По понятиям Лютого Корецкий Данил
Красноглазый швырнул в него килик, Модус увернулся. Несколько игроков, многозначительно переглянувшись, поднялись из-за стола и стали обходить его сзади.
– В чем дело? Что ты хочешь от моего друга? – Квентин растолкал всех, взял красноглазого за плечо, развернул к себе и встряхнул.
Тот злобно зыркнул на него снизу вверх.
– Отпусти! Он обманом завладел моими деньгами!
– А почему ты так решил? Ты что, поймал его за руку?
– Он не мог меня обыграть! В этой таверне я – лучший игрок! У меня никто еще не выигрывал!
– Плохое объяснение. Так не бывает, – сказал Квентин. – Боги поровну делят удачу, а если ты решил, что они должны одаривать только тебя одного, то ты сам и есть шулер. Бери своих дружков и проваливай, если не хочешь попасть под этот молот.
Квентин положил свой здоровенный кулак ему на голову и слегка придавил. Красноглазый отшатнулся, сдвинув стол.
– Эй, Квентин, без меня всех не убивай! – Модус вскочил, схватил тяжелый табурет, занес над головой. – Мне тоже оставь кое-кого!
Игроки расступились в стороны. Похоже, эти два великана были им не по зубам.
– Я выиграл семь динариев! – радостно объявил Модус, когда они оказались на улице. – Это компенсировало убытки от продажи коня и осла!
– Здорово! – засмеялся Квентин.
– Мне никогда так не везло! Впрочем, я играл только один раз, и то на щелчки по носу…
Ночевали на корабле. Старший матрос проводил их в душный вонючий трюм. Пробираясь между мешками с зерном, они добрались до кормы, где было сооружено несколько перегородок с лежаками. Там дружно храпели матросы, уставшие после погрузки. На полу валялись обглоданные бараньи кости, глиняные черепки, грязное тряпье.
– В углу, вон, есть свободный лежак, устраивайтесь.
Лежак был узкий и неудобный, отовсюду раздавался неумолчный крысиный писк, который приглушал разве что храп команды. Квентин, несмотря на это, быстро уснул, а Модус долго еще ворочался, поудобнее пристраивал кошель с деньгами, опасаясь, как бы его не ограбили. Однако в конце концов сон сморил и его.
…Ему приснилось, будто он идет один по ночному лесу – ни луны, ни звезд, только белые, как слоновая кость, стволы деревьев светились в темноте странным, призрачным светом. Лес без конца и края, наполненный шорохами, рычанием невидимых тварей. Многие люди заблудились здесь или были разорваны голодными хищниками, их останки то и дело попадаются на пути. Жирные трупные мухи облюбовали это место, они кружатся перед лицом, они облепили белые стволы деревьев. Странное дело, сидят они не лишь бы как, а упорядоченно, образуя некие тайные символы. Тот, кто сможет их прочесть, никогда не заблудится в лесу, и Модус обладает этим знанием. К тому же у него на пальце перстень, который показывает правильную дорогу, вспыхивая красным светом и посылая указующий луч. Поэтому он ничего не боится и уверенно идет вперед, а где-то там, скрытый в глубине чащи, за ним следует некто или нечто, охраняющее его, – хозяин этого странного леса…
Когда он проснулся, солнце уже встало. Квентина рядом не было, в трюме царил золотистый полумрак, все лежаки были пусты. Где-то наверху слышался ритмичный посвист флейты и скрип деревянных уключин.
Модус поднялся наверх. Дул свежий ветер. Корабль успел покинуть бухту и вышел в открытое море. Гребцы сидели на веслах, по узкому проходу между ними прохаживался лысый детина с обнаженным торсом и перекинутым через шею кнутом. Сидящий на корме мальчишка-флейтист извлекал из своего инструмента резкие звуки, задавая ритм работы.
Зевая и поеживаясь, Модус прошелся по палубе. На душе было тревожно и в то же время радостно, как, наверное, в начале любого большого путешествия. Квентин стоял на корме, опершись руками о натянутый вдоль борта канат, и смотрел на узкую полоску берега вдали.
– Ну что, дружище? Прощай, Иудея! – окликнул его Модус.
– И пропади она пропадом! – с чувством сказал Квентин. – Вот стою, дышу воздухом свободы, не могу надышаться. Надоело уже ходить в рабах, то у Захарии, то у лучшего друга. – Он усмехнулся. – Да и вообще…
Модуса неприятно задели его слова.
– А что вообще? Можно подумать, я тебе дышать не давал! Только и делал, что выжимал из тебя последние соки и бил смертным боем, – проворчал он.
– Да никто и не говорит, не переживай! – Квентин хлопнул его по спине. – Слушай, я тут людей поспрашивал, мне сказали, что в Селевкии большой порт, больше, чем в Яффе. Оттуда наверняка ходят корабли в Британию. Правда, денег это будет стоить немалых, но можно наняться гребцом на какое-нибудь судно…
– Вчера я показал тебе, как можно зарабатывать деньги! – свысока бросил Модус. – И сто динариев я раздобыл, и из рабства тебя вызволил! И дальше как-нибудь все устрою! Тебе остается только наслаждаться свободой!
Квентин внимательно посмотрел на него.
– Эй, что за муха тебя укусила?
– Да я просто забыл, что ты у нас знатный господин! Достопочтенный Квентин Арбог, сын Готрига Корнуоллского! Как же я, обычный смертный, посмел определить тебя в рабы! Я сам, скорее, раб по сравнению с тобой!
– Ну, завелся. Все, кончай. Я тебе очень благодарен за все, честное слово…
– Ладно, – буркнул Модус. – Кстати, не советую особо распространяться про свободу и все такое. Из Иудеи мы удрали, но пределы Римской империи еще не покинули. А беглых рабов по всей империи ищут. – Он окинул взглядом мощную фигуру Квентина. – Внешность у тебя, между прочим, приметная – второго такого дылду в этих краях не сыскать…
День тянулся медленно. Солнце жарило без пощады, визг флейты стоял в ушах, размеренный плеск весел нагонял сон. Модус перестал дуться, они с Квентином сидели на корме, лениво болтали, вспоминая былые дни и строя планы на будущее, иногда задремывали. Шкипер предложил им взять рыболовную снасть и попытаться что-нибудь поймать на обед. Убили три часа, бросая с кормы лесу с наживкой, но ничего не поймали.
Ближе к вечеру Модус понял, что плавание на корабле – скучнейшее занятие на свете. Даже мух ни одной!..
Вечером, когда окончательно стемнело, подул ветерок. Были подняты все паруса, вахтенный встал у кормового руля, гребцы сложили свои весла. На мачтах зажглись сигнальные факелы, из ящиков с провизией были извлечены хлеба и меха с пивом. Команда расселась на палубе группками, началась трапеза. Модус и Квентин тоже достали свою провизию, устроились на корме.
– Эй, чужестранец, давай к нам! – крикнул шкипер, махнув рукой. – Можешь даже своего здоровенного раба взять с собой! Будет нам бицепсы свои показывать!
На палубе рассмеялись.
– Схлопочет у меня этот прыщ бородатый, – сказал Квентин, выплевывая за борт косточку от оливки.
– Главное, не дергайся, – предупредил его Модус. Крикнул шкиперу: – Спасибо, нам и здесь неплохо!
– Давай-давай, никаких спасибо! Отговорки не принимаются! Хозяин корабля имеет законное право угостить своих гостей!
– Вот пристал. Придется идти, – сказал Модус, поднимаясь.
– Без меня, – помотал головой Квентин. – Я ему такой бицепс покажу – он у меня до самой Селевкии не прочухается.
Рядом со шкипером собралось все корабельное начальство – старший матрос, старший рулевой, начальник охраны и начальник гребцов – гортатор. Кроме лепешек здесь были разложены куски вяленого мяса и фрукты, по кругу ходил мех с вином.
– Что ж твой раб не пришел? – спросил шкипер у Модуса, передавая ему вино. – Своевольничает?
– А вот я строптивых рабов в один миг усмиряю, – сказал начальник охраны. – Могу оказать услугу, только скажи!
– Никого не надо усмирять, – сказал Модус. – У него просто живот болит.
– Ну, у меня с кишками наружу бегали по первому зову…
Модус угрожающе повернулся к нему:
– Надеюсь, мне только показалось, что кто-то хочет командовать моим рабом?!
Их взгляды скрестились, как мечи перед схваткой. И неизвестно, что увидел в глазах молодого парня видавший виды морской волк, только он смешался и отвел взгляд.
– Хватит выступать, Церпий. Не лезь не в свое дело! – вдобавок укорил его шкипер. И перевел разговор на нейтральную тему: – Так вы из Британии, парни?
Вино было неразбавленное, хоть и довольно вкусное. Модус сделал большой глоток.
– Оттуда. – Он вытер губы. – На родину возвращаемся.
– Торговля? Или какие-то другие дела?
– Всего понемногу, – уклончиво ответил Модус.
– И как там житье, в Британии вашей? Вам же, поди, круглый год в шкурах ходить приходится?
– Ерунда, ничего подобного. Летом хоть с голым задом гуляй, не простудишься.
– А вот у тебя и твоего раба на шее одинаковые амулеты, – развязно проговорил охмелевший гортатор. – Вы что, родственники? Почему тогда он твой раб?
Модус уже пожалел, что принял приглашение. Он отхлебнул еще вина, чтобы собраться с мыслями, но тут, к счастью, влез старший матрос:
– А что, родственник не может попасть в рабство? Вон, у Церпия двое родных племянников отрабатывают долг брата!
