Круглосуточный книжный мистера Пенумбры Слоун Робин
Пока Телемах Полукровка ведет в последний бой свой немногочисленный отряд, ученый гном Кочедыга открывает кое-что важное. В роковой круговерти он подкрадывается к волшебному телескопу Драганы и заглядывает в него. И с этой обзорной площадки на немыслимой высоте видит нечто удивительное. Горы, разделяющие Западный материк, имеют форму букв. Кочедыга понимает, что это письмо, и не просто письмо, а то самое, о котором вещал в далеком прошлом сам Олдраг Великий Змей, и, прочтя эти слова вслух, Кочедыга… Твою ж дивизию!
Когда я наконец въезжаю по мосту в город, голос Кларка Моффата в заключительных главах как-то по-новому переливается: наверное, от моих постоянных перемоток и повторов, новых и новых перемоток и повторов кассета растянулась. Да и мозги у меня, кажется, тоже слега растянулись. Там поселилась новая теория, родившаяся из зернышка, но стремительно растущая и целиком основанная на том, что я услышал в дороге.
Моффат. Ты был великолепен. Ты увидел то, чего не заметил никто за всю историю Неразрывного Каптала. Ты прошел все ступени посвящения, стал одним из переплетенных, может быть, лишь ради того, чтобы попасть в Читальный Зал, — и потом переплел все их тайны под обложкой собственной книги. Ты спрятал их у всех на виду.
Мне нужно было лишь услышать, чтобы все понять.
Уже поздно, миновала полночь. Я паркую гибрид Нила вторым рядом возле дома и прижимаю большую кнопку, заставляющую мигать аварийные огни. Выскакиваю, хватаю коробку с пассажирского сиденья и взлетаю на крыльцо. Скребу ключом по замку — не попадаю в скважину, руки заняты, и дрожу от нетерпения.
— Мэт! — подскочив к лестнице, кричу я в его комнату. — Мэт! У тебя есть микроскоп?
Слышен слабый воркующий голос — Эшли — и наверху лестницы появляется Мэт в одних трусах-боксерах, на которых у него во всех красках воспроизведена целая картина Сальвадора Дали. Он размахивает гигантским увеличительным стеклом. Со своей огромной лупой Мэт похож на сыщика из комиксов.
— Вот, вот, — успокаивающе говорит он, сбегая по ступеням, чтобы подать лупу мне. — Все, чем могу помочь. С возвращением, Дженнон. Не урони.
Потом он скачет вверх по лестнице и с тихим щелчком затворяет дверь.
Я тащу оригиналы Gerritszoon на кухню и зажигаю там все лампы. Я слегка не в себе, но в хорошем смысле слова. Осторожно вынимаю из коробки один пуансон — это опять «икс». Кладу его на пакетик, куда он был завернут, протираю полотенцем и подношу к фосфоресцирующему свету плиты. Подношу взятое у Мэта увеличительное стекло и смотрю сквозь него.
Горы — это послание Олдрага, Великого змея.
Паломник
Прошла неделя, и я заметно продвинулся, причем в разных направлениях. Я написал Эдгару Деклу, что, если он хочет получить пуансоны, ему лучше бы приехать в Калифорнию. Написал, что неплохо будет, если он придет в четверг вечером в «Пигмалион».
Я пригласил всех: своих друзей, братство Каптала, всех, кто мне помогал. Оливер Гроун убедил своего директора дать мне внутренний зал, где у них стоит аудио— и видеоаппаратура для книжных презентаций и поэтических слэмов. Эшли напекла веганских овсяных печенек, четыре подноса. Мэт расставил мебель.
Вот Табита Трюдо сидит в первом ряду. Я познакомил ее с Нилом (новым меценатом Спицы), и он тут же предложил оформить экспозицию, посвященную тому, как выглядят сиськи в вязаных кофтах.
— Это совершенно особая одежда, — убеждает Нил. — Самая эффектная. Правда. Мы проводили опросы.
Табита хмурится и сводит брови в одну нитку. Нил гнет свое:
— Там можно будет проецировать нарезку из классических фильмов, и мы можем разыскать те самые вещи, которые были на актрисах, и вывесить…
Розмари Лапен сидит во втором ряду, рядом с ней Тиндэлл, Федоров, Имберт, Мюриэл, другие — большая часть той группы, что была в Гугле не столь давним солнечным утром. Федоров скрестил руки на груди, а на лице у него скептическая маска, как бы показывающая: я это уже видел однажды, но ладно, пусть. Сегодня он не разочаруется.
Среди нас два непереплетенных из Японии — молодые ребята с прическами метлой и в синих джинсах в облипку. От других братьев до них дошел какой-то слух, и они решили не пожалеть времени и успеть на последний самолет до Сан-Франциско (и правильно сделали). С ними сидит Игорь, свободно болтающий по-японски.
В первом ряду на стуле стоит ноут, через который за происходящим будет наблюдать Черил из Объединенных Долгосрочных. Она в видеочате, ее курчавая черная грива занимает все окошко. Я пригласил и Бурчалу, но тот сейчас в самолете — летит, как он сказал, в Гонконг.
Сквозь входную дверь магазина вливается чернота: прибыл Эдгар Декл, а с ним свита нью-йоркских черных балахонов. Конечно, сюда-то они пришли без мантий, но все же одежда выдает в них чужаков: костюмы, галстуки, шиферно-серая юбка. Они проходят в двери один за другим, с десяток человек — и последним идет Корвина. На нем серый переливающийся костюм. Он по-прежнему внушительно выглядит, но как будто немного усох. Без той помпы и без катакомбных декораций он просто пожилой… Он сверкает глазами, отыскав взглядом меня. Ладно, может, не так уж и усох.
Покупатели в «Пигмалионе» оборачиваются и провожают удивленными взглядами их отряд, марширующий сквозь магазин. У Декла на губах вялая улыбка. Корвина — сама серьезность и сосредоточенность.
— Если у вас и в самом деле пуансоны Гриффо, — сухо бросает он, — мы их заберем.
Я выпрямляю спину и на полдюйма поднимаю подбородок. Мы уже не в Читальне.
— Они у меня, — отвечаю. — Но это только начало. Садитесь.
Ох, ничего себе.
— Пожалуйста.
Он окидывает взглядом гомонящую толпу и мрачнеет, но тут же знаком приказывает своим черным мантиям садиться. Все они устраиваются на последнем ряду, черной скобкой замыкая собрание. Корвина встает позади них.
Я ловлю проходящего Декла за локоть.
— Он придет?
— Я сказал ему, — отвечает Декл, кивая. — Хотя он уже знал и так. Молва в Неразрывном Каптале разносится быстро.
Кэт тоже здесь, сидит в зале, где-то с краю, тихонько переговаривается с Мэтом и Эшли. На ней вновь блейзер в гусиную лапку. На шее зеленый шарфик, и с тех пор, как мы последний раз виделись, она успела постричься: теперь волосы у нее чуть-чуть ниже ушей.
Мы больше не встречаемся. Это не было объявлено вслух, но это объективная истина, такая же, как атомный вес углерода или котировка акций Гугла. Это не помешало мне потревожить ее и добиться обещания прийти. Она, как никто другой, должна это увидеть.
Публика ерзает на стульях, и вегетарианские печеньки почти закончились, но придется еще подождать. Лапен наклоняется ко мне и спрашивает:
— Вы поедете в Нью-Йорк? Поработать в библиотеке, например?
— Хм, нет, не собираюсь, — отвечаю сухо. — Мне это ни к чему.
Она хмурится и плотно сцепляет ладони.
— Мне вроде бы надо ехать, но что-то не хочется.
Лапен смотрит на меня. У нее растерянный вид.
— А как же наш магазин? А как же…
Аякс Пенумбра.
Он проскальзывает в двери «Пигмалиона», словно бродячий призрак, в застегнутом на все пуговицы темном пальто. Поднятый ворот прикрывает намотанный на шею тонкий серый шарф. Пенумбра оглядывает зал, замечает компанию на заднем ряду, делегацию братства — черные мантии во всей красе, — и у него расширяются глаза.
Я бросаюсь к нему.
— Мистер Пенумбра! Вы пришли!
Он стоит ко мне вполоборота, закинув костлявую ладонь на шею. Он не хочет на меня смотреть. Синие глаза уставились в пол.
— Прости, мальчик мой, — смущенно говорит он. — Не надо было мне исчезать так… Это было просто какое-то…
То ли вздох, то ли шепот:
— Мне стало стыдно.
— Мистер Пенумбра, пожалуйста, не переживайте об этом.
— Я был так уверен, что все получится, — продолжает Пенумбра, — но у нас ничего не вышло. И это видели и вы, и ваши друзья, и все мои ученики. Ощущаю себя просто старым дураком.
Бедный Пенумбра. Представляю себе, как он где-то отсиживается, снедаемый чувством вины за то, что привел братство к позору на гугловских зеленых лужайках. Оценивает собственную веру и гадает, что теперь будет. Он сделал большую ставку — самую большую в жизни — и проиграл. Но ставил он не в одиночку.
— Проходите, мистер Пенумбра.
Я отступаю к своему реквизиту и машу рукой вперед.
— Проходите, садитесь. Мы все болваны — все, кроме одного из нас. Садитесь, посмотрите.
Все готово. В моем ноуте ждет своего часа презентация. Я понимаю, что великие расследования и впрямь должны совершаться в задымленной гостиной, где сыщик завораживает своих встревоженных слушателей лишь силой собственного голоса и дедукции. Но лично я предпочитаю книжные магазины и — слайды.
Поэтому включаю проектор и занимаю свое место, пустой свет режет мне глаза. Сцепляю руки за спиной, расправляю плечи и, щурясь, смотрю в полный зал. Затем щелкаю пультом и начинаю:
СЛАЙД 1
Если вам нужно сохранить послание на века, как этого добиться? Высечь его в камне? Вырезать на золоте?
Или составить послание столь мощное, что люди не смогут не передавать его грядущим поколениям? А может, построить на его основе религию, задействовать человеческие души? А может, к примеру, учредить тайное общество?
Или поступить, как Гриффо Герритзун?
СЛАЙД 2
Гриффо Герритзун родился в северной Германии в середине пятнадцатого века в семье фермера. Его отец не был богачом, но благодаря своему доброму имени и общеизвестной почтительности смог отдать сына в ученики к ювелиру. В пятнадцатом веке это была великолепный вариант: юному Герритзуну, по существу, обеспечивалось безбедное будущее, если только он сам не пустит все прахом.
А он пустил.
Гриффо рос набожным мальчиком, и ремесло ювелира не пришлось ему по нраву. Целый день он расплавлял старые побрякушки, чтобы отлить новые, — он знал, что и его работу ждет такая же участь. По всей его вере выходило, что это неважно. В чертогах Господа нет золота.
Итак, он делал, что ему говорили, осваивал ремесло — и очень хорошо освоил, — но когда ему исполнилось шестнадцать, распрощался с ювелиром и покинул мастерскую. И вообще покинул Германию. Отправился в паломничество.
СЛАЙД 3
Я это знаю, потому что это знал Альд Мануций, и он это записал. Он написал об этом в своем codex vitae — который я расшифровал.
(В зале сдавленные вскрики. Корвина по-прежнему стоит позади всех, лицо напряженное, рот искривлен, темная нитка усов обвисла. У остальных лица непроницаемые, застывшие в ожидании. Ищу глазами Кэт. Она сидит с серьезным видом: с таким, будто боится, что у меня в мозгах что-то переклинило.)
Позвольте мне сразу объявить: в этой книге нет секретных формул. Нет магических заклинаний. Если и в самом деле существует секрет бессмертия, здесь его нет.
(Корвина делает выбор. Он поворачивается и шагает по проходу мимо секторов истории и самопомощи к выходу. Проходит мимо Пенумбры, который стоит в сторонке, привалившись к невысокому стеллажу. Пенумбра смотрит вслед Корвине, потом вновь поворачивается в мою сторону и, сложив ладони рупором, кричит: «Продолжай, мальчик мой!»)
СЛАЙД 4
В действительности codex vitae Мануция полностью соответствует своему названию: это именно книга о жизни ее автора. Как историческому документу ей нет цены. Но я хочу сосредоточиться на той части, которая касается Гриффо Герритзуна.
С латыни я переводил с помощью Гугла, поэтому будьте снисходительны, если где-то наврал в деталях.
Молодой Герритзун странствовал по Святой земле, время от времени ради прокорма брал заказы на работу с металлом. Мануций пишет, что Гриффо общался с мистиками — каббалистами, гностиками, суфиями, всеми подряд — и пытался понять, как жить. А еще до него через цеховое братство ювелиров доходили слухи о том, что в Венеции происходит что-то удивительное.
Перед вами карта странствий Гриффо Герритзуна, насколько я ее смог реконструировать. Он блуждал по Средиземноморью: через Константинополь в Иерусалим, через Египет обратно в Грецию, оттуда в Италию.
В Венеции он и познакомился с Альдом Мануцием.
СЛАЙД 5
Свое место в жизни Герритзун обрел в типографии Мануция. Печатное дело потребовало от него всех навыков кузнеца по металлу, но направило их на новые цели. Печатное дело — это не безделушки и браслеты, а слова и идеи. К тому же, по существу, это был интернет той эпохи: это увлекало.
И точно так же, как сегодня интернет, печатное дело в пятнадцатом веке все время сталкивалось с проблемами. Как хранить чернила? Как смешивать металлы? Как отливать литеры? Ответы менялись каждые полгода. В каждом большом городе Европы работало с десяток типографий, и в каждой старались первыми придумать решение. В Венеции самая большая типография принадлежала Альду Мануцию, ей-то Герритзун и предложил свои услуги.
Мануций тут же распознал в нем талант. Еще он говорит, что распознал его дух: увидел, что Герритзун тоже искатель по своей природе. Поэтому он принял новичка на работу, и они много лет трудились вместе. И стали лучшими друзьями. Мануций никому так не доверял, как Герритзуну, а Герритзун никого так не уважал, как Мануция.
СЛАЙД 6
И вот наконец, через несколько десятилетий, создав новую индустрию и напечатав сотни книг, которые мы поныне считаем прекраснейшими в истории, оба наших героя состарились. И решили вместе осуществить грандиозный заключительный проект, в который вложат весь свой опыт и все свои знания, чтобы передать потомкам.
Мануций написал свой codex vitae, и в нем был откровенен: рассказал, как на самом деле шли дела в Венеции. Рассказал про сомнительные сделки, которые заключал ради исключительного права на издание классиков; рассказал, как все конкуренты объединились, чтобы его свалить; рассказал, как в итоге сам свалил кое-кого из них. Именно потому, что он все так честно рассказал, этот труд, будь он напечатан сразу, нанес бы ущерб делу, которое Альд передавал сыну, и Мануций решил зашифровать текст. Но как?
В это время Герритзун как раз вырезал шрифт, свой самый лучший — небывалый новый дизайн, который обеспечит типографию Мануция и после смерти ее основателя. Он попал в яблочко: эти контуры носят сейчас его имя. Но, вырезая этот шрифт, Гриффо сделал нечто неожиданное.
Альд Мануций умер в 1515 году, оставив довольно откровенные мемуары. И в этот момент, согласно легенде Неразрывного Каптала, Мануций доверил Герритзуну ключ к шифру, которым эта книга записана. Но за минувшие пять веков при переводе кое-что потерялось.
Герритзун не получал ключа. Герритзун и есть ключ.
СЛАЙД 7
Вот фотография одного из пуансонов: литеры «икс».
Она же крупным планом. И еще крупнее.
Вот она через увеличительное стекло моего друга Мэта. Видите крохотные зазубрины по краям буквы? Похожи на зубцы шестерни, правда? Или на зубцы ключа.
(Раздается хриплый сдавленный вскрик. Это Тиндэлл. На волнение с его стороны всегда можно рассчитывать.)
Эти зазубринки появились не сами по себе, и их расположение не случайно. Они есть на всех литерах и на всех отливках, сделанных с этой матрицы, и на всех знаках шрифта Gerritszoon, когда-либо выпущенных. Смотрите, чтобы это вычислить, мне пришлось съездить в Неваду: я все понял, только услышав на пленке голос Кларка Моффата. Но если бы я знал, что искать, то просто мог бы открыть ноут, написать несколько слов шрифтом Gerritszoon и увеличить до 3000 процентов. В цифровой версии шрифта зарубки тоже есть. В библиотеке Неразрывного Каптала не смеют пользоваться компьютерами… но наверху, в компании Festina Lente применяют довольно мощные процессоры.
Это и есть код, он перед вами. Эти вот крошечные зарубки.
Никому за всю пятивековую историю братства не пришло в голову приглядеться к ним получше. И никому из гугловских дешифровщиков. Мы разбирали оцифрованный текст, записанный совсем другим шрифтом. Изучали последовательность знаков, а не их форму.
Код одновременно сложный и простой. Сложный потому, что прописная F отличается от строчной f. Потому, что лигатура ff это не просто две строчных f — это совершенно другой знак. Меняющихся глифов в шрифте Gerritszoon множество: три P, две C, поистине эпическое Q — и все они означают что-то свое. Чтобы проникнуть в этот код, нужно мыслить типографически.
Но после этого все становится просто, потому что остается только перечесть зарубки, что я и сделал: внимательно, с увеличительным стеклом, за кухонным столом, без всяких мега-серверов. Это код того типа, про который узнаешь в детских книжках: цифра соответствует букве. Простая замена, и расшифровка codex vitae Мануция не составит никакого труда.
СЛАЙД 8
Но можно сделать еще кое-что. Если разложить пуансоны по порядку — как они лежали в пятнадцатом веке в типографской наборной кассе, — сложится другое послание. Оно исходит от самого Гриффо Герритзуна. Его последние слова, обращенные к миру, пять веков таились от нас на самом виду.
В нем нет никакой жути, никакой мистики. Это просто письмо человека, который жил задолго до нас. Но есть и жутковатая деталь: оглянитесь вокруг. (Все оглядываются. Лапен выгибает шею. Она, похоже, встревожилась.) Видите ярлыки на полках — написано «История», «Антропология» и «Паранормальная подростковая романтика»? Я это заметил раньше: все эти ярлыки напечатаны шрифтом Gerritszoon.
Gerritszoon загружен в айфоны. Любой новый документ в программе Microsoft Word по умолчанию набирается этим шрифтом. «Гардиан» набирает им заголовки, а еще «Монд» и «Хиндустан таймс». Энциклопедия «Британника» в свое время тоже печаталась шрифтом Gerritszoon; Википедия перешла на него в прошлом месяце. Только подумайте: курсовые, биографические справки, методички. Резюме, офферы, прошения об отставке. Контракты и судебные иски. Соболезнования.
Он окружает нас повсюду. Мы встречаем Gerritszoon ежедневно. И он все время здесь, пять столетий смотрит нам в глаза. И это все — романы, газеты, тексты в компьютере — служило несущей волной для тайного послания, скрытого в колофоне.
Таков был расчет Герритзуна: ключ к бессмертию.
(Тиндэлл вскакивает со стула с воплем: «Но что там сказано?» Он рвет на себе волосы. «Что за послание?»)
Ну, оно на латыни. Перевод сделан Гуглом, приблизительно. Вспомните, что Альд Мануций при рождении носил другое имя: он был Теобальдо, так его и звали все друзья.
В общем, вот оно. Вот послание Гриффо Герритзуна векам.
СЛАЙД 9
Спасибо, Теобальдо.
Ты мой лучший друг.
И это стало ключом ко всему.
Братство
Шоу закончилось, и зал пустеет. Тиндэлл и Лапен встают в очередь за кофе в крошечном пигмалионовском кафе.
Нил вновь обрабатывает Табиту на предмет неземной красоты сисек в свитерах. Мэт и Эшли ведут оживленную беседу с Игорем и японской парочкой, все они при этом медленно шагают к выходу.
Кэт сидит в одиночестве, догрызая последнюю веганскую печеньку. Лицо у нее осунулось. Я спрашиваю, что она думает о бессмертных словах Гриффо.
— Прости, — отвечает она, качая головой. — Ничего хорошего.
Взгляд у нее хмурый, глаза опущены.
— Он был такой одаренный, и все равно умер.
— Все умирают…
— И тебе этого достаточно? Он оставил нам записку, Клэй. Записку.
Эти слова она выкрикивает, и овсяные крошки летят с ее губ. От полок с антропологией на нас, подняв бровь, бросает взгляд Оливер Гроун. Кэт смотрит на свои туфли. И тихо договаривает:
— Не называй это бессмертием.
— А что если это и есть самое лучшее в этом человеке? — говорю я.
И на ходу сочиняю теорию.
— А может, знаешь, — может, водиться с Гриффо Герритзуном не всегда было так уж приятно? Может, он был чудаком не от мира сего? Что если эти фигурки, которые он умел вырезать из металла, и были лучшим его качеством? Ведь эта его часть действительно бессмертна. Настолько бессмертна, насколько вообще может что-либо стать бессмертным.
Кэт качает головой, вздыхает и чуть наклоняется ко мне, запихивая в рот остаток печенья. Я нашел старое знание, то самое СЗ, которого мы доискивались, но Кэт не нравится его смысл. Кэт Потенте будет искать дальше.
Через мгновение она отстраняется, глубоко вздыхает и поднимается со стула.
— Спасибо, что пригласил, — говорит она. — Увидимся еще.
Она накидывает блейзер, машет рукой на прощанье и идет к дверям.
Теперь ко мне подходит Пенумбра.
— Потрясающе! — восклицает он, снова прежний: сияющие глаза, широкая улыбка. — Все это время мы играли в игру Герритзуна. Его литеры, мальчик мой, у нас на витрине!
— Кларк Моффат это понял, — говорю я. — Не представляю себе, как, но сумел понять. А потом, думаю, он просто… решил играть дальше. Оставить загадку без ответа. Пока кто-нибудь не найдет всех ответов в его книгах.
Пенумбра кивает.
— Кларк был талантище. Всегда в одиночку, следовал интуиции, куда бы она его ни вела.
Он умолкает, склоняет голову набок, потом улыбается.
— Он бы тебе понравился.
— Так вы не расстроились?
У Пенумбры глаза на лоб полезли.
— Расстроился? Ничуть. Это не то, чего я ожидал, но чего же я ожидал? Чего ожидал любой из нас? Я тебе так скажу: я не ожидал, что узнаю ответ при жизни. Это бесценный подарок, и я благодарен Гриффо Герритзуну и тебе, мой мальчик.
Подходит Декл. Он сияет, едва не подскакивает.
— У вас получилось!
Он хлопает меня по плечам.
— Вы их нашли! Я знал, что вы сможете, — знал — но не представлял себе, как далеко заведет этот поиск.
У него за спиной черные балахоны оживленно переговариваются. Они выглядят взволнованными. Декл осматривается.
— Можно их потрогать?
— Они все ваши, — отвечаю я.
Из-под стула в первом ряду я вынимаю пуансоны Gerritszoon в их картонном ковчеге.
— Вам нужно будет официально выкупить их у «Объединенных хранилищ», но у меня все бумаги есть, и вряд ли…
Декл поднимает руку.
— Не вопрос. Сделаю — не вопрос.
К нам подходит один из нью-йоркских черных балахонов, следом подтягиваются остальные. Склонившись над коробкой, они охают и ахают, будто в ней лежит младенец.
— Значит, это ты пустил его по верному следу, Эдгар? — спрашивает Пенумбра, изогнув бровь.
— Сэр, я вдруг подумал, — отвечает Декл, — что у меня в распоряжении оказался парень с редким дарованием.
Пауза, улыбка, а потом:
— Вы ведь умеете выбрать правильных продавцов.
Пенумбра фыркает и усмехается.
Декл продолжает:
— Это триумф. Мы сделаем новый шрифт и перепечатаем кое-что из старых книг. Корвина не сможет ничего возразить.
Пенумбра мрачнеет, заслышав имя Первого читателя — своего старого друга.
— А что он? — спрашиваю я.
— Он… мм… похоже, расстроен.
У Пенумбры озабоченное лицо.
— Тебе надо приглядеть за ним, Эдгар. Несмотря на его возраст, опыт разочарований у Маркуса невелик. И каким бы твердым Маркус ни казался, он хрупкий. Я боюсь за него, Эдгар. Правда.
Декл кивает.
— Мы о нем позаботимся. Нам надо понять, что делать дальше.
— Что ж, — замечаю, — я вам кое-что подкину для начала.
Наклоняюсь и вытягиваю из-под стула вторую коробку. Эта — новенькая, и по крышке перекрещена свежей пластиковой стяжкой. Я перерезаю стяжку, отгибаю клапаны, и все видят, что коробка набита книгами — плотно упакованными пачками бумажных изданий в фабричной полиэтиленовой обертке. Проткнув дырку в пленке, вынимаю одну пачку. На простой синей обложке тонкими белыми буквами отпечатано MANVTIVS.
— Это вам, — поясняю я, подавая пачку Деклу. — Сто экземпляров расшифрованной книги. Латинский оригинал. Я подумал, что ваши ребята захотят перевести сами.
Пенумбра смеется и говорит мне:
— Так теперь ты еще и издатель, мой мальчик?
— Цифровая типография, мистер Пенумбра, — отвечаю я. — Два бакса штука.
Декл с черными мантиями уносят свои сокровища — одну старую коробку и одну новую — в арендованный микроавтобус у магазина. Седой администратор «Пигмалиона» настороженно наблюдает из кафе, как братия покидает магазин, распевая радостный гимн на греческом.
У Пенумбры задумчивое лицо.
— Об одном жалею, — говорит он. — Маркус непременно сожжет мой codex vitae. Как книга Основателя это часть истории, и мне грустно, что она исчезнет.
Сейчас ошарашу его еще раз.
— Тогда в библиотеке, — говорю, — я сканировал не только Мануция.
Сую руку в карман, выуживаю синюю флешку и вкладываю Пенумбре в ладонь.
— Не такая изящная, как сама книга, но слова все здесь.
Пенумбра поднимает флешку над головой. Пластик блестит под лампами книжного магазина, а губы Пенумбры складываются в чудесную полуулыбку.
— Мальчик мой, — шепчет он. — От тебя сплошные сюрпризы.
Потом, подняв бровь, спрашивает:
— И я могу ее напечатать всего за два доллара?
— Без вопросов.
Пенумбра обнимает меня за плечи худой рукой, наклоняется ближе и тихо говорит:
— Наш город — я слишком поздно это понял, но мы в Венеции нынешнего мира. В Венеции.
Его зрачки расширяются, потом он крепко жмурится и качает головой.
— Как сам Основатель.
Я не очень понимаю, куда он клонит.
— Вот что я наконец-то понял, — продолжает Пенумбра. — Мы должны мыслить, как Мануций. У Федорова есть деньги, и у вашего друга — того, забавного.
Теперь мы оба высматриваем что-то в дальнем конце магазина.
— В общем, что вы скажете, если мы найдем инвестора или двух и… начнем с начала?
Я не верю собственным ушам.
— Должен признаться, — говорит Пенумбра, качая головой, — я преклоняюсь перед Гриффо Герритзуном. Его свершения неповторимы. Но у меня осталось еще не так уж мало времени, мальчик мой.
Он подмигивает.
— А на свете столько неразгаданных тайн. Ты со мной?
Мистер Пенумбра. Какие разговоры?!
Эпилог
Ну и что же случится дальше?
Нил Ша, владыка подземелий, преуспеет в намерении продать свою компанию Гуглу. Предложение в ПМ внесет Кэт, и его одобрят. Поглощенный «Анатомикс» переименуют в «Гугл Тело» и выпустят новую версию программы, которую всякий сможет установить бесплатно. Сиськи по-прежнему будут ее наилучшей частью.
После этого Нил наконец разбогатеет безмерно и вовсю развернется в благотворительности. Первым делом Фонд Нила Ша в поддержку женщин в искусстве получит финансирование, офис и исполнительного директора — Табиту Трюдо. Она заполнит зал старой пожарной части картинами, рисунками, вышивками и гобеленами. Все эти произведения художниц подберут в «Объединенных долгосрочных хранилищах». А потом Табита начнет раздавать гранты. Большие.
Потом Нил переманит Мэта Миттельбранда из Ай-Эл-Эм, и они вместе откроют продюсерский центр, где будут в ходу как пиксели и кривые, так и ножи с клеем. Нил купит права на экранизацию «Хроник поющих драконов». После продажи «Анатомикса» он немедленно наймет Игоря снова и назначит его главным программистом «Полукровки-фильма». Нил захочет снять трилогию в 3D. Мэтт будет ее режиссером.