Джентльмены-мошенники (сборник) Андерсон Фредерик
Раффлс не снизошел до ответа. Я пожевал губами, как теленок.
– Ну тогда, может, выпьете?
У меня слюнки потекли, но Раффлс нетерпеливо покачал головой:
– Нам пора, милорд, и вам придется пойти с нами.
Мне было интересно, что, черт побери, мы будем с ним делать, если возьмем его с собой.
– Дадите мне время собрать кое-какие вещи? Хотя бы пижаму и зубную щетку?
– Много времени я вам дать не могу, милорд, но не хочу устраивать тут переполох, поэтому прикажу вызвать кэб, если желаете. Я вернусь через минуту, а вы должны быть готовы через пять. Возьмите, инспектор, лучше вам держать это при себе, пока я не вернусь.
И меня оставили наедине с этим опасным преступником! Передавая мне револьвер, Раффлс ущипнул меня за руку, но меня это мало утешило.
– Неподкупный сыщик? – осведомился лорд Эрнест, когда мы остались один на один.
– Вы не подкупите меня, – процедил я сквозь зубы.
– Тогда пойдемте в спальню. Я пойду впереди. Сумеете попасть в меня, если я вздумаю плохо себя вести?
Я тут же встал так, чтобы кровать оказалась между нами. Мой пленник бросил на нее чемодан и с удрученным видом стал кидать туда вещи. Казалось, он полностью погрузился в сборы, даже не поднимал головы (за которой я как раз и следил), но внезапно его правая рука рванулась вверх и сомкнулась на стволе, который я направлял на него.
– Лучше не стреляйте, – сказал он, упираясь коленом в свою сторону кровати. – Если выстрелите, это будет так же губительно для вас, как и для меня.
– Лучше не стреляйте, – сказал он.
Я попытался вырвать револьвер.
– Если вы меня вынудите – выстрелю, – прошипел я.
– Лучше не надо, – повторил он, улыбаясь.
И тут до меня дошло, что если я выстрелю, то попаду разве что в кровать или в собственные ноги. Он давил своей рукой на мою, направляя ее вниз вместе с револьвером. Он был раз в десять сильнее меня – и вот уже оба его колена были на кровати, и внезапно я увидел другую его руку, сжатую в кулак и медленно поднимавшуюся над чемоданом.
– На помощь! – неуверенно позвал я.
– На помощь, да уж! Я уже готов поверить, что вы и впрямь из Скотленд-Ярда.
Апперкот пришелся на слово “Ярда”. Стальной кулак врезался мне в подбородок и сшиб меня с ног. Я смутно помню грохот, с которым падал.
Когда я очнулся, надо мной стоял Раффлс. Я лежал на кровати, через которую этот мерзавец Белвилл нанес свой жульнический удар. Чемодан валялся на полу, а его подлый хозяин исчез.
– Его нет? – слабым голосом спросил я, едва придя в сознание.
– Слава богу, что вы есть! – ответил Раффлс весьма легкомысленным, как мне тогда показалось, тоном.
Я сумел приподняться на локте.
– Я имел в виду лорда Эрнеста Белвилла, – с достоинством проговорил я. – Уверены, что он смылся?
Раффлс повел рукой в сторону распахнутого окна, за которым сияли летние звезды.
– Естественно! – отозвался он. – И тем самым путем, которым, по моему замыслу, и должен был, – он удрал по пожарной лестнице, как я и надеялся. Подумайте только, что бы мы с ним делали? Мой бедный милый Банни, я думал, вы согласитесь на взятку! Но так еще убедительнее, а убедить лорда Эрнеста, хотя бы на какое-то время, – дело хорошее.
– А вы уверены, что мы его убедили? – осведомился я, пытаясь устоять на весьма нетвердых ногах.
– Естественно! – снова воскликнул Раффлс, таким тоном, что всякий должен был бы покраснеть, почувствовав малейшее сомнение. – Впрочем, это не имеет никакого значения, – беспечно добавил он. – Мы в любом случае достали его, и когда он поймет, что к чему, – а это может произойти в любой момент, – он не посмеет и рта раскрыть.
– Тогда чем быстрее мы уберемся, тем лучше, – сказал я, с подозрением поглядывая на открытое окно. Голова у меня все еще кружилась.
– Когда вы придете в себя, – отозвался Раффлс, – мы не торопясь уйдем, и я даже не откажу себе в удовольствии вызвать лифт. В вас слишком сильна привычка, Банни. Я закрою окно и оставлю все в точности как было. Когда до лорда Эрнеста дойдет, как сильно он ошибся, он вернется и задаст нам жару. Но даже если у него это получится, интересно, что он будет делать! Ну же, Банни, соберитесь – как только выйдете на свежий воздух, станете другим человеком.
И на какое-то время я действительно ощутил себя другим человеком – такое облегчение я испытал, когда выбрался наконец из этого ужасного дома без оков на запястьях. Это нам удалось без особого труда: Раффлс вновь разыграл маленькое представление, и вышло оно ничуть не хуже того солидного спектакля, который он дал наверху. Что-то вроде актерской эйфории овладело им, когда мы шли под руку по парку Сент-Джеймс. Давненько я не видел, чтобы он был так доволен собой, – правда, и повода тоже давно не было.
– Кажется, более блестящей идеи мне за всю жизнь не приходило в голову! – заявил Раффлс. – Я и не помышлял ни о чем подобном, пока он не вошел в соседнюю комнату, но даже тогда я не надеялся, что все пройдет так гладко. Хотя меня это не особо заботило – ведь мы загнали его в угол. Я сожалею лишь о том, что вы позволили себя нокаутировать. Я все время ждал за дверью, и мне было больно это слышать. Но однажды я разбил свою собственную голову, Банни, если помните, а причина-то и вполовину не дотягивала до этой!
Раффлс ощупал все свои карманы – карманы, в каждом из которых лежало по небольшому состоянию, – и улыбнулся мне, когда мы переходили освещенные аллеи Мэлла. В следующий миг он окликнул экипаж – думаю, причиной этому была в числе прочего моя бледность – и не позволил мне ни слова вымолвить, пока мы не высадились настолько близко к квартире, насколько позволяло благоразумие.
– Какой же я был скотиной, Банни! – прошептал он тогда. – Но вы ведь получите половину, дружище, и вы вполне это заслужили. Нет, мы войдем через другую дверь и по крыше – слишком поздно, чтобы старина Теобальд до сих пор торчал в клубе, но слишком рано, чтобы он уже набрался.
Поэтому мы кошачьей поступью поднялись по бесконечным ступеням и, подобно кошкам, вылезли на грязную от сажи крышу. Но сегодня крыша была не чернее небесного свода: ни одной трубы не было видно в эту беззвездную ночь, дорогу приходилось искать на ощупь, чтобы не перекувырнуться через низенькие оградки и не свалиться во дворы-колодцы, служившие для освещения внутренних комнат. Через один из этих колодцев перекидывался хлипкий мостик с железными перилами, которые оказались теплыми, когда мы с Раффлсом по нему переходили. На своем веку не припомню более жаркой и душной ночи.
– В квартире, наверное, настоящее пекло, – проворчал я, когда мы были уже на верху нашей лестницы.
– Тогда не будем сразу спускаться, – быстро откликнулся Раффлс. – Посидим немножко тут. Нет, Банни, стойте где стоите! Я принесу вам шезлонг и что-нибудь выпить, и не надо вам спускаться, пока вы не почувствуете себя лучше.
И я позволил ему уйти – не скажу “как водится”, ведь в эту ночь у меня осталось еще меньше способности к сопротивлению, чем обычно. Подлый апперкот! В голове по-прежнему звенело и гудело, когда я присел на одну из вышеописанных оградок и обхватил голову горячими руками. Да и ночь не способствовала тому, чтобы боль в голове утихла: издалека донесся глухой раскат грома. Так я и сидел, съежившись, и грустил о своих невзгодах и о том, что злодей оказался в прекрасной форме, пока не раздались шаги, которых я ждал. И меня не обожгла мысль, что послышались они не с той стороны.
– Быстро вы обернулись, – просто сказал я.
– Да уж, – прошипел знакомый голос, – а вам придется еще быстрее! Руки сюда – нет, по одной, и если вы хоть звук издадите, вы мертвец.
Это был лорд Эрнест Белвилл: серо-стальная щеточка его усов серебрилась в темноте, а под ней сверкали крепкие белые зубы. В руке его поблескивали наручники, и не успел я глазом моргнуть, как один уже защелкнулся на моем правом запястье.
– Теперь идите вон туда, – сказал лорд Эрнест, показывая мне револьвер, – и дожидайтесь своего приятеля. Да помните: один-единственный звук, чтобы его предупредить, – и вам конец!
С этими словами бандит повел меня к мостику, который я только что пересек по пятам за Раффлсом, и пристегнул к железным перилам на полпути через бездну. Перила уже казались мне не теплыми, а, наоборот, ледяными, как кровь в моих венах.
Выходит, высокородный лицемер побил нас в нашей собственной игре, а Раффлс наконец встретил равного себе! Особенно невыносима была мысль, что Раффлс там, внизу, в квартире – из-за меня, а я не могу предупредить его о нависшей опасности. Ведь как можно это сделать, не подняв такого шуму, который перебудит весь дом? Я трясся на этой паршивой перекладине, словно Андромеда, прикованная к скале, и две черные бездны давили на меня сверху и снизу, а перед моими глазами, уже привыкшими к кромешной тьме, маячил лорд Эрнест Белвилл, поджидая Раффлса, который должен был вот-вот появиться – не подозревая о засаде, с вещами в руках! Если Раффлса захватить настолько врасплох, даже он может оказаться легкой добычей для отчаянного головореза, который едва ли уступает ему в находчивости и отваге, но которого мы роковым образом недооценили с самого начала. Впрочем, я не стал углубляться в раздумья о том, как такое могло случиться, меня волновал лишь вопрос, что будет дальше.
Случившееся превзошло мои худшие ожидания. Сперва в отверстии люка на верху лестницы появился дрожащий огонек, а затем и Раффлс – в одной рубашке! Он не только нес свечку, которая окончательно превращала его в готовую мишень, он сбросил внизу пальто и жилет, и теперь руки у него были заняты, а сам он – безоружен!
– Дружище, где вы? – мягко позвал он. Свеча в руках слепила его. Он сделал пару шагов к Белвиллу. – Это ведь не вы?..
И Раффлс остановился – свечка поднята, под мышкой зажат складной стул.
– Нет, я не ваш друг, – легко откликнулся лорд Эрнест, – но не будете ли вы так любезны стоять там, где стоите, и ни на дюйм не опускать свечу, если не хотите, чтобы ваши мозги размазались по всей улице.
Раффлс не ответил ни слова, но на мгновение повиновался приказу – и ровное пламя свечки служило доказательством как тому, что ночь выдалась тихая, так и тому, что у Раффлса самые крепкие нервы во всей Европе.
Затем, к моему ужасу, он хладнокровно нагнулся, поставил свечку и стул на крышу и сунул руки в карманы, словно был на мушке всего-навсего пугача.
– Почему же вы не выстрелили? – надменно осведомился он, выпрямляясь. – Боитесь наделать шуму? С такой старомодной штуковиной я бы тоже побоялся… Для полевой службы сойдет – но посреди ночи на крыше!..
– И все-таки я выстрелю, – ответил лорд Эрнест так же тихо, но менее надменно, – и никакой шум меня не остановит, если вы не вернете сию же секунду мою собственность… – Он сделал маленькую паузу. – Я рад, что вы не возражаете против последнего слова. Нет более строгих понятий о чести, чем те, что существуют – или должны существовать – среди воров; я, само собой, быстро опознал вас как коллег по цеху. Но, между прочим, не сразу! На мгновение я и правда подумал, что вы эдакие смекалистые сыщики, спрыгнувшие со страниц какого-нибудь грошового журнальчика, но если вы хотели сохранить эту иллюзию, следовало озаботиться более подходящим помощником. Именно из-за него ваш спектакль и провалился. – Мерзавец захихикал, на миг оставив свой возвышенный стиль, призванный, по-видимому, усугубить наше унижение. – Смекалистые сыщики не берут в помощники таких невинных несмышленышей. Кстати, о нем вам нечего тревожиться, сталкивать его с крыши не было никакой нужды. Хоть его и нельзя услышать, зато можно увидеть, если посмотреть в правильном направлении. И не думайте, будто он во всем виноват, – не он, а вы так твердо решили, будто я сбежал через окно. Видите ли, я все это время был в ванной – с открытой дверью, да.
– В ванной, гм? – повторил Раффлс с профессиональным интересом. – И вы пешком шли за нами через парк?
– Естественно.
– И после, в кэбе?
– И потом снова пешком.
– С помощью простейшей отмычки вы вошли сюда…
В свете стоящей на крыше свечи я видел, как лорд Эрнест ухмыльнулся.
– Вы прослеживаете каждый шаг, – сказал он. – Нет сомнения, что мы коллеги. И я не удивлюсь, если мы оба позаимствовали стиль работы у одного и того же человека. Вы знали А. Дж. Раффлса?
От такого неожиданного вопроса у меня перехватило дыхание, но Раффлс ни на миг не замедлил с ответом.
– Весьма близко, – сказал он.
– Это объясняет вашу манеру, – рассмеялся лорд Эрнест, – равно как и мою, хотя я никогда не имел чести водить знакомство с великим мастером. Да и не мне судить, кто из нас лучший ученик. Впрочем, может быть, сейчас, когда ваш друг прикован над пропастью, а вы сами – в моей власти, вы признаете за мной небольшое временное преимущество?
И его лицо опять исказила усмешка – это я увидел благодаря уже не свечке, а вспышке молнии, которая рассекла небо надвое, прежде чем Раффлс ответил.
– Сейчас вы в выигрышном положении, – признал Раффлс, – но вам по-прежнему нужно завладеть вашим – или нашим – добром, добытым нечестным путем. Застрелить меня – это не выход, жестоко расправиться с одним из нас – значит только навлечь на себя еще более жестокую и неизмеримо более позорную расправу. Одни семейные соображения уже должны изгнать из вашей игры такой риск. Пару часов назад, когда расклад был иной…
Конец Раффлсовой речи потонул в запоздалом раскате грома, который предсказала вспышка молнии. Но когда гром загрохотал, он оказался таким оглушительным, что стало ясно – ливень приближается семимильными шагами. Тем не менее, когда вдали затихло последнее эхо, Раффлс продолжил говорить, словно и не останавливался.
– …вы предложили нам поделиться, – говорил он. – И если только вы не хотите хладнокровно убить нас, то лучше бы вы потрудились повторить это предложение. Мы будем опасными врагами, гораздо выгоднее превратить нас в друзей.
– Пойдемте в вашу квартиру, там и поговорим, – сказал лорд Эрнест, взмахнув служебным револьвером. – Полагаю, что условия все-таки ставлю я, и для начала мне не хотелось бы промокнуть здесь до нитки.
Пока он договаривал фразу, на крышу уже упали первые большие капли, и при второй вспышке молнии я увидел, что Раффлс указывает на меня.
– А как насчет моего друга? – спросил он.
Грянул новый раскат грома.
– Да ничего ему не сделается, – ответила эта бесчувственная скотина, – не беспокойтесь о нем! Не думаете же вы, что я попадусь на эту удочку и останусь один против двоих!
– Столь же трудно вам будет, – возразил Раффлс, – заставить меня покинуть моего друга в такую ночь. Он еще не оправился от удара, который вы нанесли ему у себя в квартире. Я не настолько глуп, чтобы стыдить вас за это, но если вы рассчитываете, что я брошу его здесь, то чести у вас поменьше, чем я думал. Останется он – останусь и я.
Судя по голосу Раффлса, под конец своей тирады он подошел ко мне, но в темноте, да еще сквозь стену дождя, я ничего не мог разобрать как следует. Дождь уже залил свечу. Я услышал проклятие Белвилла, смешок Раффлса, и через секунду все было кончено. Раффлс шел ко мне, а его противник не видел даже, куда стрелять, – вот все, что я понимал в черноте непроглядного дождя. До следующего грохота и следующей вспышки.
Как вдруг!
На этот раз они грянули одновременно, и я до конца своих дней не забуду, как вспыхнула молния и зарокотал гром. Раффлс стоял на парапете над бездной, через которую перекидывался мой мосток, и, воспользовавшись внезапной вспышкой, перешагнул через пропасть, словно через садовую дорожку. Ширина была почти такая же, но глубина!.. В свете молнии я увидел бетонное дно колодца, и оно показалось мне не больше кулака. Раффлс смеялся мне в ухо, крепко держась за железные перила – они были между нами, но его опора была так же надежна, как моя. Лорд Эрнест Белвилл, напротив, не поспел за молнией на одну пятую секунды и на полфута промахнулся в прыжке. Что-то ударилось в наш дощатый мостик с такой силой, что он задрожал, словно струна арфы, под нами раздалось что-то вроде судорожного вдоха или всхлипа, а издалека снизу донесся звук, который я предпочту не описывать. Я не уверен, что подобрал бы хорошее сравнение – для меня более чем достаточно, что он до сих пор звучит у меня в ушах. И с этим тошнотворным звуком снова грянул гром и небо озарилось яркой вспышкой, которая осветила тело нашего врага далеко внизу. Его белая рука напоминала морскую звезду, голова, слава богу, спряталась под ней.
– Он сам во всем виноват, Банни. Бедолага! Да простит его бог, и нас заодно. Но соберитесь, ради самого себя. Ладно, упасть-то все равно не упадете. Подождите немного.
Я помню, как гудела стихия, пока Раффлс отсутствовал. Ни один звук не примешивался к шуму дождя – не открылось ни одно окно, не раздался ни один голос. Затем пришел Раффлс с мылом и водой, и наручники удалось стянуть с запястья, как стягивают кольцо, слишком тесно сидящее на пальце. Дальше я помню только, что трясся до утра в темной квартире, чей немощный жилец внезапно стал сиделкой, а я – пациентом.
Таково правдивое завершение рассказа о том, как мы вдвоем взялись изловить своего собрата по профессии, – хотя кое-что я все же утаил. Неблагодарная это задача – показывать, что во всем виноват только Раффлс, хотя на самом деле так оно и было. И я не испытываю удовольствия ни от того, что рассказываю о своем двойном унижении, ни от того, что невольно способствовал смерти грешника, не столь уж отличного от меня самого. Однако правда, в конце концов, ценна сама по себе, и славные родственники бедного лорда Эрнеста не так уж много потеряют от ее разглашения. К тому же они, похоже, знали об истинном характере поборника умеренного потребления алкоголя гораздо больше, чем участники собраний в Эксетер-холле. Трагедию замяли, как принято в высших кругах. Но слухи о том, за каким занятием несчастный плут встретил свою смерть, все же поползли, и поскольку слухи эти порочат доброе имя нескольких респектабельных домов Кенсингтона, вряд ли они скоро рассеются.
Из сборника Вор в ночи (1905)
Художник Ф. К. Йон
Сундук серебра
Я почитал Раффлса старейшиной нашего племени; как и все прочие его представители, он питал живейшее презрение к любого рода заурядным кражам. Если предмет нельзя было спрятать на себе, он ему был и даром не нужен, будь это шеффилдское серебро[47] или даже серебряные или золотые слитки – не важно. Но почти во всем остальном Раффлс отличался от большинства из нас: например, он нередко позволял собственническому инстинкту коллекционера возобладать над профессиональной осторожностью. Поэтому старинные дубовые сундуки и даже охладитель вина из красного дерева, за который Раффлс честно заплатил, как всякий добропорядочный гражданин, невозможно было сдвинуть с места из-за хранившегося в них фамильного серебра, которое он не отваживался использовать, но и не мог заставить себя расплавить и продать. Все, что ему оставалось, – тайно торжествовать над сокровищами за закрытыми дверями, о чем я часто ему говорил и за чем однажды наконец застукал. Случилось это в первый год моего ученичества, безмятежный период жизни в Олбани, когда Раффлс не пропускал ни одной возможности взломать замок, а я оставался на вторых ролях. Он вызвал меня телеграммой, сообщив, что покидает город и хочет перед отъездом со мной попрощаться. Я мог только предполагать, что им руководило все то же влечение к бронзовым подносам и потускневшим чайникам (в окружении коих я его и застал), пока мои глаза не остановились на огромном сундуке, куда он одно за другим складывал свои сокровища.
– Позвольте-ка, Банни! Дайте-ка я запру обе двери и спрячу ключ в карман, – сказал Раффлс, впустив меня. – Не то чтобы я собирался взять вас в плен, дорогой друг, но есть среди нас и такие, кто умеет повернуть ключ с другой стороны, хотя у меня самого этот фокус никогда не получался.
– Неужели опять Крошей? – воскликнул я, забыв снять шляпу.
Раффлс смотрел на меня с дразнящей улыбкой, которая могла не означать ничего, но часто значила очень много, и я мгновенно утвердился в мысли, что наш самый завистливый враг и опасный соперник, поборник и глава старой школы, нанес ему еще один визит.
– Это еще предстоит выяснить, – последовал осторожный ответ. – Во всяком случае, я не видел нашего коллегу с тех пор, как он выбрался отсюда через это окно, посчитав меня мертвым и оставив на этом самом месте. Собственно говоря, я думал, что он благополучно вернулся за решетку.
– Только не старина Крошей! – возразил я. – Он слишком хорош, чтобы попасться дважды. Я бы назвал его настоящим королем профессиональных взломщиков.
– Вот как? – ледяным тоном отозвался Раффлс, сопровождая слова таким же ледяным взглядом. – Тогда вам лучше подготовиться к битве с королем, когда я уеду.
– Но куда? – спросил я и, наконец отыскав уголок для пальто и шляпы, самостоятельно добыл себе угощение в почтенного возраста буфете, одном из величайших сокровищ моего друга. – Куда это вы направляетесь и зачем тащите с собой эту кучу барахла?
Раффлс отметил мое определение его разномастных сокровищ неподражаемой улыбкой. Чтобы составить мне компанию, он закурил сигарету своей любимой марки, но от выпивки высокомерно отказался.
– По порядку, Банни, не все сразу, – сказал он. – Во-первых, я собираюсь обновить эту комнату: свежая краска, электричество и телефон, по поводу которого вы так давно на меня наседаете.
– Превосходно! – воскликнул я. – Тогда мы сможем разговаривать и днем и ночью!
– Чтобы нас подслушали и арестовали в награду за наши усилия? Я, пожалуй, подожду, пока арестуют вас, – безжалостно возразил Раффлс. – Но все остальное – необходимость: не то чтобы я так любил свежую краску или не мог жить без электрического освещения, но есть другие причины, которые я сейчас открою вам по большому секрету, Банни. Не хочу вас пугать, но пронесся слух, будто над моим убежищем в Олбани сгущаются тучи. Должно быть, это старый лис, сыщик Маккензи. Пока все еще не так плохо, но до меня уже дошли сплетни. Что ж, мне стало ясно, что я могу либо замести следы и исчезнуть, тем самым подтвердив их, либо под каким-нибудь предлогом уехать на время, что даст властям возможность обыскать каждый дюйм моей квартиры. А что бы сделали вы, Банни?
Куда это вы направляетесь и зачем тащите с собой эту кучу барахла?
– Исчез бы, пока есть такая возможность! – искренне признался я.
– Так я и думал, – хмыкнул Раффлс. – Тем не менее вы должны оценить достоинства моего плана. Все, что можно, я оставлю незапертым.
– Кроме этого, – сказал я, пнув ногой огромный дубовый сундук, окованный железом; его покрытое сукном дно постепенно исчезало под тяжелыми свертками, имеющими формы ваз и канделябров.
– Это, – ответил Раффлс, – я с собой не возьму, но и здесь не оставлю.
– В таком случае что вы будете с ним делать?
– У вас есть счет в банке и есть банкир, – продолжал он. Это было истинной правдой, хотя именно Раффлс и подпитывал денежный ручеек, выручавший нас в тяжелые моменты.
– И что же?
– А то, что сегодня днем вы отвезете им эту пачку банкнот и скажете, что провели прекрасную неделю в Ливерпуле и Линкольне. Затем спросите, могут ли они позаботиться о вашем серебре, пока вы съездите на Пасху в Париж. Надо сказать, что сундук очень тяжелый – куча фамильного добра, которое вы хотели бы оставить им на сбережение, пока не женитесь и не остепенитесь.
На последней фразе я поморщился, но в целом после минутного размышления согласился. В конце концов, по ряду причин, которые нет нужды перечислять, это была вполне правдоподобная легенда. У Раффлса нет своего банкира – ему было бы крайне затруднительно объяснить происхождение крупных сумм наличных, которые время от времени оказывались у него в руках, и вполне возможно, что он заботился о моем скромном счете именно потому, что предвидел подобные затруднения. Так или иначе, я не мог ему отказать и до сих пор горжусь тем, что согласился почти без колебаний.
– А когда сундук будет готов? – только и спросил я, пряча купюры в портсигар. – И как мы собираемся вынести его отсюда средь бела дня, не привлекая ненужного внимания?
Раффлс одобрительно кивнул.
– Я рад, что вы сразу ухватили суть, Банни. Сначала я рассчитывал, что вы под покровом ночи отвезете его к себе, но даже в этом случае нас бы непременно заметили, и вообще днем все будет выглядеть не так подозрительно. Доехать отсюда до банка на гроулере[48] займет минут двенадцать – пятнадцать, так что, если вы наймете кэб и подъедете сюда завтра утром, без четверти десять, будет в самый раз. Но если вы хотите сегодня все подготовить, вам нужно сейчас же ловить экипаж и мчаться в банк!
В те дни Раффлс вел себя именно так – он был способен закончить разговор и избавиться от меня при помощи одной фразы, подкрепив ее быстрым кивком и коротким рукопожатием, для которого уже держал наготове руку. Меня так и подмывало вместо прощания взять у него еще сигарету, потому что оставались один или два пункта, которые он тщательно обходил. В частности, он так и не сообщил мне, куда едет, и я сделал все возможное, чтобы вытащить из него хотя бы это, пока застегивал пальто и натягивал перчатки.
– В Шотландию, – наконец снизошел он.
– На Пасху, – заметил я.
– Учить язык, – пояснил он. – Видите ли, я не владею никакими языками, кроме родного, но стараюсь компенсировать это, изучая все его оттенки. Кое-что оказалось весьма полезным, как вы могли убедиться сами, Банни: как насчет моего кокни той ночью в Сент-Джон-Вуд? Я могу достойно изобразить ирландский диалект, настоящий девонширский, очень приличный норфолкский и три разных йоркширских. Но мой шотландский, особенно в галловейском варианте, оставляет желать лучшего, и я собираюсь им заняться.
– Вы так и не сказали, куда вам писать.
– Я сам напишу вам, Банни.
– По крайней мере, позвольте вас проводить, – упрашивал я, уже стоя в дверях. – Обещаю не заглядывать в билет, если вы скажете, какой поезд!
– Поезд в одиннадцать пятьдесят с Юстона.
– В таком случае я буду у вас без четверти десять.
Прочитав на его лице нетерпение, я оставил его без дальнейших проволочек. Разумеется, все было ясно и без подробных обсуждений, которые так любил я и так ненавидел Раффлс. И все-таки мне казалось, что мы могли хотя бы вместе поужинать, поэтому в глубине души я чувствовал себя немного обиженным – до тех пор, пока мне не пришло в голову пересчитать банкноты в портсигаре. После этого ни о какой обиде и речи быть не могло. Сумма оказалась трехзначной, и было понятно: Раффлс хочет, чтобы в его отсутствие я ни в чем не нуждался. Итак, я старательно повторил его историю в своем банке и договорился, что привезу сундук завтра утром. Затем я отправился в клуб, надеясь, что там появится Раффлс и мы все-таки поужинаем вместе. Но там меня постигло разочарование, которое, однако, не шло ни в какое сравнение с ударом, ожидавшим меня следующим утром в Олбани, куда я прибыл в назначенный час в четырехколесном экипаже.
– Мистер Раффлс уже того… уехал, сэр, – вполголоса сообщил швейцар доверительным тоном, однако с оттенком упрека. Он питал к Раффлсу особое расположение, которым тот вовсю пользовался, с непревзойденным тактом одаривая швейцара чаевыми. Меня швейцар знал почти так же хорошо.
– Уехал! – в ужасе повторил я. – Куда это вдруг?
– В Шотландию, сэр.
– Уже?
– В одиннадцать пятьдесят, вчера вечером.
– Вчера вечером! Я был уверен, он имел в виду сегодняшнее утро!
– Он так и понял, сэр, когда вы не пришли, и велел мне сказать вам, что такого поезда нет.
Я готов был рвать на себе волосы от разочарования и досады. Я ругал и себя, и Раффлса – мы оба были одинаково виноваты. Если бы не его неприличное стремление поскорее от меня избавиться, не его характерная резкость в конце – не было бы никакого недоразумения или ошибки.
– Еще какие-нибудь сообщения? – угрюмо поинтересовался я.
– Только насчет ящика, сэр. Мистер Раффлс сказал, что вы заберете его на время, так у меня тут приятель, может помочь снести и запихнуть в кэб. Чертовски тяжелая штука, но мы с мистером Раффлсом его вдвоем подняли, значит, и с приятелем справимся.
Должен признаться, что, когда в десять часов утра мы проезжали мимо клуба и парка, меня волновал не вес проклятого ящика, а его гигантские размеры. Прячась в глубине экипажа, я тщетно пытался сделать вид, что не имею никакого отношения к огромному сундуку на крыше: в моем разгоряченном воображении дерево казалось прозрачным стеклом, сквозь которое весь свет мог видеть его добытое преступными путями содержимое.
Услужливый констебль при нашем приближении остановил движение, и на мгновение у меня заледенела кровь в жилах. Вслед за нашим кэбом с криком бежали мальчишки – точнее, мне казалось, что они бегут именно за нами и кричат “Держи вора!”. Достаточно сказать, что это была одна из самых неприятных поездок в моей жизни. Horresco referens[49].
В банке, однако, благодаря предусмотрительности и щедрости моего друга все прошло гладко. Хорошенько вознаградив кэбмена, я дал флорин бравому малому в ливрее, который помог внести сундук, и едва не осыпал золотом радушного клерка, который вежливо смеялся над моими шутками о ливерпульских победителях и последних ставках на Семейном кубке. Правда, я пришел в замешательство, когда услышал, что банк не выдает квитанций на подобного рода депозиты. Теперь-то я знаю, что почти нигде в лондонских банках их не выдают. Но сейчас приятно вспомнить, что в тот момент я и выглядел так же, как себя чувствовал – будто все, чем я дорожу на этом свете, находится под угрозой.
Свалив с себя ношу столь тяжкую как в умственном, так и в физическом смысле, остаток дня я мог бы провести в полном умиротворении, если бы меня не озадачило странное послание, пришедшее в тот вечер от Раффлса. Вообще-то он предпочитал телеграфировать и редко писал письма. Иногда тем не менее он мог черкнуть пару строк и отправить с посыльным; и прошлой ночью, судя по всему, он прямо в поезде нацарапал эту записку и ранним утром отправил ее из Кру[50]:
Остерегайтесь короля профессоров! Он вертелся неподалеку, когда я уезжал. Малейшее сомнение насчет банка – тут же все забирайте и храните у себя в комнате, как пай-мальчик.
А. Дж. Р.
P. S. Есть и другие причины – еще услышите.
Хорошенькое снотворное для моей бедной замороченной головы! Благодаря умножению капитала и уменьшению беспокойства я провел довольно приятный вечер, но это зашифрованное предостережение испортило мне остаток ночи. Оно прибыло с последней почтой – как жаль, что я не оставил его в ящике до утра! Что именно оно означает? И что я должен сделать? С утра эти вопросы начали будоражить меня с новой силой.
Новости о Крошее не очень меня удивили. Я был уверен: несмотря на то что Раффлс давно не видел злодея живьем, у него были серьезные основания не забывать о нем. Этот негодяй и путешествие Раффлса могли быть связаны теснее, чем я предполагал до сих пор. Раффлс никогда не открывал мне всего. Факт – причем неопровержимый – состоял в том, что я собственноручно поместил драгоценные трофеи Раффлса в свой банк. Сам Крошей не смог бы найти их. Я был уверен, что он не следил за моим кэбом – в том состоянии обострения всех чувств, в каком я находился во время этой ужасной поездки, я бы кожей почувствовал слежку. Я подумал о приятеле швейцара, который помогал перенести сундук. Нет, я помнил его так же хорошо, как Крошея; они были совсем не похожи друг на друга.
О том, чтобы забрать злополучный сундук из банка – и снова везти на крыше кэба – без весомых на то оснований и не получив инструкций, пока что и речи быть не могло. Тем не менее я несколько часов обдумывал такую возможность.
Я всегда старался как можно лучше выполнять работу, порученную Раффлсом, ведь он делал для меня больше, чем должен был, – не один и не два раза, не сегодня или вчера, а всегда, с самого начала. Нет нужды перечислять очевидные причины, по которым я должен был побороть неловкость от того, что единолично распоряжался проклятым сундуком. Раффлс куда больше рисковал ради меня, и я хотел, чтобы он знал: он в свою очередь может рассчитывать на преданность, достойную его собственной.
Мучаясь над своим безвыходным положением, я сделал то, к чему часто прибегал, когда терял путеводную звезду. Почти не притронувшись к еде, я вместо этого отправился на Нортумберленд-авеню в турецкие бани. Я не знаю ничего, что так очищало бы и разум, и тело, ничего, что лучше помогало бы до предела обострить умственные способности. Даже Раффлс – у которого не было ни лишних унций, чтобы их сбрасывать, ни нервов, чтобы их успокаивать – признавал, что восстанавливает здесь душевное равновесие, когда никакие другие способы уже не помогают. Я начинаю получать удовольствие еще до того, как сбрасываю ботинки: приглушенная поступь, легкое журчание фонтана, даже очертания закутанных тел на кушетках и вся чистая, теплая, умиротворяющая атмосфера – лучший бальзам для моей простой души. Полчаса в парной я всегда считал раскаленной ступенью к расслабленной неге тела и пробуждению ума. И тем не менее именно там, в самом жарком помещении, при взгляде на купленную у входа “Пэлл-Мэлл газетт” меня поразила молния.
Переворачивая горячие хрустящие страницы, я блаженствовал в раскаленном воздухе, когда этот заголовок и следующие за ним абзацы бросились мне в глаза:
Дерзкое и загадочное преступление: ограбление банка в Вест-ЭндеДерзкий грабеж и подлое нападение были совершены в помещении Городского и Пригородного банка[51] на Слоун-стрит. Судя по известным к настоящему времени деталям, грабеж был тщательно спланирован и искусно осуществлен.
Ночной сторож по имени Фосетт утверждает, что между часом и двумя ночи он услышал шум в районе нижнего хранилища, где держат серебро и другие ценности, принадлежащие клиентам банка. Когда сторож начал спускаться, чтобы выяснить, в чем дело, на него внезапно напал грабитель, которому удалось сбить сторожа с ног до того, как тот смог поднять тревогу.
Фосетт не в состоянии дать никакого описания нападавшего или нападавших, хотя считает, что преступников было несколько. Когда бедняга пришел в сознание, от грабителей не осталось и следа, если не считать догоравшей свечи. Однако хранилище было вскрыто, и есть основания опасаться, что налет был более чем успешным, учитывая массовый отъезд клиентов из города на время Пасхи, на что, по-видимому, и рассчитывали воры. Остальные помещения банка остались нетронутыми. Преступники пробрались внутрь через угольный погреб, который также находится в подвале.
Пока что полиция не произвела никаких арестов.
От этих шокирующих новостей меня едва не парализовало. Несмотря на невероятный жар, я, клянусь, с головы до пят покрылся холодным потом. Конечно же Крошей! Крошей снова вышел на охоту за Раффлсом и его неправедно нажитыми сокровищами! И вновь я винил Раффлса: его предостережение пришло слишком поздно, он должен был сразу же телеграфировать мне, чтобы я вообще не отвозил сундук в банк. Нужно быть сумасшедшим, чтобы выбрать для своих сокровищ такое банальное и бросающееся в глаза хранилище. Раффлсу послужит хорошим уроком, если окажется, что воры вскрыли только его сундук, а все остальное не тронули.
Но когда я вспомнил о происхождении его богатств, то содрогнулся вдвойне. Это была коллекция криминальных реликвий. Предположим, его сундук действительно вскрыли и украли оттуда все вещи, кроме одной – и этой одной, если ее обнаружат, будет достаточно, чтобы упечь Раффлса на каторгу! А с Крошея вполне сталось бы составить столь вероломный план мести и безжалостно, бессовестно осуществить его.
Мне оставалось только одно. Я должен строго следовать инструкциям и вывезти сундук во что бы то ни стало, рискуя при этом быть арестованным. Если бы Раффлс оставил мне адрес, чтобы послать предупреждение!
Но теперь было бесполезно об этом думать; мне следовало все успеть до четырех часов, а еще не было трех. Я решил не прерывать банные процедуры и насладиться ими сполна. Кто знает, когда еще представится такая возможность?
Но оказалось, что мне не до наслаждений – даже турецкой баней. У меня не хватило ни терпения, чтобы как следует намылиться, ни духа на то, чтобы нырнуть в бассейн. Я машинально взвесился – не мог упустить случая, но забыл дать служителю традиционный шестипенсовик, и лишь укоризненная интонация его “до свидания” привела меня в чувство. И моя скамья в галерее для охлаждения – любимая скамья в излюбленном уголке, которую я с таким рвением занял, как только пришел, – превратилась в ложе пыток: меня мучили жуткие видения тюремных нар!
Не могу не добавить, что я слушал, как на соседних скамейках обсуждали ограбление, но был разочарован, хотя не один раз мне пришлось затаить дыхание. Этот отвратительный час, который я не в силах забыть, прошел без постороннего вмешательства. Разве что по дороге на Слоун-стрит я заметил развешанные повсюду объявления, на одном из которых успел прочесть “ключ к разгадке”, что прозвучало для меня как приговор.
Что-то необычное витало в воздухе уже на улице возле банка. Когда мой кэб подъезжал, другой, нагруженный приличных размеров сундуком, удалялся. В самом банке какая-то леди билась в истерике. Что до радушного клерка, который накануне так хохотал над моими остротами, сегодня он явно был не в настроении шутить, наоборот, держался со мной довольно грубо.
– Целый день вас жду, – сказал он. – Ну-ну, напрасно вы так побледнели.
– Он цел?
– Этот ваш Ноев ковчег? Насколько мне известно, да. Они как раз к нему подобрались, когда их спугнули. И больше они уже не возвращались.
– Значит, его даже не взломали?
– Только собирались, как я понимаю.
– Слава тебе господи!
– Кому – слава, а кому – нет, – пробурчал клерк. – Управляющий говорит, из-за вашего сундука все и произошло.
– Почему это? – заволновался я.
– Потому что его заметили за милю отсюда и проследили, – ответил клерк.
– Управляющий хочет меня видеть? – храбро спросил я.
– Нет, разве что вы сами хотите его видеть, – отрезал клерк. – Он весь день был занят с другими клиентами, а они отделались совсем не так легко, как вы.
– В таком случае я больше не буду обременять вас своим имуществом, – важно произнес я. – Я собирался оставить его здесь, если все обошлось, но после всего, что вы сказали, я его, разумеется, заберу. Велите вашим людям сейчас же принести сундук. Осмелюсь предположить, что они тоже “весь день были заняты с другими клиентами”, но ручаюсь, они не пожалеют.
На сей раз я не имел ничего против того, чтобы проехаться по улицам с этой штуковиной на крыше. Мое облегчение было слишком велико, чтобы задумываться о будущих мучениях и страхах. Никогда еще солнце не светило мне так ярко, как в этот довольно пасмурный апрельский денек. Мы ехали вдоль парка, и я замечал на деревьях зелено-золотую пыль почек и побегов. В моем сердце зарождались возвышенные чувства. Кэб миновал школьников, приехавших домой на пасхальные каникулы, четырехколесные экипажи, готовые к путешествию, с привязанными к крыше велосипедами и детскими колясками, но никто вокруг не был и вполовину так счастлив, как я. Мой кэб был тяжело нагружен, но куда более тяжкий груз свалился с моего сердца.
На Маунт-стрит сундук едва поместился в лифт; это было счастье, и мы с лифтером внесли его в мою квартиру. Теперь он уже казался мне легким как пушинка. В момент эйфории я чувствовал себя Самсоном. Не буду говорить, что я предпринял первым делом после того, как остался наедине с “кучей барахла” посреди комнаты. Достаточно сказать, что сифон все еще делал свою работу, когда стакан выскользнул из моих пальцев и упал на пол.
– Банни!
Это был Раффлс. Несколько мгновений я напрасно озирался. Его не было в окне, он не стоял в дверях. И тем не менее это был Раффлс или, во всяком случае, его голос, захлебывающийся от радости и удовлетворения, где бы ни находилось его тело. В конце концов я опустил глаза, и – вот оно, его довольное лицо в середине крышки сундука, как голова святого на блюде.
Но Раффлс был жив, Раффлс буквально надрывался от хохота – в его явлении не было ничего трагического или мистического. Как черт из табакерки в натуральную величину, он просунул голову в дыру, вырезанную им в крышке между двумя стальными лентами, опоясывавшими сундук подобно ремням чемодана. По-видимому, когда я пришел к нему, именно этим он и занимался, хотя притворился, будто пакует вещи. Возможно, просидел за работой допоздна, уж больно искусно она была выполнена. И пока я, потеряв дар речи, таращился на него, он, продолжая смеяться, перешел в полусидячее положение и высунул руку, в которой были зажаты ключи; он поочередно открыл ими два больших замка, крышка поднялась, и Раффлс выступил из сундука, словно фокусник.
Как черт из табакерки в натуральную величину…
– Так вы и были грабителем! – наконец вскричал я. – Что ж, я почти рад, что не знал этого.
Он уже пожимал мне руку, но при этих словах едва не раздавил ее в своей.
– Ах вы славный малый, – воскликнул он, – это именно то, что мне больше всего хотелось от вас услышать! Разве могли бы вы так себя вести, если бы знали обо всем? Да и кто бы смог? Разве могли вы сыграть эту роль, когда на вашем месте не справилась бы никакая звезда всех сцен мира? Не забудьте, я почти все слышал и, можно сказать, видел. Банни, я даже не знаю, где вы были блистательнее: в Олбани, здесь или в банке!
– Я не знаю, где я был несчастнее, – возразил я, начиная видеть вещи в менее радужном свете. – Я знаю, что вы не очень высокого мнения о моей хитрости, но я смог бы сохранить тайну и вести себя точно так же, как вел, – с той только разницей, что тогда я бы не волновался, хотя это, конечно, не в счет.
Но Раффлс уже увильнул от темы со своей самой очаровательной и обезоруживающей улыбкой; он был в старой одежде, поношенной и порванной, к тому же весьма грязной, как и его лицо и руки, но, судя по всему, пострадал он гораздо меньше, чем можно было ожидать. И, как я уже сказал, перед его улыбкой невозможно было устоять.
– Вы бы из кожи вон вылезли, Банни! Вашему героизму нет предела, но вы забываете о человеческих слабостях, свойственных даже храбрейшим из храбрых. Я не мог себе позволить забыть о них, Банни; я не мог ничего сбрасывать со счетов. Не думайте, будто я вам не доверяю! Я доверил вам жизнь, положившись на вашу преданность и стойкость! Как вы полагаете, что произошло бы со мной, оставь вы меня в этом хранилище? Вы думаете, я бы выполз оттуда, чтобы сдаться? Может, однажды меня и поймают. Но правила существуют для того, чтобы их нарушать, даже если мы устанавливаем их сами.
У меня и “Салливан” для него нашлись, так что минуту спустя он уже лежал на моем диване с сигаретой в руке, с видимым удовольствием вытянув затекшие конечности и пристроив бокал рядом на сундуке – причине моих мучений и его триумфа.
– Совершенно не важно, когда это пришло мне в голову, Банни; собственно говоря, это случилось только на днях, когда я решил уехать по тем самым причинам, которые вам привел. Может быть, я несколько преувеличил их в своем изложении, но все они действительно имеют место. И мне действительно необходимы телефон и электрическое освещение.
– Но где вы спрятали серебро?
– Нигде, оно лежит у меня в багаже – в чемодане, сумке для крикета и саквояже, набитом всякой всячиной, и по тем же причинам я оставил их на Юстонском вокзале, и одному из нас сегодня же вечером надо будет все это забрать.
– Я могу это сделать, – сказал я. – Но вы действительно проделали весь путь до Кру?
– Вы же получили мое письмо? Я проделал весь путь до Кру, чтобы послать вам эти несколько строк, дорогой Банни! Если берешься за что-то, делай все до конца, иначе толку не будет. Я хотел, чтобы и в банке, и в других местах у вас было нужное выражение лица, и оно было. К тому же встречный поезд уходил через четыре минуты после прибытия моего. Отправив письмо, я просто пересел с одного поезда на другой.
У меня были свечи, спички и было что читать.
Мне едва хватило времени, чтобы погасить свет и спрятаться…
– В два часа ночи!
– Ближе к трем, Банни. Было уже больше семи, когда я забрался в сундук с “Дейли мейл” под мышкой. Молоко лишь чуть-чуть опередило меня[52]. И у меня еще оставалось добрых два часа до вашего прихода.
– Чтобы порадоваться, – пробормотал я, – как ловко вы обвели меня вокруг пальца.
– Не без вашей помощи, – рассмеялся Раффлс. – Если бы вы проверили, то увидели бы, что утром нет такого поезда, а я и не говорил, что есть. Да, я хотел ввести вас в заблуждение, Банни, не буду отрицать, но все это только ради успеха предприятия! Правда, когда вы с такой похвальной быстротой увозили меня, я пережил довольно тягостные полчаса, но и только. У меня были свечи, спички и было что читать. В этом хранилище было довольно мило – до того, как произошел весьма досадный инцидент.
– Да-да, расскажите же мне, дорогой друг!
– Для этого мне нужна еще одна “Салливан” – благодарю вас – и спички. Итак, инцидент: шаги снаружи и ключ в замке! В этот момент я как раз был занят крышкой сундука. Мне едва хватило времени, чтобы погасить свет и спрятаться за этим самым сундуком. К счастью, это был вполне заурядный ящик, точнее, сундучок для драгоценностей – вам вскоре предстоит познакомиться с его содержимым. Всеобщий исход на Пасху дал мне даже больше, чем я смел надеяться.
Его слова напомнили мне о “Пэлл-Мэлл газетт”, которая все еще лежала у меня в кармане, помятая и разбухшая от пара турецкой бани. Выудив газету, я передал ее Раффлсу, указав нужный абзац.
– Восхитительно! – сказал он, закончив чтение. – Не один вор, а несколько, и угольный подвал в качестве точки проникновения! Именно такое впечатление я и старался создать. Я оставил там достаточно свечного сала, чтобы эти плиты как следует обуглились. Но угольный подвал выходит в наглухо закрытый задний двор, Банни, и даже восьмилетний мальчишка не пролезет через лаз! Что ж, пусть они там в Скотленд-Ярде подольше довольствуются этой теорией!
– А что насчет этого малого, которого вы нокаутировали? – спросил я. – Это на вас непохоже, Раффлс.
Раффлс меланхолично выпустил кольцо дыма. Он по-прежнему лежал на диване, темные волосы разметались на подушке, бледный профиль, чистый и четкий, как будто вырезанный ножницами, вырисовывался на фоне окна.
– Я знаю, Банни, – с сожалением признал он. – Но подобные происшествия, как сказал бы поэт, неотделимы от таких побед, как мои. Мне потребовалось около двух часов, чтобы выбраться из хранилища; третий час я посвятил безобидной симуляции взлома – и вот тогда я услышал крадущиеся шаги сторожа. Кто-то мог бы пойти до конца и убить его, большинство загнало бы себя в ловушку похуже той, в которой уже оказались. Я оставил свечу там, где она стояла, пополз навстречу бедняге, прижался к стене и нанес удар, когда он проходил мимо меня. Признаю, это был запрещенный прием, и все же я поступил милосердно. Ведь пострадавший был в состоянии изложить собственную версию.
Осушив свой бокал, Раффлс покачал головой, когда я предложил вновь его наполнить, и показал мне фляжку, которую держал в кармане, – она была почти полной. Я понял, что на всякий случай он сделал кое-какие припасы на время праздников. Если бы я подвел его, то на Пасху или на следующий выходной день он бы попытался сделать все возможное, чтобы сбежать. Но это был огромный, невероятный риск, и от мысли, что он не напрасно на меня положился, мои щеки запылали.
Что до урожая, собранного Раффлсом из всех этих шкатулок и сундуков с драгоценностями, которые проводили пасхальные каникулы в хранилище моего банка, то, не вдаваясь в детали и избегая высокопарных слов, скажу лишь, что благодаря ему я смог присоединиться к Раффлсу во время его путешествия в Шотландию, а также что тем летом мой друг играл в крикет чаще, чем во все предыдущие сезоны. Словом, это приключение вполне оправдало себя в моих глазах, несмотря на излишнюю (но неизменную) секретность, которую я в глубине души никогда не одобрял, а в этом случае – особенно. Единственный мой упрек касался призрачного Крошея.
– Вы позволили мне считать, что он вновь на сцене, – сказал я. – Но я не удивлюсь, если окажется, что вы ни разу не слышали о нем с того дня, когда он сбежал через ваше окно.
– Я даже ни разу не вспомнил о нем, Банни, пока позавчера вы не пришли ко мне и первыми же своими словами не навели меня на эту мысль. В том-то и состояла вся соль, чтобы заставить вас волноваться о ценностях искренне, как требовалось для спектакля.
– Разумеется, я понимаю вашу точку зрения, – возразил я, – но мне кажется, что вы перестарались. К чему было писать эту откровенную ложь о Крошее?
– Но я ничего подобного не делал, Банни.
Читать бесплатно другие книги:
