Горец. Оружейный барон Старицкий Дмитрий
— Ответь пока, что без делового партнера ты в одиночку такие вопросы решать не можешь, — посоветовал принц, — а тому надо для начала осмотреть образцы. Потом Гоч как гражданское лицо, не связанное субординацией, выставит требование официального контракта с «Лозе». Я бы на его месте потом даже настоял, чтобы новый пулемет назывался «Гоч-Лозе». Все равно система островная и ничей приоритет в империи не ущемляется.
— А тонкий прокат у тебя будет, — пообещал в свою очередь король.
— Это политическое решение? — осмотрел я своих высокопоставленных собеседников.
— Хуже, Кобчик. Много хуже, — ответил король. — Экономическое. Нас просто хотят выкинуть из этого бизнеса. И наше счастье в том, что насыщения рынка еще долго не произойдет.
— А когда война кончится? — спросил я.
— В мире много стран, Савва, которые захотят покупать оружие, апробированное такой войной, — похлопал меня по плечу Онкен.
— Нужна только победа, которую можно приписать такому оружию, — задумчиво сказал король. — Хотя бы локальная. Что у тебя еще есть для меня за пазухой, Савва? Только вкусного…
— Ручной пулемет, — ответил я.
— Не понял, повтори? — попросил принц.
— Ручной пулемет, или ружье-пулемет, которое может переносить по полю боя и вести из него огонь всего один боец, — пояснил я.
— Каков тогда его вес? — удивленно спросил принц.
— Килограмм двенадцать-пятнадцать по предварительным расчетам, — ответил я.
— Так… — король заходил кругами по комнате, — надо снимать тебя с прорыва. Здесь, Савва, ты нужнее…
— Ни в коем разе, ваше величество. Гоч прекрасно справится на заводе и без меня. Дело стояло из-за отсутствия у нас тонкого проката. И мощного пресса.
— Кобчик, Кобчик… — произнес король, качая головой. — Пороть тебя некому, а мне некогда. Все время трачу на то, чтобы гонять от твоей персоны желающих тебя удавить.
16
Воскресным погожим днем первой декады августа на вокзале Будвица торжественно, с оркестром, цветами, в присутствии почтенной публики и репортеров всех газет, под частые вспышки магния провожали два шпальных эрзац-бронепоезда на отогузский фронт. В качестве братской помощи соседнему королевству против неразумных цугулов, которые в последнее время что-то подозрительно затихли.
Снаружи эти БеПо были поверх шпал обиты тонким стальным листом гвоздями с большими шаровыми шляпками, очень похожими на настоящие заклепки. Так что внешне эти поезда производили вид вполне себе стальных бронированных монстров, а на самом деле — голимая бутафория. Так… от шрапнели спасет, не больше.
Торжественные патриотические речи, высокие провожающие лица, вручение знамени лично королем, ответные речи «не посрамим»… паровозные гудки и все, что в таких моментах положено по максимуму пафосности, было выставлено на полное обозрение возможным царским шпионам.
Оба шушпанцера красиво, я бы даже сказал празднично, парадно раскрашенные, уже успели отметиться на линии фортов стремительным налетом на линию укреплений царцев с беспорядочной стрельбой во все стороны из всего бортового оружия и убраться оттуда с первыми же ответными выстрелами царских гаубиц. Этого не могли не отметить и все вражеские газеты, гнусно обсасывая новость про то, как огемская «гора» в очередной раз родила «мышь», хотя грозилась обрушить на врагов имперское чудо-оружие. А обрушили всего лишь навсего тривиальную шрапнель… и ту как-то трусливо из-за угла.
Впрочем, эти демонстративные налеты имели двоякую цель: успокоить врагов, приучить их не бояться бронепоезда и… раздать бойцам нагрудные знаки броневых сил королевства. По статуту знака человек должен побывать на бронепоезде хотя бы в одном бою. Обстрелять личный состав тоже не последнее дело. Тем более что от налета к налету экипажи меняли.
Теперь вроде как с нашего фронта их совсем отправляем, сформировав отдельный броневой дивизион. Два бронепоезда и состав снабжения, называемый в обиходе «черный паровоз», потому что его локомотив не блиндировали. И я вроде как тоже торжественно отбывал с ними из Будвица… до соседнего переезда, где меня ждала моя карета со шторками на окнах, чтобы тайком отвезти обратно на завод.
Усатый гвардейский фельдфебель с королевским аксельбантом Савва Кобчик до дня «икс» выпадал из обращения. Вместо него стал очень редко появляться в городе, щеголяя короткой шкиперской бородкой без усов, лейтенант флота барон Бадонверт. Чаще всего в компании корвет-капитана Вита Плотто как сопровождающее его лицо. Сбылась моя мечта. Я наконец-то полетал на дирижабле. Пока только в качестве наблюдателя за театром предстоящих военных действий. А морской мундир и борода меня разительно внешне изменили. Ну если особо не приглядываться…
За ручной пулемет рецкий маркграф отдал мне в лен всю гору Бадон и в придачу к ней баронский титул не только лично мне, но и всему нисходящему моему потомству. Это официально. А неофициально за решение насущной проблемы с пленными, программу ускоренного строительства дорог в Реции их руками и идею линейки дорожных машин на основе хорошо освоенных рецких паровых рутьеров на жидком топливе — бульдозера-корчевателя, экскаватора с прямой и обратной лопатой, грейдера, прицепного скрепера, трамбовочного катка, роторного кюветокопателя и прицепной самосвальной тележки. Но за такое барона давать не комильфо. Приземленно как-то, да мещанисто очень… А вот за пулемет самое оно по местному менталитету. Это бла-а-ародно…
В основанной акционерной коммандитной компании «Рецкие дорожные машины», куда вошел уже существующий завод по производству рутьеров, я получил треть акций. На халяву. То есть денег за них не платил. Вложился интеллектуальной собственностью — всеми гражданскими патентами на дорожные машины и навеску для них. Зато солидно деньгами вложились оба рецких банка и сам маркграф. Горцы как никто другой знают цену хорошим дорогам, а финансировалось их строительство из бюджета. Не только самой марки, но и местных общин. Через которые эти дороги строили. Да и имперский Минфин на содержание пленных деньги кое-какие подкидывал — все туда же и шло.
