По понятиям Лютого Корецкий Данил

– А то, что тебя менты за жопу возьмут – это ничего?

– Чего это они возьмут? Не возьмут. На то он и вор, чтобы рисковать. Где риск, там и фарт, а без фарта и жизнь не в масть. – В голосе Султана послышался нешуточный апломб.

– Охренеть! Да ты просто философ! – не выдержал Студент.

Он свернул на разбитую дорогу, в конце которой виднелись железный забор и приземистые бетонные коробки плодоовощной базы. Остановил машину у ворот. Взял Султана за шею, сдавил, притянул к себе.

– Главное не ляпни там что-нибудь, Сократ. Морду клином, стой, смотри, слушай, кивай время от времени. Если надо будет что-то делать, я тебе скажу. Без моей команды пасть не открывай. Понял?

– Ты Смотрящий, тебе виднее…

Эту базу Студент знал хорошо. Когда-то заведующим здесь работал Сазан – подпольный советский миллионер, сволочь, хапуга, при этом серьезный коллекционер русских икон и один из постоянных клиентов Студента. Сазан умер от сердечного приступа прошлым летом, а его место на базе занял Генрих Давыдович, бывший заместитель. Студент пересекался с ним пару раз, когда приезжал к Сазану на базу. Такой же хапуга, такая же сволочь, только что иконами не интересуется. Все «левые» дела по списанным огурцам, картошке и бензину – короче, все, на чем Сазан сколотил свои миллионы, – они проводили на пару с Генрихом, и тот был в доле.

– Валентин Иванович, какими судьбами?

Секретарша перешла к Генриху Давыдовичу по наследству вместе с кабинетом и обстановкой. Студента она узнала, расплылась в улыбке, шоколадку положила в ящик стола.

– Мы ненадолго, – сказал Студент. – Чай можешь не подавать.

Он пропустил Султана вперед, вошел в кабинет и закрыл дверь на защелку. Генрих Давыдович сидел, обложенный бумагами, маленький, лысый, руки в черных нарукавниках. На заостренном лисьем личике блестели умные осторожные глаза.

– Узнаешь? – сказал Студент.

– А, собственно, хм… Конечно, – кашлянув, сказал Генрих Давыдович.

Свою речь Студент уложил в пять минут. Тушить сигарету в глазу завбазы он не стал, объяснив все скользкие моменты на словах. Генрих выслушал его спокойно, не перебивая, даже, как показалось Студенту, с интересом. В конце он вежливо уточнил:

– Простите, Валентин Иванович, вы сами придумали эту схему?

– В «Науке и жизни» вычитал, в разделе «Полезные советы»! Тебе какая, к хрену, разница?

– Никакой. Все гениальное просто, я только это имел в виду. А насколько реальна эта ваша, хм… защита?

– Я – Смотрящий за городом. Это как председатель исполкома. Решаю любые вопросы.

– Так. Понял. И сколько я должен буду платить?

Студент покосился на Султана и сказал:

– Три тысячи в месяц.

Генрих слегка дрогнул лицом, но сказал только:

– Когда?

На обратном пути Султан вертел в руках пачки новеньких сторублевок, щелкал плотными, ровными обрезами, рассматривал купюры на свет. «Не, не фальшак вроде…» Все никак не мог поверить.

– А ты в самом деле в «Науке и жизни» это прочитал? – спросил он.

– Нет, в «Мурзилке».

– Да ну тебя, врешь.

– Конечно, вру. Сам придумал. Кто за меня станет думать? Включил мозг и придумал. Это просто. Сколько минут мы у него сидели?

– Полчаса где-то… Ну, минут сорок. Пока он за деньгами еще ходил…

– Вот. Сорок минут. И заработали на новенький «Москвич». Еще новее и лучше, чем этот, – Студент постучал по приборной панели. – Вот такой новенький «Москвич» будет капать в общак каждый месяц. Ты просто приедешь, заберешь бабло и уедешь – за минуту управишься. Это только один человек, один данщик. У нас их сотни будут. Пусть не все миллионщики, как Генрих, но их будет много. Сто «Москвичей» в месяц – просто приезжай и забери. Доходит до тебя?

До Султана дошло.

– Это ж коммунизм в натуре! – хохотнул он.

– А если тебе так уж сильно захочется жопой рискнуть, фарт свой испытать – так на здоровье. Как спортом заняться. Как хобби какое-нибудь, – сказал Студент. – Кот, вон, от нечего делать яйца лижет. А ты будешь ларьки поднимать. – Он посмотрел на Султана. – Деньги спрячь, товарищ рэкетир, не свети зря.

Султан послушно спрятал пачки купюр в сумку, поставил ее под ноги.

– Коммунизм, – повторил он. – Ни хрена себе. Коммунизм…

Вторым на очереди стоял Шульц – известный в городе спец по мотоциклам, мопедам и прочей технике, включая восстановленные «ТТ» и «парабеллумы» из военных захоронений. Конечно, он помог Студенту в приобретении «Москвича», но личные дела – одно, а дела – другое. В отличие от Генриха Давыдовича, он не оценил красоты и элегантности схемы, предложенной ему Студентом. Хотя сумма его дани была меньше в десять раз.

– С какого это перепугу я тебе платить стану? Вы что, братва, перекумарились?

В гаражном кооперативе, где проходил разговор, обитает целая колония автослесарей «кустарей», это крепкие ребята, друг за друга они горой. Студент не стал спорить.

На следующую ночь кто-то вскрыл гараж Шульца, выкатил оттуда новенький «Урал» с коляской и весь инструмент. Потом в кооперативе случился пожар, выгорело три бокса. Шульц и несколько «кустарей» стали дежурить по ночам в гаражах, и все вроде бы прекратилось, но как-то утром, вернувшись домой, он обнаружил, что его квартира ограблена, полы вскрыты, обои содраны, а тайник, где хранилось оружие и деньги, пуст.

Через неделю Студент пожаловал снова. Шульца трясло от злости, он скрипел зубами, но больше не упрямился. Вместе с ним данью были обложены и все «кустари». Никто больше не возражал – видно, смирились.

…Начальник отдела сбыта Ростовской швейной фабрики Саркис Багратуни хорошо знал потребности трудового народа: ощущение комфорта – во-первых и неистребимая тяга к прекрасному – во-вторых. Поэтому подпольный цех, которым он руководил в свободное от работы время, выпускал уютные пушистые тапочки-шлепки самых жизнерадостных оттенков, а также переделывал обычные футболки (майка летняя мужская, арт. № такой-то) в маленькие шедевры, нанося на них изображение главного корпуса МГУ. Все у него шло хорошо и гладко, пока однажды не явился к нему давний приятель Севан с молодым человеком по кличке Студент.

– О, так ты Студент! – опасливо обрадовался Саркис Арутюнович. – Я тебе маечку подарю с картинкой.

Но Студенту не нужна была маечка, он хотел денег. Больших денег.

– Эй, слушай, это вымогательство называется, да? Севан, объясни этому человеку: меня, Багратуни, на шарап не возьмешь, не проканает, я…

Севан печально покачал головой и уверил его, что, увы, проканает, и еще как. И чем скорее это он поймет, тем лучше. В это время из цеха позвонил испуганный работник, сказал, что какие-то люди вломились к ним, избили весь персонал, а готовый к отправке товар скинули в кучу во дворе и подожгли. Что делать, Саркис Арутюнович? Милицию вызвать, да? Побледневший за время разговора товарищ Багратуни вдруг почернел:

– Нет, ни в коем случае! Я сам приду, разберусь!

После чего открыл сейф, отсчитал деньги и швырнул Студенту, добавив какую-то фразу на армянском.

– Что он сказал? – спросил Студент у Севана. Тот пожал плечами.

– Он тебя проклял, дорогой…

Студент взял ножницы из малахитового письменного набора и пригвоздил руку Саркиса Арутюновича к столу. Севан потом уверял всех, что это были обычные канцелярские ножницы с закругленными наконечниками, такими и пораниться-то сложно – но они пробили насквозь и руку, и столешницу, и торчали с обратной стороны. Пока Багратуни кричал, хрипел и пытался освободить руку, Студент выгреб из сейфа все деньги, что там были.

– А в следующий раз просто убью, – сказал он на прощание. Сомневаться в этом не приходилось.

После этого все пошло как по маслу. Никто больше не спорил. Всевозможные частники – фотографы, портные, обувщики, парикмахеры, торговцы на рынке – все отстегивали аккуратно, с вежливыми улыбками, не задавая лишних вопросов. Ростовские проститутки – нарождающийся только класс – отличались особой дисциплинированностью, а Танька Листопад, промышлявшая в районе речпорта, даже организовала что-то вроде соцсоревнования со знаменитой нахичеванской Клепкой. Кто-то из облагаемых данью, буквально единицы, попытались закрыть дело или сделать вид, что закрывают. Как назло, эти люди сразу стали падать с лестниц и стремянок, ломая ребра и ноги, а Миша Скорняк, промышлявший ремонтом обуви на дому, умудрился ударить себя молотком по пальцам – раз, два, три, четыре… сразу по четырем пальцам! – после чего месяц ходил с загипсованной рукой. Но выздоровев, он с удвоенной энергией принялся за свою нелегальную работу.

* * *

Спортивный комплекс «Динамо» – территория здоровья, хотя и расположена по соседству с Братским кладбищем. Правда, не слишком обширная для такого промышленного центра, как Ростов. Скорее, оазис в пустыне. И все же: беговые дорожки с синтетическим покрытием, каких даже в Москве не видели, лучшая сауна в городе (хотя не все ростовчане еще знают, что такое сауна), теннисный корт, бассейн с олимпийскими дорожками и прыжковой вышкой, тир… Приличный стадион.

У простых работяг не принято начинать день с пробежки или километрового заплыва в вольном стиле да и вообще заниматься своим здоровьем (за исключением разве что утреннего опохмела). Зато начальство всех уровней, творческая и научная интеллигенция цену здоровью знают, блюдут себя, а также детей, внуков, родственников и знакомых. Бывают исключения, не без того. Но и так набегает весьма приличное количество желающих приобщиться к здоровому образу жизни. Поэтому спорткомплекс «Динамо» – территория не только здоровья, но и блата.