– Ну, так то Церпий, сравнил! – рявкнул гортатор. – Он кого хочешь в оборот возьмет! На него вся близкая и дальняя родня работает, и полгорода в должниках ходит!
Начальник охраны, явно польщенный, рассмеялся. Разговор постепенно перешел на другие темы, чему Модус был только рад.
Когда ужин подошел к концу, матросы выложили на палубе круг из толстого каната, рядом расставили несколько масляных ламп. Внутрь круга уселись шкипер и старший рулевой, стали бросать по очереди кости. Вокруг толпились зрители, оживленно комментировали ход игры. В монотонных корабельных буднях, видимо, это было единственным и самым главным развлечением.
– А ты не хочешь испытать свою удачу?
Рядом с Модусом склонилась лысая и блестящая, как смазанное жиром яйцо, голова гортатора.
– На вашем корабле разве водится удача? – попробовал отшутиться Модус. – Я видел только крыс!
– Может, это потому, что не пробовал поискать как следует? – оскалился гортатор.
«А почему бы и нет? – подумал Модус. – Или играть, или смотреть на звезды, подыхая со скуки». Тем более что Квентин, похоже, пошел спать, а ему после выпитого вина хотелось продолжения вечера.
Он подошел к игрокам, понаблюдал. Все происходило довольно быстро: бросают кости, подсчитывают очки, проигравший выходит, его место занимает следующий. Ставки небольшие, по одному-два асса, зато эмоций столько, будто игра идет на миллион. Модус занял очередь и вскоре уже сидел в круге напротив широкогрудого гребца с маленькой головой, похожего на обломок скалы. Соперник сделал бросок, передал ему стаканчик из грубой кожи и кости. Модус почувствовал, как по коже побежали мурашки, кровь зашумела в ушах, словно он только что сделал еще один добрый глоток вина. Ни с того ни с сего вдруг загадал: выпадут две шестерки. Встряхнул стаканчик, бросил кости. Выпали именно две шестерки. Зрители зашумели, зацокали языками – сегодня максимальное количество очков еще никто не выбивал. А Модус удивленно уставился на отполированные белые грани из слоновой кости, покрытые черными точками. У него было ощущение, что он уже когда-то переживал в своей жизни этот момент. Только где и когда?
Перед ним сел следующий соперник. Модус бросал первый и снова загадал: четыре и пять. Кубик с пятью точками лег у самых его ног, второй укатился дальше, наткнулся на канат. Сразу несколько голов склонилось над ним.
– Четыре!
У соперника оказалось семь очков, он развел руками и уступил место лысому гортатору.
– Я же говорил, я тебе правильно говорил! – проговорил он заплетающимся языком. – Удача сегодня с тобой, парень! А ты ее не бойся!
Кровь в висках стучала все громче, Модусу не терпелось попробовать снова. Шесть и пять, подумал он, бросая кости. Гортатор, низко наклонив голову, следил за кубиками, потом удивленно моргнул и сказал:
– Сильно!
И в третий раз кости легли точно так, как он хотел. Шестерка и пятерка. Это уже не могло быть случайностью, это или сон, или… Модус вдруг вспомнил: белые стволы деревьев, сидящие на нем трупные мухи. Его сон. И ощущение в эту минуту было такое, словно он опять оказался в том странном лесу…
– Дайте-ка я покажу этому чужестранцу, как играют настоящие морские волки!
Следующим сел бородатый шкипер. Все повторилось, только в этот раз Модус загадал заведомо проигрышную комбинацию – два и один. Но и у шкипера выпали две единицы. Недовольно ворча, он выложил перед Модусом два асса и вышел из круга. Его место занял начальник охраны Церпий. В руке у него был мех вина. Он отпил из него и передал Модусу.
– Может, поднимемся до сестерция? – предложил он.
– А почему не до динария? – неожиданно для себя спросил Модус.
Церпий внимательно посмотрел на него.
– Хорошо.
– Больше десяти динариев, мой выигрыш!
От Модуса разило вином. Он растолкал спавшего Квентина, высыпал монеты перед ним на лежак. Серебро и медь тускло блестели в пробивавшемся через доски палубы свете луны и сигнальных факелов.
– Отстань, какой еще выигрыш? – сонно пробормотал Квентин.
– Я играл в кости! Выиграл кучу денег! Я Церпия разделал, как грецкий орех! – Модус встряхнул головой, словно вылезший из воды пес. – Слушай, ведь я не сплю, да?
– И я тоже, представь.
Широко зевнув, Квентин приподнялся на лежаке, взял серебряный динарий, рассмотрел, положил обратно.
– Неплохо, – сказал он. – Теперь нам необязательно наниматься гребцами, чтобы доплыть до дома.
– Там все, наверное, подумали, будто я шулер, представляешь? – Модус пьяно хихикнул. – Церпий готов был живьем меня сожрать, а капитан сказал: все, до самой Селевкии никаких больше игр… Странная штука, Квентин, – прошептал он. – Я сам не понимаю, как это получилось, но я… – Он умолк и громко задышал в темноте. – Я словно управлял всем этим, понимаешь? Игрой, в смысле. Вообще всем.
– Ты просто пьян, как египетский колдун.
– Нет-нет. Ты мне так не говори… Я не пьян!
Модус хмыкнул, оперся локтем на лежак, поднес к глазам перстень.
– Может, в нем всё дело, а? Мне показалось или нет… Каждый раз, когда я бросал кости, я чувствовал, что выиграю. И чувствовал это от перстня!
– От вина ты это чувствовал. Перстень как перстень. Был бы он какой-то особенный – прокуратор не стал бы от него избавляться.
– Прокуратор дурак. И ты дурак.
– Да он и не серебряный даже, обычная железка. И камень обычный, с дороги подняли, наверное… И вообще, давай спать.
Лицо Модуса вдруг перекосилось в злобной гримасе.
– Не говори так о моем перстне! – прошипел он, замахнувшись.
Квентин только изумленно покачал головой и отвернулся.
Часть третья
Вор «Студент»
Глава 1
Рэкет – дело новое
Ростов, август 1963 года
– Подошли двое, взяли по яблоку с прилавка. Жрут мои яблоки, смотрят на меня в упор. Потом один руку поднял, по щеке меня небрежно так – шлеп. И смеются, понимаете? Мне пятьдесят пять лет, я пожилой уважаемый человек, а они – сопляки, волчата. Ах вы, говорю, как не стыдно! В моем родном Поти с вас бы за такое штаны содрали и при всем народе розгой по голой заднице! А они только смеются. Радуйся, дед, что по абажуру тебе не врезали. Вот так сказали. И пошли себе дальше…
Буба разволновался, развздыхался, задвигал кадыком на небритой шее. Его никто толком не слушал.
– Это, налей еще, – бросил Череп.
Под прилавком у Бубы – бутыль с домашним вином, десять копеек стакан. На рынке многие приторговывают «бахусом», нарушая государственную алкогольную монополию, но этот прилавок особенный – стоит последним в ряду, возле забора, укромно, уютно, скамейка рядом. И вино хорошее, башка после него не взрывается. Блатные иногда приходят сюда похмелиться, потрещать за жизнь, а заодно, если надо, спихнуть через Бубу всякий мелкий хабар.
Как опытный бармен, Буба почти не глядя наполнил четыре стакана ровно под верхний ободок. Череп, Жучок, Фитиль и Лесопилка быстро разобрали посуду.
– Ну… За мир и порядок в этом гребаном гадюшнике, – негромко и мрачно объявил Череп и опрокинул в себя стакан.
– Вот-вот. А про Мусу я вам не рассказывал? – снова завелся Буба. – В прошлое воскресенье Муса с рынка шел, хороший день был, хорошая торговля. На остановке четыре таракана каких-то подбежали, в лицо его били, а когда упал, ногами били. Деньги забрали, два ребра сломали, сели в автобус и уехали. Когда Матрос был жив, такого не случалось, слушай. Здесь рынок был, а сейчас – помойка. Я вообще не понимаю, куда мы катимся?
– Катимся в говно, – сказал Фитиль.
– А что, при Матросе никто не возбухал, по мордам не давал? – У Черепа загул, глаза красные, мутные, он смотрит на Бубу не моргая, потому что моргать больно.
– Ну-у… Бывало так, бывало сяк. Это от настроения зависит. – Буба избегает встречаться с ним взглядом, тщательно поправляет пирамидку из тепличных огурцов. – Но я хотя бы в лицо их знал! Как зовут, знал! Это совсем другое дело!
– Вот ты знаешь, как меня зовут, – не унимался Череп. – Я тебе сейчас в морду дам, и что, хорошо будет?
Буба рассмеялся неестественным заигрывающим смехом, погрозил Черепу пальчиком. Но на всякий случай отодвинулся подальше.
– Ты – хороший человек, Череп, я знаю! Ты шутить любишь! Ха-ха! А те волчата, они…
– Просто Смотрящего в городе нет, потому и бардак. – Фитиль снял с языка табачную крошку, сплюнул под ноги. – Как по мне, так Студент вообще никакой. Ноль, жопа… Он за общество отвечать не привык, всегда свой огород окучивал.
– Именно что «смотрящий», типа посмотреть… – пробурчал Жучок.
– За Зимаря ни одна тварь не ответила, кто Боксера с Рыбой отмудохал – неизвестно, Редактор в бегах, а то и вообще в яме лежит, хрен поймешь. По городу, вон, тараканы какие-то залетные шастают – а ему все до звезды. Я прав или нет, братва?
– Сами Студента выбрали, – веско сказал Череп. – Ты, Фитиль, больше всех помелом тогда махал.
– А ты?
– Все махали, – оборвал их Лесопилка. – Я тоже махал. И это, твою-ж-мать, самая охренительная и непонятная вещь, в которой я лично участвовал! Налей нам, Буба, еще. – Он сдвинул опустевшие стаканы в кучу. – И, главное, никто не был ужратый или обкуренный. По трезвяку, всем скопом, такую херню упороли… Студент, твою-ж-ма-а-ать! – На дрогнувшем лице Лесопилки изобразилась целая гамма чувств – от удивления до дикого предынфарктного ужаса. – Как? Почему? Почему, скажите, не Буровой? Не Космонавт? А? На хрена он нам сдался, этот Студент?
– О, вспомнил. – Фитиль поднял палец. – Мы на сходке перед этим Мерина поминали. Кто-то с водкой набодяжил, может, а?
– Матрос с Редактором тоже водку пили, и ничего…
– Очень извиняюсь, что встреваю. – Буба деликатно кашлянул, одним элегантным движением пузатой десятилитровой бутыли наполнил стаканы. – А вы слышали про Вольфа Мессинга? Знаменитый гипнотизер такой есть. Вот сидит целый зал в каком-нибудь доме культуры в Урюпинске, человек сто, а то и больше, и он им говорит: а сейчас, товарищи, вы все находитесь на палубе парохода, который следует в Аддис-Абебу. Дует ветер, на море легкий шторм, и у вас у всех отличное праздничное настроение!.. И люди в зале начинают раскачиваться туда-сюда, будто и в самом на корабле плывут, и все смеются от счастья, и платочками обмахиваются от жары… Понимаете, о чем я?
– А где эта Аддис-Абеба? – поднял голову Жучок.
– Точняк! То же самое и с нами было! – закричал Фитиль. – Нас тоже будто всех загипонтизировали! И я даже знаю, кто! Этот хрен, Лютый! Как только он на сходе появился, так у всех башню и посносило!
– Но он же не фокусник, твою-ж-мать… Не циркач какой-нибудь, – буркнул Лесопилка. – Я ж сам с ним в Старочеркасске работал. Наш он, блатной, в татухах весь, и воры его знают…
– А однажды Мессинг главного кассира Госбанка загипнотизировал, не слыхали? – вставил Буба. – Дает ему чистую бумажку, типа это чек, а тот ему сразу – сто тысяч рублей!
– Так что, хочешь сказать, Мессинг этот тоже из блатных? – Череп уставился на него немигающим взглядом. – Чего он тогда в доме культуры выступал, как сявка мелкая, когда мог просто ходить по банкам и деньги огребать?
Буба смутился, снова стал перекладывать овощи на прилавке.
– Это он лично для товарища Сталина фокус показывал. Демонстрировал свое умение, так сказать…
Череп пошевелился, поежился зябко.
– А что, всё в цвет! Помните, сколько у Лютого непоняток вылезло, когда стали хрен к носу прикидывать? И по времени его байки не совпадали, и с погонялами мутная картина. А так казалось, что все путем! Значит, это все гипноз!
Лесопилка выругался.
– Если так, то нам он баки крепко забил… Гипнотизер хренов! И вместо настоящего Смотрящего пустышку подсунул.
Некоторое время они просидели в молчании, «вкуривая» сказанное и услышанное. За все это время к прилавку Бубы не подошел ни один хулиган. Правда, и покупатели обходили его стороной, опасаясь криминальных рож за прилавком. Буба и рад был намекнуть дорогим гостям, мол, не хотят ли они продолжить беседу в каком-нибудь другом месте, однако не решался – себе дороже выйдет. Вместо этого он принялся расхаживать взад-вперед, с подвыванием декламируя: «Свежий овощ-фрукт! Ай, па-алезный продукт!»
– В общем, гнилое дело, – подытожил Фитиль. – Может, новую сходку собрать, а?
– А что ты Студенту на том сходе предъявишь? – Лесопилка скосил взгляд на Бубу, сам достал бутыль из-под прилавка, наполнил опустевшие стаканы. – Голосовали, выбрали, все как полагается, твою-ж-мать. Никто не заставлял.
– А то, что Матроса вальнули, – это ничего?
– Так ведь не он же вальнул, не Студент…
– Ничего, братва. Голован скоро с зоны откинется, всем им кирдык придет. – Череп одним махом осушил стакан, утер ладонью подбородок. – На Голована вся надёжа. Он здесь туман разгонит, рамсы поправит и Студента задвинет куда надо, найдет способ. Ему все гипнотизеры побоку, на одной штуке он их вертел.
Общество слегка оживилось.
– А чего, правильно. Головану в мозг не бзданешь, не тот он человек.
– Вот кого в Смотрящие-то надо было с самого начала.
– А он и будет Смотрящим, клык даю.
– Тогда давай за Голована, чтоб скорее вертался.
Череп схватился за бутыль, больше расплескал, чем в стаканы попало. Буба взглянул на него с печальной укоризной.
– Буба, мать твою, не ссы! – Череп, покачнувшись на скамейке, ударил кулаком по прилавку. – Зря мы, что ли, сидим тут, всякую перхоть от тебя отпугиваем, морда твоя торгашеская! А-а? – Он схватил огурец, положил рядом с собой. – Хорошие огурцы! Их бы еще помалосолить…
В дерматиновой хозяйственной сумке Султан принес обед из вокзального ресторана. Кастрюлька с борщом, шашлык и салат в кульках. Чекушка водки.
– Разве это шашлык? Это чихнул тот, кто настоящий шашлык поел! – ворчит он, расставляя все на подносе. У него вытянутое нервное лицо, орлиный нос, усики-стрелочки над узкими губами, черные и влажные, как маслины, глаза. – Да я б за такие деньги, как они дерут, три поляны накрыл, и еще бы осталось!
Султана назначили в пристяжь к Смотрящему – как по статусу положено. Он даже собирался поселиться здесь же, в выкупленном общиной доме на Нахаловке, куда переехал Студент. Братва привыкла, что в этом районе Смотрящий живет, только подальше от центра, чем Мерин жил, ближе к железной дороге. Круглосуточная охрана, принести чего, сбегать куда, – короче, как адъютант у генерала. Студент наотрез отказался: ему только Султана здесь не хватало.
– На благо воровское нести почти перестали, – пожаловался Султан, присаживаясь на краешек табурета. – Община дичает, от рук отбивается. В Котеновке кто-то магазин поднял на семьсот рублей, а это Кузьмы территория. Кузьма думает на Батю, тот открещивается, рубаху на себе рвет. Скоро «перья» в дело пойдут. Надо как-то разруливать, пока не поздно, что ли…
Студент встал перед ним, откупорил чекушку.
– Это ты меня учишь, чего делать надо, братское сердце? – спросил он и отпил из горлышка. – Хочешь на мое место стать? Давай становись!
Фигура Студента нависает сверху, закрывает лампочку, лицо в тени. Голос шутейный, почти веселый. Но Султану вдруг мерещится, что на месте глаз горят две красные точки, а из-за плеч вырастает, тянется что-то, будто черные крылья, и от этого в комнате сразу становится темнее.
– Нет… Я просто обсказываю про жизнь воровскую… как положено, – бормочет он и встает.
Лампочка выглянула из-за головы Студента, тень ушла, он стоит перед ним, как и был: рожа гладкая, розовая, глаза серые, никаких крыльев.
– Обсказал, братское сердце, – и свободен!
Улыбаясь, Студент идет на него с чекушкой в руке, только кажется, что это «волына». Султан пятится в прихожую, вываливается на улицу, забыв про сумку. Хлопает дверь, щелкает замок.
– Мудила, – сказал Студент, стирая с лица улыбку, и вернулся в комнату.
По телевизору шла передача про загнивающий капитализм. Развинченные парни с высокими прическами вихляют бедрами, размалеванные маскировочной краской солдаты, в забранных сеткой касках, позируют на фоне убитых корейцев, боксер с разбитой в фарш мордой падает на ринг, складывается, как башня, и кровь облачком взлетает над ним. Комментатор все это время бодро втирал какую-то шнягу, что им, утыркам американским, типа, ничего не остается, как загнивать, поскольку это еще Маркс предсказал, и пока они это не вкурят, будут мучиться и страдать.
Дом стоял под косогором, может, поэтому антенна ловила плохо. Экран снежил, звук хрипел. Дом был кирпичный, приличней, чем у Мерина, да и просторней. Но все равно говенный. Центрального отопления нет, Султан нашел мужичка, тот по утрам приходит, растапливает печь. Сортир на улице. Целые дни грохочут поезда – железная дорога рядом. Глушь. Убожество. Когда становилось невмоготу, Студент оставлял на хозяйстве Султана, седлал «Москвича», и ехал в свою квартиру, где все осталось по-прежнему – поленовские акварели, шелковые обои, ванна с горячей водой, привычный вид из окна, привычный городской уют. Проведет красиво вечерок с какой-нибудь чувихой, переночует и возвращается обратно в свою штаб-квартиру, хрен бы ее побрал!
Какого, спрашивается, рожна он сюда вообще переезжал?
Потому, что фарфоровый болванчик так велел?
Сейчас китаец стоит на окне, за которым сгущаются серые деревенские сумерки, виднеется забор, а за ним, едва различимый – край озера в камышах. Он замолчал с самого первого дня, как здесь. Ни разу не пошевелил своей фарфоровой башкой, чтобы хоть как-то ободрить, поддержать, вроде как поощрить Студента за послушание. Или подсказать: а что дальше-то?
Дела не наладились. Круглосуточной охраны, как у Мерина, у него не было: никто, даже Жучок не выразил желания, а в обязаловку запрягать воров – против правил. Один Султан с ним кентуется, и то по кавказской привычке быть поближе к «бугру». Буровой, Космонавт, Лесопилка, Нехай – все авторитетные ростовские воры сторонились Студента как чумы, а то просто будто не замечали, не слышали. Ведь пытался, в самом деле пытался порешать вопросы – с тем же рынком, который после смерти Матроса стал ничейной территорией и яблоком раздора между воровскими кодлами, которые до этого спокойно уживались вместе… Звал, требовал, орал, грозил: надо собраться, обсудить, разграничить эти, как их, сферы влияния. Никто из блатарей даже жопу от стула не оторвал.
Был фартовый вор, стал картонный Смотрящий, сказал себе Студент. Вот такие дела.
– …В Бостоне, Нью-Йорке и Чикаго, во всех крупных городах США давно идет скрытая жестокая война, жертвы которой исчисляются тысячами жизней. Название, которое носит эта война, коробит непривычный слух… «Рэкет»! Словно звериный рык в ночи. Словно треск ломающейся берцовой кости. Страшное слово. Оно произошло от итальянского «рикатто», что означает «шантаж».
Студент отвлекся от своих мыслей и уставился в телевизор. Он вдруг обратил внимание на телекомментатора в темных роговых очках, сидящего в студии с глобусом на заднике. В его грозном обличающем голосе стали проступать совершенно неуместные для советского телеведущего вальяжные интонации. Он по-блатному растягивал одни слова, жуя и комкая другие, а английское «рэкет» произнес с неожиданным форсом, долго и с явным удовольствием катая во рту букву «р».
«Может, пьяный?» – оторопело подумал Студент.
На экране тем временем пошли кадры из американских фильмов, где модно прикинутые молодчики с сигарами во рту и автоматами в руках вламывались в мрачный подвал, уставленный ящиками и коробками.
– …Суть явления проста до примитивности. Бандиты взимают дань у торговцев, предпринимателей, разного рода дельцов и барышников под предлогом обеспечения защиты от других бандитов. К примеру, гангстер Джон заявляется к предпринимателю Бобу…
В подвале за столом с настольной лампой сидит унылый жирный тип в круглых очочках. Молодчики окружают его, один с ходу дает ему в глаз, тип кулем опрокидывается на пол.
– Слушай сюда, Боб, мудила ты плюшевый, – басит молодчик по-русски, присаживаясь рядом на корточки. – С этого дня ты каждый месяц отстегиваешь мне две тысячи долларов и продолжаешь дальше, так сказать, спокойно пить кровь трудового народа. Тебя никто не тронет во всем нашем Чикаго, ни одна сука, ни одна б…дь. А если тронет, я им печенки вырежу и сожрать заставлю. Втыкаешь, Боб? Пока ты платишь мне деньги, я тебя, мудилу плюшевого, защищаю. Ты под моей, как говорят у нас на загнивающем Западе, протекцией…
Глубокая затяжка, выдыхаемый дым сигары окутывает испуганное лицо лежащего на полу Боба.
У Студента, наблюдающего этот дикий фарс на Первом всесоюзном канале (через десять минут начнется «Время»), волосы зашевелились.
– …Но если вдруг ты решишь, что я шучу, – продолжает Джон, щурясь от дыма, – или что две тысячи долларов – это много, или просто в нужный день забудешь деньги дома на холодильнике, я утворю с тобой такое, что ты, мудила плюшевый, остаток своих дней будешь срать кирпичами и ссать кипятком.
– Но ведь я… я… А я пожалуюсь в полицию! – лепечет Боб.
– Не-а! Не пожалуешься! – уверенно и даже жизнерадостно говорит Джон, поворачивается лицом к камере, залихватски подмигивает. – Ни в какую полицию ты не пойдешь, мудила ты плюшевый, потому что налогов не платишь, а значит – занимаешься самой что ни на есть незаконной предпринимательской деятельностью!!! Ну?! – Тон его резко меняется, он орет, брызжа слюной и, кажется, едва владея собой. – Будешь платить или нет?!
Гангстер Джон легким движением пальца выбивает линзу из оправы очков Боба и тычет туда горящую сигару. Слышится шипение. Потом крик:
– Буду-у-у!!!
Опять телестудия с глобусом, после всех этих ужасов такая уютная, безопасная…
– Ну вот, мы только что рассмотрели очередную язву на теле капиталистического общества, – объявил комментатор, и тут на его суровом лице впервые проступила улыбка, улыбочка, довольно двусмысленная. – Всё еще молодом и всё еще прекрасном теле, товарищи.
Из-под стола, рядом с левым локтем комментатора, выклюнулась женская голова. Светлые волосы слегка растрепаны, яркая помада размазана, но мордашка пресимпатичная, превеселая, преблудливая и, кажется, похожа на эту, как ее… «Мэрилин Монро!» – выдохнул Студент. Американская актриса! Что она там делает, черт побери, в советской телестудии, под столом у комментатора?!
Между тем ведущий небрежно похлопал ее по щеке, Мэрилин довольно муркнула в ответ («mo-o-or!»), встала – она была голой, абсолютно и однозначно голой, вплоть до темных кудряшек на лобке и еле заметных следов от резинки на животе и ягодицах, – послала зрителям воздушный поцелуй и удалилась подиумным шагом.
– Полное разложение нравов, что тут сказать, – заметил комментатор и откашлялся. Заглянул в бумажку перед собой, скривил губы, отложил. – Так вот, о язве, товарищи. О рэкете… Все это печально, гадко и с моральной точки зрения совсем ни в какие ворота не лезет. Но как говорится, кому война, кому мать родна! Одна только семейка Карло Гамбино зашибает на рэкете пятьсот миллионов в год. Не рублей, заметьте, – долларов, крепких, ядреных, свободно конвертируемых долларов. При этом палец о палец не ударяя – если не считать пары-тройки ударов ломиком по головам особо тупых и строптивых барыг. Обратите внимание: не нужно за каждой копейкой лазить в чужие форточки и вскрывать сейфы, не нужно рисковать и подставляться. Просто ходи и коси бабло по определенным числам месяца. Говоря научным языком, это сродни переходу от эпохи охотников и собирателей к эпохе земледелия. Неизбежный исторический процесс. Эволюция. Очень ништяковая тема, товарищи! И перенять этот полезный опыт, я считаю, будет не впадлу. Кукурузу, вон, мы у американцев переняли, хоть она у нас ни хрена и не растет… А рэкет будет расти и цвести и давать богатый урожай. Спасибо за внимание. Всего доброго.
Заиграла энергичная бравурная музыка, как всегда в конце и в начале этой передачи. Ведущий собрал бумажки со стола, обстучал с боков, формируя аккуратную стопку. Затем снял темные очки и широко улыбнулся в камеру.
Конечно, это был Лютый собственной персоной… Конечно, он. Только в пиджаке и при галстуке, и прическа правильная, скучная, волосок к волоску, как у главного инженера. Студент с каких-то пор уже догадывался. Во всяком случае, не удивился. Может, просто устал удивляться. Устал… Отупел…
Заседание Совета министров. Подготовка к отопительному сезону… На мелких рысях скачет информационная программа «Время». Доярки. Шахтеры. Американская военщина. Гастроли Большого театра… Все как всегда. И ведущие как ведущие. Студент, как дурак, пялился в экран, ожидая увидеть какой-нибудь очередной финт. Вот строгая ведущая сейчас закурит и матюкнется. Или вылезет из-под стола какой-нибудь там…
– Дзинь, дзинь, дзинь, дзинь…
Он вскочил, открыл глаза. За окнами было темно, на экране с шипением мелькали серые полосы. Глянул на часы – начало четвертого. Звон продолжался, не стихал. Настырный, как будильник. Это был фарфоровый китаец. Кивал своей маленькой фарфоровой башкой: «Делай, что тебе сказали! Делай!»
Студент потянулся, помассировал затекшую шею.
– Да понял я всё, не тупой, – бросил он в пустоту. – Ништяковая тема… Посмотрим. Заценим, раз папочка так рекомендует…
Дзиньканье сразу прекратилось. Снимая на ходу рубашку и брюки, Студент пошел спать. Прежде чем провалиться в сон, успел подумать: «А может, это всё тоже мне приснилось?» И сразу захрапел. По большому счету это не имело большого значения.
– По мне, так проще поднять его хату, или где он там бабло свое ныкает, и вынести все, что там есть. Чем ходить каждый месяц с протянутой рукой, как дед какой-нибудь за своей пенсией.
– Ну ты и тормоз, Султан! Я тебе сто раз объяснил, на бумажке нарисовал, ты все равно как дятел, мать твою, ни хрена не понял. – Студент остановил машину на светофоре, постучал пальцами по баранке. – Никто с протянутой рукой ходить не будет. Монголо-татары дань брали с русских князей, римляне брали дань с каких-нибудь, не знаю, с узбеков каких-нибудь покоренных – это что, с протянутой рукой, по-твоему?
Тронулись. Султан хмуро смотрел в окно, на пробегающие мимо дома.
– Это тебе видней, ты у нас Студент, ты человек ученый, – пробормотал он. – Хотя, как по мне, расклад такой: или сразу поднять сто тысяч, или сто раз ходить за одной тысячей… – Он изобразил на лице работу мысли. – По-моему, проще сразу.
Читать бесплатно другие книги:
