Мерзкий старикашка Алек Сэй

— Ну вот, опять осрамился… — пригорюнился Тумил. — Этак я никогда иноком не стану.

— А ты что, так торопишься? — удивился я. — Нешто решил пораньше начать да в примасы податься?

— А что такого? — буркнул Тумил. — Он сын простого мельника, читать только и выучился, когда монахом стал. Я хуже, что ли?

— Не хуже, конечно. Строго наоборот, — вздохнул я. — А в начальнички обычно всякая сволочь выбивается. Ну или нужен к этому делу талант.

— А у меня его прям и нет? — надулся паренек.

— Я-то почем знаю? Если глянуть на происхождение, так по всему выходит, что должен иметься.

— Ты правда так думаешь, брат Прашнартра? — разулыбался Тумил. — Думаешь, мне уже можно стать монахом?

— Ну… — Я замолчал ненадолго, отправив в рот кусочек жареного карпа. — Книгу Деяний Троих ты хорошо знаешь, Слово — тоже… На уровне, да, вполне на уровне. Служение Великой Дюжине, разумеется, горец все же, а не равнинный житель, а всех прочих мелких богов и духов…

Я махнул рукой.

— Да их всех никто не знает. Только для того, чтобы в Совет Благих попасть, тебе надо поближе к Круврашпури держаться, у нас в монастыре все карьеры, окромя брата-кормильца, через строгое знание канонов делаются.

— Значит, ты скажешь брату — хранителю Реликвии, что я уже готов принять монашество?

От неожиданности я аж поперхнулся.

— Я-то тут при чем?!

— Ну как же? — спокойным и где-то даже менторским тоном (и у кого ж это он научился, поганец мелкий?) ответил Тумил. — Каждый послушник обязательно должен заниматься два часа в день. А еще ему назначается наставник из братии, дабы подготавливал его к будущему служению. Меня вот определили к тебе, и когда я, по мнению своего наставника… — Парень показушно-смиренно потупился. — …достигну необходимого просветления, он сможет меня рекомендовать хранителю Реликвии и настоятелю для принятия сана. Если пожелает.

Черт возьми, впору гордиться достижениями — оригинальному Лисапету послушника за все годы в монастыре ни разу не доверяли.

— Очень поучительно, — прокомментировал я. — И неожиданно, что главное. Мне о том, что я у тебя в наставниках хожу, никто сообщить не удосужился как-то.

— Ну-у-у… Вероятно, брат Круврашпури забыл это сделать. — Мелкий придал своей физиономии ангельское выражение, возвел очи горе, а затем полным благочестия голоском добавил: — В непрестанных молитвах часто упускает он подобные мелочи.

Я усмехнулся. Потом фыркнул. А потом мы оба в голос заржали.

— Не иначе на пару с Трундналини молились, — сказал я, утирая слезы от хохота. — И давно ты знаешь, что я у тебя в наставниках, да молчишь?

— Вот поверишь ли, брат Прашнартра, часа два всего как. — Тумил с самым серьезным видом приложил руку к сердцу. — Брат-хранитель меня перед ужином как раз и просветил на сей счет. Спросил, не будешь ли ты меня завтра в иноки рекомендовать. Там же церемония целая, я слыхал.

— Церемония, да… Завтра, значит?

Эва, торопятся князья, выходит.

— Ага, — кивнул паренек. — Ну так как?

Я усмехнулся.

— Поздно уже. Утро вечера мудренее. А завтра — оно завтра и будет. Иди отдыхать и не переживай ни о чем.

— Ну и ладно, ну и пойду, — насупился Тумил, собрал посуду и вышел вон.

Круврашпури я, положим, понимаю: если меня завтра отсюда увезут, ему парня надо заново не менее чем на месяц к кому-то прикреплять. Брат-хранитель и так-то притча во языцех, а коли у него такой конфуз с бесхозным послушником всплывет, это же скандал из скандалов. Хошь не хошь, настоятелю придется заново на переизбрание его братией выставлять, за небрежение. Подгадить им обоим, что ли, напоследок? Реноме, так сказать, поддержать.

Дверь снова приоткрылась и в щели появилась хитрая физиомордия Тумила.

— А имя ты мне какое определишь, а, брат Прашнартра?

— Иди уже, — добродушно пробурчал я. — Разберемся.

В апартаменты настоятеля меня пригласили сразу после утренней службы. Князья со свитою, как и прочие паломники, на ней, кстати, присутствовали, но вместо пения гимнов, прославляющих восходящее Солнце, все больше кого-то высматривали в толпе монахов. Кого бы это, интересно? Вот прям в догадках теряюсь.