Рано или поздно это должно было свершиться. Череп в последнее время поднялся до вершин заоблачных, забурел, зацвел, набрал три бригады молодых ребят и считался теперь не просто бригадир, а – «центровой». С благословления Студента подмял он под себя Центральный и Цветочный рынки и всю прилегающую территорию, деньги в общак носил сумками и лоялен был Смотрящему до сердечных судорог.

Однажды Студент вызвал его к себе на беседу.

– Все идет по плану, – улыбаясь, сказал он и разлил по специальным коньячным рюмкам марочный армянский коньяк. – Только уровень пока низковат.

– Мало плотят, что ли? – не понял Череп и выпил коньяк залпом.

Студент осуждающе покачал головой.

– Охват маловат! А коньяк так не пьют. Его вдыхать надо, ароматом наслаждаться. Видишь, какие рюмки – они кверху сужаются, чтобы запах концентрировать.

Хотя Черепу было по барабану – пить водку или коньяк, из стаканов или сужающихся рюмок, он изобразил полное понимание и готовность исправиться. А потом спросил по существу:

– Это как понять про хват? Хватаем мало?

Студент мелкими глоточками смаковал ароматную жидкость и довольно щурился.

– Не тех хватаете. Мелочевку всякую душите, это правильно, их и надо душить. Но почему другие бесплатно нашим воздухом дышат? Вот, например, спорткомплекс «Динамо». Сколько там бегунов-прыгунов? Сколько секций разных? В тирах оружие, патроны… Да и люди там интересные, с ними корешеваться нужно. Почему ты спортсменов еще не окучил?

У Черепа даже челюсть отвалилась.

– Директор ЦУМа жирует как хочет, а ты к нему и близко не подходишь! – продолжал Студент. – Этот цыган Мороз наркоту всему городу задвигает, а с кем он делится?

– Так это ж… Это…

Череп сам быстро плеснул себе коньяку и отхлебнул, снова не оценив аромата.

– Это ж крутые! У них связи везде, начальство в друзьях ходит, мусора из руки едят! А у Мороза своих головорезов сколько…

Студент засмеялся.

– Так ты что, так и хочешь гопником мелким оставаться? Мы же новое дело затеяли, как в Америке! Мы всех под себя подмять должны! Тогда мы станем настоящими гангстерами, с нами считаться будут! А с начальством и с мусорами мы дружить станем!

– А такое разве возможно? – Он недоверчиво моргал круглыми, со светлыми ресницами, глазами.

– Конечно, возможно! Это я, Студент, тебе говорю!

Наутро Череп явился в гости к директору спорткомплекса «Динамо», известному в узких кругах как Маркелыч.

– «Крыша»? – переспросил Маркелыч, когда Череп закончил свой монолог. – Иди-ка сюда, покажу чего. – Он подвел Черепа к окну, выходящему в тренажерный зал, где занимались боксеры. – Вот моя «крыша», сынок. От твоей гопоты только брызги на асфальте, если что. Сунься попробуй.

Череп тоже глянул на боксеров. Ухмыльнулся загадочно.

– Вот тот – Митя Молот. – Он показал пальцем на одного из боксеров. – А у этого, в красных трусах, кличка – Порватый, здесь рядом живет, на Текучевке. Хороший боец. Вот – Жижа… Серый… Опилок… Санчо… – продолжал перечислять он, стуча ногтем по стеклу. – Да я почти всех тут знаю. Порватый с Молотом у меня в бригаде работают, еще пятеро на испыталке, у нас называется – «стремящиеся». Эти самые злые, я их сам порой боюсь.

Череп громко заржал:

– Ну, среди самбистов тоже есть, это ясень пень… Мне самбо вообще в жилу. И «тяжей» всех знаю, серьезные пацаны. Так что, дядя Маркелыч, – он растянул рот в препоганейшей ухмылке и сыграл пальцами на зубах блатной мотивчик, – брызги будут, если что. Но только не наши.

Маркелыч, сам в прошлом чемпион области по вольной борьбе, тридцать лет тренерской работы, сел, положив на стол с бумагами огромные кулаки, и смотрел в окно. Не в то окно, где боксеры, а в другое, которое на улицу.

– Тебя Череп звать? – спросил он.

Череп молча тянул свою ухмылочку. Он не привык представляться, делая дела.

– Слыхал, слыхал. И сколько денег просишь?

– У меня к тебе другая тема. Не деньги, – сказал Череп, уже без улыбки.

– Не деньги? А что тогда?

– Нужно, чтобы ты парочку нужных людей взял на работу. Ну, и чтоб помог им сойтись с некоторыми твоими… клиентами, или друзьями, не знаю, кто они там тебе… И вообще. У меня на тебя и твое хозяйство большие планы имеются. Сечешь?

Маркелыч оторвал взгляд от окна, посмотрел на Черепа… Не то чтобы он был какой-то там благообразный или, наоборот, страшный, Маркелыч этот. Человек непростой судьбы, хлебнувший дерьма из корыта, удачи из хрусталя, драки между своими воспитанниками он останавливал одним только взглядом. Вот. Но Черепа никакими взглядами не проймешь. Череп сам зыркалы наставить умеет, и там черным по белому написано: гомон и смерть, смерть и гомон.

– Ладно. Закинул ты хомут ловко… Только желательно, чтобы и мне со всего этого выгода была. Чтобы не чувствовал себя залетевшей гимназисткой, – проворчал Маркелыч с обидой, но чувствовалось, что он уже смирился и хочет с честью или хотя бы с чем-то выйти из положения.

– Да поможем, не оставим! Спортивная форма, кроссовки, бутсы там, мячики… Любой дефицит! Мы ведь тоже заинтересованы, чтобы наша молодежь спортом занималась! – Череп подался вперед, подмигнул нахально: – А если будет отдача, так и в долю возьмем. Сечешь, дядя Маркелыч?

* * *

Директор Центрального универмага Борис Варенцов с супругой вернулись из ресторана в начале первого ночи. Борис Игнатьевич сунул ключ в замочную скважину и с удивлением обнаружил, что он свободно болтается в пустоте, не встречая сопротивления. Толкнул дверь – она была отперта, на полу среди металлических опилок валялась изуродованная личинка замка.

– Что это еще такое? Неужто обокрали?

Варенцов первым вошел в квартиру и сразу же получил удар по голове. Его супругу втянули следом два человека в черных «фантомасках». Внутри был еще один, в такой же черной маске.

– Где тайники, сука? – спросил он Варенцову.

– Какие тайники? – прошептала она.

Человек в черном повернулся к оглушенному, распростертому на полу прихожей Борису Игнатьевичу и пнул его каблуком:

– Где тайники?

Варенцова показала скрытый сейф с золотыми украшениями и десятью тысячами рублей, а также заначку под платяным шкафом, где хранились еще пять тысяч.

– Всё? – спросил человек в «фантомаске».

– Всё.

– Хорошо. Теперь открой рот.

Он сунул ей кляп из теннисного мячика, взял какой-то пузырек и поднес его к носу Бориса Игнатьевича. Тот застонал, пошевелился и открыл глаза. Его приподняли, усадили на пол.

– Где тайники?

Варенцов посмотрел на жену. Та попыталась о чем-то просигналить ему глазами.

– Какие тайники? – спросил Борис Игнатьевич.

– Режь левое, – сказал человек в черном.

Один из грабителей взял Варенцову за волосы и приставил нож к ее левому уху, как раз под сережкой из белого золота.

– Стоп. Я вспомнил! – сказал Варенцов.

У Бориса Игнатьевича, как и у большинства представителей сильной половины человечества, имелись свои заначки – в ножке письменного стола, между страницами книг, в нише под подоконником. В последнем тайнике кроме денег хранился порнографический журнал на немецком языке. Варенцова зарыдала.

– Уясни себе, упырь: предложение остается в силе. Платить придется всё равно. Чем скорее дойдет, тем лучше.

Несколько минут продолжалось быстрое организованное движение, словно работала образцово-показательная бригада грузчиков. Потом снаружи послышался гул двигателя. И всё затихло.

Двадцать с чем-то тысяч рублей новыми, золотые украшения (включая сережки), два телевизора, зеркальный фотоаппарат «Салют» и четыре фотокамеры попроще, две песцовые шубы, импортная обувь в коробках, занимавшая целый стеллаж в кладовой, мужские костюмы производства Югославии, женское белье из Чехословакии – всё новенькое, в фабричной упаковке… Квартира была выпотрошена подчистую.

Освободившись с помощью мужа от теннисного мячика, Варенцова сняла телефонную трубку и набрала две заветные цифры. Не успел прозвучать первый сигнал, как Борис Игнатьевич положил руку на рычаг.

– Милицию вызывать не будем.

– Почему?

– Если их найдут, я буду сидеть до наступления коммунизма.

Коммунизм обещали в 1980 году, вспомнила Варенцова. Спорить больше не стала. Лишь спросила:

– О каком предложении они говорили, Борис? Что тебе надо платить?

Борис Игнатьевич не ответил, махнул рукой. Несмотря на боль в затылке, он уже подсчитал в уме убытки и сравнил их с суммой ежемесячной платы за «крышу», которую с него требовал сегодня утром какие-то прохвост, назвавшийся «бригадиром» (или это была кличка? Впрочем, какая разница!). Если добавить сюда его голову и уши жены, то «крыша» обходилась совсем недорого. Почти задаром. Жаль, что он не понял этого раньше.

* * *

Цыганский барон Марчо Мороз ужинал в окружении семьи и друзей. Столовая занимала весь второй этаж его просторного дома, уставленный снедью стол размерами напоминал дорожку для забегов на короткие дистанции.

– Он мне такой: ты толкаешь наркоту, я знаю. Плати десятину, говорит. Заманчиво, говорю, очень заманчиво. А за что я должен платить? Нет, ну в самом деле. А он мне: мы тебя, говорит, кры-шу-ем! О! Слыхали такое слово?

Марчо раскатисто засмеялся, за ним подхватили остальные. Мужчины молодые и не очень, бородки, усы, кудри, модные нейлоновые рубашки всех цветов радуги.

– Это что такое, говорю. Это ты мне крышу починить хочешь или что? А он такой: это, говорит, мои люди будут охранять тебя, чтобы никто не обидел.

Марчо наклонился вперед и сделал комически-удивленное лицо. Смех клокотал в глотках гостей, готовый по первому сигналу барона снова вырваться наружу.

– Меня? Твои люди? У меня, говорю, одних только двоюродных братьев – дюжина, и каждый стоит пятерых, как ты. Ты кем себя считаешь, Кузьма? А он такой: я теперь смотрящий над всем районом! Меня, говорит, Студент поставил и три бригады мне дал! Бригады, вы слыхали?

От смеха звенит хрусталь, модный нейлон искрами переливается в ярком свете.

Чем окончился разговор между Марчо и Кузьмой, так никто и не узнал. С громким треском вдруг лопнуло оконное стекло, осыпало гостей осколками. На стол, прямо в блюдо с телячьими котлетами, уложенными корочка к корочке, украшенными кинзой и политыми нежным сливочным соусом, влетел булыжник, вмиг превративший котлеты в месиво, блюдо – в черепки, а сидевшего напротив родственника по прозвищу Красавчик (одного из тех самых двоюродных братьев) – в оштукатуренное горячим фаршем пугало.

Все вскочили. Одновременно. Бросились к окнам. Ругательства и проклятия сразу на нескольких цыганских диалектах – от венгерского до южнорусского – вылетели из десятка глоток, исполненные такой ярости, что походили на взрыв небольшой ядерной бомбы. И окна тоже взрывались одно за другим, навстречу летели новые осколки и новые камни.

– Я их вижу, Марчо!

Там, на улице, за забором. Много. Выстроились цепью, как расстрельная команда. Камни кучками лежат у ног. Темные куртки, поднятые воротники, темные лыжные шапочки. Не боятся, не убегают, работают молча. Дзынь-бах! В столовой шесть окон, уже ни одного целого. Посуда, вазы, стеклянный буфет, красивые картины с русалками и всадницами на противоположной стене. Кому-то камень попал в голову, кровью залито лицо, женщины убежали в другую комнату, но ярость мужчин кипит, никто не сдается, включая самого пострадавшего.

– На куски порежу, эй!!! Вы трупы, слышите?!

Слышат. Но камни летят в окна.

– Ну, я вас! – Марчо достает из шифоньера двустволку, переламывает, трясущимися руками вставляет патроны, бросается к окну.

Гости бегут к двери, к лестнице, они уже не смеются, почти у каждого есть нож, а у кого нет ножа, тот схватил со стола тяжелую мельхиоровую вилку или кочергу от камина. Заляпанный фаршем Красавчик тянется за столовым ножом с томно изогнутым лезвием, и его взгляд случайно падает на булыжник необычной формы и расцветки, лежащий среди битого стекла и остатков заливного осетра.

– Ромалэ! Здесь граната! – успевает крикнуть он, прежде чем воздух в столовой вскипел, оглушительно лопнул, и начиненный стремительными стальными осколками огненный шар разметал в стороны его и всех, кто не успел покинуть столовую.

Окна второго этажа осветились яркой вспышкой, наружу полетели огненные ошметки, из крыши вырвало кусок шифера – он шлепнулся на дорогу, рядом с Кузьмой, рассыпался на дымящиеся куски.

– Сделано. Уходим, – скомандовал Кузьма.

Раздался свист, где-то загудели моторы, вспыхнул свет фар. На дорогу вылетели два заляпанных грязью «Москвича», притормозили. Бригада мигом загрузилась, хлопнули дверцы, и машины будто сдуло с улицы.

Дом Марчо Мороза какое-то время после взрыва стоял, будто оглушенный, окутанный неживой, неестественной тишиной. И вот послышались крики и стоны, и женский плач, затрещал, загудел, завыл огонь. Разгорался нешуточный пожар.

* * *

Со временем Студент понял, что уже не всегда может точно различить, где кончается реальность и начинаются эти… видения, проекции, что ли… Не может же Лютый давать ему советы с экрана телевизора во время программы «Время»? Или мявкать по-человечески в облике невесть откуда взявшегося черного кота? А действительно ли он приходил ночью и сидел возле кровати в облике джентльмена начала века: черный фрак, белая манишка, черный цилиндр, тросточка с бронзовым набалдашником в виде головы льва? И при этом втолковывал, что все, решительно все граждане страны готовы отозваться на предложение сотрудничать с ним, Студентом… Все настолько реально и в то же время нереально, что голова идет кругом. И в жизни все невообразимо перепуталось.

Вот Рихтовальщик и Мичман, чемпионы города по самбо – один прошлого года, второй – пятьдесят восьмого, а с недавних пор еще и члены одной из речпортовских «бригад» – швыряют через бедро ментов на тренировке по милицейскому многоборью.

– Товарищ подполковник, вы ногу-то не тяните, иначе я ее сломаю к ебеням! Легче надо!

И менты, потные, уставшие, умотанные, всю неделю рыскавшие по городу в поисках – ну, пусть не конкретно Рихтовальщика, не конкретно Мичмана, а кого-то из их дружков по этой «бригаде» или другой, – менты слушаются их как отцов родных, и изо всех сил стараются не тянуть ногу, и покорно становятся в партер, когда скажут. А потом вместе идут в баню, вместе пьют пиво, а иногда и что-то покрепче. И вот кто-то кому-то несет на день рождения «пузырь» импортного виски, а кто-то – стиральную машину… И кто-то уже успел жениться на чьей-то сестре, и теперь они одна семья, ячейка общества, вместе решают проблемы, вместе думают о будущем. А как иначе?

Или другое. Директор спорткомплекса «Динамо» Маркелыч, а с ним рядом председатель городского спорткомитета, и какая-то шишка исполкомовская, которая отвечает за здоровье ростовчан, сидят в ресторане за одним столиком с Черепом, прикинутым в модный костюм, ловко орудующим столовыми приборами, говорящего уверенно и веско, с какой-то даже столичной ленцой. Что они там обсуждают, это неважно. На Черепа ноль внимания, Череп для них дальний родственник Маркелыча. Главное, что он оплатит и ужин, и такси, организует лучших девочек в Ростов-Доне – не лахудр портовых типа Клепки, а светлых чистых девочек с газельими глазами, – и всё это ненавязчиво, без суеты, все произойдет как бы само собой. А уж девочки постараются, чтобы вечер был незабываемым. В следующий раз эти шишки и председатели приведут с собой кого-то еще, а те – еще кого-то, и будет много-много незабываемых вечеров…

Или, скажем, третье. Капитан уголовного розыска Ляшковский – «мусор», мент, первостатейный, казалось бы, враг и соперник – теперь для него просто Миша, Миха. А он для Миши – просто Валик. В кармане у Миши (на руку не надевает, чтобы начальство не дразнить) тикают подаренные Валиком «Омега-Симастер» трехсотой серии. Миша, словно зачарованный, вечерами рассматривает каталоги швейцарских часов, Миша постепенно начинает понимать, что ничего невозможного в этой жизни нет. Будут и «Лонжин», и «Брегет», если он захочет. Будет новенькая «Волга», как у Валика. И двустволка с ореховым прикладом, с которой он будет ходить на кабана и на птицу. Ослепительные красавицы будут виться вокруг, озаряя его дни и согревая ночи… Миша, ты как насчет субботы – поохотиться?.. У нас тут пикничок намечается, Миш, ты не против?.. Слушай, старик, у подруги есть отличная банька с прорубью, махнем? Махнем. Не против. И насчет субботы – о’кей. Иногда капитан Ляшковский, правда, словно задумывается, собирает брови, смотрит на Валика удивленно, как человек, которому что-то примерещилось или он пытается что-то вспомнить. Что он видит перед собой в такие моменты – волчину-уголовника Студента? Друга Валика? Какой-нибудь швейцарский часовой механизм с турбийоном? К счастью, это быстро проходит, быстрее, чем успеет качнуться крохотный анкер в его «Омеге» трехсотой серии…

А-а, еще вот это. Стремительные, в белых стрелках, буквы складываются в слова: «внедрение», «проникновение», «диффузия», «сращение». Как титры в кино. Темный фон постепенно светлеет, видна комната с плотно зашторенными окнами, огромный письменный стол, к которому приставлены еще два стола, образующие букву «Т». Портрет Первого секретаря на стене. В углу какое-то знамя с фигурной пикой на вершине древка. Это не просто комната, это – рабочий кабинет начальника областного уровня, где принимаются важные решения, подписываются важные бумаги, где распекаются до дымящейся кровавой корки начальники уровнем пониже. Только сейчас хозяину кабинета, видимо, не до этого. Кабинет наполнен голыми извивающимися, дергающимися, копошащимися, словно черви в банке, телами. Может, это и есть черви. Жирные, волосатые, с отвисающими животами, или украшенные высокими прическами «вавилонская башня» – черви-начальники. Исколотые «татухами», жилистые и верткие, железнозубые – черви-«гопники». Они переплелись в один плотный клубок, так что не разобрать даже, чем они там занимаются между собой. Лишь иногда выдернется чья-то рука, возьмет со стола рюмку коньяку, бутерброд с икрой, втянется обратно. Другая рука выдернется – подмахнет бумажку, поставит гербовую печать…

Вряд ли Студент видел когда-нибудь этот кабинет наяву, уж больно на кошмарный сон похоже. Может, с бодуна и приснилось однажды, кто знает. Или это очередная лекция-проекция Лютого. Но звук копошения этих тел – будто горячие макароны размешивают в огромном чане, он порой стоит у него в ушах. И густая смесь запахов пота, крови и какой-то деликатесной жратвы, вроде консервированных крабов… Может, было, может, не было. Но когда-нибудь обязательно будет. Лютый обещал, а он зря помелом мести не станет.

Глава 2

Возвращение Голована

Пассажир с тридцать третьего места сел в поезд на небольшой станции под Череповцом. На него сразу обратили внимание. Он был ненормально огромен для этого купе, для этого вагона, для всего, словно экскаватор в кооперативном гараже, – костистый, большеногий, широкогрудый, с длинными руками-ковшами. По коридору вагона он продирался боком, пригнув похожую на шишковатый куб голову; свой фанерный чемоданчик держал не всей ладонью, а только последними фалангами пальцев – остальное просто не пролезало в чемоданную ручку. Для лица с крупными, грубыми чертами почему-то не хватало места на огромной, как самовар, голове, и оно расползалось в стороны, куда придется. Нижняя челюсть упиралась в грудь, переносица задралась к линии редких, седоватых волос, практически не оставив места для лба. Зато между носом и верхней губой осталось огромное пустое пространство, которое придавало пассажиру удивительное сходство с гориллой. А близко посаженные глаза и нечистая рябая кожа это сходство только усиливали. Хотя определить его возраст было трудно, но судя по морщинам и тусклым глазам – лет за сорок, а может и под пятьдесят.

Он добрался до своего места, сел, согнувшись в три погибели. Окинул взглядом притихших соседей.

– Ну-ка, кореш, сгоняй в ресторацию-хренацию, притащи выпить-закусить! – трубно приказал он, глянув на степенного мужичка с зачесанными назад, валиком, черными волосами. И тут же прикрикнул: – Мухой давай, ну!

И хотя денег он при этом не предложил, мужичок, будто катапультированный, вылетел в проход и помчался в сторону вагона-ресторана. Через несколько минут он вернулся, принеся бутылку «Московской» и несколько пирожков. Второй попутчик уже «организовал» черный железнодорожный чай.

Трапеза продолжалась недолго: новый пассажир, сорвав крышку, выбулькал все содержимое бутылки в подставленную ковшом нижнюю челюсть, забросил туда же пирожки, громко рыгнул. Придирчиво осмотрел чай, понюхал.

– На чифирь не тянет, за вторячок проканает, – буркнул он и в один прием выцедил огненную жидкость.

По вагону прокатился испуганный шепот:

– Это с зоны, с Череповецкой…

– Страшный-то какой…

– Убийца, наверное…

– Зачем их, таких-то, выпускают только?

– Видать, отсидел свое, вот и выпустили.

– А может, и сбег!

Соседи страшного пассажира куда-то испарились. А он привычно завесил нижнюю полку простынями, лег, выставив огромные ступни в проход: на левой было вытатуировано: «Они устали», а на правой: «Ходить под конвоем». Так и ехал до самого Ростова, только в туалет вставал. Два раза приходила толстуха в черном мундире – бригадир поезда, один раз с молоденьким милиционером. Люди в вагоне слышали их голоса: «постыдились бы!», «людей, вон, распугали!». И так далее. Потом они уходили. Все это время пассажир с тридцать третьего места, кажется, даже не просыпался.

Но надо отдать ему должное: за всю поездку от Череповца до Ростова Павел Сиротин по кличке Голован, известный ростовский налетчик (а это был именно он, поскольку спутать его с кем-то просто невозможно), никого не убил, не ограбил и даже не дал по морде. Хотя именно этим он занимался всю свою сознательную жизнь. Очевидно, сказалось благотворное влияние исправительно-трудовых колоний, в которых он провел добрую половину своей жизни.

* * *

Когда объявили «Ростов-Пассажирский», Голован уже стоял у двери с чемоданчиком. Проводница мышкой прошмыгнула под его ручищей, чтобы отпереть дверь и убрать откидную площадку. Поезд остановился, он широко вышагнул на перрон, огляделся. На лице забрезжило какое-то подобие улыбки, хотя, может, он просто щурился от яркого южного солнца.

Наверное, он ожидал увидеть на перроне делегацию с цветами. Совсем небольшую делегацию. Пару-тройку братишек, цвет местного жиганства. Можно даже без цветов.

Не пришел никто. Рядом кричали, обнимались, ворчали, висли друг на друге, выдергивали из вагона тяжелые сумки и нарядно одетых ребятишек обычные советские граждане – маленькие, слабые, хрупкие, сразу ставшие одинаково беззащитными на фоне огромного Голована, будто хрупкие фарфоровые статуэтки. Несмотря на свою похожесть, они узнавали друг друга в толпе, искали и находили. Голована никто даже не искал.

А может, он заранее знал, что так будет. Несмотря на свою внешность, Голован был совсем неглуп и умел просчитывать ситуацию.

Он взял чемоданчик под мышку, пошел к стоянке такси, встал в конец длинной очереди. Жилья своего у него не было, дом в Александровке пошел под конфискацию. Надо было думать, где бросить кости.

– Здоров, Голован! С возвращеньицем!

Рядом мялся Калым, молодой домушник из окружения покойного Матроса. Вернее, это десять лет назад он был молодым, а сейчас облысел, посерел и скукожился.

– Хоть кто-то из всей кодлы вспомнил. – Голован глянул на него сверху вниз. – А я ведь телеграмму Редактору давал, да он мне малявы гнал… А вид-то у тебя хреноватый, обтерханный весь, как работяга с завода. Как-то все у вас через ж…пу, я посмотрю.

– Что хреново, то хреново, – не стал спорить Калым. – У нас тут порядки нынче новые, бригады, вишь, крыши… Потом колхозы замутят, соцсоревнования какие-нибудь… А я, вишь, не вписался в кровельщики. Из своего района погнали, говорят: «капусту» гони, если работать хочешь. Поэтому один встречать тебя явился, гол как сокол. Все остальные при делах, «капусту» косят, план дают.

– Про ваш бардак я в курсах, малявы на кичу приходят исправно, – ровно прогудел Голован. – Ты вот что, сегодня же объяви Смотрящему, что Голован откинулся, сходку требует созвать. Будем говнище чистить.

Отвез его Калым на какую-то дачу, там Голован помылся в бане, выпил, отожрался, отоспался. На вторые сутки к вечеру явился к Студенту, на Нахаловку. Его встретила охрана – Султан и Вова Сторублей при стволах.

– Стой. Покажи карманы, – сказал Султан.

– Это ж я, Голован. Ты что, не признал?

– Признал и рад тебя видеть. Но Студент велел шмонать всех без разбору, чтоб перья и пушки на сход не пронесли. Порядок такой. Так что без обид – или выкладывай железки на стол, или топай, откель притопал, братское сердце.

Голован удивился:

– Вот так у нас теперь братанов встречают? Это с каких пор? Наверное, с тех самых, когда Матроса мочканули на сходе?

Он двинулся прямо на Султана с Вовой, раздвинул их в стороны, как траву, и пошел дальше, сбивая шишковатой головой лампочки и абажуры. Шел и орал, как раненый слон:

– Это что за новые порядки?! Вы охренели совсем, братва?! Я – Голован! Я на киче десятерик оттрубил, домой вернулся!!! А меня стволами встречают!!!

Община сидела за огромным столом в гостиной. Первое, что бросилось Головану в глаза, – телевизор с рогатой антенной в углу, ультрасовременная, почти космическая штука, о которой он у себя на зоне только слыхал, а видеть ни разу не видел. «Вот как они теперь тут живут», – подумал он. Потом увидел Студента, сидящего во главе стола: холодные глаза, зачес со лба, замшевый пиджачок, серебряный перстень на руке, который, как ему показалось, горел красным огнем, будто сигнальный маяк далекого самолета в небе. Этот огонек на мгновение сбил его с толку – пронзил, высветил что-то черное и гиблое внутри, отразился в душе Голована, как в темной болотной воде.

Он упрямо встряхнул головой, словно прогоняя докучливую муху, встал перед столом, с противоположного от Студента краю. Сидевший рядом Копейка потихоньку отодвинулся в сторону.

– Значит, так. Община в сборе, отлично. Все видят, все слышат. Давно мечтал встать вот так и спросить кой чего с кой кого…

Голован поднял руку, нацелил на Студента указательный палец, которым, наверное, мог бы проткнуть его грудную клетку.

– Когда я ушел на кичу, на твоем месте сидел Мерин, рынком правил Матрос, а ты в ту пору, Студент, тараканом шустрил у нас под ногами. И все было нормально. Но вот Мерин помер на ровном месте, Матроса убили, а ты занял место Смотрящего. Что ты здесь делаешь, хочу тебя спросить? И по какому праву?

Студент помолчал, подождал, когда в головах собравшихся улягутся слова. Потом поинтересовался:

– Это конкретная предъява, Голован? Или так, помелом махнул?

И снова в глаза Голована стрельнул острый красно-зеленый луч. Он заморгал, пошатнулся, огромный и неуклюжий.

– Я за Мерина пришел спросить! За Матроса! – проревел он грозно, уходя, тем не менее, от прямого ответа. – Уж больно в жилу тебе их смерти пришлись! Вот я и хочу знать!

– И знать тут нечего. Вон, у братвы спроси, у кого хочешь. Мерин прилюдно концы отдал, Матрос тоже. Все на глазах происходило. Султан, что там с Мерином было?

– Сердце надорвал, – нехотя отозвался Султан. Историю с Мерином он вспоминать не любил. – Чего, стопарь маханул на собственный юбилей, свалился, дернулся раз-другой и окоченел… А Студента там вообще не было, коли на то пошло…

– Зато Матрос под боком сидел! Наливал-старался, сука, его последняя рука была! – крикнул с места Космонавт.

И тут же подхватили другие:

– И на сходе Матрос буром пёр, в Смотрящие метил!

– Он Мерина и траванул, к бабке не ходи!

– За то самое и поплатился, гнида!

Словно башня танка повернулась – это Голован выискал глазами Фитиля, выкрикнувшего последнюю фразу.

– Гнида, говоришь? Поплатился, говоришь?

Разъяренная горилла, оскалив зубы, потянулась к нему через весь стол, выставив вперед растопыренную ладонь.

Страницы: «« ... 7891011121314 »»

Читать бесплатно другие книги:

Медитация по системе Энди Паддикомба – это прежде всего инструмент повышения качества жизни. Она не ...
Во все времена – и во время кризиса, и в «мирное» время – каждого нормального человека волнует вопро...
Авантюрный путешественник Гулливер плавает по неизведанным водам морей и океанов. Однажды буря разби...
Джона Труби, всемирно известного голливудского сценариста и педагога, называют «сценарным доктором»,...
Российская Федерация – самая огромная и наименее освоенная страна мира. Бескрайняя сибирская тайга, ...
Лучшие романы Сомерсета Моэма – в одном томе.Очень разные, но неизменно яркие и остроумные, полные г...