Но, несмотря на такое прекрасное понимание проблемы, предложенную мною одновременную сплошную асфальтизацию дорожной сети Реции маркграф решил попридержать до мирного времени. Когда срочно потребуется трудоустройство многочисленных демобилизованных фронтовиков, а пленных отпустят на родину. Пока же шли только опытные работы с вариантами состава покрытия и рецептами варки асфальта из субстанций старых нефтяных озер и накопившихся за много лет отходов от производства керосина. Маркграф меня заверил, что за одну идею асфальтовой смеси я обязательно получу минимум по пять процентов с каждого такого рецепта.
Заодно обещал прислать мне на испытания местный тол, который там уже производили, но только как добавку в аммонал для горных разработок.
Элика, узнав, что она стала баронессой, чуть с катушек не съехала. Все же это очень сильный удар для неокрепшей психики юной женщины, с детства выросшей затворницей на уединенном горном хуторе, вдруг узнать, что не только ее муж теперь барон, но и она мать барона и даже хуже того… сама баронесса. Ее просто распирало от жажды этим хвастать перед всем окружающим ее сословным миром и… блистать! Понять можно — каждая юная женщина независимо от происхождения и состояния мнит себя принцессой, центром мира, но допустить этого как раз никак нельзя было. Не ко времени…
Начинался первый этап Марлезонского балета под названием «летнее наступление на Восточном фронте». Начинался так, как никогда еще в этом мире — с массированной туфты, бутафории, маскировки, наглого обмана врага. И режима предельной секретности, в первую очередь от своих, что здесь было в новинку. За исключением очень ограниченного круга лиц, каждый получал ровно столько информации, сколько нужно было для выполнения конкретного задания. А вся пропаганда работала исключительно над прославлением нашей героической обороны. Типа сидели в ней и будем сидеть, аки былинные герои. Именно из тезиса нашей крепкой обороны так широко осветили отправку бронепоездов на отогузский фронт. Ну типа лишние они для нас.
Доходило до того, что войска усиления ближе к переднему краю везли на «пустых» санитарных поездах, опасаясь шпионского учета воинских составов на железной дороге. Дули на воду? Конечно. Но всегда лучше перебдеть, чем недобдеть при нашей из рук вон плохо работающей контрразведке. За все время она только одного реального шпиона и поймала. И то случайно, как я подозреваю.
Так что Элику, скрепя сердце, я отправил в глухие леса, на хутор к зазнобе фельдфебеля Эллпе. Пусть учится там можжевеловку гнать… баронесса, пока муж воюет.
Прежде чем отправили всех пленных с Восточного фронта в Рецию, они построили для нас в окрестных лесах несколько удобных летних лагерей, в которых теперь тайно располагалась отогузская кавалерийская дивизия и две отдельные бригады рецких горных стрелков. Сидели бойцы в глуши тихо — мышами под веником, ожидая часа «икс», как будто их и не было вообще к востоку от Будвица.
Последние царские пленные системой «подкомандировок» достраивали под присмотром королевских саперов слегка притопленную гать в северных болотах между редкими островами. И просеки к ней заодно рубили. Корчевали на них пни. Но без фанатизма… «Последнюю милю» должен был достраивать рецкий саперный батальон, который ожидался со дня на день. А пленных отправят в Рецию теми же вагонами. Лагеря военнопленных законсервировали в ожидании нового их наплыва.
Вот и пригодилась мне школьная программа. Описанные Солженицыным в «Архипелаге ГУЛаге» бригадный подряд и «большая пайка» творили чудеса мотивации среди пленных, которые в большинстве своем были призваны из крестьян. И на юг, где тепло, благодать и виноград с абрикосом растет, в первую очередь отправляли передовиков производства. А того, что они могут сбежать в болотах, мы совсем не боялись. Сами пленные этих первобытных болот страшились больше неволи.
По расчетам инженеров, уже построенная гать 37-миллиметровую револьверную артиллерию выдержать должна, как и кавалерийский обоз. Также возможно было протащить по ней горные трехдюймовки в разобранном виде. Конную артиллерию поставили самой последней в очереди — не ко времени экспериментировать.
Войска в лесах не бездельничали — отрабатывали тактику малых групп и осваивали новое для себя оружие — ручной пулемет «Гочкиз-Р». С завода поставляли их в эти части в первую очередь. Ко дню наступления по предварительным расчетам ручниками наш завод «Гочкиз» должен был обеспечить каждый взвод засадных полков хотя бы одной единицей этого вооружения. Ради такого дела мы с Гочем даже патентную заявку на него попридержали. Ибо не фиг о такой вундервафле кому стороннему заранее знать.
