Горец. Оружейный барон Старицкий Дмитрий

Про дизель на солярке лучше и не заикаться. Некому и нечем тут пока сделать топливный насос высокого давления. Прецизионных станков нет, как и точной механики. Все пока ручками точат. Не у ювелира же плунжерные пары заказывать?

И вот тут-то, оборвав мои невеселые мысли, и позвучала фраза, которая меня вывела из сумеречного состояния и заставила прислушаться.

— Вы как хотите, господа, — вещал высокий худой инженер в партикулярном платье, одновременно протирая пенсне и размахивая им, — но я считаю, что все силы надо бросить на нефтяные калильные двигатели. В них, кстати, мы добились наибольшей мощности — двадцати четырех лошадиных сил. Большой траулер с таким двигателем четвертый год нормально эксплуатируется и на спокойной воде выдает десять узлов, а при волнении ровно держит шесть-семь. Рыбаки довольны, потому как в море с пресной водой негусто, и паровая машина привязывает к определенным маршрутам. Не всегда рыбным… При этом сам двигатель совсем небольшой по сравнению с судовой паровой машиной, что освобождает трюма для полезного груза. И грязи от нефти меньше, чем от угля, выхлоп чище… хоть и более вонючий. Да у меня самого на опытовой барже такой же стоит, только поменьше. На пятнадцать сил всего. Но для реки и этого хватает с запасом.

Естественно, я тут же напросился в гости. На баржу.

— Я должен видеть это чудо собственными глазами, — воскликнул я, чем польстил энтузиасту.

И приглашение было моментально озвучено.

Элика все же была горянка. Женщина по определению хозяйственная. Пилить мужа по поводу недостатка денег привычки не имела, зато могла вынести мозг по поводу отсутствия дома необходимых с ее точки зрения запасов. Тут она была в своем праве: дом мужчины — мир, мир женщины — дом. Впрочем, одновременно с новосельем мы отметили и официальную регистрацию брака у городского судьи. И наезды по поводу отсутствия мужа дома как отрезало. Жена даже ходить стала… степенно, что ли. С гордостью.

Особенно это проявилось после визита в наш новый дом поселкового старосты. Этот важный, мнящий себя пупом земли толстяк, по совместительству владелец двух лавок — бакалейной и колониальных товаров, а также поселковой ссудной кассы явился на наше подворье с большой амбарной книгой под мышкой. С претензией, что мы вынудили местную власть лично прийти к нам для свершения обряда регистрации, вместо того чтобы на рысях самим примчаться в ратушу с поклоном. Что ему какой-то там армейский лейтенант? Большой начальник, что ли? Так, мелочь пузатая, которой богато развелось с началом войны.

Распирало старосту от собственной значимости ровно до того момента, когда он стал вписывать в книгу наши данные и дошел до моей придворной должности. Даже рука его остановилась, и он переспросил обескураженно:

— Я правильно понял, что вы адъютант его величества нашего короля?

— Флигель-адъютант, — поправил его я, пряча ехидную улыбку в усы.

Элика тут же приняла гордую позу, сложив руки под грудью и вскинув подбородок, а староста принялся из подхалимажа титуловать нас «вашими милостями». Резко сократился в поведении и, закончив записи, быстро улизнул с нашего подворья, даже отказавшись от чая, который ему предложила Элика.

Единственное, что не удалось сделать для дома, это провести телефон. Тут и официальное отношение из дворца не помогло. Слишком далеко тянуть индивидуальную воздушку,[11] и дело даже не в том, что дорого, а в том, что нет такой практической возможности, ответили вежливым письмом Онкену из правления телефонной компании. Верноподданнически компания готова выполнить любой каприз дворца, но только в пределах городской черты.

Староста, когда я его посетил с тем же вопросом, только руками развел — он бы с радостью, но нет в бюджете поселка таких сумм, чтобы его телефонизировать, да и платежеспособных абонентов, чтобы поддерживать в рабочем состоянии телефонный коммутатор, достаточно не наберется. Народ больше живет мелкой торговлей. А для нее четыре километра до города не расстояние.

Немного странно, конечно, учитывая, что мастерская, которую мы с Гочем купили рядом с тем же пригородом и старательно разворачивали в большой завод, городскую телефонную связь имела.

Пришлось развернуть административный ресурс себе на пользу, но прикрываясь военной необходимостью. В заводоуправлении и дома поставил по полевому телефону. Солдаты экипажа бронепоезда за два дня вкопали вдоль дороги шестьдесят семь просмоленных столбов, по которым военные связисты протянули провода. По крайней мере, оперативная связь с заводом дома появилась.

Та же байда тут и с водопроводом. Все водоснабжаются ведрами с десятка общественных колодцев, которые тут параллельно работают за женский клуб и генератор сплетен.

Хорошо хоть служба ассенизаторов поставлена в поселке на удивление четко и качественно. Причем основным бизнесом золотарей было производство компоста, который они продавали огородникам, выращивающим овощи на городской рынок. Вот и старались они из выгребных ям обывателей вычерпать золотоносную субстанцию без остатка. Ох, не зря их везде называют «золотари».

Впрочем, у меня на подворье свой колодец имеется, капитальный, под крышей, стены на всю глубину камнем выложены. Его наличие и стало той последней гирькой, которая перевесила все остальные варианты обзавестись недвижимостью. К тому же вода из собственного колодца очень вкусная.

Но на дом, быт и уют времени у меня почти не оставалось. Все мне приходилось делать одновременно, а выходных в годы войны не положено. Хорошо, что помощники мои занимались каждый своим делом постоянно и вдумчиво, а на мне оставался только общий контроль и постановки задач. И плотное общение с начальниками разных уровней.