Тем более что я благоразумно затесался в толпе, среди братьев повыше, и не отсвечивал. Да и узнать меня они смогли бы вряд ли — на брата Лисапет отродясь похож не был, да и на отца не особо. Так, общее сходство, а в целом-то, скорее, в мать уродился. Так молебен и отстояли.

После службы я из храма моментально слинял, покуда меня Круврашпури не выловил. Нехай поволнуется немного, жиртрест, может, сбросит пару килограммов. Ему же на пользу пойдет. Опять же торжественно оглашать на заутренней, что послушник Тумил готов к принятию сана, как хранитель Реликвии хотел, означало рисоваться перед столичными гостями во всей красе, что в мои планы покуда не входило. Им, пожалуй, тоже немного вес сбросить не помешает. А помешает, так наберут заново — не бедствуют, чай.

Так что взял я ноги в руки да поспешил в келью, от греха подальше.

Мой бывший босс, в той конторе, куда я устроился перед тем, как скопытиться, важные переговоры вечно оттягивал. Говорил, что клиент должен дозреть и тогда его можно дожать. Какие плоды от созревания князей получатся, я, конечно, не знаю, но лучше пусть они за мной побегают, а я себе цену понабиваю, поинтересничаю…

Ну, это я так думал. Совсем забыл, что тут у меня тоже имеется непосредственное руководство. А вот оно обо мне не забыло…

Прислал Тхритрава ко мне своего секретаря, брата Люкаву, с наказом срочно явиться пред светлы очи отца-настоятеля. Ну или перед зелены, если быть точным.

Я даже церемониальную сутану на обычную сменить не успел, а этот уже на пороге, с поручением, значит.

— И не надо, не надо переодеваться. Так даже лучше будет, — закончил спич главный прихлебатель начальства.

— Но хоть накидку надо снять, — не согласился я. — Ее исключительно на богослужения надевают.

— Накидку можно, — разрешил Люкава.

Наивный он человек все же…

Я неторопливо, с кряхтением стянул с себя расшитое нитками всех цветов радуги пончо, с минуту еще охал и потирал поясницу, затем аккуратно, нет, очень аккуратно накидку сложил, разгладил, дабы на ткани ни было не морщинки, и только после этого бережно убрал одеяние в тумбу.

Тхритравов секретарь аж подпрыгивал на месте от нетерпения, покуда я этим делом занимался. А сказать ничего не решался: накидка — предмет сакральный, атрибут культа, небрежное с ней обращение граничит со святотатством.

— Ну, пойдем, что ли? — сказал я, закончив с издевательством над ни в чем не повинным Люкавой и прихватив клюку, с которой ходил во времена своего выздоровления. — Не стой столбом, нас отец Тхритрава ждет.

Хм… Это, наверное, очень хорошо, что сильнее Лисапета недолюбливать в монастыре уже не могут, а морды бить тут не принято вообще.

И пошли. Не в настоятелево обиталище, разумеется, — Тхритрава, подобно всем прочим обитателям монастыря, ночевал в самой обычной келье с минимальными удобствами, чудо смирения и нестяжательства всем нам являя. А вот для работы, ну или для встреч тет-а-тет с особо ценными паломниками у него имеются несколько комнат попрезентабельнее, с росписью, статуями, позолотой и образами на стенах. Мебель там опять же удобная, не то что простые монашеские шконки — хорошее такое место для работы и отдыха.

Ой, что это я? Для молитвенных размышлений конечно же!

Отец Тхритрава, меня дожидаючись, потчевал всех троих приезжих князей травяным взваром с какими-то крендельками. Ай-ай, и это до завтрака — ужаснейшее нарушение монастырского устава. Куда смотрит Святое Око?

— Тебе лучше, брат Прашнартра?

Приветствуя меня (простого монаха!), поднялись все четверо, а голос настоятеля был полон такой искренней заботы и приязни… Прослезиться от избытка чувств, что ли?

— Благодарю, отец Тхритрава, я чувствую себя почти здоровым, — самым смиренным тоном (всегда его определял как «благочестивенький гнусняк») ответил я. — Спину вот опять прихватило только.

— А ты не натруждай ее, присядь с нами. — Тхритрава указал на пустующее кресло за столом. — Вот тут уважаемые князья приехали побеседовать с тобой.

— Надеюсь, они ехали не для того, чтобы спросить, о чем мне рыбы рассказывают. — Усмехнувшись себе под нос, я последовал настоятелеву совету и присел.

— А что, правда рассказывают? — не сдержался самый молодой, на вид так лет двадцати, из заезжей троицы.

— В уме ли ты, досточтимый? — укоризненно поглядел на него я. — Где это видано, чтобы рыбы разговаривали?

Остальные два князя ухмыльнулись злорадненько — знать, недолюбливают своего молодого товарища. Ну, это ничего, на вас у меня тоже управа есть, на обоих.

— А кстати, отец-настоятель, — самым невинным тоном поинтересовался я, — коли уж благородные князья возжелали припасть к мудрости нашей братии, они, я надеюсь, вознесли соответствующие жертвы и принесли должные дары? А то помню я их, бывали они у нас уже.

Развернувшись к сидящему справа от меня, я ткнул в его сторону пальцем и требовательно вопросил:

— Вот ты, князь Шедад Хатиканский, года тому два как молил Святое Солнце о благополучном разрешении от бремени своей молодой жены. Какую жертву ты принес?

— Черного барана, — недоуменно ответил тот, тряся своей рыжей бородой.

Да, эти гады бриться моим или подобным кошмаром цирюльника не обязаны. Даже строго наоборот — обязаны только монахи.

В Ашшории вообще социальный статус человека можно легко определить по его прическе и растительности на лице, а вовсе не по одежде и украшениям. Князья носят бороды и распущенные длинные волосы, которые часто завивают; чиновникам и витязям, сиречь безземельным дворянам, волосы завивать запрещено. А бороду, причем недлинную, можно носить лишь находящимся на государевой службе на офицерской должности (и, соответственно, получающим либо жалованье, либо вместо или поверх него деревеньку в ненаследуемое оперативное управление и хозяйственное ведение), в прочих же случаях только усы дозволяются. Клир бреется гладко, длинные волосы заплетает в косу. Купцы и лавочники с трактирщиками усы носят, но вот волосы дальше середины шеи им отпускать нельзя — биты будут палками. Зато поставщикам царского двора из их числа можно отращивать бакенбарды. Городским работягам растительность на моське заказана напрочь, а рекомендуемая стрижка — «под коленку», на чем сословие брадобреев (натурально носят оселедец) неплохую деньгу зашибает. Крестьяне — ну, это отдельная песня. С одной стороны, на каждый хутор парикмахеров не напасешься, с другой — и уравнивать сельский пролетариат с князьями как-то некошерно, потому бороды им разрешены, только хлебопашцы их в косу заплетать обязаны в знак смирения, ну и прическа исключительно «под горшок». Так-то вот, целая система.

А одежку каждый себе по деньгам выбирать волен, хотя тоже имеются кой-какие ограничения и в этом плане.

— Бара-а-ана, — протянул я. — Мозгов у тебя, князь, как у барана. Надо же, один из первейших денежных мешков Ашшории, владетельный деспот Хатикана и Горной Аршакии, а за первенца у молодой жены решил бараном отделаться. Ну и что ты ожидал за такое скопидомство, сына, что ли?

Хатиканский князь поперхнулся, зато на физиономии третьего из князьев расплылась наидовольнейшая ухмылка.

— Ну а ты-то, ты чего разулыбался, князь Арцуд Софенский? — развернулся к нему я. — Помню я то золотое блюдо с речным жемчугом, что ты восемь лет назад монастырю в дар преподнес, как не помнить? И как ты пил беспробудно в паломничьем доме да прислугу гонял, помню тоже. Кабы не искренняя молитва одного из братьев, разве стал бы ты князем в обход своего дяди?

Молитва та была вознесена прошлым, ныне почившим братом-кормильцем и звучала так: «Солнце, даруй ты уже быструю смерть всей родне этого пропойцы, чтобы он отсюда наконец уехал!»

Улыбка на лице князюшки увяла, и теперь на меня таращились три бородатых мужика с постными мордами.

А вот так, знай наших! Первым делом с вас, мои дорогие феодалы, спесь надо сбить, а там уж можно и поторговаться.

— Не жури их, брат Прашнартра, — вмешался Тхритрава. — Князья проделали долгий путь и еще не отдохнули толком после тяжелой дороги. Но, я убежден, они приготовили надлежащие дары нашей обители. Не так ли?

Какой же умница все же наш настоятель — так выделить последнюю фразу голосом, что не отстегнуть в его казну кругленькую сумму нашим гостям теперь то же самое, что лицо потерять. Они еще соревноваться будут в том, кто дар побогаче преподнес, и хвастать напропалую своей щедростью и набожностью.

— Не гневайтесь, божьи люди. — Молодой князь, Зулик Тимарианийский кажется, если я верно разглядел его стяг, приложил руку к сердцу. — Мои братья-князья давно осознали то, о чем брат Прашнартра сейчас говорил. Именно потому не стали мы брать с собой ни злата, ни лалов да смарагдов, ни жертвенных животных, на разумение свое не полагаясь и боясь, что дары наши окажутся никчемными. Но, по слову вашему, пошлем гонца за тем, что Троих Святых и всей Великой Дюжины достойно.

Ишь ты! Умный…

Впрочем, другого с князьями Хатикани и Софенине не послали бы — их рода давно уже соперничают из-за контроля над Аршакией, и раз кровные враги приехали меня на царство звать, это должно символизировать волю всего Совета князей. Ну или значительной его части.

Традиция такая — демонстрировать серьезность намерений эдаким вот образом. А чтобы намерения по дороге один другого не зарезали, с ними всегда шлют нейтрала поумнее и поязыкастее, дабы вовремя их от смертоубийства мог удержать.

— Вот скажи, просветленный Прашнартра, какие дары принести нам уместно?

Ух ты, реально умный. Проверить решил мою соображалку. А я вот прикинусь ветошью!

— Не мне то решать. — Я пожевал губами. — Такие вопросы должно определять брату — хранителю Реликвии.

Чистая правда, его епархия. Вон как у настоятеля физиономия вытянулась, а у гостей, наоборот, в глазах радость. Продешевит Круврашпури, прям к гадалке не ходи. Потому, помолчав пару мгновений, я добавил:

— Конечно, он излишне скромен и навряд ли примет решение, не посоветовавшись с Советом Благих обители. Особенно с братом Асмарой, чья самоотверженность в служении Святому Солнцу общеизвестна. Верно, отец Тхритрава?

Жаль, демонический хохот изобразить было неуместно, а то он прекрасно подошел бы к ситуации — уж кто-кто, а наш брат-кастелян с них вытрясет все до последнего бисти.

— Истину глаголешь, брат Прашнартра, — кивнул наш главный. — Многими благодатными талантами Святое Солнце наделил брата Асмару.

— Ну вот и славно. — Я с кряхтением поднялся. — Пойду помолюсь о том, чтобы боги и святые послали вам знак о должных жертвах, потребных для исполнения желаний князей. А уж как пошлют, так снова зовите, если понадоблюсь.

— Ты, брат, так уверен, что они снизойдут до нас и чудо явят? — спросил князь Хатикани.

Нет, вы гляньте — он торговаться пытается! Э, брат, супротив настоятеля и кастеляна — это дохлый номер.

— И быть иначе не может, — ответил я. — Нет равных отцу Тхритраве в толковании знаков Книги Перемен Сущего.

Да, нечто вроде «И-Цзин» и тут имеется. Как и любая гадательная фиговина, книга составлена так, чтобы толковать предсказания можно было абсолютно любым образом. Что, собственно, сейчас нашей обители как нельзя лучше и подходит. Ну и князей-переговорщиков настроит на нужный мне лад. На неборзый. Главное, чтоб Тхритрава не шибко увлекся и скупость обуздал — вон у него какая мечтательность появилась во взгляде…

Ну, Люкава понесся монастырский актив собирать, а я пошаркал к своей келье. Угадайте, кто меня возле нее ждал, изнывая от нетерпения?

— Брат Прашнартра, ну где ж ты ходишь? — укоризненно произнес Тумил. — Меня за тобой Круврашпури послал, велел привести к нему срочно.

— Да можешь уже не торопиться, — отмахнулся я. — Настоятель Совет Благих созывает вот прямо сейчас. Не до меня теперь брату-хранителю. Но за исполнительность — хвалю.

— Эх… — Парень разочарованно вздохнул и потупился. — А ты про меня подумал? Ну, про имя?

— А как же, — кивнул я и отворил дверь в келью. — Ты юноша смышленый, усердный и имени достоин соответствующего, из первой книги Деяний Святых Посвященных.

— Ты правда так думаешь? — обрадовался пацан. — В смысле это же очень большая честь… А какого?

— Ну, я долго выбирал и решил остановиться на имени Крушна-пранью-друлпра-прахма-шинью.

Глаза Тумила округлились.

— Да я же это и выговорить не сумею! — в отчаянии воскликнул он.

— Посмотри на это с другой стороны, — флегматично ответил я. — Тебе-то свое имя называть придется не так уж и часто, зато окружающим — постоянно.

— Ты шутишь так, да? — спросил Тумил.

— Какие шутки могут быть со священными именами? Это жуткое святотатство, разве же я на него способен? — Увидев выражение лица парня, я поспешил добавить следующую фразу: — Так, вот на этот вопрос можно не отвечать. Тебе что, имя не понравилось?

Мальчик кивнул с самым мрачным видом.

— Ну хорошо-хорошо. У меня и другая мысль была. Крушна-пранью-друлпра-прахма-шинью в конце концов не единственное же имя в первом томе Деяний, верно?

— Конечно! — энергично ответил Тумил. — Посвященный Кахура, Посвященный Тиритан, Посвященный…

— Мне вот там запомнилась история про одного святого отшельника, — перебил я его.

— Да? Это про которого? Их там много.

— А про того отшельника, который сто лет на горе сидел, медитировал, справедливости хотел.

Парнишка нахмурился, припоминая, а потом аж подпрыгнул на месте:

— Так его имя аж две строчки в свитке занимает! — воскликнул он.

— Да, очень, очень просветленное имя, — кивнул я. — Символизирует. Ладно, я еще после службы не переоделся, а завтрак начнется вот-вот. Беги пока.

И с этими словами я захлопнул дверь перед его носом.

Перед трапезной меня перехватил брат-библиотекарь, дабы полюбопытствовать, для какой такой надобности моему ученику потребовались Деяния Святых Посвященных и отчего только девятый свиток.

Вот шустрый щегол, а?

— Я поручил ему проштудировать притчу о справедливом воздаянии, брат Шантарамка. А ты что же, выдал ему свиток?

— Ты же знаешь правила, брат Прашнартра, без особых причин из библиотеки ничего выносить нельзя, — прошамкал тот, затем воровато оглянулся и добавил: — Выдал. По сердцу мне его усердие.

Хорошо, что здесь табака (насколько мне известно) не существует, иначе, боюсь, юный охламон непременно повторил бы подвиг чеховского Герострата и прожег книжку папироской. Но далеко пойдет, пройдоха! Улестить Шантарамку (менее чем за полчаса!), чтобы тот нарушил правила, — это дорогого стоит.

Нет, а он что, поверил, будто я ему именно то невыговариваемое имя прочу, и зубрить его начал? Судя по внешнему виду (надутый, как мышь на крупу) и тому, что уселся от моего обычного места подальше, — да. Хотя зная Лисапета…

Я бы на его месте тоже поверил.

А вот настоятеля что-то не видать. И кастеляна. Ну, эти-то ладно, похоже, князей дожимают, а вот чтобы на приеме пищи не случилось хранителя Реликвии — натуральное ЧП. Не иначе цитатами из писаний жертвователей вдохновляет. На какие только лишения не идет наш брат Круврашпури ради блага ближнего своего…

Секретарь Тхритравы перехватил меня прямо на выходе из трапезной и снова потащил к главе монастыря. А я-то так надеялся с четверть часа провести спокойно, переваривая недавно пережеванное…

— Знаешь, брат Люкава, почему никогда не стать тебе настоятелем нашей обители? — спросил я, плетясь за этим молодым да борзым.

— Это почему же? — Главный прихлебатель бросил на меня злобный взгляд.

Хочется, ох хочется мужику стать здесь главнюком. Сильно хочется, так, что аж зуб крошится. И, что характерно, каждая собака об этом знает и над надеждами его втихую потешается.

Амбициозен брат Люкава и еще далеко не стар — едва пятнашку разменял. Лезет везде, от имени настоятеля порой командовать пытается, втихую норовит, время от времени, полномочия какие-то себе отжать… Ну и получает от Тхритравы за это по шапке, разумеется, — еще тому не хватало властью своей делиться с кем-то. Но и не гонит его от себя настоятель, манит надеждами, потому как работящ Люкава, исполнителен и почерк хороший имеет. На чем его положительные качества и заканчиваются, как по мне.

— Деликатности в тебе нет, — охотно поделился своими мыслями я. — Тут к настоятелю значимые люди приехали, со статусом, дележ власти в столице для этого отложили в долгий ящик — по крайней, знать, нужде прибыли, раз так, по делу, и не исключено, что тайному. А ты меня прямо посреди двора запросто вот так хватаешь да к отцу Тхритраве волочешь — хотя всем известно, что у него там сейчас князья и половина Благих, — под любопытными взглядами всей братии. Да и паломники вон уже по двору шлендают. А если кто из них соглядатай?

— Чей? — подозрительно покосился на богомольцев Люкава.

— Да хоть чей! Какая разница?

Наделили же боги человека властолюбием, а отсыпать ума запамятовали…

— Большая. Если соглядатаи князей, то для них в этом нет ничего неожиданного.

Вот же! И не поспоришь с дураком…

В апартаментах Тхритравы добавилось предметов меблировки. Это я про кастеляна и хранителя Реликвии, разумеется. Причем у Круврашпури выражение лица почти такое же кислое, как и у князей. Еще бы, покуда вся братия завтракала, ему пустым чайком пришлось пробавляться — есть отчего унынию предаться. Да и месячный пост толстяк очень скверно перенес: исхудал, кожа висит складками, его теперь можно показывать непослушным детишкам и рассказывать, что он маму и папу не слушался, за что те его лишили сладкого. Педагогический эффект будет просто потрясающий.

— Брат Круврашпури, ты что же это, тоже решил разрушить вселенскую гармонию? — с порога обратился к нему я. — Ай-ай-ай, вот уж от кого от кого, а от тебя я такого не ожидал.

— О чем ты, брат Прашнартра? — встрепенулся хранитель Реликвии.

— Ну как же? Когда нарушается от веку заведенный порядок, когда традиции попираются, страдает мировая гармония и приближается конец времен. — Судя по частому морганию всех присутствующих, мой заход не оценили и не поняли. — Это отец-настоятель у нас человек просветленный и почти не нуждается в еде, да брат-кастелян за заботами пищей зачастую пренебрегает, но когда, скажите мне, было такое, чтобы брат Круврашпури за трапезой не воодушевлял братию благочестивой беседой и притчами?

Хранитель — он человек-то, может, не шибко умный, спору нет, но так-то мужик не злой, балагур и весельчак, постоянно во время еды что-то интересное рассказывает, байки там разные или анекдоты, которых знает огромное множество (подозреваю даже, что и придумывает их сам), так что, может, уважуху в монастыре великую и не заработал, а вот всеобщую любовь — пожалуй. Ну, за исключением любви Лисапета, но этот, похоже, вообще никого не любил, кроме себя.

— Ведь и верно, не был я на утренней трапезе, — неподдельно опечалился хранитель Реликвии.

— Утешься, брат мой, это отступление от традиций совершил ты во имя Святого Солнца и всей Великой Дюжины, — мягко произнес Тхритрава.

— Да и слыхал я, что брат Трундналини знает тайный обряд искупительного завтрака, — вмешался я, покуда настоятель чего лишнего не ляпнул.

Князей вынужденная большая жертва явно не порадовала, а если он еще им ко всему и попрание гармонии сейчас вменит, да еще чего выцыганить с них попытается… Мне же с ними потом еще разговаривать!

— Истинно, сказано ведь в священных текстах, что нет для согрешившего радости большей, чем искупление! — Круврашпури просветлел лицом. — И, если более отец-настоятель не нуждается в моей помощи, поспешу я принять покаяние.

— О да, — кивнул Тхритрава. — Искупление — это очень важно. Как ты полагаешь, брат — хранитель Реликвии, а вот брату Асмаре тоже должно пройти очистительный обряд?

— Сказано, что даже величайший из грешников может пройти по пути исправления и воссиять на небесах, подобно самому Святому Солнцу. — Энтузиазма в словах Круврашпури поубавилось.

Решил, наверное, что жрачкой делиться придется.

— Тогда проследи, пожалуйста, чтобы он принял должное искупление. Верно указал нам брат Прашнартра, что часто Асмара пренебрегает совместными трапезами, а оттого вселенская гармония нарушается. Ведь нарушается, брат Прашнартра?

— Вне всякого сомнения, — кивнул я.

Нечего кастеляну на переговорах уши греть. Что нужным сочтет, то настоятель ему расскажет, а пока лучше помочь Тхритраве технично спровадить Асмару под благовидным предлогом.

А то, что у нас с настоятелем мысли движутся в одном направлении, это очень хорошо. Наверное.

— Брат мой, — произнес настоятель, когда лишние покинули наше собрание, а я удобно расположился в кресле, — теперь, когда должные жертвы определены, надобно тебе уделить некоторое время уважаемым князьям.

— Да и с самого начала мог бы, — благочестивым тоном ответил я. — Но поскольку достопочтенные выразили желание вознести требы, то как смел я препятствовать их искреннему религиозному порыву? Так какая у них нужда в простом монахе, отец Тхритрава?

— Они об этом тебе сами поведают, — отозвался наш монастырский главный и кивнул понаехавшим: мол, начинайте.

Князья переглянулись, и первым держать речь принялся Шедад Хатиканский:

— Вы знаете, досточтимый брат, что, увы нам, царь Каген соединился со Святым Солнцем?

— Мы, конечно, на отшибе живем, но не настолько уж в глухомани, чтобы о таком не знать, — поморщился я.

— Не стоит начинать настолько издалека, уважаемый князь, — вступил Арцуд Софенский.

Ага, издалека не надо, а то я могу предложить поцеловать себя в затылок.

— Как наверняка знает брат Прашнартра, после смерти царя встал вопрос о престолонаследии.

— Поверишь ли, князь Софенине, ни о чем подобном не слыхал. — Я усмехнулся. — Престол, по обычаю, наследуется по прямой мужской линии, а у царя Кагена она не прерывалась — двое внуков его живы и здравствуют вроде как. Конечно, случалось, что Совет князей не утверждал старшего из сыновей на престол, но так, чтобы всех наследников отстранить от трона… Нет, такого в Ашшории никогда не бывало. Да и причин отказать в короне первенцу Тыкави я не знаю.

— Отказать? О нет! Никто не покушается на их права! — воскликнул князь Арцуд. — Но они ведь еще дети.

— Недостаток, который очень быстро проходит… к вящей печали регента.

Интересно, как скоро невнятное кудахтанье этих двоих достанет князя Тимариани? Или он так и будет отмалчиваться?

— В том-то и дело, — мрачным тоном произнес князь Хатикани. — Регент…

— А что, царевна Валисса тоже померла? — прикинулся дурачком я. — Она мать царевичей, ей, по всему, и править.

— Да прекратите уже! — не выдержал наконец князь Зулик. — Что будет, если она станет правительницей Ашшории, вы прекрасно представляете!

Ну, вообще, конечно, представляю. Резня, разумеется.

Боноку женат был на инитарской княжне, какие-то совместные дела с тестем проворачивал, соседями они приходились один другому. А когда поднимал знамя мятежа, беременную супружницу к ейному папахену в гости спровадил, родню проведать, мол. Там та дочку и родила. Ну а потом Валиссиной матушке как-то и возвращаться некуда стало…

К пяти годам дитятко, все это время жившее при своем деде, осиротело окончательно, а по достижении восьмилетнего возраста было возвращено в Шехаму, где, с полного одобрения Кагена (все еще числившегося в княжестве как узурпатор и завоеватель, со всеми вытекающими), короновано как княгиня и на следующий же день отдано замуж за Тыкави.

Каким путем Лисапетов братец это все провернул и чем пожертвовал, дабы заполучить в свою семью такую невестку, понятия не имею. Но то, что с той поры войн между Ашшорией и Инитарой ни разу не было, — факт. Хотя на инитарском троне тогда еще его дядька сидел…

А уж о том, как Валисса «любит» и мужа, и свекра, даже у нас в долине известно. Практически никак. Ну и прочим власть предержащим от нее ждать ничего хорошего не приходится — они, те, кто постарше, в большинстве своем кровью ее родичей замараны.

— Что будет, то будет, и чему суждено случиться, того не миновать, — с постной миной ответил я. — По всем законам, что божественным, что человеческим, царевна Валисса должна быть регентом до совершеннолетия старшего из сыновей.

— Если не найдется более достойного претендента, — обронил Тхритрава и тут же возвел очи горе. — Но кто лучше позаботится о царевиче, чем его мать? Кому еще блюсти престол?

— Возможно, тому, — многозначительным тоном произнес Шедад, — кто имеет на него гораздо большие права, чем царевич Асир?

— По старинному закону, первым престол наследуют сыновья, затем — братья, и лишь после них идут внуки, — добавил Арцуд. — А у царя Кагена, да пребудет он в Свете, был брат.

Значит, все же на царство, а не на регентство приехали звать…

— Брат? — Помимо воли, я горько усмехнулся — видать, наследство от Лисапета мне досталось побольше, чем я предполагал, не одна только мелкая моторика. — Да… Когда-то у него был брат… Но это было очень давно.

— Он, однако, не умер, — заметил князь Софенский.

— Умер, — спокойно ответил я. — Принял священные обеты и умер для мира.

— Бывало, такие «мертвецы» оживали, — усмехнулся Шедад, владетельный деспот Хатикана и Горной Аршакии. — Вспомнить хотя бы царицу Н’Кале. Когда умер ее сын, царь, она покинула скит и правила до совершеннолетия внука.

— Она была темнушка, из народа мурин, — отмахнулся я. — С них станется и не такое отчебучить.

Князья поперхнулись — о том, что легендарная правительница Ашшории была стопроцентная негра, в столице давно пытались не вспоминать.

— Меж тем это не единственный случай, когда люди благородного происхождения слагали свои обеты и возвращались к светской жизни по зову долга, — обронил князь Тимариани и извлек из поясной сумы свиток, который с видимым почтением (напускным — даю даже не зуб, а всю челюсть) протянул настоятелю. — Вот, послание примаса Ашшории, где он дозволяет вам, отец мой, снять священные клятвы с царевича Лисапета, ежели тот решит предъявить свои права на престол.

Тхритрава принял свиток обеими руками, склонившись в своем кресле в чем-то, похожем на поклон, почтительным жестом приложил печать себе ко лбу, подержал пару мгновений и лишь затем вскрыл послание от первосвященника. Ох, какой актер в глуши пропадает! Хочется аплодировать и верить, что раньше он про эту цидульку ни разу не слыхал.

Зато кто в посольстве главный, теперь понятно окончательно. Нет, я и так-то почти не сомневался, но эта демонстрация окончательно расставила все точки. Вопрос лишь в том, над всеми ли буквами?

— Все точно так, как и говорит досточтимый князь, — сказал настоятель, пробежав содержимое письма взглядом. — Примас действительно дозволяет снять с тебя обеты, брат Прашнартра. — И, помолчав мгновение, добавил: — Если, конечно, ты сам этого пожелаешь.

— Снять обеты… — эхом повторил я за Тхритравой. — Покинуть обитель? Зачем? Кто нынче помнит в Аарте о царевиче Лисапете? Кто поддержит его притязания?

— Те, кто от века хранит закон и традиции Ашшории, — несколько напыщенным тоном произнес властитель Хатикани. — Совет князей. Если, конечно, царевич пообещает восстановить их старинные вольности.

Ага! Вот и условия. Ну, кто же сомневался, что князюшки даже в мышеловку кладут сыр с ценником?

— А что же, старинные права и вольности членов Совета князей попираются? — с невинным видом поинтересовался я.

Хватит ли посланцам наглости обвинить покойных царей в нарушении традиций и законов Ашшории, что почти тождественно обвинению в святотатстве? Прям даже интересно стало.

— В последние годы были… некоторые отступления, — дипломатично выразился князь Софенине.

Надо же! Может, он вовсе и не такой дурак, каким кажется, и просто нужно с ним познакомиться поближе?

— И вы желаете обратно… наступить?

— О, этого все хотят! — горячо заверил меня князюшка.

— Так-таки уж и все? — усомнился я.

— Практически, — парировал властитель Софенского удела. — Многие члены Совета князей письменно подтвердили, поклявшись перед свидетелями, что поддержат претензии брата царя Кагена, коли он вернет им то, что их и так по праву. Если уважаемый князь Тимариани соизволит…

Соизволил. Сделал морду ящиком, достал из сумки еще один свиток, украшенный множеством печатей, и протянул мне. Хм, а неслабо — двенадцать гербовых оттисков из тридцати шести возможных. Причем знака самого Зулика под текстом нет.

— Ну надо же, как много отступлений мелким почерком, едва место для печатей осталось. — Я изобразил сокрушенный вид и покачал головой, попутно проглядывая написанное.

Еще бы не много. Лендед с Кагеном дворянскую вольницу за годы своего правления окоротили знатно — куда там одному популярному в некоторых районах Земли политическому деятелю с его вертикалью власти…

— Право сбора пошлины с купцов, проходящих по землям владетельных князей, значит, утрачено? Ай-ай-ай, так совсем мошной оскудеть можно.

— Истинно так, — скорбно вздохнул князь Хатикани.

— А что же это только для владетельных-то князей? Нешто кроме тех, кто в Совете князей заседает, других землевладельцев в Ашшории нет?

Князья переглянулись, соображая, что ответить. Эх, нет в вас солидарности трудящихся и понимания классовой общности, товарищи феодалы…