Джентльмены-мошенники (сборник) Андерсон Фредерик

– Одинаковые коробки! – воскликнул я, возможно, чересчур быстро.

– Одинаковые коробки! – задумчиво пробормотал Раффлс с удивлением, достойным мистера Пиквика.

– Одинаковые коробки! – торжествующе повторил клерк. – Ох и хитрые же эти американцы, сэр! Нужно пересечь чертов Пруд[78], чтобы научиться трюку вроде этого, не так ли?

– Полагаю, что так, – согласился серьезный джентльмен с серебряной шевелюрой. – Если только, – вдруг добавил он, как будто ему неожиданно пришла в голову эта мысль, – если только это не был тот парень, Раффлс.

– Это не мог быть он, – задергался клерк в своей башне-воротнике. – Он задолго до того отправился к морскому дьяволу.

– Вы уверены? – спросил Раффлс. – Тело было найдено?

– Найдено и похоронено, – заявил наш впечатлительный приятель. – Кажется, это случилось на Мальтере. Или в Гибельтаре. Не помню точно где.

– К тому же, – вставил я, раздосадованный всем этим вздором и в то же время стремясь внести свой скромный вклад, – к тому же Раффлс никогда бы не стал курить такие сигареты. Он признавал только одну марку. Это были… дайте-ка подумать…

– “Салливан”? – наконец-то правильно ответил клерк. – Это все дело привычки, – продолжал он, возвращая коробку с яркой этикеткой на место. – Я как-то их попробовал – мне не понравились. Дело вкуса. По мне, если ищете хорошее и недорогое курево, возьмите лучше “Золотой жемчуг” – вчетверо дешевле.

– Чего мы действительно хотим, – мягко заметил Раффлс, – так это увидеть что-нибудь такое же хитроумное, как эта последняя штука.

– Тогда идите сюда, – сказал клерк и провел нас в укромный уголок, почти всю площадь которого занимал столь памятный нам окованный железом сундук. Теперь его крышка служила подставкой для каких-то таинственных предметов, накрытых пыльным чехлом. – Это, – продолжал он, откидывая чехол, – и есть личные вещи Раффлса, изъятые из его квартиры в Олбани после его смерти и похорон. Все они достались нам. Вот его сверло, а вот масло, которым он смазывал это сверло, чтобы избежать шума. Вот ривавлер, из которого он пристрелил джентльмена на крыше дома по дороге в Хоршэм; его потом отобрали у Раффлса на пароходе, перед тем как он прыгнул за борт.

Я не смог удержаться и сказал, что Раффлс никогда ни в кого не стрелял. Я стоял, прислонившись спиной к ближайшему окну, с натянутой до бровей шляпой и поднятым до ушей воротником.

– Это единственный случай, о котором мы знаем, – признал клерк, – и доказать ничего толком не смогли, иначе его драгоценный приятель так легко не отделался бы. Вот в этом пустом патроне Раффлс прятал императорскую жемчужину. Эти буравчики и клинья он использовал для взломов. Вот веревочная лестница, которую он закреплял с помощью трости; говорят, все это было у него с собой в тот вечер, когда он обедал с лордом Торнаби, предварительно успев его ограбить. А это его дубинка, но только никто не может догадаться, зачем нужен вот этот небольшой плотный бархатный мешочек с двумя дырками с резинками вокруг каждой. Может быть, у вас есть предположения?

…но только никто не может догадаться…

Раффлс взял в руки мешочек, который он изобрел для бесшумного подпиливания ключей. Сейчас он держал его как кисет – двумя пальцами, большим и указательным – и пожимал плечами с непередаваемым выражением лица. Тем не менее он показал мне результат своих изысканий – несколько стальных опилок – и прошептал на ухо: “Что за прелесть эта полиция!” Мне ничего не оставалось, как осмотреть дубинку, которой я когда-то сбил Раффлса с ног: собственно говоря, на ней до сих пор была его кровь; видя мой ужас, клерк поспешил изложить характерно искаженную версию этого происшествия. История эта, среди прочих, стала известна в Олд-Бейли и, вероятно, сыграла роль в том, что по отношению ко мне было проявлено определенное милосердие. Однако выслушивать ее снова, к тому же в таком пересказе, было слишком мучительно, поэтому Раффлс благородно отвлек внимание на собственную давнюю фотографию, которая висела на стене над историческим сундуком и которую я предпочитал до этого момента не замечать. Во фланелевом костюме, с зажатой между губами “Салливан”, Раффлс с видом победителя позировал на крикетном поле. В полузакрытых глазах – выражение ленивой наглости. У меня тоже была такая фотография, и должен сказать, это не самый удачный портрет Раффлса. Впрочем, черты лица правильные, резко очерченные. Иногда мне хотелось одолжить снимок скульпторам, чтобы показать им, как должна выглядеть хорошая статуя.

– Вы бы никогда на него не подумали, верно? – сказал клерк. – Теперь вы понимаете, почему в свое время никто его даже не подозревал.

Юноша смотрел прямо в лицо Раффлсу водянистыми доверчивыми глазами. Меня так и подмывало превзойти друга в его тонкой браваде.

– Вы сказали, у Раффлса был приятель, – начал я, поглубже зарывшись в воротник. – У вас есть его фотография?

Бледный клерк ответил такой вымученной улыбкой, что мне захотелось отхлестать его по одутловатым щекам, чтобы влить в них немного крови.

– Вы говорите о Банни? – сказал этот фамильярный тип. – Нет, сэр, ему здесь не место; у нас тут только настоящие преступники. А Банни – он ни то ни се. Он только таскался всюду за Раффлсом и больше был ни на что не способен. В одиночку он ничего из себя не представлял. Даже когда он затеял постыдное ограбление своего бывшего дома, говорят, ему не хватило смелости забрать добычу и Раффлсу пришлось за ней возвращаться. Нет, сэр, нам нет дела до Банни, мы никогда о нем больше не услышим. Если хотите знать мое мнение, это был вполне безобидный пройдоха.

Я совершенно не собирался спрашивать его мнения – я и так задыхался от ярости под своим поднятым воротником. Мне оставалось лишь надеяться, что Раффлс что-нибудь скажет, – и он сказал.

– Единственное дело, о котором я хоть что-то помню, – заметил он, постукивая зонтиком по окованному сундуку, – вот это, и в тот раз человек снаружи сделал ничуть не меньше, чем человек внутри. Могу я спросить, что вы держите в этом сундуке?

– Ничего, сэр.

– Я думал, там внутри другие вещи. У него ведь было какое-то приспособление, чтобы влезать и вылезать, не открывая крышку?

– Вы имеете в виду, высовывать голову, – возразил клерк, демонстрируя свою осведомленность. Он сдвинул кое-какие мелкие экспонаты и перочинным ножом открыл люк в крышке.

– Только световой люк, – с восхитительным разочарованием отметил Раффлс.

– А вы чего ожидали? – спросил утомившийся клерк, с несчастным видом опуская крышку люка.

– Ну хотя бы боковой дверцы! – ответил Раффлс, поглядев на меня с таким лукавством, что мне пришлось отвернуться, чтобы скрыть улыбку. Это была моя последняя улыбка за день.

Открылась дверь, и в помещении появился человек, в котором можно было безошибочно узнать детектива. Его сопровождали еще двое посетителей вроде нас. Детектив был в жесткой круглой шляпе и тяжелом темном пальто – общепризнанной униформе своего племени, и на одно ужасное мгновение его стальные глаза остановились на нас с холодно-пытливым выражением. Но тут из уголка, отведенного коллекции Раффлса, вынырнул клерк, и опасный незнакомец отвел своих спутников к противоположному от двери окну.

– Инспектор Дрюс, – почтительным шепотом объяснил нам клерк, – тот, что раскрыл дело в Чок-фарм[79]. Вот это был бы противник для Раффлса, будь он жив!

– Не сомневаюсь, – последовал угрюмый ответ. – Лично я бы совсем не хотел, чтобы за мной охотился такой человек. Однако ваш музей пользуется популярностью!

– Вообще-то нет, сэр, – прошептал клерк. – Иногда у нас по целым неделям не бывает обычных посетителей вроде вас, джентльмены. Думаю, это знакомые инспектора, пришли взглянуть на фотографии из Чок-фарм, благодаря которым повесили того типа. У нас очень много любопытных снимков, сэр, если интересуетесь.

– Если это не займет много времени, – ответил Раффлс, вынимая часы. Как только клерк отошел, он схватил меня за руку.

– Э-э, да тут становится жарковато, – прошептал он, – но сразу же удирать нельзя. Это может иметь необратимые последствия. Отвернитесь к фотографиям, а остальное предоставьте мне. Как только наступит подходящий момент, я уйду, якобы опаздывая на поезд.

Я молча повиновался, но, обдумав ситуацию, немного успокоился. Меня даже удивило, что Раффлс против обыкновения склонен преувеличивать несомненный риск пребывания в одной комнате с офицером, чье имя и репутация нам слишком хорошо известны. В конце концов, Раффлс, безусловно, постарел и изменился так, что его невозможно узнать, но отнюдь не потерял дерзкого хладнокровия, позволявшего ему выпутываться из куда более опасных переделок, чем та, которая нам могла угрожать сейчас. С другой стороны, казалось маловероятным, чтобы выдающийся детектив помнил в лицо такого мелкого преступника, как я; к тому же он начал свою карьеру уже после моего ухода со сцены. Но все же риск оставался, поэтому я, без улыбки, склонился вместе с клерком над альбомом со всякими ужасами. Несмотря ни на что, меня заинтересовали фотографии преступников и жертв, они взывали к темным сторонам моей натуры, и это же извращенное любопытство заставило меня окликнуть Раффлса, чтобы привлечь его внимание к какой-то картинке печально знаменитого убийства. Ответа не последовало. Я осмотрелся по сторонам. Раффлса не было. Только что мы втроем рассматривали фотографии возле одного из окон; трое вновь прибывших занимались тем же возле другого окна. Воспользовавшись тем, что мы отвернулись, Раффлс бесшумно исчез.

К счастью, клерк сам был всецело поглощен кошмарным альбомом; прежде чем он оглянулся, я успел справиться с изумлением, но инстинктивно не стал скрывать свое недовольство.

– Мой друг – самый нетерпеливый человек на свете! – воскликнул я. – Он сказал, что боится опоздать на поезд, и вот теперь ушел, не попрощавшись.

– А я ничего и не слышал, – признался озадаченный клерк.

– Да я тоже, но он потянул меня за рукав и что-то сказал, – сочинял я. – Я был слишком занят этой гнусной книгой, чтобы отвлекаться. Наверное, он сказал, что уходит. Что ж, ну и пусть! Лично я намерен посмотреть все, что тут у вас есть.

Я так старался развеять все подозрения, которые могли возникнуть в связи со странным поведением моего компаньона, что задержался в музее даже дольше, чем знаменитый детектив со своими спутниками. Я наблюдал, как они рассматривали реликвии Раффлса, обсуждали меня самого у меня под носом, и наконец остался наедине с анемичным клерком. Опустив руку в карман, я незаметно смерил его оценивающим взглядом.

Я осмотрелся по сторонам. Раффлса не было.

Система чаевых всегда была кошмаром моей жизни – пусть и не худшим из них. Не потому, что мне жаль денег, а просто потому, что иногда трудно разобраться, кому и сколько надо давать. По себе знаю, каково быть замешкавшимся клиентом, который не спешит доставать кошелек, но это не от скупости, а из желания правильно угадать. Тем не менее я не ошибся в случае с клерком, который охотно принял серебряную монету и выразил надежду, что скоро увидит обещанную мной статью. Ему предстояло ждать ее несколько лет, но я льщу себя надеждой, что эти запоздалые страницы вызовут скорее интерес, чем обиду, если когда-нибудь будут прочитаны его водянистыми глазами.

Когда я вышел на улицу, уже смеркалось; небо на церковью Св. Стефана[80] вспыхивало и чернело, как разгневанное лицо; уже зажглись фонари, и под каждым из них я в глупой надежде тщетно высматривал Раффлса. Потом я вбил себе в голову, что найду его на станции, и болтался там до тех пор, пока поезд на Ричмонд не ушел без меня. В конце концов я перешел по мосту к вокзалу Ватерлоо и сел на первый же поезд до Теддингтона. Это сократило дорогу, но от реки до Хэм-Коммона мне пришлось пробираться сквозь густой туман, поэтому в наше убежище я добрался лишь к тому часу, когда мы обычно уютно ужинали. На жалюзи вспыхивали только блики от камина: я вернулся первым. Прошло уже около четырех часов, с тех пор как я потерял Раффлса в зловещих стенах Скотленд-Ярда. Где он может быть? Наша хозяйка, узнав, что его нет, всплеснула руками: она приготовила блюда, которые были по сердцу ее любимцу, и они совсем остыли к тому времени, когда я уселся за одну из самых унылых трапез в своей жизни.

Наступила полночь, а он все не показывался. Но мне удалось заранее успокоить нашу хозяйку; надеюсь, ни лицо, ни голос меня не выдали. Я сказал ей, что мистер Ральф (как она его называла) говорил, будто собирается в театр. Я-то думал, что он отказался от этой идеи, но, видимо, ошибся, однако я обязательно его дождусь. Перед уходом добрая хозяйка принесла мне тарелку сэндвичей, и я приготовился коротать с ними ночь, устроившись в гостиной в кресле у камина. Моя тревога была так велика, что я и подумать не мог о том, чтобы лечь спать. Мне даже казалось, что долг и преданность призывают меня отправиться зимней ночью на его поиски. Но куда идти, где искать Раффлса? У меня на уме было только одно место, однако искать его там значило погубить себя и все равно ничем не помочь ему. Во мне крепло убеждение, что при выходе из Скотленд-Ярда его узнали и либо схватили, либо вынудили искать убежища в каком-то другом месте. Все это наверняка будет опубликовано в утренних газетах, но он сам во всем виноват. Он сунул голову в пасть льву, и пасть захлопнулась. Успел ли он вовремя вытащить голову?

У меня под рукой стояла бутылка, и в ту ночь, не стану скрывать, она была мне другом, а не врагом. В конце концов она подарила мне передышку от тревожного ожидания. Я заснул в кресле у камина. Когда я проснулся, лампа еще горела, камин пылал; одеревеневший, я сидел в железных объятиях зимнего утра. Вдруг что-то заставило меня обернуться. Дверь была открыта, а в кресле позади меня сидел Раффлс и тихонько стаскивал ботинки.

Перед уходом добрая хозяйка принесла мне тарелку сэндвичей…

– Извините, что разбудил вас, Банни, – сказал он. – Мне казалось, я веду себя тихо как мышь. Но, протопав пешком три часа, я стер себе все ноги.

Я не встал, чтобы броситься ему на шею. Откинувшись на спинку кресла, я постарался закрыть глаза на его эгоистичное бессердечие. Ему незачем знать, каково мне пришлось по его милости.

– Шли пешком из города? – спросил я как можно равнодушнее, будто такие прогулки были обычным делом.

– Из Скотленд-Ярда, – ответил он, вытягивая ноги к очагу.

– Из Скотленд-Ярда? – повторил я. – Стало быть, я не ошибся: все это время вы были там. И тем не менее вам удалось вырваться!

И тут уже я, воодушевившись, вскочил на ноги.

– Конечно удалось, – ответил Раффлс. – Я и не думал, что это будет трудно, но оказалось даже проще, чем я предполагал. В какой-то момент я оказался у стола, за которым дремал полицейский. Я решил, что безопаснее всего будет разбудить его и навести справки о мифическом бумажнике, который я якобы забыл в хэнсоме где-то в Карлтоне. А то, как этот тип выставил меня, будем считать еще одним очком в пользу лондонской полиции. Это же только в какой-нибудь дикой стране у меня позаботились бы спросить, а как я туда попал.

– А действительно, как? – спросил я. – И ради всего святого, Раффлс, когда и зачем?

Раффлс, стоявший спиной к затухающему камину, посмотрел на меня сверху вниз, подняв бровь.

…в кресле позади меня сидел Раффлс…

– Как и когда, Банни, вы знаете не хуже меня, – загадочно ответил он. – Пришло время узнать, почему и зачем. Честно говоря, мой дорогой друг, у меня было больше причин отправиться в Скотленд-Ярд, чем я осмелился вам открыть.

– Меня не интересует, почему вы туда пошли! – вскричал я. – Я хочу знать, зачем вы остались – или вернулись, или что там еще вы сделали. Я думал, вас пытались схватить, но вам удалось ускользнуть!

Раффлс, улыбаясь, покачал головой:

– Нет-нет, Банни, я продлил визит по собственной воле. Что касается причин, то их слишком много, чтобы все перечислять; они висели на мне тяжким грузом, когда я оттуда уходил. Но вы увидите их собственными глазами, если повернетесь.

Я стоял, опершись на то кресло, в котором заснул; позади кресла располагался принадлежащий хозяйке круглый столик, накрытый скатертью, и на нем, рядом с виски и сэндвичами, лежала вся коллекция Раффлса – все то, что прежде покоилось на крышке сундука в Черном музее Скотленд-Ярда! Не было только самого сундука. Револьвер, который при мне стрелял лишь однажды, дубинка с пятнами крови, коловорот, бутылка минерального масла, бархатный мешочек, веревочная лестница, складная трость, буравчики, шурупы, клинья и даже пустой патрон, в котором когда-то хранился подарок просвещенного монарха некоему цветному владыке.

– Ну, чем я не Санта-Клаус? – сказал Раффлс. – Жаль, вы спали и не могли оценить сцену моего появления. Она была куда поучительнее, чем та, которую я здесь увидел. Вы никогда не заставали меня спящим в кресле, Банни!

Он решил, что я просто уснул, сидя в кресле! Он не понял, что я всю ночь его ждал! Скрытый упрек в невоздержанности после всего, что мне пришлось вынести, – и от кого! из всех смертных – от Раффлса! – почти переполнил чашу моего терпения, но вспышка запоздалого прозрения помогла мне сдержаться.

– Где вы прятались? – мрачно спросил я.

– В самом Ярде.

– Это я понял. Но где именно в Ярде?

– И вы еще спрашиваете, Банни?

– Спрашиваю.

– Там, где я уже однажды прятался.

– Вы же не хотите сказать – в сундуке?

– Именно это я и хочу сказать.

Наши глаза встретились.

– Может быть, потом вы там и оказались, – уступил я, – но куда вы делись вначале, когда выскользнули наружу у меня за спиной, и откуда, черт возьми, вы знали, куда идти?

– Я не выскальзывал наружу, – сказал Раффлс. – Я скользнул внутрь.

– В сундук?

– Именно.

Я рассмеялся ему в лицо.

– Дорогой друг, я же потом видел все эти вещи на крышке. Ни одна из них не была сдвинута с места. Я видел, как детектив показывал их своим друзьям.

– А я это слышал.

– Но не изнутри же сундука?

– Изнутри сундука, Банни. Не смотрите на меня так – это глупо. Постарайтесь припомнить несколько слов, которыми перед этим я обменялся с идиотом в воротничке. Помните, я спросил его, есть ли что-нибудь в сундуке?

– Да.

– Чтобы быть уверенным, что там пусто, вы понимаете. Потом я спросил, есть ли там, кроме светового люка, боковая дверца.

– Я помню.

– И вы решили, что все это ничего не означало?

– Я не искал никакого смысла.

– Да, не искали. Вам не пришло в голову, что я хотел узнать, не обнаружил ли кто-нибудь в Ярде секрет боковой дверцы – именно боковой, а не задней. Да, она там имеется, появилась в добрые старые времена, вскоре после того, как я перевез сундук из вашей квартиры обратно к себе. Вы нажимаете на одну из ручек – чего никто никогда не делает, – и вся стенка открывается, как фасад кукольного домика. Я тогда понял, что должен это сделать: это куда проще, чем люк в крышке. Нужно во всем стремиться к совершенству – хотя бы из любви к искусству. К тому же, раз в банке не разгадали наш трюк, я решил, что смогу когда-нибудь его повторить. Тем временем сундук может стоять в спальне и служить подставкой для множества вещей – и какое превосходное убежище на непредвиденный случай!

Я спросил, почему я до сих пор не слышал об этом техническом новшестве, причем не только в старые времена, но и сейчас, когда между нами осталось гораздо меньше секретов и этим последним он все равно уже не мог воспользоваться. Я задал вопрос не со злости, а исключительно из упрямства. Раффлс молча смотрел на меня, пока я не прочел ответ в его глазах.

– Понимаю, – сказал я. – Вы прятались в нем от меня!

– Дорогой Банни, я не всегда бываю общительным, – ответил он. – Но когда вы доверили мне ключ от вашей квартиры, я не мог не дать вам свой, хотя впоследствии и вытащил его у вас из кармана. Скажу только, Банни, что если я не хотел вас видеть, значит, в тот момент я вообще не годился для человеческого общества, так что с моей стороны это было дружеской услугой. Думаю, это случалось не более одного-двух раз. Но вы же можете позволить себе простить друга после стольких лет?

– То, давнее, – да, – с горечью ответил я. – Но не вчерашнее, Раффлс.

– Почему же нет? Я действительно до последнего момента не был уверен, что решусь. Я всего лишь подумывал об этом. Только появление этого ушлого детектива заставило меня решиться без лишних колебаний.

– И мы даже ничего не слышали! – пробормотал я с невольным восхищением, за которое сам на себя разозлился. – Но все равно… – спохватившись, добавил я уже прежним тоном.

– Что такое, Банни?

– Нас очень быстро вычислят по нашим пропускам.

– Они их забрали?

– Нет, но вы же слышали, как мало их выписывают.

– В том-то и дело! Иногда у них неделями не бывает посетителей. Заметьте, Банни, именно это я выяснил, а до того не стал ничего предпринимать. Неужели вы не понимаете, что в любом случае пройдет две, а то и три недели, прежде чем они обнаружат пропажу?

Я начал понимать.

– И даже тогда, подумайте сами, как это приведет их к нам? Почему они вообще должны нас заподозрить? Я рано ушел – вот и все. Вы превосходно восприняли мой уход: вы не могли бы сказать ни больше, ни меньше, если бы я сам вас заранее готовил. Я полагался на вас, Банни, и вы оправдали мое доверие с таким блеском, как никогда раньше. Печально лишь то, что вы перестали доверять мне. Неужели вы думаете, что я оставил сундук в таком виде, что первый же служитель, который придет вытирать пыль, увидит, что произошло ограбление?

Я со всей возможной энергией отрицал эту мысль, хотя мне не так легко было с ней расстаться.

– Вы ведь не забыли о чехле, которым были укрыты все эти вещи, Банни? Не забыли обо всех остальных револьверах и дубинках, из которых можно было выбрать? Я выбирал весьма тщательно и заменил свои вещи другими, очень похожими. Веревочная лестница, которая заменила мою, конечно, не идет с ней ни в какое сравнение, но я свернул ее так, что на вид она ничем не отличается от оригинала. Разумеется, там не нашлось второго бархатного мешочка, но свою трость я заменил почти такой же и даже нашел пустой патрон, чтобы заменить оправу полинезийской жемчужины. Вы сами видели, что за гид там водит посетителей: думаете, он в следующий раз заметит разницу – а даже если и заметит, то заподозрит нас? Все лежит почти как было, как он сам оставил, под чехлом, который снимают только для особо любопытных – а таких часто не бывает неделями.

Я признал, что три-четыре недели мы будем в безопасности. Раффлс протянул мне руку:

– Тогда давайте не будем из-за этого ссориться, Банни, и мирно выкурим по сигарете! За три-четыре недели многое может случиться, и что вы скажете, если это окажется последним моим преступлением – и по счету, и по значимости? Должен признать, такое завершение кажется мне подходящим и естественным, хотя, конечно, я мог бы выбрать что-нибудь более эффектное и менее сентиментальное. Нет, я не даю никаких обещаний, Банни; теперь, когда я вернул все эти вещи, я могу и не устоять перед искушением вновь ими воспользоваться. В конце концов, война дает вполне достаточно поводов для волнения – даже больше, чем обычно случается за три или четыре недели.

Думал ли он уже тогда о том, чтобы пойти добровольцем на фронт? Стремился ли уже всем сердцем к единственной возможности искупления – нет, к той смерти, которой ему суждено было умереть? Я никогда не знал и уже не узнаю. Тем не менее его слова оказались удивительно пророческими: в эти три или четыре недели произошли события, которые поставили под угрозу самую суть нашей империи и заставили ее сыновей со всех сторон света собраться под ее знаменем, чтобы сражаться в вельдах[81]. Сейчас все это уже кажется древней историей. Но ничего не помнится мне так ярко и живо, как слова Раффлса о его последнем преступлении, пожатие его руки, когда он их произносил, и печальный блеск в его усталых глазах.