Розы на руинах Эндрюс Вирджиния Клео

Папа начинал смотреть на меня так, будто у него кончилось терпение. Он не стал ругать Джори за то, что тот схватил мой пирог. Вот и все: прошел час, они все уже устали от меня и пожалели, что я не умер.

– Кэти, – сказал папа, – не надо умолять Барта, он поест, когда проголодается.

В желудке у меня урчало от голода. Я хотел именно то блюдо, что стояло передо мной, но его забрал Джори. Так я и сидел, умирая от голода, а все вокруг нисколько этого не замечали; они смеялись, разговаривали и вели себя так, будто меня здесь не было. Я встал и похромал в свою комнату. Папа вдогонку сказал:

– Барт, тебе нельзя играть на улице, пока твоя нога не зажила окончательно. Поспи, но с вытянутой ногой. Попозже посмотришь телевизор.

Ну вот. Телевизор. Снова пытаются отделаться. Нисколько не рады моему возвращению.

Чтобы казаться послушным, я пошел в мою комнату, как мне и сказали, но встал в дверном проеме и прокричал как можно громче:

– Не смейте тревожить меня, когда я отдыхаю!

Продержали меня две недели в этой дрянной больнице, а теперь, когда я вернулся, хотят продержать еще больше взаперти. Вот я покажу им! Никто не посмеет запирать меня!

Но прежде чем я сумел вылезти незамеченным через окно, прошло долгих шесть дней. Я и так уже пропустил пол-лета, не поехал в Диснейленд. Но я не упущу оставшегося.

На проклятое дерево возле стены я забрался совсем не с прежней легкостью. К тому времени, как я спущусь и дойду до бабушкиной двери, я скрючусь от боли. Боль – это совсем не так безобидно, как я себе представлял. Но ведь Джори как-то растянул лодыжку и вышел тут же танцевать на сцену, наплевав на боль. Значит, я тоже смогу.

Взобравшись на стену, я взглянул вниз: не смотрит ли кто. Нет. Никого. Даже и не подумают, что я могу повредить свою больную ногу. Что это за гадкий запах? Я начал принюхиваться. Это оттуда, из дупла старого дуба. Ага, вспоминаю. Там что-то дохлое. Но что – не могу вспомнить. В голове будто туман.

Эппл. Лучше буду думать об Эппле. Позабуду про колено. Стану думать, что больная нога принадлежит кому-то старому и дряхлому, вроде Малькольма. Моя молодая нога хотела все время куда-то бежать, но моя старая нога контролировала все ее действия, заставляя опираться на трость.

Ах! Что за душераздирающая картина ждет меня в сарае! Бедный Эппл – мертвый от тоски, куча шерсти и костей. Я буду кричать, проклинать всех, кто заставил меня уехать на восток и сгубить моего лучшего, преданнейшего друга. Только животные способны любить с такой преданностью.

Казалось, прошло лет сто, как я в последний раз был тут. Держись, старина, думал я. Возьми себя в руки, приготовься выдержать этот удар стойко, как выдержал бы Малькольм. Эппл слишком сильно тебя любил и заплатил смертью за свою любовь. Никогда, никогда уже мне не иметь такого друга, как мой щенок-пони.

У меня и прежде не хватало чувства равновесия, а тут и вовсе меня мотало справа-налево, в глазах был туман, я был как невменяемый. Я почувствовал, что кто-то стоит у меня за спиной. Я обернулся через плечо, но никого не увидел. Никого, кроме устрашающего силуэта динозавра, в который превратились кусты. Глупые садовники могли бы придумать что-нибудь поинтереснее, чем без конца стричь кусты. Надо повидаться с Джоном Эймосом: пусть подзарядит мои мозги новой порцией мудрости.

Приготовившись к самому худшему, я подошел к сараю. Ничего не вижу, ослеп. Темно! Отчего так темно? Я пробирался вперед медленно и осторожно. Все ставни сарая закрыты. Бедный Эппл – остался в темноте, один и голодный. Комок застрял у меня в горле. Я внутренне плакал по своему любимцу.

Я сделал над собой усилие, чтобы войти вовнутрь. Вид мертвого Эппла нанесет рану моей душе, моей бессмертной душе, которая должна остаться чистой, если я собираюсь войти в светлые врата рая, как вошел в них Малькольм. Так говорил Джон Эймос.

Еще шаг. Я остановился. Вот он, Эппл, – и вовсе не мертвый! Он играл в стойле с красным мячом, хватая его огромной пастью, окно у него было раскрыто, а в миске было полно еды. Чистая вода была в другой миске.

Меня затрясло. А Эппл равнодушно посмотрел на меня и снова начал играть. Он совсем не скучал по мне!

– Ты! Ты! – закричал я. – Ты здесь ел, пил, развлекался! И все это время, когда я был на пороге смерти, ты вовсе не тосковал! А я-то думал, что ты меня любишь. Я думал, ты будешь скучать по мне. А теперь ты даже не рад мне! Даже не завиляешь хвостом, не залаешь! Я ненавижу тебя, Эппл! Ненавижу тебя за то, что ты не любил меня!

Тут только Эппл узнал меня и побежал ко мне, поставил свои огромные лапы мне на грудь и лизнул в лицо. Он бешено заколотил хвостом, но меня уже было не обмануть! Он, видно, нашел себе нового хозяина, который лучше ухаживал за ним. Иначе бы его шерсть не выглядела так чисто и красиво.

– Почему ты не умер от одиночества?! – заорал я.

Мне хотелось, чтобы он провалился сквозь землю, так я его ненавидел. Он почувствовал мое настроение – поджал хвост, повесил голову и виновато посмотрел мне в глаза.

– Убирайся! Пострадай так, как я страдал! Тогда ты обрадуешься, когда я вернусь!

И я забрал всю его еду и воду и выбросил их. Я схватил его красный мяч и забросил так далеко, чтобы его больше не нашли. Все это время Эппл внимательно наблюдал за мной. Он хотел все вернуть, но было уже поздно.

– Теперь ты поскучаешь! – И я, рыдая, закрыл за собой все окна, ставни и двери. – Оставайся здесь и умри с голоду! Я никогда не вернусь, никогда!

Выйдя на солнце, я вспомнил о том, что у Эппла прекрасная мягкая подстилка из сена. Я вернулся, открыл сарай и вилами отгреб все сено. Эппл начал поскуливать, стараясь вырваться ко мне. Но я не пустил.

– Лежи теперь на холодном твердом полу! Твои кости станут болеть, но я не пожалею, потому что больше не люблю тебя! – Я со злостью вытер слезы.

За свою жизнь я имел только трех друзей: Эппла, бабушку и Джона Эймоса. Эппл сам убил мою любовь к нему, а один из двоих предал меня, потому что кормил Эппла и украл его любовь. Но Джон Эймос не стал бы беспокоиться о собаке – это, должно быть, бабушка.

Я задумчиво шел домой. В эту ночь нога так болела, что я стонал, поэтому папа пришел и дал мне лекарство. Он взял меня на руки и сидел так, говоря мне успокаивающие, усыпляющие слова.

Мне снились кошмары. Везде были мертвые кости. В реках текла кровь, неся части человеческих тел вниз, прямо в океан. Мертв. Я был мертв. Везде погребальные венки. Присылали все новые и новые, и все говорили, как они рады, что я умер. А океан огня играл свою дьявольскую мелодию, и я возненавидел всю музыку, все танцы еще больше, чем раньше.

Солнце заглянуло ко мне в окно и вырвало меня из объятий дьявола. Когда я открыл глаза, боясь взглянуть на свет, я увидел Джори. Он сидел у меня в ногах и с жалостью смотрел на меня. Нужна мне его жалость!

– Барт, ты кричал ночью. Мне очень жаль, что нога твоя до сих пор болит.

– Нога у меня вовсе не болит! – заорал я.

Я встал и прохромал на кухню. Там мама кормила Синди. Проклятая Синди. Чтоб она пропала! Эмма поджаривала для меня бекон.

– Только кофе и тост, – рявкнул я. – Вот все, что я буду есть.

Мама вздрогнула, а потом подняла ко мне необычно бледное лицо:

– Барт, пожалуйста, не кричи. И кстати, ты ведь не любишь кофе. Почему ты попросил кофе?

– У меня такой возраст, что я могу пить кофе! – огрызнулся я.

Я осторожно опустился в папино кресло с подлокотниками. Подошедший папа не попросил меня уступить ему кресло. Он уселся на мой стул, налил в чашку до половины кофе и долил сливок. Дал чашку мне.

– Ненавижу кофе со сливками!

– Как ты можешь быть уверен, если ты не пробовал?

– Знаю.

Я отказался пить испорченный кофе. Малькольм пил только черный кофе – значит, буду пить и я. Все, что я буду есть на завтрак, – сухой тост. И если я хочу стать мудрым, как Малькольм, я не должен намазывать его маслом и земляничным джемом. Потому что может быть несварение. Я должен опасаться несварения.

– Папа, что такое несварение?

– Кое-что такое, чего у тебя не должно быть.

Да, трудно все время быть Малькольмом. Папа опустился возле меня на колено и ощупал мою ногу.

– Сегодня дела хуже, чем были вчера, – сказал он и подозрительно прищурился. – Барт, я надеюсь, ты не ползал на больном колене?

– Нет! – проорал я. – Я не сумасшедший! Это простыни. Они протерли мне кожу. Ненавижу хлопковые простыни! Шелковое белье лучше.

Малькольм спал только на шелковом белье.

– Откуда же ты это знаешь? – спросил папа. – У тебя никогда не было шелкового белья.

Он продолжал осматривать колено, предварительно вымыв его. Потом он насыпал на рану какой-то белый порошок и приклеил свежий пластырь.

– А теперь давай поговорим серьезно. Я прошу тебя, Барт, обратить внимание на это колено. Неважно, где ты находишься: в доме, в саду или на веранде – не ползай в грязи.

– Это не веранда, а патио. – Я нарочно подчеркнул это, чтобы показать, что он вовсе не такой всезнайка.

– Ну хорошо, патио, – тебе от этого легче?

Нет. Мне никогда не было легко. Я стал над этим думать. Да, иногда мне бывало хорошо, когда я представлял себя Малькольмом, всесильным, богатым, умным и хитрым. Играть роль Малькольма было легче, приятнее, чем любую другую. Отчего-то я знал, что если я буду играть роль Малькольма, то я и стану таким же – всесильным, почитаемым, любимым.

День тянулся и тянулся. Все только и делали в тот бесконечный день, что следили за мной. Наступили сумерки; должен был прийти папа, и мама прихорашивалась перед его приходом. Эмма готовила обед. Джори был в балетном классе, поэтому я незаметно проскользнул в патио и поспешил в сад.

В сумерках косые тени от лучей солнца становились зловещими. Все бесчисленные ночные существа перешептывались, толклись у меня над головой. Я отмахивался от них. Я бежал к Джону Эймосу. Он сидел у себя в комнате и читал какой-то журнал, который быстро спрятал, когда я вошел не постучавшись.

– Ты не должен так входить, – сказал он без улыбки, даже не обрадовавшись, что я пришел живой, на двух ногах.

Мне было легко сделать такой же суровый вид, как у Малькольма, и напугать его:

– Это ты давал Эпплу еду и питье, пока я болел?

– Нет, конечно, – охотно отозвался он. – Это все твоя бабушка. Я ведь предупреждал тебя о женщинах: им никогда нельзя верить. И Коррина Фоксворт ничуть не лучше всех других женщин, которые заманивают мужчин, делают их рабами.

– Это имя бабушки – Коррина Фоксворт?

– Конечно, я же тебе говорил. Она дочь Малькольма. Он назвал ее в честь матери, но не потому, что любил мать, а для того, чтобы это имя напоминало ему о коварстве женщин. Он знал, что и собственная дочь предаст его – хотя он любил ее, слишком любил, по моему мнению.

Мне порядком надоели разговоры о чарах женщин, о том, как они «заманивают».

– Почему ты не сделаешь себе хорошие зубы? – строго спросил я.

Мне не нравилось, как он свистит и пришепетывает при разговоре.

– Молодец! Ты начинаешь разговаривать как Малькольм. Болезнь пошла тебе на пользу, как и ему всегда. Теперь слушай внимательно, Барт. Коррина – твоя настоящая бабушка, и она же была женой твоего родного отца. Она была любимой дочерью Малькольма, но однажды она так согрешила, что ее ждет суровое наказание.

– Наказание?

– Да, суровое наказание. Но ты не должен показывать, что переменил свое отношение к ней. Делай вид, что любишь ее, хочешь ее видеть. Тогда она станет уязвимой для нас.

Я знал, что значит «уязвимой». Это одно из тех взрослых слов, что мне надлежало выучить. Слабый. Плохо быть слабым. Джон Эймос сходил за своей Библией и положил мою руку на ее изношенную черную обложку, всю в трещинах.

– Это собственная Библия Малькольма, – сказал он. – Он сам завещал ее мне… хотя мог бы завещать гораздо больше…

Я подумал, что Джон Эймос – единственный человек, в котором я еще не разочаровался. В нем я нашел верного друга, так необходимого мне. Ну и что, что он стар, – ведь я научился играть в старость. Хотя я не мог вынуть зубы изо рта и положить их в чашку.

Я в испуге глядел на Библию. Мне хотелось убрать руку, но я не знал, что последует за этим.

– Поклянись на этой Библии, что выполнишь волю Малькольма, которую он возложил на своего великого внука: отомстить всем тем, кто вредил ему.

Как я мог поклясться в этом, если все еще любил ее? Может быть, Джон Эймос лжет? Может быть, это Джори кормил Эппла?

– Барт, ты что, не решаешься? Ты слабак, Барт? У тебя нет воли? Посмотри дома на свою мать: как она пользуется своей красотой, своим телом, поцелуями, объятиями, чтобы заставить твоего папу сделать все, что она захочет. Посмотри, как тяжело он работает, как устает. Спроси самого себя: почему? Для себя ли он это делает или для нее – для того, чтобы она покупала новую одежду, шубы, драгоценности и новый дом, который она хочет. Вот как женщины все время используют мужчин; пока они играют в жизнь, мужчины работают.

Я сглотнул ком в горле. Я знал, что у мамы есть работа. Она учит балетным танцам. Но ведь это скорее развлечение, чем работа, не так ли? Покупает ли мама что-то на свои деньги или только на папины? Этого я не знал.

– Ну тогда иди к бабушке, будь с ней ласков, как прежде, и вскоре ты поймешь, кто тебя предал. Это не я. Иди и представь, что ты – Малькольм. Назови ее по имени – взгляни, как в ее лице сразу появятся стыд и вина, а еще страх, что ты узнал, кто тебя предал. Ты поймешь, кому можно верить, а кому – нет.

Я поклялся на Библии, что отомщу тем, кто предал Малькольма, и похромал в зал, который бабушка любила больше всего. Я встал в дверях, глядя на нее, и сердце мое забилось, потому что мне хотелось побежать к ней, чтобы она обняла и посадила меня к себе на колени. Правильно ли изображать из себя Малькольма, если я даже не позволил ей объясниться?

– Коррина, – произнес я грубым голосом.

Ах, как мне нравилась эта игра! Я сразу почувствовал себя сильным, правым.

– Барт! – радостно закричала она. – Наконец ты пришел ко мне! Я так рада видеть тебя снова сильным и здоровым.

Она немного помолчала и спросила:

– Кто сказал тебе мое имя?

– Джон Эймос. Он еще сказал мне, что ты давала еду и питье Эпплу, пока меня не было. Это правда?

– Да, милый, я делала для Эппла все, что могла. Ведь он так скучал по тебе, что мне было жаль его. Ты не станешь сердиться?

– Ты украла его у меня! – закричал я и заплакал, как ребенок. – Он был моим единственным другом; он единственный в самом деле любил меня, а теперь он любит тебя больше.

– Нет, что ты, Барт. Конечно, он неплохо ко мне относится, но любит он тебя.

Она больше не улыбалась, радостное выражение исчезло с ее лица. Правильно сказал Джон Эймос: я разгадал ее намерения, и она испугалась. Отныне она будет еще больше лгать мне.

– Не говори со мной так сурово, – попросила она. – Это не идет мальчику десяти лет. Милый мой, тебя столько времени не было, и я очень скучала. Разве ты хоть чуточку не любишь меня?

Внезапно, несмотря на свою клятву на Библии, я побежал в ее объятия и обнял ее сам.

– Бабушка! Я вправду болел. Я поранил свое колено… очень больно. С меня так лился пот, что постель была мокрая. Они завернули меня в холодное одеяло, и мама с папой растирали меня льдом. Там был жестокий врач, он хотел отрезать мне ногу, но папа не позволил. Тот доктор сказал потом, как он рад, что я не его сын. – Я вздохнул от избытка чувств. Я был теперь далеко-далеко от Малькольма и совсем забыл о нем. – Бабушка, я понял, что папа все же любит меня, иначе он бы так не боролся за мою ногу.

Она была поражена:

– Ради бога, Барт! Отчего у тебя появилось сомнение, что он не любит тебя? Конечно, он любит! Кристофер не может не любить, потому что всегда был добрым, любящим мальчиком…

Откуда она знает, что моего папу зовут Кристофером? Сердце мое забилось; глаза сузились. Она поднесла руки ко рту, будто спохватилась, что выдала какой-то секрет. Потом начала плакать.

Ненавижу слезы. Именно слезами женщины уговаривают и заманивают мужчин.

Я отвернулся. Ненавижу слабость людей. Я положил руку на грудь и ощутил твердую обложку дневника Малькольма. Он придавал мне силы, он переливал ее со страниц в мою кровь. Что из того, что мое тело худое и мальчишески слабое? Рано или поздно она узнает, кто ее хозяин…

Надо было идти домой, пока они не спохватились.

– Спокойной ночи, Коррина.

Я оставил ее плачущей. Но откуда же она узнала, что моего папу зовут Кристофер?

В саду я заглянул к деревцу персика. Никаких корней. Проверил душистый горошек. Никаких проростков. Мне не везло с цветами, не везло с персиковыми саженцами, ни с чем. Ни с чем, кроме игры в Малькольма. А в игре я становился все лучше и лучше. Улыбаясь, счастливый и успокоенный, я лег спать.

Две стороны дилеммы

Барта никогда не было в нашем дворе, где ему следовало быть. Я забрался на дерево, уселся на стену и увидел, как Барт ползает на коленях в саду у той дамы в черном. Нюхает землю, словно собака.

– Барт! – прокричал я. – Клевера нет, а ты не займешь его место!

Я знал его привычку: зарыть кость и обнюхивать все вокруг, пока не найдет ее. Он взглянул наверх, не понимая, откуда я кричу, а потом начал лаять. Затем снова поиски кости, игра в щенка, и вдруг Барт превратился в хромающего дряхлого старика. Если у него болело колено, то с чего ему приволакивать ногу? Вот идиот!

– Барт! Выпрямись сейчас же! Тебе десять лет, а не сто! Если будешь ходить скрюченным, то таким и вырастешь!

– Жил на свете человек – скрюченные ножки…

– Все дурачишься…

– Господь сказал: поступай с другими так, как они поступают с тобой…

– Неправильно. Правильная цитата такая: «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними».

Я протянул ему руку, чтобы помочь. Барт скривился, ахнул, схватился за грудь, закричал, что у него больное сердце и что оно не выдержит, если он будет лазить по деревьям.

– Барт, мне надоело твое кривляние. Все, что ты делаешь, вызывает новые и новые неприятности. Посочувствуй хоть немного маме с папой и мне. Когда мы снова пойдем в школу, у меня будет много хлопот с таким братцем.

Барт хромал позади меня, бормоча себе под нос, как он будет богат и мудр. Бормотание сопровождалось стонами и вздохами.

– Не родился еще человек умнее и хитрее меня, – твердил Барт.

«Сбрендил, совсем сбрендил», – подумал я, слушая это. Но когда я увидел, с каким усердием он скребет свои грязные руки щеткой, будто и в самом деле хочет отмыть их, я изумился. Барт стал непохож на Барта. Он снова играет какую-то роль. Ко всему прочему он почистил зубы и улегся в постель. Я побежал сообщить родителям, которых нашел в гостиной. Они танцевали под медленную музыку.

Как и всегда, когда я видел их вместе, на меня находило какое-то мягкое романтическое колдовство. Она так нежно смотрела на него; он так трепетно касался ее. Я кашлянул, чтобы они не совершили чего-нибудь лишнего для посторонних глаз. Не отнимая друг от друга рук, они вопросительно посмотрели на меня.

– Да, Джори, – проговорила мама; ее голубые глаза были подернуты любовной дремой.

– Я хотел рассказать вам о Барте, – сказал я. – Я думаю, вам это будет интересно.

Папа оживился. Мама все еще была где-то далеко-далеко. Она уселась на софу рядом с папой.

– Мы долго ждали, что ты раскроешь секрет Барта.

Но начать рассказывать мне оказалось нелегко.

– Видите ли, – начал я, – у Барта бывают сновидения, кошмары, тогда он кричит… но это вы знаете. Он вечно кого-то представляет… и это нормально для мальчишки: например, игра в охоту или что там еще, но иногда я вижу, что он обнюхивает землю, как собака, или откапывает отвратительную грязную кость и потом носит ее в зубах, – вот это уж слишком.

Я сделал паузу, ожидая их реакции. Мама повернула голову и к чему-то прислушивалась, будто к шелесту ветра. Папа подался вперед и заинтересованно слушал.

– Говори, говори, Джори, – подбодрил меня папа. – Мы тоже не слепые. Мы видим, как Барт изменился.

Страшась продолжать, я понизил голос:

– Я несколько раз собирался рассказать вам, но боялся, что вас это встревожит.

– Пожалуйста, не утаивай ничего, – попросил папа.

Я посмотрел папе в глаза, но на маму смотреть не стал, опасаясь встретить ее испуганный взгляд.

– Женщина, живущая в соседнем доме, дарит Барту дорогие подарки. Это она подарила ему щенка сенбернара по имени Эппл, а также железную дорогу с двумя миниатюрными поездами. А самую большую комнату в доме она превратила в игровую – специально для Барта. Она бы и меня задарила подарками, но Барт не позволяет ей.

Они в немом изумлении посмотрели друг на друга. Потом папа сказал:

– Что еще?

Я сглотнул слюну и услышал свой незнакомый, осипший голос. Это была самая мучительная часть моего рассказа:

– Вчера я оказался возле стены… там, где дерево с дуплом, вы знаете… Я подстригал кусты, как ты показал мне, папа… и вдруг почуял какой-то отвратительный запах… мне показалось, он идет из дупла. Я проверил, что там… и нашел… нашел… – Мне понадобилось глотнуть воздуху, прежде чем я смог выговорить: – Я нашел Клевера. Он был мертв и разложился. Я вырыл для него могилу. – Я поспешно отвернулся, чтобы вытереть слезы, и договорил остальное: – Его шея была обмотана проводом. Кто-то специально убил его!

Они сидели молча, оба напуганные и шокированные. Мама смахнула слезы: она тоже любила Клевера. Руки ее дрожали. Ни она, ни папа не спросили: кто же убил Клевера? Из этого я сделал вывод, что они думают так же, как и я.

Перед сном папа пришел в мою комнату и около часа расспрашивал меня: что обычно делает Барт? Куда он ходит? Кто такая эта женщина по соседству? Кто ее дворецкий? У меня чуть отлегло от сердца. Теперь они начнут думать, что предпринять. А я в эту ночь последний раз оплакивал Клевера. Ведь мне скоро пятнадцать, я уже почти мужчина, а слезы не для мужчин. По крайней мере, не для «мальчиков» под метр восемьдесят.

* * *

– Оставь меня в покое! – взвился Барт, когда я попросил его не ходить больше в соседний дом. – И не рассказывай про меня, а то смотри, пожалеешь.

Каждый день приближал нас к сентябрю и к школе. Я наблюдал, как Барт становится все более озлобленным. Родители наши, по моему мнению, слишком мягки к нему.

– Послушай меня, Барт, перестань представляться стариком по имени Малькольм Нил Фоксворт, кем бы он там ни был!

Но Барт уже не мог остановиться: все так же хромал, все так же хватался за «больное» сердце.

– Никто не жаждет твоего богатства, никто не ждет, что ты умрешь, чтобы его унаследовать. Бедный безумный братец, нет у тебя никакого наследства!

– У меня двадцать миллиардов десять миллионов пятьдесят пять тысяч шестьсот долларов и сорок два цента! – сказал он, загибая пальцы. – И еще я не помню, сколько у меня запрятано в сундуках, так что я могу утроить эту цифру! Если человек может сразу вспомнить, сколько у него денег, то он еще не богат.

Я даже не подозревал, что он способен назвать такое число.

Когда я произносил что-нибудь саркастическое, Барт сгибался пополам, как от боли, и валился на пол. Он хватал ртом воздух:

– Быстрее!.. Пошлите за врачом… Принесите мои таблетки… Я умираю… Моя левая рука…

Однажды я этого не выдержал и вышел на улицу. Я сел на скамью и достал книгу, чтобы почитать и успокоиться. Барт достал меня. Если ему так необходимо актерствовать, то почему он выбрал именно эту роль – хромого старого придурка с больным сердцем?

Барт вышел следом за мной.

– Джори, тебе все равно, если я умру?

– Абсолютно.

– Ты никогда не любил меня!

– Ты мне нравился больше, когда разговаривал, как мальчишка своего возраста.

– А ты поверишь, если я скажу, что Малькольм Нил Фоксворт – это отец той старой дамы по соседству и что она моя бабушка, моя родная бабушка?

– Это она тебе сказала?

– Нет. Это мне сказал Джон Эймос. Он рассказал и кое-что еще. Джон Эймос много мне рассказывает. Он рассказал, что папа и дядя Пол вовсе не родные братья, это мама все выдумала, чтобы скрыть свой грех. Он говорит, что мой настоящий отец – Бартоломью Уинслоу и он сгорел в огне. Наша мама соблазнила его.

Соблазнила? Я внимательно посмотрел на него.

– А ты знаешь, что значит это слово?

– Не-а. Но это плохо, по-настоящему плохо!

– Ты любишь нашу маму?

Он забеспокоился. Глаза его еще больше потемнели. Он сел на землю. Не знает, что ответить. По-моему, на этот вопрос, если любишь, надо отвечать не задумываясь.

– Барт, сделай одолжение мне и облегчи жизнь себе. Пойди прямо сейчас и расскажи маме с папой обо всем, что тебя беспокоит. Они все поймут. Я знаю, ты думаешь, что мама любит меня больше, чем тебя, но это не так. У нее в сердце хватит места для десяти детей.

– Десяти?! – вдруг закричал он. – Ты намекаешь, что мама возьмет еще детей?

Он вскочил и неловко побежал, подпрыгивая, как старый хромой человек, будто взятая на себя роль и в самом деле лишила его всей природной ловкости. Слишком долгое пребывание в больнице пошло ему явно не на пользу.

Может быть, и нехорошо подслушивать, но я услышал, что говорил Барт маме, когда они остались одни. Она сидела на задней веранде. Синди дремала у мамы на коленях, пока та читала книгу. Когда Барт подбежал, она быстро отложила книгу и пересадила Синди в другое кресло. Она смотрела на него, я бы сказал, умоляюще.

А Барт выпалил:

– Как твое имя?

– Ты же знаешь.

– Оно начинается с «К»?

– Да, конечно. – Она немного забеспокоилась.

– А я… я знаю, что, когда ты уходишь, кто-то маленький плачет и кричит от страха. Кто-то такой же маленький, как я… его закрывает в шкафу злой отец, который его ненавидит. Однажды даже папа закрыл его в наказание на чердаке. На большом, темном, страшном чердаке, где всюду мыши, страшные тени и пауки.

Мама застыла от страха:

– Кто тебе все это сказал?

– У его мачехи темно-рыжие волосы… но потом он узнал, что никакая она не мачеха, а просто любовница.

Даже со своего отдаленного места я слышал, как участилось мамино дыхание, словно этот маленький мальчик, которого она посадила к себе на колени, вдруг стал представлять опасность.

– Милый, кто тебе сказал это слово? Ты ведь не знаешь, что значит «любовница»?

Барт неподвижно смотрел в пространство, будто видел там кого-то.

– Однажды жила прекрасная дама с темно-рыжими волосами… Она жила с отцом мальчика, но не была за ним замужем… А отцу было все равно, жив ли мальчик или уже нет…

Мама выдавила из себя улыбку:

– Барт, я вижу, что ты настоящий поэт. В твоих речах есть ритм, а со временем появятся и рифмы…

Барт скривился, метнув на нее свой темный взгляд:

– Презираю поэтов, музыкантов, артистов, танцоров!

Она поежилась. Я тоже.

– Барт, мне надо тебя спросить, и ответь мне искренне. Что бы ты ни ответил, тебя не станут наказывать. Ты сделал что-нибудь с Клевером?

– Клевер ушел. И не станет жить в моем новом собачьем домике.

Она сбросила Барта с колен и стремительно ушла. Потом вспомнила о Синди и побежала забрать ее. Я подумал, что она все сделала неправильно, – и к этой мысли меня привело выражение глаз Барта.

* * *

Как случалось всегда, так и на этот раз: после своей злобной «атаки» Барт устал, захотел спать и улегся без обеда. Мама как ни в чем не бывало улыбалась, смеялась и наряжалась, чтобы поехать на торжественный обед в честь назначения папы главным врачом больницы.

Я провожал их, стоя у окна, и видел, как папа гордо повел маму к машине. Когда они приехали домой, было что-то после двух ночи. Я как раз засыпал, но услышал их разговор в гостиной.

– Крис, я совсем не понимаю Барта, как он живет, почему он так разговаривает, почему так смотрит на меня… я боюсь собственного сына, и меня это огорчает.

– Успокойся, родная, – обнял ее папа, – я думаю, что ты преувеличиваешь. Если эти задатки разовьются в Барте, то он вырастет великим актером.

– Крис, я слышала, что последствием перенесенного тяжелого заболевания с высокой температурой бывает повреждение умственной деятельности. Может, после этой истории у него что-то сдвинулось в мозгу?

– Кэти, ты же знаешь, что Барт успешно прошел тест. И не думай, что мы дали ему этот тест оттого, что у нас появились подозрения. Все пациенты, у которых была высокая температура в течение длительного срока, должны пройти через него.

– Но ты не находишь ничего необычного?

– Нет, – уверенно ответил папа. – Он просто маленький мальчик с огромным количеством эмоциональных проблем, и мы, взрослые люди, должны помочь и понять его.

Что он имеет в виду?

– Но у Барта все есть! Он совсем не в тех условиях, в каких росли мы! Разве мы не делаем, что можем, для его счастья?

Видно было, что мама не удовлетворена его готовыми ответами. Я ждал продолжения разговора. Но мама сидела молча. Папа хотел, чтобы она пошла спать, – так я расценил его поцелуи. Но она сидела неподвижно, погруженная в свои мысли. Глядя на свои серебристые босоножки, она заговорила о Клевере:

– Я уверена, что это не Барт сделал. – Кажется, она больше пыталась убедить саму себя. – Так мог поступить только садист. Помнишь, была статья о событиях в зоопарке? Кто-то из этих людей увидел случайно Клевера…

Она замолчала: и ей, и мне было известно, что на нашей дороге крайне редко встречаются незнакомцы.

– Крис, – со страхом на лице продолжала она, – сегодня Барт рассказал мне что-то дикое. О каком-то маленьком мальчике, которого запирали в шкафах и на чердаке. Потом уже он поведал мне, что имя этого мальчика – Малькольм. Откуда он может знать о нем? Кто назвал ему это имя? Крис, не думаешь ли ты, что Барт близок к разгадке нашей тайны?

Я вздрогнул. Значит, есть что-то, чего я о них еще не знаю?

Значит, и в самом деле существует какая-то ужасная тайна.

Страницы: «« 4567891011 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

100 увлекательных рассказов о причудах и пристрастиях англичан, их истории и традициях, и о том, что...
Дакия разгромлена.Римский император Траян – победитель.Его центурион Гай Приск вернул себе имущество...
Я написал эту книгу именно для того, чтобы предоставить на суд читателя те мысли, которые отметил дл...
Дорогие астраханцы и друзья нашей замечательной каспийской столицы! В своей книге я хочу предложить ...
Коаны Сознания — это книга, смысл которой невозможно постичь, опираясь на рациональную логику. Она н...
«Свежо, оригинально, крайне занимательно – и великолепно исполнено» (Джордж Мартин).Однажды Воровско...