Гатлинги для бронепоезда мы на своем заводе не только перевели на велоспуск, но и перестволили на 6,5-миллиметровый винтовочный патрон. А то старый 11-миллиметровый патрон на дымном порохе в забронированном пространстве бронепоезда далеко не айс. Вращающийся блок из семи стволов стал легче и поворотистей в горизонтальной плоскости. После испытаний на полигоне его приняли на вооружение под названием «6,5-миллиметровый семиствольный тумбовый механический пулемет». Но пока они шли только на вооружение бронепоездов. Обещали нам еще заказать такие пулеметы на форты, в противоштурмовые казематы. Но с ним в интендантстве почему-то тянули, несмотря на то, что враг волнами пер в лоб на эти форты с храбростью, которую можно было бы с большей пользой проявить как-нибудь по-другому.

Эта мясорубка у фортов тянулась уже больше полугода. Королевские войска в укреплениях также несли потери, но намного меньшие, чем наступающие царцы. Спасало пока то, что у врага негусто было с пяти и шестидюймовыми калибрами в полевой артиллерии.

У нас же применение дальнобойных морских орудий на железнодорожной тяге позволило постепенно модернизировать корпусную артиллерию в королевской армии. Да и нарастить ее численно.

Вместо модернизации крепостных гатлингов кронпринц постоянно подгонял нас с изготовлением автоматического пулемета с газоотводной трубкой, который срочно требовался пехоте. Но вот засада — ствол моментально перегревался и пулемет тогда не стрелял, а «плевался». Не помогал даже массивный бронзовый радиатор, скопированный мною с родного Гочкиса. Не было еще тут необходимых жаропрочных сталей. Сделать же быстросъемный сменный ствол мешал воздушный радиатор, а применить водяное охлаждение — газоотводная трубка. В моей истории водяное охлаждение было у пулеметов с автоматикой короткого хода ствола. Но таких сложных антикварных механизмов я не помнил. Не учили им в Российской армии. А вот со всем остальным все было прекрасно. Пулемет с аппетитом и без задержек ел 30- и 50-патронные жесткие кассеты, не зажевывая их. С холщовыми лентами я решил не связываться, а для металлических не было необходимых пружинных сталей. Темп стрельбы посредством настройки газового регулятора и игры с весом затвора удалось свести к четыремстам пятидесяти выстрелам в минуту (на первых образцах было за тысячу, что принимающая сторона сочла неприемлемым расходом боеприпасов). Практически же в полевых условиях свыше двухсот пятидесяти — двухсот семидесяти выстрелов в минуту было сделать затруднительно.

Перегрев ствола добил нас окончательно, и Гоч хотел уже отказываться от автоматического пулемета вообще, когда я вспомнил вид СГМБ,[12] стоящий у нас в роте на старом учебном БТР-60.[13] И моментально подал заявку на патентование… особой конструкции брезентовой емкости сбора стреляных гильз, интегрированных с бронепоездными гатлингами (это чтобы стреляные гильзы под ногами в броневагоне не катались).

И только потом я уже взялся за ствол и отфрезеровал его по типу горюновского. В итоге он получился тяжелее и толще, но с глубокими продольными долами, улучшающими охлаждение ствола, а сверху на него в виде этакого чехла Гоч натянул новый радиатор охлаждения, не такой массивный, как у «француза», меньшего диаметра, но более длинный и частый. К тому же новый радиатор его конструкции позволил заменить дорогую бронзу дешевой сталью. А с уменьшением скорострельности все пришло в более или менее приемлемую норму.

Но главным нашим успехом стало то, что Гоч плюнул на свою тягу к предельному совершенству роликового запирания затвора и перевел всю систему на стрельбу с массивного открытого затвора. И дело потихоньку сдвинулось с мертвой точки.

В итоге мы на радостях присвоили нашему автоматическому пулемету звание «машинки ста патентов». Наврали, конечно, на самом деле всего-то девяносто двух. Зато от пламегасителя до рукояток управления огнем с гашеткой — все новье, революционные для этого мира и этого времени решения.

По весу уложились в 24 килограмма тела пулемета и в 20 килограммов станка-треноги. Такой пулемет свободно мог таскать по полю без разборки расчет из трех человек, взявшись за ноги станка. По сравнению с гатлингами на пушечных лафетах это был тактический прорыв. Даже если вспомнить легендарный «максим», который на колесном станке Соколова весил 64 килограмма без воды, то… Молодцы мы.

Завод расширялся, и нам снова стало не хватать квалифицированных рабочих. Инженеров и техников в нужном количестве мы добывали в Политехе из тех индивидуумов, кто по здоровью в армию не сгодился, а патриотического порыва не потерял. А вот хорошие рабочие всем внезапно потребовались. Биржа труда в городе пустовала. На ней только сезонники из деревень толклись. Но тех если и нанимать, то только на черную работу «принеси-подай-пошел нах».

Напряги с деньгами, слава ушедшим богам, кончились. Мы не успевали производить то, что требовала армия, готовая платить за новые пулеметы любые деньги.

Ну и ордена Бисера Великого, хоть и низшей степени, лишними для себя мы с Гочем не посчитали. Как и король, который лично повесил нам эти знаки на грудь. А на рабочих и техников по нашему представлению посыпался дождь из медалей «За полезное». Казалось бы, мелочь, но как это подняло монархические настроения в массах. И что важнее для нас — производительность труда.

Гоч на этом не успокоился и начал рассчитывать к пулемету новый патрон калибром 13 мм. Мои успехи с зениткой не давали ему покоя. Обещал, кстати, сделать пулю зажигательной.

Пипец тогда цеппелинам.

А я так мечтал полетать…

12

В этом месте набережной Обры я еще не был. Здесь, где выше по течению реки кончались цивильные, одетые в гранит набережные, вдоль высокого берега стояли внушительным рядом длинные и короткие деревянные баржи. Большинство их явно использовалось под жилье, если обратить внимание на заметное количество женщин и детей на палубах да на развешанное в несколько рядов белье на просушке, напоминающее флаги расцвечивания на военных кораблях.

Противоположный восточный берег реки был пойменным, с заливными лугами и радовал глаз пасторальной картиной неторопливо пасущихся, мощного сложения рыжих коров местной мясной породы. Я насчитал до десятка внушительных стад. Каждое со своим пастухом, мальчишкой-подпаском и крупной лохматой собакой. А то и двумя-тремя псами. Одно такое стадо высыпало на берег, на водопой, радуя глаз пасторальной картиной. По краю этого огромного луга вдоль лесной опушки стояли большие шалаши и примитивные загоны для скота из толстых жердей.

— Эвин, — спросил я пригласившего меня сюда инженера, когда мы выбирались из моей кареты на высоком берегу. Двигаться вниз к воде можно было и в экипаже, но дорога на съезде такая, что мне стало жалко мою кобылу, — кто тут живет? На баржах…

— Разный народ, Савва. — Мы уже перешли по дороге на «ты» и обращались друг к другу по имени. — В основном люди квалифицированные, но которым не хватает средств обзавестись собственным жильем в городе, а снимать чужие углы нет желания. К тому же на барже просторно. И кольцо конки недалеко. Минут пять пешком отсюда. Удобно.

Что да то да, жилье в Будвице кусалось своими ценами. Столица везде столица. Я сам дом с участком смог только в пригороде купить, а считаюсь вроде состоятельным человеком.

— А зимой? — спросил я.

— Что тут той зимы, — пожал он плечами. — Пошли.

И показал мне пример, начав спускаться по крутой тропинке, местами укрепленной деревянной лесенкой с перилами. Я, оставив кучера при лошади, двинулся за ним. Кучер у меня в военной форме и вооруженный автоматическим пистолетом, так что, надеюсь, все будет хорошо и ничего экстраординарного за мое отсутствие не произойдет. Хотя местечко тут для города глуховатое, а карета у меня нарядная, да и лошадь красивая.

Внизу часть пляжа была превращена в низенький дебаркадер с дощатым настилом.

— А ближе к центру такую баржу поставить можно? — проявил я любопытство.

— Нет, — откликнулся инженер. — Штрафуют. Могут и саму баржу конфисковать. Там только у специальных спусков для ломовиков стоять можно, и то только под погрузкой и выгрузкой.

Ага, видел я в городе на набережной такие двойные каменные пандусы с площадкой между ними почти у уреза воды.

— Йоску! — крикнул Эвин, остановившись у баржи, выкрашенной веселенькой голубой краской выше уровня осмоления днища. — Опять дрыхнешь без задних ног?! За что я тебе только деньги плачу?

Над высоким бортом баржи, стоящей к берегу носом, появилась фигура в полосатой нижней рубашке с закатанными выше локтей рукавами и всклоченной небритой и заспанной харей. Харя заразительно зевнула во всю могучую пасть и примирительно сказала:

— Ну чё орать-то, господин инженер, ща сходню подам. Один момент.

— Здесь у меня и жилье, и мастерская, — похвастался инженер, когда мы поднялись на палубу. — Единственное неудобство — анфиладное расположение помещений, но тут уже ничего не попишешь… Поскольку тебя интересует двигатель, то мы сразу пройдем в машинное отделение. Не возражаешь? Тогда прошу за мной, — сделал он приглашающий жест в сторону кормовой надстройки.

Палуба оказалась интересной. Вся середина ее была сделана в виде этакого цехового остекленного фонаря, который приподнимался на полметра над палубой и имел крышу в форме домика, из которой торчали две жестяные трубы под грибочками. Печные, наверное… потому как за надстройкой виднелась высокая, почти пароходная труба. Пройти на корму можно было только вдоль бортов.

Когда я спустился вниз, инженер уже зажигал керосиновые лампы по углам.

— Как тут просторно, — удивился я.

— Тут раньше стирлинг стоял, а мой движок намного компактней будет, — похлопал он ладонью по узкому механизму, выступающему на полтора метра от пола. — Вот и стало просторно.

— А старый двигатель где?

— На основе старого стирлинга мы с приятелем решили устроить электростанцию, чтобы не зависеть от ненадежных батарей. Не знаю, что получится еще из наших штудий… Но некоторые наметки рабочие у нас уже есть, — гордо заявил он.

— Да… — согласился я. — За электричеством будущее.

— Но пока это мало кто понимает. Ретрограды, — откликнулся он на мою реплику. — Я так думаю, что механика скоро достигнет своего предела и прорыв в будущее можно сделать только на электрическом приводе. Расчеты так показывают. Но как это все воплотить в металл? Не один десяток лет пройдет, пока все возможные варианты переберем. Но вот увидишь, Савва, я впишу свое имя на скрижали науки, — глаза его при этом фанатично сверкнули.

— От химии много будет зависеть, — подал я реплику. — Изоляция, будь она неладна, все тормозит.

Тут застучали каблуки матросских ботинок по трапу, и ввалившаяся в машинный трюм толпа оборвала наш научный треп.

В одном из углов помещения было оборудовано нечто вроде кузнечного горна. По команде инженера там развели коптящую мазутную горелку, на которую положили металлический шар размером с кулак. Один матрос встал к мехам и стал подавать на горелку воздух. Трюм был слабо освещен всего четырьмя керосиновыми лампами, но основное действо было видно. Двое матросов вертелись у горелки, а еще четверо лениво расселись на рундуке с противоположной стороны от двигателя.

Активно качались меха горна, и так продолжалось некоторое время, пока человек у горелки не поднял с пропитавшейся маслом и нефтью палубы длинные кузнечные щипцы и выхватил ими из горелки раскаленный добела металлический шар.

— С дороги! — крикнул он, добавив для доходчивости несколько забористых матросских ругательств, пробежал мимо меня к двигателю и вставил куда-то там эту пламенеющую штуковину. А второй захлопнул за ним крышку двигателя.

— Крутите! — приказал инженер и неожиданно для меня добавил парочку пролетарских выражений для доходчивости. — Быстрее!

И четверка матросов на лавке дружно подорвалась и стала вручную раскручивать небольшого диаметра маховик, который, к моему удивлению, со второй попытки завел мотор, застучавший часто и громко. На удивление ровно с характерным таким звуком «бонг-бонг-бонг…».

Я подумал, что кузнечный горн — это не выход. Пора «изобретать» паяльную лампу.

А заодно и керогаз для жены, которая постоянно жалуется, что на керосинке готовить долго и фитили коптят.

— Йоску, мать твою за ногу, давай большой круг по реке, — приказал инженер, и часть матросов исчезла в зеве крутого трапа.

И снова превратившись в рафинированного интеллигента, Эвин стал объяснять мне принцип работы этого недодизеля, работавшего на сырой нефти. Ничего у этого движка не было, ни свечей, ни электрики, ни стартера, ни топливного насоса, ни карбюратора. Прост он как кувалда. Даже цилиндр в нем и то один. И раскаленный шар именно на головку цилиндра и укладывали, а потом уже порционно поливали нефтью, которая тут же испарялась — этакий эрзац форсунки.

Запускается этот калильный движок очень быстро, несмотря на все танцы с бубнами при накаливании полого шара. К тому же может работать на всем, что горит, лишь бы топливо было жидким. В этом случае он сам себя смазывает тем же, на чем работает.

— Главное в моем двигателе то, что он дает длительное время очень ровный ход, что делает его просто незаменимым на водном транспорте.

— А на суше?

— На суше? Если в транспорте… — инженер на секунду задумался. — То разве что на пахотных тракторах я его вижу, дороги у нас сами знаете какие… а это означает высокие ведущие колеса и привод от двухметрового маховика. И таким образом мы ничего не отыгрываем от рутьеров, которые в наше время являются весьма продвинутыми и совершенными машинами. Разве что запускаемся быстрее. Просто не выдержим конкуренции с давно налаженным производством. А вот в насосах… или на воде… Сейчас сам увидишь. Прошу наверх.

Оставив в машинном трюме на вахте двух мотористов, мы поднялись на свежий воздух.

Под ногами слегка подрагивала палуба.

— А на рельсах как себя этот двигатель поведет? — продолжал я допытываться.

— На рельсах, я думаю, прекрасно… — ответил он, протирая пенсне. — Разве что небольшая проблема с реверсом будет, когда требуется сначала притормозить и уменьшить обороты, а потом двигатель сам собой раскрутится назад. Но на рельсах с паровой машиной никто не конкурент, хотя ее постоянно держать теплой приходится.

Баржа отчалила от берега и, развернувшись носом на север, неторопливо пошла по реке, оставляя за кормой медленно проплывающие берега.

День выдался чудесный. Погода шепчет… Пейзаж красивый. Так бы и отдыхал себе. Уйти бы сейчас на кораблике за город, в шелест листьев и щебетание птиц. Костерок запалить. Шашлычка пожарить. Водочки принять на грудь. А там и порыбачить всласть на зорьке…

— Видел уже наш город с реки? — спросил меня инженер.

— Нет. Не довелось еще, — сознался я.

— Много потерял. Но сейчас наверстаешь.

Показались гранитные набережные и заводские здания красного кирпича, дымящие высокими трубами.

— Вот он, главный центр имперской индустриализации, — гордо заявил Болинтер. — Нигде больше нет такой концентрации промышленности, как в Будвице, разве что на островах у наших врагов. Вот враг и рвется захватить наш город, чтобы одним ударом ослабить империю. Ее экономическую мощь.

— А ты хотел бы помочь обороне нашего города? — спросил я с подначкой.

— Я бы с удовольствием, но меня даже в армию не взяли. Сказали, что имею недостаточный вес при моем росте. Негодник я, — развел он руками.

Да, высокий Эвин — почти два метра ростом и худой как жердь.

— Не обязательно с винтовкой по полю бегать, чтобы принести пользу обороне любимого города, — заметил я и стал думать о его двигателе.

По габаритам недодизель вполне вписывался в отведенный объем задуманного мной автономного мотоброневагона. Так что пора улавливать этого энтузиаста в сети.

— Да я с превеликим удовольствием, — вполне искренне и даже немного пылко заявил инженер. — Только кто меня возьмет.

— Эвин Болинтер, смирно, — перешел я на командный тон. — Властью, данной мне его величеством королем Бисером Восемнадцатым, я призываю вас в качестве специалиста в особый отряд гвардейской артиллерии до конца военных действий. Теперь ты в армии, Эвин. За какое время ты построишь мне такой же двигатель?

— А гвардия мне заплатит за то, что уже сделано?

— Обязательно, — пообещал я.

Прикинул, что я даже из своих денег доложу, в конце концов.

— Тогда у меня есть еще один такой движок в состоянии… — инженер на секунду закатил глаза под брови, — да почти готовности.

Солнце склонилось к западу. Еще немного и закатится за ближайший лес.

— Хорошая экскурсия, красиво тут на реке, но, увы… завтра с утра мне на службу, — щелкнул я крышкой часов. — Да и вечером еще дела есть. Так что поворачивай, Эвин, обратно. И готовься к призыву.

— А добровольчество оформить можно как-нибудь? — спросил он с надеждой.

— Попробую, — ответил я. — Но пока ничего не обещаю. Там же медкомиссия о-го-го…

Утром, приняв от фельдфебеля Эллпе обоз со стреляными гильзами, написал ему записку для кассира завода о приеме полутора тонн латунного лома, извинился, что не могу уделить ему должного внимания, и помчался с завода в депо.

Неплохой бизнес образовался, который я бы клювом прощелкал, если бы Эллпе сам не подкатил ко мне с таким предложением, видя, как мы на испытаниях пулемета патроны изводим ящиками, а потом гильзы собираем. Оказалось, что стреляные винтовочные гильзы никто не учитывал на полигоне как материальную ценность. Патроны на стрельбы списали, и все. Стреляные гильзы с рубежа собрали и сложили в кучу за артскладами, чтоб под ногами не путались и начальству глаза не мозолили.

Фельдфебель предложил мне половину от рыночной цены цветного лома и самовывоз. Я сделал встречное предложение — треть цены металлолома плачу сразу наличными по доставке на литейку моего патронного завода, и налоговый департамент об этих деньгах ничего не знает. Вот он и возит по паре тонн на телегах своих крестьянок каждую неделю. Если считать наш выпуск пистолетных патронов, то нам годами накопленного на полигоне лома надолго хватит.

Жаль, что снарядные гильзы артиллеристы обратно забирают на переснаряжение. Там металла намного больше.

В депо меня встретил полный кипеш, гвалт, стук пневматических молотов, звяк гаечных ключей, громкая ругань пролетариата и не отстающие от них в витиеватости окрики инженерной интеллигенции. Все носятся как наскипидаренные, солдатиков с экипажа бронепоезда припахали к переноске тяжестей и уборке территории, хотя эти авгиевы конюшни быстро в порядок не привести. Завод он и есть завод, особенно такой, на котором постоянно образуется стружка, окалина, обрезки и опилки металла, масляные лужи.

Увечный шпальный шушпанцер мало того что давно восстановили в депо, так и еще один подобный сваяли в инициативном порядке, пока на основном производстве простаивали в поисках новаторских инженерных решений. Полевые орудия на колесах с них убрали, и теперь на оконечностях «броневагонов» стояли старые бронзовые трехдюймовки на тумбовых лафетах в казематах с горизонтальным поворотом бронированной полукруглой шторки на 75 градусов в любую сторону от оси. И стал эрзац-бронепоезд похож на БеПо «Хунхуз» времен Первой мировой войны моего мира. Осталось только модернизированные гатлинги в боковых амбразурах поставить — и в путь. По одной револьверной 37-миллиметровой пушке уже стоит с каждого борта — морячки поделились противоминным калибром, который уже показал свою слабую эффективность на морях. Фактически это тот же пятиствольный гатлинг большего калибра. Ну хоть какое-то усиление бортового огня.

Очень короткие БеПо получились — паровоз и всего два эрзац-броневагона. Командный пункт на тендере. Паровозы в них блиндированы 15-, 20- и 30-миллиметровым котловым металлом — на них тренировались клепать бронелисты по новой методике.

О да… Паровой ручной пневмомолот мы тут-таки сделали. Спасибо Вахрумке и Дубчику за патент. Фактически тот же шахтерский отбойный молоток, только насадка другая и режим работы.

Прикомандированные к депо моряки во главе с техником-мичманом, изощренно по-матросски матерясь, пятый раз со звоном долбят поворотный механизм гаубичных башен. Что-то у них там не то выходит. Если с малыми пулеметными башнями все в порядке уже, да и пушки в своих башнях себя ведут достойно, то башни для гаубиц, требующих большого угла возвышения ствола, на высоких градусах выстрела заклинивает, хотя казалось бы…

Вот и сейчас облепили они скелетный испытательный вагон, подняли на козловом кране башню с гаубицей и что-то доказывают друг другу, не стесняясь в выражениях. На вид и не понять, кто тут матрос, а кто офицер — все в грязных спецовках и чумазые, все одинаково матерятся.

— Чем порадуете, мичман? — окрикнул я его.

— Баста, — бросил он своим матросам. — Перекур.

Мичман ловко спрыгнул со стального скелета, изображающего подбашенное пространство, и извинился.

— Руки не подаю, лейтенант, извините — грязные, — это он вместо приветствия мне. — Но рад вас видеть. Вопросы накопились.

И стал неторопливо набивать свою короткую трубку.

— В чем проблемы? — спросил я из вежливости, все равно он их на меня обрушит, как раскурит.

— Да вот… только с полигона… — Мичман нервно затягивался дымом. — Опять механизм поворота заклинивает при стрельбе на углах больше тридцати градусов. Особенно когда гаубицы стреляют залпом. Я уже не знаю, что и придумать.

— Что, совсем никаких мыслей нет? Вы же специалист в этом деле.

Мичман кивнул головой в подтверждение того, что специалист, и выдал:

— Да… только на кораблях башни крутит гидравлика, а тут матрос надрывается, ручку вертит… Разносить надо эти башни по разным вагонам, каркас массивней делать. А тут или в шестьдесят тонн укладывайся общего веса с людьми, пулеметами, патронами, снарядами и прочим имуществом, или калибр гаубицы снижай, — жаловался он. — Только толку от этого не будет. Такие вот дела… Проще нам пушки заменить.

— А если поставить только по одной гаубице на вагон, тогда веса хватит? — спросил я, припомнив фотографии немецких броневагонов времен Великой Отечественной войны с одной длинноствольной танковой башней. Правда, они были для борьбы с советскими танками заточены. Танк, как показала Вторая мировая война, — основной уничтожитель бронепоездов после пикирующих бомбардировщиков.

— Надо считать… — ответил мичман задумчиво, окутываясь клубами дыма. — Башня большая… Больше пушечных… И лобовой лист у нее с приличным скосом, чтобы обеспечить эти самые высокие градусы подъема ствола. При горизонтальном положении ствол уравновешивает башню, а вот стоит его задрать… Боюсь, чтобы нормально башню уравновесить, надо броневой лист маски существенно увеличивать… Но если подбашенный каземат сделать из толстого железобетона, то мы сможем поставить на погон лист металла потолще. Кольцевую опору усилить. А в боковых пределах устроить зарядные кубрики со стеллажами… Может получиться… Но мест для пулеметов тогда уже не останется.

— А что с высотой вагона будет? — спросил я.

Высота меня очень волновала: бронепоезд для вражеской артиллерии — цель большая. Любое ее уменьшение — благо. И одновременное уменьшение веса всей конструкции. Но сейчас у нас паровоз четыре метра ростом. Так что идея такого рельсового танка имеет место быть, вот если бы еще мотор туда впихнуть… Но об этом пока можно только мечтать.

— Высота броневагона в таком разрезе — с одной башней — уменьшится где-то на полметра точно, может, и больше… — Наконец-то мичман перестал что-то считать про себя. — А вот забронировать такой вагон можно будет, как на эскадренный броненосец… Только вот…

Тут вокруг как фольгой зашуршали. Волна пробежала по людям.

— Король… Король… — пронеслись шепотки.

— Ну вот… покурили… — Мичман принялся выбивать с остервенением трубку о каблук, рассыпая искры недогоревшего табака. — Принесла нелегкая… Щас без люлей не останемся, как без пряников… как пить дать. Хорошо если только фитилем отделаемся. В прошлый визит он был нами очень недоволен.

В цех быстрым шагом вошел Бисер Восемнадцатый с небольшой свитой, которая в своих нарядных мундирах шарахалась от многочисленных грязных поверхностей.

— О, Кобчик, — повеселел король. — Ты-то мне и нужен.

Как он меня быстро вычислил в промасленном комбинезоне среди толпы таких же чумазых? И все в рабочих беретах к тому же.

— На хорошего ловца зверь сам бежит, — подхалимски захихикал незнакомый мне свитский полковник.

— Кто зверь? Я — зверь? — включил я обиженного горца с интонациями Фрунзика Мкртчяна из кинофильма «Мимино».

13

В королевском кабинете, уже во дворце, кроме меня, Онкена, кронпринца и короля присутствовали еще пехотный генерал-майор, который очень косо посмотрел на мое присутствие в высоком кабинете, и тот самый полковник, который меня зверем обозвал.

— Ваше величество, — прокашлялся генерал, — не слишком ли в расширенном составе мы собрались обсудить столь важный вопрос?

— Не слишком, — ответил король. — Кобчик мой доверенный человек. К тому же у него есть редкое качество: он не стесняется мне в лицо говорить свое особое мнение. А его бронепоезда вы сегодня видели… — военные кивнули. — На них возлагается роль острия копья в наших с вами планах.

— К тому же Кобчик постоянно видит сны, в которых он командует фронтом, — улыбнулся кронпринц. — Как утверждает — кошмары.

Военные усмехнулись.

— Приступим, — произнес король, пропустив мимо ушей шутку сына.

А я запоздало подумал о том, что весь аппарат принца стучит ему про меня даже в мелочах.

— Полковник, карту, — приказал сократившийся в амбициях генерал.

Выдержка у генерала была отменная. Школа! Учитывая, что в депо король этого самого полковника, который сейчас на большом столе раскладывал склейку, заставил передо мной публично извиниться за неуместную шутку… А что королю оставалось делать при виде блондинистых горцев, которые, передвинув удобнее кинжалы на поясе, активно стали подтягиваться ко мне… Рецкая солидарность она длинную репутацию имеет. Так что смотрел на меня генерал теперь серьезно, видимо подозревая во мне королевского бастарда. Не меньше. Ну я так думаю…

— Онкен, позови сюда кого-нибудь из своих, к секретам допущенных… — приказал король. — Будет протокол вести, чтобы дельные предложения не забыть потом.

Повернулся к столу и спросил:

— Итак, полковник, что у вас там, в имперском генштабе намудрили с нашим наступлением?

А я только сейчас обратил внимание на малиновые лампасы на полковничьих штанах. Так вот ты какой, лесной олень? Мозг имперской армии…

Беззвучно просочился в кабинет молоденький флигель-адъютант из дворцовых, присел в сторонке за небольшой столик, приготовив блокнот и карандаш.

Король разрешающе кивнул головой.

— Итак, ваше величество, ваше высочество, господа… — Полковник изобразил на все стороны короткие поклоны согласно титулованию. — Летнее наступление мы начинаем в день «Икс» трехсуточной артподготовкой, которая смешает с землей полевые укрепления врага новыми снарядами с экразитом. После этого мы вводим в бой бронепоезда, которые прорывают остатки вражеской обороны вдоль линии железной дороги, а вслед за ними — линейные батальоны ольмюцкой пехоты, занимающие рубежи завесы. После этого на третьи сутки наступления вводится в прорыв армейский корпус с основным заданием…

Судя по докладу, который полковник активно иллюстрировал на карте, нам — королевской армии, предлагался очередной «Верден», под прикрытием которого имперский экспедиционный корпус оттяпывал у врага значительный кусок побережья Северного моря до реки Ныси. Главным рубежом достижения наступления в районе железной дороги объявлена узловая станция Неясь в семидесяти километрах от фронта — основная база снабжения войск фельдмаршала Смигла. Там соединяются две ветки железной дороги из восточных глубин царства с веткой с севера, которая заканчивается на побережье торговым портом. И оттуда же, из Неяси, идет на юг недавно построенная рокада полноразмерной колеи для снабжения царских дивизий южного фаса фронта.

Основная задача наступления — овладеть морским портом и перекрыть снабжение царской армии через него военной помощью от Островного королевства. На востоке и на юге ольмюцкая армия в ходе наступления ставила на захваченных рубежах оборонительную завесу. Главный удар приходился на север с охватом немногочисленных вражеских оккупационных частей, которые поставляют конных наблюдателей за разделяющими нас болотами, охраняют железную дорогу, речные порты и стоят гарнизонами в более-менее крупных населенных пунктах. Для захвата морского порта и зачистки местности от войск противника ольмюцкой армии придавался имперский армейский корпус в составе двух пехотных и одной кавалерийской дивизии с частями артиллерийского и пулеметного усиления… Для поддержки — один шпальный эрзац-бронепоезд от нас.

На остальных участках Восточного фронта запланировано «без перемен».

Далее полковник сыпал номерами частей и соединений как наших, так и противника. Генерал его иногда поправлял, озвучивая новые данные о передвижениях и дислокации.

Вот, в общем-то, и все.

— Твое мнение, Кобчик? — спросил король, не оглашая своего отношения к плану.

— Ваше величество, я готов умереть по вашему приказу в любое время. Все дело в том, принесет ли моя смерть пользу империи и королевству или нет. Ваше величество, ваше высочество, господа, — кивнул я всем по отдельности по приложению титула. — Я не посвящен в высокие стратегические замыслы генерального штаба, но по плану этой компании мне предложено погибнуть в любом случае. Потому что наступление это провалится.

— Объяснитесь, фельдфебель… — возмущенно воскликнул полковник, выделив мое низкое воинское звание с особой ехидцей.

— Когда после ранения я находился на излечении в санатории, то там мы с фронтовыми офицерами делились опытом. Опыт Западного фронта показывает, что, пока идет многодневная артподготовка, враг успевает стянуть к этому месту фронта все свободные резервы и добивается именно на этом участке существенного численного превосходства над наступающими, хотя по военной науке должно быть наоборот. Даже если нам, паля все вокруг огнем, удастся прорваться по железной дороге к узловой станции и даже захватить ее, то очень скоро мы окажемся на ней в полном окружении, отрезанные от основных сил. После этого нам не останется ничего другого, как дороже продать свои жизни до полного исчерпания боекомплекта. А булавочный прокол вдоль железной дороги враг заткнет свежими резервами.

Я остановился, без разрешения налил себе воды из хрустального графина и жадно выпил.

— Продолжай, Кобчик, — поощрил меня король спокойным тоном.

— Так вот, ваше величество… — заговорил я снова. — Погибнуть хотелось бы с пользой, а не просто так. А так… положив отборных людей и новейшую технику, добившись лишь небольшого тактического перевеса на неподвижном фронте… Мне предлагается стать фельдмаршалом Смиглом, который полгода стучится лбом о наши форты, прикрывающие столицу. Первый вопрос шкурный — почему я должен удерживать захваченную узловую станцию именно три дня в лучшем случае с неполным батальоном? Отбивать ее царцы будут любыми силами вплоть до привлечения резервной дивизии из-за реки. В итоге нас за трое суток просто шапками закидают.

— Станцию сначала еще захватить надо, — усмехнулся генерал.

— Именно, — согласился я с ним. — И с этим связан второй вопрос. Зачем вести артподготовку трое суток? Чтобы, стреляя ночью по площадям, разбить железнодорожный путь и сорвать выход бронепоезда на авансцену? И бронепоезду вместо выполнения боевой задачи придется в таком случае на передовой прикрывать ремонтников, восстанавливающих рельсы и шпалы под огнем противника. Результат, скажем так, неопределенный. Кстати, что говорит разведка о состоянии путей?

— Вот об этом нам новый начальник разведки и доложит, — поддержал меня король.

Генерал прочистил горло и сообщил:

— Пока всеми воюющими сторонами железная дорога считается как бы общим достоянием, а подвижной состав и железнодорожники — переходящим призом. Они вроде как неприкосновенны, потому и работают на того, в чьих руках станция. Так что пути должны быть в полном порядке. По крайней мере, до сих пор так и было. Обходчики с обеих сторон регулярно проверяют состояние и крепления шпал и рельсов. Но вот после применения вашего бронепоезда ситуация может кардинально измениться. Вы понимаете это, штаб-фельдфебель?

— Более чем, ваше превосходительство, — слегка склонил я голову в его сторону.

— У вас есть другие предложения? — настаивал новый начальник службы разведки ольмюцкой армии. — Вы же командовали фронтом во сне, — не удержался он от шпильки.

«Вы хочете песен? Их есть у меня». Только вот примерим на себя роль дедушки Брусилова и пойдем резать «правде матку».

После моей убедительной, как я надеюсь, речи о необходимости молниеносной глубокой операции с окружением и пленением главных сил Смигла, вместо того чтобы целым армейским корпусом гоняться за конными разъездами наблюдателей за болотами, меня провели в отдельную комнату, превращенную в буфетную. Из общего зала меня выперли. Сами большие начальники остались там и что-то трут между собой.

Я сидел в одиночестве и оттягивался чаем с лимоном, глядя на посеребренный фабричный ведерный самовар. На его квадратном основании с каждой стороны были выбиты буквы «Кобчик-патент». И я вспомнил, что листовое серебро из дворца мне давно уже привезли, а к самовару для короля я еще и не приступал. Только эскиз его набросал на бумаге в виде гротескного паровоза. Король же просил у меня что-нибудь оригинальное, чего ни у кого нет. Вот и…

Почему я решился вылезти «на бруствер»? Да потому что со мной все уже решено — я иду в прорыв при любом раскладе. Все равно дальше фронта не пошлют, а тут есть хоть маленькая, да надежда в живых остаться.

К тому же король, по моей чуйке, ведет какую-то хитрую игру против генштаба, в которой меня только что использовал в качестве дубинки против горе-стратегов, которые запланировали оставить целеньким железнодорожный мост через Нысю, хотя наступать за реку не планировали вообще в обозримом будущем. Мало того, не планировали даже этот мост захватывать. Только удерживать саму узловую станцию. Не планировали они также и бомбардировки с дирижаблей. Точнее, запланировали генштабисты бомбить только линию фронта, а не стратегические объекты в тылу врага.

Зашел в буфетную Онкен, сел за стол. Попросил:

— Налей и мне чаю.

И первый стакан, обжигаясь, сразу жадно выпил.

— Давай еще… — протянул он мне серебряный подстаканник с пустым сосудом. — Знал я, что ты мстительный горец. Но чтобы так… Непосредственному начальнику крутой кипяток для утоления жажды… Мучитель ты, Кобчик. Откуда ты только свалился такой на наши головы?

Я промолчал, так как вопрос был из риторических. Вместо этого спросил другое:

— Вам сахар класть, экселенц?

Онкен потер виски. Стало видно, что он очень устал и что он вообще мужчина в возрасте уже.

— Вообще-то я всегда без сахара пью, — сознался он. — Сахар портит вкус напитка. А у нас во дворце, если ты заметил, чай настоящий, экваториальный. Дирижаблем доставляли. Подарок императора.

— Сахар на время снимает усталость и обостряет зрение, — сказал я.

— Тогда два куска кинь. Кобчик, вот скажи мне, откуда ты такой умный?

— …и почему строем не ходишь, — улыбнулся я, как бы продолжая фразу своего непосредственного начальника.

— И это тоже, — усмехнулся генерал-адъютант.

— С горы Бадон, — честно ответил я. — И это… экселенц, разве я вам не нужен такой, какой я есть? Ходил бы я строем — не позвали бы меня на это совещание. Маршировал бы себе в коробочке, как и все.

— Чего ты от жизни хочешь, Савва?

— Только того, чтобы моя семья была счастлива и ни в чем не нуждалась.

— И для этого тебе ни король не нужен, ни старый Онкен, — устало протянул генерал. — Изобретешь еще что-нибудь вроде этого, — он постучал пальцем по самовару, — и обеспечен на всю жизнь при твоих-то запросах. Не мог дом в городе у его величества попросить? Купил какую-то халупу в деревне и удивляешься, что она без телефона.

— Я вообще не привык ни у кого ничего просить, экселенц. Один умный человек мне еще в детстве сказал: «Никогда ничего не проси, сами придут и сами все предложат. А если не дали, значит, тебе это не нужно». У меня профессия есть. Я на хлеб с маслом всегда заработаю.

— Я помню, что ты деревенский кузнец. Однако странная у тебя жизненная позиция, Савва. Тут во дворце все постоянно у короля что-то клянчат. А ты ни разу. Даже когда король прямо предложил, то ты все за других распинался. За того же Многана… — Онкен презрительно фыркнул. — И ничего для себя. Король тогда на тебя обиделся.

— Я просил его отправить меня служить в воздухоплавательный отряд, — припомнил я.

— Да… — кивнул Онкен. — Вспомнил… было дело. Увы, но король оказался прав. Здесь ты нужнее.

— И именно поэтому, экселенц, меня отправляют на убой по планам генштабистов, которые наш фронт только на карте видели. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…

— Нет больше этого плана, Савва. Король его похерил. Но нет и имперского армейского корпуса, потому как он придавался только к данному плану, и никак иначе. Своих же сил у нас для такой операции не хватает.

— Пусть король попросит маркграфа дать на время рецких горных стрелков. На юге, как я понимаю, война закончилась.

— Да, — согласился со мной Онкен. — Кончилась. Винетия подписала сепаратный мир и отдала нам Риест в качестве контрибуции и еще там острова по мелочи. Я передам королю твою идею — он спишется с маркграфом. Может, что и выйдет.

— Можно еще обменять парочку шпальных бронепоездов на пехоту или кавалерию у отогузского короля, — предложил я. — Опыт в депо уже есть, и строить такой эрзац недолго. Пусть до часа «икс» враг считает, что мы бронепоезда перебросили на юг. Нам крайне необходим эффект внезапности. Для этого не только враг — свои не должны знать наши замыслы и конкретные даты.

Страницы: «« 23456789 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Это плохие стихи. Они не преследуют никаких благородных целей и существуют исключительно ради самих ...
«Большая книга общения с ребенком» – представляет собой дополненное и переработанное издание книг «О...
Кто он, истинный лидер? Это больше чем просто руководитель, контролирующий работу своих сотрудников....
Поражаясь красоте и многообразию окружающего мира, люди на протяжении веков гадали: как он появился?...
«В каждом городе, в каждом посёлке, в каждой деревне нашей необъятной родины, везде встречаются люди...
Том 46 Энциклопедии Живого знания стал результатом 20-летних исследований, проводившихся группой уче...