Горец. Оружейный барон Старицкий Дмитрий
— На голову!
И так еще полчаса король разорялся, пока его гнев не остыл. Но за это время нас неоднократно пообещали разжаловать в рядовые и отправить в окопы с руками, прикованными цепью к механическому пулемету. Разве что в это время в этой стране еще не было так модно обещать подчиненным гомосексуальное изнасилование в особо извращенной манере, а так все было…
Отдышавшись, Бисер ткнул пальцем в меня.
— Кобчик от полетов отстраняется навсегда. Будешь на земле ковыряться… С пулеметом «Лозе», — мстительно добавил король. — Все. Уйдите с глаз моих.
Не сказав даже словечка в свое оправдание на это дикое обвинение — король нам такой возможности не предоставил, мы четко козырнули, повернулись через левое плечо и зашагали обратно к дирижаблю, который держала за веревочки радостная массовка — вся морская рота аэродромного обслуживания. Довольная дальше некуда. Когда еще такой сеанс словишь? Самого большого начальника части дрючат на твоих глазах, а тот лишь тупо глазами лупает.
Но уйти совсем и залить такой стресс алкоголем нам не удалось. Не судьба.
Только Плотто отдал команду заводить дирижабль в ангар, как примчался из города на взмыленной лошади вестовой офицер и отдал какие-то бумаги кронпринцу.
Тот их, бегло просмотрев, передал королю.
Король — Онкену.
Тот второму квартирмейстеру.
После чего послали за нами посыльного — вертать взад.
И мы вновь предстали пред светлым ликом его величества. Король смотрел уже другим взглядом. Но молчал, маринуя нас уже по второму разу. Потом нормальным тоном произнес:
— Я решил учредить особый знак за бомбардировку с воздуха. Список сегодняшнего экипажа мне на стол, потому как знак сей будет номерным, приравненным к государственным наградам. Кто стоял за прицелом?
— Я сам, ваше величество, — поспешил сознаться корвет-капитан, решив все шишки, предназначенные экипажу, собрать на себя.
— Онкен, готовь указ о награждении корвет-капитана Плотто шейным крестом военных заслуг с мечами и венком, — бросил король своему генерал-адъютанту.
Генерал-адъютант вопросительно посмотрел на монарха.
— А Кобчику — шиш, — ответил король на невысказанный вопрос. — Он и так массу удовольствия получил от полетов. И вообще, его нет в списках воздухоплавательного отряда.
Повернувшись к нам, добавил:
— Со свежими разведданными явиться ко второму квартирмейстеру. Тут и без вас разберутся. И Шибза прихватите с его пленками.
И, не прощаясь, пошел к своей карете, приговаривая:
— Как же я от всех устал…
В кабинете Плотто при воздухоплавательном поле сначала напились чаю с водкой. Поужинали из матросского котла. И только потом стали приводить документы рейда к отчетному виду.
Шибз испарился в лабораторию пленки проявлять. Чтобы далеко не ходить и соблюсти максимум секретности, такую лабораторию ему построили здесь же около дирижабельных ангаров. И приставили грамотного матроса-химика из студентов-добровольцев в качестве завхоза, лаборанта и секретчика.
Бывшее поле с одиноким ангаром с осени разительно поменялось. Обросло высоким забором, новым ангаром, в котором Гурвинек строил очередной дирижабль почти в два раза больше прежнего. Казармой, службами… Нормальный такой военный городок появился, только развиваться ему дальше некуда. Места уже нет. Город есть город, хоть и окраина.
Что-что, а новый квартирмейстер в ольмюцкой армии профи. Генерал Саем Молас явился к нам сам к полуночи, один, без сопровождающих лиц, ровно через пять минут после того, как у нас с Плотто все отчетные бумаги и карты были готовы, но сами мы уже валились с ног от усталости. В общем, о нашем походе в город, в штаб, не было и речи. Утра дождутся… такого светлого. Плотто мне уже и гамак приказал повесить в казарме.
Генерал Молас, свежий как огурчик, аж зависть нас прошибла, от чая отказался и сразу стал смотреть карту.
— За что хоть нас так ругали сегодня, экселенц? — не удержался я от вопроса.
Я все же не такой выдержанный, как Плотто. Морского корпуса не кончал. Я хоть и барон нынче, но по натуре «колхозник».
— А вы действительно не поняли?
— Не-а… — замотали мы головами синхронно, как чирлидеры.
Все же разведчики в области чинодральства несколько спокойнее будут. Наверное, так на них специфика службы действует. Ответил он нам охотно.
— За то, что гильдия скотопромышленников сегодня в обед выносила королю мозг на протяжении трети часа, представив восемь дырявых бочек на дворцовый плац, требуя компенсаций, — не стал чиниться генерал.
Плотто неожиданно заржал, будто ему пальчик показали с усложнением задачи.
— Что это с ним? — спросил меня удивленный Молас.
— Понимаете, экселенц, мы сегодня разнесли к ушедшим богам первый разъезд в тылу противника вместе с эшелоном царской взрывчатки. И думали, что нам фитиль вставляют именно за это. А до того дырявой бочкой распугали целый полк царских драгун на рокаде.
— Да две… всего две бочки бросил я на коровьи луга… — еле проговорил корвет-капитан и опять заржал.
Не знаю, плакать тут или смеяться, но своей бомбардировкой полустанка мы сорвали не только все стратегические планы врагам, но и себе все, что можно, обломали.
Согласно донесениям с фронта, через пару часов после того, как мы оттуда улетели, царцы таки взорвали свои мины, которые уже успели заложить под наши полевые укрепления, и обрушили часть наших траншей на склоне того холма, где стоял южный форт. После чего моментально начали атаку неполной пехотной дивизией, врываясь в образовавшуюся брешь наших порушенных позиций, благо всю проволоку, и нашу, и вражескую, от таких взрывов просто сдуло вместе с кольями. И ничто не мешало таранному штыковому удару.
Командир Будвицкой пехотной бригады, прикрывающей форт в полевых укреплениях, не нашел ничего лучшего, как встречно ударить в штыки. И сам попёрся лично охреневать в атаке с сабелькой в руке.
Применить пулеметы со стен форта значило бы в такой собачьей свалке — стрелять по своим. И пулеметы с обеих сторон замолчали.
Завязался встречный бой.
Страшный бой.
Рукопашный.
Как в Средневековье. Штык на штык. Озверение на озверение.
О такой мелочи, как современная техника, позабыли все, лишь бы дорваться до горла врага и давить его лично, сладострастно сдавливая пальцами. За яблочко! За яблочко… Чтобы видеть в упор, как у него глаза на лоб вылезают. Чтобы слышать, как хрипит это стерво, не имея никакой возможности вздохнуть.
Вогнать с разгона штык в незащищенное брюхо и перекинуть обмякшее тело через плечо за себя — кто-нибудь сзади тебя, может, окажется милосердным и добьет. А твой штык с капающей с него кровью жадно ищет новую жертву…
Наша бригада полегла вся.
Почти восемь тысяч человек.
За неполный час.
И было особенно обидно, что именно из этой бригады мы еще не успели выдернуть на завод призванных в нее квалифицированных рабочих Будвица. А их в ней было много. Бригада формировалась в городе как добровольческая. Народное ополчение…
Царцы, несмотря на чудовищные потери, ворвались в форт на плечах отступающих остатков пехотного прикрытия и запустили вперед своих уставших и потрепанных боем частей свежий резерв. И фельдмаршалу Смиглу все бы задуманное удалось — форт бы мы потеряли, если бы его инженеры смогли довести минные работы до конца.
Если бы еще не летали по небу разные козлы типа меня с Плотто, походя пустившие в распыл пять вагонов дефицитной взрывчатки, которой как раз не хватило для подрыва фронта разом на ширину в несколько километров. Вот такой готовился размах. А тут мы… С морячком из торгового флота на штурвале, который и опознал маркировку мешков.
Случай…
Кисмет!
А второе чудо на фортах было рукотворным.
Король, который для своей железнодорожной артиллерийской гвардии особого могущества ничего никогда не жалел, озаботившись появлением в наших ближних тылах групп вражеских пластунов, с которыми не могла справиться полевая жандармерия, обоснованно боясь диверсий, создал в своей дивизии пулеметную роту прикрытия. Или быстрого реагирования, если хотите. Вооруженную пятью десятками ручных пулеметов «Гочкиз». Эту роту и кинули отбивать форт на помощь тем, кто еще держался из гарнизона. На паровозе с двумя прицепленными пустыми платформами.
Еле успели…
Пулеметная рота вынесла царцев из укреплений за два часа, и то только тех из них, кто успел сообразить, что дело стало нечисто. И сделала это с минимальными для себя потерями, так как пулеметчики благоразумно в рукопашный бой не встревали, предпочитая кинжальный автоматический огонь. Зачастую перекрестный. С таких позиций, на которые даже трудно было подумать, что там может вообще стоять пулемет.
Это было первое применение в бою ручных пулеметов вообще. Тем более применение сразу такое массированное. Вряд ли было бы возможно планово такое их количество разом концентрированно ввести в бой. Раздали бы генералы, как всегда, вундервафлю по типу всем сестрам по серьгам, размазали бы по фронту.
На следующий день парламентеры фельдмаршала Смигла попросили трехдневного перемирия для достойного погребения павших героев. И это справедливое требование командующим ольмюцким пехотным корпусом, отвечавшим за оборону фортов, было удовлетворено. Своих также хоронить надо. И врагов бросить, где валяются, нельзя — эпидемии среди своих могут начаться. На наших позициях их трупы лежат. Да и не по-человечески это как-то — бросать кого бы то ни было гнить без погребения.
Только вот для начала свежие королевские войска из резерва несостоявшегося прорыва, прибывшие в форт к шапочному разбору, собрали все трофеи на поле боя.
Победители все же мы по всем канонам. За нами осталось поле боя.
Но главное, что случилось, — от мощного взрыва состава с взрывчаткой сама железная дорога с виду не пострадала, но… и насыпь, и рельсы так невообразимо повело горизонтальным тектоническим ударом, что пускать по такой дороге бронепоезд стало очень стремно. А на бронепоезд прорыва возлагались особые задачи. Все остальные участки Восточного фронта были второстепенными.
Наступление на восток откладывалось на неопределенный срок.
Только не оповещенная о срыве наступления, собранная со всех пехотных корпусов тяжелая артиллерия — и старая, и модернизированная — в укрепрайоне, построенном Вахрумкой, в положенное время принялась активно мешать с землей позиции царцев экразитом. Их никто не успел предупредить, что жизнь поменяла планы, и они действовали согласно указаниям из вскрытых в заранее определенное время пакетов. А новейших боеприпасов там имелось на трое суток непрерывной артподготовки как минимум.
Там враги, кстати, тоже готовили мину. Но в песчаном грунте, после первых же прилетевших со стороны леса взрывающихся «чемоданов», слабо укрепленная деревом потерна, прорытая в склоне холма, просела, завалив недостроенные каморы, в которые царские саперы не успели еще заложить взрывчатку. Эта взрывчатка сейчас взрывалась в траншейных складах царцев прямо посередине их войск, когда в такой склад попадал сорокавосьмикилограммовый королевский снаряд, начиненный шимозой.
Война стала совсем другой. Не похожей на те, что велись здесь ранее. Но не все это еще осознали. К тому, что человек сам собой превращается в зверя, вконец охреневшего просто от долгого сидения в грязных окопах, следовало еще привыкнуть. Как и к предельному обесцениванию человеческой жизни.
Онкен выдал мне увольнительную на три дня.
— Тебе, Савва, по мнению его величества, следует отдохнуть. Выспаться. Это приказ. Потом поедешь в южный форт, посмотришь, что там да как, свежим глазом. А то донесения часто противоречивые. Командование одно дудит. Врачи другое. Интенданты третье. Но сначала на укрепрайон заскочишь, посмотришь что там.
— Только наблюдать, экселенц?
— Ты ранее просил там обкатать своих особых рецких стрелков… Ну так возьми их с собой. Заодно будет тебе охрана. Не такая заметная, как дворцовые гренадеры. А без охраны тебя даже выпускать в город теперь не велено.
— А если мне, экселенц, в «Круазанский приют» приспичит наведаться?
— Тогда двое с пулеметом будут стоять у твоей двери в коридоре, а еще двое на улице под окном. Без вариантов, — спокойно ответил на мою подколку генерал-адъютант. — А ты с девкой будешь играть в узника Черного замка за закрытой дверью, — совершенно серьезно добавил генерал.
— Спасибо, что не кладете охрану ко мне в кровать вместе с женщиной, — съехидничал я и из вредности опустил его титулование.
— Будет нужно — положим, ваша милость, — так же ехидно ответил мне Онкен, титулуя меня не по-уставному. — Не сомневайся. И дома теперь держи охрану. Из тех же стрелков. Я так понимаю, они тебя охранять будут надежнее, чем кто-либо. Ты же их вождь, — подмигнул мне королевский генерал-адъютант. — И помни, что посылаю я тебя подглядывать и подслушивать, а не вмешиваться. Нам нужна целостная картина того, что произошло. И предложения — что надо исправить, чтобы наш план снова заработал, а то нас в генштабе с дерьмом съедят. Им сейчас только повод для этого дай.
Три дня провел безвылазно дома — слесарил, лудил, чеканил, гравировал. Я сразу решил, что никакой механической обработки в моем подарке королю не будет. Только ручная работа рецкого кузнеца. Специалитет!
И случилось чудо. Простой труд меня вылечил. Я вновь стал хорошо спать, с аппетитом есть. Перестал дергаться. И пить водку.
Уезжая на лесной хутор, чтобы провести последнюю ночь с женой, я оставил в доме на столе грубый серебряный поднос с рельсами, на которых стоял серебряный четвертьведерный самовар в форме примитивного короткого паровоза первых конструкций с высокой трубой. Спицованные колеса для него пришлось сначала вырезать из дерева и затем отливать в песке по оттиску. На огороде. Доводить их потом напильником. И полировать… частично.
Получился даже паровозный свисток, который мог работать просто как сигнал готовности кипятка или как… паровозный свисток. Дернутый за шелковую веревочку он свистел такое похожее «ту-ту-у-у-у…».
Хороший металл серебро, пластичный, послушный. Одно удовольствие с ним работать.
На боку паровоза мелко, не сразу и разглядишь, отгравировал штихелями надпись на рецком наречии:
«Собственноручная работа кузнеца Саввы Кобчика для ольмюцкого короля Бисера XVIII».
Потом, когда я уеду на фронт, кучер отвезет этот мой подарок во дворец. С извинительным письмом, почему я не смог выполнить этот заказ раньше. Пора и честь знать. Все же больше полугода прошло с озвучивания этого желания королем.
Как же хорошо и спокойно быть простым кузнецом.
19
Тревожный гудок паровоза в ночи. Перестуки колес на стыках. Лес, пролетающий темной полосой за амбразурой. Луна, тускло пробивающая свой свет сквозь жемчужные облака.
Нам прицепили мощный грузовой паровоз впереди состава, так что мотоброневагон мог не расходовать ресурс своего двигателя. Сзади БеПо подпирал и подталкивал «черный» паровоз, тащивший короткий состав обеспечения. Собственно бронированный локомотив держали теплым, и только — тяги хватало. И глубокой ночью мы, надеюсь никому не видимые, вышли с глухой лесной ветки на окружную «железку», соскочили с той на трансконтинентальную магистраль и хорошим ходом пошли на восток.
ВОСО держало для нас литерный коридор. Поэтому разъезды и полустанки мы проскакивали со свистом. В прямом смысле этого слова — паровоз свистел, пробегая мимо.
Я лежал на жесткой кожаной кушетке в командирском тендере и пытался уснуть. Хотя бы подремать. Не получалось.
Домашнее прощание вышло несколько странным. Элика на глухом огемском хуторе если и не излечилась от баронского звездизма, то умело научилась его от меня скрывать. Даже язык местный подтянула. Нареканий от принимающей стороны на нее не было — работала по хозяйству она наравне со всеми и не ленилась. Особого отношения к себе не требовала.
Первым пунктом программы у меня был сын, с которым я немного поиграл, прежде чем его отправили спать. Он уже смешно ползал задом наперед, крепко цеплял меня своей крохотной смешной ладошкой за пальцы и счастливо улыбался беззубым ртом.
СЫН! Это просто невероятно. Такой маленький, а уже Кобчик.
Потом всю ночь была Элика с бравурным сексом и минорной удовлетворенностью.
— Ты только вернись к нам. Не дай себя убить. Мы любим тебя, — шмыгала она носом. — Ты же умеешь…
— Откуда?
— Я знаю… Ты из того мира, куда ушли наши боги… Значит, ты умеешь то, что умеют они. Так что останься живым, я тебя заклинаю.
— Ты будешь богатой вдовой. Теперь тебе принадлежит вся гора Бадон, — поддразнивал я ее.
— Не смей так говорить! Мне нужен только ты. Я в город не вернусь, пока ты на войне. Здесь на хуторе перекукую. Тут и воздух чище, и ягоды сладкие. Войди в меня, Савва. Прямо сейчас, и не выходи никогда больше… О-о-о-о-о… Почему тебя нет со мной каждую ночь?
— Потому что я служу. И еще два года буду служить. Сами же меня на службу определили.
— Я тут ни при чем. Это все дядя Оле… Сильнее, Савва… Резче… Еще сильнее… А-а-а-ах, я дочку хочу! Которая будет только моя… Только моя…
Бронепоезд в рассветной мгле скрылся за поворотом, умчавшись к месту временной дислокации. И только запах угольной гари с примесью нефтяной вони напоминал о том, что он тут все же был. Оставив бронеотряд на своего заместителя — гвардейского лейтенанта Атона Безбаха, я сошел там, где когда-то был маленький полустанок, с которого годом ранее меня везли на военно-полевой суд. Место совсем не узнать. Теперь вокруг раскинулся большой разъезд с перевалкой грузов на конную декавильку,[18] что двупуткой уходила вдоль старого торгового тракта в сторону построенного Вахрумкой полевого укрепрайона.
Как давно это все случилось…
Конки тогда тут точно не было.
Длинные узкие платформы везли в войска продовольствие и ящики со снарядами. Обратно — эти же ящики, но уже пустые, стреляные снарядные гильзы и редких раненых.
Платформы, влекомые каждая парой стирхов, впряженных по их бортам, шли часто.
Солдаты на погрузке-разгрузке работали с огоньком. Все разговоры были только о грядущем наступлении. Надоело людям сидеть в обороне сиднем. Душа простора требовала. И действия.
Нам на всю кампанию выделили один такой вагончик, и в тесноте, да не в обиде мы с относительным комфортом проехали до места. Мудро сказано: лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Солдат эту истину понимает вернее кого бы то ни было. Военно-полевая конка. Что может быть прекрасней? В отличие от автомобиля на ней совсем не трясет.
С собой я взял денщика, все шесть пар снайперов и семь расчетов ручных пулеметов. Считай, полвзвода. Все из рецких стрелков. В каждой группе пара снайперов-наблюдателей и пулеметный расчет. В чеченскую войну еще и гранатометчик в такую группу полагался, но за отсутствием такого оружия… Даже не мечтаю. Не потянет местная промышленность не только гранатомет, но и примитивный фаустпатрон. А вот пулеметчик в прикрытии снайперской группы, думаю, лишним не будет, особенно в разрезе слухов о царских пластунах, шастающих по нашему ближнему тылу, как у себя дома. И еще один пулеметный расчет — моя охрана.
Разлапистый лиственный лес кончился и, въехав в сильно прореженный хвойный бор, мы соскочили с транспорта на кольце и пошли всей толпой в сторону дивизионного начальства. Представляться.
Позиции царских войск в низине представляли собой после трехдневного обстрела унылый лунный пейзаж. Весь в воронках с обрывками колючей проволоки и ломаных бревен. Рыжие пятна повсюду среди серой грязи. Да… экразит — это нечто. Не хуже тола. Особенно когда тяжелой артиллерией.
Обстрел закончился, и среди воронок с той стороны нейтральной полосы началось шевеление. Полетели вверх комья земли с лопат — это царцы откапывали свои блиндажи. В перископ было видно, что за второй линией траншей они формируют санитарный обоз и туда сносят раненых, контуженных и отравленных шимозой.
— Вот сейчас бы взять и вдарить решительной атакой. В штыки! — высовывая голову над бруствером, прозудел мечтательно у меня над самым ухом ротный капитан, у которого я сейчас «квартирую».
— Пригнитесь, капитан, — сказал я приказным тоном.
— Что? Да чтобы я царским пулям кланялся? Не штабным указывать боевому офицеру, как себя вести в окопах. Я тут дома.
— Пригнитесь, вы меня демаскируете, — прошипел я, убирая ручной перископ, в который разглядывал вражеские позиции.
— А вы не празднуйте труса, морячок. Пожуйте-ка пехотный хлеб, — заявил он с апломбом. — Потом в штабе будете хвастать, каков он на вкус.
— Петух. Ты еще на бруствере прокукарекай, — бросил я ему через губу. — Операция в полосе вашей роты отменяется.
— Не очень то и хотелось, — нагло ответил капитан.
Я забрал снайперскую группу и ушел из расположения этого дурака, пока он мне совсем всю задачу не сорвал. Тоже мне Нахимов нашелся: «Не каждая пуля в лоб-с». Не каждая… Адмиралу одной хватило. Именно в лоб-с.
Царцы после трехдневного артналета напряженно ждали нашей атаки, заняв первую линию траншей. Обломились. Я вовремя привез сюда стоп-приказ из ставки. Пусть теперь помучается враг неизвестностью. Зачем его три дня нещадно бомбили?
А вот с безвозвратными потерями у них как-то мне непонятно. Куда они свои трупики складируют? Ничего не видно.
Генеральский блиндаж с осени кардинально изменился. Спальное место командующего теперь было отделено дощатой перегородкой, которую украшал красивый ковер в темно-бордовых тонах. На ковре скрещенное холодное оружие. Наградное. Сабля и палаш. Хвастает начдив своим боевым прошлым. Под ковром кожаный топчан, на котором я как раз и расселся по любезному приглашению хозяина, который разместился в богатом резном кресле красного дерева, таком странном в боевых порядках, диссонирующем с общей обстановкой. Между нами обычный обеденный стол, крытый вишневой плисовой скатертью с желтой бахромой и кистями.
— Вы слышали, флигель, как генерал-майор Курат разменял жизнь на честь — сам повел бригаду у южного форта в штыковую атаку. Хотел бы и я так умереть… Со славой.
Генерал-лейтенант, начальник дивизии, он же сменный начальник обороны полевого укрепрайона, убрав привезенные мной бумаги в сейф, вынул оттуда же графин и сам разлил красное вино по бокалам. Не денщика заставил. Уважил гостя. Гость хоть и в лейтенантских чинах, но из дворца. Таких флигель-адъютантов, как я, у короля Бисера всего восемнадцать человек на все королевство. И они имеют свободный доступ к уху самого… А это… Ну кто понимает…
— Никто не препятствует вам, ваше превосходительство, совершить сей подвиг, вот только без дивизии, а то король не поймет, — поднял я наполненный сосуд и отсалютовал им старшему по званию, прежде чем пригубить угощение.
— Вы так думаете? — Начдив недоуменно поднял бровь.
— Уверен. Я только вчера с ним виделся, и его величество очень недоволен поступком Курата, — сообщил я генералу последние новости из столицы. — Если бы тот выжил, то его ждал бы трибунал. И награждать посмертно его никто не собирается. Как и считать героем. Почти семь тысяч горожан Будвица легли в этой атаке. Раненых почти три тысячи. В городе объявлен трехдневный траур.
— Враг нащупал места дислокации наших батарей. — Генерал переменил ставшую неприятной тему. — Уже одну шестидюймовку нам сломали снарядом. Пора прекращать этот бесполезный обстрел.
— Чаще меняйте позиции, а на старых подрывайте петарды для вражеских звукоразведчиков, пусть думают, что орудия остались на месте, — подал я совет. — Кстати, засек кто-нибудь, где они прячутся?
— Да, есть наметки. Я вам дам провожатого из разведэскадрона, который весь передок на брюхе проползал и до сих пор живой.
— Пусть нам эти места покажут. Попробуем ликвидировать этих наводчиков. Вряд ли у царцев много таких обученных специалистов.
— Легко сказать — меняйте позиции, — возмущенно забухтел начдив. — Рутьеров у меня нет и на каждую штатную пушку. А тут еще приданных стволов втрое. И позиций запасных у нас всего две.
— Значит, ваш начальник артиллерии не справился с заданием, — констатировал я факт.
— Артподготовку он провел безукоризненно, — горой встал за своего подчиненного генерал. — Не его вина, что от наступления отказались в высоких штабах.
— Однако за трое суток обстрела новейшими бризантными снарядами вражеская артиллерия так и осталась неподавленной. И огрызается. Ну а как если бы вы наступать стали, а вас с севера не смогли бы поддержать, и резервы царцев, отправленные отсюда на отогузский фронт, не успели еще далеко уйти. Три дня назад они еще только начали переправляться на пароме и лодках на восточный берег. Народу бы полегло у вас — жуть. Еще один подвиг Курата — и враг на пороге Будвица.
Тут в блиндаж, спросив разрешения, зашел небольшого роста щуплый офицер.
— А вот и мой начальник разведки, — объявил генерал. — Знакомьтесь, второй квартирмейстер штаба дивизии подполковник Угр. Флигель-адъютант его величества лейтенант флота барон Бадонверт. Вам есть о чем поговорить и без меня, господа. Но вечером я вас жду на ужин.
Мне показалось, что начдив выпроваживает меня с некоторым облегчением.
Так как подполковник еще не успел сесть, то встал я и откланялся. И мы с квартирмейстером покинули генеральский блиндаж.
— Это вы три дня назад устроили большой фейерверк на железной дороге? — спросил квартирмейстер, когда мы оказались на свежем воздухе.
Портсигар у него был оригинальный — из тонкой нержавеющей стали со штампованным, а не вычеканенным рельефом конской головы. Фабричный.
— Было дело, — не стал я запираться, так как на дирижаблях тут пока летают только флотские. А я нынче в морском мундире рассекаю. Разве что маскировочной накидкой прикрываюсь на передке, меняя фуражку с белой тульей на солдатское кепи.
— Расскажете нам все в подробностях, барон? А то тут у нас скука.
— Всенепременно, — пообещал я. — Если вы мне скажете, кто производит такие вот интересные портсигары.
Ночью по моей просьбе артиллерия вела беспокоящий огонь. Раз в четверть часа — на свежеоткопанные позиции царцев падал шестидюймовый «чемодан». Первый такой полетел в первом часу ночи. Выпустили сразу три снаряда — на кого бог пошлет… Через пятнадцать минут еще. Последний «чемодан» упал на них под самый рассвет. В общем, спать мы им не дали.
И под взрывы снарядов мои снайпера человек восемь на той стороне ранили — их крики слышны были даже у нас. А ты не прикуривай третьим, особенно когда устав предписывает на посту вообще не курить. Нарушаешь устав — получи наказание.
Я долго вбивал в головы своих егерей, что раненый враг для нас лучше убитого, пока до них не дошло. Убитый он и есть убитый. А вот раненый забирает из боя с собой пару, а если нет носилок, то и четверых бойцов — отнести своего увечного собрата до передового перевязочного пункта. На него тратятся дефицитные лекарства и перевязочные материалы, кормежка опять же не абы какая, а лечебная, место в госпитале раненый занимает, время врачей не резиновое… транспорт опять же… Все это деньги. А такого патриотического порыва аристократии, как в империи, в Восточном царстве, по сообщениям разведки, нет. Там каждый только под себя гребет, норовя разворовать и без того тощий бюджет.
Или вот, к примеру, генерала… убили и убили, вступил в должность кто там следующий у них по рангу, и закрыли вопрос. А если генерала ранили… крутой кипеш, все кудахчут вокруг, на службу забили, соболезнования высказать в очередь встали… Генерал исполнять должность как следует и сам не может, и другим власть не отдает. Заместитель действует с оглядкой — вдруг раненому генералу что-то не понравится? Налицо некоторый разлад в управлении… у врага.
Кругом нам прибыток от раненых врагов. А на убитого в лучшем случае разве что три патрона истратят на воинский салют и зароют неподалеку в братской могиле. Если вообще не присыплют походя землей в воронке.
До того еще вечером порезвились снайпера стрельбой по бликующей оптике при закате. Только это развлечение без меня прошло — я ужинал с начдивом, у которого собрались командиры бригад, начальник артиллерии, начальник штаба и оба квартирмейстера.
Интересный штришок — офицер контрразведки отсутствовал.
Кстати, ужин для полевых условий был очень даже ничего.
Следующим днем отдохнувшая смена снайперов выбивала из траншей вражеских офицеров, которые проявляли крайний интерес к нашим позициям. Это делать было легко. У царцев офицеры носили шинели светло-серого сукна, а солдаты темно-рыжего. Ходить же без шинели в промозглой болотистой низине даже летом было чревато жестокой простудной лихорадкой.
У нас же кто-то умный в генштабе продавил еще в прошлом году одинаковую полевую шинель от солдата до генерала. Издали и не разберешь, кто есть кто.
Убой командного состава царцы ощутили сразу и нам такого не простили. Пластуны следующей ночью объявили на нас охоту. Это мы узнали от пойманного той же ночью лазутчика.
Пришлось собирать вместе контрразведчика с разведчиком и предложить загонную охоту на живца. Живцом выступала снайперская пара, а загонщиками фельджандармы.
Следующим утром упокоили еще семь офицеров во вражеских окопах.
Неприятель пустился на хитрость — стал носить солдатские головные уборы. Но — наивные люди! — шинели оставили себе свои, удобные. Это стоило здоровья еще четырем субалтернам. По крайней мере, в бинокль было хорошо видно, как всех четверых тропливо тащили на носилках по траншеям и грузили на телеги, отправляя в тыл.
Дивизионные разведчики из отдельного эскадрона показали три места, где могли прятаться вражеские звукометристы со своей аппаратурой. В одном таком мы их и засекли, когда они свой раструб ворочали на звук взрывающихся в нашем тылу петард, имитирующих шестидюймовый выстрел. Определили прицел и влупили туда не только из снайперских винтовок, но и целой батареей дивизионных трехдюймовок вперемешку — шрапнелью и экразитом. Красиво эти квадратные раструбы в воздухе вертелись…
Еще рецкие егеря сняли в тот день два пулеметных расчета. Так, походя, исходя из вбитой уже в подкорку максимы, что пулеметчик — приоритетная цель всегда и везде.
Обратил внимание, что дивизионные разведчики бегают с длинными винтовками, и спросил:
— Вам должны были прислать вот такие автоматические пистолеты, — показал я им «Гоч № 2» в деревянной кобуре. — Почему не носите?
— Мы бы рады, господин лейтенант, только нам они не достались, их офицеры все разобрали, — потупившись, сообщил капрал-разведчик. — Нам сказали, что прислали их мало. А так ловкая машинка к врагу в тыл ходить.
Вроде и не пожаловались, но обида чувствовалась. Надо этот вопрос провентилировать с генералом Моласом. Офицер себе и сам купить пистолет может — жалованье позволяет. Им с разведчиками в зафронтовой поиск не ходить.
— Все, хватит на меня бинт тратить. Вали к ребятам, ты там нужнее, — погнал я фельдшера из блиндажа второго квартирмейстера.
Что такое не везет и как с ним бороться?
Опять расходы — новый мундир шить. Морской. А на него идет дорогое черно-зеленое сукно. Мало того что пуля рукав пробила в двух местах, так еще этот эскулап в порыве «профессионализма» его совсем дорвал. Напополам. Слава ушедшим богам, что кость не задета, по мягким тканям прошло навылет. Но сколько же можно мне шкуру дырявить? Она же у меня не казенная.
Обманули нас пластуны царские. Как детей. Ночная операция из облавы превратилась в слоеный пирог охоты охотников за охотниками.
Одного снайпера и одного пулеметчика из «команды живцов» положили сразу и наглухо с одного сдвоенного выстрела каждого. Ночью! Если бы Тавор не подхватил пулемет, то… Возможно, и меня бы положили там же… И украшал бы я уже смиренный рядок павших, уложенный у декавильки для эвакуации в тыл. На кладбище.
Пластунов по наши души пришло неожиданно много — два взвода. Причем в зону охранения фельджандармов вошел только один взвод пластунов, а при обратном прорыве второй взвод его прикрывал. При этом еще три жандарма ласты склеили. Но никого из наших скрасть пластунам не дали. Обломились они без языка.
И мы у них семерых положили. И еще двое нам достались пленными — раненными в ноги.
И пока мы возились с великой нашей военной хитростью, третий взвод царских пластунов пробрался с юга через болото на позиции старых шестидюймовок и, отходя, подорвал огнепроводным шнуром снарядный погреб с шимозными снарядами. Часовой на батарее убит стилетом в ухо. Замки с трех орудий украдены. И никто из канониров и не чухнулся, спали все в землянках без задних ног.
Что тут скажешь? Мастера! Оно слово — пластуны.
При этом нешуточную тревогу во мне вызвало то, что у каждого пластуна с собой на поясе были привязаны примитивные болотоступы. Знать, какие-то тропочки в «непроходимых» болотах они уже натоптали. В окопах часовых в эту ночь мы удваивали. Все тихо было на фронте. Ни одна консервная банка на проволоке не звякнула. Стороной пластуны нас обходили. Болотами. Больше негде.
Рассвело. Задул керосиновую лампу — уже хватало света, сочившегося через узкое волоковое оконце.
— Что скажете, лейтенант? — вошел в свой блиндаж второй квартирмейстер дивизии.
— Что сказать? Идиоты мы. Недооценили врага.
— Да… Некрасиво получилось… — покачал головой подполковник. — Мне сейчас донесение в корпус писать. Добавить ничего не хотите?
— Нет, полковник, не хочу. Разве что попрошу вас представить моего денщика к кресту военных заслуг — он нас всех спас, когда пулеметчика убили.
— Добро, — охотно откликнулся подполковник Угр.
Креста ему было не жалко. А вот мой грядущий доклад генералу Моласу его явно волновал. Особенно после того, как всплыла афера с пистолетами Гоча, которыми тут хвастал напоказ весь штаб дивизии.
— А по поводу принятых мер… Найдите тропки во фланговых болотах, откуда они к нам приходят. — Я поднял с пола болотоступы и кинул их на стол. — Хорошие следопыты есть?
— Обязательно.
— Засады надо делать на выходе их из болота. Там пластунам прятаться негде.
— Пулеметы нужны, такие, как у вас, — он махнул рукой в угол, где стоял ручной «Гочкиз».
— Пулеметы будут. Пишите требование генералу Моласу. Только смотрите, чтобы они к пластунам трофеем не попали.
20
И не подумаешь, что всего где-то в трех-четырех километрах фронт. Тишина. Лес такой светлый, праздничный… Березовый.
Птички поют.
Дятел стучит.
Бабочки порхают.
Орудие особого могущества вместе с платформой раскрашено вертикальными белыми полосами и почти сливается с окружающим фоном. Паровоз такой же. Смешно выглядит. Камуфляж, однако, креативный.
Через оставленную лесополосу штабной состав стоит в тупике, так же белыми палочками по зеленому раскрашенный.
Проехал я почти к самим фортам, когда меня фельджандармы сняли с поезда и завернули обратно. Сюда в этот лес наладили. Предписание у них в отношении меня было такое. Даже сопровождающего нам дали, чтобы не заблудились мы ненароком. А здесь откуда ни возьмись злой Онкен уже полностью в курсе моих приключений. Откуда только? Вроде впереди меня никто не уезжал из дивизии…
— Опасное для его величества соседство, — сказал я. — В полевом укрепрайоне царские пластуны до пяти километров глубь нашей обороны заходят. Это только то, что задокументировано. Охрану монарха усилить бы надо…
— Ты, Савва, зубы мне не заговаривай, — потушил о каблук сапога докуренную папиросу генерал. — Я тебя зачем на фронт отправлял? Подсматривать и подслушивать, а не в бои местного значения влезать. И куда тебя теперь однорукого в решающий бой посылать?
— Так получилось, экселенц, — виновато пожал я плечами. — Очень уж наказать хотелось царских пластунов за неуемное хвастовство.
— В итоге бездарно людей положил, сам чуть не погиб. Я тебя за более разумного человека держал… Всё… Кончились твои развлечения, пора делом заниматься. Броневой отряд сдашь лейтенанту Безбаху. И без возражений, флигель-адъютант!
— Осмелюсь спросить, экселенц, — смирился я с видимо давно уже принятым решением, только озвученным мне сегодня. Все равно плетью обуха не перешибешь.
— Задавай свой вопрос. — Онкен снова стал похож на доброго дядюшку.
Читать бесплатно другие книги:
