История России. XX век. Как Россия шла к ХХ веку. От начала царствования Николая II до конца Гражданской войны (1894–1922). Том I Коллектив авторов

1.1.9. Чиновничество и административный аппарат

Вступление на престол Императора Николая II не принесло изменений в характер государственного строя России. В руках Императора была по-прежнему сосредоточена вся полнота законодательной и исполнительной власти. Он назначал членов Государственного Совета – законосовещательного органа, рекомендации которого не имели для него обязательной силы. Император мог согласиться с мнением большинства или меньшинства в Совете либо не утвердить ни одного из предлагаемых законодательных решений. Основным органом исполнительной власти был Комитет министров. Однако он не являлся правительством в современном понимании, т. е. органом коллективной выработки правительственных решений. Каждый из министров назначался Царем и отвечал за свои действия непосредственно перед ним. Большинство вопросов решалось в ходе личных докладов министров Царю, а наиболее сложные рассматривались на созываемых время от времени Особых совещаниях с участием высших сановников Империи.

Нарастающий вал вопросов внутренней и внешней политики лишал Императора возможности единолично руководить страной. На практике основная роль в управлении Империей принадлежала административному аппарату, прежде всего в лице высшей бюрократии – министров, директоров департаментов, министерств, губернаторов и других руководящих чиновников в Петербурге и на местах.

Правительственные решения проводились в жизнь министрами, обладавшими большой независимостью в сферах своей компетенции, а также руководимым ими управленческим аппаратом на центральном и местном уровнях. В провинции значительной самостоятельностью пользовались губернаторы и подчиненная им местная администрация. В уездах широкие полномочия имели назначаемые губернаторами земские участковые начальники, которые имели административные, полицейские и судебные функции.

Престиж государственной службы в России был очень высок, поскольку она традиционно являлась главной сферой общественной жизни, в которой образованный человек мог проявить свои способности и приобрести достойное социальное положение и материальный достаток. Это обстоятельство привлекало на государственную службу немало просвещенных, патриотически настроенных и безупречных в нравственном отношении людей. Оно же предопределяло неоднородность политических взглядов чиновничества. Наряду с узкими ретроградами в его рядах было немало людей умеренно-либеральных убеждений, готовых содействовать реформированию и модернизации страны. Ярким примером может служить деятельность С. Ю. Витте, который из мелкого железнодорожного служащего вырос в крупнейшего государственного деятеля, внесшего огромный положительный вклад в экономическое и политическое развитие России.

Историческая справка

Сергей Юльевич Витте (1849–1915) родился в городе Тифлисе (Тбилиси) в семье крупного чиновника голландского происхождения. После окончания университета поступил на службу в канцелярию новороссийского и бессарабского генерал-губернатора, а вскоре перешел в управление казенной Одесской железной дороги. Начав с должности железнодорожного кассира, он сделал головокружительную карьеру, в феврале 1892 г. получив пост министра путей сообщения, а в августе того же года и министра финансов. С 1903 г. возглавлял Комитет министров, в 1905–1906 гг. – Совет министров. Проведенные им реформы способствовали укреплению российской экономики и финансовой системы, быстрому росту промышленности. За заключение благоприятного для России Портсмутского мира с Японией летом 1905 г. получил титул графа. Под руководством С. Ю. Витте был составлен Манифест 17 октября 1905 г. и проведены выборы в I Государственную Думу (1906 г.). Из-за плохих отношений с Императором в апреле 1906 г. Витте уходит в отставку с поста руководителя правительства. Статс-секретарь, член Государственного Совета, С. Ю. Витте оставил воспоминания, которые являются ценнейшим источником по истории России. Когда в феврале 1915 г. Витте неожиданно скончался от простуды, Император не нашел нужным сделать общепринятый в отношении сановников его ранга жест – прислать венок или выразить вдове соболезнования. Он только приказал опечатать бумаги покойного.

Последствия Великих реформ 1860-х гг. существенно изменили социальный состав чиновничества. Наиболее привилегированным, с точки зрения приема на государственную службу, оставалось потомственное дворянство, но из-за своей малочисленности оно было не в состоянии удовлетворить возрастающие потребности государства в административных кадрах. Социальные источники их пополнения постоянно расширялись. Главным критерием отбора кадров к концу века все больше становилось не сословное происхождение, а образовательный уровень, что ускоряло профессионализацию административного аппарата. В конце XIX в. на долю чиновничества приходилось свыше половины мужского населения с высшим образованием. Но образованных чиновников в России всё равно не хватало. Число лиц с высшим образованием в составе государственного аппарата в 1897 г. составляло лишь 39,5 %. К началу XX столетия в России было около 385 тыс. чиновников. По количеству чиновников на душу населения Россия в два, а то и в три раза уступала другим крупным европейским державам.

Костяк чиновников высшего звена составляло «служилое» дворянство, т. е. выходцы из разных сословий, причисленные к дворянству по достижению определенных чинов. Сохранялась также давняя традиция приема на государственную службу лиц нерусского и иностранного происхождения, особенно «остзейских» немцев из прибалтийских губерний, отличавшихся, как правило, европейской образованностью и глубокой личной преданностью Императору.

Карьера российского чиновника регламентировалась петровской «Табелью о рангах» и многочисленными правилами чинопроизводства, получения наград, ношения мундиров и т. д., имевшими большое дисциплинирующее воздействие. Чиновник знал, что при добросовестном исполнении своих обязанностей он мог рассчитывать на продвижение по служебной лестнице, каждая ступень которой приносила ему новые материальные льготы и повышение общественного статуса. Оборотной стороной этого порядка была зачастую формально-бюрократическая оценка деятельности служащего, во многом определявшаяся безупречной выслугой лет, а не личными способностями и заслугами. Общепризнанными недостатками русской государственной службы были слабая координация и соперничество между различными ведомствами, неравномерная загрузка чиновников служебными обязанностями, фаворитизм и вмешательство в государственную политику придворных кругов. К этому следует добавить техническое несовершенство тогдашнего делопроизводства. Например, огромное количество времени уходило на переписывание от руки служебных бумаг: пишущие машинки появились в министерствах только в самом конце XIX в.

Тем не менее, созданный русской классической литературой собирательный образ чиновника как безответственного карьериста и взяточника отражал скорее настроения общественности, нежели реальное положение дел. Всевластие и произвол административного аппарата были существенно ограничены силой права. Русские Императоры первыми были заинтересованы в соблюдении законов, которые сами же и устанавливали. Надзор за чиновниками «сверху» подкреплялся контролем «снизу», прежде всего со стороны органов административной юстиции, в которых подданные Империи могли обжаловать незаконные действия и злоупотребления государственных служащих. Коррупция и взяточничество чиновников имели место главным образом на местном уровне. В высших эшелонах бюрократии серьезные проступки были редки, да и сами возможности их совершения сведены к минимуму.

Свидетельство очевидца

Философ Николай Лосский был потрясен, узнав, что для получения разрешения на издание журнала «Вопросы Жизни», который они организовали в 1904 г. вместе с Николаем Бердяевым и Д. Е. Жуковским, надо дать взятку петербургскому чиновнику. Как о событии исключительном, Лосский написал об этом случае через тридцать лет в своих воспоминаниях: «Самое печальное было то, что для получения разрешения необходимо было дать взятку видному чиновнику, через руки которого проходили дела о периодических изданиях. Имя его было, насколько помню, Адикаевский. Конечно, он не сам брал взятки, а посылал для этой цели подставных лиц. Они приходили всегда вдвоем: оба они были, кажется, инженеры, один с польскою, другой с немецкою (еврейской) фамилиею. Жуковский, я и эти два грязные господина встретились в моем кабинете раза два и, наконец, сошлись на сумме в несколько сот рублей, после чего разрешение на журнал было дано». – Н. О. Лосский. Воспоминания. Жизнь и философский путь. М.: Викмо-М – Русский путь, 2008. С. 126.

Средством общественного контроля над администрацией была пресса, которая, за неимением возможности критиковать высшую власть, направляла свои обличительные стрелы против «бюрократии» – администрации и чиновничества. Такое положение, поддерживая в народе традиционное представление о «хорошем царе и плохих боярах», устраивало русских самодержцев.

Важным ограничителем всевластия чиновников были и органы местного самоуправления – земства и городские думы, права которых в царствование Александра III были урезаны, но далеко не уничтожены. Самодержавная власть была заинтересована в их деятельности хотя бы для того, чтобы переключить внимание общества с общеполитических на местные проблемы. Эти органы, будучи избранными населением, стояли ближе к его повседневным нуждам и заботам, в большей степени поддавались общественному контролю и обладали собственным многочисленным административным аппаратом и независимыми от государства финансами. Земские и городские круги были основным источником либерально-конституционных настроений и движущей силой формирования гражданского общества в России.

Даже противостоявшие Императорской власти люди признавали, правда, задним числом, что к концу XIX столетия «мало-помалу выработался новый тип чиновника, честного, преданного делу, не похожего на тех уродов дореформенной России, которых описывали Гоголь и Щедрин. Мы их оценили только тогда, когда революция разогнала и искоренила старый служилый класс». Так писала в 1940-е гг. член ЦК КДП Ариадна Тыркова-Вильямс (На путях к свободе. М., 2007. С. 64).

Литература:

Б. Б. Дубенцов. Самодержавие и чиновничество в 1881–1904 гг. (Политика царского правительства в области организации государственной службы). Л., 1977.

П. А. Зайончковский. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в., М., 1978.

Л. Е. Шепелев. Чиновный мир России XVIII – начала ХХ века. СПб., 2001.

С. В. Любичанковский. Губернская администрация и проблема кризиса власти в позднеимперской России (на материалах Урала, 1892–1914 гг.). Самара; Оренбург, 2007.

1.1.10. Предпринимательское сословие

Значительным явлением общественного развития России на рубеже XIX–XX вв. явился быстрый подъем неслужилых общественных групп – предпринимательской и интеллигентской. Коммерческое образование и развитие национального предпринимательства становятся важными направлениями государственной политики. В апреле 1896 г., во многом благодаря усилиям министра финансов С. Ю. Витте, было принято «Положение о коммерческих учебных заведениях». Если к концу правления Александра III в России было всего лишь 8 коммерческих училищ, то к началу нового века их насчитывалось уже более полутора сотен; в Санкт-Петербурге, Киеве и Варшаве были учреждены Коммерческие институты. Стало обычным явлением и обучение молодых людей из купеческих и предпринимательских семей за границей.

К началу 1880-х гг. общее число предпринимателей достигало 800 тыс. – 1 млн. человек, а к концу XIX в. – 1,5 млн. Но крупных предпринимателей среди них было немного. В 1904 г. лиц, имевших годовой доход более 1 тыс. рублей, в России было всего 405 тыс., то есть с членами семей менее 3 % населения. Предпринимателей с доходом более 10 тыс. рублей в год к началу ХХ в. насчитывалось не более 25 тыс. человек, а с членами семей – около 150 тыс.

Эта цифра свидетельствует и о большой бедности огромного большинства русских людей, и о колоссальной поляризации доходов. Достаток, а то и богатство немногих контрастировали с бедностью большинства. Среди лиц, имевших доход более тысячи рублей в год, большинство составляли чиновники, служащие торгово-промышленных предприятий и люди свободных профессий, то есть лица, жившие на заработную плату – 36,6 %. Владельцы торгово-промышленных предприятий составляли среди них только 20 %. Еще 13,6 % – лица, получающие доходы с капиталов (рантье), 14,3 % – с городских имуществ, 14,8 % – с земель. Владельцы крупных торгово-промышленных предприятий большей частью являлись выходцами из купцов (27 %), дворян (19,5 %) и мещан (12,6 %).

В России среди большинства народа сохранялось традиционно отрицательное отношение к преуспевающим предпринимателям. Им завидовали, их осуждали за «хапанье», «хищничество». Немногие понимали огромное значение буржуазии в деле хозяйственного преобразования страны. Сами предприниматели, особенно из семей старообрядцев, в которых сильны были нравственные мотивы деятельности, часто неуютно чувствовали себя в положении финансовых и промышленных «воротил». Сам крупнейший предприниматель, В. П. Рябушинский писал, что «душа не принимает» холодного и равнодушного к бедам ближнего накопления денег. Отсюда – широкие общественные интересы многих знаменитых купеческих фамилий, их внимание к повседневным нуждам своих рабочих, к их религиозной и культурной жизни. Имена таких династий, как Мамонтовы, Рукавишниковы, Морозовы, Рябушинские, Третьяковы, Бахрушины, Востротины, стали символом не только больших денег, но и благородного меценатства.

Историческая справка

К началу ХХ в. семья купцов и меценатов Морозовых насчитывала уже три поколения, принимавших активное участие в хозяйственной и культурной жизни России. Основателем Морозовской семьи был Савва Васильевич Морозов (1770–1862), крепостной крестьянин деревни Зуево Богородского уезда Московской губернии, который еще в последние годы XVIII в. заложил основы семейного хлопчатобумажного дела – возил продавать в Москву шелковые ткани и ленты. Пятеро его сыновей – Тимофей, Елисей, Захар, Абрам и Иван явились создателями основных Морозовских мануфактур и родоначальниками ветвей Морозовского рода. Тимофей Саввич (1825–1889) стал основателем крупнейшей семейной мануфактуры – Никольской, а также влиятельным общественным деятелем – гласным Московской городской думы и Председателем Московского биржевого комитета. Его сыновья Сергей и Савва не только развили семейное дело, но и стали крупнейшими меценатами. Сергей Тимофеевич Морозов (1862–1950) был известным коллекционером, основал Музей кустарных изделий, финансировал журнал «Мир искусства».

Савва Тимофеевич Морозов (1862–1905), много лет руководивший Никольскими фабриками, возглавлял Нижегородский ярмарочный биржевой комитет. Огромную роль сыграл Савва Тимофеевич в судьбе Московского Художественного театра, в течение нескольких лет осуществляя его финансирование. Один из основателей театра В. И. Немирович-Данченко вспоминал о нем: «Большой энергии и большой воли. Не преувеличивал, говоря о себе: если кто станет на моей дороге, перейду и не сморгну. Держал себя чрезвычайно независимо… Знал вкус и цену простоте, которая дороже роскоши… Силу капитализма понимал в широком государственном масштабе…» Савва Морозов в 1905 г. покончил жизнь самоубийством (согласно другой версии, был убит) в Ницце.

А вот пример владимирско-московской династии Комиссаровых. Бывший крестьянин Филипп Комиссаров сделал первые деньги, открыв стекольное производство после наполеоновского разорения 1812 г. Его сын, Герасим, не только развил семейное дело, но и прославился щедрой благотворительностью, постройкой церквей, больниц и рабочих общежитий. Внук, Михаил Герасимович, выпускник юридического факультета, близкий друг А. П. Чехова, стал крупным издателем, одним из первых пайщиков Московского Художественного театра, многолетним Председателем Общества помощи студентам Московского университета.

Объясняя своё решение подарить Москве знаменитую художественную галерею с прекрасной коллекцией русской живописи, которую он собирал многие годы, Павел Михайлович Третьяков писал за несколько лет до своей смерти дочери Александре (в замужестве – Боткиной): «Моя идея была с самых юных лет наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта меня не покидала никогда во всю жизнь».

Но не менее распространен был в России тип холодного и жадного до денег и покупаемых на них удовольствий дельца, циничного и религиозно равнодушного: «Его не мучает вопрос, почему я богат? Богат – и дело с концом. Мое счастье (а для защиты от недовольных есть правительство и войска)», – писал о таких «братьях по сословию» В. П. Рябушинский.

Новый богатый финансово-промышленный слой в своих деловых интересах тесно соприкасался с государственными делами, внутренней и внешней политикой России, но к решению политических и народно-хозяйственных вопросов предприниматели допущены не были. Всё решал Царь и назначенные им сановники, которые часто были не прочь свое влияние при дворе обратить в деньги и акции, выплачиваемые им предпринимателями «за посредничество». Многие широкообразованные деловые люди, прекрасно знавшие жизнь других стран, остро чувствовали свою ответственность за происходящее в отечестве и переживали, что не могут помочь исправлению социальных и политических ошибок «бюрократии». В свои силы они верили больше, чем в силы придворных кругов. Однако самодержавное государство полностью отсекало этих активных деловых людей от политической жизни.

В отсутствие легальной политической сферы формой самоорганизации новых высококультурных и состоятельных общественных групп стало участие в разного рода «обществах», построенных по профессиональному принципу. Одним из самых влиятельных было Императорское Вольное экономическое общество (ВЭО). В 1895 г. его председателем был избран П. А. Гейден. Регулярные обсуждения членами ВЭО актуальных общественных проблем стали не только центром развития экономической теории и практики национального предпринимательства, но и полюсом притяжения оппозиционных власти политических сил. Весной 1898 г. министр внутренних дел Иван Логгинович Горемыкин докладывал Николаю II, что ВЭО «делается ареной борьбы политических страстей при явно антиправительственном направлении большинства докладчиков». Между тем, «оппозиционность» графа Гейдена, убежденного монархиста, состояла лишь в том, что, по его мнению, «благо и польза державных монархов требуют честных и убежденных деятелей, преданных закону и порядку, а не личностей, улавливающих чужие мысли…» «Благо и пользу» государства Гейден видел в развитии отечественного предпринимательства. «Россия отстала от других стран на поприщах торговли, промышленности и сельского хозяйства, – писал он министру земледелия А. С. Ермолову. – Везде на окраинах иностранцы вытесняют русских, не способных пробудиться от своей апатии, от вековой спячки. А хотят люди проснуться и пользоваться своими правами в пределах закона и устава, – так сейчас их хотят урезать». В марте 1900 г. власти предприняли открытую попытку забаллотировать графа Гейдена на очередных выборах Председателя ВЭО, но безуспешно.

Историческая справка

Граф Петр Александрович Гейден родился 29 октября 1840 г. в Ревеле, где его дед (голландец, зачисленный Екатериной II на русскую службу) был военным губернатором и командиром порта. Блестяще окончил Пажеский корпус, затем Михайловскую артиллерийскую академию, но вскоре решил, что его призвание – гражданское поприще. В 1860—1880-е гг. работал на высоких правительственных должностях в Орле, Воронеже, Петербурге, принадлежал к числу «шестидесятников», с воодушевлением встретивших реформы Александра II. В своем имении Глубокое (Опочецкий уезд Псковской губернии) организовал крупное капиталистическое хозяйство, ставшее известным в Европе. Лидер общероссийского либерального движения, председатель земских съездов.

Ответственность за революционный кризис в России граф Гейден возлагал прежде всего на правящие круги, постоянно опаздывавшие с реформами. Печальнее всего то, полагал Гейден, что они «думают реакцией и строгостью водворить порядок; это грустное заблуждение еще много вреда принесет». Не принял Гейден и попытку революционного «водворения свободы» в декабре 1905 г., полагая, что «пока свободу смешивают с революцией, ничего путного не выйдет». Поддержав объявленные Императором конституционные принципы, П. А. Гейден явился одним из основателей партии октябристов, а затем и Партии мирного обновления. Депутат I Государственной Думы, лидер группы «умеренных».

В июне 1907 г., участвуя в очередном земском съезде в Москве, граф П. А. Гейден заболел воспалением легких и 15 июня скончался. Общественность восприняла его кончину как тяжелую утрату. Известный философ князь Е. Н. Трубецкой писал: «В нем ценили живую личность, которая стояла в центре конституционного движения и для конституционалистов олицетворяла общее всем им знамя». Единственным диссонансом в многочисленных откликах на смерть П. А. Гейдена явилась статья В. И. Ленина «Памяти графа Гейдена», где всех, кто уважительно отозвался о покойном, лидер большевиков обозвал «холопами» и «дурачками», а политическую позицию Гейдена – «либеральной отравой», «заражающей трудящиеся массы».

Граф Гейден похоронен в сельской церкви села Глубокое в Псковской губернии. После большевицкой революции церковь была разрушена, а могила графа разорена. В сентябре 2003 г. могила восстановлена.

К началу ХХ в. российское предпринимательское сословие уже не стремится слиться с дворянством. Крупные предприниматели всё больше ощущают себя новым ведущим слоем России, созидающим ее богатство и величие. Пожалованные дворянством предприниматели часто не спешат приписаться к тому или иному дворянскому губернскому обществу, а порой и вовсе отказываются от чести вхождения в высшее сословие Империи. Так поступил, например, известный московский предприниматель Н. А. Найденов, который заявил, что он купцом родился и купцом умрет.

Литература:

А. Н. Боханов. Крупная буржуазия в России (конец XIX в. – 1914 г.). М., 1992.

Ю. А. Петров. Московская буржуазия в начале ХХ века: предпринимательство и политика. М., 2002.

1.1.11. Внешняя политика Империи

Император Николай II взошел на престол в момент достижения наиболее прочных за всю вторую половину XIX столетия международных позиций России. Русский дипломат А. Д. Калмыков, вспоминая об этом времени, писал, что «первым впечатлением было чувство огромной силы и полной абсолютной безопасности. Насколько оно было оправдано – другой вопрос. Россия никого и ничего не боялась. Таково было общее мнение; сомневаться в нём – значило рисковать быть обвиненным в недостатке патриотизма. Только в узком кругу русских дипломатов существовали со времен Берлинского конгресса 1878 г. реальные опасения по поводу столкновения с иностранной державой или державами».

В царствование Александра III, увенчанного лаврами «миротворца», деятельность русской дипломатии строилась, исходя из принципов, сформулированных еще в середине XIX в. канцлером Александром Михайловичем Горчаковым. Он полагал необходимым проводить осмотрительную внешнюю политику, подчинять ее интересам внутреннего развития, соизмерять внешние усилия с материальными возможностями и ресурсами страны.

Свидетельство очевидца

Граф В. Н. Ламздорф, в то время бывший советником министра иностранных дел, записал в свой дневник в день кончины Александра III 20 октября 1894 г.: «Весь цивилизованный мир в конечном счете проникся доверием к огромной Империи, которая… трудилась над развитием собственного процветания и силы, а не разрушения и авантюр». – В. Н. Ламздорф. Дневник. 1894–1896. М., 1991. – С. 76.

Первые шаги Императора Николая II внешне выглядели как неукоснительное следование внешнеполитической линии отца. В манифесте по случаю его вступления на престол говорилось о намерении проводить «миролюбивую по существу» политику, посвятить все усилия развитию внутреннего благосостояния России, уважать право и законный порядок в отношениях между государствами.

Удачным был и первый выбор министра иностранных дел. Назначенный на этот пост князь Алексей Борисович Лобанов-Ростовский, высокообразованный аристократ и опытнейший дипломат, смог за короткий срок не только сохранить и преумножить внешнеполитические достижения предыдущего царствования, но и преподать полезные уроки молодому и неискушенному в международных делах Императору. Однако внезапная смерть министра, последовавшая в 1896 г., оборвала эти благие начинания. К руководству МИД пришел легковесный царедворец граф М. Н. Муравьев, не имевший собственных взглядов и склонный к импровизациям. Сменивший его в 1900 г. граф Владимир Николаевич Ламздорф обладал тонким умом и глубоким пониманием внешнеполитических вопросов, но по слабости характера и безграничной преданности «августейшему шефу» зачастую был неспособен уберечь монарха от ошибочных решений. В итоге механизм формирования внешней политики, достаточно эффективно действовавший на протяжении всего XIX столетия, начал все чаще давать сбои.

Между тем обстановка в мире на рубеже XIX – ХХ столетий продолжала осложняться. Обострялись соперничество и борьба за сферы влияния между ведущими европейскими державами. Нарастала гонка вооружений и рост националистических, экспансионистских тенденций в их политике. Все более уверенно, а порой агрессивно претендовали на свое место в мире США и Япония, а в Европе – Германия.

Внешняя политика России традиционно разворачивалась на трех приоритетных направлениях. Главным из них была Европа. Здесь были сосредоточены основные стратегические и внешнеэкономические интересы страны. Отсюда исходили и главные угрозы ее безопасности. Основной целью России было обеспечение мира в Европе путем поддержания равновесия сил между крупнейшими державами континента. Краеугольным камнем этой политики был заключенный в 1891–1893 гг. русско-французский союз, условия которого впоследствии неоднократно уточнялись. Одновременно русская дипломатия стремилась сохранять добрые отношения с Германией, чья возраставшая военная мощь и политические амбиции несли в себе наибольший риск европейского конфликта. Союзником Германии была Австро-Венгерская Империя, традиционно соперничавшая с Россией за влияние на славянские народы Балканского полуострова. Сложный характер носили отношения с Англией, являвшейся традиционным соперником России не только в Европе, но и на Ближнем и Среднем Востоке.

Не выдерживая европейских темпов наращивания вооружений и стремясь обезопасить свои позиции в Европе для получения свободы рук на Дальнем Востоке, Россия в 1898 г. выступила с предложением созвать международную конференцию с целью «положить конец прогрессирующему развитию вооружений». Несмотря на прохладную реакцию европейских держав, конференция состоялась в Гааге в мае – июле 1899 г. Из-за сопротивления Германии и Австро-Венгрии России не удалось добиться своей главной цели – договоренностей в области ограничения вооружений. Тем не менее, подписанные в Гааге конвенции о мирном разрешении международных споров и о законах и обычаях сухопутной войны, призванных смягчить ее бедствия для народов, оставили глубокий положительный след в истории международных отношений. Впервые после Священного Союза Александра I была сделана попытка установить согласие между европейскими народами. И опять, как и в 1815 г., инициатива исходила от русского Императора.

Вторым важнейшим направлением внешней политики Империи были Ближний Восток и Балканы. Экономические и военные интересы издавна побуждали Россию искать средства к обеспечению свободного прохода через черноморские проливы – Босфор и Дарданеллы. К этому примешивались религиозные мотивы: идея водружения православного креста на куполе древней христианской святыни – собора Св. Софии в Константинополе, превращенного турками после 1453 г. в мечеть, – владела многими русскими умами, включая военных и дипломатов. Однако недостаток материальных ресурсов заставлял Россию проводить осторожную политику. В Петербурге традиционно считали, что лучше иметь в качестве «привратника» проливов слабеющую Турцию, чем столкнуться с угрозой овладения ими со стороны европейских держав.

На Балканах Россия поддерживала стремление единоверных славянских народов к освобождению от османского ига и самостоятельному государственному развитию. Но и здесь ее реальные возможности были ограниченны. В качестве основного соперника России выступала Австро-Венгрия. Русская дипломатия стремилась избежать осложнений с Веной. Двусторонние соглашения о поддержании статус-кво на Балканах 1897 и 1903 гг. способствовали предотвращению «большого» конфликта в регионе.

Третьим приоритетным направлением был Дальний Восток, значение которого для России к концу столетия неуклонно возрастало. Строительство Великого Сибирского Пути открыло широкие возможности освоения природных ресурсов в Азии, переселения малоземельных крестьян из европейской части на восточные окраины, повышения русского влияния в Китае и Корее, утверждения в качестве морской державы на берегах Тихого океана.

Поначалу дипломатическая и особенно экономическая активность России на Дальнем Востоке, умело направляемая министром финансов С. Ю. Витте, приносила ощутимые положительные результаты. Совместный демарш России, Германии и Франции заставил Японию пересмотреть условия Симоносекского мирного договора с Китаем (1895) и, в частности, отказаться от Ляодунского полуострова. Это открыло путь к улучшению российско-китайских отношений. По условиям союзного договора с Китаем (1896) Россия получила концессию на строительство «Китайской Восточной железной дороги» (КВЖД) – конечного отрезка транссибирской магистрали от Читы до Владивостока через Маньчжурию. Русская дипломатия также успешно действовала в Корее, добившись от Токио подтверждения ее независимости и признания там равных прав России и Японии.

Эти успехи, однако, несли в себе немалую долю риска. Дальнейшая экспансия на Дальнем Востоке вела к обострению русско-японских противоречий и могла втянуть Россию в соперничество с другими европейскими державами из-за дележа территорий в Китае. Николай II не смог удержаться от соблазна расширить влияние Империи в Китае. С этого момента дальневосточная политика Петербурга утрачивает последовательность. В декабре 1897 г. Россия захватила Порт-Артур, а затем навязала Китаю сдачу в аренду Квантунского полуострова (части Ляодуна), включая военно-морскую базу в Порт-Артуре и торговый порт Таляньвань (Дальний), что вызвало резкое недовольство Японии, которую только что Россия заставила отказаться от этих земель. Одновременно в отсутствии бескорыстия России убедился Китай.

Свидетельство очевидца

«Этот захват Квантунской области… представляет собою акт небывалого коварства, – писал С. Ю. Витте. – Несколько лет до захвата Квантунской области мы заставили уйти оттуда японцев и под лозунгом того, что мы не можем допустить нарушения целости Китая, заключили с Китаем секретный оборонительный союз против Японии, приобретши через это весьма существенные выгоды на Дальнем Востоке, и затем в самом непродолжительном времени сами же захватили часть той области». – С. Ю. Витте. Воспоминания. Т. II. Таллинн; Москва, 1994. – С. 136.

При Дворе сложилась группа во главе с отставным ротмистром, позже статс-секретарем Александром Михайловичем Безобразовым (1855–1931), которая, играя на настроениях Царя в пользу более «решительного» и агрессивного курса, втягивала его в авантюрные планы, сначала по освоению лесных промыслов в Корее, а позже по аннексии Северной Маньчжурии. С. Ю. Витте при поддержке министра иностранных дел В. Н. Ламздорфа и военного министра Алексея Николаевича Куропаткина пытался противостоять «безобразовщине», но проиграл ей в способности влиять на Императора.

Во время народного («боксёрского») восстания в Китае (1900) Россия принимает участие в военной интервенции европейских держав в эту страну, полностью оккупирует Маньчжурию, а затем неоправданно долгое время не выводит оттуда свои войска, вызывая протесты со стороны Англии и Германии. На русских географических картах 1900–1904 гг. Маньчжурия уже закрашивается в русские цвета. В Петербурге её предполагают сделать «чем-то наподобие Бухары», т. е. вассальным от России государством. В итоге русско-китайский союз фактически перестает существовать.

Осенью 1901 г. в Петербург приехал маркиз Ито с предложением признать русское преобладание в Маньчжурии в обмен на свободу действий Японии в Корее. Вовлеченный через Безобразова в экономические предприятия в Корее и предполагая распространить на неё русское влияние, Император отверг предложения Японии. Тогда Япония заключает с Англией союзный договор 30 января 1902 г.

Россия оказывается в дипломатической изоляции. Франция, занятая сближением с Англией, не в состоянии ей помочь, а Германия сознательно толкает Россию на дальневосточные авантюры, стремясь вытеснить ее из Европы и поссорить с Англией надолго. Англия же надеялась с помощью этого договора остановить русскую экспансию в Китае, Тибете и Корее, но «безобразовская клика» не желала уступать ни пяди чужой земли. А ведь и Британская Империя, владевшая тихоокеанским побережьем Канады, и США с Аляской, Орегоном и Калифорнией, и уж конечно Япония были не менее тихоокеанскими державами, чем Россия, и в сохранении баланса сил в северной части Тихого океана заинтересованы были ничуть не меньше России. А для Англии был еще и Тибет – ворота в Индию, и Персия…

Документ

В 1-й ст. договора, после заявления, что Великобритания и Япония соединяются в целях охраны существующего положения на Дальнем Востоке, в особенности в целях охраны независимости и территориальной целости Китайской и Корейской империй, говорилось: «Высокие договаривающиеся стороны объявляют, что не имеют агрессивных стремлений в этих империях. Имея, однако, в виду свои специальные интересы в Китае и Корее… стороны признают, что каждая из них имеет право принимать меры для охраны этих интересов в случае, если им будет угрожать опасность от агрессивных действий какой-либо третьей державы или от внутренних волнений…» 2-я ст. объявляла, что если Англия или Япония, преследуя вышеуказанные цели, будут вовлечены в войну с какой-либо третьей державой, то другая из договаривающихся сторон обязуется сохранять строжайший нейтралитет; но (ст. 3) если война осложнится и державу, ведущую войну с Англией или Японией, поддержит еще какая-либо четвертая держава, то другая из договаривающихся сторон обязывается прийти на помощь союзнику и «вести войну сообща и заключать мир с общего согласия».

А. Н. Куропаткин так описывал в 1903 г. геополитические цели Николая II: «У нашего Государя грандиозные в голове планы: взять для России Маньчжурию, идти к присоединению к России Кореи. Мечтает под свою державу взять и Тибет. Хочет взять Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы… Он думает, что лучше нас понимает вопросы славы и пользы России. Поэтому каждый Безобразов, который поет в унисон, кажется Государю более понимающим его замыслы, чем мы, министры. Поэтому Государь хитрит с нами…»

Мнение мыслителя

«Когда общество, отмеченное явными признаками роста, стремится к территориальным приобретениям, можно заранее сказать, что оно подрывает тем самым свои внутренние силы». – Арнольд Тойнби. Постижение истории. М., 1991. – С. 323.

Летом 1903 г. Царь под влиянием «безобразовцев» учреждает наместничество на Дальнем Востоке, образованное из Приамурского генерал-губернаторства и китайской Квантунской области с передачей ему от Совета министров всех полномочий, касающихся этого района, включая дипломатические. Наместником назначается адмирал Евгений Иванович Алексеев (1843–1917), по слухам, внебрачный сын Императора Александра II, известный своей твердой антияпонской позицией и личными экономическими интересами в Корее. Центром наместничества определяется Порт-Артур, что очевидно для Японии и Китая свидетельствовало – Россия намерена остаться здесь надолго. Квантун быстро превращался в новую русскую провинцию. «Ни в ком… не вызывало сомнений, что если Россия будет продолжать настаивать на своих притязаниях на Маньчжурию, то война между Россией и Японией неизбежна», – отмечал Великий князь Александр Михайлович.

И действительно, эти действия России заводят переговоры с Японией в тупик. Как огня боящийся войны на Дальнем Востоке С. Ю. Витте в знак протеста против безрассудной политики Императора подает 16 августа в отставку с поста министра финансов, но адмирал Алексеев продолжает утверждать, что «мы японцев шапками закидаем», и советует не идти ни на какие уступки. Переговоры с Японией достигли крайнего напряжения в декабре 1903 г. Еще в январе 1904 г. японский посол Курино в Петербурге умолял приближенных Царя ускорить ответы на предложения Японии, предупреждая, что если ответ не будет дан через несколько дней, то начнется война. Он добивался личного приема, но Государь неизменно «был занят».

Посол не ведал, что 14 января у Николая II нашлось время принять в Царском Селе двух калмыков – офицера Уланова и ламу Ульянова, которые отправлялись в Тибет. Не сообщая ничего министру иностранных дел, Государь велел отъезжающим «разжечь тибетцев против англичан».

В России в высших сферах были как сторонники, так и противники возможной войны с Японией. В конечном счете выбор курса России зависел от Императора. Николай II полагал, что Россия не должна начинать войну первой, но на серьезные уступки Японии не соглашался и войны, как таковой, не опасался. В победе он был более чем уверен. Лучше него разбиравшийся в состоянии отечественной экономики С. Ю. Витте и прекрасно понимавший всю опасность англо-японского союза граф Ламздорф думали иначе, но к январю 1904 г. к их мнению уже не прислушивались в Царском Селе. На запрос Курино ответ так и не был дан российским МИД.

Литература:

В. Н. Ламздорф. Дневник. 1894–1896. М., 1991.

Д. Схиммельненник Ван дер Ойе. Навстречу восходящему солнцу. Как императорское мифотворчество привело Россию к войне с Японией. М.: Новое литературное обозрение, 2009.

1.1.12. Интеллигенция в России

В России, начиная с царствования Александра II, интеллигенция понималась двояко. С одной стороны, это было сословие образованных людей, вынужденных работать по найму (чиновники, учителя, профессура, врачи, инженеры, управляющие) или жить на продажу плодов своего интеллектуального труда (писатели, художники, артисты). С другой стороны, в России в XIX – начале XX в. интеллигентами считались только люди, служащие не себе, а идее, и при том идее вполне определенной – освобождению и просвещению «униженных и оскорбленных».

В отсутствие политических свобод и безграмотности подавляющего большинства русского народа интеллигенты присвоили себе право говорить от имени этого молчаливого большинства. При том правящий слой они объявили «эксплуататорами» народа, живущими за его счет, а себя – его бескорыстными защитниками. Тому, что думает сам народ и чего он действительно хочет, интеллигенты не придавали большого значения – народ тёмен и сам не ведает, что ему нужно. В «светлое будущее» без эксплуатации и нищеты народ должна, по мнению интеллигенции, ввести она. При этом взгляды такой радикальной интеллигенции причудливо соединяли принцип жертвенного общественного служения с наивной верой в материалистическую картину мира, с отрицанием религии, нравственных законов; фанатичную устремленность к свободе с убеждением, что человека можно и нужно переделать и необходимо разумно организовать жизнь каждого «на научной основе».

Свидетельство очевидца

«Безбожие было самой опасной болезнью не только моего поколения, но и тех, кто пришёл после меня. С этой заразой Церковь бороться не умела. Синод материализму противопоставлял меры не духовные, материалистические и потому бесплодные, накладывал на православие мертвящую казенную печать. Это уродовало церковную жизнь, отдаляло многих образованных людей от Церкви и от религии. Интеллигенция, благодаря своему религиозному невежеству, не понимала различия между божественной правдой вечной Церкви и недостатками и ошибками Церкви земной.

«Так же было и с патриотизмом. Это слово произносилось не иначе, как с улыбочкой. Прослыть патриотом было просто смешно. И очень невыгодно. Патриотизм считался монополией монархистов, а всё, что было близко самодержавию, полагалось отвергать, поносить. В пёстрой толпе интеллигентов было большое разнообразие мнений, о многом думали по-разному, но на одном сходились: „Долой самодержавие!“ Это был общий лозунг. Его передавали друг другу, как пароль…» – вспоминала через много лет в эмиграции Ариадна Тыркова-Вильямс, которая в конце XIX в. была молодой либеральной журналисткой, а вскоре стала членом ЦК КДП. – На путях к свободе. М., 2007. – С. 69–70.

Образованный чиновник, верующий профессор или предприниматель с университетскими дипломами не включались этим интеллигентским сообществом в свой состав, так как первый обслуживал эксплуататоров, второй верил в Бога, а третий работал не для народа, а для собственного кармана. Радикальная интеллигенция начала в 1874 г. «хождения в народ» для его политического просвещения, а когда убедилась, что народ ее отторгает и надеется на доброго царя – перешла к террору. В конце 1879 г. радикальные интеллигенты создали первую террористическую организацию в России, с характерным названием «Народная воля». Они были уверены, что выражают волю народа существенно лучше, чем сам «забитый» народ. Первым действием «Народной воли» стало убийство Императора-Освободителя Александра II 1 марта 1881 г. И хотя террористов были считаные десятки, их действия одобрялись большинством интеллигенции, а как раз простым народом, в большинстве своем, решительно отвергались.

Умные интеллектуалы, независимо от своих политических воззрений и отношения к религии, резко осуждали эту «интеллигентскую касту». «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю, даже когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр» (Письмо А. П. Чехова Алексею Суворину). И действительно, проявления интеллигентского сознания порождали порой чудовищные явления террора, одобрения террора, насилия над свободой личности и религиозные кощунства. Но при этом сам радикализм российской интеллигенции вполне понятен.

Активный, или, чаще, пассивный радикализм русской интеллигенции объясняется тем, что при действительно глубокой несправедливости в распределении благ и свобод в русском обществе думающее сословие было лишено, в силу абсолютистского режима, какой-либо возможности изменить существующий порядок мирным и законным путем. Интеллигентным людям приходилось или, подавляя свою совесть, соглашаться на несправедливость, царящую в обществе, и даже пользоваться этой несправедливостью в своих корыстных интересах (перед образованным и талантливым человеком открывались в России большие карьерные возможности), или противостоять существовавшему порядку и бороться с ним. Поэтому в той части русского образованного слоя, который не пошел на службу государству или в частные компании (или не смог пойти), укреплялись радикальные революционные настроения – чтобы изменить что-то, надо разрушить всё. Крайние радикалы-террористы и революционеры-заговорщики отличались от респектабельных либеральных деятелей не отношением к существующему порядку, а только методом, избранным для его разрушения «до основания».

Отказавшись сделать образованное сословие свободным соучастником государственных преобразований в рамках законосовещательных или законодательных учреждений, ограничив его деятельность местным самоуправлением, к тому же и очень куцым после принятия закона 1890 г., самодержавная власть сделала значительную часть общества, притом самую активную и неплохо образованную, заклятым врагом не только себя, но и всего государственного порядка, в том числе и государственной Церкви и самой Российской Империи.

Радикальные взгляды разделяло большое число студентов и значительная часть их профессоров. Им сочувствовали многие люди свободных профессий. А их число в России конца XIX в. быстро росло. По переписи 1896–1897 гг. число лиц профессионально занимающихся умственным трудом, составило 726 тыс. человек. Из них 13 % работали в сфере материального производства (инженеры, технологи, конторщики, агрономы), 36 % – в области науки, просвещения, здравоохранения, культуры и около половины были заняты на государственной службе и в органах общественного самоуправления. В общей массе самодеятельного населения они составляли всего около 2,7 %, но именно эта численно небольшая группа и являлась общественным мнением и общественным деятелем самодержавной России.

В Москве важную объединяющую роль для различных кругов гуманитарной интеллигенции играло «Юридическое общество» (ЮО), созданное еще в годы царствования Александра II для «содействия распространению юридических понятий и начал в публике». В 1880 г. Общество возглавил 30-летний профессор права Муромцев, который оставался его руководителем вплоть до запрещения ЮО в 1899 г.

Историческая справка

Сергей Андреевич Муромцев родился 23 сентября 1850 г. в Петербурге в семье гвардейского офицера. После окончания 3-й Московской гимназии с золотой медалью поступил на юридический факультет Московского университета. По окончании университета за отличные успехи в науках утвержден в степени «кандидата права» и оставлен при факультете для приготовления к профессорскому званию. Магистерская диссертация «О консерватизме римской юриспруденции» позволила ему стать доцентом, а следующая диссертация «Очерки общей теории гражданского права» дала Муромцеву степень доктора гражданского права и звание профессора Московского университета. Однако вскоре он был уволен от должности за «политическую неблагонадежность» (снова утвержден профессором Московского университета лишь в 1906 г.)

Присяжный поверенный, гласный Московской городской думы, Московского и Тульского губернских земских собраний, автор конституционных проектов, исходивших из опыта монархического конституционализма стран Западной Европы, Муромцев на выборах в I Государственную Думу был избран депутатом от Москвы по списку кадетской партии. 27 апреля 1906 г. избран председателем I Думы.

«На председательском месте сидел С. А. Муромцев. Не сидел, восседал, всем своим обликом, каждым движением, каждым словом воплощая величавую значительность высокого учреждения. Голос у него был ровный, глубокий, внушительный. Он не говорил, а изрекал. Каждое его слово, простое его заявление – „слово принадлежит члену Государственной Думы от Калужской губернии“ или „заседание Государственной Думы возобновляется“ – звучало, точно перед нами был шейх, читающий строфы из Корана… В обыденной жизни это был приятный, обходительный собеседник. На председательском месте его окружала неприступность… Муромцев давно готовил себя к этому служению. Он изучил порядки западных парламентов, наметил, как должен председатель относиться к различным положениям и случаям, которыми богата парламентская жизнь, как надо направлять и вести заседание. Все мелочи продумал… Надо было всё создать, проявить творческий почин… Муромцев авторитетом, и не малым, обладал. Красивый, с правильными чертами лица, с седой острой бородкой и густыми бровями, из-под которых темнели выразительные глаза, Муромцев одним своим появлением на трибуне призывал к благообразию… Его такт, выдержка не давали законодательному собранию превратиться в необузданный митинг», – вспоминала Ариадна Тыркова-Вильямс. – На путях к свободе. М., 2007. – С. 246–247.

После роспуска Думы Муромцев за подписание «Выборгского воззвания» был приговорен к 3 месяцам тюрьмы и лишению права избираться на общественные должности. Муромцев скончался от паралича сердца 3 октября 1910 г. в Москве. Его смерть вывела на улицы огромное число людей, желавших почтить память замечательного общественного деятеля. Участник тех событий историк А. А. Кизеветтер вспоминал: «Москва всколыхнулась… Лес венков и громадная толпа окружили дом перед выносом тела, и когда мы шли в похоронной процессии к университетской церкви, толпа все росла. Дошли до Театральной площади и увидели, что она запружена новой громадной толпой. После отпевания процессия двинулась к Донскому монастырю, где совершалось погребение. Уже сгустились вечерние тени, когда у могилы начались речи. При свете факелов говорились эти речи, перед толпой, наполнившей обширную, пустую тогда, поляну вновь разбитого кладбища…» Ораторы говорили о Муромцеве как о «вожде русского освободительного движения» (акад. М. М. Ковалевский), «великом гражданине земли русской» (Ф. Ф. Кокошкин). На могиле С. А. Муромцева установлен памятник работы князя Павла Трубецкого.

С. А. Муромцев ставил перед членами Общества цель «войти в тесное общение с наукой для того, чтобы достойно приступить к разработке вопросов текущего законодательства». Однако вторжение общественной инициативы в законодательную сферу строго пресекалось. Генерал-губернатор Москвы, Великий князь Сергей Александрович доносил министру внутренних дел, что в 1897 г. из 372 членов ЮО 119 – «лица, официально скомпрометированные в политическом отношении». Поводом для закрытия Общества в июле 1899 г. послужил смелый «адрес», прочитанный Муромцевым в Московском университете на торжествах по случаю 100-летнего юбилея А. С. Пушкина. В рапорте в Сенат, составленном министром просвещения Николаем Павловичем Боголеповым, сообщалось, что «адрес, истолковывавший творчество великого русского поэта в том смысле, что он освобождает личность от властной опеки, вызвал оглушительные аплодисменты, показавшие, как публика поняла этот намек». На основании того, что «оппозиционное направление» ЮО «подрывает в учащихся правильное понятие об их обязанностях и правах власти», министр распорядился о его закрытии.

Репрессии против профессиональных интеллигентских объединений совпали с обострением в России «студенческого вопроса». На рубеж столетий пришелся апогей студенческих волнений – в Петербурге, Москве, Харькове, Киеве, Варшаве. Крупная студенческая забастовка вспыхнула в феврале 1899 г. в Петербургском университете, охватив ряд других учебных заведений в столице и крупных городах. Расследуя беспорядки, правительство приняло в июле 1899 г. «Временные правила о студентах», согласно которым за участие в «беспорядках» студенты отчислялись и отдавались «в солдаты». В январе 1901 г. это непосредственно коснулось участников студенческих волнений в Киеве и вызвало всеобщее возмущение не только студентов, но и профессуры. В феврале 1901 г. министр Боголепов был смертельно ранен одним из отчисленных студентов – Петром Карповичем. Демонстрация 4 марта 1901 г. перед Казанским собором в Петербурге закончилась избиением студентов казаками и полицией. Многие видные профессора и литераторы открыто встали на защиту молодежи, за что, в свою очередь, подверглись репрессиям.

Не имея возможности законно проявлять свои гражданские убеждения в политической сфере, интеллигенция была вынуждена прибегать к иным формам деятельности. Летом 1903 г. около двадцати видных российских интеллектуалов, представлявших цвет городской и земской интеллигенции (Павел Новгородцев, Петр Струве, Сергей Булгаков, Семен Франк, Владимир Вернадский, князь Дмитрий Шаховской, князь Петр Долгоруков и др.) выехали в Швейцарию под видом туристов и там заложили основы либерального «Союза освобождения». Эта нелегальная партия окончательно сформировалась на последующих съездах – харьковском, в сентябре 1903 г. прошедшем под прикрытием Всероссийской животноводческой выставки, и петербургском, в январе 1904 г., конспиративно собравшем более 50 представителей столичных и провинциальных «освобожденческих» организаций из 22 городов.

Летом 1904 г. группа участвующих в «Союзе освобождения» юристов (Ф. Ф. Кокошкин, И. В. Гессен, В. М. Гессен, П. И. Новгородцев, Н. Ф. Анненский, С. А. Котляревский, И. И. Петрункевич), вдохновленная сменой политического курса после назначения министром внутренних дел князя Петра Дмитриевича Святополк-Мирского, подготовила проект Конституции, текст которого был напечатан за границей. В ноябре 1904 г. прошла так называемая «банкетная кампания», организованная «Союзом освобождения» в связи с 40-летием судебной реформы Александра II. В течение нескольких недель состоялось 120 собраний в 34 крупнейших городах страны, во время которых была организована политическая дискуссия о будущем устроении России. Участвовало в «банкетах» более 50 тыс. человек.

Свидетельство очевидца

Докладывая о «банкетной кампании», князь Святополк-Мирский сказал: «Обязательно участие выборных в законодательстве, 99 процентов мыслящей России этого желает». Государь ответил: «Да, это необходимо. Вот, им можно будет разобрать ветеринарный вопрос». – Дневник княгини Святополк-Мирской. 1 ноября 1904.

Печатным органом либералов стала газета «Освобождение», которую на частные пожертвования издавал в Штутгарте (Германия) П. Б. Струве. Газета печаталась тиражом до 10 тыс. экземпляров на очень тонкой рисовой (как тогда говорили, «индийской») бумаге и через Финляндию тайком переправлялась в Россию. Несмотря на то, что у интеллигентного читателя в России сохранялись старые литературные пристрастия («Русские ведомости» В. М. Соболевского, «Русская мысль» В. А. Гольцева, «Вестник Европы» М. М. Стасюлевича), «Освобождение», как первая неподцензурная либеральная газета, имело особую притягательность. Среди ее читателей были не только интеллигенция и предприниматели, но и представители придворных кругов, что позволяло многим сравнивать ее с «Колоколом» А. И. Герцена.

Литература:

Либеральное движение в России 1902–1905 гг. / Под ред. В. В. Шелохаева и Д. Б. Павлова. М., 2001.

К. Ф. Шацилло. Русский либерализм накануне революции 1905–1907 гг. М., 1985.

1.1.13. Духовное состояние общества. Русская Церковь

Согласно Основным Законам Российской Империи первенствующей и господствующей в стране верой признавалась Православная. Император считался ее верховным защитником и блюстителем правоверия в стране, «в церковном управлении действовавшим посредством Святейшего Правительствующего Синода». Синод ведал всеми делами Церкви, касавшимися «как духовного, так и мирского чина людей». Обер-прокурор Синода являлся «блюстителем за исполнением законных постановлений по духовному ведомству», представляя доклады Синода Императору и объявляя его повеления Синоду. Епископы при поставлении приносили присягу Императору как «крайнему земному судье Церкви» и обещали действовать «своею от Царского Величества данною властью». Получалось, что мирянин (хотя и помазанник-Император) – верховный хранитель веры, а высшая церковная инстанция, учрежденная самодержавной властью, – правительствующее учреждение. Только с 23 февраля 1901 г. эта неприемлемая для христианской совести присяга по повелению Императора перестала употребляться.

По словам современника, «приниженность Церкви, подчиненность ее государственной власти чувствовалась в Синоде очень сильно», а обер-прокурор – представитель Императора в Св. Синоде – «направлял деятельность Синода в соответствии с теми директивами, которые получал. Синод не имел лица, голоса подать не мог, и подавать его отвык. Государственное начало заглушало все». Пытаясь понять, какое будущее ожидает Россию, писатель и мыслитель Д. С. Мережковский написал работу «Грядущий Хам», в которой определил «второе лицо Хама» как лицо православия, «воздающего кесарю Божие». Мережковский имел в виду историческую Русскую Церковь, по его мнению, не имевшую духовной свободы. Он вспоминал выражение одного русского архипастыря XVIII столетия: «Архиереи наши так взнузданы, что куда хошь поведи», – и добавлял: – «То же самое с еще большим правом могли бы сказать современные архипастыри».

Особенно выросла власть обер-прокурора в эпоху учителя двух последних самодержцев К. П. Победоносцева, занимавшего этот пост с апреля 1880 по октябрь 1905 г.

С внешней стороны положение Церкви в Империи смотрелось впечатляюще: на начало XX столетия жителей православного исповедания в России числилось более 83 млн. человек. Статистика свидетельствует, что год от года число православных увеличивалось. Это объясняется просто – росла численность населения, традиционно исповедовавшего православие. В 1900 г. представителей белого духовенства и церковнослужителей было почти сто тысяч человек (2230 протоиереев, 34 784 священника, 14 945 диаконов и 43 857 псаломщиков). Православных храмов год от года становилось все больше. За год строилось в среднем более 500 храмов. В 1903 г. церквей было 50 355 и ещё 19 890 часовен.

Пространство Империи делилось на 64 православные епархии, в которых было более сорока тысяч приходов (некоторые церкви не составляли отдельного прихода и были приписаны к иным, более крупным храмам).

Историческая справка

Константин Петрович Победоносцев (1827–1907) родился 21 мая в Москве в Хлебном переулке в семье профессора российской словесности Московского университета. Был последним из одиннадцати детей. Дед его был священником в церкви св. Георгия Победоносца на Варварке. Мать принадлежала к дворянскому роду Левашовых. Семья была не просто глубоко верующей, но вполне церковной и при том весьма просвещенной. Церковнославянский язык, жития святых, творения Отцов Церкви были в семье Победоносцевых в постоянном употреблении. В 1846 г. Победоносцев оканчивает Училище правоведения – лучшую высшую школу гражданской администрации в тогдашней России. Он работает в департаментах Сената, а с конца 1850-х гг. активно трудится над проектом судебной реформы. 31 декабря 1864 г. «в награду особых неутомимых и полезных трудов по составлению проектов законоположений, касающихся преобразования судебной части», был высочайше пожалован дополнительной к окладам ежегодной пожизненной пенсией в 2000 рублей серебром. В 1860-е гг. читал лекции по русскому гражданскому праву и гражданскому судопроизводству в Московском университете. Им был составлен и издан курс русского гражданского права и целый ряд исследований, посвященных правовым аспектам крепостной зависимости в России. Являлся активным сторонником Великих реформ.

В 1861 г. граф Строганов рекомендует Победоносцева в качестве преподавателя для Цесаревича Николая (старшего сына Императора Александра II). В 1863 г. Победоносцеву было поручено сопровождать Цесаревича Николая в поездке по России. В 1866 г., после смерти наследника, он начинает преподавать право Цесаревичу Александру (будущему Александру III) и, одновременно, многим другим молодым Великим князьям и Цесаревне Марии Федоровне (супруге Александра Александровича). Против своего желания, повинуясь августейшей воле, Победоносцев оставляет Москву и кафедру в университете и перебирается в Петербург к своим высокопоставленным ученикам. Для Цесаревича Александра Победоносцев становится сердечным конфидентом и наставником. Сохранился огромный массив их переписки, временами почти ежедневной. В 1868 г. Победоносцев назначается сенатором, в январе 1872 г. членом Государственного Совета, в 1880 г. по рекомендации графа Лорис-Меликова Александр II назначает его на должность обер-прокурора Святейшего Синода. В этой должности, в чине действительного тайного советника, он пребудет четверть века.

Позднее он напишет Императору Николаю II, который тоже в бытность Цесаревичем слушал его лекции по гражданскому праву: «Я стал известен в правящих кругах, обо мне стали говорить и придавать моей деятельности преувеличенное значение. Я попал без всякой вины своей в атмосферу лжи, клеветы, слухов и сплетен. О, как блажен человек, не знающий всего этого и живущий тихо, никем не знаемый, на своем деле!» (от 8 апреля 1902 г.).

Победоносцев был избран членом Российской Академии наук, почетным профессором почти всех российских университетов и духовных академий. Его знания были огромны. Он свободно делал литературные переводы с древнегреческого и средневековой латыни, с основных европейских языков и с языков славянских. Его перевод Фомы Кемпийского «Подражание Христу» стал классическим, а за три года до смерти он начал перевод Нового Завета и успел завершить его за несколько дней до кончины. Ряд специалистов этот перевод считают самым совершенным из переводов Нового Завета с греческого на русский язык. Не прекращая научных трудов и активной публицистической деятельности (большей частью анонимной), К. П. Победоносцев работал очень много и в области организации церковной жизни. По его инициативе была создана система церковно-приходских школ.

К концу царствования Александра II Победоносцев становится убежденным его противником. Цесаревича он убеждает в том, что реформы, предпринятые его отцом, зашли слишком далеко и могут погубить Россию. Особенно решительно он выступал против введения в стране каких-либо форм народоправства, даже законосовещательных. Признавая их положительное значение для стран англосаксонских, он полностью отрицал парламентаризм для России, называя его «великой ложью нашего времени». Когда в мае 1882 г. министр внутренних дел граф Н. П. Игнатьев подал Императору проект манифеста о созыве Земского Собора для «великого единения Царя и Земли: единения в любви, уже не только властной и покорной, но и советной», Победоносцев, по его собственным словам, «пришел в ужас при одной мысли о том, что могло бы последовать, когда бы предложение графа Игнатьева было приведено в исполнение». Угрожая полной своей отставкой, он убедил Императора отклонить проект Игнатьева.

Победоносцев был горячим сторонником строгой цензуры, противником свободной церковной проповеди. Он выступал против возможности созыва и церковного поместного Собора и против восстановления в Русской Церкви патриаршества. Он полагал, что образование простого народа необходимо, но должно быть минимальным (не более четырехклассной начальной школы). При этом самых талантливых учеников из этих школ надо направлять учиться дальше, вплоть до получения ими высшего университетского образования. Победоносцев полагал синодальное устройство правомерным и полезным для церковно-государственных отношений в России. В марте 1905 г., объясняя Николаю II правильность проведенных Петром I церковных изменений и подозревая членов Синода в желании ослабить власть и влияние обер-прокурора, Победоносцев писал об иерархах: «Они не понимают в своем ослеплении, что при самодержавном правительстве [в случае проведения церковной реформы] они останутся и Церковь останется без защиты, когда не будет обер-прокурора – как ни назови его. Ведь он при Синоде представитель Верховного ктитора Русской Церкви – Государя. Он не только обличитель, но и в особенности, – защитник от обид, клевет и нападок, ходатай перед Царем и правительством о всех нуждах Церкви. Освободившись от мнимой опеки – как они говорят – обер-прокурора, они попадут, уже беззащитно, под длительную опеку всякой власти, всякого министра и губернатора, под опеку каждого ведомства, под опеку бесчисленных газет и журналистов, которые наполняют свои страницы воплями и сказками, и сплетнями на Церковь и духовенство; они утратят действительного своего защитника, доверенного от Царя, соединенного с Синодом церковного человека».

Свой крайний консерватизм Победоносцев умел обосновывать глубоко и всесторонне. Лично хорошо знавший его С. Ю. Витте писал: «К. П. Победоносцев был последний могикан старых государственных воззрений… Победоносцев был редкий государственный человек по своему уму, по своей культуре и по своей личной незаинтересованности в благах мира сего… Несомненно, он был самый образованный и культурный русский государственный человек, с которым мне приходилось иметь дело» (Воспоминания. М., 1957. С. 442; 459).

Император Николай II далеко не так был предан Победоносцеву, как его отец. Советы старого обер-прокурора его заметно тяготили, и вскоре их переписка прервалась.

После опубликования Манифеста 17 октября 1905 г. Победоносцев не счел возможным продолжать исполнять свои обязанности обер-прокурора и сразу же подал в отставку, которая была принята Государем 19 октября. 10 марта 1907 г. К. П. Победоносцев умер от воспаления легких в Санкт-Петербурге и был похоронен, согласно его завещанию, у восточной алтарной стены Введенской церкви в Свято-Владимирской церковно-учительской женской школе.

К. П. Победоносцев. Сочинения. СПб., Наука, 1996.

Письма Победоносцева к Александру III с приложением писем к в. кн. Сергею Александровичу и Николаю II. Т. 1–2. М.: Центрархив, 1925–1926.

А. Б. Зубов. Политико-правовые воззрения К. П. Победоносцева и их интерпретация зарубежными исследователями русской мысли // Русская политическая мысль второй половины XIX века. М.: ИНИОН АН СССР, 1989.

В России в 1900 г. было 380 мужских и 170 женских православных монастырей, в которых жили около 15 тысяч монахов и послушников и 48 тысяч монахинь и послушниц. Три крупнейших монастыря – Троице-Сергиев под Москвой, Александро-Невский в Петербурге и Киево-Печерский именовались лаврами (так некоторые восточные монастыри именовались в древности от греч. lara – улица, поселок).

Для подготовки духовенства к концу XIX в. действовали четыре духовные академии в Москве, Киеве, Петербурге и Казани, 58 семинарий, 183 уездных духовных училища для юношей и 49 епархиальных училищ для девушек.

Духовенство в России оставалось по сути кастовым. Очень редко выходец из недуховного сословия становился священником, епископом. Большинство учащихся духовных школ были детьми клириков. Они выбирали семинарское образование вовсе не потому, что хотели стать священнослужителями. Просто для них это была единственная возможность получить среднее образование, вне зависимости от желания принимать сан. Священниками становились не по призванию, а по происхождению. И это резко снижало духовный уровень священства и епископата.

Вопрос о подготовке церковных кадров был одним из самых насущных и требовал от властей серьезного внимания к системе духовного образования. Но у государства, стоявшего на принципе церковно-государственного союза, не хватало средств, чтобы обеспечить жизнь будущих пастырей Церкви. Средний («казенный») оклад приходского священника равнялся 300 рублям, диакона – 150 и псаломщика – 100 рублям в год. Источниками материального обеспечения духовенства служили добровольные даяния прихожан, сборы хлеба с деревенских прихожан, церковная земля. Почти 26 тысяч священно– и церковнослужителей окладов не получали. Материальная зависимость от паствы создавала для клириков ложное положение, когда представление о церкви как «лавочке для духовенства» получало развитие в простонародной массе и в среде антицерковно настроенной интеллигенции.

Весьма глубок был в Православной Церкви и разрыв между приходским духовенством и архиереями. Если большинство сельских батюшек перебивались в бедности, с трудом кормя и воспитывая, как правило, большую семью, митрополиты и епископы получали громадное содержание, которое вместе с доходами в пользу архиерея от епархии составляло от 30 до 50 тысяч рублей в год. Доход Киевского митрополита достигал 100 тысяч рублей. Утопали в сытости и довольстве некоторые монастыри. Даже профессура духовных академий, ученые с мировыми именами, такие как Болотов, Глубоковский, Катанский, были сущими бедняками в сравнении с епархиальными архиереями: их годовой оклад составлял – три тысячи рублей, а доцентов академий – 1200 рублей. «Таким образом, наши духовные профессора volens-nolens проходили обет нищеты… Профессора академий были обескровливаемы нищетой, не оставлявшею их, если они не устраивались как-нибудь иначе, до самой смерти; безденежье обрезывало у академий крылья для научного полёта», – констатировал протопресвитер Георгий Шавельский.

К концу XIX в. обозначилась и новая тенденция. Дети священников, получив по необходимости образование в духовных семинариях, дело отцов наследовать часто вовсе не желали. Одни потеряли веру, другие были увлечены широкими возможностями, открывавшимися в предпринимательстве и на государственной службе. Митрополит Евлогий (Георгиевский) много лет спустя вспоминал, что в начале XX в. «духовные семинарии не давали достаточного числа кандидатов-священников. Во многих епархиях отмечался их недостаток, многие семинаристы, особенно в Сибири, не хотели принимать священнического сана. Благовещенская семинария за 10 лет не выпустила ни одного священника; религиозный энтузиазм в семинарии потух, молодежь устремлялась на гражданскую службу, на прииски, в промышленные предприятия». В результате на одного священнослужителя приходилось в начале ХХ в. более двух тысяч православных мирян. Даже принимая во внимание, что далеко не все они регулярно посещали церковь, необходимо признать недостаточную для серьезного пасторского попечения численность клириков в России.

Проблемы Православной Российской Церкви были не только материального характера. Большинство православных крестьян оставались неграмотными, не могли прочитать даже общеупотребительные молитвы, равно как не понимали значения церковных священнодействий. В своём знаменитом «Московском сборнике» Победоносцевпризнавал, что «русское духовенство мало и редко учит, лишь служит в церкви и исполняет требы. Для людей неграмотных Библия не существует, остается служба церковная и несколько молитв, которые, передаваясь от родителей к детям, служат единственным соединительным звеном между отдельным лицом и Церковью». Победоносцев констатировал далее, что в некоторых местностях народ вообще ничего не понимает в словах церковной службы и даже в «Отче наш» делает такие ошибки или пропуски, что у молитвы исчезает всякий смысл.

Свидетельство очевидца

«Абсолютное большинство русских остаются примитивными людьми, едва перешагнувшими ступень природного инстинкта. Они по-прежнему рабы собственных импульсов. Христианство только частично овладело их душами: оно ни в коем случае не тронуло рассудка и в меньшей степени взывает к их сознанию, чем к их воображению и чувствам. Но также следует признать, что когда гнев мужика спадает, он сразу же вновь обретает христианскую кротость и смирение. Он рыдает над своими жертвами и заказывает панихиды для упокоения их душ…» – Морис Палеолог. Дневник посла. М., 2003. – С. 221.

Победоносцев считал, что, сохраняя эту «первобытную чистоту», народ, равно как и сельское духовенство, составляют сплоченный противовес верхним слоям общества, интеллигенции, уклонившейся от веры. Обер-прокурор был сторонником развития именно церковно-приходских, а не земских школ. Он видел в священнике воспитателя-консерватора. «Победоносцев продолжает свою „политику“, сущность которой состоит в том, чтобы духовенство не выделялось образованием и ученостью, а коснело бы в формализме и суеверии, дабы не отделяться от народа», – писал в дневнике близко знавший обер-прокурора генерал А. А. Киреев. «Русский народ несомненно религиозен, – замечал Киреев в 1906 г., – но когда он видит, что Церковь дает ему камень вместо хлеба, да требует от него формы <…>, читает непонятные простонародью молитвы, когда ему рассказывают про фантастические чудеса… он переходит или к другой вере, говорящей его сердцу, или делается снова зверем. Посмотрите, как христианская хрупкая, тоненькая оболочка легко спадает с наших мужиков».

И действительно, к концу XIX в. живая православная вера угасает и в образованном слое и в значительной части простого народа. Угасает она даже и среди духовенства. «Духовенство у нас никакого влияния на население не имеет, и само иногда для поддержания православия обращается к мерам чисто полицейского свойства», – говорил в январе 1905 г. Государю как о чём-то само собой разумеющемся министр земледелия и государственных имуществ Алексей Сергеевич Ермолов.

Свидетельство очевидца

«Влияние Церкви на народные массы всё слабело и слабело, авторитет духовенства падал… Вера становилась лишь долгом и традицией, молитва – холодным обрядом по привычке. Огня не было в нас и в окружающих, – вспоминал об этом времени митрополит Вениамин Федченков, – … как-то всё у нас „опреснилось“, или, по выражению Спасителя, соль в нас потеряла свою силу, мы перестали быть „солью земли и светом мира“. Нисколько не удивляло меня ни тогда, ни теперь, что мы никого не увлекали за собою: как мы могли зажигать души, когда не горели сами?.. И приходится еще дивиться, как верующие держались в храмах и с нами… хотя вокруг всё уже стыло, деревенело. А интеллигентных людей мы уже не могли не только увлечь, но и удержать в храмах, в вере, в духовном интересе».

Многие серьезно ищущие ответ на религиозные вопросы люди, особенно среди простого народа, в конце XIX в. неофициально (официальный переход по законам Империи был невозможен) переходят в те или иные протестантские (евангелические) исповеданья, отвергавшие учение и священнодействия Православной Церкви. Рационалистическое религиозное течение, исповедуемое интеллигенцией, приняло форму толстовства – нравственно-религиозного учения Льва Николаевича Толстого (1828–1910). Среди простого народа, особенно на Юге России, эта тенденция нашла выражение в штундо-баптистском движении. Термин «штунда» происходит от немецкого слова «Stunde» – час, то есть час религиозных собраний и молитв. Штундисты появились на Юге России в первой половине XIX в. и быстро распространили свое учение. В 1870-е гг. они подпали под влияние баптистов, сильных в Бессарабии и Закавказье. К концу XIX в. баптисты появились более чем в 30 губерниях России. Правительство пыталось остановить это движение полицейскими мерами. В 1894 г. эта секта была признана «особо вредной» и ей было запрещено проводить собрания. Это, естественно, вызвало еще более быстрый ее рост. К 1905 г. секты и различные старообрядческие «согласия», по данным полиции, объединяли до 20 млн. человек.

Статистически же большинство сектантов считались православными. Борясь с сектами, государство требовало от граждан православного исповеданья прохождение обязательной исповеди и причастия не реже одного раза в год. Нехождение православных на исповедь и к причастию рассматривалось как факт нелояльности Императору и как доказательство принадлежности к старообрядчеству или секте. Государственные служащие должны были ежегодно представлять начальству справку, что они были у исповеди и причастия. Впрочем, некоторые священники давали такую справку за три рубля и без совершения таинств. Одни причащались без веры, «для галочки», другие откупались от причастия.

Но даже искренне верующие люди причащались Святых Тайн не чаще одного-двух раз в год, обычно полагая участие в таинстве – «отданием долга Богу». Среди простого народа причастие было и того реже – раз в несколько лет, а то и никогда. Ученые в конце XIX в. обнаружили в крестьянской среде так называемых недароимцев, то есть людей, которые исповедовались у священника ежегодно по требованию власти, но от участия в таинстве Евхаристии уклонялись, объясняя такое поведение своим недостоинством и духовно нечистой жизнью. Возможно, это были тайные сектанты.

И все-таки говорить о том, что жизнь православной России в то время оказалась целиком формализована и превратилась в «обрядоверие» – нельзя. Поток интенсивной духовной жизни, незаметный для многих, продолжал питать Русскую землю. Вплоть до разгрома в 1923 г. большевиками продолжается неутомимая деятельность Оптиной пустыни (Калужская губ.). Типография этого монастыря, следуя традиции Паисия Величковского, распространяет в русском народе, во всех его слоях, книги о непрестанной умной молитве и непосредственном богообщении. Кроме многих переводов с греческого и церковнославянского, по всей видимости, оптинцы создают знаменитое анонимное произведение «Откровенные рассказы странника духовному отцу своему» (первое издание в Казани в 1881 г.). Эта книга, выдержавшая в России рекордное число изданий, дополненная в 1911 г., несложным, но хорошим языком от первого лица повествует о человеке из простого народа, который научился умной молитве и рассказывает о ней многим людям, сам, одновременно, учась более глубокому умному деланью. Популярность «Рассказов странника» свидетельствует не только о сохранении, но и о возрастании серьезного религиозного интереса в среде русского православного народа в конце XIX – начале ХХ в.

Историческая справка

«Рассказы странника» были отредактированы для печати выдающимся церковным ученым и подвижником аскетической жизни епископом Феофаном Говоровым (1815–1894), за которым закрепилось прозвище «Затворника», т. к. почти 28 лет он, уйдя с епископской кафедры, уединенно прожил в Вышенской пустыни (Тамбовская губ.). Блестяще образованный, в совершенстве владеющий древнегреческим и многими современными языками, епископ Феофан поставил своей целью помочь православному возрождению русского общества. Его очень смущало молчание и бездействие официальных церковных властей, холодность Синода. «Того и гляди вера испарится и в обществе, и в народе, – писал он в частном письме. – Попы всюду спят». «Через поколение, мало, через два иссякнет наше православие…» Он мечтал о подлинном апостольском хождении в народ – «Поджигатели должны сами гореть. Горя, ходить повсюду, – и в устной беседе зажигать сердца». Епископ Феофан требовал нового перевода всех богослужебных книг на понятный народу язык, желал, чтобы люди узнали сокровища православной духовной жизни, и в этой жизни пребывали сознательно и с радостью. Он пошел на уединение во многом для того, чтобы полностью отдаться переводческой и комментаторской работе. Феофан переводит на русский язык за сто лет до того собранное Никодимом Святогорцем и епископом Макарием Коринфским «Добротолюбие» – огромную пятитомную антологию аскетических сочинений. И не только переводит, но заново отбирает в нее тексты. Этот труд занял 20 лет его жизни. Переводит он и «Невидимую брань» самого Никодима Святогорца. Епископ Феофан, таким образом, продолжает дело греческого православного возрождения на русской почве, и его труды находят отклик. «Добротолюбие» и «Невидимая брань» многократно издаются и превращаются в любимые книги для множества людей. Ныне Феофан Затворник канонизирован Русской Церковью.

Во второй половине XIX в. в России распространяется старчество. Особая духовная практика руководства со стороны опытных священников, как правило, монахов, духовной жизнью мирян, ищущих живого богообщения, желающих научиться умному молитвенному деланью. Главным центром старчества в конце XIX в. является Оптина пустынь. Старец Амвросий Гренков (1812–1891), а вслед за ним старец Иосиф Литовкин (1837–1911) становятся центром духовного притяжения для множества людей – от самых высокообразованных и знатных до неграмотных крестьян. Старцем был для многих и епископ Феофан Говоров. В начале ХХ в. новым центром старчества становится подмосковная Зосимова пустынь. Поразительно, но в обширной переписке и публицистике обер-прокурора Св. Синода Победоносцева Оптина пустынь и ее старцы ни разу не упоминаются. Казенная церковь и церковь живая всё больше жили тогда в России на одной земле, но в разных мирах. Соединить эти миры оказалось не под силу даже и самому авторитетному в начале XX в. священнику Русской Церкви Иоанну Кронштадтскому.

Историческая справка

Иоанн Кронштадтский (Иван Ильич Сергиев) (1829–1908) был ключарем Андреевского собора в г. Кронштадте под С.-Петербургом. Он принадлежал к белому, женатому духовенству, но, обвенчавшись с женой, сказал ей, что счастливых семей много, а служителей Бога – мало, и попросил ее жить с ним как брат с сестрой. Став священником и получив назначение в Кронштадт, Иван Сергиев соединил напряженный молитвенный труд, ежедневное богослужение с заботой о самых низших и бедных жителях военного порта. Тогда Кронштадт был местом ссылки из Петербурга опустившегося сброда. Именно к этим, обычно безработным, часто спивающимся людям, развращенным самым грязным развратом, воровством, попрошайничеством, и обратил свое внимание молодой священник. Ежедневно он посещал какие-то районы города, беседовал с людьми, объяснял им правду христианской жизни, помогал деньгами, вещами, заступничеством перед властью. Позднее он выстроил в Кронштадте первый в России Дом трудолюбия, открытый 12 октября 1882 г. В Доме располагалась бесплатная начальная школа, мастерская для обучения различным ремеслам, рисовальный класс, мастерские для женщин, сапожная мастерская, детская библиотека и т. д. Содержался также приют для сирот, богадельня для бедных женщин, загородная летняя дача для детей и большой каменный ночлежный дом. Идея была проста: бедняки, не имевшие специальности, получали возможность заработать честным трудом хотя бы небольшие деньги, позволявшие купить пропитание и нанять угол для ночлега. Здоровые нищие, побиравшиеся в Кронштадте, с тех пор не могли оправдываться отсутствием работы. Кроме того, предусматривалась и помощь тем, кто не имел возможности заработать (малолетним и престарелым). Реализацией идеи Дома трудолюбия о. Иоанн явил пример соединения молитвы с практической деятельностью на пользу ближних. «Россия будет сильной внутри и извне лишь своей внутренней правдой, единодушием и взаимопомощью всех сословий, беззаветной преданностью Церкви, Престолу Царскому и Отечеству – так сформулировал о. Иоанн свой принцип жизни. Горячо любя свое земное отечество, о. Иоанн, по собственным его словам, «безутешно скорбел», полагая, что эта «внутренняя правда» всё более разрушается.

Оказывая посильную помощь бедным, Иоанн Кронштадтский стремился постоянно воспитывать самого себя как христианина. Среди основных средств самосовершенствования на первом месте было регулярное чтение Священного Писания и развитие личной молитвы «особенно трезвение с непрестанным призыванием имени Иисуса», и, наконец, добросовестное, не формальное исполнение своих пастырских обязанностей. В духовной жизни нужно «истинствовать» – учил о. Иоанн, то есть каждое слово молитвы, каждое богослужебное действие совершать с полным сознанием его сути и с твердой верой, что Бог слышит и видит тебя. В каждом человеке призывал он видеть «образ Божий», и за то любить любого человека, что в каждом воплощен Бог.

Слава об о. Иоанне как о молитвеннике, целителе и чудотворце к началу царствования Николая II широко распространилась по всей России. Но хотя о. Иоанн пользовался любовью и почитанием православных верующих, это не мешало скептическому отношению к о. Иоанну обер-прокурора Св. Синода. Однажды встретившись с ним, Победоносцев заметил: «Про вас говорят, что вы молебны служите, чудеса творите, смотрите, как бы вы плохо не кончили». На это последовал ответ: «Не извольте беспокоиться, подождите и увидите, каков будет конец». Принципиальное недоверие к человеку, желание «формализовать» всю его жизнь («Для нашего мужика форма все», – любил повторять Победоносцев) делало Победоносцева противником Иоанна Кронштадтского. Но противостоять его растущей славе обер-прокурор уже не мог: пастыря заметили и в высших слоях русского общества. Отношение к нему было разное, но преобладало удивление. Верующие люди, особенно священники, видели, чего может достичь человек, если он серьезно и ревностно будет относиться к своей вере и к своим обязанностям в обществе. О. Иоанн воодушевлял очень многих. В 1964 г. Русская Православная Церковь Заграницей причислила о. Иоанна Кронштадтского к лику святых. В 1993 г. его канонизацию совершила и Церковь в России.

В эпоху правления Императора Николая II было причислено к лику святых больше подвижников веры и благочестия, чем в какое-либо из предшествующих царствований. В деле канонизации давно почитавшегося всей православной Россией Серафима Саровского Император принял непосредственное участие, преодолев противодействие Синода. На торжества в августе 1903 г. со всех концов России собралось в Саров до 150 тысяч паломников. Даже такой скептик, как писатель В. Г. Короленко, вынужден был признать, что «толпа была настроена фанатично и с особой преданностью Царю».

В конце XIX в. ранее неизвестный ей мир русской святости открыла для себя и интеллигенция. Новые богоискатели стали посещать Оптину пустынь, Валаамский монастырь, Саров, Соловки. Вопросы, связанные с религиозным творчеством, переплетались с социальными вопросами, вызывали интерес к жизни Православной Церкви и в итоге привели к открытию в Санкт-Петербурге в 1901 г. Религиозно-философских собраний. Собрания знаменовали собой преодоление позитивизма и атеизма 1860-х гг. среди высшего культурного слоя русского общества, возврат к вере. По словам писательницы Зинаиды Гиппиус, это была первая попытка найти точки соприкосновения «клира и мира».

Уникальность Религиозно-философских собраний, продолжавшихся до 1903 г., заключалась, прежде всего, в том, что это были полемические встречи, на которых духовными и светскими лицами совместно обсуждались исторические, философские и общественно актуальные вопросы веры. Беседы велись в духе терпимости. Разрешение на участие в их работе духовенства дал столичный митрополит Антоний Вадковский. Председателем собраний стал епископ Сергий Страгородский, будущий Патриарх Московский, а в то время – ректор С.-Петербургской духовной академии. Формальным поводом к закрытию собраний Синодом послужил негативный отзыв о них и о журнале «Новый путь», где печатались материалы собраний, Иоанна Кронштадтского. Богоискатели были очень огорчены этим запретом. Начавшийся было диалог интеллигенции с Церковью прервался для многих деятелей светской культуры на долгие годы. Возобновился он для одних в изгнании, для других – в церковном подполье под большевиками.

Встреча Церкви и интеллигенции своеобразно произошла и в определении Св. Синода от 22 февраля 1901 г., осудившем противохристианские учения графа Льва Толстого и отлучившем писателя от Церкви. В решении объявлялось, что Православная Церковь не может считать и не считает Л. Н. Толстого своим членом «доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею». Действительно, в поздних художественных произведениях и публицистике Л. Н. Толстого, начиная с романа «Воскресение», присутствовала не только критика церковных порядков, но и отрицание главных принципов христианской веры. Отлучая Льва Толстого от Церкви, Синод свидетельствовал, что писатель сам себя, распространением противоцерковных воззрений, уже отделил от полноты церковной. В определении выражалась надежда, что, покаявшись, Л. Н. Толстой может вновь стать сыном Церкви. В дни предсмертной болезни писателя (в 1910 г.) к нему в Астапово был послан из Оптиной пустыни старец Варсонофий. Да и сам Толстой приходил в Оптину незадолго до смерти, беседовал со старцами, но с Церковью так и не примирился. «Горд очень», – говорили о нём оптинцы.

В воздухе России на грани столетий носятся апокалипсические пророчества. В 1897 г. Владимир Соловьев пишет В. А. Величко: «Есть бестолковица,/ Сон уж не тот,/ Что-то готовится,/ Кто-то идет». Под местоимением «кто-то», по разъяснению Величко, философ имел в виду антихриста. Совсем юный А. Блок, вряд ли зная эти слова Владимира Соловьева, день в день за четырнадцать лет до крушения монархии, 3 марта мирного 1903 г. пишет:

Цензура заменила только слово «Император» на более нейтральное – «полководец». Стихи, предвозвещавшие страшное будущее России, были тут же напечатаны.

Духовно-религиозное состояние русского общества, равно как и состояние Православной Церкви в России в начале XX в., нельзя оценивать однозначно. С одной стороны, «мертвый позитивизм казенщины», о котором с горечью писали отечественные богоискатели накануне и в годы Первой русской революции, был той ценой, которую платила Церковь за свою слишком тесную связь с Империей. С другой – Церковь оставалась живой и духовная жизнь в ней углублялась: появление интеллигентов-богоискателей и таких религиозно одаренных натур, как Иоанн Кронштадтский или Оптинские старцы, – прекрасное тому свидетельство.

Литература:

С. Л. Фирсов. Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.). М., 2002.

Откровенные рассказы странника духовному отцу своему. Париж, 1989.

Победоносцев: Pro et contra. Личность, общественно-политическая деятельность и мировоззрение К. П. Победоносцева в оценке русских мыслителей и исследователей. СПб., 1996.

Александр (Семенов-Тян-Шанский), епископ. Отец Иоанн Кронштадтский. Paris, 1990.

С. С. Хоружий. Феномен Русского старчества. М., 2006.

А. Л. Беглов. С верою и любовию да приступим… Практика причащения до и после переворота 1917 года: исторические исследования повседневной жизни // Журнал Московской Патриархии. – Май (№ 5) 2012. – С. 62–66.

1.1.14. Тенденции в области просвещения, науки и культуры

Последние два десятилетия перед революцией 1917 года историки культуры называют «Серебряным веком». Это верно при всей метафоричности данного определения применительно к одной из составляющих культуры – к поэзии. Действительно, по отношению к пушкинской поре, к Пушкину и Лермонтову, Баратынскому и Тютчеву даже несомненный взлет русской поэзии 1890–1910 гг. может считаться «серебряным» по сравнению с пушкинским «золотым». Это верно в какой-то мере и по отношению к русской прозе: как бы ни ценить позднего Чехова и ранних Бунина и Горького, золотым веком русской прозы могут считаться 1860–1870 гг. – романы Достоевского и Толстого, Гончарова, Тургенева и Лескова.

Мнение мыслителя

«Серебряный век – это время первых двух десятилетий нашего века, время короткое, но самое существенное, вместившее в себя все „начала и концы“ столетия, время, в которое, как оказалось, была предрешена, обдумана и предчувствована судьба наступающего века.

Этот отрезок времени можно обозначить между возникновением объединения „Мир искусства“ в 1898 г. и оттеснением, изгнанием за пределы России и в тюремную ссылку русской интеллигенции после октябрьского переворота. Разбитый на осколки Серебряный век продолжал сверкать в русском зарубежье и стал частью европейской культуры.

В тот период русской истории столкнулись и перемешались два встречных потока жизни и времени – Девятнадцатый век и Двадцатый. Один не успевал завершиться, тогда как другой слишком спешил развернуться. Это смешение и породило культурный катаклизм невиданной дотоле силы: взрыв пророчеств, откровений, манифестов, вопросов. Все виды творчества: и литература, и театр, и музыка, и балет, и изобразительное искусство – посвятили себя столкновению уходящего и грядущего столетий, пытались одновременно говорить на обоих языках. Гимны грядущему и отпевание уходящего звучали одновременно. Отсюда и поиски целостного бытия в философии, и символизм в поэзии, и супрематизм в живописи.

Серебряный век – это напряженная умственная жизнь, нравственная напряженность жизни русской интеллигенции, захватившая тогда всех: поэтов, мыслителей, художников, ученых, священников и тех, кто ими не был. Что такое Серебряный век, я понял, встретившись с ним „персонально“, – на Соловках, где на территории монастыря, начиная с двадцатых годов, был учинен концентрационный лагерь для элиты отечественной интеллигенции.

Эта встреча, давшая мне силы и мужество выжить, творчески продуктивно сформировавшая и воспитавшая меня, до сих пор остается самой существенной частью моей жизни, памятной, тяжелой и светлой…» – Д. С. Лихачёв, апрель 1998 года. – Серебряный век в фотографиях А. П. Боткиной. М.: Издание журнала «Наше наследие», 1998. – С. 5–6.

Но если брать культуру и искусство в целом, то эпоха Николая II – вершина развития русской культуры, и последующие десятилетия, вплоть до нашего времени, могут рассматриваться как инерция после предреволюционного подъема. Подобно тому, как при советской власти в течение долгого времени экономика России 1913 г. рассматривалась в качестве точки отсчета, уровень культуры и искусства начала ХХ в. и в XXI в. может считаться непревзойденной вершиной русской богословской и философской мысли, балета и оперы, музыки и живописи, театра и литературы. От старейших русских писателей Сухово-Кобылина и Льва Толстого, еще заставших первые годы правления Николая II, а Лев Толстой – и думскую монархию, до Маяковского и Есенина, дебютировавших в дореволюционные годы, пожалуй, такого количества великих, талантливых, одаренных и просто способных людей, завершавших и начинавших свою жизнь на протяжении неполных четверти века, русская культура не знала ни до, ни после.

В 1894 г. вышел сборник «Русские символисты» под редакцией Валерия Брюсова. Отметим, что редактору и одному из лидеров русского символизма на этом историческом этапе был всего 21 год – это очень характерная черта времени, молодость культуры, практически во всех сферах человеческой деятельности, включая государственную власть (ведь и Императору Николаю II в 1894 г. было всего 26 лет), а другим признанным «мэтром» русского символизма становится 27-летний Константин Бальмонт, у которого в 1894 году выходит поэтический сборник «Под северным небом». «Провозвестником» новых течений в русской литературе, и прежде всего символизма, стал тоже молодой литератор, публицист и религиозный мыслитель Дмитрий Мережковский, незадолго до этого опубликовавший статью «О причинах упадка и о новых течениях современной литературы». «Упадок» Мережковский видел в измельчании реализма конца 1880-х – начала 1890-х гг., а новые течения связывал с глубиной проникновения в таинственные сферы жизни, чему в полной мере отвечал ранний русский символизм.

Однако это не означает, что молодое течение, действительно постепенно захватывавшее умы и чувства читателей второй половины 90-х гг., было принято безоговорочно всей читающей Россией и не имело соперников и оппонентов среди других течений и направлений. Изображение быта повседневной жизни, её деталей и подробностей было свойственно и таким зрелым литераторам, как Мамин-Сибиряк («Хлеб», 1895 г.), Владимир Короленко («Без языка», 1895 г.), и двадцатипятилетнему Ивану Бунину («На край света», «Антоновские яблоки»).

Десятилетие с 1894 по 1904 г. – последнее десятилетие в жизни Антона Павловича Чехова, который в эти годы приобрел наибольшую известность своей драматургией и сотрудничеством с Художественным театром («Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад»). Но его прозаические произведения, включая и книгу очерков «Остров Сахалин» (1895 г.), «Человек в футляре» (1898 г.), «Дама с собачкой» (1899 г.), поддерживали репутацию Чехова как первого писателя России. Лев Толстой в эти годы к литературе охладел, занимаясь по преимуществу публицистикой и, кроме «Хаджи Мурата», писавшегося с 1896 по 1906 г., и написанной в 1900 г., но опубликованной посмертно пьесы «Живой труп», ничего значительного не создал. Читатель рубежа веков жадно набрасывался на роман Толстого «Воскресение» (1899 г.), имевший оттенок скандального успеха в связи с выброшенными цензурой нападками на Церковь и её Таинства.

Со второй половины 1890-х гг. широкого читателя завоевывает молодой Максим Горький («Челкаш», «Песня о соколе», 1895 г., «Фома Гордеев», 1899 г.), а после того как он вслед за Чеховым обратился к драматургии и встретился с Художественным театром («Мещане», «На дне»), Горький приобрел и всероссийскую славу. Приход в литературу молодых и одаренных Викентия Вересаева, Александра Куприна, Леонида Андреева, принесших новые темы в русскую литературу, с почти натуралистическим погружением в жизнь, уравновешивался появлением второго эшелона символистов – Вячеслава Иванова, совсем юных Александра Блока и Андрея Белого с их обостренной тягой к мистицизму и виртуозным владением словом.

Не меньшим вниманием, нежели литература, пользовался на рубеже веков и драматический театр. Первый съезд русских театральных деятелей (1897 г.) и создание Русского Театрального общества подчеркнули общественное значение театра. Создание Московского Художественного театра (1898 г.), который, начиная с премьеры «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого, фактически открывшей эту пьесу широкой публике, и поставленной в том же году чеховской «Чайки», заложившей основу нового театрального языка, стало фактом истории культуры не только русской, но и мировой. Имена основателей театра – Станиславского и Немировича-Данченко, совсем молодых артистов Москвина, Книппер-Чеховой, Качалова – были известны во всех уголках Российской Империи, а реплика из пьесы Чехова «Три сестры» «В Москву! В Москву!» становилась девизом для любителей театра из русской провинции, рвавшихся в Москву только для того, чтобы повидать полюбившихся «художественников». В то же время огромной любовью зрителей пользуется выдающаяся актриса Вера Комиссаржевская – первая «чайка» русской сцены, в 1904 г. создавшая в Петербурге свой театр.

Значение драматического театра в России в эти годы вполне сопоставимо со значением театра музыкального. Триумфы молодого Шаляпина на сцене Мариинского театра и частной оперы Мамонтова, постановка балетов Чайковского «Лебединое озеро» (1895 г.) и «Раймонды» Глазунова (1897 г.), опер Римского-Корсакова «Царская невеста» и «Садко», симфоническая музыка юного Рахманинова и первое исполнение Первой симфонии Александра Скрябина (1900 г.) – все это позволяет говорить о расцвете музыки в России на рубеже веков.

Высокое развитие культуры рубежа веков подчеркивают достижения русской живописи этого периода. «Над вечным покоем» Левитана, цикл работ Нестерова «Святая Русь», такие разные шедевры, как «Торжественное заседание Государственного Совета» Репина и «Демон» Врубеля, «Переход Суворова через Альпы» В. Сурикова, живопись К. Коровина, В. Серова, Ф. Малявина, А. Бенуа, Кустодиева, Сомова, Рериха, Васнецова, Борисова-Мусатова. Огромную роль в формировании русской художественной критики сыграл созданный Дягилевым в 1898 г. журнал «Мир искусства». Главный объект внимания «мирискусников» был по преимуществу сосредоточен на художественной жизни Петербурга времени Петра I и XVIII столетия вообще. Идеализация дворцовой культуры стала своего рода реакцией на процесс разорения дворянских гнезд, так остро раскрытый в драматургии А. П. Чехова (прежде всего в пьесе «Вишневый сад», 1903) и рассказах Ивана Бунина. В живописи с особой проникновенностью элегические воспоминания о былом представлены творчеством потомка крепостных крестьян Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова (1870–1905).

Пожалуй, не будет натяжкой сказать, что ключевым словом, определяющим направленность русской мысли рубежа веков, было слово «идеализм». Это сказалось даже в названии книг и сборников мыслителей разных убеждений: сборник статей видного критика А. Волынского «Борьба за идеализм» (1900), в 1902 г. выходит сборник статей молодых российских философов и социологов под названием «Проблемы идеализма», в 1903 г. один из крупнейших российских марксистов Сергей Николаевич Булгаков выпускает сборник «От марксизма к идеализму», что может рассматриваться как одно из важнейших событий русской мысли.

Крупнейшим русским философом конца XIX в. был безвременно умерший Владимир Сергеевич Соловьев (1853–1900), как раз на рубеже веков создавший одно из великих философских своих произведений «Три разговора», в котором он пророчески угадывает катастрофические судьбы мира в наступающем веке, и цикл статей «Пасхальные письма».

Обращенность в будущее характерна для философских работ умершего в декабре 1903 г. мыслителя Николая Федоровича Федорова и его опубликованного посмертно труда «Философия общего дела» и для работы Константина Эдуардовича Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами».

На это же время приходятся работы Ивана Павлова «Физиология пищеварения» (в 1904 г. он стал одним из лауреатов Нобелевской премии) и первая радиограмма А. Попова, переданная без использования проводов. В 1904 г. Николай Жуковский основал первый в Европе аэродинамический институт под Москвой. Блестящими первопроходцами в области электротехники, выдающимися изобретателями и конструкторами были Павел Николаевич Яблочков (1847–1894), Александр Николаевич Лодыгин (1847–1923), Владимир Николаевич Чиколев (1845–1898). Старейшим ученым России был великий химик Дмитрий Иванович Менделеев (1834–1907). Своими научными достижениями славились физики Николай Алексеевич Умов (1846–1915) и Петр Николаевич Лебедев (1866–1912), создатель петербургской математической школы Пафнутий Львович Чебышев (1821–1894), математики Дмитрий Федорович Егоров и Николай Николаевич Лузин. В Москве огромным успехом пользовались лекции профессора русской истории Василия Осиповича Ключевского (1841–1911) и специалиста по европейской античности и средневековью Павла Гавриловича Виноградова (1854–1925), приглашенного в 1905 г. на профессорскую кафедру в Оксфорд. Кафедру русской истории в Петербургском университете в 1897 г. возглавил выдающийся знаток Смутного времени Сергей Платонов (1860–1933).

К концу XIX в. Россия обладала внушительной и разветвленной сетью музеев. Музеи или музейные «комнаты» и «залы» существовали в большинстве губернских городов – в виде отдельных помещений (иногда специально построенных), в зданиях губернских и городских учреждений. В крупных древних церковных центрах (Киев, Великий Новгород) существовали также особые древлехранилища и церковно-археологические музеи, находившиеся в ведении местных кафедр Православной Церкви, а также кабинеты при духовных академиях и семинариях.

В основании некоторых открытых позднее для широкого посещения музеев и галерей в крупных городах Европейской России лежали частные коллекции, переданные обществу на «благое просвещение». Классической моделью в данном случае является знаменитая Третьяковка – собрание московского купца 1-й гильдии П. М. Третьякова (к 1906 г. она была перестроена и получила соответствующий статусу городской галереи роскошный фасад по проекту художника В. М. Васнецова).

Интерес к «корням» и любовь к прошлому приходят в русское общество вслед за Великой реформой 1861 г. В недавнем прошлом нищие крепостные, разбогатев до миллионных состояний, становятся меценатами и собирателями мирового масштаба (достаточно вспомнить фамилии Мамонтовых, Морозовых, Щукиных). Диапазон собираемых ими произведений и поддерживаемого ими творчества отнюдь не ограничивался отечественным искусством, благодаря чему в российских музеях сосредоточены блестящие коллекции импрессионистов, П. Сезанна, А. Матисса.

Вместе с тем можно заметить, что преимущественный интерес к западному искусству был характерен в большей мере для дворянской среды. В частности – тех художественных кругов Петербурга, которые в конце 1890-х гг. объединились в общество «Мир искусства». Позднее здесь выпускаются журналы «Старые годы», «Золотое руно», «Аполлон». С обществом связана организация нескольких крупных выставок. Публикации журнала «Старые годы» и других изданий способствовали знакомству публики не только с центральными дворцовыми и садовыми ансамблями Петербурга и пригородов, но с огромным количеством усадебных сооружений провинции, большинство которых исчезло с лица земли еще в первые революционные годы. Под эгидой редакции «Старых годов» сформировалось Общество защиты и сохранения в России памятников искусства и старины, которое продолжило деятельность в послереволюционный период и существует в наши дни.

Интерес к допетровскому искусству и его изучение осуществлялось многие десятилетия в рамках церковной археологии и строго академической науки. Собственно церковная археология, включавшая практически все сферы религиозного православного изобразительного и архитектурного творчества, складывается с середины XIX в. Выпускаются «Вестник общества древнерусского искусства при Московском публичном музее», «Труды Императорского Московского Археологического общества», под общим названием «Древности» проводятся археологические съезды. К рубежу столетий в рамках церковной археологии оформляется интерес к собственно художественным аспектам отечественной истории культуры.

Отношение к традициям древнерусского искусства не было однозначным. Поиски «строго русского стиля» начинаются еще в пушкинскую эпоху и получают особое развитие во второй половине XIX в., особенно же в 1880—1890-е гг. в связи с активными церковными строительными работами в Палестине и на Афоне, а также в Германии и Австро-Венгрии – на родине представителей царской фамилии по женской линии, и в любимых местах пребывания «на водах» русской знати (русские церкви в Бад-Эмсе – 1876 г.; Баден-Бадене – 1882 г.; Дармштадте – 1897 г.; Карлсбаде – 1897 г.; Мариенбаде – 1902 г.). К обсуждению задач и современного положения «русской народной иконописи» по высочайшему распоряжению привлекается всемирно известный академик-византинист Никодим Павлович Кондаков (1844–1925).

Как и внимание к прошлому в целом, осознание его важности, волна увлечения древнерусским искусством затронула относительно узкий круг общества. Тяготение к нормативной эстетике, к «современному» преобладало. Отсюда – закономерная цепь утрат и уничтожения «отжившего». В конце XIX в. к наиболее печальным акциям следует отнести полное уничтожение фресок середины XII в. в соборе Переславля-Залесского и частичное – в другом древнем ансамбле, церкви Георгия в Старой Ладоге. В это же время при «обновлении» было разобрано и погибло много деревянных храмов Севера.

По определившейся еще в Петровскую эпоху традиции Императорская Академия художеств регулярно посылала своих выпускников на практику, в том числе для создания копий раннехристианского и византийского искусства. Необходимость заботливого отношения к собственному наследию обусловила выделение из среды художников и иконописцев (главным образом старообрядцев) особых умельцев по укреплению и расчистке икон. В 1902 г. в учрежденный по Высшему указу в 1895 г. Русский музей Петербурга был приглашен первый такой реставратор. В 1904 г. в стенах Троице-Сергиевой лавры началось раскрытие от позднейших поновлений, потемневшей олифы и копоти веков знаменитого образа «Святой Троицы» Андрея Рублева начала XV в. За этим последовал переворот в отношении к древнерусскому художественному наследию, расширились границы его восприятия и изучения.

На рубеже веков российское высшее образование по качеству не уступало западноевропейскому. В 10 университетах[11] обучалось около 18 тыс. студентов. Почти половина студентов Московского университета была освобождена от платы. В 1896 г. был основан Технологический институт в Томске, в 1902 г. открылся Политехнический институт в Санкт-Петербурге, в 1899 г. – Восточный институт во Владивостоке. В 1897 г. в классических гимназиях обучались 58 тыс. человек, в женских гимназиях – 45 тыс., в реальных училищах 24 тыс. В 70 тыс. сельских школ всех видов в 1899 г. училось более 3,5 млн. детей и взрослых. В 9600 городских школах (не считая гимназий) – более 700 тыс. детей и взрослых. Кроме того, в 26 600 мусульманских, еврейских и буддистских школах обучалось 489 тыс. детей и взрослых.

Русское общество вступало в ХХ в. еще в значительной степени неграмотным – сказывалось тяжелое наследие крепостного рабства. По переписи 1896–1897 гг. грамотными (т. е. умевшим читать, но, в соответствии с российской статистикой, не обязательно – писать) объявили себя 21,1 % населения (среди мужчин 30 %, среди женщин – 13 %). Среди молодых мужчин, новобранцев, грамотным был только один из трех (38,3 %), в то время как в Германии, Англии, странах Скандинавии, во Франции грамотность была уже всеобщей. В начальных школах России училось в четыре раза меньше детей, чем в Великобритании (41 и 157 на тысячу жителей соответственно). Но накопленный в области народного просвещения потенциал обещал превратить Россию в страну всеобщей грамотности к началу 1920-х гг.

Литература:

К. С. Станиславский. Моя жизнь в искусстве. (Многочисл. издания).

Вехи. Сборник статей. (Многочисл. издания).

«Мир искусства»: К столетию выставки русских и финляндских художников 1898 года. СПб., 1998.

Г. И. Вздорнов. Реставрация и наука: Очерки по истории открытия и изучения древнерусской живописи. М., 2006.

1.1.15. Политические настроения в обществе

Неожиданная смерть Александра III и вступление на престол 26-летнего Николая Александровича всколыхнули надежды на нового Царя-Реформатора, возрождающего былой союз своего венценосного деда и либеральной общественности. Тем кругам, где не угасли традиции «великих реформ» Александра II, не терпелось «подтолкнуть» молодого Царя в «нужном направлении»: сорок лет назад, в похожей ситуации, такая тактика себя оправдала.

Девять губернских земских собраний направили Николаю II «приветственные адреса» по случаю его бракосочетания с принцессой Алисой, где выражался запрос, иногда очень робкий, на «общественные изменения». Тульские земцы просили «открытого голоса земства к престолу»; курские надеялись на «расширение гласности». Далее всех пошли в своем «адресе» гласные тверского земства: «Мы питаем надежду, что счастье наше будет расти и крепнуть при неуклонном исполнении закона, ибо закон должен стоять выше случайных видов отдельных представителей власти… Мы ждем, Государь, возможности и права для общественных учреждений выражать свое мнение по вопросам, их касающихся, дабы до высоты Престола могло достигать выражение потребностей и мыслей не только представителей администрации, но и народа русского».

История с «земскими адресами» имела продолжение и, по мнению большинства наблюдателей, во многом определила всё последующее царствование. 17 января 1895 г. в Зимнем дворце состоялся Высочайший прием депутаций от дворянства, земств, городов и казачьих войск. Но еще рано утром министр внутренних дел И. Н. Дурново устроил разнос за «тверской адрес» губернскому предводителю дворянства Н. П. Оленину. Министр сообщил, что даже не рискнул передать подобного рода бумагу Императору, а лишь сделал доклад, на который Царь наложил резолюцию: «Чрезвычайно удивлен и недоволен этой неуместной выходкой…».