе людей, двигающих книгу. Но будет ли это и когда? Я знаю практику двух издательств – Перми и Свердловска, – там нет и намека на единство взглядов и устремлений. И так, кажется, везде. Нужны коренные перемены в этом деле.
Кое с чем я спорила, кое-что хотелось дополнить в главу о 30-х годах. Но это потом, когда прочту второй раз и когда свалю неотложные дела. Язык книги великолепен.
Спасибо, что А. Мильчина познакомили с «Круглым столом». Посылаю еще книжку. Буду чрезвычайно благодарна за критические замечания. Можете писать ядовито. Люблю злые слова, если они идут от доброго желания помочь.
Будьте здоровы!
Пермское издательство по своему почину заказало 10 экз. «Лаборатории». Здесь ее уже нет и едва ли будет.
К. Рождественская.
В тот же день 10 апреля 1961 года, которым было помечено письмо о рецензии Ф. Левина, Лидия Корнеевна написала о ней Л. Пантелееву:
Просьба к Вам: возьмите в библиотеке № 3 «Вопросов литературы» и прочитайте там рецензию Ф. Левина на мою книгу. Рецензия «очень положительная» – и при этом отрицающая возможность применения ленинградского опыта. Не ответить ли – в том же журнале? Подумайте и напишите (С. 180).
Пантелеев отвечать отсоветовал; он считал, что те, кому книга нужна, будут ею пользоваться независимо от положительных или отрицательных рецензий.
Но Лидия Корнеевна с мнением Пантелеева не согласилась:
Насчет рецензии Левина – я тут с Вами не согласна. В моей книге – и в Маршаковской главе и в предыдущих, особенно в «Редакционном оркестре», содержится призыв работать иначе, перестроить редакционную работу. Дело не в том, чтобы работать «как Маршак»; дело в том, чтобы работать в искусстве, а не в казенном заведении. Прогрессивный критик должен был бы этот призыв подхватить… А Левин поступил иначе: он похвалил книгу и автора, но перемены, видите ли, неосуществимы! Мне же перемены дороже, чем книга и автор. Затем: я не считаю красивым поступком объяснять мне в рецензии, что у нас нет и не может быть направлений. У меня в книге мысль о различных направлениях проскочила чудом – и этому бы следовало радоваться молча.
Я буду ему отвечать, но, пожалуй, не в журнале, а в следующем издании книги – и, быть может, в скрытой форме, не называя его (С. 181; письмо от 4 мая 1961 года).
Что касается рецензии Федора Левина, то некоторые ее положения очень точно и толково оспорил молодой тогда литературовед и переводчик Владимир Муравьев. Его рецензия на книгу «В лаборатории редактора» была напечатана в третьем выпуске сборника «Редактор и книга» (М., 1960) под выразительным заглавием «Именем литературы».
Статью Ф. Левина о редакторах и рецензентах и о том, как, по его мнению, лучше всего наладить подготовку редакторов произведений художественной литературы, мы напечатали в четвертом выпуске сборника «Редактор и книга» (М., 1963). В этой статье (она называлась «О “лестнице шлюзов”, рецензентах и мастерах») он полемизировал с В. Муравьевым и отстаивал свое мнение о неприменимости опыта редакции, которой руководил Маршак, в современных условиях. Познакомиться с этой полемикой можно на сайте www.editorium.ru.
И книга Лидии Чуковской, и полемика по ее поводу были, на мой взгляд, очень полезны для совершенствования редакторского дела, для того, чтобы привлечь общественное внимание к редакторским проблемам, существенным не только для издательского дела, но и для литературы в целом. Другое дело, что в советских условиях реализовать то, за что ратовали Чуковская и Муравьев, не было никакой возможности из-за охранительной идеологии, насильственно насаждаемой компартией.
Видимо, именно это имел в виду Л. Пантелеев, когда 30 апреля 1963 года, познакомившись со статьей Чуковской «Процесс прохождения» в четвертом выпуске сборника «Редактор и книга» и назвав ее «великолепной», благодарил «вообще за то большое дело, которое Вами поднято, за то движение, которое Вы начали и возглавили», но все же делал оговорку:
Можно ли рассчитывать, что в результате Вашей деятельности коренным образом изменится обстановка в издательствах? Нет, это было бы, конечно, наивно – ждать таких сказочных перемен! Но – если почешутся, задумаются, постыдятся делать самое наигнуснейшее из того, что делали, – и то хорошо, и за это Вам низко поклонятся все пишущие (С. 208).
Лидия Корнеевна эту похвалу Пантелеева так оценила в письме к нему от 6 мая 1963 года:
Я буду носить его [Ваше письмо] как орден – не на груди, так в сумке! – всем буду показывать и хвастаться взахлеб! (С. 208).
Откликов на книгу «В лаборатории редактора», устных и в виде писем автору, было немало.
Пантелеев старался знакомить Лидию Корнеевну с любым устным откликом о книге, например 15 января 1961 года пересказывал хвалебный отзыв главного редактора ленинградского Детгиза Агапова, и выражал уверенность, что книгу скоро переиздадут. Это его предсказание сбылось незамедлительно.
Тираж первого издания был быстро распродан, и возникла необходимость во втором, что было на руку Лидии Корнеевне, которую обсуждение книги и отклики на нее побудили расширить и дополнить разговор о редактировании вообще и особенно о работе редакции, которой руководил Маршак. По просьбе нашей редакции издательство «Искусство» приняло решение выпустить второе, дополненное и исправленное издание книги.
Не могу сейчас точно вспомнить, когда договор на второе издание был подписан, но уже 22 августа 1961 года Лидия Корнеевна пишет Пантелееву:
Работаю над «Лабораторией» (2[-е] изд). Между прочим, у меня вопрос к Вам: редактору не «нра», что я называю Вас «выпускником петроградского детского дома» ([с.]222 [1-го изд.]). Пожалуйста, посоветуйте, как мне обозвать Вас иначе? (Это не «мой» редактор, из издательства «Искусство», милый и умный, а редактор из Дома детской книги, где глава о Маршаке идет отдельно в каком-то сборнике.) (С. 181–182).
Напрасно Лидия Корнеевна противопоставила меня редактору Дома детской книги: его замечание было справедливым, что подтвердил и Алексей Иванович, предложивший в письме от 31 августа того же года вообще никак его не «аттестовать», а в крайнем случае поставить «тогда начинающий писатель».
В этом же письме Пантелеев снова вернулся к главе «Маршак-редактор» и снова высказал некоторые претензии к фактической стороне описанного. Лидия Корнеевна согласилась не со всеми; ее письмо от 5 сентября 1961 года показывает, что они с Пантелеевым хотя и были свидетелями одних и тех же событий, но запомнили их по-разному: Пантелеев, например, утверждает, что в маршаковской редакции авторы могли прочесть стихотворный экспромт, а прозу не читали никогда, а Чуковская – что прозу вслух, главу за главой, читали очень часто. Чуковская и в следующем письме, от 15 сентября того же года, настаивает на своем, а вдобавок подчеркивает, что ей важно было создать «образ» редакции, а потому мелкие фактические или хронологические погрешности (например, у нее изображена встреча в редакции двух литераторов, которые на самом деле одновременно там находиться не могли) считает возможным не исправлять.
Рукопись второго издания Лидия Корнеевна представила в срок.
За время подготовки продолжилась наша переписка, значение которой, как представляется мне, шире, чем просто документальные свидетельства творческой и издательской истории книги, что побуждает меня привести письма Лидии Корнеевны почти целиком. Переписка приходилась на то время, когда Л.К. жила не в Москве.
Читать бесплатно другие книги:
