Круглосуточный книжный мистера Пенумбры Слоун Робин

Металлические кубики

Мэтрополис захватил всю гостиную. Эшли с Мэтом вынесли оттуда диван, и, чтобы пройти, приходится протискиваться по узкому каналу между садовых столов, словно по петляющей Миттельривер с ее двумя мостами. Деловой район достроился, позади старого дирижабельного причала встали новые небоскребы, почти упирающиеся в потолок. Подозреваю, что и там Мэт что-нибудь построит. Скоро Мэтрополис соединится с небом.

Уже за полночь, а мне не спится. Никак не войду в новый суточный ритм, хотя после нашей ночной фоторекогносцировки прошла целая неделя. И вот лежу на полу, нырнув в глубины Миттельривер, и переписываю «Хроники поющих драконов».

Аудиокнига, которую я купил для Нила, издана в 1987 году, и в каталоге не указывалось, что она до сих пор продается на кассетах. На кассетах! А может, и указывалось, да я не заметил в суматохе, делая оптовый заказ. Так или иначе, все равно хочу подарить Нилу аудиокниги, и потому купил на И-Бэй за семь долларов плеер «Сони» и теперь проигрывая кассеты, переписываю к себе на ноут и перекидываю одну за другой на гигантский цифровой музыкальный автомат в небесах.

Проделать это можно только в режиме реального времени, так что, по существу, мне приходится сидеть и заново слушать два первых тома целиком. Но ничего страшного, ведь читает сам автор, Кларк Моффат. Раньше я никогда не слышал его речь, и теперь, когда мне о нем кое-что известно, как будто встречаюсь с призраком. У него приятный голос, хрипловатый, но отчетливый, и я представляю себе, как он эхом разносился в книжном магазине. Могу себе представить, как Моффат зашел сюда впервые: звяк колокольчика, скрип половиц.

Пенумбра спрашивает: «Что вы ищете на этих полках?»

Моффат осматривается, оценивая размеры помещения — несомненно, отмечая сумрачные области Дальнеполочников — а затем спрашивает: «А что читают волшебники?»

Тут Пенумбра должен был улыбнуться.

Пенумбра.

Он исчез, и магазин заброшен. Где его искать, ума не приложу.

В миг озарения проверяю у доменных регистраторов адрес penumbra.com, и, конечно же, владелец он. Адрес куплен в доисторическую эпоху интернета Аяксом Пенумброй и продлен в 2007 году на оптимистичный десятилетний срок… но в регистрационной форме указан только адрес магазина на Бродвее. Дальнейший поиск ничего не дает. Цифровая тень Пенумбры оказалась едва заметной.

В следующий, не столь яркий, миг озарения отыскиваю седовласую Мюриэл и ее козью ферму чуть южнее Сан-Франциско, в туманной мозаике полей под названием Пескадеро. Она тоже ничего не слышала о Пенумбре.

— Он и раньше так делал, — рассказала она. — Уезжал. Но — обычно он звонит.

Ее гладкое лицо чуть помрачнело, мелкие морщинки вокруг глаз потемнели. На прощание она подарила мне небольшой, с ладонь, круг козьего сыра.

И тогда в последнем отчаянном озарении я открыл отсканированные страницы кодекса Penvmbra. Гугл не смог взломать Мануция, но нынешние кодексы не так хитро кодированы, а кроме того (в этом я не сомневался) уж в этой книге точно было что-то зашифровано. Я написал Кэт эсэмэску с вопросом, и ответ был краткий и категоричный: «Нет». Через тринадцать секунд: «Ни за что».

И еще через семь: «Этот проект закрыт».

Кэт не на шутку расстроил провал Великой Дешифровки. Она всерьез верила, что в тексте таится нечто сокровенное: она так хотела, чтобы книга действительно раскрыла некие глубины. Теперь же Кэт ринулась в ПМ, а на меня по большому счету перестала обращать внимание. Разве что может сказать: «Ни за что».

Но это, наверное, к лучшему. Книжные развороты на экране моего ноута — массивные глифы Gerritszoon, резко высвеченные вспышками «мыльниц» на Бурческопе — по-прежнему вызывают во мне странные ощущения. Пенумбра предполагал, что его codex vitae не будут читать, пока он не уйдет. И я решил, что не стану лезть в книгу жизни человека, только чтобы узнать его домашний адрес.

Наконец, исчерпав собственные идеи, я навел справки у Тиндэлла, Лапен и Федорова. Никто из них тоже ничего не знал. Все они готовятся переезжать на восток, искать пристанища в нью-йоркской палате Каптала и там примкнуть к сети Корвины. Лично я считаю это бессмысленным: мы выворачивали книгу Мануция, пока не порвали. В лучшем случае братство зиждется на тщетной надежде, в худшем — на лжи. Тиндэлл и остальные не готовы это признать, но когда-то придется.

Если положение кажется мрачным — оно таково и есть. А я себя ужасно чувствую, ведь если отматывать назад шаг за шагом, никак не объедешь того обстоятельства, что во всем этом виноват я.

Мой разум блуждает. Много ночей прошло, прежде чем я вновь добрался до этого места, и вот наконец Моффат дочитывает второй том. До сих пор я не слушал аудиокниг, и должен признать, что ощущения совершенно другие. Когда читаешь, описываемые события происходят у тебя в голове. А когда слушаешь, действие разворачивается как бы в облачке вокруг нее, похожем на ворсистую вязаную шапку, натянутую на глаза:

— Золотой рог Гриффо тонко выделан, — сказал Ксенодот, проводя пальцем по изгибам Телемахова сокровища. — И все его волшебство в этой выделке. Понимаешь? В нем нет никакой магической силы — я не чую ее.

Моффат изображает голос Ксенодота совсем не так, как я ожидал. Вместо густого и грозного чародейского рокота слышится ровный деловой говорок. Это голос корпоративного консультанта по магии.

Кочедыга с недоумением смотрит на него. Разве не ради этой колдовской трубы они только что вынесли ужасы гиблых топей? А Первый чародей объявляет, что в ней нет никакого проку?

— Магия — не единственная сила в этом мире, — тихо сказал старый маг, вручая рог его царственному хозяину. — Гриффо сотворил столь совершенный инструмент, что на его зов и мертвые восстанут. Он сделал его своими руками, без заклинаний, без драконьих песен. Мне жаль, что я такого сделать не могу.

Когда это читает Моффат, я слышу в голосе Первого чародея злой умысел. Грядущее вполне очевидно:

— Такой вещи позавидовал бы сам Олдраг, Великий Змей.

Погодите-ка, что такое?

До сих пор каждая строчка, произносимая Моффатом, звучала приятным повтором. Его голос, будто иголка звукоснимателя, прыгает себе по глубокой дорожке в моем мозгу. Но эта строчка — я ее раньше не читал.

Она новая.

Мой палец дрожит над кнопкой паузы, но я не хочу портить запись, предназначенную для Нила. Спешу к себе в комнату и выдергиваю с полки второй том. Пролистываю к концу, и точно: никакого Олдрага Великого Змея там нет и в помине. Олдраг был первым из поющих драконов, и он силой своей драконьей песни произвел из расплавленной скалы первых гномов, но речь не об этом — речь о том, что в книге нет этой строчки.

А чего еще в ней нет? Какие еще расхождения? Чего ради Моффат стал импровизировать?

Аудиокниги записаны в 1987 году, сразу после издания третьего тома. А значит, и сразу после того, как Моффат спутался с Неразрывным Капталом. Мое паучье чутье трепещет: тут есть связь.

Но мне известны лишь три человека во всем мире, которые, возможно, что-то знают об этом поступке Моффата. Первый — темный повелитель Неразрывного Каптала, но у меня нет абсолютно никакого желания общаться с Корвиной или с кем-либо из его приспешников в компании Festina Lente, хоть над землей, хоть под ней. Кроме того, я все еще опасаюсь, что мой IP-адрес занесен в какой-то из их пиратских реестров.

Второй — мой бывший наниматель, и с Пенумброй мне как раз очень хочется пообщаться, но я не знаю, как это сделать. Лежа на полу и слушая шипение чистой пленки в плеере, я осознаю нечто весьма печальное: этот тощий синеглазый старик свернул мою жизнь в какой-то сумасшедший крендель, а я знаю о нем не больше того, что написано на витрине его магазина.

Есть и третья возможность. Эдгар Декл формально входит в команду Корвины, но есть несколько доводов в его пользу:

1. Он проверенный сообщник.

2. Он охраняет дверь в Читальню, значит, наверное, занимает в братстве довольно высокое положение и, соответственно, имеет доступ ко многим тайнам.

3. Он знал Моффата.

И самое важное:

4. Он есть в телефонном справочнике. Бруклин.

Кажется, будет уместно и вполне в духе Каптала написать ему письмо. А такого я не делал уже больше десяти лет. Последнее письмо, написанное мною чернилами на бумаге, было слюнявым посланием к моей далекой как бы подружке, отправленным ей в золотистую неделю после научного лагеря. Мне было тринадцать. Лесли Мердок так и не ответила.

Для нынешней новой эпистолы выбираю плотную, архивного качества бумагу. Покупаю шариковую ручку с тонким кончиком. Тщательно компоную послание: сначала объясняю все, что появилось на ярких гугловских экранах, затем спрашиваю Эдгара Декла, что ему известно об аудиоизданиях Кларка Моффата. По ходу дела комкаю шесть листов архивной бумаги из-за того, что постоянно делаю орфографические ошибки или леплю слова слитно. Почерк у меня до сих пор ужасный.

Наконец опускаю конверт в синий почтовый ящик и надеюсь на лучшее.

Через три дня получаю от Эдгара Декла электронное письмо. Он предлагает поговорить в видеочате.

Ну и отлично.

Едва миновал полдень воскресенья, нажимаю на иконку в виде зеленой кинокамеры. Связь устанавливается, и вот на экране Декл. Он уставился в свой компьютер, в этом ракурсе его округлый нос чуть сплющен. Декл сидит в узкой, хорошо освещенной комнате с желтыми стенами; думаю, где-то над ним расположена застекленная крыша. За его косматой макушкой я вижу медные кастрюли, висящие на крючках, и дверцу сверкающего черного холодильника, увешанную яркими магнитиками и поблекшими рисунками.

— Мне понравилось ваше письмо, — улыбается Декл, показывая архивный листок, аккуратно сложенный втрое. — Хорошо. Я рассчитывал. В любом случае.

— Я уже знаю, что произошло в Калифорнии, — говорит Декл. — Молва в Неразрывном Каптале разносится быстро. Вы подняли волну.

Я ожидал, что его все это злит, а он улыбается.

— Корвине тогда досталось. Люди сердились.

— Не волнуйтесь, он всеми силами пытался нас остановить.

— Да нет, нет. Они злились, что мы сами этого не попробовали. «Нельзя было допускать, чтобы все удовольствие выпало этим выскочкам из Гугла», — вот как говорили.

Тут я улыбаюсь. Может, власть Корвины не столь абсолютна, как кажется.

— Но вы еще этим занимаетесь? — спрашиваю я.

— Несмотря на то что мощные гугловские компьютеры ничего не нашли? — уточняет Декл. — Разумеется. Занимаемся вовсю. Вот у меня есть компьютер.

Он щелкает пальцем по крышке своего ноутбука, отчего изображение трясется.

— Это не волшебство. Компьютеры не умнее своих программистов, верно?

Да, но там были весьма способные программисты.

— Сказать по правде, — продолжает Декл, — кое-кого из людей мы действительно потеряли. Несколько молодых ребят, непереплетенных, еще только начинающих. Но это нормально. Это ничто по сравнению с…

Позади Декла возникает смутное движение, и за его плечом появляется детское личико, тянущееся посмотреть на экран. Маленькая девочка, и что поразительно — уменьшенная копия Декла. У нее солнечно-золотистые волосы, длинные и спутанные, и папашин нос. На вид ей лет шесть. — Кто это? — спрашивает она, указывая на экран. Выходит, Эдгар Декл подстраховался: бессмертие по книге и бессмертие по крови. Интересно, у других членов братства есть дети?

— Это мой друг Клэй, — объясняет Декл, обнимая девчушку за талию. — Он знает дядю Аякса. Он тоже живет в Сан-Франциско.

— Мне нравится Сан-Франциско, — говорит девочка. — Мне нравятся киты!

Декл наклоняется к дочке и спрашивает театральным шепотом:

— Как кит разговаривает, моя хорошая?

Девчушка высвобождается из его объятий, встает на цыпочки и, делая медленный пируэт, издает не то мычанье, не то мяуканье. Так она себе представляет кита. Я смеюсь и вижу, как она смотрит на экран и у нее горят глаза от зрительского внимания. Она снова затягивает китовую песню, крутясь волчком, и на сей раз убегает прочь, скользя по кухонному полу. Мяукающее мычанье стихает в соседней комнате.

Декл, улыбаясь, глядит ей вслед.

— Ну, к делу, — говорит он, вновь поворачиваясь ко мне. — Нет, я не могу вам помочь. Я видел Кларка Моффата в магазине, но, разгадав Загадку Основателя — примерно за три месяца, — он отправился прямиком в Читальный Зал. После этого я его не встречал, и уж точно ничего не знаю о его аудиокниге. Признаться, аудиокниги я вообще терпеть не могу.

Но аудиокнига похожа на пушистую вязаную шапочку, натянутую на твои…

— Но вы же знаете, кого нужно спрашивать, верно?

Конечно, знаю.

— Пенумбру.

Декл кивает.

— У него хранился ключ от codex vitae Моффата — вы это знали? Они дружили, по крайней мере там, в Сан-Франциско.

— Но я никак не могу его найти, — уныло возражаю я. — Исчез, как призрак.

Тут я соображаю, что разговариваю с любимым новичком Пенумбры.

— Погодите-ка — вы знаете, где он живет?

— Знаю, — отвечает Декл, глядя прямо в камеру. — Но не скажу.

У меня, должно быть, такая расстроенная физиономия, что Декл тут же выставляет открытые ладони и продолжает:

— Нет, я предлагаю сделку. Я нарушил все правила из книги — а книга очень старинная — и отдал ключ от Читального Зала, когда вам понадобилось, так? А теперь я хочу, чтобы и вы для меня кое-что сделали. Взамен я с удовольствием сообщу, где вы можете найти нашего друга, мистера Аякса Пенумбру.

Я никак не ожидал от улыбающегося дружелюбного Эдгара Декла такой расчетливости.

— Помните Gerritszoon, который я вам показывал в печатне?

— Да, конечно.

В подземной типографии.

— Не много осталось.

— Именно. Кажется, я вам говорил: оригинал у нас украли. Это было сто лет назад, сразу после того, как мы приплыли в Америку. Неразрывный Каптал пришел в ярость. Наняли команду сыщиков, заплатили полиции, вора нашли.

— Кто это был?

— Один из нас — из числа переплетенных. По фамилии Гленко, у него сожгли книгу.

— За что?

— Попался на том, что занимался сексом в библиотеке, — буднично сообщает Декл.

Затем поднимает палец и добавляет вполголоса:

— Что, кстати, и поныне не приветствуется, но теперь за это не жгут.

Значит, Неразрывный Каптал все-таки постепенно добивается прогресса.

— В общем, он уволок стопку кодексов и какие-то серебряные вилки с ложками — у нас в те годы была роскошная столовая. И заодно сгреб пуансоны для Gerritszoon. Кто-то считает, что это была месть, но, думаю, это было скорее отчаяние. Хорошим знанием латыни в Нью-Йорке не прокормишься.

— Вы сказали, его схватили?

— Да. На книги он покупателей не нашел, так что их мы вернули. Ложек след простыл. И пуансонов — они тоже ушли. С тех пор не обнаруживались.

— Странная история. И что?

— Я хочу, чтобы вы их нашли.

Хм.

— Серьезно?

Декл улыбается.

— Абсолютно. Я понимаю, что они могут лежать на дне какой-нибудь свалки. Но также возможно, — его глаза блестят, — что они спрятаны на виду у всех.

Маленькие кусочки металла, пропавшие сто лет назад. Наверное, проще разыскать Пенумбру, обходя дом за домом.

— Я думаю, вам это по силам, — продолжает Декл. — По-моему, вы очень изобретательны, у вас большой ресурс.

Еще раз:

— Серьезно?

— Черкните мне, когда найдете. Festina lente.

Он улыбается, и окошко чата чернеет.

Ну вот, теперь я злюсь. Я рассчитывал, что Декл поможет мне. А он дает мне домашнее задание. Невыполнимое задание.

Но: «По-моему, у вас большой ресурс». Такого мне еще не приходилось слышать. Задумываюсь над этим словом. Ресурс. Думая о ресурсах, я сразу вспоминаю Нила. Но может, Декл и прав. Все, чего я добился, сделано с чьей-либо помощью. Я знаю людей с особыми умениями и знаю, как сложить эти умения вместе.

И если подумать, у меня есть и на эту задачу ресурс.

В поисках старинного и непонятного, загадочного и значительного я обращаюсь к Оливеру Грону.

Когда Пенумбра исчез и магазин закрылся, Оливер так проворно перескочил на новую работу, как будто она уже была у него в кармане, полагал я. Он устроился в «Пигмалион», один из подлинно независимых крепких книжных магазинов, открытый участниками «Движения за свободу слова»[20] на Энгельс-стрит в Беркли. И вот мы с Оливером сидим в тесном пигмалионовском кафетерии, втиснутом позади вальяжно раскинувшейся секции продовольственной политики. Ноги у Оливера слишком длинные для такого маленького столика, поэтому он вытягивает их в сторону. Я жую коржик с малиной и ростками фасоли.

Похоже, Оливер доволен своей новой работой. «Пигмалион» громадный магазин, почти целый городской квартал, набитый книгами и чрезвычайно хорошо организованный. Яркие цветные квадраты на потолке обозначают границы между отделами, а по полу проведены узкие полоски тех же цветов, сплетающиеся в узоры, будто дорожки на печатной плате. Когда я пришел, Оливер перетаскивал охапку тяжелых томов в секцию антропологии. Может быть, его крепкое сложение выдает в нем не библиотекаря, а регбиста.

— Ладно, что такое пуансон? — спрашивает Оливер.

Его знания о загадочных объектах не столь глубоки после рубежа двенадцатого столетия, но меня это не пугает.

Я объясняю, что система ручного набора держится на металлических буковках, которые составляются в строки, складывающиеся в свою очередь в страницы. Сотни лет эти буковки изготавливались по одной, каждая отливалась вручную. Для такого литья нужна матрица, шаблон, вырезанный из твердого металла. Этот шаблон и назывался пуансоном, и на каждую букву имелся свой пуансон.

Оливер молчит, смотрит отстраненно. Потом говорит:

— Ага, значит, послушай. В мире есть всего два типа предметов. Это прозвучит диковато, но… у одних предметов есть аура. У других нет.

Что ж, ставлю на ауру.

— Мы говорим об одной из главных реликвий многовекового культа.

Оливер кивает.

— Отлично. Бытовые предметы… домашний скарб?

Исчезли.

Он щелкает пальцами: пшик.

— Большое везение, если случается найти, к примеру, роскошную салатницу. Но религиозные реликвии? Ты не поверишь, сколько ритуальных сосудов до сих пор в ходу. Никому не хочется быть обалдуем, который выкинул ритуальную чашу.

— Значит, мне повезло, что быть обалдуем, который выкинул Gerritszoon, тоже никто не хочет.

— Ага, и если кто-то его украл, это добрый знак. Кража — одна из лучших судеб, которые могут выпасть предмету. Краденое в обороте. Его не засасывает земля.

Тут он плотно сжимает губы.

— Но не слишком обнадеживайся.

Поздно, Оливер. Я проглатываю остатки коржика и спрашиваю:

— Ладно, если ты знаешь ауру, дальше что?

— Если эти пуансоны существуют где-нибудь в моем мире, — говорит Оливер, — есть место, где ты их обнаружишь. Тебе нужен доступ в Инвентарную таблицу.

Первый класс

Табита Трюдо — лучшая подружка Оливера по Беркли. Невысокая, плотная, в русых кудряшках и с густыми внушительными бровями за толстыми стеклами темных очков. Теперь она заместитель директора самого загадочного музея всей Области Залива, крошечного помещения в Эмеривилле под названием «Калифорнийский музей вязальных искусств и вышивальных наук».

Оливер познакомил нас по электронной почте и объяснил Табите, что у меня особое дело, которому он сочувствует. Еще он дал мне тактический совет: небольшое пожертвование не повредит. К сожалению, любое разумное пожертвование составило бы не меньше 20 процентов всего моего состояния, но у меня есть еще покровитель, так что я ответил Табите и сообщил, что, возможно, смогу передать тысячу долларов (от Фонда Нила Ша в поддержку женщин в искусстве), если она мне поможет.

Увидев ее в музее — посвященные называют это место просто Спицей, — я тут же чувствую родство, потому что Спица — почти такое же странное заведение, как магазин Пенумбры. Это бывшее здание школы, одно большое помещение, оснащенное яркими дисплеями и детскими интерактивными стендами вдоль стен. У входа в широком ведре, будто мечи и копья, выставлены вязальные спицы: толстые, тонкие, одни из яркого пластика, другие из дерева, выточенные в форме человеческого тела. Сильно пахнет шерстью.

— Много у вас тут народу бывает? — спрашиваю я, разглядывая одну из деревянных спиц.

Прямо тотемный столб, только совсем тоненький.

— Да не мало, — отвечает Табита, приподнимая очки. — В основном, школьники. Сейчас как раз к нам едет автобус, так что с вашим делом лучше не затягивать.

Она сидит за администраторской стойкой, на которой стоит небольшая табличка: «Вход свободный, пожертвования пряжей». Я нашариваю в кармане чек от Нила и выкладываю на стойку. Табита принимает его с улыбкой.