Джентльмены-мошенники (сборник) Андерсон Фредерик

Клуб криминологов

– Но кто это такие, Раффлс, и где они находятся? Такого клуба нет в альманахе Уитакера[53].

– Клуб криминологов, мой дорогой Банни, – это слишком малочисленная и закрытая группа, чтобы упоминать о ней всуе, несколько человек, которые изучают современный преступный мир и время от времени собираются на обед в клубе или в гостях друг у друга.

– Но зачем же они пригласили нас? – спросил я и помахал приглашением, из-за которого стремглав примчался в Олбани: оно было от достопочтенного графа Торнаби, кавалера ордена Подвязки. Меня просили оказать честь и разделить общество членов клуба криминологов за обедом в Торнаби-хаусе на Парк-лейн. Приглашение сразу показалось мне сомнительной честью – представьте же мое смятение, когда я узнал, что Раффлс тоже приглашен!

– Они вбили себе в голову, – ответил он, – что гладиаторский элемент – бич современного спорта. Особенно они беспокоятся о профессиональных спортсменах. И поэтому хотят узнать, согласуется ли мой опыт с их теорией.

– Мало ли что они говорят!

– Они ссылаются на дело одного профессионального игрока, sus per coll[54], и на многочисленные случаи самоубийств. Вообще-то это действительно касается моей публичной деятельности.

– Вашей – возможно, но уж никак не моей, – сказал я. – Нет, Раффлс, они заприметили нас обоих и теперь будут нас в лупу рассматривать, иначе меня-то уж точно не стали бы звать.

Глядя на мое беспокойство, Раффлс улыбнулся:

– Хотел бы я, чтобы вы оказались правы, Банни! Так было бы даже забавнее. Но, может быть, вы немного утешитесь, узнав, что это я назвал им ваше имя. Я сказал, что вы гораздо лучше разбираетесь в криминологии, чем я. Рад слышать, что они поняли намек и мы с вами встретимся за их устрашающим обеденным столом.

– Если я еще приму приглашение, – заметил я с суровостью, которой он заслуживал.

– Если нет, – хмыкнул Раффлс, – по собственной вине рискуете пропустить отменное развлечение. Подумайте об этом, Банни! Эти ученые мужи встречаются, чтобы дотошно обсудить все недавние преступления; мы поучаствуем в беседе, делая вид, будто знаем об этом больше, чем они. А может, и не знаем, ведь лишь немногие криминологи интересуются чем-то, кроме убийств. Я же надеюсь перевести дискуссию на интересную нам тему и для разнообразия занять их высокие умы тонким искусством ограбления. Тогда, Банни, мы сможем узнать их мнение и о наших скромных персонах. Как творцы, как равные, мы будем сидеть в созвездии наших самых строгих критиков и выясним, какое место нам отводится в глазах экспертов. О, это будет пусть и не бесценный, но весьма необычный опыт! Если же мы заигрались с огнем, то непременно там об этом услышим и примем соответствующие меры. Вдобавок мы получим превосходный обед, иначе наш благородный хозяин не оправдает своей европейской репутации.

– Вы его знаете? – спросил я.

– Мы с ним знакомы по крикетным делам, когда милорду удобно считать меня знакомым, – ответил Раффлс, посмеиваясь. – Но я все о нем знаю. В течение года он был президентом MКК[55], причем лучшим из всех. Он знает правила, хотя сам, кажется, ни разу не играл в крикет. Впрочем, он осведомлен о множестве вещей, которыми никогда не занимался. Он никогда не был женат, ни разу рта не раскрыл в палате лордов. Тем не менее говорят, что это самый блестящий ум сей почтенной ассамблеи, а речь, которую он произнес, когда австралийцы приезжали с визитом, была поистине великолепной. Он прочитал все, что можно прочитать, – и не написал ни одной строчки, что в наше время делает ему честь. Словом, он гигант в теории и полный ноль на практике, но мастер и в том и в другом, если речь заходит о преступлениях.

Теперь я уже жаждал во плоти увидеть этого выдающегося пэра, причем любопытство мое еще сильнее подогревалось тем соображением, что к числу вещей, которые он, видимо, никогда не делал, относилась публикация собственной фотографии на потеху толпе. Я сказал Раффлсу, что буду вместе с ним обедать у лорда Торнаби, и он кивнул, как будто я ни минуты не колебался. Теперь я вижу, как ловко он развеял мои сомнения. Что и говорить, он заранее все продумал: у меня отменная память, и когда я вспоминаю некоторые его речи, становится понятно, что все они были хорошо подготовлены. Нужно, однако, учесть, что его живые выступления отличались от записанных. То есть говорил он то же самое, но не произносил свои тирады на одном дыхании. Он кружил по комнате, перемежая речь сигаретными затяжками, отчего она становилась похожей на пунктирную линию. И чем беззаботнее и непринужденнее звучали его слова, тем тщательнее продуманными они были на самом деле. В конце концов я понял это. Но в то время он еще внушал мне такое доверие, какое я не в силах описать.

Я тогда часто виделся с Раффлсом; фактически это был единственный период, который я могу припомнить, когда он приходил ко мне чаще, чем я к нему. Он мог явиться, когда ему вздумается, иногда некстати (например, когда я одевался с намерением выйти пообедать). Я даже помню, как однажды, вернувшись, застал его у себя – я давно уже дал ему ключи от своей квартиры. Стоял суровый февраль, и мы провели немало вечеров, уютно болтая обо всем и ни о чем, за исключением наших сомнительных дел, которых, собственно, в тот момент и не было. Наоборот, Раффлс тогда старался бывать в самом изысканном обществе, и по его совету я тоже посещал клуб чаще обычного.

– Что может быть лучше в это время года, – говорил он. – Летом у меня есть крикет, который в глазах публики обеспечивает мне достойное занятие. Держитесь на виду у людей с утра до ночи, и они никогда не будут интересоваться вами в оставшееся время.

Словом, наше поведение так долго было безупречным, что утром того дня, когда лорд Торнаби давал обед для клуба криминологов и других гостей, меня не тревожили никакие дурные предчувствия. Правда, мне непременно хотелось прибыть на место в сопровождении своего блистательного друга, я просто умолял его заехать за мной, но и за пять минут до назначенного часа не было ни Раффлса, ни его кэба. В приглашении было указано время от без четверти восемь до восьми, так что в итоге мне пришлось второпях ехать одному.

К счастью, Торнаби-хаус находился почти на углу моей улицы. Другим счастливым обстоятельством мне показалось то, что дом стоял – и сейчас стоит – в глубине собственного изысканного дворика. Когда я уже готов был позвонить, позади меня появился хэнсом, и я замешкался, надеясь, что это приехал Раффлс. Поняв, что это не он, я соскользнул с крыльца и отступил в тень, чтобы подождать еще минуту, раз уж и другие гости приехали так же поздно. Эти другие, выпрыгнув из кэба и расплатившись, заговорили громким шепотом:

– Торнаби заключил пари с Фредди Верекером, который, как я слышал, не может прийти. Конечно, сегодня еще ничего не решится. Но наш дорогой друг думает, что его пригласили как игрока в крикет!

– Я не верю, что он выдает себя за кого-то другого, – произнес голос настолько же резкий, насколько первый был мягким. – Я считаю, все это вранье. Хотел бы я ошибаться, но боюсь, что я прав.

– А я думаю, вы убедитесь, что все не так просто, – возразил первый, в то время как дверь отворилась и поглотила их обоих.

Я бессильно всплеснул руками. Очевидно, что Раффлса пригласили за этот, как он удачно выразился, “устрашающий стол” не как игрока в крикет, но как главного подозреваемого! Итак, Раффлс с самого начала ошибался, а я в кои-то веки был прав в своих опасениях! И до сих пор Раффлса не видно – нет Раффлса, чтобы его предупредить! Раффлса нет, а часы уже бьют восемь!

Что ж, позвольте мне не углубляться в психологию этого момента, ибо я убежден, что бой часов парализовал и мысли мои, и чувства и что я сыграл свою жалкую роль наилучшим образом именно благодаря этой благословенной остановке умственной деятельности. С другой стороны, никогда прежде я не воспринимал происходящее так ясно и объективно, и память об этих нескольких часах поразительным образом жива по сей день. Я слышу свой бешеный стук в двойные двери; они распахиваются так, словно совершается некий торжественный священный обряд. По обе стороны стоят долговязые лакеи в шелковых чулках, и сам прелат – дворецкий, почтительно склоняясь, посылает мне благословение со ступеней храма. Я дышу уже чуть свободнее, когда вхожу в библиотеку с длинными рядами книг и персидским ковром перед камином, у которого собралась небольшая группа гостей. Один из них – Раффлс – беседует с высоким мужчиной с челом полубога и глазами и подбородком выродившегося бульдога. Это и есть наш высокородный хозяин.

Пожимая мне руку, лорд Торнаби разглядывал меня с непроницаемо чопорной физиономией, а затем сразу же передал меня высокому нескладному человеку, которого он назвал Эрнестом – его фамилии я так никогда и не узнал. Тот, в свою очередь, с неуклюжей застенчивой вежливостью представил меня двум оставшимся гостям. Это была та самая пара, что приехала в кэбе: один оказался королевским адвокатом по фамилии Кингсмилл, в другом я с первого взгляда узнал Паррингтона, провинциального писателя, который был мне знаком по фотографиям. Они как нельзя лучше контрастировали друг с другом: толстенький и щеголеватый, похожий на Наполеона юрист и писатель – пудель в вечернем костюме, самый неотесанный из всех, кого я видел. Ни один из них не обратил на меня особого внимания, зато оба, пока я обменивался с ними парой слов, не сводили глаз с Раффлса. Тотчас же объявили обед, и мы вшестером вскоре заняли свои места вокруг небольшого сверкающего стола, стоявшего посреди огромной полутемной комнаты.

Я не был готов к тому, что компания окажется такой малочисленной, и вначале почувствовал облегчение. В самом худшем случае, безрассудно сказал я себе, их будет двое на одного. Но вскоре я уже вздыхал, вспоминая известную поговорку, которая гласит, что чем больше народу, тем безопаснее. Нас было слишком мало, чтобы можно было поддерживать разговор только со своим соседом и таким образом избежать опасности быть втянутым в общую беседу. А общая беседа вскоре превратилась в атаку, столь тонко организованную и мастерски разыгранную, что я не знал, догадается ли Раффлс о том, что атака направлена против него, и не понимал, как предупредить его об опасности. Я до сих пор не уверен, что сам был вне подозрений клуба; в любом случае мною пренебрегли ради более крупной дичи.

Лорд Торнаби, потягивая херес, самолично произвел первый выстрел. Раффлс сидел по правую руку от него, а провинциальный писака – по левую. Справа от Раффлса восседал служитель закона, в то время как меня поместили между Паррингтоном и Эрнестом, который сидел в конце стола и выглядел как бедный отпрыск благородного семейства. Милорд, помаргивая глазами, под которыми залегли мешки, обратился ко всему пестрому собранию.

– Мистер Раффлс, – произнес он, – рассказал мне о несчастном, которого казнили в марте прошлого года. Воистину великолепная кончина, джентльмены! Ему действительно не повезло – он убил человека, задев яремную вену, но его собственная смерть должна занять достойное место в истории повешений. Расскажите им, мистер Раффлс, мои друзья этого еще не слышали.

– Я расскажу историю в том виде, в каком слышал ее, когда последний раз играл на Трент-Бридже[56]. Насколько мне известно, она так никогда и не попала в газеты, – с мрачным видом начал Раффлс. – Вы, наверное, помните, какой ажиотаж в свое время поднялся вокруг международного матча по крикету в Австралии. Так вот, финальная игра пришлась на последний день приговоренного на бренной земле, и он не мог уйти с миром, пока не узнает итогов. Если помните, мы выиграли турнир, и бедняга сказал, что теперь умрет счастливым.

– Расскажите, что он еще сказал! – воскликнул лорд Торнаби, потирая пухлые руки.

– Священник упрекнул его за увлеченность игрой в такой момент, и говорят, что осужденный ответил: “Ну а как же, ведь это будет первое, о чем меня спросят с той стороны!”

Даже я услышал эту историю впервые, но мне некогда было оценивать ее достоинства. Я хотел узнать, какой эффект она произведет на остальных. Эрнест, сидевший слева от меня, скорчился от смеха, а потом еще некоторое время хихикал и тряс головой. Другой мой сосед, более впечатлительный, сначала поморщился, а затем, проникшись вдохновением, исчертил весь манжет строительным карандашом. И только на королевского адвоката Кингсмилла, который невозмутимо взирал на Раффлса, история не произвела никакого впечатления – по крайней мере, так казалось до тех пор, пока он не заговорил.

– Рад слышать, – заметил он ровным высоким голосом. – Я так и думал, что этот человек будет держаться до последнего.

– Стало быть, вы что-то о нем знаете? – поинтересовался лорд Торнаби.

– Я представлял корону, – ответил барристер, и в глазах его мелькнул огонек. – Так что в каком-то смысле можно сказать, что я снимал мерку с шеи этого несчастного.

Должно быть, выпад был непреднамеренным, но от этого он не стал менее эффектным. Лорд Торнаби с подозрением покосился на бессердечного адвоката. Прошло некоторое время, прежде чем Эрнест хихикнул, а Паррингтон потянулся за своим карандашом; в промежутке я одним глотком осушил свой бокал, хотя это был иоганнисбергер[57]. Что касается Раффлса, то нужно было видеть его ужас, чтобы понять, насколько его застали врасплох.

– Как я слышал, само по себе дело не вызывало особого сочувствия? – спросил он, нарушив этим замечанием общее молчание.

– Ни малейшего.

– Это должно было служить вам утешением, – сухо отозвался Раффлс.

– Так оно и было, – заверил наш писака, в то время как адвокат едва улыбнулся. – Мне было бы очень тяжело сознавать, например, что я приложил руку к недавнему повешению Пекхэма и Соломонса.

– Почему Пекхэма и Соломонса? – поинтересовался милорд.

– Потому что они вовсе не собирались убивать эту пожилую леди.

– Но они удушили ее подушкой в собственной постели!

– Не важно, – отмахнулся невоспитанный писатель. – Они же не для этого туда залезли. Они и не думали ее душить. Глупая старуха подняла шум, и один из них слишком сильно нажал. Им просто чертовски не повезло.

– Ну да, не повезло тихим, безобидным, благонравным ворам, – добавил лорд Торнаби, – которые всего лишь невинно предавались любимому занятию.

И по тому, как он с надменной улыбкой повернулся к Раффлсу, я понял, что мы достигли заранее отрепетированной части программы: она была идеально рассчитана по времени и приурочена к тому моменту, когда подадут шампанское; у меня даже хватило храбрости оценить эту скромную милость. Однако Раффлс так быстро рассмеялся над шуткой его светлости, да к тому же с такой естественной сдержанностью, что не оставалось сомнений: теперь он играет ту роль, которую обычно играл я, и неподражаемо изображает простодушную наивность, будучи действительно абсолютно невиновным.

Наслаждаясь столь поэтическим взглядом на старину Раффлса, я даже сумел оценить некоторые кулинарные изыски на столе нашего богача. Седло барашка вполне оправдало свое место в меню, однако оно не помешало мне воздать должное крылу фазана, и я даже с удовольствием предвкушал десерт, когда замечание светила литературы заставило меня вернуться от стола к застольной беседе.

– Но я полагаю, – сказал он Кингсмиллу, – многих грабителей вы, наоборот, вернули семье и друзьям?

– Скажем так, многих несчастных, которых обвиняли в грабежах, – жизнерадостно ответил адвокат. – Это не совсем одно и то же, как вы знаете, да и “многих” – не слишком точное слово. Я никогда не занимаюсь расследованиями грабежей в городе.

– Грабители – это единственный вид преступников, который меня интересует, – сказал писатель, зачерпывая ложечкой желе.

– Полностью с вами согласен, – вступил в разговор наш хозяин. – Из всех преступников, которых нужно защищать, дайте мне предприимчивого взломщика.

– Должно быть, эта отрасль самая бойкая, – заметил Раффлс, в то время как я затаил дыхание.

Его пробный выпад был тонким, как паутина, а простодушная манера – вершиной его несравненного искусства. Наконец-то Раффлс почуял опасность. Я заметил, что он отказался выпить еще шампанского, в то время как я повторно осушил бокал. Но опасность угрожала нам в разной степени. У Раффлса не было причин удивляться или тревожиться при подобном повороте беседы, посвященной криминологии, ему он должен был казаться таким же неизбежным, как мне – зловещим, учитывая, что я случайно услышал о подозрениях на его счет. И я мало что мог сделать, чтобы предостеречь его от выпадов противника, почти таких же тонких, как его собственные.

– Я не поклонник мистера Сайкса[58], – объявил барристер с видом человека, уловившего намек.

– Ну, это давняя история, – возразил милорд. – Со времен старины Уильяма много воды утекло. И много крови.

– Верно! У нас еще был Пис[59], – сказал Паррингтон и углубился в такие яркие детали последних минут преступника, что я начал надеяться, что разговор окончательно повернется в этом направлении. Однако лорд Торнаби был не из тех, кому можно противоречить.

– Уильям и Чарльз – мастера прошлого, – сказал он. – Сейчас преступным миром правит тот, кто ограбил беднягу Дэнби с Бонд-стрит.

Среди трех заговорщиков – я давно убедил себя, что Эрнест не посвящен в их тайну – воцарилось гнетущее молчание. А у меня кровь застыла в жилах.

– Я хорошо его знаю, – сказал Раффлс, подняв взгляд от тарелки.

Лорд Торнаби в оцепенении воззрился на него. Улыбка на наполеоновском лице адвоката впервые за вечер стала вымученной и неестественной. Писатель, который в этот момент ел сыр с ножа, порезался и уронил на бороду каплю крови. И только безобидный Эрнест откликнулся добродушным смешком.

– Что?! – вскричал милорд. – Вы знаете вора?

– Хотел бы я с ним познакомиться, – усмехнулся Раффлс. – Нет, лорд Торнаби, я всего лишь имел в виду этого ювелира, Дэнби. Обычно я хожу к нему за свадебными подарками.

Я услышал, как трое из сидящих за столом одновременно выдохнули, прежде чем выдохнул сам.

– Интересное совпадение, – сухо заметил хозяин. – Насколько мне известно, вы также знакомы с этим семейством из Милчестера, у которого несколько месяцев спустя украли ожерелье леди Мелроуз.

– Я как раз гостил там в это время, – с готовностью подтвердил Раффлс. Ни один сноб не угнался бы за ним в стремлении похвастаться расположением сильных мира сего.

– Мы уверены, что это один и тот же человек, – уже менее сурово сказал лорд Торнаби, по всей видимости, от лица членов клуба.

– Хотел бы я с ним встретиться, – с жаром продолжал Раффлс. – Как по мне, так он преступник в гораздо большей степени, чем ваши убийцы, которые понапрасну богохульствуют или толкуют о крикете в камере смертников!

– Он может быть в этом доме, – сказал лорд Торнаби, глядя прямо в лицо Раффлсу. Но говорил он уже неубедительно, как посредственный актер, неспособный доиграть свою роль до конца; более того, в его тоне сквозило раздражение, ибо даже богатый человек может сердиться, проигрывая пари.

– Вот был бы номер, если бы он оказался здесь! – воскликнул певец Дикого Запада.

– Absit omen![60] – пробормотал Раффлс, выразившись более изящно.

– Тем не менее, согласитесь, момент как нельзя более подходящий, – вступил Кингсмилл. – Судя по всему, было бы совершенно в его духе нанести визит президенту клуба криминологов именно в тот вечер, когда происходит собрание членов клуба.

Эта реплика прозвучала гораздо убедительнее, чем слова милорда, но как-никак в силу профессии адвокат был умелым и опытным лицемером. Однако лорд Торнаби не обрадовался такому развитию его собственной идеи и с некоторой резкостью обратился к дворецкому, который с торжественным видом следил за сменой скатерти.

– Леджет! Немедленно пошлите наверх, пусть проверят все двери и комнаты, все ли в порядке. Кингсмилл, что за ужасная идея пришла вам или мне к голову, – добавил милорд, с трудом, как я заметил, возвращаясь к вежливому тону. – Должно быть, мы выглядим дураками. Кстати, я не знаю, кто из нас заставил остальных свернуть с главной темы убийств в эту коварную заводь ограблений? Мистер Раффлс, знакомы ли вы с шедевром Де Квинси[61] “Убийство как искусство”?

– Кажется, когда-то читал, – с сомнением отозвался Раффлс.

– Непременно прочтите еще раз, – настаивал граф. – Это лучшее, что написано на эту великую тему, истина в последней инстанции. Единственное, что можно к ней добавить, – зловещие иллюстрации или кровавые комментарии, достойные текста Де Квинси. В чем дело, Леджет?

Почтенный дворецкий, пыхтя и задыхаясь, стоял возле его кресла. До сих пор я не замечал, что он страдает астмой.

– Прошу прощения, но боюсь, ваша светлость забыли…

Несмотря на хриплый задыхающийся голос, трудно было выразить упрек в более деликатной форме.

– Забыл, Леджет? Что забыл, могу ли я узнать?

– Запереть за вашей светлостью дверь гардеробной вашей светлости, милорд, – заикаясь, с трудом прохрипел несчастный Леджет. – Я сам поднимался наверх, милорд. И дверь спальни, и дверь гардеробной – обе заперты изнутри, милорд!

Но к этому моменту благородный хозяин был уже в худшем состоянии, чем слуга. Его прекрасный лоб превратился в клубок синевато-багровых жил; дряблые щеки надулись, как шары. В ту же секунду, пренебрегая долгом хозяина, он вскочил из-за стола и выбежал из комнаты; мы же, пренебрегая обязанностями гостей, тотчас бросились следом за ним.

Почтенный дворецкий, пыхтя и задыхаясь, стоял возле его кресла.

Раффлс был возбужден не меньше прочих: он обогнал всех.

Раффлс был возбужден не меньше прочих: он обогнал всех. Пухлый коротышка адвокат и я соревновались за предпоследнее место, которое в итоге досталось мне, а запыхавшийся дворецкий и его подчиненные уважительно трусили сзади. Однако первым вызвался помочь советом наш писатель.

– Нет никакого смысла толкать дверь, Торнаби! – крикнул он. – Тут наверняка поработали клином и буравчиком. Вы можете разнести дверь вдребезги, но вы ее не откроете. Есть в этом доме лестница?

– Где-то должна быть веревочная лестница на случай пожара, – неопределенно ответил хозяин, с подозрением оглядывая всех нас. – Где вы ее держите, Леджет?

– Уильям сейчас принесет, милорд.

Уильям тут же устремился вверх по лестнице, сверкнув лодыжками в тугих чулках.

– Что толку нести ее сюда! – выкрикнул Паррингтон, вновь приходя в необычайное возбуждение. – Пусть он спустит ее из окна над вашей комнатой, а я слезу по ней и все сделаю! Берусь в два счета открыть хотя бы одну из этих дверей!

Запертые двери, расположенные друг к другу под прямым углом, выходили на лестничную площадку, где мы столпились. Лорд Торнаби кивком отпустил писателя – будто гончую с поводка – и мрачно улыбнулся остальным.

– Хорошо, что мы знаем нашего друга Паррингтона, – сказал милорд. – Могу вам сказать, он гораздо легче относится ко всему этому, чем я.

– Что ж, ему это на руку, – великодушно заметил Раффлс.

– Вот именно! Он наверняка напишет об этом в следующей книге.

– Надеюсь, сначала дело попадет в Олд-Бейли[62], – заметил Кингсмилл.

– Приятно, когда у человека слово не расходится с делом!

Это произнес Раффлс – для него такое замечание могло показаться банальным, но что-то в его тоне привлекло мое внимание. И на этот раз я понял: назойливое вмешательство Паррингтона, само по себе не особенно подозрительное, было превосходно рассчитано, чтобы снять подозрения с другого человека. Литературный авантюрист вытеснил Раффлса из-под света рампы, вот почему я услышал в его голосе нотки благодарности. Нет нужды говорить, насколько благодарен был я сам. Но это чувство быстро прошло, вытесненное несвойственным мне озарением. Паррингтон был одним из тех, кто подозревал Раффлса, или, во всяком случае, одним из тех, кто знал об этих подозрениях. Что, если он сделал ставку на присутствие подозреваемого в доме? Что, если он сам – тайный преступник, причем и в нашей пьесе играет роль злодея? Итак, я разгадал этого человека – и потратил на это в десять раз меньше времени, чем обычно! Тут мы услышали, что предмет моих размышлений уже в гардеробной. Он приветствовал нас дерзкими возгласами; через несколько секунд дверь открылась, и на пороге возник Паррингтон, красный, растрепанный, с клином в одной руке и буравчиком в другой.

Внутри царил красноречивый беспорядок. Ящики были выдвинуты и перевернуты, их содержимое разбросано по ковру. Двери гардероба были распахнуты; на полу валялись пустые футляры; часы, завернутые в полотенце, видимо, в последний момент бросили в кресло. Из открытого ящика в углу торчала жестяная крышка. Достаточно было взглянуть на исказившееся лицо лорда Торнаби, склонившегося над ящиком, чтобы понять, что он пуст.

– Какой странный объект для кражи! – произнес он с усмешкой в краях хищного рта. – Моя мантия пэра и корона![63]

Мы стояли вокруг него, сохраняя подобающее случаю молчание. Я думал, что наш писатель не замедлит вставить словечко. Но либо он прикидывался, либо действительно испытывал положенный трепет.

– Вы можете сказать, что тут неподходящее место для мантии пэра, – продолжал лорд Торнаби. – Но где еще хранить это старое барахло? Ей-богу, в следующий раз возьму напрокат.

За минуту до этого мы и представить не могли, что он так легко отнесется к своим потерям, но истинная причина стала ясна несколько позже, когда мы дружно направились вниз, оставив место преступления полиции. Лорд Торнаби, возглавлявший процессию, взял Раффлса под руку. Поступь милорда стала легче, веселость потеряла оттенок язвительности; даже его внешний вид улучшился. И я догадывался, какой груз свалился с души нашего гостеприимного хозяина.

– Я хотел бы только, – сказал он, – чтобы это подвело нас ближе к разгадке личности того джентльмена, о котором мы беседовали за столом, поскольку шестое чувство уверенно подсказывает, что это был он.

– В самом деле? – отозвался Раффлс, дерзко бросив взгляд в мою сторону.

– Да я ничуть в этом не сомневаюсь! – воскликнул милорд. – Подобная наглость абсолютно в его духе! Хотя бы потому, что он ограбил меня ровно в тот вечер, когда я принимаю своих собратьев-криминологов. Это не совпадение, сэр, это сознательная издевка, которая не могла прийти в голову ни одному другому преступнику в Англии.

– Возможно, вы правы. – Раффлсу хватило здравого смысла согласиться, хотя я льстил себе мыслью, что на это его сподвигло выражение моего лица.

– И что еще важнее, – заключил наш хозяин, – никакой другой преступник в мире не увенчал бы такой изящный замысел таким безупречным исполнением. Думаю, инспектор с нами согласится?

Пока лорд Торнаби говорил, в библиотеку вошел, предварительно постучав, полицейский инспектор.

– Я не расслышал, что вы сказали, милорд?

– Лишь то, что виновник этого происшествия – тот самый грабитель, который украл ожерелье у леди Мелроуз, а год или два назад лишил Дэнби половины состояния.

– Думаю, ваша светлость попали в самую точку.

– Это он украл алмазы лорда Тимблби, а потом вернул их обратно, помните?

– Может быть, он так же поступит и с вашей светлостью?

– Только не он! Я не собираюсь горевать – потерянного не воротишь. Пусть радуется тому, что успел унести. Кстати, есть какие-нибудь новости?

– Да, милорд: ограбление произошло между четвертью и половиной девятого.

– Как вам удалось это установить?

– Часы, завернутые в полотенце, остановились в восемь двадцать.

– Вы допросили моего камердинера?

– Да, милорд. Он был в комнате вашей светлости почти до четверти девятого, и когда уходил, все было в порядке.

– В таком случае, вы полагаете, грабитель прятался в доме?

– Трудно сказать, милорд. Сейчас его точно здесь нет, потому что он мог находиться только в спальне или в гардеробной вашей светлости, а их мы обыскали до последнего дюйма.

Когда инспектор откланялся, лорд Торнаби повернулся к нам.

– Я просил его первым делом выяснить эти вопросы, – объяснил он, мотнув головой в сторону двери. – У меня были причины считать, что мой камердинер пренебрегает своими обязанностями. Рад, что я ошибся.

Я должен был не меньше его радоваться своей собственной ошибке. Мои подозрения в отношении назойливого писателя оказались такими же дикими, как и он сам. Я ничего не имел против него и тем не менее в глубине души чувствовал себя глубоко разочарованным. Моя теория буквально расцвела, когда он резко изменил манеру поведения, впустив нас в гардеробную: его фамильярность уступила место замкнутости. Но лишь теперь я осознал, что лорд Торнаби, который терпеливо сносил его панибратство в обмен на некоторые полезные услуги, перешел к открытому пренебрежению, как только в услугах отпала необходимость.

И если Паррингтон был оправдан в моих глазах, то Раффлс получил оправдание в глазах тех, кто рассматривал гораздо более серьезные и опасные гипотезы. Благодаря какому-то необычайному – действительно потрясающему – совпадению его репутация в их глазах была добела отмыта в тот самый момент, когда эти эксперты собрались разобрать его по косточкам. Но свершилось невероятное, и последствия были видны на каждом лице и слышны в каждом голосе. Я исключаю Эрнеста, который не мог участвовать в заговоре; более того, этот весельчак-криминолог явно был потрясен своим первым, пусть крошечным, столкновением с настоящим преступлением. Но трое остальных соревновались между собой, наперебой стремясь воздать хвалу тому, с кем они обошлись несправедливо. Я слышал, как королевский адвокат Кингсмилл объяснял Раффлсу, в какое время его проще всего застать в суде, и обещал место на любом судебном процессе, на котором Раффлс когда-либо захочет присутствовать. Паррингтон пообещал подарить ему собрание своих сочинений, заодно, посредством комплиментов Раффлсу, помирившись с нашим хозяином. Что касается самого лорда Торнаби, то я ненароком услышал, как он назвал клуб “Атенеум”, вспомнил о своих друзьях в правлении и даже, как мне показалось, упомянул о Правиле II[64].

Полиция все еще была в доме, когда мы вышли и отправились каждый в свою сторону. Я приложил все усилия, чтобы затащить Раффлса к себе в квартиру, которая, как я уже говорил, находилась совсем близко, за углом. Он в конце концов согласился, решив, что это меньшее зло, чем обсуждать ограбление посреди улицы. Дома я рассказал ему о миновавшей опасности, о своих терзаниях, о подслушанных словах и о том, как тонок был тот лед, на котором он выписывал сложные пируэты, не оставив ни одной трещинки. Для него все сложилось очень удачно. Он так и не осознал, какой опасности подвергался. Но пусть подумает обо мне – как я слушал, наблюдал и при этом не мог пошевелить пальцем, не мог произнести ни слова, чтобы как-то его предостеречь!

Раффлс терпеливо дослушал все до конца, но, последний раз пыхнув сигаретой и выбросив окурок в камин, устало вздохнул, прежде чем ответить:

– Нет, спасибо, я больше не буду курить. Я хочу поговорить с вами, Банни. Неужели вы вправду полагаете, что я с самого начала не видел этих умников насквозь?

Я решительно не желал верить, что такое возможно. Тогда почему он ни словом не упомянул об этом? Ведь все было наоборот, с возмущением напомнил я Раффлсу. Он хочет, чтобы я поверил, будто он для забавы сунул голову в пасть льву? И зачем надо было тащить на это развлечение меня?

– Вы могли мне понадобиться, Банни. До этого чуть не дошло.

– Из-за моей физиономии?

– До сих пор вы приносили мне удачу, Банни. И хотя вы вряд ли в это поверите, вы придаете мне уверенности и вдохновляете меня гораздо сильнее, чем можете себе представить.

– Как ваш зритель на галерке и суфлер в одном лице?

– Главный зритель, Банни! Но мне тоже было не до шуток, мой дорогой друг: мы шли по лезвию бритвы. В любой момент я мог призвать вас на помощь, и мне важно было сознавать, что вы бы не подвели.

– Но призвать для чего, Раффлс?

– Чтобы пробиться к выходу и быстро исчезнуть! – В серых глазах искрилось веселье, однако он явно не шутил.

Я выпрыгнул из кресла.

– Уж не хотите ли вы сказать, Раффлс, что приложили руку к этому делу?

– Только я один и приложил, мой дорогой Банни.

– Чепуха! Вы в это время сидели за столом. Правда, вы могли взять себе второго помощника! Так и знал, что вы рано или поздно это сделаете!

– Одного мне вполне достаточно, Банни, – сухо ответил Раффлс. Он откинулся на спинку кресла и взял еще одну сигарету.

Ну и я тоже угостился из его портсигара, ибо устраивать Раффлсу истерики бесполезно, а его поразительное заявление как-никак заслуживало внимания.

– Конечно, – продолжал я, – если вы действительно все провернули самостоятельно, я последний, кто станет критиковать ваши методы – учитывая результат. Вы мало того что обвели вокруг пальца противников, которые были не только сильнее вас, но и любым способом пытались вас одолеть, – вы сделали так, что теперь они же еще перед вами и виноваты и будут есть у вас из рук до конца своих дней. Но не просите, чтобы я поверил, будто вы устроили все это в одиночку! Клянусь святым Георгием, – воскликнул я в неожиданном приливе энтузиазма, – мне все равно, как и с чьей помощью вы это сделали. Это превосходит все, что вы когда-либо совершили!

Никогда еще я не видел Раффлса таким сияющим, таким довольным миром и самим собой, даже близким к тому наивному восторгу, какой обычно оставался на мою долю.

– Тогда вы узнаете обо всем в подробностях, Банни, только выполните прежде одну мою просьбу.

– Все, что угодно, старина!

– Выключите, пожалуйста, свет.

– Весь?

– Желательно весь.

– Пожалуйста.

– Теперь подойдите к заднему окну и поднимите шторы.

– И что?

– Я иду к вам. Прекрасно! Никогда не удавалось взглянуть в такое позднее время. Во всем доме светится только одно окно!

Прижавшись щекой к стеклу, он показал куда-то вниз и наискосок – на маленький квадратик света над длинным рядом конюшен, похожий на желтый изразец. Но мне пришлось открыть окно и высунуться, чтобы его рассмотреть.

– Уж не хотите ли вы сказать, что это Торнаби-хаус? – Я не был знаком с видом, открывающимся из моего заднего окна.

– Ну разумеется, простофиля! Посмотрите в бинокль. Очень полезная вещь.

Но прежде чем я успел навести резкость, другая пелена упала с моих глаз. Теперь я понял, почему так часто видел Раффлса последние несколько недель, почему он всегда приходил в семь-восемь вечера и стоял у этого самого окна с этим самым биноклем. Теперь и я видел все четко. Единственное освещенное окно, на которое показал Раффлс, стремительно увеличилось перед моими глазами. Я не мог разглядеть всю комнату, но тени тех, кто там находился, отчетливо выделялись сквозь опущенные занавески. Мне даже показалось, что черные нити веревочной лестницы до сих пор качаются на фоне освещенного квадрата. Это было то самое окно, в которое влез бесстрашный Паррингтон, спустившись с верхнего этажа.

– Вот именно! – подтвердил Раффлс в ответ на мое восклицание. – И за этим окном я наблюдал последние несколько недель. При дневном свете на этой стороне здания можно рассмотреть все помещения, расположенные выше первого этажа; к моему счастью, одним из них оказалась комната, в которой хозяин дома облачается во все свое ночное великолепие. Это было нетрудно обнаружить, наблюдая в нужное время. Однажды утром я следил, как он бреется, пока вы еще спали! По вечерам за его спиной стоит камердинер, чтобы разложить вещи по местам, – в нем-то все и дело. Мне осталось только разузнать кое-что об этом парне и послать ему любовную записку с приглашением на свидание у дома в восемь вечера. Разумеется, он сказал, что в это время был на своем месте; я это предвидел и выполнил работу бедного малого до того, как заняться своей собственной. Я сложил и убрал все вещи и только потом позволил себе устроить разгром.

– Удивляюсь, как вам хватило времени!

– Это заняло у меня одну лишнюю минуту, и соответственно я перевел часы ровно на пятнадцать минут вперед. Кстати, я действительно так и сделал – разумеется, в расчете на то, что они найдут часы. Это старый трюк – остановить часы и изменить время, но согласитесь, все выглядело так, будто часы завернули, чтобы унести. Таким образом, налицо было множество первосортных улик, указывающих на то, что ограбление произошло во время нашего застолья. На самом деле, стоило лорду Торнаби покинуть гардеробную, как ровно через минуту за ним последовал камердинер, а еще через минуту туда проник я.

– Через окно?

– Естественно. Я ждал внизу в саду. Знаете, за удовольствие иметь сад в городе надо платить – и не только в прямом смысле. Вы, конечно, видели стену и эту забавную старую заднюю дверь? Замок никуда не годился.

– Но как же окно? Оно ведь на втором этаже?

Раффлс взял в руки трость, которую положил рядом со своим пальто. Это была толстая бамбуковая палка с полированной ручкой. Открутив набалдашник, Раффлс вытряс из трости несколько отрезков бамбука, которые можно было последовательно соединять в шест наподобие складной удочки (из которой они и были сделаны). Вслед за этим он достал двурогий стальной крюк и быстро прикрутил его к верхнему концу шеста; затем расстегнул три пуговицы жилета, и я увидел, что вокруг его талии несколько раз обмотана веревка из манильской пеньки с расположенными на ней через равные промежутки петлями.

– Нужно ли продолжать дальше? – спросил Раффлс, размотав веревку. – К одному концу крюка крепится веревка, другим концом при помощи шеста вы цепляете его за какой-нибудь предмет, а затем оставляете шест свободно висеть, пока карабкаетесь по веревке. Конечно, вы должны знать, что у вас будет за что зацепиться, но если у хозяина дома в гардеробной стоит ванна – это то, что нужно. Все трубы находятся снаружи и крепятся к стене как раз там, где надо. Как видите, я провел и дневную разведку вдобавок к множеству ночных; не стоило полагаться на случай, создавая веревочную лестницу.

– То есть вы специально ее придумали?

– Мой дорогой Банни, – сказал Раффлс, наматывая веревку обратно, – я никогда не увлекался веревочными лестницами, но я всегда говорил, что если мне когда-нибудь придется ею воспользоваться, то это должна быть лучшая лестница из всех когда-либо созданных. А эта может еще пригодиться.

– Но сколько времени у вас занял подъем?

– От матери-земли и обратно? Сегодня вечером – около пяти минут, одну из которых я потратил, чтобы выполнить чужую работу.

– Что! – воскликнул я. – Вы хотите сказать, что поднялись по лестнице и спустились обратно, влезли и вылезли из окна, взломали ящик и жестяную коробку, вставили в двери клинья, убрались оттуда с мантией пэра и так далее – всего за пять минут?

– Я этого не говорил. Более того, я этого и не делал.

– Тогда что вы имели в виду и что же вы сделали?

– Я выполнил работу в два приема, Банни! Вчера под покровом ночи я провел генеральную репетицию и именно тогда унес мантию. Наш благородный друг все это время храпел за дверью, но мое предприятие тем не менее достойно занять высокое место среди моих скромных подвигов, поскольку я не только взял то, что хотел, но, как хороший мальчик, за собой прибрал и оставил комнату точно в таком же виде, как нашел. Это заняло намного больше времени. А сегодня мне оставалось только устроить небольшой беспорядок, устранить кое-какие огрехи и оставить очевидные свидетельства того, что это старье стащили сегодня. Если вы задумаетесь, именно это и нужно было сделать, или, как сказали бы ваши друзья-писатели, quod erat faciendum[65]. Я не только доказал нашим дорогим криминологам, что это не моих рук дело, но также убедил их в том, что существует другой человек, способный это сделать – и сделавший, которого они, как последние ослы, перепутали со мной.

Вы можете подумать, что я внимал Раффлсу в немом и восторженном изумлении. Но я давно уже ничему не удивлялся. Если бы сейчас он сказал мне, что ограбил Государственный банк Англии или Тауэр, я бы ни на секунду не усомнился. Я был готов отправиться с ним в Олбани и найти регалии пэра, спрятанные у Раффлса под кроватью. Я даже взялся за пальто, когда Раффлс надевал свое. Но он и слышать не хотел о том, чтобы я его сопровождал.

– Нет, дорогой Банни, я по горло сыт треволнениями и хочу спать. Можете мне не верить – допускаю, что кажусь вам дьяволом во плоти, – но эти пять минут, которыми вы так восхищаетесь, были чересчур напряженными даже для меня. Обед должен был начаться без четверти восемь – признаюсь, я отводил себе вдвое больше времени, чем получилось на самом деле. Но первый гость прибыл только без двенадцати восемь, поэтому наш хозяин не торопился. Мне не хотелось приходить последним, поэтому я появился в гостиной без пяти восемь. Но теперь, когда все позади, это уже не имеет значения.

И это было последнее, что он сказал, после чего кивнул и пошел своей дорогой. Что ж, и я больше ничего не добавлю, потому что не нужно быть ни криминологом, ни тем более членом клуба криминологов, чтобы помнить, что Раффлс сделал с мантией и короной достопочтенного графа Торнаби, кавалера ордена Подвязки. Он поступил именно так, как ожидали джентльмены, с которыми он встретился в тот день, и совершил это в той самой характерной для него манере, которая помогла наверняка избавить их от остатков подозрений, будто он – это и есть он. По очевидным причинам пришлось избегать каких-либо адресов и наклеек, а уж о “Картер Патерсон”[66] и речи быть не могло. Раффлс просто поместил “старое барахло” в камеру хранения на вокзале Черинг-Кросс и послал лорду Торнаби квитанцию.

Ловушка для взломщика

Я уже выключил свет, когда в соседней комнате яростным набатом зазвонил телефон. Я выпрыгнул из кровати – скорее полуспящий, чем полупроснувшийся; еще минута – и я бы не услышал звонка. Был час ночи, в тот вечер я ужинал со Свигги Моррисоном в его клубе.

– Алло!

– Это вы, Банни?

– Да… Раффлс, это вы?

– То, что от меня осталось! Банни, вы мне нужны – немедленно.

Даже по телефону было слышно, как у него от страха и волнения дрожит голос.

– Ради бога, что случилось?

– И не спрашивайте! Никогда не знаешь…

– Я сейчас приеду. Вы меня слышите, Раффлс?

– Что такое?

– Вы меня слышите?

– Да-а-а…

– Вы в Олбани?

– Н-нет, нет, у Магвайра.

– Вы мне не говорили. А где Магвайр?

– На Хафмун-стрит.

– Я знаю. Он там?

– Нет… еще не пришел… я в ловушке…

– В ловушке?!

– Которой он похвалялся. Поделом мне! Я ему не верил. Но теперь я все-таки попался… все-таки попался!

– Он же говорил нам, что ставит ее каждый вечер! Ох, Раффлс, что же это за ловушка? Что мне сделать? Что принести?

Но его голос становился все слабее и слабее с каждым словом, а теперь и вовсе пропал. Снова и снова я спрашивал Раффлса, там ли он и слышит ли меня, но единственным ответом был тихий металлический гул телефонной линии. И тут, пока я сидел, все еще прижимая к уху трубку и в смятении блуждая взглядом по своим надежным безопасным стенам, послышался одинокий стон, за которым последовал устрашающий грохот падающего тела.