По понятиям Лютого Корецкий Данил

Глава 2

Освобождение раба

Снова по улицам Ершалаима пошли глашатаи. Теперь они восклицали радостно и торжественно:

– Слава прокуратору Крадоку! Брошенный им перстень даровал свободу и сто динариев тому, кто его поймал! Слава справедливому Публию Крадоку!

Глашатаи прошли и мимо усадьбы пекаря Захарии. Здесь было тихо. Солнце поднялось в зенит. На заднем дворе стояли, отмахиваясь от мух, запряженные в повозку волы. Нужно было привезти хворост и сухой навоз для печей, а также забрать на мельнице десять мер муки. Путь неблизкий, а вечернюю выпечку следует начинать загодя, когда солнце только-только начнет клониться в сторону башни Псафина и Хевронских ворот. Квентин и Модус, которых Захария рассчитывал отправить в эту поездку, где-то задерживались, и Ассма уже дважды успела заметить, пряча раздражение и злорадство за маской покорности:

– Что-то долго они сегодня, мой повелитель. Наверное, твоя доброта ослепила их глаза и разум, и теперь они не могут найти дорогу в твой дом…

Наконец появились рабы. Первым, пошатываясь, шел Модус – в рваной, грязной одежде, на лице блуждала радостная улыбка, словно он был пьян. Следом двигался такой же грязный и оборванный Квентин, только лицо его было угрюмым. Захария, у которого голова разболелась от жары и едких замечаний жены, вышел навстречу, гневно хмуря брови.

– Вы что, дрались?! Я жду, работа стоит! Как вы смеете?! Или забыли, кто здесь раб, а кто господин?

– Я больше не раб твой! – гордо ответил Модус, выставив вперед руку. На среднем пальце блестел перстень с черным камнем. – Это дар самого прокуратора Публия Крадока! Перстень казненного лекаря Кфира! Прокуратор сказал, что тот, кому он достанется, получит свободу и сто динариев! Ты видишь его на моей руке – значит, я свободен!

Захария недоверчиво покосился на перстень.

– Неужели это тот самый?

Хлопнула дверь. Из дома вышла Ассма, засеменила к ним через двор, подбирая полы накидки.

– Какой еще подарок? О чем ты говоришь? Это ложь! – выкрикивала она, буравя Модуса острыми маленькими глазками-пиявками. – Ты украл этот перстень, подлый и хитрый раб! И сейчас собираешься обокрасть своего хозяина, сбежав от него!

– Если бы я хотел сбежать, то не пришел бы сюда, – ответил Модус.

– Помолчи, Ассма, не лезь, – сказал Захария. – Он прав, беглые рабы не тратят время, чтобы проститься со своими хозяевами…

– Он не просто раб, он дерзкий раб! – взвизгнула вне себя Ассма. – Развращенный раб! Я думаю… Я уверена! Он вернулся затем, чтобы убить тебя и завладеть твоими деньгами! А также надругаться над твоими дочерьми! – Она вдруг ахнула, прикрыв ладонью рот, словно ее озарила страшная догадка. – И надо мной тоже! Над твоей женой! О-о! Закуй его в кандалы, Захария! И сегодня же продадим его в каменоломни! А этот перстень надо сжечь в хлебной печи!

Собравшиеся во дворе рабы и челядь испуганно расступились в стороны. Захария стоял растерянный, потемневший.

И тут в ворота громко и требовательно постучали.

– Именем римского императора! Бывшего раба хлебопека Захарии требует к себе префект города Ершалаима!

Во двор вошли двое солдат с копьями.

– На площади говорят, что одному из твоих людей, Захария, достался перстень от прокуратора и дар свободы. Префект желает удостовериться в том, что это именно тот перстень и что он достался ему честным путем, а не через убийство или обман. Где твой раб? Пусть он покажет перстень!

Модус вышел вперед. Один из солдат тупым концом копья приподнял его голову, вгляделся в лицо. Потом стукнул по руке – подними! Модус вытянул руку с перстнем.

– Я сомневаюсь, чтобы этот раб добыл его честным путем! – выкрикнула Ассма.

– Римская власть разберется! – сказал солдат. – Пусть следует за нами!

Римский суд находился в невысоком приземистом здании из желтого известняка недалеко от Соломоновых прудов. Место было выбрано не случайно – отсюда хорошо видна оскверненная и распаханная легионерами Храмовая гора.

Это истинно римская постройка – квадратная в сечении, плоская и скучная, как военный штаб. Во время Первой иудейской войны солдаты Тита Веспасиана согнали в тенистый двор перед судом несколько сотен плененных сикариев[13] и устроили кровавую резню. Сикариев рубили мечами, травили специально обученными львами и леопардами. С тех пор каменные плиты двора покрыты скользким, похожим на водоросли, лишайником, который соскребают каждую весну и осень, и даже ходят слухи, будто из рододендроновых зарослей, окружающих здание суда, иногда доносится голодное рычание и мелькают призрачные тени хищников… Что касается первого, то этот факт сомнению не подлежал: городской префект Марций Прол однажды сам едва не упал, поскользнувшись на скользких плитках. Всякие же тени и прочая ерунда его ничуть не пугали, он только смеялся, справедливо полагая, что это выдумки, а точнее – воплощение страхов и угрызений совести нечистых на руку горожан.

Сегодня в уютной, оплетенной виноградом беседке на заднем дворе суда Марций Прол потягивал ледяной напиток из виноградного сока и меда в компании начальника тайной стражи Клодия, руководившего утренней казнью. Они обсуждали последние трагические события на дворцовой площади.

– Так сколько, говоришь? – переспросил Марций.

– Человек сорок. Но будет больше. Многие из раненых не доживут до следующего утра.

Клодий приложил холодный кубок к пылающему виску. В сильную жару его мучили мигрени. Избавиться он них помогал лекарь Кфир. Он же пришил Клодию руку разбойника, когда он потерял свою в схватке с вырвавшимся из клетки огромным нильским крокодилом. Тот самый Кфир, которого сегодня он разорвал конями. Но угрызений совести Клодий не испытывал: когда лекарь помогал ему, он был признателен и выказывал спасителю свою благосклонность. А когда получил приказ казнить преступника, то выполнил его, не задумываясь и не вникая в тонкости относительно того, кого лишает жизни…

– Озверевшая толпа диких иудеев, ничего нет хуже, – посетовал префект.

– Я считаю, оцепление напортачило. Когда прокуратор швырнул в толпу перстень, понятное дело, все рванули вперед. Там в один миг с десяток человек припечатало, как тараканов. И тут, как мне кажется, у кого-то из солдат нервы не выдержали, кто-то выставил копье. А за ним второй, третий и так далее. Паника. Хаос. Задние ряды рвутся к перстню, первые ряды спасаются от копий, результат – полсотни трупов…

– Ничего. Главное, что это не твоя вина и не моя, дорогой Клодий.

– Если бы не этот проклятый перстень, все было бы в порядке. Может, он и в самом деле обладает какой-то дьявольской силой, как о нем говорят. А может, просто глупая была затея. Нетрудно ведь было догадаться, какое побоище эти дикари устроят за сто динариев…

Начальник стражи осекся, поймав взгляд префекта.

– Считаешь, что наш прокуратор не проявил достаточной прозорливости? – невинно поинтересовался Марций. – И что его идея бросить перстень в толпу была глупой?

Клодий, расплескав напиток, поспешно поставил кубок на стол.

– Такая мысль не могла даже заглянуть в мою не очень умную солдатскую голову, благородный Марций! Наместник императора Траяна, да царствует он вечно, высокородный прокуратор Публий Крадок успевает предвидеть последствия того, о чем его солдаты только начинают думать! Не проявил прозорливости центурион, командовавший оцеплением! Именно он должен был предусмотреть всплеск активности толпы!

– Что ж, я сожалею, что не так тебя понял.

Префект кивнул, внимательно рассматривая лежащие на столе руки начальника тайной стражи. Кисти были совершенно разные, и это сразу бросалось в глаза. Левая узкая, с длинными пальцами и овальными ногтями, а правая – широкая короткопалая, и ногти на ней вытянуты не вдоль, а поперек – это рука плебея из самого низшего сословия… Неужели правда болтают, что казненный чернокнижник пересадил ему правую кисть от убитого разбойника?! И что иногда именно рука разбойника определяет дикие выходки Клодия, жертвами которых стали уже несколько человек… В любом случае, находясь один на один, лучше с ним не ссориться.

– Мне очень важно твое мнение, Клодий, – как можно мягче произнес префект. – Я его учту, если будет назначено разбирательство. – Он с шумом выдохнул, надув мясистые губы, рассеянно уставился на Храмовую гору. – Интересно, а кто поймал перстень? – спросил он. – Ты ничего не слышал? Или он так и валяется где-нибудь в пыли, затоптанный тысячами ног?

– Это было бы забавно, – задумчиво сказал Клодий. – Особенно учитывая полсотни трупов. Но нет, он нашел себе нового хозяина.

– Вот как? И кто же этот счастливец?

– Раб хозяина пекарни Захария. Его зовут Модус. Я послал солдат, сейчас его приведут: надо оформить документами волю нашего прокуратора. А насчет счастливца… Не знаю – может ли этот перстень принести кому-то счастье…

Клодий осекся. Выражать такое сомнение относительно перстня, подаренного прокуратором, – значит сделать шаг к плахе.

– Впрочем, это не моего ума дело, – вовремя сориентировался он, показывая, что у него вовсе не такая глупая голова, как он только что утверждал.

Бронзовый колокольчик у входа в беседку деликатно звякнул. На пороге со вскинутой в римском приветствии рукой появился легионер охраны. Он был в полном боевом облачении: кожаный нагрудник в железных бляшках, наручи и поножи, шлем с гребнем и крыльями, закрывающими щеки, меч на перевязи.

– Только что привели раба, поймавшего перстень, – доложил солдат. – Правда, хозяева ему не верят и просят подтверждения воли прокуратора.

– Ох уж мне эти недоверчивые иудеи! – проворчал Марций. Он поправил тогу и пересел в высокое кресло, имеющее официальный вид и предназначенное для общения с посетителями. – Кто хозяева?

– Хлебопек Захария Бен-Ахим и его жена Ассма.

– Жена? А при чем тут жена? Она что, его главный визирь?

Легионер позволил себе слегка улыбнуться.

– Женщина весьма решительная, префект! У нее напор, как у сирийской конницы.

– Ладно, веди их сюда! – Марций повернулся к начальнику тайной стражи. – Просить они могут о чем угодно, а получат лишь то, чего заслуживают.

В беседку вошли три человека и, повинуясь короткому жесту префекта, остались стоять у порога.

Захария был растерян и постоянно прикладывал руку к щеке, словно ему недавно влепили пощечину. Лицо Ассмы представляло собой смесь крайней степени обиды, разочарования и праведного гнева – губы в нитку, бледные щеки трясутся, глаза мечут черные молнии. Последним, загребая босыми грязными ногами, вошел Модус в изорванной одежде, встал в сторонке.

– О посланник великого Рима, арестуй этого дерзкого раба! – с порога завелась Ассма. – Он каким-то образом прознал, что я собираюсь отправить его в Гионские каменоломни, и вздумал удрать! А еще он врет и дерзит на каждом…

– Остановись, женщина! – грубо прервал ее префект. – В чем дело? Это твой раб, и если он что-то делает не так, в твоей власти наказать его как тебе угодно. Почему римская власть должна заниматься твоими домашними проблемами? И почему ты распускаешь язык, в то время как твой муж молчит? Или он не старший в доме?

Лицо Ассмы пошло пятнами. Прикусив губу, она свирепо посмотрела на Захарию. Тот, уткнувшись взглядом в пол, вышел вперед.

– Сегодня я, ваша честь, отпустил наших рабов на площадь, где проходила казнь. – Он неуверенно улыбнулся. – Не знаю, может, я поступаю глупо, но я разрешаю им иногда прогуляться по городу. Народ Израиля томился в вавилонском, а затем египетском плену, нам ли не знать тяжесть рабства?

Префект нетерпеливо пошевелился в своем кресле, и Захария стал говорить быстрее:

– Я отпустил их утром, а в полдень Модус вернулся. – Хлебопек показал на напряженно застывшего в неловкой позе раба. – Он сказал, что ему достался некий перстень, дар прокуратора, и что он отныне свободен…

– И римские власти ему еще должны сто динариев! – с возмущением выкрикнула Ассма.

– Да, верно, – подтвердил Захария. – Мы слышали крики глашатаев, но ничего не поняли и хотели спросить у вас – правда ли это?

– Хотя это заведомо не может быть правдой! – выкрикнула Ассма.

Префект наконец удостоил взглядом Модуса. Тот стоял, почесываясь, на пальце у него тускло блестел перстень.

– Кто ты, раб? Откуда ты? Назови свое имя?

Модус тронул большим пальцем перстень, поднял голову и громко ответил:

– Я Модус Брейден, из Британии, ваша честь! Мой отец Виллем Думнонский был правой рукой самого Готрига Корнуоллского!

– Кого-кого?! – изумился Марций и презрительно усмехнулся. – Очередной деревенский король в сандалиях из лыка. Повелитель коз и овец, пожиратель репы, пьяница, гроза окрестных девственниц и разносчик дурных болезней… А ты, выходит, его несостоявшийся наследник?

Гости префекта рассмеялись.

– Вся ваша Британия со всеми землями и лесами, а также с вашими гниющими комариными болотами, пустошами и всеми ее овшивевшими обитателями – собственность Рима и великого императора Марка Ульпия Траяна! – выкрикнул Марций. Модус промолчал, опустив голову. – Я знаю, что в Британии есть дикие племена, которые чинят препятствия римской администрации, – продолжал префект. – Наместник Луций Мартелл немало перевешал их царьков и прихлебателей. Но… как ты говоришь? Готриг Корнуоллский? Ба! Про такого я даже не слыхал. Наверное, это был, мягко говоря, не очень значительный вождь. Он продал тебя в рабство за бурдюк сицилийского вина и умер как разбойник, верно?

К слову сказать, и сам Марций был похож на огромный волосатый бурдюк, увенчанный непропорционально маленькой головой, и одетый в тогу.

– И славный Готриг, и мой отец погибли как воины, – угрюмо произнес Модус.

Марций скривился:

– Покажи свое кольцо!

Модус неохотно снял перстень с пальца и положил на низкий столик. Марций взял безделушку, повертел в руках, передал Клодию.

– По-моему, тот самый, – сказал он. – Что скажешь, Клодий?

– Да, это перстень слуги дьявола Кфира, – подтвердил начальник тайной стражи. – Я видел его раньше, и не один раз. Черный камень, серебристая львиная пасть, все как было.

– Значит, он ограбил его хозяина, – не сдержавшись, зашипела Ассма. – Они с дружком пришли избитые, в оборванной одежде. Наверное, тому бедняге досталось еще больше.

– Прикуси язык, женщина! – приказал префект. И снова обратился к Модусу: – Ты подтверждаешь, что был сегодня на площади и слышал слова прокуратора?

– Да, ваша честь.

– Ты не снимал перстень с убитого? Не убил ли сам кого-нибудь, чтобы завладеть им? Не ограбил ли более удачливого?

– Нет. Я поймал его сразу, он еще не успел коснуться земли. У меня пытались его отобрать, но я сразу убежал.

– У тебя есть свидетели?

– Со мной был мой друг, раб Квентин.

– Другие свидетели?

– Других нет.

Молчание.

– И ты полагаешь, раб, тебе кто-нибудь поверит?

Модус посмотрел в глаза Марцию и понял, что не только его свобода, но и сама жизнь висят сейчас на волоске.

– Дьявол, моя рука…

Клодий пошевелился в своем кресле. Скривившись, он сжал левой ладонью свою уродливую правую кисть. Сжал так, словно она была отдельным от него живым существом, вроде хищной ласки или змеи, которая собирается укусить его.

– О, боги! Видно, даже эта безделица, принадлежавшая проклятому колдуну, бередит мои старые раны и заставляет страдать! – сквозь зубы проговорил Клодий. – Чтоб ему пусто было на том свете! Давай заканчивать, Марций, тут все ясно!

– Ясно только, что перед нами перстень, брошенный прокуратором, – возразил префект. – Но законно ли он принадлежит рабу?

– Да я помню этого раба! – гаркнул Клодий своим сиплым командирским голосом. – Он стоял в первых рядах, когда совершалась казнь! Он и еще один такой же высокий и светлобородый! Они были выше всех в толпе, эти двое варваров, их трудно было не заметить!

– Ты видел, как он поймал перстень? – поинтересовался Марций.

– Да, видел! Раб не солгал нам, и это был великолепный прыжок, клянусь Марсом и Беллоной!

– Что ж, этого вполне достаточно, – сказал Марций Прол. И торжественно объявил: – Данной мне властью подтверждаю, что этот перстень – дар прокуратора, и раб, которому он достался, получит свободу и сто динариев!

– Что-о?! – громко прошипела Ассма, покачнувшись от возмущения. – Какая свобода? По какому праву?! Это мой раб! Я собиралась его с выгодой продать! Кто вернет мне мои деньги?

– Дорогая, успокойся, – пробормотал рядом Захария.

– Замолчи, несчастный! Когда-то я думала, что выхожу замуж за мужчину, а сейчас оказалось, что я замужем за тюфяком! Сегодня утром у меня было два раба, а сейчас – ни одного! Интересно получается: кто-то дарит свободу, а кто-то за нее расплачивается!

Префект внимательно посмотрел на нее.

– Вам не нравится решение прокуратора Иудеи?!

Ассма застыла с открытым ртом.

Марций громко хлопнул в ладоши, и на пороге тут же появился закованный в железо стражник.

– Писаря сюда, казначея и охрану!

Пришел писарь, уселся в ногах префекта, положив на колени доску с письменными принадлежностями. Рядом встал казначей, с обитой железом, даже на вид тяжелой, шкатулкой. Двое солдат скрестили копья у входа в беседку.

– За попытку ввести в заблуждение римскую власть, хулу в адрес прокуратора и клевету на свободного человека приговариваю Ассму, жену пекаря Захарии Бен-Ахима, к наказанию, – торжественно объявил Марций. Он надул губы, будто что-то высчитывая. – Ладно, так и быть. Тридцать плетей. Уведите ее.

Легионеры взяли упирающуюся Ассму под руки и выволокли из беседки. Она вырывалась, вопила и проклинала солдат, Модуса и почему-то Захарию.

– А ты скажи спасибо, пекарь, что римская власть выполняет твою работу – воспитывает твою жену, – усмехнувшись, обратился префект к Захарии. – Иди, можешь продолжать печь свой хлеб. Только раба Модуса у тебя уже не будет! – Марций с облегчением вздохнул и возвысил голос: – Итак, властью, данной мне императором Рима, повелеваю: раб Модус, сын Виллема из Римской Британии, получает свободу и сто динариев! Да будет известна всем сила и милость Рима! Аве императору! Аве Риму!

И сам префект, и Клодий, и писарь, и казначей встали, повернулись лицом к западу и вскинули руки в приветствии. Стоящий у выхода стражник, звякнув железом, тоже вскинул руку. Модкс последовал их примеру.

Префект выдохнул, подобрал тогу и уселся в кресло.

– Сейчас писарь выпишет тебе вольную, а казначей выдаст деньги, и убирайся вон из города… бывший раб Модус, – добавил он уставшим, охрипшим голосом, который и сам едва узнал. – И помни, ты за одну минуту заработал двухгодичное жалованье римского воина!

Солнце клонилось к закату. Со стороны Фасаиловой башни донесся низкий гул медного гонга, гортанно взревели и умолкли трубы – пробила первая стража.

Квентин миновал Стену Давида и шел по направлению к Золотым воротам, петляя по узким запутанным улочкам Верхнего города. Удлинившиеся тени, глухие дувалы, темные закоулки. Порой казалось, что чей-то силуэт неотступно следует за ним, прижимаясь к стенам домов, но всякий раз оказывалось, что это или бродячий пес в поисках поживы, или случайный прохожий, торопящийся по своим делам. Наконец он вышел к Дамасским воротам, откуда начиналась дорога на Яффу. Бродя по рынку, раскинувшемуся неподалеку, он успел присмотреться к работе стражников и изучить порядок работы мытного патруля, которые останавливали в основном только груженые повозки и явно подозрительных типов, похожих на разбойников, их обыскивали в поисках оружия. В Иудее оружие могли носить только римляне. Даже стражники синедриона пользовались обычными палками или дубинками. Ни одного конфликта за время наблюдения Квентин не увидел, ни одного меча или кинжала на его глазах не нашли: люди приходили в Ершалаим и покидали город без особых препятствий.

А Модус задерживался. Вдоль стены Ирода, сверкая шлемами, прошел уже пятый по счету патруль. Пока что на Квентина никто не обращал внимания, но так не будет длиться бесконечно. Модуса могли убить из-за перстня в какой-нибудь подворотне, его могла посадить под замок Ассма, его мог арестовать префект, в конце концов, сам прокуратор мог передумать. Да могло произойти все что угодно. Поддерживало оптимизм разве что не остывшее еще чувство чуда, ощущение невероятной удачи: ведь именно Модус, один из тысячной толпы, поймал желанный перстень, потом они невредимыми выбрались из чудовищной давильни, в которой оставили свои жизни десятки человек… Значит, судьба на их стороне, и надо надеяться на лучшее!

Рынок у Дамасских ворот был беден и мал. Товары лежали на холстинах, расстеленных прямо на земле: фрукты, хлеб, россыпи скобяных товаров, уснувшая, побелевшая рыба в кадках с водой. Здесь же стояли, обмахиваясь яркими веерами из петушиных перьев, лупы[14] с подведенными сурьмой глазами.

– Ну что, никак не определишься, красавчик? – окликнула его полная женщина с браслетами на щиколотках. – А я недорого возьму и дело знаю! Даже тебя, такого здоровяка, высушу до дна!

Он развернулся и, сопровождаемый смехом, пошел в обратную сторону. Скоро и другие начнут интересоваться, что он здесь потерял, что он ищет целый день. А потом наступит вечер, улицы начнут пустеть – и?.. Квентин уже решил, что если Модус не придет, он все равно не вернется в дом Захарии, подастся в бега. Денег у него нет, жить на милостыню не получится – да и кто ему подаст, здоровенному такому парню, только внимание солдат привлечет.

Остановился у прилавка кузнеца. Среди груды гвоздей, дверных петель, замков и прочей скобянки заметил топор и ножи для разделки мяса.

– Можно? – Он протянул руку к топору.

– Если не убежишь. А убежать далеко не получится, – кузнец кивнул в сторону стражи.

– Не убегу.

Лезвие топора правильное – узкое и тонкое, а вот сталь дрянная, перекаленная, такую в войске Карадога Косматого называли «болотной» и дела с ней старались не иметь. Сучья для очага рубить, конечно, можно. Даже бревно обтесать, если это не дуб и не лиственница. А вот если угодить в человеческую кость – лезвие застрянет и сломается. Даже хороший удар в лоб такому топору, возможно, не пережить. Хотя обладателю того лба тоже, конечно, не поздоровится. Но против настоящего боевого топора или меча этот кусок железа точно не выстоит, рассыплется в крошки.

Квентин вздохнул, положил инструмент на место. Он даже представить не мог, насколько соскучился по чувству увесистой доброй стали в тренированной руке.

– Сколько просишь?

– За десять ассов, да в хорошие руки, так и быть. – Хитро прищурившись, кузнец в упор рассматривал Квентина. – А руки-то хорошие, это вижу. Только хват военный, не крестьянский. Из солдат, бывший, что ли? – Он неожиданно подмигнул, словно прочел его мысли. – Только у нас в Иудее с оружием строго, сам понимаешь. Мигом окажешься в колодках, а потом на виселице.

Кто-то грубо толкнул Квентина в плечо. Он отшатнулся в сторону, развернулся, готовый бежать или драться – по обстоятельствам. Перед ним, подбоченясь, стоял гладко выбритый молодой патриций – в новенькой белой тоге из тончайшего полотна, красной тунике из вытканной вручную тонкой шерсти и новеньких римских сандалиях на толстой подошве. Он держал под уздцы коня и навьюченного каким-то барахлом ослика. Если бы рядом в этот момент не пролетал жирный овод и «патриций» вдруг не поймал бы его быстрым, знакомым взмахом, а затем не вытер руку о свою шикарную тогу, Квентин его и не узнал бы, наверное.

– Модус?!

– Не узнал названного брата?