С пулеметами же вышла отдельная песня. Грустная…
Имперский конкурс, как можно было уже заранее догадаться, выиграл пулемет системы «Лозе». Наш «Гочкиз» со скрипом признали ограниченно годным для специальных войск. Самый массовый рынок — пехоту нам обрезали. Разве что кроме небольшой ольмюцкой армии и рецких горнострелковых корпусов, где у нас был мощный административный ресурс.
Патенты на обе системы объявили открытыми. Ими мог воспользоваться любой производитель в империи, доказавший военному ведомству качество своей продукции. Общая практика. Однако пулемет не лопата и не штык. И даже не автомат ППШ,[15] чтобы делать его в любой кроватной мастерской. Тут необходимы специальное оборудование и технологии, а они не у всех есть.
В отличие от Гоча, я нисколько не огорчился, потому как к такому повороту был заранее готов. Портфель заказов на пулеметы под винтовочный патрон у нас был создан еще до подведения итогов конкурса и авансирован, потому производственного ритма не сбивал.
Разве что пришлось создать особую группу по изучению трофейной техники. Куда я относил и пулемет системы «Лозе». Торопить особо этих ребят не стали, но задачу поставили им четко — не скопировать тупо, а выдать технологическую карту модернизации этой системы конкретно под наш завод.
После чего мы с Гочем разошлись в разные стороны. Просто ушли в другие ниши, не занятые пулеметом «Лозе».
Он ваял крупнокалиберный пулемет.
Я — ручной.
Не сам ваял, мне просто некогда. На мне и снайпера еще висели, и бронепоезд, и даже воздушная разведка. Группа инженеров-энтузиастов из Политеха под моим руководством, проникнувшаяся грандиозностью революционной идеи, рассчитывала и конструировала ручной пулемет по моим схемам и рисункам. Таким образом, я стал настоящим генеральным конструктором. В отличие от Гоча, который любил слесарить сам, любовно подгоняя детали целым выводком разнообразных напильников. В эти моменты он весь внутренне светился, и я ему отчаянно завидовал. У меня самого не было такой любимой работы. Разве что страусы… но они остались на семейной ферме под Калугой.
Переход на проектный метод показал свою эффективность до самой производственной линии. Там уже вступали в силу другие законы. В первую очередь законы ритмичности и логистики. И слава ушедшим богам, что у нас было на кого эту обузу скинуть. Жалованье цеховым мастерам и технологам мы платили такое, что работали они на совесть.
Кстати, похвалюсь, что это я выделил технологов в отдельную заводскую профессию. Впервые в империи. Тут пока все инженеры-универсалы, и никто не видел никакой пользы в узкой специализации. А польза пошла с первого же месяца сокращением материалоемкости и часов работы в пересчете на одно изделие. Правда, пришлось для начала вводить понятие технологической дисциплины со штрафами за ее неисполнение. И утрясать конфликты технологов с начальниками цехов. Конфликты эти, к слову сказать, чаще всего были личностными, а не производственными — издержки роста. И в большинстве случаев достаточно было просто публично пристыдить не в меру амбициозных инженеров тем, что «родина в опасности, а они тут писькометрией занимаются…»
Дисковый магазин я целиком слизал с британского «Льюиса» моего мира — там никаких пружин нет, а есть всего лишь дополнительная деталь, которая вращает магазин от хода затвора и не так уж и сложна, когда знаешь принцип. Кстати, диск оказался в нашем калибре емче на пять патронов — 52 вместо 47. Вроде мелочь, а приятно… Как товарищу Сталину, которому сообщили, что в советский барабанный магазин для ППД[16] влезает на два патрона больше, чем в барабан для финского автомата «Суоми».[17]
Фрезерованный продольными каннелюрами ствол горюновского типа стал тоньше ствола станкового пулемета. И от тяжелого воздушного радиатора я избавился. Его место заняла льюисо-печенегская конструкция эжекторного обдува ствола, позволившая в моем мире в пулемете Калашникова избавиться от сменного ствола. И естественно, сечение такого кожуха сделали намного же льюисовского и овальным, только что охватывающим ствол и газоотводную трубку. За срезом ствола кожух шел на резкое сужение, и нагретый вдоль ствола воздух выдувало вперед вслед за пороховыми газами от выстрела, одновременно затягивая под кожух ствольной коробки новую порцию холодного. Само собой без участия человека. При каждом выстреле.
Двуногие сошки можно было крепить на приливы в двух местах кожуха. Практически по его краям.
Ручка переноски.
Деревянный приклад с пистолетной рукояткой упраления огнем.
Автоматика вся, как у первого «Гочкиза», разве что облегченная.
Вес со снаряженным магазином удалось свести с пятнадцати килограммов на первых образцах до тринадцати на серийной модели, в которой практически не осталось цветных металлов.
Боевой расчет планировался в два человека при четырех магазинах. Второй номер нес еще запас патронов россыпью в ранце. Личное оружие пулеметчика — револьвер. Второй номер вооружен еще винтовкой одинакового с пулеметом калибра.
У Имрича также начал стрелять первый образец 11-миллиметрового крупняка. Из фирменных кассет емкостью по 15 патронов.
Таким образом, оставив «Лозе» нишу ротного пулемета, мы с Гочем создали пулеметы взводного и батальонного уровней. Что делало нашу пехоту тактически более гибкой. Если, конечно, все это примут на вооружение. А главное, правильно применят.
А то в империи, как я погляжу, не целесообразность, а большие деньги стали рулить в военных поставках. Позиционный тупик как-то быстро приучил чиновников и заводчиков, что долгая война это тоже жизнь, а не эксцесс. Так что «кому война, а кому мать родна…»
Кто это сказал?
Кобчик сказал?
Тот самый Кобчик, который сам «оружейный барон»?
Сказал.
Имею право.
У меня молодая жена до сих пор ходит в том, что ей я купил в Гоблинце по дороге в Будвиц. Заработал я кучу денег, и все они ушли в завод, как в прорву. Всех личных приобретений у номинального миллионера Кобчика — это деревенский дом с сортиром на улице…
В тот вечер, когда первый раз без претензий отстрелялся крупнокалиберный пулемет Гоча, мы в лохмуты напились в здании заводоуправления всем конструкторским составом. А через день, опохмелившись, втайне ото всех хвалились своей конструкторской удачей на заводском стрельбище перед обоими Бисерами, которые сами опробовали представленные машинки и остались довольны результатом.
Там же на стрельбище узким кругом решили, что крупняк патентуем сразу, а ручной пулемет — сколько можно будет — держим в секрете, пока не насытим им засадные полки и штурмовые группы будущего наступления.
Производство 6,5-миллиметровых станковых «Гочкизов» переводим в Рецию, а все силы в Будвице бросаем на ручной пулемет. Время поджимало. Лето наполовину прошло.
Дошло до того, что фрезеровали неглубокими долами простые винтовочные стволы, надеясь после успешного наступления заменить их на проектные. На отказ такой ствол выдерживал до пяти тысяч выстрелов, вместо проектных десяти. Так что решили рискнуть. Король разделил в этом вопросе ответственность с нами поровну. Даже издал по этому поводу «в связи с крайней необходимостью, диктуемой военным временем», секретный указ, выданный нам на руки.
А вот к пулемету «Лозе» мы с Имричем в то лето даже не подходили, но и троицу механиков, которой поручили им заниматься, понапрасну не дергали. То, что нам придется выпускать этот пулемет, стало всем понятно, когда концерн «Лозе» не справился даже с предварительной программой генштаба. Но мы тоже хитрые, ждали, пока само ГАУ к нам на поклон придет. И не с пустым клювом…
Когда в отогузскую кавалерийскую дивизию отправили 65 ручных «Гочкизов», а рецким горцам в обе отдельные бригады — по 70 и тремя десятками обеспечили десант в бронепоезде, то даже я понял, что дальше тянуть нет никакого смысла. Окружать врага надо по хорошей погоде, а вот держать его в окружении лучше всего под дождем и без снабжения. Тем более что производство ручных пулеметов было налажено к тому времени как часы, и они стали поступать в формируемые штурмовые группы ольмюцкой армии, что могло в любой момент сорвать приятную для врага неожиданность применения нового оружия.
Вот тогда-то и устроили на вокзале пышный праздник торжественных проводов шпальных шушпанцеров в Отогузию. И одновременно тишком, никого не оповещая, увели настоящий бронепоезд из депо по окружной дороге на лесную ветку. Пока все на торжественное действо короля на фоне шушпанцеров глазели.
В депо ударными темпами доделывали еще три шпальных эрзац-бронепоезда по принципу «ежа», то есть утыканные пулеметами, как еж иголками. Пять блиндированных вагонов и бронепаровоз. Главное отличие нового легкого БеПо от старой модели состояло в нормальной орудийной площадке с двумя короткими трехдюймовками во вращающихся полубашнях на уровне платформы и блокгаузом по центру. Они были стальными. Концевые орудийные вагоны получили по пять пулеметов на борт. Десантные вагоны по четыре. Сам десант еще имел ручные пулеметы «Гочкиз». Просто «рельсовый ужас», если считать крайнюю его дешевизну. Названия им дали соответствующие — «Гадюка», «Аспид» и «Королевская кобра».
Время скукожилось в тревожном ожидании…
17
И вот наконец-то загрохотало.
Я узнал об этом, когда ломал голову над полевым фильтром для воды и ругал себя за то, что не озаботился такой полезной приспособью раньше. Только когда вместе со снайперами прошарился по болоту в учебном рейде, то само вступило в голову, будучи вызвано жаждой и брезгливостью одновременно. Сидел в ванне, отмокал от леса и думал, из чего бы такой фильтр сотворить, чтобы был компактный и всегда под рукой, а не так, как тогда… цедить грязную воду сквозь портянку и угли от костра.
И если бы только фильтры… на болоте, кстати, и чистую воду всегда можно найти, если поискать, конечно.
Какой-то я слишком нелюбопытный, оказывается… — подумал я, вылезая из этой доставшейся мне от прошлых хозяев дурацкой жестяной ванны, практически большого медного корыта. Вода остыла, зараза. Больше года служу в имперской армии, а так и не удосужился узнать, что полевых кухонь на колесах тут нет вообще. Не придумали еще. Никто! А вот проехался со снайперами по лагерям нашего «засадного полка» и обратил внимание, что войска-то с марша, а привычных для меня полевых кухонь нет. Не вообще нет, а чтобы на колесах на ходу еду готовили… Впрочем, и в нашем мире удивительно то, что их изобрели только в самом начале XX века в России. А уже от нашего экспедиционного корпуса во Франции расползлись они по миру во время Первой мировой войны. Разве что немцы сами про них догадались параллельно. Или их разведка хорошо сработала…
Вытерся насухо, надел домашний халат и тапки на босу ногу и потопал в кабинет, бросив мокрое полотенце на край ванны. Тут все денщик уберет. На то он и денщик, чтобы не только стучать на меня генерал-адъютанту короля, но и прибирать за мной.
— Благодать, — промолвил, наливая себе рюмку можжевеловки производства Эллпе. — Еще бы соленого огурчика, так вообще счастье.
Но нет дома жены, нет и малосольных огурцов. Этот рецепт она первым в Огемии усвоила из местной кухни. Баловала меня, пока баронессой не стала…
Бросил думать про фильтр — этой идеей надо химиков нагружать, а не мою фрагментарную память, забитую многочисленными рецептами очистки самогона — и, достав бумагу, стал чертить самую примитивную кухню на пароконной повозке. Точнее, паростирховой. Чтобы только варку супа да каши обеспечить. Но на всю роту разом раздать горячего. А это уже два котла. Да в каждом по две сотни литров воды… Продукты… дрова… сам повар что-то весит… А всего коньки-горбунки нормально потянут не более шести сотен килограмм…
Только начал рисовать, как тут и заскочил в кабинет мой денщик. Весь из себя возбужденный. С порога выкрикнул:
— Командир!.. Началось!
— Что началось? — удивился я его состоянию.
Обычно он выдержанный человек, хорошую школу в денщиках у Онкена прошел, а тут…
— Все началось, — рубанул он рукой сверху вниз с зажатой в кулаке газетой. — Отогузы цугулам дали прикурить. По всей роже! И перешли довоенную границу! Победа полная. Пленных взяли пропасть!
С сожалением бросил я увлекательное занятие, сулящее нехилые деньги в перспективе, и приказал:
— Тавор.
Дождался от денщика осмысленного взгляда.
— Мой морской мундир и карету. Сам также переоденься моряком.
Денщик скривил рожу. Матросскую форму он недолюбливал, хоть в ней я разрешал носить ему его реальный чин, а не бутафорский.
Сверху, с высоты птичьего полета, земля очень похожа на топографическую карту. Только цветную. Красивую. Как в компьютерной игре с пошаговой стратегией. Сколько ни смотрю, столько с восторгом и любуюсь. Однако сегодня любоваться некогда — нам недельные изменения в дислокации противника на карту наносить. А враг не дурак, маскировке на ходу учится. Как ему это с земли представляется… А сверху видно все несколько по-другому, чем с поверхности, но противнику это пока не ведомо.
Еще у нас на вооружении последний писк технического прогресса — сзади гондолы киноаппарат стрекочет с ручным приводом по имени Данко Шибз — потом фильму просмотрим, сравним с теми кроками, которые сами набросали. Пленки уходит — жуть! Я уже подумал о том, что пора Шибзу подсказывать принцип работы цейтрафера для интервальной съемки, но просто не представлял, как это можно сделать без электричества. Проектор у нас и тот пока на карбидной лампе. Такой в кинотеатр не поставишь, так что про коммерческий кинематограф я Шибзу пока ничего не скажу, иначе он все забросит и станет строить фабрику грез.
Каждую неделю делаем мы такой облет в последний месяц, но сегодня вылет внеплановый. Новости с юга уж очень занятные пришли.
Внизу царцы к нашим полетам на дирижабле привыкли уже, перестали прятаться, даже руками машут иной раз. Мы же ничего плохого им не делаем, только мимо пролетаем. Не досягаемые ничем. На километр вверх их винтовка не добивает. А ниже мы редко спускаемся.
— Савва, ты заметил, что царцы свои передовые траншеи стали чем-то перекрывать? — спросил корвет-капитан. — К чему бы это?
— Сразу, Вит, я на это внимание обратил, — откликнулся я. — От шрапнели решили так спасаться или приступ готовят, накапливать будут там пехтуру для незаметности с фортов. Дело житейское… Меня больше беспокоит, куда табуны коней у них в тылу пропали? Паслись, паслись и… нету. А трава есть… нехозяйственно как-то… — выдал я свои крестьянские наблюдения.
— Номос, твои впечатления? — спросил Плотто немолодого уже кондуктра за вертикальным штурвалом.
— Такое ощущение, господин корвет-капитан, что пехоты больше стало перед фортами.
— Почему ты так решил? — спросил я.
— Да не решил я, господин лейтенант, — ответил мне флотский «сундук», как бы извиняясь. — Просто ощущение такое. Объяснить не могу.
— Ты верь его ощущениям, Савва. Они его еще никогда не обманывали. Ага… — Плотто впился глазами в мощный морской бинокль. — А куда это гаубичная батарея за холмиком пропала?
— Да вот же она. На старом месте, — перевел я бинокль.
— Макеты это, Савва, — уверенно произнес корвет-капитан. — Свежеокрашенные макеты, аж блестят на солнце, как у кота причиндалы. И маскировки от нас подозрительно меньше, чем обычно. Как бы они в глаза мне этой батареей тычут… О… Шесть штук. Вроде все дома… Как бы… Ладно, на обратном пути поищем, куда ее переставили. Что скажешь, барон, ты же среди нас один артиллерист?
Подтрунивает надо мной Плотто, бароном дразнит. Видать, настроение хорошее у воздухоплавателя.
— Смысл ее перетягивать есть только вперед, чтобы вести контрбатарейную борьбу с нашими железнодорожными монстрами, — выдал я свои мысли вслух. — Что-то наши жандармы, смотрю, как переподчинили их офицерам контрразведки, так совсем мышей ловить перестали. Пластуны царские, наверное, по ближним тылам, как по проспекту, гуляют…
Рассматривая корпусную «батарею» противника, я отметил, что народу по ней ходит не в пример меньше обычного. Все же статистика великая вещь. Всегда толклось там человек по сто пятьдесят, не меньше. А теперь и двух десятков не наберется.
А это что?
Разведпризнак!
Нет тут настоящей батареи.
— Полетели дальше, Вит, найдем эту батарею на обратном пути, — распорядился я.
А как иначе? Плотто хоть и двумя чинами меня старше, но он извозчик, а я главный пассажир. Мне и указывать направление транспорта.
— Что тебя сегодня интересует, Савва?
— Как обычно… Первый разъезд. Второй разъезд. Выходная стрелка. Станция. Мост. Паром. И мой старый укрепрайон на сладкое. И все средства усиления вдоль железной дороги от нее к фортам. На обратной дороге над болотами по прямой срежем. Там твою батарею и поищем.
— Боишься за свой сухопутный крейсер? — подначил меня Плотто, впрочем, без злобности.
— Боюсь, — не стал я скрывать. — Тебе в небе хорошо — лети, куда хочешь вольной птицей, а мне на земле только по рельсам. Ни вправо ни влево…
— Господа офицеры, — подал голос боцманмат со штурвала горизонтального полета, он же впередсмотрящий, так как стоит в самой носовой оконечности гондолы. — Кони. Много коней. Идут своим ходом вдоль рокады на юг. Десять румбов от курса в правую раковину.
Мы вперили глаза в бинокли. Разглядели только клубы пыли вдоль железной дороги.
Нехило фельдмаршал Смигл тут расхозяйствовался. Этак он резервы между двумя основными участками фронта легко может перекидывать. А главное быстро. Причем его рокада — нормальный железнодорожный путь с насыпью, а не конно-железные узкоколейки, как у нас.
— Почему ты решил, что это кони? — переспросил Плотто боцманмата. — Может, быков царцы гонят на мясо?
— А то как же, господин корвет-капитан, — с гордостью ответил тот. — Разрывы между пылевыми облаками четкие. В походных колоннах идет кавалерия. Не меньше полка.
— Вот мы сейчас твою задумку и проверим в условиях, приближенных к боевым, — ухмыльнулся мне Плотто и скомандовал матросам: — Приготовиться к психической атаке.
Двое матросов тут же запрыгнули на вертикальный трап и, скользя валенками по круглым дюралевым перекладинам, скрылись во внутренней галерее внутри дирижабля. Только черный провал потолочного люка остался раскрытым.
Плотто отдавал короткие команды в раструб переговорного устройства, и винты на фермах задней гондолы, отсверкивая на солнце, раскрутились сильнее обычного. По всему дирижаблю прошла некоторая дрожь. Одновременно мы стали снижаться, догоняя эту плохо видимую за клубами пыли колонну.
— Посмотрим сейчас на твой «ужас, летящий на крыльях ночи» при дневном свете в боевых условиях, — усмехнулся Плотто. — Когда его испытали на коровах, что пасутся на заливных лугах в Будвице, то на меня даже во Дворец пожаловались, что они доиться перестали от страха, — и тут же без какого-либо перехода поплакался мне: — Как же зверски хочется курить… Хоть бросай.
— Бросай, — посоветовал я. — Никотин — это зависимость. А то не выдержишь как-нибудь и сожжешь свой дирижабль вместе с обученным экипажем.
— Только это и останавливает, — буркнул Плотто, подходя к центральному столику с бомбическим прицелом.
Офицер припал к окуляру, отдавая короткие команды на оба штурвала. Когда удовлетворился совмещением летательного аппарата с целью, направлением и высотой, приказал:
— Восьмой… Сброс!
Команду тут же продублировали в раструб переговорного устройства. Точно такое же, как на пароходном мостике стоит, чтобы с машинным отделением разговаривать.
От дирижабля между гондолами отделилась столитровая металлическая бочка, пустая, пробитая рваными дырками во многих местах. Такая маленькая по сравнению с огромным летательным аппаратом. Бочка с легким ускорением полетела к земле, и по мере того как набирала скорость, визжала все сильнее на очень противной ноте, пока этот визг не перешел в инфернальный рев на грани инфразвука. Даже нас пробрало.
Вытянутое пылевое облако под нами как взорвалось в разные стороны. В бинокль было видно, что всадники совсем не управляют лошадьми, а только стараются не слететь с них. Кавалерийский полк полностью потерял управляемость. Породистые лошади уносили седоков, куда им в голову взбредет, лишь бы подальше от этого падающего с неба адского рева, пробирающего до печенок. А больше никаких звуков снизу до нас не доносилось.
— Это ж надо же, — засмеялся Плотто. — От одной бочки. Коровы и то меньше шугались. А если десяток сразу скинуть?
— Лошади вообще существа пугливые, — подал свою реплику Шибз, подходя к нам из своего дальнего угла гондолы.
— А аппарат? — спросил я его. — Такие кадры внизу Данко, ты чё?
— А что я? — ответил фотографический художник, временно работающий на армейскую разведку. — Пленка кончилась. Надо бобину переснаряжать. Потом мне этот аттракцион на бис повторите, господа офицеры, я зафиксирую для истории.
Матросы и офицеры в гондоле, глядя на панику в рядах царских кавалеристов, радовались, как нашкодившие и оставшиеся без ожидаемого наказания дети. И только старый кондуктр на штурвале задумчиво протянул:
— М-да… Сегодня кавалерия как род войск отмерла… хотя мы никого не убили, даже не ранили.
— Разговорчики, — оборвал его Плотто. — Поднять аппарат на тысячу сто метров. Не дай ушедшие боги, опомнятся драгуны и начнут по гондоле залпами палить, даже штанов не поменяв.
Перед железнодорожным паромом увидели неожиданно столпотворение людей и повозок, а также вагонов, которые заталкивал на паром маленький и короткий, почти квадратный маневровый паровозик. Между берегами Ныси курсировали еще десятка три больших лодок, увозя людей на правый восточный берег, возвращаясь пустыми за новой порцией вояк.
— Во какая прекрасная цель, большая… — сказал Шибз из-за своего большого киноаппарата. — Бросайте бочку, я как раз бобину поменял.
— Нет, — ответил ему Плотто, даже не оборачиваясь. — Вот если бы они на наш берег переправлялись, я бы и бомбы не пожалел. А так… пусть уходят.
— Вит, это южная дорога, — констатировал я. — Похоже на то, что у Смигла забрали резервы на Цугульские перевалы против наступления отогузов.
— Так это же просто прекрасно, Савва, — отозвался офицер. — С тебя бутылка игристого.
— За что? — включил я дурачка.
— За гаубичную батарею. Вон она на платформах. Ее как раз на паром грузят. А это минус шесть орудий калибра в сорок восемь линий, которые не будут стрелять в тебя и твой броненосец.
Плотто оторвался от бинокля и возвысил голос:
— Слушать всем.
Дождался всеобщего внимания и продолжил:
— Каждый считает войска внизу по отдельности на обоих берегах. Потом сверим показания. Шибз?
Тот выглянул из-за киноаппарата.
— Чтобы все заснял без брака. Это очень важно.
— Все, что от меня зависит, будет сделано, Вит. Ты меня знаешь. В прошлый раз был лабораторный брак пленки… Виноват не я, а изготовитель.
— Все работаем.
В гондоле установилась тишина. Слышно было только, как стрекочет шестеренками киноаппарат и подвывает ветер в стойках. Каждый вынул блокнот, в который черкал карандашиком пометки.
На первый взгляд уходило с нашего фронта войск немного. Но мы не знаем, сколько времени уже идет эта переправа. Судя по пустым выпасам, тот драгунский полк, который мы разогнали пустой бочкой, был последним, вся кавалерия с нашего фронта уже ушла. В принципе она тут и не нужна по большому счету в наших болотах и узостях. А вот то, что уходит пехота, говорит о том, что резервов цугульского фронта царцам не хватило.
Еще бы… там наступают по рецепту генерала Брусилова одновременно на фронте в сто сорок километров. И враг просто растерялся: куда направлять резервы? Наши короли не просто так шаманские танцы с бубнами водили вокруг имперского генштаба последние месяцы, чтобы тот только отстал от них со своими прожектами. Пусть генштабисты на Западном фронте тренируются.
Последний полустанок перед линией соприкосновения войск проплывает под нами немного в стороне от курса дирижабля.
— Вит, у меня чего-то с глазами или действительно дальний рельсовый отстойник царцы обваловали? — спросил я Плотто.
Корвет-капитан перешел на мой борт гондолы и стал рассматривать указанное мной инженерное сооружение через свой мощный морской бинокль. Ну да… у него двенадцатикратник, а у меня всего четырех, зато рецкого стекла, которое постепенно становится знаменитым после того, как я вспомнил о таких вещах, как просветленная оптика и стразы от Сваровски.
На стразы пошли отходы от производства хрустального оптического стекла. Они в период военного дефицита и новых налогов на роскошь довольно резво в среднем классе заменили бриллианты. Даже вышел императорский указ, запретивший гранить стразы как классический бриллиант. Однако быстро вскрылись случаи контрабанды стразов через независимых швицких горцев во враждебную республику, граненных именно как бриллианты. И нас тут же обвинили в подрыве экономики противника. В нечестных методах войны. Варвары мы, одним словом, не имеющие ничего святого… Хотя самое святое у самих республиканцев — это кошелек.
Просветлять же оптику приборов я предложил травлением линз с помощью кремниевой кислоты. Само собой как-то это всплыло в памяти. Дебаты, помню, по этому поводу в армейской казарме доходили до драки… Спор был про оптические приборы БТРа. Никто не хотел себя ущербным чувствовать, а знаний не хватало ни у кого. Потом взводный летёха нам нужную книжку принес, чтобы успокоились… в коллективной читке вслух. Так что мое предложение состояло из одной фразы, а все остальное разработали инженеры маркграфа…
Успех стразов потянул за собой эксперименты с цветным стеклом типа земного богемского. И этот гранильный цех стал первым чисто женским предприятием в Реции. Там же из черного хрусталя катали стеклярус, который быстро стал моден для женской траурной одежды.
Надо ли говорить, что моя переписка с рецким правителем давно уже шла через фельдъегерей с хорошо вооруженной охраной. Иначе мне обещали снести голову, чтобы врагам не досталась.
Дирижабль слегка изменил курс, и полустанок приближался. Со стороны основных путей железной дороги, водокачки и самого здания разъезда этот тупик был огорожен земляным валом, насыпанным прямо на соседнюю тупиковую ветку. Этого вала тут на прошлой неделе еще не было. За валом стоял короткий эшелон из семи товарных вагонов, самых обыкновенных деревянных, двуосных, суриком крашенных.
Подняли карту прошлого воздушного рейда — точно не было раньше тут никакого вала. Не подвела память.
— Не пойму, к чему они тут столько работы нагородили? — пожал плечами корвет-капитан. — Представляешь, сколько тут ручного труда? Переместить такие кучи грунта, перекидать, сформовать… И ветку засыпали прямо по рельсам… Не нравится мне это…
Внизу солдаты противника из этого эшелона грузили какие-то мешки на телеги, влачимые безотказными стирхами. Чувствовалось, что нагружают их больше обычного. Бедные коньки-горбунки еле тянули.
— А зачем им здесь столько удобрений? — спросил в пространство впередсмотрящий боцманмат.
— Каких удобрений? — напрягся я.
— Да самых обычных, господин лейтенант. Для крестьянских полей. В основном ими огородники в пригородах пользуются, — поехал мне по ушам морской унтер. — Мы таких мешков много перевезли до войны на торговом флоте. Их в Островном королевстве делают. Сырье островитяне откуда-то из колоний своих привозят, а перерабатывают уже у себя и торгуют сами. Мимо их главной конторы не купить.
— А как называется это удобрение? — спросил я уже с подозрением.
— Что-то вроде «аммиачные соли» какие-то… Я точно не помню названия, господин лейтенант. Но цвет мешков и маркировку ни с чем не попутаю. Такие полосатые мешки только у этой фирмы бывают — они с гуттаперчевой пропиткой, воду не пропускают. Докеры назвали этот товар еще «гуано» и говорили, что оно лучше навоза на полях.
Теперь понятно, зачем здесь обваловка вдоль состава. Если состав вдруг рванет, то чтобы полустанок не сдуло. Взрывная волна — вещь ленивая и расходится всегда по пути наименьшего сопротивления.
— Вит, у тебя бомбы с экразитом в боезапасе есть? — спросил я, вглядываясь в морской бинокль, который обменял у него же.
— Есть. Четыре штуки всего. На всякий случай взял.
— Этот случай наступил. Бомби.
— Кого? — удивился Плотто.
— Состав этот царский бомби. Он битком набит взрывчаткой. И это мне совсем не нравится.
— Но… — попробовал он мне возразить. — Нас ведь только подглядывать послали…
— Всю ответственность я беру на себя. Видишь, куда они мешки возят?
— К переднему краю, — согласился со мной моряк. — Куда им еще взрывчатку возить?… — и осекся.
Колею теежными колесами уже успели накатать в траве, и весь этот путь сверху хорошо был заметен. Хотя при нашем приближении и прекратились всякие работы.
— Понимаешь, какая может быть нашим бяка на фортах. Это они пока только второй вагон начали разгружать… — разглядел я часовых у каждого вагона, кроме первого. — Так что считай наши действия превентивными по нейтрализации действий врага в боевой обстановке.
— Но так мы до срока раскроем эффективность наших бомб с экразитом и потеряем эффект неожиданности, — возразил Плотто.
— Там сейчас внизу так рванет, что никто и разбираться не будет, что мы туда кинули, — усмехнулся я. — Давай, дорогой Вит. Действуй. Я любую бумагу подпишу и тебя от любой ответственности отмажу. Считай, что я тебе приказал бомбить именем короля, как его флигель.
Корвет-капитан еще немного что-то прикидывал в уме и потом решительно мне кивнул. Повернулся и скомандовал матросам:
— Приготовиться к бомбометанию. Четыре серии. В каждой одна бомба — экразит, три — черный порох.
18
Взорвав эшелон с взрывчаткой, мы чуть не погибли сами. По крайней мере, многотонный дирижабль на большой высоте основательно так тряхнуло, подбросив, а его дюралевый набор очень жалобно заскрипел. Я уже простился с жизнью. Но обошлось. Я даже помолиться не успел, как летательный аппарат выровнялся и лег на курс. И до дома доплыли без происшествий, любуясь на поднимающееся за нами в небо огромное клубящееся облако рыжей пыли.
Но вот по прибытию в Будвиц у причальной мачты нас неожиданно ждал весь ольмюцкий ареопаг во главе с королем. Очень злые и раздраженные.
Не успели мы доложиться, как сразу нам выписали августейших звездюлей.
От багрового лица короля можно было прикуривать.
— Вы что там, в небесах, совсем охренели — своих бомбить! — кричало его величество, совершенно не обращая внимания, что он орет на офицеров в присутствии их подчиненных, чего делать никак не имел права по уставу. Все же он не только король, но еще и генерал.
И вообще король вел себя в этот вечер как-то неадекватно. В несвойственной ему манере этакого полковника Тихочука. Так и ждал я фирменной фразы: «Молчать, я вас спрашиваю!»
Не дождался…
Искоса глянул на Плотто. Мудрый корвет-капитан стоял навытяжку и внимал монарху, молча выслушивая о себе много нового и интересного.
— Я еще понимаю, когда Кобчик развлекается, — кричал король, — он у нас большой оригинал, и от него все что угодно можно ожидать. Но вы, Плотто, как старший по чину должны были его окоротить. Всему есть предел! Вы не соответствуете своей должности… Совсем. В первую очередь по инвалидности…
Плотто приподнял свою искалеченную руку, но король снова рявкнул, уточняя: